Авдеич

Авдеич, это – тихий, безропотный человек, среднего роста, лет тридцати пяти, безотказный труженик всего посёлка Силки. В дет-стве, его кто-то сильно напугал. С тех пор он, так и остался "напу-ганным" на всю жизнь. Работал он: подсобным рабочим в берест-нянском МТС. Это – машинотракторная станция, обслуживающая посевные и уборочные работа сразу нескольких колхозов района. Ему нравились трактора, такие сильные, железные коняки. Он, на своей прикреплённой лошадке, привозил для них: воду из речки, и   охотно "поил" ею, своих коняк. Убирал от ненужных деталей: ре-монтные площадки и бытовые помещения, и отвозил в отстойную яму, отработку горючесмазочных материалов… А иногда ему дове-ряли: привезти горючее со станции Судимир… 

В МТС, к нему относились с уважением, и называли, только по отчеству. Кто-то, в самом начале, назвал его Авдеичем. Толи – в шутку, толи ещё за что, кто его знает? Только так и пошло: Авдеич, и Авдеич. А Авдеич, не в шутку, тогда стал называть всех трактори-стов: своими братьями. Ему нравились эти сильные работяги. Так и повелось в МТС: он называл  их братьями, а они его – Авдеичем …

Авдеичу, уж очень хотелось сесть за руль железного коняки. Но бригадир трактористов, хотя и относился к нему с уважением – бо-ялся доверить ему трактор. Всё отшучивался…

... Шло время, и Авдеич стал сникать. Тогда, замотанные текуч-кой, мало кто в МТС – сразу обратил на это внимания. Да и у каж-дого были: свои заботы…

И однажды Авдеич: обратился к одному из опытных трактори-стов, и сказал:
 – Хоть бы ты меня, брат Мишка, посадил на трактор…

К нему Авдеич, относился с особым уважением. Это был – стат-ный, щеголеватый мужчина, лет сорока двух-трёх, высокого роста, с сединой на висках. Мужчина – хоть куда. С Авдеичем он был – из одного посёлка. И их дети ещё, вместе дружили. У них были – де-вочки погодки...
– Не знаю, Авдеич, – отвечал ему брат Мишка. – Надо погово-рить с бригадиром…

... И поговорил. Поставили Авдеича – подменным к брату Миш-ке. Подменный, это – тракторист без трактора. Он подменяет, рабо-тающего в поле тракториста во время его перерывов: на обед, или на перекур. То есть, Авдеич, будучи за рулём трактора, должен  был быть: всегда находился под присмотром опытного тракториста…
И Авдеич тогда: воспрянул, глаза его засветились…

Но тут – началась война. Трактора забрали на фронт, мобилизо-вали и трактористов – кого куда. Авдеич тогда, долго не стал ду-мать: сам пошёл в военкомат. Так Авдеич, оказался: на фронте…

... Кончилась война, и мужики стали, кто остался живой, возвра-щаться по домам.  Настала нашим бабам: радость, со слезами на глазах – немногие  вернулись  живыми  домой.  А кто  вернулись,  то – контуженый, или калека. В нашем поселке, только Аким Чево-жин, бывший председатель колхоза, вернулся, как будто – целё-хоньким. Да и он стал смотреть на всех – как-то особняком. Видно досталось и ему…

Да и бабам нашим, досталось – не приведи Господь. То рыли окопы, то скрывались в них от бомб, то скрывались в лесу от нем-цев, то – опять, рыли окопы... А детей-то кормить надо было. Да за малыми: присмотреть надо было…

... С тех пор прошло больше пяти лет. Люди стали приходить в себя...  И вот, однажды, в посёлок пришёл солдат, с увесистым сол-датским вещмешком. Вид у него был такой, как будто для него: война только что закончилась и он вернулся, чистенький, как с иго-лочки, на гимнастёрке – ни пятнышка...

Встретил он тогда мальца, посельчанина, и не узнал его. И тот его не узнал. Смотрят друг на друга... Тогда солдат, спросил посель-чанина:
– Ты –  здешний?...

– Ага…
– А ты знал Мишку Овчинникова? Он с фронта, вернулся? …

– Не-е! – протянул посельчанин. – Не вернулся. Как ушёл, так и… Письма мы от него получали. Он писал на правление колхоза. И мы ему писали, наша бригадирша, счетовод, писала. Но он нам – не ответил. Видно тоже – убили…

Посельчанин замолчал. Тогда спросил:
– А семья его – вернулась?....

– Не-е… – снова протянул посельчанин. – Как нас немцы выгна-ли, так они – и сгинули, не вернулись. Видно…, – и посельчанин, не договорил...

