Верочка

(В соавторстве с Дмитрием Голиным)

Катерина Михайловна Ермолаева со своей восьмилетней дочкой Верочкой готовила на кухне обед. Голубоглазая Верочка, надув румяные щечки, внимательно смотрела, как ее мама бросала в никелированную кастрюлю ломтики свеклы.

-- Ты что же, -- улыбнулась мама, -- думаешь, получаешь в школе одни пятёрки -- и этого достаточно? Нет... Вот сейчас придёт твой папа, а борщ еще не готов. Ну-ка, давай учись скорее готовить! В твои годы я не тока всё по дому умела делать… В твои годы, -- Катерина Михайловна, громко шмыгнув носом, отерла обильные слезы, -- ох, лук-то какой едучий! С тётиклавиного огорода… В твои годы, -- продолжала она, -- я уже сестер и братьев нянчила и в секцию волейбольную ходила. Если хочешь быть нормальной советской матерью, запомни две главные вещи. Первое -- любить свою Родину. И второе -- не быть лентяйкой, рожать здоровых, умных детишек…

Верочка на секунду задумалась:

-- Мама, а рожать не больно?

Катерина Михайловна рассыпалась звонким серебристым смехом:

-- Ой, да ну тебя, Верка! Рожать приятно, а главное -- полезно и необходимо! Только тебе пока рановато об этом думать.

В это время в дверь позвонили. Верочка радостно захлопала в ладошки и бросилась открывать.

-- Папа Миша с работы пришел! Папа Миша!

В квартиру вошел светловолосый, несколько полноватый мужчина в военной форме. Он наклонился, чмокнул девочку в щёку и, ослепительно улыбнувшись, достал из портфеля коробку мармелада. Верочка кинулась отцу на шею, голова её закружилась от родного крепкого запаха. Сделав хитрые глаза, она тоненько пропищала:

-- Папулечка, а можно я съем одну конфетку? Пожалуйста!

-- Ах ты, егоза! -- произнёс деланно строгим голосом отец. -- А уроки ты выучила?

-- Уроков, папулечка, сейчас нет! Я маме борщ готовить помогала!

-- Ну отцепись, отцепись, подлиза, -- отец ласково хлопнул дочь по попке.

Затем он переобулся в мягкие домашние тапочки и игриво заглянул на кухню. Его жена тотчас нежно приникла к нему, прошептав:

-- Вечно ты ее балуешь. Все вы, отцы, одинаковые...

Когда Михаил Евгеньевич пообедал и, развалившись в кресле, лениво просматривал «Советский спорт», Верочка, улучив момент, ловко прыгнула к нему на колени. В руках она держала тонкую потрепанную книжку.

-- Па-а-ап!
 
Михаил Евгеньевич сонно улыбнулся в ответ.

-- Папа, а кто этот дяденька? -- она ткнула пальчиком в бледное лицо с большими грустными глазами.

-- А-а, -- отец хмуро глянул на портрет писателя. -- По... Эдгар По. Ты что, читать не умеешь?

-- Умею, умею. А этот дяденька... он об чём пишет? -- Верочка зачарованно смотрела на волевой подбородок отца.

-- Не «об чём», а про что. Про жизнь свою неудавшуюся. Про страхи свои всякие в капиталистическом обществе. Короче, -- Михаил Евгеньевич легонько щелкнул по курносому носику Верочки, -- тебе, доча, рановато пока знать такие вещи. Вот закончишь институт, тогда и почитаешь.

-- Какое у него лицо подозрительное, -- протянула Верочка, разглядывая изображение автора.

Михаил Евгеньевич неожиданно громко икнул:

-- Да уж, точно подмечено! Молодец, Верка! -- он сочно чмокнул дочку в крохотный лобик.


На другой день, когда Катерина Михайловна шла из булочной, её окликнул на лестнице сосед с третьего этажа -- дядя Слава.

-- Вы, извиняюсь, не сильно спешите?

Катерина Михайловна отстановилась и, нахмурив брови, окинула недобрым взглядом высокую, худую фигуру, облачённую в джинсовый костюм. Ей ни капельки не хотелось разговаривать с этим подозрительным типом -- тунеядцем, фарцовщиком и стилягой.

