Байки старого Карпуса. Кот - Баюн

Как ни взглянешь на Русь, — вкривь да вкось испокон,
На полях вместо ржи — лебеда и вьюн,
На иконах — упырь, и с дубинкой — закон,
На железном столбе — кот Баюн

Кот Баюн – присказка

Дуб был огромен. Складки коры напоминали трещины в скалах. Ветви были толще, чем столетние липы, а сам ствол был просто необхватен. Крона царапала низкие облака и притягивала не только гнев Перуна, но и влагу небес. Иной раз казалось, что Царь Леса хватал своими могучими ветвями зазевавшуюся легкомысленную тучку и крутил её бедную вокруг себя пока его разлапистая резная крона не выпьет её целиком. И, наверное, поэтому жёлуди у этого великана был не меньше чем большой палец у мужика пахаря. А те, что росли у самой макушки, были с хорошую еловую шишку. Шум листьев дуба, при сильном ветре напоминал морской прибой, а на мелкие зефиры исполин презрительно не реагировал.
Михайло любил этот дуб, так как внуки любят деда. Безмерно уважал и гордился его героическим прошлым. Он любил приходить к Владыке Леса весной и летом, но особенно он любил это время осени. Когда ещё тепло и сухо, но уже летит лёгкая чистая паутинка, когда лес наполнен дарами что зрели все бесснежное время.
 Это тебе не мокрый голодный март, что мочит сбившуюся колтуном шкуру в берлоге. Да и апрель не больно-то лучше, кроме коры, веток и муравейников мало чем в лесу разживёшься. Лесная скотина тоща и непонятлива, ей и дела нет, что после спячки да запоров у Потапыча за ней гонятся, сил нет. Мужики по весне тоже злые и голодные, впрочем, как и скотина в хлевах. Правда, красиво весной душевно. Бегут, журчат первые соки по стволам дерев. До одури пахнут набухшие почки. А с диких яблонь белыми мотыльками слетает первоцвет. Но уж больно голодно.
 А вот как только макушка лета наступит, приходит сытое, правда очень короткое время. Можно и борти порозорять, и в овсах поваляться, да и тёлку глупо заблудившуюся примять. Мужикам с их летними заботами не до тебя, они подлецы с рогатиной и собаками по зиме шастают, спать не дают.
Все эти мысли неспешно кружили в большой медвежьей голове. Михайло Потапыч местный лесной воевода вместе со своим напарником молодой рысью по кличке Куцый занимался традиционной заготовкой желудей на зиму. Рысь, отважно взобравшись на макушку дуба, бесстрашно прыгал и тряс тонкие ветки, что были обильно украшены желудями переростками. На Потапыча градом сыпались крепкие коричневые снаряды. Медведь же длинными блестящими, словно лаковыми когтями, как граблями  разгребал палую листву. Листву он сгребал в охапки и отбрасывал в хлипкие заросли лещины. Урожай на орехи тоже был не плох, но разве можно сравнить эту кустарную мелкоту с царём - жёлудем. Вороватая белка подскочила к кургану шёлково блестящих даров дуба, схватила тот, что сиял поярче, и шмыгнула на разлапистую ель.
- Вот воровское отродье, - расстроился Потапыч, и погрозил белке лапой. Та насмешливо что-то протрещала и шмыгнула на соседний вяз. Михайло вздохнул, и продолжил ласково, сдувая труху от листьев перебирать желуди, освобождая их от пупырчатых шляпок.
«Обнаглел лесной народец, - печально размышлял тутошний воевода, - совсем страх потерял, от лап отбился. Ладно бы молодёжь, с неё что взять, молодняк неразумный, а вот что делать со свиньями чужеядами». Михайло Потапыч бережно и нежно притёр сырой глиной подранные клыками секачей молодые корни дубовой поросли, потом присыпал их мелким подзолом и палой листвой. Потом увидев кучки кабаньего помёта, и совсем рассвирепел: «Нет, подкараулю, точно завалю, вепрятину с желудями умять очень даже полезно перед спячкой».
Внезапно медведь осознал, что в тихом лесу наступила уж совсем беззвучная тишина. Не шумел лес, не слышно было Куцего, не сыпались жёлуди. Косолапый глубоко вздохнул, втянул полные ноздри лесного духа, взъерошил шерсть на загривке и медленно повернулся к кустам орешника. Под высокой разлапистой лещиной стоял человек. Он был одет в кожаную куртку цвета молодой дубовой коры. От ворота до подола куртка была обшита плетёными косицами из кожаных жгутов, перевязанных медной проволокой. На страннике были крепкие порты из лосиной кожи, высокие поршни с меховым подбоем и костяной накладкой по голенищу. На голове криво сидел мятый берендеев клобук с широкой медной стрелкой на переносицу. За спиной висел туго набитый яловый походный мешок и самострел на пернатую дичь. В руках, остриём вниз человек держал древнюю острогу с диковинным бронзовым наконечником.
Медведь напрягся, сгруппировал могучее тело для атакующего прыжка. Тяжело задышал, в горле заклокотал готовый сорваться боевой рёв. Но тут из-за рыжих лосин и походных поршней путника задрав хвост трубой, вышел на удивление крупный кот. Размером котяра был не меньше Куцего. Рысь первый заметил неизвестных шастающих по своему лесу, тихо спустился с макушки дуба и уселся на нижней ветви, нависающей над пришельцами. В случае чего он готов был совершить прыжок, помочь медведю вступить в смертельную драку.
Кот с ленцой подошёл к Михайло Потапычу, который подслеповато щурясь, рассматривал наглеца. Фыркнул, расправил усищи и мягким баритоном поинтересовался:
- Что, крестник, совсем чуйку потерял, видно грибков перекушал? Учил же тебя дурила, нельзя есть что попало. Что глазки-то выпучил, вон какие зёнки красные, не тужься так, а то «медвежья болезнь» случится.
- Вот всегда вы дядя Баюн, обидеть младших норовите, вечно кривду придумываете, - медведь обиженно засопел.
