Привет, Свет 11

                21
         А первого сентября, когда наша группа собралась на классный час, нас ошарашили. Пришёл завотделением с классным и сообщил нам преинтереснейшую новость: завтра перечисленные товарищи уезжают на шестимесячную производственную практику на Урал, в незнакомый никому город Каменск-Уральский на Синарский трубный завод. Остальные будут проходить практику на нашем заводе «Электромашина». Я оказался в списках перечисленных.
         Поначалу я на это никак не среагировал – практика, так практика. А потом до меня дошло: я же полгода не увижу Светку. Ни фига себе! Да разве я смогу столько выдержать? Да никогда! Я запаниковал и уж хотел, было, попросить зава оставить меня здесь, но тут вмешалось моё второе «я». «После окончания техникума ты пойдёшь в армию», - сказало оно мне, - «и не увидишь Светку целых два года. И что теперь из-за неё в армию не ходить, да? Шесть месяцев – не такой уж и большой срок. Потерпишь. Это будет проверка ваших отношений на прочность и как бы подготовкой к будущей более длительной разлуке». Я почесал в раздумье затылок и пришёл к выводу, что моё второе «я» право, и успокоился.
         Нас распустили по домам, обязав завтра прибыть на вокзал к восьми ноль-ноль.
         Когда я вернулся домой и обрадовал родителей этой новостью, мать опять только руками всплеснула. Как всегда в таких случаях, по закону подлости, в доме ничего не оказалось подходящего для поездки. Нужно было срочно ехать по магазинам.
         Мне повезло, что мать вернулась домой рано и, как всегда, с огромной охапкой цветов. Её ученики  и их родители, которые когда-то сами учились у неё,  уважали, любили и ценили её и как сильного педагога и как просто доброго отзывчивого человека, поэтому на Первое сентября, день Учителя и на Восьмое марта ей всегда дарили очень много цветов, и в эти дни наша квартира напоминала оранжерею.
         Повезло мне и в том, что у отца в этот день был выходной, а на следующий день на работу только в третью смену. Значит, он мог не только покатать нас с матерью по магазинам, но и отвезти меня завтра в Прокопьевск.
         Утром на вокзале собрались все, кого перечислил наш классный руководитель. Так же пришли ребята с параллельной группы. Пришли все, естественно, не одни, с провожатыми. Поэтому на перроне скопилась большая толпа.  Геннадий Андреевич, преподаватель электромеханики, а теперь наш руководитель практики, молодой, лет тридцати пяти дядечка, чернявый, симпатичный, но очень стеснительный, посчитал нас буквально по головам, затем завёл в вагон и рассадил всех по местам. После сам уселся на нижнюю полку,  облегченно вздохнул и вытер платочком пот со лба.
         Не успели мы распихать поклажу и по-хозяйски расположиться, как вагон вздрогнул, послышался лязг сцепки, и состав медленно и плавно тронулся с места, и, набирая скорость, помчал нас в неведомую даль.
         Несмотря на то, что мне было почти семнадцать лет, я всего третий раз в жизни ехал на поезде. Хотя поездку на втором курсе в Бормотово можно не считать – всего-то три час езды было, как на электричке, на которой я ездил множество раз. В Новокузнецк. Родители частенько возили нас к Дмитриванычу и бабе Поле. Обычно, это делала мать. На каникулы и, особенно, летом, когда функционировал летний парк отдыха. Поначалу мы ездили к ним на «Икарусах» - больших автобусах междугороднего сообщения. Но то ли они были старыми, то ли конструкторы что-то там недоработали, но в салоне постоянно пахло выхлопными газами. Или может, это я был таким чувствительным к ним, так как другие пассажиры не обращали на это внимания? Не знаю, только меня постоянно в них тошнило. И тогда родители перешли на другой вид транспорта – электричку. Хоть по времени путешествие выходило дольше, зато дешевле и для меня безопаснее.
         А в первый раз в поезде я прокатился тринадцать лет назад. Отец с дядей Васей Арзамасовым, моим лёлькой, пошли летом в отпуск и решили свозить свои семейства к себе на родину в деревню Красные Поляны, что под Пензой. Они были двоюродными братьями и давно не были дома.
         Первым основался в нашем городке дядя Вася, а потом уже в 1957 году, демобилизовавшись из армии, к нему приехал мой отец и устроился, как и он, на фабрику инертной пыли. Но вскоре он выучился на водителя и пошёл работать в автобазу водителем.
         А в 1956 году моя мать, окончив Сталинское педучилище, по направлению приехала работать сюда в начальную школу №3. Эта школа была подшефной угольного разреза, и тот выделил матери, как молодому специалисту, комнату в бараке на улице имени Карла Маркса, что протянулась вдоль автобазы, где работал отец. И вот однажды где-то там мои родители встретились, познакомились и поженились.
         И вот спустя много лет, заранее сговорившись, братья решили показать родичам и родственникам свои семейства. Отец – мать и нас  с Серёгой, Танюхи тогда ещё не было, а дядя Вася – жену, тётю Наташу, и дочь Нинку, которая была старше брателы на год. Столько времени прошло, а я как сейчас помню, как сидел у окна и безотрывно смотрел на проносящиеся мимо леса, поля, города, посёлки и деревни.
         В Челябинске была длительная остановка, и взрослые решили вместе с нами, детьми, прогуляться по городу. Не успели мы отойти от вокзала и свернуть на улицу, как увидели похоронную процессию. Медные трубы так жалобно играли, что у меня захватило дух, и самопроизвольно выступили слёзы. Народу было много. Впереди медленно двигалась вереница с венками, затем несли крышку, потом гроб с телом, наряженным в платье невесты.