Солдат слышал, что лагерь, по слуха, в котором находилась его семья, немцы расстрелял и сожгли. Это – лагерь "Клоога", где-то: в Эстонии…

Со стороны посёлка, на дорожке зарастающей травой, показалась фигура женщины. Она шла в их сторону, с палочкой в руках. По-равнявшись с ними, она остановилась, и, оперевшись обеими рука-ми на палочку, стала внимательно всматриваться в солдата. «Вроде бы война: давно кончилась, – думала она, – а тут, на тебе, – гото-венький солдат стоит, нарисовался, как новенький полтинник. Вы-сокий, подтянутый такой»...
– Да вот тут, про Мишку спрашивают, – сказал посельчанин, об-ращаясь к женщине. – А он, как в воду канул, – повторил он чью-то заученную фразу…

Женщина ничего не ответила, только пристальней стала при-сматриваться к солдату.

– Да, не ты ли и будешь – тот самый Мишка, про которого сказал Вася? – с хитрецой в глазах, прищурившись, спросила она солдата.

Солдат в ответ ей, что-то хотел сказать, но, в это время, к ним подъехала подвода. С телеги, ловко спрыгнул одноногий солдат, держа в правой руке костыль. На петлицах его старенького армей-ского френча, ещё виднелись артиллерийские знаки отличия. Взгля-ды обоих солдат – встретились...

– Брат Мишка! Ты ли это! Жив, стервец, а! – Вдруг, срывающим-ся голосом, закричал одноногий, и  спешно запрыгал к приехавшему солдату, повторяя находу:

– Надо же, а! Брат Мишка, жив, а!... – И, отбросив в сторону свой костыль, обнял брата Мишку, что было сил...Они расцеловались...

Женщина, смахнула рукой с глаз, навернувшуюся слезу, и опе-ревшись на свою палку, заворожённо смотрела на двух, обнимаю-щихся мужчин… И Вася смотрел на них, растерянно …

– Ну, пойдём же, брат Мишка, ко мне, в мою «светлицу», – зато-ропил Авдеич брата Мишку, таща его за руку к своей телеге...

– Нет, Авдеич! Я пока, – сам хожу, – шутя, с усмешкой сказал брат Мишка, и взял Авдеича подруку.

Они пошли к телеге… Авдеич, бросил поводья на телегу, и, схва-тив с неё свой второй костыль, прокричал, обращаясь к недвижно стоящему посельчанину:

– Вася! Отгони лошадь к скотному двору. Да распряги… – И до-бавил:
– Да спутай на лужайке…

 Авдеич, работал на животноводческой ферме, был бригадиром. Подвозил к скотному двору корм и воду, помогая дояркам, как мог, и отвозил в Фролово бидоны с молоком, для сдачи государству...

…И Авдеич, бодро зашагал своими землемерными шагами, опи-раясь на оба костыля, ведя дорого гостя, брата Мишку: к своей  "светлице".

И вскоре они пошли, по улице – вдоль посёлка...Брат Мишка, бал встревожен. Он внимательно рассматривал: возрождающуюся жизнь своего посёлка. Грустные мысли приходили ему в голову, и радовался: как живуче был русский крестьянин. Ничто его не сло-мило: ни «светлое будущее», ни война... Жаль, что у него здесь те-перь: уже ничего не будет…Здесь – начиналась: новая жизнь… Он видел, что некоторые хаты посёлка – были уже отстроены, по-другому, а некоторые: по-своему: только что – отстраивались. Были и добротные хаты, но это – у тех, кто был посильней…

Размышления брата Мишки прервал Авдеич. Он шагая рядом, выбрасывая свои костыли, вперёд. У дома, с красивыми наличника-ми на окнах, он остановился, и сказал, как бы продолжая свой рас-сказ:
– А эта – хата Акима Чевожина…

Сделав несколько своих прыжков, он продолжил:
– После того, как к нему приходили какие-то "особисты", (кто их знает), он совсем помрачнел…

Об особистах, Брат Мишка знал – не понаслышке... Слова Авдеи-ча, его – насторожили …
 
Дальше они шли – молча. А когда подошли к месту, где раньше стояла пятистенка брата Мишки, Авдеич – остановился. И Брат Мишка, сняв с головы свою армейскую фуражку, и низко поклонил-ся останкам отцовского очага, на груду битых кирпичей от разру-шенной печи... Потом он поклонился – отцовскому, старому, зарос-шему бурьяном, саду: многие его яблони: были ещё живы. Постоя-ли...

 – Председатель колхоза: запретил занимать твою усадьбу. Всё надеялся…, что ты, где-то… ещё вернёшься, – дружелюбно сказал Авдеич брату Мишке.

И Брат Мишка – отметил просебя: "да, ценили меня в посёлке". И они пошли дальше. Авдеич,  запрыгал впереди... Подойдя к пере-крёстку улицы, с еле заметной дорой, идущей из Почаевки к боль-шаку, идущему на Буду и Хвастовичи, Авдеич остановился, и кив-ком головы, указал в правый угол перекрёстка. Там стояла неболь-шая, низенькая, покрытая соломой в натруску, землянка. С трёх её сторон, солому прижимали длинные берёзовые жерди, свисавшие почти до самой земли. И она была похожа: на большой, обвисший, старый гриб...