- Лучше вот желудей покушайте, вон какие в этом году уродились, большие да крепкие. А вкусные-то какие, не поверите, ешьте, не пожалеете.
С этими словами Михайло отправил в рот большую пригоршню желудей. Заурчал от удовольствия, хрустя крепкими дубовыми плодами. Шумно, с наслаждением сглотнул. Потом вытянул чёрные губы трубочкой и метко выплюнул шелуху в сторону кучек кабаньего дерьма.
- Совсем свиньи лесные обнаглели, скоро на голову оправляться будут. Вы на охоту сходить не желаете. Они нынче жирные, сало нагуляли, вон, сколько желудей у меня с белками наворовали. 
Хитрые медвежьи глазки скользнули по остроге и охотничьему самострелу. Потапыч снова отправил пригоршню блестящих рыжих желудей в бездонные недра своего брюха.
- Некогда, нам за секачами по хмызнику бегать, да и жёлуди мы не едим, - презрительно фыркнул Кот Баюн.
- Пошли-ка с нами в Лукоморье. Правда, дороги мы не знаем. Тропа исчезла, а блудить туда-сюда да около нам недосуг, миссия у нас. Сам ведь смекаешь, хронотопная дорога. Дыра исходная всё время меняется.
- Не, тут я вам не помощник, - пробурчал медведь с набитой пастью. Он уныло и уже не так метко сплюнул шелуху. И продолжил уже без чавканья:
- Мне, во первых; нездоровиться, во вторых; спать скоро пора, а в третьих; дел в берлоге  топтать не перетоптать. Вам надо к Глузду идти, он из ваших волхвов- кудесников знает, поди, дорожку в Лукоморье. Вон, Куцый отведёт, он на подъём легкий, особенно в высоту.
- Ни какой я не «куцый», - подал свой хриплый голос рысь, - у меня имя есть, а у тебя самого хвост не больше жёлудя.
- Вот видишь дядя, - медведь делано вздохнул, - молодежь, какая.
- А я ведь этого ушастого, отогрел, вместо мамки выкормил, когда он зимой-то ко мне в берлогу свалился. Я же ещё и виноват, что имечко у него не выговариваемое, а коли начну говорить да коверкать, он ещё пуще обижается. А хвост у меня и вправду короток, зато репьёв не хватает.
С этими словами Потапыч почесал свой раздобревший к осени зад, где пряталась пуговка хвоста.
- Нормальное у меня имя, - пробурчал молодой рысь, - просто у кого-то всегда рот набит. Арчимбальдусом, в честь дедушки нарекли. Можно просто – Арчи.
- Во, во - промычал Михайло жуя третью пригоршню желудей, - попробуй вымолвить не подавившись. Ты давай, быстренько. Одна лапа здесь другая там. Нам ещё две ветки обтрясти надо, а то кабаны всё пожрут.
Арчимбальдус гневно потряс кисточками ушей и двинулся, обходя Царь-Дуб посолонь в сторону золотистой берёзовой рощи. Где-то за ней в дальней тихой елани пряталось жилище кудесника Глузда.
Медведь жалостливо обнял крёстного. На дорожку снова предложил перекусить дарами дуба. Простились. Потапыч грустно плюхнулся у кучи желудей, печально поморгал вслед удаляющимся путникам и запустил в пасть очередную пригоршню.
- Не люблю я дубы, - мрачно бурчал Кот.
 Вслед за Арчимбальдусом посолонь обходя лесного великана. Карпус следовал за ним и рассеяно слушал кивая головой.
- Русалок с селёдочными хвостами презираю. Ни баба, ни рыба, одни претензии.
- Волхвов этих не люблю. Всяко они себе на уме.
- Лукоморье это проклятое не люблю.
- А пуще всего я цепи ненавижу, особенно золотые….
….

Байка

Глава первая. Кот Баюн

Настоящий кот мечтает об одном:
 прожить жизнь безмятежно, и чтобы люди поменьше в нее вмешивались.
Терри Пратчетт

  Когда кот Баюн пришёл в деревушку, многие забыли. Кот объявился точнёхонько в день рождения Карпуса. Впрочем, в городище ни кто это событие не отмечал. Да и не было такой традиции, годину свою праздновать, чай не престольный праздник. Только хозяин избушки-норушки был один из немногих селян, кто помнил, что он родился в предпоследний день месяца императора Августа.
Большая часть селян, не придавала дню рождения культового значения. Но не Карп, этот день, он отмечал всегда, вспоминая и всю свою, родню. Сначала княжья усобица, потом набег степняков и под конец моровая язва чуть не извели, под корень, большое семейство. Так что доживал он свои дни бобылём.
Серпень в этом году был плакуч, на радость грибникам. Хмуро глядя на текущую кровлю, прадедова наследства, избушки-норушки Карпус в очередной раз подумал – «не успел до дождей починить». Со столь мрачными мыслями он достал окорок вепря, чеснок, краюху хлеба, и залитую воском крынку «зимнего мёда». Окорок резался с трудом.
 «Вот почто за сей резак алтын татарину отвалил, говорил «дамаск», сучий потрох.  Тут же явно напайка видна. Да сама железяка явно криничная с соседнего болота. Эх, не было ума с детства, к старости не прибавится. Ну, последыш гадючий, попадись мне на «прасоловой ярмарке». С этими словами Карп с трудом строгал затвердевшую задницу кабана.
 Впрочем, ножик был не плох, что зря  хозяин не покупал, просто солонина была чересчур выдержана. Тут заскребло у порога. Потом грохнуло, дверь распахнулась. Крючок вылетел, будто в доски ударил кузнечный молот. Вначале появилась здоровенная полосатая лапа, потом ярко зелёный глаз, а вслед и вся наглая морда. Так произошло явление Кота Баюна.