         -   Она что, умерла прямо на свадьбе, да? – поинтересовался я у матери.
         -   Нет, - ответила она. – Это обычай такой, когда умирает незамужняя девушка, её наряжают в свадебное платье.
         -   Утопленница, - услышали мы тут за спиной чей-то женский голос. – Заплыла слишком далеко и не смогла вернуться. Сил не хватило.
         Две тётки стояли за нами и, не обращая на нас внимания, разговаривали между собой.
         -   Говорят,- добавила вторая, маленькая, толстая с полной авоськой в руке, - ей ещё и семнадцати не было…
         Когда гроб проносили мимо нас, трубы вдруг так грянули, что у меня душа зашлась от жалости к девушке, и я заплакал. Мать с тётей Наташей еле меня успокоили. С тех пор, как только услышу похоронный марш, душа моя замирает, а слёзы против воли выступают на глазах.
         Эти похороны меня так впечатлили, что дальнейший путь я практически не помню. На какой-то станции мы вышли вместе с вещами. Там нас уже ждала телега, запряжённая гнедой лошадью. Только когда нас, детей, усадили в середину повозки, я отошёл. Ехали мы долго, но я этого даже не заметил. Лёжа на соломе, я широко раскрытыми глазами смотрел вокруг, впитывая в себя новые впечатления.
         Встретили нас радушно. Поглазеть на нас прибежала вся родня, а это почти полдеревни. Разумеется, устроили пир по этому поводу. А когда стемнело, и гости разбрелись по домам, нас стали укладывать спать. Дед с бабой уступили нам своё спальное место, и меня с брателой уложили на полати за русской печью. Остальных, кому не достались кровати, расстелили на полу.
         Не успел я уснуть, как почувствовал, как меня кто-то укусил. Затем ещё раз и ещё. Сначала я терпел и только почёсывал больные места. Потом смотрю, Серёга тоже завошколся, заворочался. Ничего не понимая, в полном смятении мы поднялись и закрутились на полатях, не зная, что делать. К нам тут же подскочил отец.
         -   Что такое, жиганы?
         -   Да нас тут кто-то кусает, - пожаловался Серёга и хлопнул себя по руке.
         Отец рассмеялся и снял нас с печи. Подошёл дед Степан с младшим сыном Толькой. Затем мать с бабой Матрёной, которая, причитая, тут же засуетилась вокруг нас. Оказалось, что нас кусали  клопы. Своих они не трогали, а вот на нас, новеньких, с удовольствием отыгрались. После короткого совещания дед с бабой легли на полати, и мы расположились с Толькой и ещё с одним отцовским младшим братом Шуриком на полу.
         А рано утром Толька, шустрый двенадцатилетний мальчуган, позвал нас за земляникой. Ягоды было много. Мы быстро набрали трехлитровый бидон. Дома мы ягоду перебрали и высыпали в большой эмалированный таз. Тут с утренней дойки вернулась баба Матрёна с полным ведром и залила ягоду парным молоком. Затем она достала из печки только что испечённый чёрный хлеб, нарезала его и подала нам деревянные ложки. Наверное, никогда в жизни  я больше не ел такую вкуснятину. Горячий ржаной хлеб пах так, что у меня сами по себе слюни выделялись, а земляника в купе с парным молоком, придавали этому такой смак, что хотелось это есть, есть и есть. И мы наяривали так, что аж за ушами трещало.
         А потом побежали на улицу играть. С местной ребятнёй мы, благодаря Тольке, подружились сразу. Только вот с одним пацаном, Мишкой, меня ни как мир не брал.  Мы почему-то постоянно с ним дрались, то на кулаках, то на бичах. Господи, ведь мне не было ещё и четырёх, да и тот был не старше, а мы дрались на бичах. Сейчас даже представить себе не могу такое. И что мы с ним не поделили? Толька с брателой постоянно нас мирили. И вот однажды во время перемирия мы с Мишкой решили  попрыгать с крыши его сарая в стоящий рядом стог сена, а это где-то метра полтора высоты. Хотели показать друг другу, кто смелее. Первым прыгнул он, затем я. Когда я приземлился на стог, сено подо мной смялось, и рядом со мной вылезли острые зубья вил. Десять сантиметров влево, и я бы сел на них. Ничего себе!
         Временами, когда меня захватывает хандра, и я начинаю сетовать на судьбу - мол, не везёт мне ни хрена в отличие от других, которые постоянно находят что-нибудь ценное, выигрывают в лотерею, знакомятся с нужными людьми, находят работу получше, где зарплата повыше, - мне на память приходят эти моменты из моей жизни, когда смерть дышала мне в затылок, а я всё-таки смог выскользнуть из её объятий.
         После того, как я избежал вил, на следующее лето я умудрился свалиться со стайки и упасть плашмя на землю с высоты около трёх метров. При этом я не свернул себе шею и даже косточки ни одной не сломал. Только внутренности отбил и всё. Отлежался, проревелся и на другой день уже снова играл на улице.