 – А это – мои хоромы, – проговорил тогда Авдеич ...
Брат Мишка, смотрел на хоромы Авдеича, и думал: "Вот что за-служил корень очага зажиточного крестьянина посёлка, отца Ав-деича"…

Снаружи «хоромы» – были оштукатурены глиной, перемешанной с овсяной мякиной. Местами, из-под штукатурки выступала дере-вянная дранка... Вокруг «хором», была выполнена низенькая, мес-тами осыпавшаяся, завалинка... Брат Мишка, угрюмо – молчал …

А Авдеич, тем временем, приподняв от земли свой правый кос-тыль, указал им: вдоль улицы, на другой конец посёлка, где, на при-горке, возвышалась: добротная, крытая под щепу хата...
– А это – Якутова пятистенка, – пояснил он брату Мишке…

Брат Мишка – ничего не сказал на это, и они подошли: ко входу в «светлицу» Авдеича. Брат Мишка, почтительно: снял с головы свою армейскую фуражку, и низко пригнувшись, говоря негромко: «Мир тебе, хижина», а войдя внутрь хижины, добавил: «Война Дворцам»...

… Внутри хижины – было тускло. Посредине её, стоял стол, ско-лоченный: из грубо обработанных досок. На столе: горела коптилка, сделанная из артиллерийской гильзы.

Сбросив на земляной пол свой увесистый вещмешок, Брат Миш-ка: осмотрелся… Авдеич, по-хозяйски: засуетился… И тут Брат Мишка,  увидел в полумраке, слева, в углу землянки, стоящую, со-вершенно голую юную девушку. Ей было – не более пятнадцати лет. Это – была дочь Авдеича, ровесница его Алисы... Увидев вошедших, девушка быстро прикрыла срамное место обеими руками, и отвернулась от них...

– Что это, Авдеич!? – в ужасе спросил брат Мишка, Авдеича.
– Да вот, – замялся он. – Жена выстирала её платье, а…, – и он, не договорил...

У брата Мишки – к горлу подкатим ком … Он стал лихорадочно соображать, надо же что-то делать, но не придумав ничего, он про-говорил упавшим голосом:
– Ну как же так, Авдеич… Ты же…
Брат Мишка – не находил нужных слов …

– Да-а! Так…, – снова замялся Авдеич.

Он – растерялся, и не найдя, что ответить брату Мишке, внепо-пад, выпалил:
– А я теперь – коммунист…

Брат Мишка, ничего не ответил ему на это. Они помолчали... Ка-ждый о своём…

– Вот так я, брат Мишка, и живу, – прервал молчание Авдеич, с грустной бесисходностью в голосе... Его распирало – наболевшее...

– Я почитай кажную божную неделю – выплясываю перед пред-седателем сельсовета, бегаю за ним на своих костылях, как…, – и он запнулся, подыскивая подходящее слово... – Сам видишь, и хату надо бы сгондобить для дочери, и ... Нам-то с женой – ничего не надо. Мы и в этой, как-нибудь доживём. А без подмоги…, что я один.., – и Авдеич замолчал...

 Тут, брат Мишка, съязвил:
– Ну, как? Подмогли? ... 

– Подмо-огут..., – протянул  Авдеич, и обвёл глазами свою зем-лянку. – Вот видишь, какую «светлицу» подмогли сгондобить..

Землянка Авдеича, была собранная из грубо отёсанного осиново-го половняка, забранного по углам в столбы, невысокая. Посредине одной стены – было крошечное окошечко. Оно плохо пропускало свет снаружи, так как его стекло, было сильно закопчёно...

– Подмогли... – недовольно пробурчал Авдеич. – Таскали в рай-он, в Хвастовичи. Всё заставляли, «добровольно» подписаться на заем, чтоб, значит: "восстанавливать народное хозяйств". А я выхо-дит – не народ, у меня: нетути свово хозяйства… Держали цельный день нежрамши... А чем я буду платить этот заем? Своим костылём, что ль... – И он в сердцах, сплюнул...