Кот был здоров, побольше аршина, да и то коли весь хвост не считать. Густая толстая пушистая шкура была испещрена причудливой полоской. Усы в полтора вершка. На ушах пушистые длинные кисточки. Распахнув дверь, и даже не принюхавшись, котяра сиганул на стол. Топчан качнулся и заскрипел, весу в полосатом госте было изрядно. Карп испуганно подхватил крынку, а котяра, урча, стал пожирать вепрятину. Хозяин схватил деревянную ложку и врезал налётчику между ушей. Кот выронил рульку, прижал уши, злобно ощерился, и сипло прохрипел:
- Ты что, старче, охренел! – зверюга поднял полосатую лапу, неспешно, один за другим выпустил крепкие жёлтые когти.
- Жить надоело, али гляделки лишние. Разве так почётного гостя встречают.
Старого Карпуса чуть Кондратий не хватил. Никогда в своей жизни он говорящего кота не видел. Да и другой говорящей скотины, впрочем, тоже. Хотя изрядно употребив хмельного он любил поговорить, за жизнь, с той или иной животиной. Особенно с соседским Полканом. Пустят, бывало, оба слюни и жалуются на свою судьбу горемычную. При особой стадии возлияния, ему даже казалось, псина что-то отвечает ему, жалуясь на Евдоху и её сучку Моську. А то и запоют, бывало, на два голоса пока соседи что-то тяжёлое в них не кинут. Но тут, же трезв яки агнец до прозрачности стекла веницейского. На горлышке горшка даже воск с «зимнего мёда» не содран, и крынка не почата…
- Чур, чур, меня, мелко закрестился Карп, - по привычке объединяя язычество с христианством, - сгинь анчутка, прости господи. Не могёт быть в крещёном мире котов говорящих. Сохрани мя Род, святы апостолы, Мать Сыра Земля и Пресвятая Богородица!
Он снова уже широко, основательно перекрестился, одной рукой, другой,  левой мастеря под столом охранительный кукиш.
Кот ехидно сверкнул зелёным глазом:
- Не по средствам Карп живёшь, соли в мясе много.
Значит, говоришь Котов нет. А Чур есть??
- Есть,- закивал дрожащей головой Карпус, - ведомо, есть, а котов нет, и быть не могёт!
Баюн с натугой проглотил кусок солонины и хрипло уточнил:
- Анчутка, понимаешь, тоже есть?
Собеседник, прижимая заветную крынку к груди, снова кивнул.
- Так, - котяра печально изучил накрытый стол, - брезгливо смахнул  лапой чеснок.
- Они, вестимо, говорят?
- Не-е знаю, должны, поди.
- А Коты, они, не говорят, так? Пиво-то у тебя старый пень есть?
- Что так и жрать мне в сухомятку, что ты там жмёшь под мышкой? 
-  Ну-ка плескани в миску!!
- Это не пиво, это мёд стужённый, это котам нельзя, - собрался с духом и заерепенился хозяин землянки.
- Ёшки- кошки, - изумился Баюн, - а что же бедным котам можно-то?
- Ну, - взбодрился, смелея Карп, делится содержимым заветной крынки, он не желал даже с говорящим котом:
- Молоко там, сметану, корня валерьяны отвар...
- Это мы с тобой потом обсудим, - Кот совсем по-человечьи подмигнул, - а сейчас плескай жадоба, не скупись.
Хозяин жилища, демонстративно поднял с пола чеснок, открыл ларь достал оттуда кусок печеной грудинки, половину гуся и связку охотничьих колбасок. При заметном увеличении меню кошачья морда всё больше расплывалась в чеширской улыбке. Почесав плешь, Карпус добавил грибков и потный глетчик с пивом. Плюхнул перед гостем миску, и стал отдирать вощину с крынки. В землянке запахло вереском, травами, летом. Аккуратно налил гостю, нацедил и себе чарку.
Выпили.
Карп, морщась, закусил рыжиками. А кошачья морда впала в задумчивый транс, изучая выхлебанное, одним духом, из миски.
- Так как тебя мил гость величать, - добродушно спросил хозяин.
- А, - оторвавшись от самоанализа и созерцания, встрепенулся Кот, - Баюн.
Баюном кличут. Говорящий я Кот.
- Нет говорящих котов, - продолжил гнуть свою линию Карп, наливая по второй, - видать, съел я чтой-то….
- Ты, бреши, старче, да не заговаривайся, - подвигая к себе миску, погрозил когтем Баюн.
- Что значит, нет? Ты Лешего видел? Водяного? Кикимору? Их тоже нет?
Карпус перекрестился на Николая Угодника в пыльном паутинистом углу, сплюнул, ещё раз перекрестился.
- Есть, конечно, но я их не видел. Хоть и блуждал не единожды.
- Ага, - уминая гусиное крылышко, с костями, промурлыкал гость.
- Так, значит, родня моя есть, а меня нет?? Наливай, не таращись!
- Все они, даже олигофрен, Водяной, разговаривать умеют, а я нет??
- Дурак ты совсем что ли или кажешься? Как говоришь это пойло зовётся. Зимний мёд?
- Ща помру, со смеху. Священный мёд поэзии, как больше нет, а что есть? Пиво! - Ну, наливай! Колбаски, скажу, ничего, и травок в меру.
- Так, где говоришь мне спать.
- Я тебе дам на полу. Буду я чужих блох собирать!
- Давай-ка ты дуй на пол, у меня ревматизм! Темень крестьянская, неуч.
- Вот когда узнаешь что это такое, тогда на печи и спать будешь…..
Таким образом, произошло знакомство…
Так и стал жить в избушке норушке у Карпуса Кот Баюн….
А поутру гостя простыл след. И лишь оскудевшие закрома намекали, что свой день рождения Карп с таким размахом, в одиночку отметить не мог.
Но следующий день в Городище подтвердил, пришли перемены. Перемены пришли из лесной чащобы, и зовут их Кот Баюн.
С утра произошла сходка кошачьей живности. Председатель выслушал все жалобы и выступил с тезисами дорожной карты ближайшего развития поселения.
К обеду, с опущенными хвостами, вместо белого флага, пришла собачья делегация. Во главе с Полканом местным кобелём воеводой.
Баюн выслушал всех, принял верительные грамоты и отправился по подворьям.