-- Вот вы молчите, а ваша дочка проказничает, -- начал дядя Слава. -- Она кота моего, Ваську, каждый день мучает! Перетянет шею прыгалкой и в личико ему конфетой шоколадной тыкает. Как вы воспитываете своих детей!

Катерина Михайловна вознегодовала:

-- Да как ты смеешь, хлыщ бессовестный, говорить об моей дочери такие гадости! Она у меня в школе одни пятёрки хватает! На себя посмотри! Ишь, нацепил тряпья-то иностранного! Такие как ты нашу Родину позорят! Всё засрали! Всё! А ещё про дочу мою… Классовый враг ты, вот ты кто!

Дядя Слава попятился и произнёс слегка дрогнувшим голосом:

-- Я, соседка, тебе конкретно отвечаю! Сам видел, как твоя девка мучала животное мое! А ты мне про пятёрки! -- Он помолчал немного. -- И выражаетесь вы как-то очень даже грубо.

Тут Катерина Михайловна подошла вплотную к дяде Славе, быстро сжала два пухлых пальца на его носу и произнесла сквозь зубы:

-- Ещё раз услышу, что ты девчатам нашим под юбки подглядываешь, мой муж тебя на лесоповал отправит! Это я тебе вот как гарантирую!

Остолбеневший дядя Слава, хватая ртом воздух, наблюдал, как Катерина Михайловна, сердито пыхтя,  поднимается вверх по лестнице. От зоркого глаза старого ловеласа не ускользнуло, какие теплые и длинные у нее панталоны. Испуг его мигом прошёл, а в сердце всколыхнулось что-то эдакое. Он усмехнулся, хищно пригладил щегольские усики и негромко сказал:

-- Всё равно ты будешь моя!

Ответом ему был раскатистый грохот из трубы мусоропровода.


-- Представляешь, -- говорила Катерина Михайловна Михаилу Евгеньевичу вечером, -- сосед-то наш этот, Слава, Верочку в живодёрстве обвиняет! Кота, говорит, она его мучает!..

-- Верка! -- крикнул Михаил Евгеньевич, -- а ну, поди сюда!

-- Папа! Папочка, ты чего?! -- Мгновенно отозвалась Верочка. -- И, тут же зайдясь слезами, принялась бить кулачками о стену.

-- Он плохой! Дядя Слава -- плохой! И кот его тоже плохой!

-- Это что еще за цирк! -- возмутился отец, -- где ты нахваталась таких повадок? Немедленно вытри сопли и поди сюда. Актриса, понимаешь!

-- Ну что ты на девочку напал! -- заступилась Катерина Михайловна, -- тоже мне, отец!

Верочка, громко плача, бросилась на шею Михаилу Евгеньевичу.

-- Папочка, миленький, я тебя больше всех на свете люблю! Я за тебя всю свою жизнь отдам!

Неожиданно к плачу девочки присоединились завывания её матери:

-- Кровинушка ты моя родненькая! Бантики и гольфики-то у нас грязные! Папка-то всё рычит да рычит! А нет, чтоб в зоопарк, например, сводить. Бедные мы, бедные!

От этих воплей в голове Михаила Евгеньевича помутилось. Он грузно повалился на кушетку. Верочка, завизжав, вцепилась острыми коготками ему в шею. Катерина Михайловна бухнулась в ноги мужу и, продолжая вопить, стала снимать с него тапочки.

-- Мишенька, миленький!  Да мы ведь…

-- Цыц! -- рявкнул Михаил Евгеньевич, -- хватит уже!

Верочка тут же соскочила с папиной шеи, а Катерина Михайловна поднялась с колен и убежала на кухню.

Михаил Евгеньевич вытер дочкины слюни с лица и уставшим голосом произнес:

-- Ох уж эти женщины. Пойду вам торт, что ли, куплю. К чаю.

-- Птичье молоко, папочка! -- пискнула из-за двери Верочка.


Этой ночью Верочка долго не могла уснуть. Обняв мягкого мишку, она прислушивалась к разговорам на кухне.