         А восемь лет спустя в меня стреляли из поджиги. Вернее, в нас с Васьком Кутий. Мы возвращались с ним по обвалам домой, когда нам навстречу попался Колька Печёнкин, сын тёти Дуси, которая позже разрешила нам по-строить в её огороде гараж. Тёте Дуси не повезло с сыновьями. Старший, Васька, не вылазил из тюрем, и Колька, младший, пошёл по его стопам. В ларе, стоявшем около её ограды, и куда все ссыпали золу, мы, ковыряясь в нём в поисках спичечных этикеток, нередко находили там самодельные ножи и финки, которые выбрасывала тётя Дуся, обнаружив их у своих детей. Колька сначала поздоровался с нами, потом с чего-то стал задираться, а после и во все приказал нам бежать. Ну,  мы и побежали. А он достал поджигу и выстрелил. Что к чему? Что мы ему плохого такого сделали? Потехи ради, что ли, он так поступил? Теперь кто это знает?
         Васёк, как старший и самый резвый из нас, бежал первым. Когда выстрел прозвучал, он  в этот момент запнулся и стал падать. Я налетел на него сходу и убыстрил процесс падения. И вот когда я падал надо мной просвистела пуля. Я не только услышал это, но и затылком почувствовал, как она пролетела над моей головой. Вот и думай после этого, чтобы со мной было, если бы Васёк не запнулся.
         А ещё через шесть лет, когда мы провожали в армию Васькиного одноклассника Серёгу Бондуренко, который жил выше нас на соседней улице, в меня опять стреляли. Была ранняя весна, снег даже ещё таять не начинал. После нескольких стопок, мы вышли на двор, подышать свежим воздухом и покурить. Гляжу, а напротив, у другой ограды, стоят знакомые ребята с Ачинской. Я их хорошо знал, поскольку они учились со мной в параллельном классе. А одного я так вообще знал ещё с детского сада. И чёрт меня дёрнул подойти к ним и поздороваться. А с другой стороны, как иначе-то? Ведь я их знаю, и они меня тоже.
         Подошёл, пожал им руки, разговорились. Внимание на незнакомого парня, возле которого они кучковались, я не обратил. И что за предмет он держал в руках – тоже. А зря. Позже уже выяснилось, что этот парнишка только что вышел из тюряги и теперь, собрав вокруг себя молодняк, пошёл в ближайший соседний посёлок, то есть к нам, развлекаться. А здесь, оказывается, гулянка. Вот они и припёрлись к Серёге Бондуренко и теперь выжидали время для забавы. Этому зэку было наплевать, что его окружение хорошо меня знало. А может, он обиделся на меня за то, что я с ним не поздоровался? В общем, когда я стал беседовать с детсадовским корефаном, он неожиданно ударил меня в солнечное сплетение. Но реакция у меня всегда была хорошей. Я успел согнуться, и кулак его не достал цели. Затем я выпрямился, готовый дать сдачи, но смотрю, незнакомец уже лежит. Видно, выпрямляясь, я ударил его затылком. Тогда я не стал его трогать, и, чтобы не превращать эту стычку в драку и не портить Серёге проводы, пошёл домой.
         На следующий день Васёк рассказал мне, что когда зэка поднялся, он выстрелил в меня из ружья (так вот что было у него в руках!), но произошла осечка. Пока тот перезарядил, я уже скрылся из вида. Тогда он собрался, было, за мной в погоню, но тут из дома повалил народ. Пришло его время для куража. И он повеселился: одного ударил, второго. Но когда толпа разошлась, чтобы дать ему отпор, он успел убежать. Его потом выловили на следующий день сами ачинские, так как этот деградант умудрился раскроить прикладом череп одному из бывших вожаков этого посёлка, который присутствовал на проводах. Видно, не заметил в угаре. Не знаю, жив ли он ещё, но в тот день, если верить молве, он стал инвалидом второй группы.
         Я даже представить себе не могу, чтобы со мной было, если бы ружьё не дало осечку. Хорошо, если бы промазал. А если нет?
         А в армии. Сколько раз я был на волосок от смерти, но благодаря находчивости, смекалке и сноровке, всегда умудрялся вывернуться из её когтистых лап.
         Вот так, вспоминая эти случаи, невольно задумываюсь, надо ли так несправедливо хаять свою судьбу? А с другой стороны, стоило ли это того, чтобы в промежутках между ними постоянно терпеть обиды, несправедливость, предательство и хроническое невезение?
         В тот момент, увидев рядом с собой вилы, я, разумеется, не думал об этом. Мы просто не стали больше испытывать судьбу, а пошли купаться.
         Каждый день Толька поднимал нас рано утром и уводил то за ягодой, то на рыбалку. Земляника с молоком и свежим хлебом были нашим постоянным завтраком. В обед мы в основном ели щи. Очень вкусный суп. Баба Матрёна доставала из недр  печки чугунный котелок,  и когда разливала его содержимое по тарелкам, по избе распространялся щаной дух, вызывавший у нас аппетит. Пока мы ждали, когда они хоть немного остынут, дед Степан брал деревянную ложку и начинал их есть. И даже не морщился и не дул на кипяток, чтобы остудить, а черпал и ел, словно щи уже были холодными. Глядя на него, поначалу я так и подумал и попробовал сделать то же самое, что и он. И обжёг себе нёбо. Больше рисковать я не стал, и вместе с остальными смиренно выжидал время, а потом ещё старательно дул на ложку, прежде чем сунуть её в рот.
         Ещё мне нравились мочённые яблоки. В погребе стояли две кадушки, заполненные ими под завязку. Но почему-то баба Матрёна не разрешала их брать. Поэтому мы  таскали их тайком под предводительством Тольки и потом убегали куда-нибудь в лес, чтобы насладиться вкусными плодами.
         А вечером мы ходили в клуб смотреть кино. Качество показа, конечно, оставляла желать лучшее, но мы и этому были рады.