Переговоры с людским населением шли сложно. С бабами было проще. Сунешь под подол крысу, да мышей придавленных десяток, завизжат, но уважение сразу проявят. Потом помурлычешь, по ляжке гладко потрёшься, тают, бегут за сметаной. А коли дите её приголубишь, разгонишь лихорадок, «огнею», «трясею» да «холодею», она твоя навеки. И всё путём расцветают, что твои яблони да груши по весне.
Потом Домового да Банника вразумишь, ряхи людским приживалам начистишь. Сразу и домоводство повышается и достаток прирастает.
А вот с мужиками городища отношения не сложились. Мужик он туп, упёрт  и тяжёл для контакта. То глаза выпучит, орёт благим матом да с вилами бросается. Шуба ему дурню  чужая приглянулась, аль она коту худа. Иль бабе обзавидовался, когда она с котейкой на печке милуется. Пришлось это божедурье, учить. Воевать одному с ошалевшей от жажды крови, и просто жадной до чужого меха толпой уж больно тяжко. В рваных портках, частично оскальпированные, с подбитыми глазами, драными ушами, отбитым причинным местом, мужское воинство с озверением ловило пришельца. Баломошные мужики ввязались в затяжную тотальную войну, вместе с ними по Городищу, с весёлым лаем гоняла стая собак, изображая бурное преследование. Устав прыгать по овинам, дровяникам и сараюшкам Кот выбрал тактику индивидуального террора и устрашения. И применил древний как мир постулат: - «Разделяй и властвуй». Заручившись поддержкой у мирного населения, то есть у баб. Пообещав избавить межеумных мужиков от лени, полового бессилия и повального пьянства.  Баюн получил такую мощную женскую поддержку, что слабое лободырное племя дрогнуло. Выкинуло белое полотнище и стало сдаваться, вначале  по одному, а потом пачками. Кот Баюн проявил милость к побежденным негораздкам, и даже в качестве мировой сходил с мужиками на рыбалку. Водяной нагнал в Круглый омут столько рыбы, сколько не мог представить себе ни один враль- рыбак даже во сне. Мужское население из последних сил выбилось, доставая верши и сети. Потом забулькала уха, Кот показал рыбакам кой, какие травки для духа и вкуса. Пир закипел. В бочонок браги, пока ни кто не видит, лесной знахарь кинул, всяких разных корешков выполняя сразу три поручения местных баб. Мужики не только принесли по кулю рыбы домой, не только с пылом и жаром исполнили супружеский долг, но и на пару недель перестали бражничать. Даже самые закоренелые пьяницы ендовочники охладели к любимому занятию и на дух перестали выносить сивуху. Жуть как воспылали к женским прелестям став прожжёнными курощупами. Таким образом, котяра получил в лапы безмерные бразды правления, выдавая по одному, два, а то и более, (в зависимости, от того сколько у оной бабы мужиков было в деревне) корешка афродизия в женские, руки. Ходил он теперь, по городищу гордо подняв хвост,  часто в сопровождении разношерстной свиты. А вот материальное положение Карпуса заметно улучшилось. Дел у него стало много меньше. Он, даже пользуясь положением квартиранта, перекрыл свежей дранкой свою «норушку». И наслаждаясь свободным временем,  вновь вернулся к своей любимой рукописи. Вот и сегодня он раскатал бересту, достал склянку с чернилами. Пососал гусиное перо, задумчиво почесал пробивающуюся плешку. Тёплое солнышко «бабьего лета» навевало на куртуазную лирику….
…..
- Здорова голядь сивая. Пошто бересту мараешь.
Опершись о частокол, свесив через него свою пышную грушевидную женственность, стояла соседка Евдоха. Под весом туго натянутой сорочки  хлипкая изгородь заметно просела.
Карпус осторожно сдвинул склянку с чернилами из дубовых орешков. Свернул свиток.  Поёрзал на пне, который служил ему письменным столом и угрюмо спросил:
- Чего тебе надо, ветрогонка конопатая. Смотри, городьбу не сломай, трупёрда неповоротливая.
Богатая телом соседка достала пук орешков молодой молочной лещины. Выковырнула из кучерявого соплодия один орешек. Бросила в редколесье перлов, и небрежно ответила:
- Нечего мне срачицу зёнками драть, мимозыря, - молодуха погладила рядно, упруго обтягивающее зрелые перси - я не к тебе, старый пень, я к сожителю твоему...
Впавшего в ступор Карпуса спасла могучая длань  Моисея, местного старосты. Она уверенно легла на мощный круп Евдохи, погладила, похлопала, сдвинула в молодицу в сторону.
- Погодь, Евдоха, ступай домой, завтра пыня притопаешь, ступай, ступай.
  И уже, тише, в оттопыренное ушко добавил, однако звонко шлёпая по филейной части, - вечером за овином.
Гордо, вздёрнув нос и три подбородка, как крутобёдрая ладья, Евдоха, пошла в свою гавань, развалисто качая могучей кормой.
Моисей улыбнулся своей куртуазной мечте вдогонку, но тут, же слинял с лица, встретив суровый взгляд хозяина и зелёный огонь очей его квартиранта.
- Я, это. Тут, дело у меня, понимаешь. Сурьёзное…
- Это вот, как его. Малая пропала у Параскевы. По грибы, третьего дня, значит, пошла с подружками в лес. Те, к вечеру, обосранные домой прибежали. Молчат, мычат, не разберёшь не поймёшь.  А дочки Параскевиной, как не было, так и нет. Вот Судак  покажет, где как, сходи, глянь, а? Дюже больно Параскева  орёт.
Из-за квадратной спины старосты выглянул Судак. Без возрастных признаков мужичонка, скорее сивой, чем пегой масти, с длинными усами висюльками. Глаза водянистые, чуть на выкате, но с характером. Судак был местным следопытом и охотником, жил на отшибе от Городища, на Филькином хуторе. В лаптях, ряднине цвета осиновой коры. С простым ножом с берестяной, что не тонет ручкой, на конопляной верёвочке, но с дорогим степняцким саадаком. Судак низко с почтением поклонился, но как понял Карпус не ему, а приживале, Коту Баюну.
