Исповедь солдата

ИСПОВЕДЬ СОЛДАТА

                Люблю я строй, отрывистость команд,
                когда в такт песне вздрагивает плац,               
                не потому, что молодой сержант,
                а потому, что что-то есть во мне,
                сверкающее, словно штык во тьме...
               

Он говорил негромко, глухим голосом, во тьме, и я заметил снова, что это уже не тот голос, что прежде, не мальчишеский, с задором петушиным, а мужицкий низковатый басок. Тот голос он прокурил, сломал и закалил на плацу в командах всего лишь за эти полтора года. Я знал, что скрывается за темнотой. Его взгляд уже был не тот, телячий, мальчишеский, его умные небольшие голубые глаза порой смотрели холодно, твердо, оценивающе. В них жила память ледяных вьюг на карауле, нечеловеческого напряжения, в них отпечатались бессонные ночи и боевые тревоги От нежной белой бархатистой кожи не осталось и помина лицо огрубело и обветрилось докрасна.
Он говорил, и передо мною открывалась другая, незнакомая жизнь. Всего лишь на день ему удалось вырваться на побывку. Во всем доме почему-то перегорел свет, и мы сумерничали уже целый час в моей комнате, не спеша потягивая из стаканов густой, липкий портвейн.
"Люблю я строй, говорил он, - когда идут ровно, в ногу, люблю, как бодро отвечают на перекличке, как громко и дружно отвечают на приветствие, словно какая-то сила радостная вливается в меня . но с другой стороны.
Тебе это трудно понять' когда сидишь в тридцатиградусный мороз в караулке и стараешься согреться Печка у нас там так устроена, что хоть и раскаленная, а не греет весь теплый воздух уходит сразу Вот и сидишь около этой печки, лязгаешь зубами, а прикоснешься, так обжигает -один раз я там ногу обжег и не заметил. Сидишь там так ночью и думаешь: черт возьми, а кому же все это нужно? Помнишь, когда мы были, как говорят, маленькие и дела¬ли фильмы в рисунках, и сочиняли всякие истории к ним про суперменов, непобедимых, сильных и смелых людей, которые прикуривали от бикфордова шнура, раскидывали целые банды и улыбались пуле, просвистевшей от него на волосок и пробившей шляпу. Но мы не задумывались, чего стоило нашему герою улыбнуться тогда. Для нас было все просто. С другой стороны, вот этот хиппарь длинноволосый с девицей, которую обнимает, вот эта простая жизнь, дома, улицы - разве все это было, если б не сидеть вот так, как я, не нести службу на карауле, быть готовым к худшему. Разве б все это было?
А что мне нужно? Мне не нужно ничего особенного, шикарного, основанного на несчастьях других. Что мне нужно? - Просто воздух, трава, солнце, глоток вина, женщина. И ничего больше не хочу, никого мне больше не надо
Когда мы сидим, как кроты в подземелье, дежурим, и руки наши лежат на кнопках, невольно задумаешься, ощутишь, как все непрочно, в любой миг может произойти страшное. Когда трое суток просидишь так, слушая сирены тревог, и выйдешь после этого на свет Божий, когда во всех частях раздается команда "Отбой, небо голубое'" (представляешь, есть такая команда!), ты понимаешь, насколько же это прекрасно голубое небо... Ты раскрываешь широко глаза, вдыхаешь полной грудью свежий воздух, видишь небо, солнце, расстегиваешь гимнастерку на груди и словно пьянеешь. В такие минуты со всеми творится что-то непонятное Даже самые дубари, непробиваемые и злые тупицы становятся другими, не самими собой: они не видят больше никого вокруг, глупо улыбаются, шепчут какие-то слова, мелют чепуху странную "Голубое небо! Голубое небо!.."
И когда садишься на пригорок, поросший травой, снимаешь сапоги и портянки, шевелишь с наслаждением пальцами и затягиваешься какой-нибудь паршивой сигареткой, тебе кажется, что самый счастливый человек - ты. И думаешь тогда а что нам делить, зеленый шарик - он ведь для всех один! Да что же мне нужно, ведь мне не нужно ничего особенного: только эту зеленую траву, голубое небо, хорошую затяжку самокруткой. Этот покой. Что же нам делить-то?