– Ногу тебе помогли потерять, – со злостью вырвалось у брата Мишки. И он в запальчивости, выпалил:

– Давай, Авдеич, я дам тебе большие деньги, и скажу: «Иди, Ав-деич, бей коммунистов». Пойдёшь?…

Авдеич – не сразу понял смысл слов брата Мишки, и молчал… Потом он решительно произнёс:
– За деньги – не пойду! А так, за правду – пойду…

… Брат Мишка, и Авдеич – хорошо понимали, что за такие слова, кого угодно, без суда и следствия – к стене поставят, а, в лучшем случае: сошлют туда, где Макар телят не пас, не смотря на все его награды...  Брат Мишка, посожалел потом, что так грубо затронул больное место Авдеича. Он его уважал, и глубоко принимал к сердцу: все беда, этого маленького, безобидного и беззащитного человека. И ему очень захотелось: хоть чем-то помочь ему... Вот сейчас…

И тогда брат Мишка, развязав свой увесистый вещмешок, достал из него: два больших рулона с какой-то тканью. И он стал лихора-дочно отматывать от них ткань. Отмотав от каждого рулона, метров по десять, надрезав ножом, оторвал их. Потом он аккуратно свернул каждый отмотанный кусок в рулон, и  протянул их Авдеичу…
 
Авдеич, недоуменно наблюдал за братом Мишкой...
– На, возьми…, – с дрожью в голосе, тихо сказал ему брат Миш-ка. – Сошьешь, дочери платье…, и себе с женой, что-нибудь сообра-зишь…

Авдеич – не пошевельнулся, лишь молча моргал глазами, и сооб-ражал...

– Бери-бери, Авдеич… Это – настоящий сатин и шёлк, довоен-ный, – уговаривал его брат Мишка…

… В землянку вошла моложавая женщина, лет сорока двух, сред-него роста. Из под её сползшего с головы, непонятного цвета плат-ка, выглядывали: светлые, с проседью пряди волос. В руках её – бы-ла тёмная тряпка, в которой она  несла закопчёную, солдатскую каску, из которой: густо валил пар...

В землянке, запахло свежесваренной картошкой… И брат Миш-ка, мгновенно вспомнил: свои голодные детские годы, когда мать, однажды: сварила ему, только что выкопанную молодую картош-ку…

Женщина, аккуратно поставила на средину стола, каску с кар-тошкой, днище которой: была вмята внутрь, для устойчивости, и поздоровавшись, стала быстрым взглядом: разыскивать в полумраке землянки, свою дочь… Брат Мишка, с интересом рассматривал же-ну Авдеича, Машу … Сейчас, он вспомнил, что, когда они с Авдеи-чем, входили в землянку, то видел неподалеку от неё: костёр и жен-щину, хлопочущую у него. Но тогда он, не придал этому, никакого значения…

– Летом мы варим на улице, на костре, – прерывал размышления брата Мишки, Авдеич, отвлекая его внимание от своей жены...

И Авдеич, на правах хозяина семейства, стал с достоинством приглашать гостя к столу. Но Брат Мишка, что-то мешкал. Нагнув-шись к своему вещмешку, он стал торопливо что-то искать в нём…

 И вскоре – на столе появилось солдатское «НЗ»: высокая жестя-ная банка свиной тушонки: «Великая китайская стена», и – буханка чёрного хлеба. Всё это, брат Мишка, молча, положил на стол...

И Авдеичу вспомнилось, как однажды, на фронте, им выдали та-кую же банку тушёнки, перед длительной передислокацией на передовой. Тогда говорили, что это – американцы стали «помогать» Советскому Союзу. Только Авдеич, и до сих пор не может взять в толк: как это – американская тушёнка, и – «Великая китайская сте-на»?…

А в это время брат Мишка, снова стал копошиться в своём вещ-мешке, и, через несколько секунд, достал оттуда, и развернул перед собой в руках, светло-голубое женское платье. Осмотрев его со всех сторон, он протянул его, растерявшейся Маше.

– Возьми, Маша… – тихо сказал он. – Пускай оденется, – он кив-нул головой в угл землянки, в котором стояла её голая дочь.

– Бери-бери, – настойчиво повторил он, и накинул: на её плечи платье. – Это я там, в плену, у немчуры прихватил, когда  мы  с то-варищем,  убегали  от союзников.  Хотел – для своей дочери …, – и он замолчал...

Наступила тишина. Маша, продолжала стоять в нерешительно-сти…
– У меня – ещё есть несколько штук. Если что…, – и сняв с плеч Маши платье, силой всунул его в её руки.
Маша, покраснев, неуверенно приняла его.

– Только вот, трусишек не прихватил, извините, – для поддержки, бравируя перед Машей, добавил брат Мишка, стараясь отвлечь всех от грустных, неловких  мыслей...
Авдеич, пробормотал себе под нос, что-то невнятное…

– Да приглашай её за взрослый стол, – настоятельно потребовал брат Мишка, обращаясь к Маше...

Потом, он дружелюбно добавил:
– Дети военных лет – быстро взрослели, – и стал передвигать стол со средины в угол, ближе к лавкам.

Отстегнув от армейского ремня алюминиевую фляжку со спир-том, Брат Мишка, положил её на стол рядом с закопчёной каской с картошкой...

Авдеич – сразу приосанился, и, опираясь на подставленную руку брата Мишки, растроганный, торопливо запрыгал к столу.