- Ну, что, пробежимся, - Кот пригладил усы, ты прихвати котомку, что вчерась бабы собрали, да перепелов положи.
Хозяин норушки понял, что его основная работа состоит из услужения да ношения торбы.
Через десяток другой хвилин троица отправилась в сторону Маруськиного ручья, где в последний раз видели девчонок.
Староста Моисей, огладил богато расшитую сорочку на брюхе, глянул в сторону Евдохиного овина, посмотрел на солнце и довольно засопел в сторону своего дома. Время на то чтобы перекусить и поспать, да прогуляться к овину, было ещё много.
….


Глава вторая. Волколак.

…люди и оборотни жили всегда, и кто от кого произошёл, неведомо уж больно легко они перекидываются друг в дружку…
Из заметок Кота Баюна – «О тварях лесных, полевых, болотных, речных и прочих, а так же о тех, что людьми зовутся»
…я на кладбище пошёл волколака там нашёл,
А теперь и ты беги, руки ноги береги..
Детская считалка

Голому собраться – только подпоясаться. Карпус бросил в торбу  перепелов надавленных Котом.  Схватил пустую фляжку их бересты, по пути воды набрать и припустил за Баюном и Судаком, они уже скрылись за плетнём. Осень в этом году была под стать лету ни то ни сё. Ягод, правда, было много, да сушить надо было на печке. Дожди перемочи, выгнали большой травень, да сену сохнуть не давали. А после Иванова дня, только девки с парнями через костёр попрыгали да венки по Смородине пустили, захолодало.
 На Ильин день стояла сушь, говоря о дождливой и холодной осени. Репа не уродилась, ботвы было много, а сама с младенческий кулачок. Овсы стали рано сыпаться, жито и греча полегли. Грибов было вообще мало, а вот яблок была тьма тьмущая. Не только мальцы, старики оскомину набили. Мочёное яблочко конечно хорошо, но оброк князь берёт житом, да мясом, а в этом году затребовал грибков. Вот из-за этих рыжиков беда и случилась. Пока мужики да бабы снопы вязали, полбу молотили и репу копали молодняк ходил в лес по грибы. А грибы окрест городища давно уж вытоптали, добывать их приходилось по местам редко хоженым вроде Маруськиного ключа. Коли бы год был грибной то белые да подберёзовики и по огородам бы вылезли, не говоря уж про опята и навозники.
Баюн и Судак бодро чесали по тропинке, Карпус с трудом пыхтел следом. Пробивал пот, тёрли обмотки и новые лапти по глупости одетые в поход, набитая торба, и полная фляга добавляли страданий.  Для облегчения пути Карп незаметно приложился к меньшой фляге из дутого стекла. Мёд поэзии бодро потёк по жилам, мозоли и опрелости отошли на второй план и он чуть не запел свою походную, но забыл слова. Впрочем, они уже пришли.
В болотистом овражке бормотал свою историю ключ. Какой-то местный поэт назвал его именем дорогой сердцу Маруси. Как интересно быстро приживаются новые веянья. Ещё полста лет назад этот ручей звался Купавнин, может в честь бабки этой самой Маруси. Но Купавами народившихся девочек давно уже, ни кто не называл.
На небольшой поляне у ручья валялись корзинки и кузовки, брошенные девочками. Подвяленные волнушки, маслята и грузди, подосиновики и белые грибы лежали нетронутые лесной живностью.
Баюн скомандовал привал, и Судак мигом развёл костерок,  ощипал перепёлок  и насадил их на ветки лещины. Карпус быстро разложил содержимое котомки на тряпицу ширинку и сбегал за ключевой водой, набранная в начале похода фляга опустела.
Перекусывали не спеша, Баюн пережёвывал плохо прожаренную дичь, хрустя костями, Судак навалился на одноимённую рыбу, а Карпус лениво катал яйца, сваренные в крутую, и жевал копчёную грудинку.
Но поспать в лучах заходящего солнца было нельзя. В первых холодно, нынешняя осень видно решила обойтись без «бабьего лета», во вторых надо было заниматься делом, выполнять поручение старосты Моисея. Прикопав под кустом объедки, следопыты пошли вокруг Марусиного ручья. Несмотря на холодную осень, на поисковую группу обрушилась оголодавшая мошкара. На мокром лесном подзоле вдоль ручья было изрядно натоптано. Баюн и Судак задумчиво изучали следы детских лапоток  бегущих туда, сюда. Но чуть выше по ручью следов стало меньше, но как понял Карп следы стали важней. Шерсть на холке кота вздыбилась, хвост стал трубой, Судак тоже напрягся, сгорбился и достал из саадака лук.
- Ну что там, - не вытерпел командир поисковой группы, - нашли что??
- Нашли, - безрадостно ответил Кот, склоняясь над особо чётким отпечатком.
На глинистом бережке ручья раскинулась вязь следов.
- Волк? - неуверенно произнёс Судак.
- Да, нет, - мрачно подвёл итог Баюн.
- Судя по длинной овальной пятке, да втянутым кое, где когтям – Волколак!..

В воздухе как камень повисла тишина, нарушаемая комариным писком.
- Девочка, видать, - втягивая носом, воздух у ручья молвил  Кот, - самка.
Судак мрачно перекрестился, сплюнул в кусты и снова осенил себя знамением.
- И что делать? - Шёпотом спросил Карпус.
- Что, что, - буркнул Баюн, - возвращаться в Городище, к  походу готовиться.
Он посмотрел на взошедшую Луну. Её разбухший серп говорил о скором полнолунии.
- Дней пять, от силы у нас есть. Жива ещё дочка у Параскевы, да и не помрёт она, просто другой станет. Спит она сейчас, до полнолуния спит. Но волколачку эту нам самим не найти, надо к дедушке идти, к Лешему.
