Часть первая. Старики
О деревне Павел Михайлович мечтал давно. Ему очень хотелось с головой окунуться в мир людей, в котором сохранились остатки патриархальности, особый уклад жизни, свои обычаи и традиции. Чего в городе уже давно не было. Именно деревня славилась своей бесшабашностью, удалью и в то же время мудростью и смекалкой.
Ведь ни для кого не секрет, что в великую войну основную солдатскую массу составляли сельские жители, обычные крестьяне, привыкшие к труду с утра до ночи, отличавшиеся особым чувством долга, уважением к собственному дому, деревне, родине. Это они брали Берлин, пропахали всю Европу, оставив в памяти европейцев незабываемое представление о силе русского оружия, непоколебимом духе наших людей, их отчаянном мужестве и отваге.
А что мы сейчас знаем о деревенских людях? Пожалуй, ничего. Не знаем их жизнь и быт, живут ли они в достатке или перебиваются кое-как со дня на день. Как складываются их судьбы?
До Павла Михайловича доходили слухи, что не все ладно в деревне, надломилась она по чьей-то недоброй воле и влачит жалкое существование. Из этих слухов и рождался вопрос: «Почему так случилось, что основные кормильцы наши оказались на задворках, без внимания, без хозяина, и кто так безжалостно и безответственно позволил вытирать о них ноги?! И неужели в этой суматошной жизни для села нет никакой надежды?!» А земле хозяин нужен, настоящий хозяин.
В голове Павла Михайловича возникал и другой вопрос: «Ну а сами-то селяне что делали? Неужели не видели дороги, по которой их повели? Неужели не понимали, что сколь веревочке ни виться, все равно совьется в кнут. А может, думали, что все будет по воле небесной». В жизни так не бывает. Не зря говорят, что на бога надейся, а сам не плошай. Ну, а уж если упал, то надо уметь подняться. А мы что делаем? Живем по принципу: умри, сосед, от зависти. Нельзя же жить так, что одним – все, а другим – ничего. Жадных людей, похоже, стало больше, чем добрых. А может, в создавшихся условиях сам человек как личность потерялся, забыл, в чем радость жизни? Ведь вместо слов «Доброго здоровья вам, товарищ!» чаще слышишь: «Дубина стоеросовая, козел вонючий». Неужели мы стали винтиками механизма, который чтит одного короля? Павел Михайлович содрогнулся от этой мысли и подумал: «Шумнуть бы надо, чтоб вся Россия на дыбы встала». А то порок повсеместно в моду вошел, купить можно все, в том числе и совесть. Изо всех щелей, паразит, прет без остановки. Ведь дошли до жизни такой, что народ танцевать и петь перестал, при ходьбе старики равновесие теряют. Все идеалы куда-то исчезли, нет общей мечты, лишили нас и наших детей будущего.
О справедливости говорят. А где эта справедливость-то, если нас давят и топчут, как рабов?! Сильные мира сего простой народ в упор не замечают. По их-то понятиям мы все плебеи, а потому свободы не достойны. Хотя цена им самим в базарный день ломаный грош. Ведь во имя России они и палец о палец не ударят. Родина-то в опасности, а потому и хочется крикнуть во имя ее: «Первый, пошел…» Последние слова Павел Иванович произнес вслух, сжав кулаки. Поэтому жена его, Раиса Ивановна, тревожно спросила:
- Ты чего, Паш, заболел, что ли?
Павел Михайлович лишь улыбнулся, обнял ее, прижал к себе и тихо в ухо прошептал:
- Ничего, моя хорошая, не беспокойся. Просто жить под ордой надоело. При таких-то порядках, милая, хорошо всем не будет, особенно тем, кто работает. В жизни-то ведь надо делать то, что должен, что обязан. Очень хочется подчеркнуть свое человеческое достоинство хорошим поступком. Видишь ведь, что вокруг одни зрелища и это при нищете-то поголовной. Власть-то ведь нас давно в плен взяла и живет с доверенностью на воровство. Ты только на рожи их посмотри: у мужиков хари в экран не влезают, а у баб подбородки из-под юбки торчат, - Павел Михайлович смачно выругался, а потом заявил, как отрезал: - В деревню жить поедем! Или опять упираться начнешь? Жизнь-то наша в городе скучна, бездыханна. А мне другого дыхания хочется, глотка бодрости не хватает. Да и умереть достойно хотелось бы. Мы же здесь как при фашизме живем: отнимают больше, чем дают, и почти каждому психиатр нужен. Удивительно, что мы еще есть.