Вскоре, к столу подошла и Маша с дочерью. В шёлковым, наряд-ном платье, она была – красавицей. Чуть-чуть оно было ей велико-вато, но зато юная красавица, была так довольна им, и  рада – до беспамятства. Она всё – смущалась, и щупала руками материал пла-тья.

 «Вот то-то будут мне завидовать подружки», – так очевидно, ду-мала она …

Маша придвинула к столу две низенькие табуретки, стоявшие поодаль, и все – благополучно разместились за столом. При этом, в хозяйстве Авдеича, нашлись и четыре довоенных гранёных стака-на...

– А за водой мы ходим на ключ, за ровок, – сказал Авдеич, когда брат Мишка стали разливать в стаканы содержимое фляжки. – По-сле войны, у нас на посёлке, – ни у кого нету колодцев. А для ско-тины – мы берём воду из речки. Тут, около плотины, есть неболь-шая глубина с головастиками…

Плотина, это – бывшая запруда небольшого ручья, протекающего в овраге, заросшем густым олешником и крапивой. С этой стороны, вдоль этого оврага, расположен посёлок Силки. Ключ, это – не-большой родничок, расположен с той стороны оврага, почти на оди-наковом расстоянии от обоих концов посёлка. После войны, родни-чок, кто-то обнёс срубом из одного венца. В левом его углу – все время бьёт фонтанчик холодной, божественно-святой водицы. Сю-да, почитай весь посёлок, ходит за водой …

...Брат Мишка – уже разбавил божественно-святой водицей со-держимое стаканов, и все, стоя, не чокаясь, выпили по первой «ча-рочке» за тех, кто не вернулся с фронта. Закусили горячей карто-шечкой с ароматной, «американо-китайской» тушонкой. Потом вы-пили ещё по одной «чарочке», сидя, чокнувшись. За тех, кто вер-нулся с фронта живым…, и старается ладить свою новую жизнь. И потом уж – выпили, чокнувшись, за встречу. И закусили вареной картошечкой. Маша с дочкой, не пили, они только пригубливали.

Мужики, заметно захмелели, раскраснелись. И тут брат Мишка, наклонившись к Авдеичу, в полголоса проговорил:

– Вот тебе, Авдеич, и – война… И твои коммунисты, которые строят тебе светлое будущее… и для неё, – и он, кивком головы ука-зал на его дочь. – Для твоей голубки…

И Голубка – покраснела, и опустила глаза. Не от хмельного,  а   оттого, что её светлое будущее, будут строить коммунисты, и зна-чит,  и – её одноногий отец. Только она, своего отца – любит больше всего на Свете, больше чем: светлое будущее коммунистов. И ей стало жалко своего, такого непутёвого коммуниста!  И мать – жалко стало. Она с ним, и с ней – просвета не видит …

А в это время её отец, что-то пробормотал в ответ брату Мише. Потом они, снова выпили по «чарочке». Женщины, молча, наблю-дали за ними. От выпитого хмельного, брат Мишка разволновался и прослезился. Маша стала его утешать:

– Да будет тебе, брат Миша. Тут всё – не так, как у людей. Одна морока…
И Брат Мишка, отстранился от Авдеича, и вытер рукавом своей гимнастёрки, мокрые глаза. Потом он, обвёл своим мутным взгля-дом закопчённый потолок землянки Авдеича, и успокоился. Насту-пила тишина. Сквозь тусклое стекло маленького окошечка, с трудом пробивался солнечный свет, набравшего силу, осеннего дня. В углу, привалившись к стене землянки, мирно посапывал Авдеич. А брат Мишка, казалось: пришёл в себя. Маша, коснулась его руки, и спросила:

– Брат Миша, а где ты всё это время пропадал? На посёлке тебя, и твоих – часто вспоминали…

– Да тут, Маша, не сразу всё и объяснишь, – заговорил брат Мишка, «протрезвевшим» голосом. – Одним словом: война, конту-зия, плен, побег. Потом опять попал в плен, к союзникам, к амери-канцам, в Западной Германии. И опять – побег от них. Вот так я – и вернулся… кое с чем…, – с грустью закончил он.

Голубка с интересом слушала брата Мишку, и с завистью смот-рела на него, такого здорового и сильного... Потом она перевела свой взгляд на отца, спящего в углу, больного, слабого, новоиспе-чённого коммуниста, и думала о своём будущем…
Каково-то, оно будет у неё?… 1965 – 2008 гг.


Тюрмерский лес
(Повесть)

Летом, тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, я получил от профсоюза путёвку в дом отдыха «Поречье». Это – в тридцати ми-нутах езды на автобусе от железнодорожной станции Голутвин, Московской области, в сторону деревни – Межутино. Затем, метров сто с гаком – пешочком по тропинке, проложенной через заросли малинника и крапивы, в сторону реки Иноч.