Судак снова перекрестился, а Карпус сложил кукиш. Спасатели не спеша собрались и двинули назад по прямой дороге. В тишине вошли за остатки сторожевого плетня, собаки,  признавшие своих  местных не брехали. Возле овина до полусмерти напугали старосту Моисея. Он выскочил в Евдохин двор, на ходу подтягивая порты, весь взмыленный с густым духом прелюбодеяния. Кот поскрёб его по разбухшему гузну и дал команду:
 - Завтра идём Параскевину пигалицу выручать, ты нам тормосок на неделю организуй, козлище неуёмное, понял?
Следопыты ушли почивать в избушку-норушку, а староста как-то живо охладев к плотским да мирским утехам, отправился домой слушать ижицу от постылой жены.
У дверей распрощались с Судаком, Кот дал наставленья:
- Капканы твои не нужны, железо она почует, а вот силки на зайцев прихвати. Она сейчас голодная нам приманка понадобится. И наконечники дедовские, бронзовые поищи на стрелы.
В избушке Баюн улёгся на полатях и стал, допрашивать Карпуса пока тот рылся, в сундуке чем-то гремя.
- А скажи-ка, человече, часто ли у вас в Городище детишки пропадают.
Карп дернул от неожиданности головой, стукнулся темечком о крышку сундука, почесал макушку вспоминая.
- Ну, дык, не упомнишь сразу, плотвы этой бегает, чай родители сами не заметят, если кто пропадёт-то. Они же то тут, то там. То дома ночуют, то у родни, то у друзей подружек. Это у Параскевы дочка одна, она бобылихой живёт. Нет, годов пять ни кто не пропадал. Помирают, конечно, часто, тонут, падают, бьются, но пропащих не припомню.
Кот Баюн задумчиво почесался строя свои кошачьи выводы.
- А скотину ни кто не душил? Кровь не пил? Что ты всё чешешься, у меня блох нет! Нет, надо с Полканом поговорить, он хоть и блохастый, но толку от него точно больше будет.
Наконец хозяин сундука нашёл искомое и гордо сунул в кошачью морду.
- Вот, пращура острога.
Кот вначале брезгливо, а потом с интересом покрутил позеленевший двузубец, несмотря на древность не потерявший своей остроты, даже поскрёб патину жёстким когтем. На остриях была нанесена серебряная насечка, почерневшая от времени.
- Да, деды ваши были разумней вас, не на простого зверя эта острога.
- А, - осклабился владелец артефакта, - на щуку оборотня.
Но улыбка сползла под пронзительным уничтожающим взглядом зелёных глаз.
- Пёрла дремучая, говори да не заговаривайся, ложись лучше спать завтра спозаранку выходить.
….
Поутру у дома старосты собралась вся ловчая команда. Баюн чихвостил Моисея:
- Ах ты пупырь гороховый, ты, что нам в дорогу собрал? Ты думаешь, я это ржавое сало есть буду? С луком!? Ах ты, скопидом отёчный. Куда ты столько яиц крутых наложил, свои береги!! Да я сейчас порчу на твоё мотовило греховодное наведу!! Пошли-ка к тебе в лабаз посмотрим, чем ты свою Патрикеевну кормишь, заодно поведаем оной, где ты гузном трясёшь!!
Взбледнувший с лица староста, давя мелкого Паркинсона, подхватил тощую торбу и скрылся за резными кленовыми дверями своей избы с претензией на княжеский терем. Через пару мгновений он стоял перед членами экспедиции с туго набитыми провизией  мешками. Он обнял Судака с Карпусом за плечи,  мягко подталкивая их брюхом, украшенным витым шёлковым пояском в сторону околицы. При этом пел осанну Коту обещая встать на путь истинный.
- Кто же его старостой назначил, - поинтересовался Баюн, когда они вступили под кроны первых деревьев леса, - ай князь??
- Куда там, - мрачно поправляя котомку, пахнущую копчёностями, ответил Карпус, - сами на свою голову выбрали. А как избавиться, не знаем, пропади это вече пропадом.
После дождей лес подсох, палые листья шуршали музыкой странствий. Дышалось легко, полной грудью запах осени пьянил и бодрил. По лощинам стелился утренний туман, налетала редкая паутинка, ещё яркий малахит травы подчеркивала бронза отлетающей листвы. Тропа запетляла вдоль извилистой речки Смородины. Судак достал свой «печенег» и без труда тупыми стрелами набил десяток жирных уток готовящихся заморе. Весь ягдташ повесили на Карпуса, который, сипло дыша, замыкал колонну. Но к обеду нахмурилось, казалось, что облака спустились поближе к земле и смешались с утренним туманом. Сверху посыпалась морось, которая превращалась в капли на листьях, иглах сосен и елей и капала за шиворот. В ельнике, сквозь который продирались спасатели, Судак сбил пудового глухаря. Лесной индюк истошно запрыгал, вздымая прелую прошлогоднюю хвою, но Кот мигом свернул ему  шею. Судак стал оправдываться, что тетива отсырела, а срезень ему брать не разрешили. Но Карп был неумолим и велел ему самому тащить лесного петуха переростка.
Постепенно стали уходить во всё более глухие места. Баюн повёл их по сложной системе оврагов, по дну которых бежали многочисленные ржавые ручейки. Они намекали, что болота их породившие полны криничного железа. Еловые иглы блестели каплями набухающей влаги, которая скользила по густой паутине и вдоволь увлажняла путешественников. Мшаники густо облепили многочисленные камни, принесённые с дальнего севера и вымытые ручьями, шустро бегущими по оврагам. Запыхавшийся Судак заявил, что они уже битый час кружат по одному и тому же месту.
Кот Баюн сел отряхнулся по-собачьи и промолвил:
- Скажи, старый пень, тебе не надоело с нами играться? Мне это уже обрыдло, ты или выходи или иди к едрене-фене.
Мгновенно под елью, в три обхвата материализовался лохматый до невозможности мужичок среднего роста, но очень широкий в плечах. Сказать, что «хозяин леса» был лохмат, ничего не сказать. Шерсть из носа срасталась с усами, усы с бородой.  Шерсть из ушей плавно переходила в бакенбарды, которые в свою очередь тоже соединились с бородой. Было подозрение, что густой теменной волос головы плавно переходил в шерсть на спине.