Раису Ивановну настроение мужа не удивило. Таким он был всегда, когда смотрел и слушал выступления властей по телевизору, когда понимал, что говорят-то вроде все правильно, только делают все наоборот. Особенно его возмущало то, что, говоря о борьбе с коррупцией, государство само начинает воевать с теми, кто против нее восстает. Это уж вообще ни в какие ворота не лезло. Потому, наверное, легче ишака научить говорить, чем с властью по этому вопросу договориться. Не получается почему-то мирно. Это все равно, что пальцы в розетку совать. Поддерживая мужа во всем, Раиса Ивановна поэтому спокойно произнесла:
- Ты ставишь меня в ситуацию невозможности выбора. Хочешь, чтобы я, как княгиня Трубецкая, побежала за тобой в голод и холод? Там ведь и воды в доме нет, а колодец у черта на куличках. Туалет на ветру на задворках, а я теплый хочу. Да и дом наш холодный, старый же. Его еще родители строили. Чтобы зимой натопить, пол-леса на дрова пустить надо. А это нам под силу, подумай-ка? По-моему, тебе не деревня нужна, а зачистка мозгов, а то мозговые перегрузки больно уж тебя часто беспокоят.
Павел Михайлович не обиделся на слова супруги:
- Вот жандарметка хренова. Зря воздух сотрясаешь ненужными словами. Сделаю тебе в нашем доме все, как ты хочешь. И туалет теплый в доме смастерю, и даже телевизор в нем поставлю. Вода тоже будет и горячая, и холодная. Дом утеплю, отопление поставлю. Все чин-чином. Живи только и наслаждайся природой. Летом утром проснешься и слышишь, как березка листочками шелестит, птички поют, а воздух какой. Это тебе не Магистральная улица под твоим окном. А зимой в деревне какая прелесть! Кругом сплошное белое полотно. Тишина такая, что слышно, как падает снег.
Да и такие бабы, как ты, в деревне ой как нужны. Ты же у меня еще не старая, много чего умеешь делать. Ты же чертовски обаятельная, и никакая сила тебе не сможет противостоять. Бабы-то деревенские вот уже двадцать лет в окопах. Сколько же можно! Помоги им. Им и нужно-то всего ничего – соломинка, которая сломает спину горбатого верблюда. Это же даже пьяный ежик понимает.
- Значит, в твоих планах я и есть та соломинка, - усмехнулась словам мужа Раиса Ивановна, - которая утопающего из воды вытащит? А не ты ли раньше говорил, что всех бы баб на костер, что все бабы на грехе замешаны. А теперь выходит, что мы именно та печка, от которой танцевать следует. Разминайте, мол, бабы мышцы, тренируйте тело, ибо наш враг не сдается, его уничтожать надо. А в качестве главаря возьмите мою жену. Качество проверено, она проста, как пионерская правда. Так, что ли, муженек дорогой? Твоя наивность просто обезоруживает. Мужиков, что ли, для этого дела нет? Где ваши-то герои отечества? Отозвались бы…
- В тебя, что, бес вселился? - со злостью отозвался на слова супруги Павел Михайлович. - Да я просто подумал, что у трезвой женщины на уме, то у пьяного мужика не получится. У мужиков в любом деле так. Только и делают, что сопли жуют. А обманутая, обиженная, обобранная женщина страшнее урагана. Вы повсюду и неистребимы. Да и делаете все путем и в сжатые сроки.
- Уж не думаешь ли ты, что нашей власти нужны наши крепкие объятия?
- Нет, я так не думаю. Ей нужна крепкая смирительная рубашка. Красивая баба услаждает взор, отвлекает внимание, толкает на необдуманные поступки. Сама, что ли, не знаешь, на что вы способны?
- Эх, Паша, хоть ты мне и муж, но все же скажу: тебе двух кирпичей не хватает на голову.
- Зачем?
- Чтобы на один твою голову положить, а другим по ней стукнуть. Твоя наивность просто обезоруживает меня. Неужели ты думаешь, что мы не знаем, что происходит в стране? Всем же видно, что налицо великий обман, все проблемы кровоточащие и ни одна из них по уму не решается. Но самое интересное то, что бардак признают все, но ничего не делают. Власть почему-то думает, что мы все и всегда будем от нее зависеть, мол, что позволено Юпитеру, то не позволено Быку. Народ-то ведь им не сломить никогда, как бы им этого ни хотелось. Если уж булыжником и вилами с ними не повоюешь, значит, найдем что-нибудь покрепче. Нам всем – и мужикам, и бабам – надо что-то делать. Под лежачий камень, как известно, и вода не течет.