         Жили мы там, наверное, с неделю, а потом уехали. На вокзал нас отвёз тот же дядька, что встречал по приезду…
         Всё это всплыло у меня в памяти, как только за окном вагона закончились городские улицы, и начался бесконечный бег природного ландшафта. При этом какое-то непонятное чувство тревожило мне душу. То ли тоска по дому и по всему привычному, что я оставил там, то ли осознание того, что я так долго не увижу Светку. Но поезду было наплевать на мои переживания. Равнодушно перестукивая колёсами на стыках рельс, он, набирая скорость, увозил меня всё дальше от родных пенатов.

                22
         Мы ехали двое суток, а на третий прибыли в Свердловск. Пересели там на электричку и за два часа добрались до места нашей практики - Каменск-Уральского. Расстояние от вокзала до нашего предполагаемого местожительства мы преодолели пёхом. Благо это было недалеко, каких-то минут сорок хода. И когда, наконец-то, добрались до конечного пункта нашего трёхдневного путешествия, то оказалось, что нас здесь никто не ждал.
         Геннадий Андреевич тут же побежал куда-то звонить. Через час он вернулся. Рядом с ним властно вышагивала толстая тётка с сердитым лицом и властными замашками. Мы, было, обрадовались – закончилось наше ожидание, - но зря. Тётка с недовольным видом осмотрела нас, пересчитала, а потом забрала девчонок и увела их в другое общежитие.
         Геннадий Андреевич опять куда-то убежал. А мы снова расположились на своих чемоданах прямо посреди двора общежития и стали ждать. Чтобы не скучно было, Серёга Брижий достал гитару. Он ещё толком не умел играть и правильно ставить аккорды, но он старался. К тому же, голос у него был приятным. И мы его с удовольствием слушали. Это было лучше, чем делать вид, что мы не замечаем недоумённые взгляды прохожих.
         Уже давно стемнело, когда вернулся Геннадий Андреевич. И опять с той же сердитой тёткой. Та, не останавливаясь, повела нас в общежитие, возле которого мы сидели. С комендантом этого заведения, моложавой, лет под сорок бабёнкой, она даже разговаривать не стала. Рявкнула что-то пару раз и, растолкав нас, гордо удалилась с чувством выполненного долга.
         Комендантша растерянно пожала плечами и повела нас на второй этаж распределять по комнатам. Меня с Серёгой Брижим поместили в комнату, где из шести кроватей была свободна только одна. Правда в этот момент пустовали ещё две, но нам объяснили, что их владельцы либо на работе, либо просто где-то шляются, а, значит, скоро должны вернуться.
         Время было позднее, и жильцы этой комнаты уже спали. Поэтому мы не стали привередничать, а быстренько разделись и растянулись вдвоём на односпальной кровати.
         Но не успели мы заснуть на новом незнакомом месте, как нас разбудил яркий свет и громкий голос: «Всем привет»! Я посмотрел на часы: время было половина пятого утра. Посреди комнаты стоял здоровенный детина в матросской тельняшке. Под мышкой он держал радиолу. Это вернулся один из хозяев пустовавших коек. Он был изрядно навеселе, и ему было пофигу, что своим поведением он не даёт никому спать. Впрочем, кроме нас на него никто не обратил внимания. Наверное, уже привыкли к его выходкам.
         -   О, да у нас пополнение! – громогласно удивился он, заметив нас. – Привет, парни! Давайте знакомится!
         Его звали Толян. У него было приподнятое настроение, и его душа, опьянённая радостью и алкоголем, требовала музыки и простора. Взгромоздив радиолу на свою прикроватную тумбочку, он подключил её к розетке и, поставив пластинку, вывел её на полную мощность. А потом пошёл и распахнул окно, возле которого спали мы. Оглушающая музыка, заполнившая комнату, тут же выплеснулась через окно наружу и растворилась в предрассветном небе.
         Он постоял некоторое время у окна, наслаждаясь утренней прохладой и, упиваясь музыкой, притоптывал и мотал головой в такт ей. Потом сел на свою кровать, стоявшую в углу напротив нашей, и спросил:
         -    Вы откуда, парни?
         Мы ответили. Наш город он не знал, но о Кузбассе вроде как слышал.
         -   Там шахтёры, да? - сказал он после некоторого раздумья.
         -   Да, - подтвердили мы.
         Сам он был местным, то бишь, уральским. С Нижнего Тагила. Сюда приехал после армии заработать деньжат. Жил здесь уже пять лет, но денег так и не скопил.
         Мы проговорили с ним до семи утра, а потом собрались и пошли вместе с группой под предводительством Геннадия Андреевича на завод устраиваться на работу. У ворот нас встретил представитель завода и повёл в отдел кадров. По дороге он рассказал нам, что Каменск-Уральский является старейшим металлургическим центром на Урале. Здесь 89 лет назад на Каменском казённом заводе были отлиты впервые в здешних краях чугунные трубы для строительства железной дороги Екатеринбург – Тюмень. Поэтому считается, что  Синарский трубный завод является полноправным наследником Каменских литейщиков.  И в будущем году у завода будет юбилей – сорок пять лет со дня основания. А выпускал завод широкий спектр труб для народного хозяйства, как нам потом сказали сами рабочие, от миллиметра до двух метров в диаметре.
         Завод был огромным. Своими размерами он был не меньше нашего КМК, а, может быть, даже и больше. Но в отличие от Кузнецкого комбината  я не увидел над ним ни одного чёрного или иного цвета дыма. Только белые клубы, вырывающиеся из множества труб.