Там, Дом отдыха, занимал бывшую усадьбу графа Уварова. По-чему – Уварова? Я сейчас ответить не могу. Изначально – она при-надлежала, графу Разумовскому, Алексею Григорьевичу, фавориту Елисоветы Петровны, министру и генерал-фельдмаршалу, обер-егермейстеру её Величества. По слухам, граф Уваров, Сергей Алек-сеевич, прикупил её у него...

...Экскурсоводом при доме отдыха «Поречье», был увлечённый своим округом, бывший школьный учитель ботаники. Документов, подтверждающих эту сделку, он – не нашёл...


Усадьба графа Уварова

Главный корпус усадьбы, представляет собой – П-образный ар-хитектурный ансамбль. Расположен он – на берегу реки Иноч, в жи-вописном девственном месте... 

...От автобусной остановки, к нему ведёт тропинка, заросшая кустарниками и крапивой. Она приводит к «чёрному» входу ансамбля,   во его внутренний двор. Предваряет вход к нему – низенький, каменный оштукатуренный забор, замыкающий оба крыла П-образ-ного ансамбля. По сторонам прохода во двор, по обе его стороны, стоят тумбы с скульптурными фигурками. Левое и правое крыло ансамбля, представляют собой – одноэтажные строения с хозяйственными и жилыми помещениями. А по внутреннему периметру двора ансамбля – расположены входные двери в номера дома отдыха «Поречье», с высокими потолками, возможно – около шести метров. Столовая дома отдыха, расположена, в отдельностоящем корпусе, справа от «чёрного» входа в ансамбль. А от её входа, справа – высятся кирпичные развалины, тюрмерского дендрария...

Вдоль каждого крыла ансамбля, с их наружных сторон, до его парадного фасада, проходят: застеклённые галереи, с цветами и редкими южными растениям внутри. Парадный фасад ансамбля – был закрыт для отдыхающих. Перед его парадным дверям, была невысокая площадка, вымощенная плиткой, со ступенями с трёх сторон. По обеим сторонам центральных ступенек её – стояли женские фигурки, и – цветники... 

Парадный подъезд, представляет собой – красивое строение, в два этажа, с большими ажурными витражами. По бокам его фасада, стоят:  атланты, по два с каждой стороны. Они поддерживают собой балконы второго этажа, с большими ажурными витражами. А с обе-их сторон парадной двери фасада, стояли кариатиды, поддержи-вающие головами – центральный, большой балкон, с большим, ажурным витражом. Левый кариатид, представляет собой – Богиню искусств,  с палитрою в руках. Правый кариатид, представляет со-бой – Богиню науки, с папирусом в руках. Выше второго этажа ан-самбля, была расположена оранжерея, над которой, в её центре, воз-вышается световой бельведер...

Вниз от центральных ступенек площадки фасада – простирается обширная, солнечная поляна, сплошь покрытая густым, духмяно пахнущим тмином. Раньше я, никогда не видел, как растёт тмин, и был рад увиденному. Поляна спускается –  к бывшему, заросшему графскому пруду.

Левая сторона поляны, – была ограничена тенистой аллеей, спус-кающаяся вниз, к реке Иноч, состоящей из старых увядающих лип. Справа от тропинки аллеи, ближе к реке – были видны металличе-ские останки уваровской электростанции, закупленной ими когда-то, в Германии. Раньше аллея вела – к роскошному, горбатому мос-тику, перекинутому с берега пруда, на его живописный остров. Пруд раньше, представлял собой – большое овальное зеркало, за-полненной прозрачной водой, и – обрамлённое: пышной зеленью. Вокруг плавали – непуганные, белые лебеди...

Пруд тогда занимал – значительную часть поймы реки Иноч. Сейчас, правая сторона поймы – густо заросла высоким малинни-ком. Его крупные, вызревающие ягоды, тогда манили меня к себе...

От малинника, вверх к ансамблю, поднимаются, старые, развеси-стые липы, сплошь залитые белым цветом. Вокруг них, мирно жужжали пчёлы...

Несколько влево от фасада ансамбля – высились хмурые, веко-вые, невероятно высокие и толстые деревья разных пород, тюрмер-ских посадок. Пройдя чуть влево через них, по тропинке, проложен-ной сквозь заросли всевозможных кустарников и малинника – мож-но попасть к реке Иноч, где ещё сохранилась до сих пор, небольшая плешь, в которой можно было – искупнуться...

Вправо от фасада ансамбля усадьбы – виднелась дорожка, зарос-шая травой, ведущая – к роднику и месту, где раньше стоял домик, Василия Андреевича Жуковского... Его построил тогда, к шестиде-сятилетию  поэта – граф Уваров, Алексей Сергеевич. Они были то-гда – хорошо знаком друг с другом... И граф тогда – к юбилею по-эта, решил удивить его подарком:

...Задолго до его юбилейной даты, граф где-то достал бывший проект дома Жуковского... кажется в Питере, и за короткий срок построил его копию на живописной поляне своего парка. Внутри он обставил его – точно такой же мебелью, какая была и у Жуковского в Питере...