  В лаптях и овчинном зипуне мехом наружу рубахе и штанах сшитых из кротовых шкурок.
Он увидел изучающие взгляды, почесал гульфик из меха слепого жителя подземелья, шумно харкнул,  метко плюнув на рыжий мухомор.
- Ну, это, беречься надо, - он снова энергично почесался, - возраст,  однако, простатит едрит его, вам молодёжи не понять.  А у меня бабуля в самом соку. Огонь скажу прямо бабуся, мне никак застужаться нельзя.
- Ну, что встали, идём, коли приперлись.
Лохматый хозяин шагнул в неприметный овражек стены, которого были обложены рыжим плитняком. Раздвинул мохнатые еловые лапы, и компания оказалась в жилище Лешего.
- Вот молодцы, - лохматый хозяин стянул с оробевших гостей пернатую добычу и котомки собранные в дорогу Моисеем, - порадовали дедушку, порадовали.
- Молодцы, - вновь повторил мужичок,- птичек принесли, соскучился я по птице, всё грибы да грибы, клюква да брусника. Сейчас мы их почистим да созревать повесим. Ведомо ли  вам то, что дичь, вот так жрать, как курицу нельзя, созреть она должна.
С этими словами Леший, а это был именно он, умело засунул свой палец с толстым жёлтым ногтём битой птице в гузку.  Одним ловким движением распотрошил утку, вынул и выбросил внутренности.
- Вот это лисичкам, а это от лисичек, - комментировал он, насаживая уток и глухаря на высокую толстую орешину.
- Ну, а теперь, как его, это, ну что послали, прошу любить и жаловать.
Леший отдёрнул полог, сшитый из шкур, и пригласил гостей в свой чертог, ярко освещённый огнём очага. Впрочем до настоящего чертога обиталище Лешего не дотягивала. Чай леший не князь лесной. Это была пещера завершение оврага намытая весёлыми лесными ручьями. Две стены у неё были земляные густо заплетённые косицами еловых корней. Одна из толстых комлей окаменевшего дуба, с входом завешенным шкурой лесной коровы. И только четвёртая стена была каменная, гладко отполированная из серого гранита с таинственной слюдяной искоркой.
На тлеющих углях очага сложенного из каменного кругляка стояла большая глиняная сковорода, на которой, густо источая дух, жарилась заячья и козья печёнка с диким луком. Дедушка Леший поскрёб жарянку деревянной ложкой, сыпанул травок и стал вбивать в жаркое перепелиные яйца, десятков этак шесть семь.
- Чего сидим, кого ждём!! Вытрясайте свои торбы, и, коля хлебушка, не прихватили, пеняйте на себя!!
- Гы, чуть не забыл, мне с заимки кривичи мёд прислали, а чарки на полке, давно у меня гостей не было….
Дух молодого мёда и свежей печёнки сломил осторожную неуверенность гостей. Они яро набросились на закусь, отдавая должное  мёду.
Пока закусывали, запивали, Кот изложил сложившуюся ситуацию, Леший погрустнел, ушёл в себя, и обозвал всё кошачье и людское племя всякими непристойными да обидными словами.
Но гостевой ужин шёл своим чередом. Судак, стал бахвалиться доставать из саадака свой лук, за что огрёб и от Кота и от Карпуса. Потом Карпус стал себя нахваливать, без него, мол,  никуда, за что был, подвергнут обструкции  окружающих. Затем и хозяин вступил в философский диспут о природе вещей. Широким жестом он обвёл стены своего чертога, от чего по гранитной стене заиграли причудливые тени. Искры слюды замерцали как звёзды чужой неизвестной вселенной.
- Вот скажете: - «Сидит тут, в своей берлоге леший, строит из себя незнамо что!»
- А я вам отвечу, - Леший с треском почесал заросшую косматую грудь и ткнул толстым пальцем с жёлтым когтем в сторону Карпа.
- Это маленькому, ничтожному человечку нужен Мир Большой. Порхает он как мелкое кленовое семечко по огромному небу. Плывёт как мелкий навоз по большой реке, а Миру до него и дела нет.
Хозяин Леса снова поскрёб свою седую жёсткую шерсть.
- А я скажу, Большому человеку, достаточно и своего малого, тесного мирка. Больше того. Он сам создаёт его! Строит по своему усмотрению и себе на потребу. Уютный и добротный мир для жизни. Своей жизни. А в чужую ему лезть и не нужно. Но и другим в его мир дороги нет…
А вечером когда люди спали Леший и Баюн, чётко и быстро решили все свои вопросы, а потом долго, до утра играли в шахматы.  Поутру Леший наладил яичницу с принесённой грудинкой. И между делом вручил Баюну веточку указку, карту на бересте где было логово и манок на волколака. 
И как водится, вот только что были в мире потустороннем, а как только шагнули сквозь густые еловые лапы, оказались совсем в другом мире. В мире земном, в котором, не смотря на чудесное летнее солнышко, всё творятся всякие безобразия да непотребства.
….
От вчерашней мороси ничего не осталось, правда, заметно похолодало, до первых заморозков оставались считанные дни. Дорога шла сквозь чернолесье, дубы сверкали старым золотом листвы, сквозь бронзу и хром киноварью и кадмием сияли рябины клёны. Высокая, не знающая косы трава хлестала по бёдрам. Ленивые лесные коровы – лоси вяло жевали вику, а кабаны неспешно хрустели желудями. Белки соревновались с сороками, грабя друг у друга заготовки на зиму. На большом пойменном лугу остановились, разбили лагерь. Баюн дал Судаку указание ставить силки и повалился спать. Карпус развёл костерок, сбегал к роднику за водой, наладил обед из подбитой на отмели щуки. Дедова острога не подвела. Достал из торбы баклуши, ножичек и сел творить ложку. К тому моменту, как уха поспела, у него уже было готовы, три новых, липовых хлебала.