         Всех нас устроили в трубопрокатный цех, где изготавливали трубы диаметром от полудюймовых до двухдюймовых, и распределили по участкам по четыре человека на каждый. Показали, как добраться до рабочего места и отпустили домой.
         Я, Серёга Брижий и ещё две девчонки с нашей группы попали на участок, обслуживающий машинный зал, который автоматически управлял трубопрокатными станами и технологическим процессом. Машзал был настолько велик, что в нём без труда мог поместиться один из боксов нашей автобазы, возле которой я жил. Он был весь заставлен шкафами. Каждый шкаф состоял из множества выдвижных блоков, а сами блоки – из ячеек с электросхемами. Наша задача заключалась в том, чтобы содержать эти ячейки в исправном состоянии. Утром мы получали наряд на обслуживание шкафов под определёнными номерами и шли в машзал. Там открывали нужный шкаф, выдвигали блок, затем поочерёдно вынимали из него ячейки и чистили контакты зубными щётками, смоченных в спирте, тем самым предотвращая их окисление, а значит и сбой в работе трубопрокатных станов. Покончив с блоком, мы задвигали его на место и брались за другой. И так весь рабочий день. За смену мы обслуживали четыре шкафа. А их в машзале были сотни. Так что работы у нас было непочатый край.
         На второй или на третий день мы узнали, почему произошла заминка с нашим расселением в общаге. Недели за две до нашего приезда в машзале произошёл сильный пожар, который вывел из строя больше половины шкафов, и теперь наш цех выпускал только полуторадюймовые и дюймовые трубы, то есть работал в полсилы. Кто говорил, что замкнул один из силовых кабелей – а это шесть тысяч вольт,- кто говорил о небрежности рабочих при ремонтных работах. Поговаривали и о диверсии. Я сам не раз видел людей в военной форме, прибывших сюда для разбирательства обстоятельств этого случая. Поэтому со всех уголков Союза на завод была направлена целая армия электромонтёров для быстрого восстановления работоспособности цеха. Конечно, столько командировочных трудно было сразу расселить, а тут ещё мы, двадцать шесть человек, свалились на их голову.
         Но, несмотря на это обстоятельство, нам с Серёгой, когда укладывали на одну кровать, обещали на завтра создать более удобные условия. Но мы проспали ещё пять ночей на этой койке, прежде чем смогли перебраться в комнату, где уже успели скучковаться остальные ребята из нашей группы.
         Конечно, для меня,  человека, впервые покинувшего так надолго  отчий дом, впечатлений было очень много. Особенно, попервости. Поэтому о Светке я вспомнил только в первый выходной, когда мы устроили пирушку у девчонок в общежитии, чтобы отметить своё прибытие в Каменск-Уральский, устройство на работу и поздравить себя с первыми трудовыми буднями.
         Глядя на наших довольных и весёлых девчонок, я вдруг отчётливо увидел перед собой Светкино лицо. Два её изумруда смотрели на меня с укором: неужели ты так быстро меня забыл? И я стушевался, не зная, что ответить - какие тут могут быть оправдания, если так оно и случилось? – и почувствовал, как чёрный дёготь вины стал заволакивать мою душу. Мне стало не по себе. Я уж хотел выйти из-за стола, чтобы остаться наедине с угрызениями совести, но тут меня в бок толкнул Серёга Брижий, сидевший от меня по правую руку.
         -   Ты чего, Санёк, скис? – весело спросил он меня. – Давай, бери свой стакан. Васька будет тост произносить.
         Васька Полыник, из-за чёрных кудрявых волос больше смахивающий на цыгана, чем на хохла, соскочил с места и, погладив усы, дав тем самым  себе время на раздумье, провозгласил:
         -   За наш большой и дружный коллектив!
         Мы выпили. Не успел я толком закусить, а закуску девчонки  сварганили на славу, как Серёга снова толкнул меня в бок.
         -   Вставай, давай, - сказал он мне, разливая водку по стаканам. – Теперь твоя очередь речь толкать.
         Я замялся, хотел отвертеться от такой обязанности, но со всех сторон понеслось нетерпеливое:
         -   Ну, давай скорее, Санёк, а то водка скоро вскипит!
         -   Смелее, Саш!
         -   Ну, давай, чего ломаешься?
         Я поднялся, нельзя же народу отказывать-то.  Хмель вовсю уже гуляла у меня в голове, поэтому,  подняв стакан, я, не раздумывая, ляпнул первое, что пришло на ум:
         -   Выпьем за наших девчонок! Они сегодня такие красивые, что любо-дорого посмотреть. Девчонки, будьте такими всегда! За вас!
         Я выпил стоя и, сев на место, сразу же накинулся на закуску.
         Потом были танцы. Танцевали мы в другой комнате, которую специально освободили от кроватей. Серёга без всяких разговоров уволок меня туда и там не давал покоя. Если был шейк, то он обязательно тащил меня в круг. А когда звучало танго, ко мне тут же подскакивал кто-нибудь из девчонок, не давая мне возможности самому выбрать себе партнёршу. Не то, чтобы я был самым красивым и привлекательным из парней. Просто, как признались не-которые, им очень понравился мой тост в их честь, и за это они решили меня отблагодарить. А одна проговорилась, что своими длинными, не стриженными с весны волосами и усами я очень похож на артиста Боярского.