-- Вот представляешь, -- говорила Катерина Михайловна, -- всё сыпью покрылось, почесуха что ли, зуд такой неприятный тама. Будто комарами всё покусано. И пантолоны-то у меня новые и моюсь я часто, а поди ж ты. И ещё запах такой, не очень-то...

Михаил Евгеньевич учтиво помолчал, а потом сказал:

-- Ты к врачам не ходи, ну их. Я тут недавно читал учёного одного, кожника, он тридцать лет космонавтов к полётам готовил. Райбин его фамилия... Так вот, Катенька, возьми ты репейное масло в пригоршню -- и туда, и туда. А то ведь всё там у тебя преет, я извиняюсь, конечно. Они, эти кремлёвские доктора, знают, что делают...

Проваливаясь в сон, Верочка расслышала следующие слова:

-- Я, Миша, прямо завтра к соседу пойду, всю рожу ему раздеру!

-- Ну, успокойся, успокойся, -- пробасил в ответ Михаил Евгеньевич.

На следующее утро Катерина Михайловна, подойдя к двери Вячеслава, принялась что есть силы барабанить по ней ногой. Когда обескураженный сосед наконец отщелкнул замок, Катерина Михайловна, как танк, вломилась к нему в прихожую.

-- Вот! Пришла посмотреть, как живут низы общества.

Однокомнатная квартира дяди Славы была вся заставлена японской аппаратурой и завешена плакатами с голыми бабами и волосатыми мужиками. Особенно бросалось в глаза наглое небритое лицо с иностранной надписью: «Paul Maccartney».

-- Ни одного фронтового эпизода, срамота одна! Это же прямо звериная ненависть к народным массам!

-- Я извиняюсь, соседка, -- вкрадчиво начал Вячеслав, -- может, вам сигаретку предложить? Или кофейку? Найдется что-нибудь и покрепче...

-- Родину пропиваешь? -- злобно процедила Катерина Михайловна, глаза её сузились, скулы напряглись, -- тебе уж, обалдую, сорок лет, а ты все никак не женишься! Да и какая нормальная баба за тебя пойдёт!

Слушая Катерину Михайловну, дядя Слава грустно улыбался и кивал головой. Неожиданно он прошептал нежным голосом:

-- Я извиняюсь, Катерина Михайловна, у вас бюстгальтер какого размера? Тут у меня друг из Швеции женское белье привез. Я вам могу за просто так одну пару подарить. А то вот смотрю я на вас… и такая красивая женщина в разгар лета в советском белье ходит!

Катерина Михайловна покраснела, растерялась.

-- Не ваше это дело, -- с достоинством ответила она, --  это белье мне бабушка...  из Эстонии прислала!

-- Бабушка -- это, конечно, хорошо, -- галантно поддакнул дядя Слава. У меня вот ни бабушки, ни дедушки, ни мамы с папой нет… Эх! -- он горько вздохнул. -- Вот вы, Катерина Михайловна, меня всё лаете, а я ведь -- круглый сирота!

Он раскрыл шкаф, извлек оттуда фирменный пакет с нижним бельём и изящно протянул его остолбеневшей соседке.

-- Вот! Носите на здоровье!

-- Не возьму!.. Ты что, купить меня за просто так, за какое-то шмотьё, удумал?

В глазах её тем не менее появилась неуверенность.

-- Катерина Михайловна, извините меня, -- дядя Слава бесшумно приблизился к ней, -- можно, я вас поцелую?


Верочка возвращалась домой от подружки.

-- Ах ты, тварь! -- прошипела она и прифутболила тонкой ножкой зазевавшегося кота Ваську. Бедное животное перевернулось в воздухе и, приземлившись на лапы, печально посмотрело на жестокую девочку.

-- Оп-ля-ля! -- Верочка залетела в подъезд.