Павел Михайлович только головой покачал в удивлении:
- Оказывается, ты у меня такая умная, никогда бы не подумал. Выходит, что без тебя и меня-то нет. Подрастерял я свой кураж после такого твоего монолога. Не зря, видно, говорят, что жена не только подруга жизни, но и судьба. Да и счастливы-то мы с тобой только тогда, когда вместе. К тому же ты у меня красивая женщина, смотреть одно удовольствие.
- Дурачок ты, Паша, и все преувеличиваешь. Я обычная пожилая дама, с остатками былой красоты. Но с этим можно жить. Сейчас больше женщину спрашивают не о годах, а в каком она классе. Да и любви-то сейчас никакой нет. Всю ее уничтожили на корню, превратили в игру, опошлили до предела. А любовь – это святое. Когда я голых баб по телевизору вижу, меня оторопь берет. Это же образец пошлости. Главное, чтобы мозги у бабы были. А некоторые из них, тех, что на экране, да и в жизни тоже, наизнанку готовы вывернуться, когда почувствуют запах денег. Какой Бог их таких породил…
- Не Бог, а система, - ответил на ее слова Павел Михайлович. – Мужик платит за все, баба – только за анализы. Потому бабы и бесятся, просто с катушек слетели.
- Да почему у нас все так-то, Паш?
- А потому, милая, что у нас слепые поводыри слепых же и ведут. Своего-то ума не хватает, вот на Запад все и смотрят. Но там-то ведь все не так, все по-умному, по-человечески, а у нас все через задницу. И знаешь, почему?
- Ну, и почему же?
- Там люди живут, а у нас – не знаю кто. Крепкого дружеского рукопожатия я меж мужиков давно не встречал. Ну а уж когда спорить начнут, там не только мебель ломают, но и черепа трещат. Разве это похоже на светское общество?! Потому всем нам и приходится бояться не только любви врага своего, но и зависти друга. А на самом-то деле все просто: не можешь – не берись, или хотя бы делай что-нибудь. При такой-то ситуации я бы правительству оставил Кремль с Рублевкой, а все остальное – России.
- Почему так-то? – заинтересовалась Раиса Ивановна.
- А потому, дорогая, что нам и без Запада хорошо. Для нас главная ценность на нашей земле – человеческая жизнь, а для них – золотые слитки. Да и одной гребенкой нашу страну не причешешь, потому как разные мы все, хотя и равные.
Одна китайская мудрость гласит: если не правы ваше сердце и ум, то не прав и ваш меч. А что у наших правителей? Ни правого сердца, ни здравого ума, ни справедливого меча. Потому у нас в стране и бардак такой, и нет никаких стимулов для развития. Оттого и хочется нашим правителям сказать: уходите от нас, не мешайте нам, вам нет места в нашей жизни.
Раиса Ивановна внимательно слушала мужа, а потом, будто спохватившись, спросила:
- Паш, а чего ты разошелся-то вдруг? Чего хочешь-то, горе мое?
- А ты?
- Я одного хочу, Паша, чтобы мы все чаще смеялись, чтобы душа наша спокойна была, чтобы молодежь раньше времени от проблем не седела. Ну и любви, конечно, настоящей. Без нее ведь ни одного путного дела не сделаешь. И хотелось бы, чтобы родину нашу любили. С патриотизмом-то у нас не все гладко. У многих ум за разум зашел. Родовая память, что ли, у нас у всех притупилась или совсем исчезла. Может, от этого у нас и березки плаксиво шумят?
- Не от этого, мать, березки плачут. Жизнь они нашу оплакивают. Власть наша даже не знает и не понимает, что она строит. Да и откуда ей знать-то, если вокруг нее одни сосунки да недоучки. А вот в кладовую природную нашу они заглянули. Там же всего навалом. И весь мир этим пользуется. Кроме нас, конечно. Потому им удобнее стало дела вести здесь, а жить за рубежом припеваючи. Вот и выходит, что мы, дураки, здесь на них работаем, а они только сливки снимают, рябчиков жуют и над нами смеются. Живут там, детей обучают, недвижимость скупают там, а расплачиваются за все нашими слезами. Какой уж тут патриотизм, милая моя. Печально то, что понимают это и наши правители. Правят-то ведь нами не законы, а люди, которые лично у меня вызывают отвращение. У нас сейчас не время патриотизма, а время откровенного предательства. Живешь и ждешь постоянно, когда же крысы побегут с тонущего корабля?