         И вот, медленно кружась среди танцующих пар, я вспоминал пятый класс, встречу Нового года в доме пионервожатой. Как я с трепетом брал Светку за талию, как во время танца приближался к ней так близко, что чувствовал её тело…
         Закончили мы праздновать в половину одиннадцатого вечера. Правила общежития нам никто не позволил нарушать. Мы по-быстрому убрали со стола и, пока девчонки мыли посуду, разнесли мебель по комнатам. А потом распрощались.
         Общага девчонок была современным кирпичным пятиэтажным зданием – не то, что наша трёхэтажка довоенной постройки, - и находилась в другом районе города. От нас до неё можно было добраться на автобусе, а можно было и пешком. Неспешным шагом это обычно занимало чуть больше часа. Возвращаться домой решили вторым способом, чтобы можно было поделиться впечатлениями, а заодно и проветриться перед сном. А впечатлений было предостаточно. Гулянка такого масштаба в нашей группе была впервые, поэтому было чем поделиться друг другу. Мы так были возбуждены, что долго не могли успокоиться. Даже когда выключили свет и разлеглись по кроватям, мы ещё, наверное, с час вспоминали, кто из нас что учудил на пирушке.
         Я нисколько не отставал от своих товарищей, а потому о Светке вспомнил только на следующий день. Проснулся, открыл глаза, увидел перед собой её лицо, и сразу вспомнил. Только теперь она смотрела на меня не  укоризненно, а сердито. Мол, как это ты посмел меня забыть, негодник?! И я ощутил себя негодяем. И чувство раскаяния залило мою душу. Но едва я собрался  покаяться, что это произошло не по моей вине, как за мной на сосед-ней кровати завошкался проснувшийся Серёга Брижий. Тут ещё дверь распахнулась, и в комнату стремительно вошёл Васька Полыник с полотенцем на шее и мыльницей в руке. Он всегда вставал раньше нас всех. Вот и сейчас он уже был помыт, побрит, а мы с Серёгой только глаза ещё открыли.
         Не успел Васька спрятать в тумбочку банные принадлежности, как в комнату ввалились Юрка Пиянков с Серёгой Тропининым тоже из нашей группы, которые обосновались в комнате по соседству. Вид у Серёги был ещё тот. Вчера он был самый пьяный из нас, поэтому сейчас он не просто болел, а страдал с похмелья.
         -   Как дела, парни? – поздоровавшись, сразу поинтересовался он. – Я так думаю, что нам надо похмелиться.
         -   Я лично «за»! – заявил Санька Сороченков, только что вернувшийся из душа и услышавший  Серёгино предложение.
         Бросив полотенце на стул, он принялся заправлять постель.
         -   Похмелиться – это же святое дело! – сказал он, раскладывая одеяло.
         -   Кто ещё? – Серёга оглядел нас.
         -   Я тоже пойду, - заявил Серёга Брижий, вставая с кровати. – Там у девчонок много ещё чего осталось. Может, замутим что-нибудь. А ты, Васёк? -  обратился он к молчавшему Полынику.
         -   Нет! – буркнул тот, застёгивая рубашку.
         Вчера он в пух и прах разругался Веркой, с которой дружил с первого курса, и, похоже, ещё не отошёл.
         -   Мы с ним в кино пойдём, - принял за него решение Юрка,  но всё же поинтересовался на всякий случай. – Даже, Васька?
         -   Угу, - согласился тот.
         -   А ты, Санёк? – Серёга Брижий посмотрел на меня.
         -   Я никогда не похмеляюсь, - ответил я отказом и таким тоном, словно был выпивохой-профессионалом.
         -   Он пойдёт с нами. Да, Санёк? – поддержал меня Юрка.
         -   Что-то нет никакого желания двигаться, - ответил я, поднимаясь и присаживаясь на край кровати. – Кажется, вчера я перебрал с танцами. Напрыгался так, что сейчас ноги болят больше, чем голова. Я лучше полежу, отдохну.
         В общем, я отбрехался ото всех и остался один. Пришло время исправлять ошибку. Я достал из чемодана тетрадь, ручку и пачку конвертов, которые мать со словами «Пиши почаще» предусмотрительно положила мне на ряду с другими вещами.
         Первое письмо я написал родителям. Тетрадь была по математике, в клеточку. Пиша через строчку, я кое-как нацарапал им полторы страницы. Ну, что можно написать родителям? Жив-здоров, приехали, поселились в общаге, устроились и работаем электромонтёрами на трубном заводе, который по размерам не меньше нашего КМК. Вот и всё.
         Второе письмо написал брату. В принципе, то же самое, что и родителям, и попросил напоследок прислать какую-нибудь песню с аккордами.
         Третье письмо было Светке. Я извинился, что не смог придти на свидание, назначенное мною же. Объяснил почему. А потом на трёх листах изъяснялся  о том, как скучаю по ней, как мне её не хватает, что каждую минуту думаю о ней, что сижу и вижу только её, и так далее и тому подобное. В общем, дал волю фантазии и наврал с три короба. Хотя, почему наврал-то? Ведь сейчас я и в самом деле думаю только о ней, и мне действительно её не хватает. И я был бы несказанно рад, если бы вдруг Светка оказалась сейчас здесь, в этой комнате.
         Затем сложил листки и с трудом запихал их в стандартный конверт. Написал на нём Светкин домашний адрес, который знал наизусть, и со спокойной совестью вздохнул. Но потом спохватился и на всякий случай, чтобы кто-нибудь из Светкиных домашних не вскрыл письмо, написал на обороте: «Лично в руки!»
         -   Ну, вот, теперь всё! – сказал я с облегчением, и камень, неимоверным гнётом лежавший на мне, свалился с души.