Я тебе не досказал прошлый раз, как я стрелял из пулемета, из которого старлей разнес каменную мишень. Он был не заряжен. Мы с Коликом дурачились. Я направлял на него пулемет, ловя на мушку, готовый нажать на спуск. Он побежал и заорал для смеху. "Не стреляй! Не стреляй!" Я нажал на спуск, раздался щелчок, и в этот момент Колик споткнулся и упал. "Попал'" - это было первое, что я закричал вне себя от радости в тот момент. Я не думаю о случившемся сразу, но впечатления откладываются во мне, когда-нибудь всплывая. Вот и тогда, некоторое время спустя, я вспомнил об этом случае и подумал. "А ЕСЛИ БЫ ЭТО БЫЛ Я?".
Однажды в нашей части забивали телка. Ты видел, когда забивают телка? Я не обратил даже внимания на его по¬корные глаза, мычанье, запах крови. Первое, что я лишь подумал, это. "У нас теперь будет мясо на жратву!" И только потом подумал - "А ЕСЛИ БЫ ЭТО БЫЛ Я?"
Однажды ночью, на карауле, часовой, мой знакомый парень, чуть не ударил меня штыком в живот, рукой я просто успел отбить карабин. Все произошло лишь оттого, что я забыл пароль Но я даже не испугался, не успел, не испугался и после, у меня был такой настрой: "В армии с тобой может произойти все!" Я просто сказал ему "Больше так не шути, сумасшедший!" Часто бывает, что на караульных нападают, чтобы отнять оружие. У нас был один случай. Часовому бандит проломил кирпичом голову и, взяв карабин, смылся. Подняли всю часть, и мы по двое, по нескольку человек, искали его ночью в лесу. И каждый знал он будет стрелять. Мы оцепили район и перекрыли все дороги несколькими кордонами. Чтобы останавливать машины, на дорогу выходил солдат и стоял на ней, не двигаясь, с опущенным вниз стволом карабина, пока машина не тормозила перед ним Они не имели права отходить, хотя любой знал, что, может быть, бандит именно в этой машине, которая мчится на него Однажды я слышал, когда офицеры распекали солдат за недисциплинированность и другие провинности, один офицер вдруг сказал другому "Вот вы ругали N-ва, а вы могли бы не дрогнув стоять, когда на вас мчится не сбавляя скорости МАЗ? - Что вы этим хотите сказать? -спросил другой раздраженно - А то, что, когда мы ночью останавливали на шоссе машины, одному дегенерату, водителю МАЗа, не понравилось тормозить для проверки через каждые двадцать километров, и он погнал на полной скорости через посты. Наш пост был последний. Я сказал N-ову задержать МАЗ во что бы то ни стало. Он вышел на дорогу и встал, опустив карабин МАЗ мчался, не сбавляя скорости, и остановился, так взвизгнув тормозами, что у меня душа в пятки упала, лишь в полуметре напротив солдата. Когда я это увидел, товарищ капитан, я был готов этому N-ову задницу лизать, вот что!"
...Живем мы большей частью в лесу, как медведи, поневоле дичаешь Ты спрашиваешь, как тот кот, о котором писал я тебе? - Сожгли в топке, как Сергея Лазо, живьем Кот был сиамский, белый, вечно мяукал по весне, орал и не давал спать, напоминая нам о том, о чем не надо бы в армии напоминать. Сначала мы привязали его за веревку и прочистили, как ершиком, трубу - кот из белого стал черным и совсем нас стал чураться, одичал тоже Зато труба задымила, как доменная печь Потом один парень рисовал плакат "Слава КПСС'", а кот взял да сделал на нем рельефный объект. Ну а художник ударил его кованым сапогом да так, что лежит кот без движенья Ну, думаем, убили, придется отвечать прапору. Завернули его тогда в бумагу и чин чином, тихонько, пронесли его до кухни А там в топку. И вдруг слышим - шум, визг, приоткрыли заслонку, а там оживший кот по углям красным, меча искры, как сумасшедший, носится. Мы заслонку плотнее - через некоторое время затих. Потом был котенок - убили, уже не помню как. Теперь у нас собака, не подходит близко к нам.
Вот такие дела, а в общем скучно, уже считаю месяцы
до дембеля".
Он на некоторое время замолк. В противоположном доме слабо светились отдельные окна - там жгли свечи. Вздохнув, тихо сказал “Свет так и не включают, так и торчать нам в темноте. Ну да ладно, поговорили и хватит, мне пора... Мать ждет.”