Звёзды уходящего дня скрылись за пеленой облаков. Судак вернулся в тот момент, когда проснулся Кот. Ужинали деловито, без разговоров. Потом разорили одиноко стоящую скирду сена и улеглись спать.
Утро началось с громких радостных воплей Судака. В шесть поставленных силков попалось пять молодых зайчат недорослей. Трёх Баюн великодушно разрешил освежевать и приготовить, а двух и потроха велел собрать в отдельный туесок. Потом разгладил бересту, что дал Леший, приладил рябиновую указку, покрутил, задумался. После плотного завтрака вернулся к вертушке, отнёс её и карту  к большому плоскому камню, растёр об него заячье сердечко, снова покрутил, почесал за ухом, подумал и задал направление экспедиции. Отмахав вёрст семь, вышли к могучему бору. Дубы и сосны сошлись в редком единстве, а ниже по склону, скрываясь  в густых зарослях ивняка, журчала река Чёрная.
Тут и решили остановиться. Наскоро перекусили, Баюн запретил жечь костёр и готовить пищу. Даже оправляться велел за пределами бора.
Ночью при свете набухшей луны он нарисовал круг со звездой,  в центре которой выложил двух зайцев и потроха. Сел рядом и стал тихо свистеть в глиняный манок. Потом приложил ухо  к дёрну, послушал, с удовлетворением кивнул и присоединился к крепко спящим спутникам.
Когда взошло позднее осеннее солнце, в центре начерченной пентаграммы кроме редких клочков заячьей шерсти ничего не было.
Следующим утром Кот Баюн ходил, гордо растопырив хвост, не обращая внимания на взгляд Карпуса, дескать, чему радуешься. А вот Судак сообразил мигом и стал бегать вокруг магического знака как Полкан вокруг своей будки.
- Ну, нашёл, - спросил его довольный Кот.
- Да, на закат пошла!!
- Вот и хорошо, пошли потихоньку, но не расслабляемся, часов через шесть-восемь драчка будет. Барахло своё здесь кидаем и бежим далее налегке.
Бежать пришлось до вечера, вернее перемежать бег с быстрым шагом. За волколаком поспеть трудно. Он бежит не как человек, где удобней, а как ему его звериное нутро подскажет. Поля и отдельные купины рощ остались позади. Вновь начались балки и яры, густо поросшие ельником. Маслят тут было просто видимо, не видимо. У самой заросшей куманикой и малиной расселины погоня остановилась. Баюн прижал уши, шерсть на загривке вздыбилась, хвост стал трубой. Он сел и сипло скомандовал:
- Приготовились! Идём тихо, плотно, три сажени, туда-сюда, смотрим по сторонам, Судак налево, Карп на право. Я по центру.
В узкой горловине овражка среди колючей живой изгороди был неприметный проём. Возле него замерли и пошли мелким шагом, жуя корешки, что выдал Леший, а перед тем натёрлись полынью. Дальше расселина расширялась и превратилась в опрятную полянку поросшую барбарисом и лещиной.  В центре на стожке осенних трав лежала девочка лет восьми - десяти она крепко спала, подоткнув кулачок под чумазую щёчку.
Щёлкнула тетива, Судак среагировал первым, но стрела с древним бронзовым наконечником ударила в ствол кривой берёзы. Облако листопада взметнулось ввысь, и из него вылетел оборотень, ударил Кота в бок, сбивая с лап тянясь к горлу. Баюн сжался в ком, опрокинулся, одновременно лягая противника когтистыми лапами в брюхо. Клыки лязгнули, во все стороны взметнулась шерсть. Кошачий ор смешался с воем волколака, от которого стыла в жилах кровь. Снова щёлкнул лук, стрела вонзилась в мягкий лесной подзол.
Карпус застыл. Перед глазами крутился ком шерсти. Полосы, пятна. Серый белый, чёрный. Волчара пользуясь своей массой, придавил кота и, не обращая на когти рвущие брюшину, стал рваться к глотке. Тут что-то толкнуло Карпа вперёд, он махнул острогой, ткнул в оборотня. Но вместо ревущей от ярости волчьей груди острога намертво пришпилила к земле переднюю лапу. Запахло палёной шерстью. Раздался жуткий вой. Волчья лапа стала превращаться в женскую руку с большими обломанными ногтями. Ободранный Баюн вывернулся из хватки оборотня хлестнув его лапами по морде. Зверь завертелся, стал грызть рябиновое древко остроги. Снова заскрипел «печенег», Судак стал вколачивать одну стрелу за другой в грудь, спину, брюхо оборотня.  Волколак завыл и стал обращаться, принимая образ окровавленной женщины лет сорока. Ещё моложавой, с поджарым животом и плоской грудью. Волосы на голове и лобке были цвета отбитого льна. Ярко синие глаза, узнавая, остановились на Карпусе. Она выдохнула с предсмертным стоном, а он прохрипел, одно и то же слово: - «Ты»….
Взгляд оборотня потух, глаза закрылись, а вмиг постаревший Карп выронил острогу и тяжело сел.
- А говоришь, никто не пропадал в Городище, - просипел Кот Баюн, зализывая рваный бок.
- Так, когда это было, ручей с той поры её именем назван…
- Они стареют медленно, нужна вот только кровь человечья, изредка, когда припрёт. Видать уж сил у неё терпеть не стало.
Разговор  прервал Судак притащивший валежник.
Через час, оставив позади  дымный костёр, они двинулись в сторону Городища. Впереди хромал Кот Баюн. А сзади шли Судак и Карпус. Они по очереди несли на руках спящую девочку, имени её ни кто не знал. На околице Кот попрощался.
- Я тут всё сделал, пойду к Лешему, пока он всех уток не сожрал. Травки у него есть лечебные. А к вам я ещё забегу. У вашего Бога дней много.
А навстречу им уже бежали из Городища.
- Как зовут-то, - отдавая заплаканной Параскеве спящую дочь с рук на руки, спросил Карпус.
- А…что… так Марусей назвала….
….