...И вот, в августе тысяча восемьсот тридцать девятого года, при открытии памятника Наполеону на бородинском поле, Жуковский выступал со своими стихами. Он тогда, сильно переутомился, и ус-нул, и тогда его сонного – в карете, привезли в усадьбу графа Ува-рова, и уложили спать в доме, построенный графом... А утром, про-снувшись Жуковский, не мог понять: вроде он, и у себя дома, и вро-де бы, и – нет. Тогда к нему в спальню, с шумом ворвался граф Ува-ров, со своими  друзьями... Они – поздравили юбиляра, с добрым утром, и  подруки: повели его к накрытому столу. И поэт Жуков-ский – остался доволен сделанным ему подарком...

...А после смерти Жуковского, в тысяча восемьсот пятьдесят вто-ром году, в усадьбе Уварова, недалеко от его домика, по проекту Брюсова (брата художника), был поставлен памятник поэту. Пред-ставлял он собой – тумбу из чёрного гранита, с желобами по бокам, на которой: стояла Лира, накрытая плащом, над которой: высилась золотая звезда... 

Сейчас, всё это – не сохранилось, домик Жуковского сожгли немцы, а место, где стоял он – спланировали...


Памятник Тюрмера

Тюрмер Карл Францевич, это был – выдающийся лесник того времени. Родился он в Германии, второго сентября тысяча восемь-сот двадцать четвёртого года. Граф Уваров Сергей Алексеевич, то-гда выписал его из Германии. И он – преобразил усадьбу графа...

На участке в сто гектаров уваровских владений, Тюрмер тогда, вывел и посадил, множество новых деревьев и кустарников.  Такие деревья, как лиственница, пихта, кедр, американская коричневая берёза, серебристый тополь, рассеченнолиственный клён, широколиственная липа, и – ели, разных частей света. Приручил многие кустарниковые растения, как то: душистую малину, и сведену белую, выводил и размножал их семена, сделал в Усадьбе: оранжереи и дендрарии...
 
Много времени он уделял, семенам растений с разных частей света, выводил свои семена, и продавал их...

И древесина его редких пород, была тогда – в хорошей цене. И Уваровы – имели хороший доход от её продажи...

...Но однажды, граф Алексей Сергеевич, археолог по профессии, превысил дозволенный ему лимит вырубки деревьев тюрмерского леса. Узнав об этом, Тюрмер Карл Францевич, до глубины души, оскорбился... И он тогда, тайно уехал от графа. Остановившись у единомышленника, в тульской губернии, он – занемог. Не долго проболел, и умер, одиннадцатого сентября тысяча девятисотого го-да... Перед своей смертью, он попросил своего товарища, чтоб тот сообщил графу о его смерти...

... И граф, в цинковом гробу, увёз его тело, к себе в усадьбу. По-хоронил он его – со всеми уваровскими почестями. Над могилой его, поставил памятник из чёрного гранита, в виде тумбы, над кото-рой возвышался православный крест. С одной стороны тумбы, он сделал надпись: «Ты памятник воздвиг себе в лесах, великий»...

...Но немцы, во время оккупации Коломны – сбросили в реку па-мятник Тюрмера, а могилу – сравняли с землёй, объявив его – из-менником родины... И сейчас – неизвестно, где покоится его прах...

... В настоящее время, могила Тюрмера Карла Францевича, без его праха, выполнена у пореченского лесничества, на берегу реки Иноч, и над ней, установлен: памятник без креста...


Памятник Лёни Засыпкина

В ноябре, тысяча девятьсот сорок первом года, в селе Межутино, разместились немцы на фронтовую передышку... Было много их техники. Танки стояли – нельзя было пройти, от дома до дома.

И вот однажды, у них стало твориться невероятное: сначала про-пал у одного офицера пистолет, потом у ефрейтора пропал автомат, а потом, у машин стали появляться проколы шин, и в баках с бензи-ном – соль.

И тогда немцы, утром, в девять часов, выстроили всё взрослое население села Межутино, и объявили: если в течение трёх часов, не будут указаны виновные, то все жители села – буду расстреляны...

И всё село – замерло в ожидании, никто не выходил на улицу, ждали своего расстрела. От жути – холодели сердца. И тут они уви-дели, как к немецкому штабу, шёл Лёня Засыпкин. Все – оцепене-ли... Ему было тогда, около четырнадцати лет...
И потянулось, минуты... А Лёня – все не выходил. Что с ним?...

И вот, к вечеру, из штаба вышел Лёня...  В руках он нёс лопату, и, как показалось тогда всем: он шёл, с гордо поднятой головой. По бокам его – шли два немца, с винтовками наготове. А всем казалось тогда, что Лёня – поёт песню...