         Я оделся и окрылённый поспешил  на почту.
         Что мне нравилось в нашей общаге, так это её месторасположение. До работы было рукой подать. Захотел помыться - десять минут хода, и ты в городской бане. Нужен продуктовый магазин? Перешел через дорогу и - на тебе, пожалуйста. Наше общежитие в купе с другими трёхэтажными строениями образовывало двор, в котором располагалось всё для спокойной и сытой жизни. Слева в соседнем здании размещалась почта, а в его подвале вино-водочный магазинчик, где всегда продавали на разлив свежее пиво. Напротив размещался медвытрезвитель, а рядом в следующем доме была столовая, где неплохо готовили и где мы обычно питались. В трёхэтажке справа располагалась прокуратура. Правда, не смотря на близкое соседство с силовыми ведомствами, в нашей общаге нередко бывали драки, а то и поножовщина.
         Скинув письма в почтовый ящик, я пошёл в столовую завтракать. Потом нырнул в подвальчик за пивом и радостный, с чувством выполненного долга вернулся в комнату. Я сделал всё, что должен был, и теперь оставалось только ждать. А ждать я умел.
         Письмо от родителей пришло через неделю. Следом, через день, от Серёги. Письмо было коротким, зато на отдельном листе была написана песня «Студентка-практикантка» с аккордами. Я попросил у Серёги Брижего гитару и попробовал наиграть её. Вскоре Серёга не удержался, подсел ко мне, и мы стали разучивать эту песню вместе.
         От Светки я ждал ответ аж две недели. Конверт был толстым, а на нём крупными печатными буквами было написано: «Осторожно, фото» с тремя восклицательными знаками.
         Я аккуратно вскрыл конверт и извлёк из него фотографию. Снимок был студийным. Светка сидела на стуле вполоборота и, обернувшись через левое плечо, смотрела прямо на меня. Лицо её выражало восторг, словно она, оглянувшись, в действительности увидела меня и обрадовалась, а фотограф воспользовался моментом и запечатлел это. На обороте было написано: «Помни обо мне всегда». «Вот дурочка!» – подумал я. – «Конечно, я всегда буду о тебе помнить».
         Само письмо было написано на четырёх листах. Я сразу узнал убористый красивый почерк Светки. На первой странице в самом верху на всю ширину листка было написано: «Целую! Целую!! Целую!!! Целую!!!! Целую!!!!!», а уже ниже шло: « Здравствуй, родной мой Сашка! Если бы ты только знал, как я по тебе соскучилась! Я с таким нетерпением ждала этого воскресения, а ты взял и не пришёл. Но я не обиделась, нет, потому что знаю, что только серьёзные обстоятельства не позволили тебе придти ко мне. Тогда я стала ждать следующего выходного. И дождалась – здрасте вам! Мама дала мне твоё письмо, откуда я узнала, что ты уехал в какую-то Тмутаракань аж на целых шесть месяцев! С ума сойти! Если бы ты сказал мне об этом перед отъездом, я бы, наверное, разревелась от горя. Ведь столько времени без тебя я бы не пережила! Но сейчас, читая твоё письмо, я поняла, что не всё потеряно. Пусть мы далеко друг от друга и не можем видеться, зато мы можем переписываться. Как здорово ты придумал! И почему это не пришло нам в голову раньше, когда я на всё лето уезжала к бабушке? Ведь в письме ты можешь сказать то, что не решился бы сказать в глаза…»
         Печально вздыхаю и, смахнув от ностальгии набежавшую слезу, краем глаза посмотрел на Светку, сидящую напротив и по-прежнему читавшую книгу. Я и сейчас помню это её первое письмо наизусть. Сколько в ней было печали и тоски и одновременно радости и страсти! По натуре я сентиментален. И от чувств, охвативших меня тогда при чтении её послания, у меня то и дело проступали слёзы. На последней странице в конце опять было написано: «Целую» только количество восклицательных знаков  шло в обратной последовательности: «Целую!!!! Целую!!! Целую!! Целую! Целую…» Ниже постскриптум: «Обязательно сфотографируйся и вышли мне фотку!»
         Глядя на её фото, я тут же написал ответ и не менее пылкий и страстный, чем её письмо. Внизу приписал, что фотографию вышлю в следующем послании. Затем достал конверт, написал на нём новый Светкин адрес и побежал на почту сбросить его в почтовый ящик. А оттуда сразу направился в фотоателье, которое находилось неподалёку, сразу за нашим двором.
         Так мы со Светкой стали переписываться. Конечно, это не посиделки в кафе-мороженое, не прогулки по городу, ни беседы на нашей замечательной скамеечке под берёзкой, ни поцелуи в кинотеатре, но это всё же было общение, которое так не хватало нам обоим. Это, конечно, было лучше, чем ничего. Но иногда, временами, когда в комнате выключался свет, и все укладывались спать, меня охватывала такая тоска по ней, что хотелось выть волком, а желание увидеть её, обнять и  поцеловать бушующим пламенем жгло меня изнутри.
         И вскоре мне подфартило. Неожиданно появилась реальная возможность увидеться со Светкой.
         Несмотря на помощь с других городов, восстановление машзала шло медленно, что, естественно, сказывалось на работе такого огромного цеха, большая часть оборудования которого простаивало. Руководство завода решило ускорить темп восстановительных работ тем, что попросили рабочих поработать сверхурочно. Нам тоже предложили. Правда, мы были несовершеннолетние, и по КЗОТу это было неправомерно и, следовательно, денежной оплаты за это нам не полагалось. Но начальник участка пообещал расплатиться с нами отгулами. Это подходило мне больше, чем деньги. Значит, на Седьмое ноября я смогу съездить домой, повидаться с родными и встретиться со Светкой. Я сразу согласился. Серёга Брижий – тоже, надо же было помочь заводу, ставшему нам за месяц родным.