Пробежав три пролёта, она заметила, что дверь в квартиру дяди Славы не заперта, как обычно, а только слегка прикрыта. Обмирая от волнения, она осторожно приоткрыла дверь и, как маленькая змея, просунула головку внутрь... Сердце её оглушительно бухнуло и провалилось в пятки. Верочка увидела дядю Славу, лежащим на её маме. И самым ужасным, самым чудовищным было то, что такая знакомая, родная, сильная мамина рука нежно поглаживала обнажённые ягодицы соседа. Всё потемнело в глазах ребёнка, Верочка бросилась вон из квартиры.

Оказавшись дома, Верочка обнаружила, что её трусики и даже носочки насквозь мокрые: она описалась.


С этого дня в семье Ермолаевых всё пошло наперекосяк. Какой-то другой, жестокий мир вторгся в их добрый привычный быт. Мама проводила целые дни у плохого соседа. Возвращалась пьяная. Смеясь, она грубо трепала Михаила Евгеньевича по щеке:

-- Эх ты, битюг служивый! Красивой жизни не видал!

-- От тебя спиртным несет, -- вяло возмущался трезвый муж.

-- А у тебя изо рта портянками несёт! -- хохотала Катерина Михайловна. -- Вонючими!

-- Как тебе не стыдно! --  бессильно опускал руки несчасный Михаил Евгеньевич.

-- Ну давай! Давай, ударь! -- не унималась пьяная женщина, -- Что? Слабо? Чурбан казарменный!

Верочка, наблюдая весь этот кошмар, как могла, защищала отца, которого любила всем сердцем.

-- Мамочка, что с тобой случилось? Посмотри, какой папка у нас красивый!

-- И эту засранку я от тебя зачала! -- кричала Катерина Михайловна, -- брысь отсюда, вертихвостка!

-- Оставь ребёнка в покое! -- неуверенно вставал на защиту Михаил Евгеньевич. -- Катя, дорогая! Что с тобой случилось!?

-- Со мной? Со мной всё чики-брики! Знаешь, что мужикам больше всего нравится?

Она приподняла платье, обнажив громадную белую задницу.

-- Вот чё им нравится!

-- Господи-боже! -- Михаил Евгеньевич смущенно отворочивался, -- ребёнка хоть бы постыдилась!

-- Ребёнка! -- театрально закатила глаза Катерина Михайловна. Потом зажала пальцем ноздрю и смачно сморкнула на пол. -- Подотри, тюфяк!


Прошло три месяца.

Михаила Евгеньевича неожиданно уволили со службы. Он начал пить, чего с ним ранее никогда не случалось. Потерянный и раздавленный, он постоянно сидел на кухне и что-то неразборчиво бормотал, словно во сне.

Катерина Михайловна перешла жить к соседу. По ночам из квартиры дяди Славы доносились звуки заграничной музыки, визгливый смех и любовные стоны потерявшей голову женщины.

Как-то вечером Михаил Евгеньевич подошёл к Верочке, крепко обнял и поцеловал в щёку. Он был в парадной форме, гладко выбрит и совершенно трезв.

-- Ты уж извини меня, солнышко, -- сказал он, -- уезжаю я.

-- Куда? -- Верочкины глаза удивленно округлились.

-- Далеко, моя хорошая, -- ответил отец. -- Ты дверь в свою комнату закрой и до утра не выходи, хорошо?

-- Хорошо, -- испуганно согласилась Верочка.

-- Вот и умница. Запомни, я тебя... очень люблю.


Посреди ночи Верочка проснулась от оглушительного грохота. Быстро встав, она выбежала из спальни. Сердце ее испуганно билось, предчувствуя неладное. В квартире было темно. Только из-за двери в ванную выбивалась узкая полоска света. Верочка неуверенно толкнула дверь и вошла в ванную. Там на кафельном полу лежал её отец с блестящим пистолетом в руке. Ноги его слегка подёргивались.


После смерти Михаила Евгеньевича прошло три дня. Тело увезли. Поминок не было. В квартире стояла гнетущая тишина. Трещали свечи. Всеми забытая Верочка сидела в темноте и, напряженно вглядываясь в мерцающий зеркальный коридор, монотонно шептала:

-- Суженый мой, ряженый, приди ко мне наряженный. Суженый мой, ряженый...

В зеркале промелькнула смутно различимая тень...