Но только они скрылись за кустами, как раздалась автоматная очередь. И Лёне, не пришлось копать себе могилу...

... А когда стемнело, отец Лёни, в простыне, оттащил в лес, тело своего сына, и там, вырыл для него могилу. Потом, пошёл обратно в село, и вернулся с доской. По ней он спустил тело своего сына в мо-гилу, и сделал над ней, небольшой холмик... А назавтра, он посадил у изголовья сына – липу...
...Говорили, что немцы тогда долго его пытали, хотели узнать, кто ему всё это поручал? Где партизаны? Но Лёня – ничего им не сказал...

...И я решил посетить, могилку Лёни Засыпкина. Я тогда полагал, что она должна быть, где-то – в Тюрмерском лесу. И проходя мимо последнего дома деревни Межутино, я тогда, спросил у старой женщины, стоящей возле него: 

– Как пройти к Тюрмерскому лесу?...
Женщина стала объяснять мне, что Тюрмерский лес – совсем в другую сторону, и что он сейчас, наверное, – совсем зарос...

– А здесь – какой лес? – спросил я тогда её.

– А здеся, милок, не такой, обнакновенный, – ответила она мне.

Подошли ко мне ещё две женщины. Женщина помоложе, сказала, что она приехала сюда отдыхать, и всё собиралась сходить на могилку застреленного, да одна – боится.

– На могилку Засыпкина? – уточнил я.

– Да откуда мне знать? – ответила она. – Говорят...

Тогда, женщина постарше, сказала:
– Да я всё знаю. Только вот, не знаю: где Тюрмерский лес...

И тогда я предложил им, свою компанию... И мы пошли все вме-сте, а за нами – увязались ещё двое ребятишек. Впереди нас – бежал их пёс, Мишка...

...Перейдя вброд речку Иноч, мы потонули в высокой траве. Справа, недалеко от нас – женщина растрясала ряды скошенной травы.

Тётя Лена, так звали мать молодой женщины, усомнилась тогда, что мы, в такой траве, сможем найти могилку Засыпкина...

И мы тогда послали Юлю, девочку, что увязалась за нами с ребя-тами, спросить у растрясающей сено женщины: как пройти к могилке Засыпкина...

...И в итоге, нас до могилы Засыпкина, проводил, молодой чело-век, Николай, пришедший помогать женщине растрясать сено...

... И оказалась, что могилка Лёни, находилась не в Тюрмерском лесу, и – в конце, совсем другой дорожки...

... И вот – мы у могилки Лёни Засыпкина. За заросшей высокой травой железной оградкой, стоял металлический обелиск, с почер-невшей звездой наверху. На ней висел, выцветший от солнца – пио-нерский галстук. А за обелиском – стояла рослая липа, в диаметре сантиметров двадцать. Холмик был неухоженный, и – еле заметен в траве. На прикреплённой к обелиску мраморной доске, было напи-сано:

«Здесь захороненный партизан, Лёня Засыпкин, расстрелянный фашистами 2 ноября 1941 года».

От оградки отходила чуть приметная тропинка, обозначенная примятой высокой травой...

...За оградку вошла – Тётя Лена, и, немного постояв перед обели-ском, сняла со звезды галстук, и завязала его узлом ниже звезды, за её стойку... Расправив по поверхности мраморной доски концы гал-стука, она вышла из-за оградки... 

– Я тогда была у бабушки, в деревне Столбы, – заговорила она потом с грустью. – Прихожу, а мне говорят, что Лёню Засыпкина, застрелили немцы...

Женщина перевела дух, и вытерла платком, свои глаза...
– Мы с ним, вместе учились в школе, – продолжила она, чуть ус-покоившись. – Его тогда в деревне, считали моим женихом. Хоро-ший бал паренёк. Наверно, так и похоронили его с моей фотографи-ей. Он всегда носил её с собой...

И тётя Лена замолчала. Было слышно, как в траве, стрекочет куз-нечик...

– Тут, возле села Поречье, – сказала она потом, – в братской мо-гиле, похоронены тысячу восемьсот человек... И есть ещё одна мо-гила, на две с половиной тысячи, – добавила она...

Я усомнился в её цифрах:
– Что так, много? – спросил я тогда. – Что: здесь были большие бои? ...

– А кто его знает. Так говорят, – ответила тётя Лена. – Я сама там не бала ...

И я подумал: «У Страха – глаза велики», а уточнять было – не-укого...

... А тут – закончился срок моей путёвки... И я тогда – так и не попал, в заросший Тюрмерский лес...

А сейчас он, наверное уже – и незаросший... И там наверное, сто-ят, огороженные высокими заборами, трёхэтажные коттеджи наших новых русских, построенные из древесины, ценных пород деревьев Тюрмерского леса...

А братские могилы – им никчему...

1978 – 2008 гг