         И мы стали работать по двенадцать часов, а когда и по тринадцать - четырнадцать. В общем, когда как выходило. Иногда прихватывали субботы. В нашу задачу входило разборка сгоревших и повреждённых шкафов. Другие демонтировали разобранные шкафы и вместо них устанавливали новые. Более квалифицированные рабочие, как ребята из нашего цеха, паяли на новых ячейках схемы, собирали из них блоки и устанавливали их в шкафы.
         Когда я сообщил Светке, что мы с ней встретимся на ноябрьские праздники, она так обрадовалась, что расплакалась, когда писала ответ; некоторые слова в том месте, куда упали её слёзы, были размазаны.
         Братела, узнав, что я работаю за отгулы, посоветовал домой лететь на самолёте. «Во-первых, это быстрее, - писал он, - сэкономишь время. Во-вторых, сбережешь свои отгулы.  Погости у родителей недельку, а на остальные отгулы приезжай ко мне в Питер на Новый год. Погуляем. Город тебе покажу…» в конце письма он, как всегда, написал песню с аккордами. На этот раз была песня: «Плачет девочка в автомате». Серёга Брижий тут же принялся её разучивать. Похоже, он ждал писем от моего брата с большим нетерпением, чем я.
         Приглашение брателы меня заинтересовало. Побывать в Ленинграде. Хм, а почему бы и нет? Всё-таки колыбель революции. Говорят, очень красивый город. Конечно, надо съездить! Но ведь тогда я не увижусь со Светкой! Эта мысль полоснула меня как нож, и я заколебался в решении. Но тут опять вмешалось моё второе «Я». «Со Светкой ты встретишься в любом случае, - сказало оно. – Пусть не в декабре, а в марте, когда вернёшься с практики, но всё равно встретишься. К тому же перед этим ты проведёшь с ней время в ноябре. А это уже что-то. Но если ты сейчас не воспользуешься случаем и не слетаешь в Ленинград, то уже больше никогда не попадёшь туда. Помяни моё слово».     Довод был убедительный, и я выбрал поездку к брату, надеясь на то, что Светка всё поймёт и не обидится.
         Всего я заработал одиннадцать отгулов. Четыре из них я решил потратить на поездку домой. В купе с выходными и праздниками у меня получалось вместе с дорогой девять дней. Из них три дня я планировал провести со Светкой. О своих планах на счёт  использования отгулов я поговорил с начальником участка ещё в середине октября, так как билеты на самолёт надо было заказывать заранее. Он не возражал, и с того дня я с нетерпением стал ждать день отъезда.
         Благодаря ударным сверхурочным работам к ноябрю машзал восстановили почти полностью. Оставались только монтажные работы, которые не входили в нашу с Серёгой компетенцию, и с первого ноября мы снова стали с ним работать по восемь часов.
         А третьего числа я сел в электричку и отправился в Свердловск. Там на автобусе добрался до аэропорта, где проторчал два часа в ожидании своего рейса. Бродя по аэровокзалу, я всё думал, на каком же самолёте я полечу: на Ил-18 или, может быть, на Як-40? Но нам, летящим в Новокузнецк,  подали Ан-2. Кукурузник! Я даже оторопел, когда, выйдя на лётное поле, увидел, на чём нам предстоит лететь. Надо же! Он, наверное, ещё в Великой Отечественной участвовал, а всё туда же – перевозка пассажиров. Я-то думал, что они только в сельском хозяйстве применяются для опрыскивания полей, а тут, смотри, ещё и людей, оказывается, перевозят.
         Моё место оказалось у иллюминатора. Ещё при разгоне самолёт уже начало трясти. А когда взлетели и набрали скорость, задребезжало всё, что могло производить звук. От работающего мотора в салоне стоял ужасный шум.  Похоже, так и должно было быть, потому что, кроме меня на это никто не обращал внимания. Мне бы тоже успокоиться, но я тут с дуру взял и посмотрел в иллюминатор, и увидел, что у самолёта трясутся крылья, будто он летел не с помощью мотора, как все самолёты, а именно махая крыльями, как птицы. Причём махал он крыльями так, словно силы у него были уже на исходе, и он вот-вот должен был рухнуть.
         Меня чуть не парализовало от увиденного. Я с тревогой огляделся – видит ли кто-нибудь ещё эти трясущиеся крылья, готовые отвалиться в любую минуту? Но мои соседи преспокойненько сидели на своих местах, кто пил сок, кто читал книгу, кто и вовсе дремал (не понимаю, как такое возможно при таком шуме?). И никого не волновало, что наш летательный аппарат держался в воздухе только, наверное, благодаря энтузиазму пилотов. Тогда я тоже стал  себя успокаивать и даже прикрыл глаза, чтобы уснуть, но мне это так и не удалось. Кукурузник то и дело попадал в воздушные ямы, и душа моя проваливалась вниз вместе с ним. В такие минуты я думал, что мы падаем, и в страхе открывал глаза. Но наш самолётик продолжал полёт. Тогда я успокаивался и закрывал веки до следующего провала.
         Так я промучился все три часа лёта и свободно вздохнул только когда по трапу спустился на бетонку Новокузнецкого аэропорта.