- Ты думаешь, побегут?
- Побегут, милая. Ведь наворотили в стране столько, что внезапно любимыми для нас никогда не станут. Народ-то в душе давно бунтует. Ну а если не побегут, то свободных нар у нас достаточно, на всех хватит. Это же не люди, а бандиты с большой дороги. Да и передерутся они скоро между собой. Это как пить дать.
- Почему?
- Многие не почину берут. Мозг-то у них шавки дворовой, потому одно скотство кругом. Ну и вседозволенность развращает. Это ведь тебе не наши мужики, которым и нужно-то всего сто грамм и огурчик. А эти жадны до всего, как голодные собаки. За место поближе к солнцу драться будут. Хоть они же, места эти, у них все доходные. Если бы такие порядки в обществе в войну были, то вряд ли бы мы ее выиграли.
- Это еще почему? – удивилась Раиса Ивановна.
- Да потому, милая, что патриотизм должен быть в крови каждого, с ним надо жить. А наш патриотизм давно в тину ушел. А возникнуть он снова может, если будет организован народом крестовый поход за правдой. И этот поход непременно случится. И знаешь почему?
- Ну скажи…
- Да потому, красавица моя, что во главе всего мы не человека поставили, а силу, власть и деньги. Вот и подумай, может ли в таких условиях развиваться патриотизм? Или это что-то другое? Страна в прямом смысле выдохлась, а народ охватил паралич воли. Вот тебе и патриотизм наш сегодняшний. Посмотри, сколько они накосячили-то. Нас же теперь с нынешней властью никак не соединить, как кошку с собакой. Уж слишком глубоко она народу бока натерла.
Раиса Ивановна задумалась над словами мужа и, помолчав немного, осторожно спросила:
- Паш, а ты войну помнишь? Ты ведь до ее начала родился, а я после. Может, что-то осталось в твоей памяти, мне это интересно.
- Войну, говоришь, - задумчиво произнес Павел Михайлович. – Да мне и было-то два с половиной года, когда она началась. Одно помню: город весь был окопами перерыт, ходили все в рваной обуви и одежке не со своего плеча, и у каждого пацана в кармане обязательно был обсосанный со всех сторон кусок дуранды.
- А что это такое-то – дуранда?
- Это, милая, отходы мукомольного производства, которые с какими-то добавками, похожими на патоку, прессовались в большие плиты и шли на корм скотине. Мы их на товарной станции при вокзале воровали. Иногда удачно получалось, иногда нет. Но во всяком случае в тюрьму не сажали. Голод кругом был, потому, наверное, нас, пацанят, и прощали. Важно, что не для себя одного таскали, а для всей компании, с которой водились. Каждый, чем мог, делился со всеми. Все тогда в кучу шло, и получался большой мешок Деда Мороза для всех. И локоть друг друга мы тогда чувствовали. А о патриотизме и не думали, мы с ним жили. Когда в войну играли, фрицами никто не хотел быть, настолько это позорно было. – Павел Иванович неожиданно засуетился, полез в шкаф, порылся там в каких-то бумагах и, найдя нужное, произнес: - Вот смотри, спутник моей жизни. Это мне письмо с фронта от отца. И дату запомни: пятое сентября тысяча девятьсот сорок второй год. Чуть больше года война длилась, до ее конца чуть больше трех лет, а он мне пишет: «…давно мне хочется тебя увидеть и поговорить с тобой, но вот все еще не всех фашистов перебили. Все же скоро им придет капут, и мы будем с тобой вместе». Ты можешь себе представить, что война практически только началась, а люди на фронте уже о победе думали. Без патриотизма разве можно такое себе представить?
А сейчас что? Спросишь знакомого: «Где ты отдыхать собираешься?» «На кладбище», - говорит. Другого-то места для нас в этой системе, выходит, и нет? Одной мыслью только и утешаешься, что скоро помрешь. Вахту-то наше поколение против беспредела устало держать. Одна надежда на молодежь, хотя и ту уже пытаются с пути сбить. Правдами и неправдами всякими заставляют гнуть шею перед новыми господами.
- И с такими мыслями ты собрался в деревне поселиться, на ноги ее ставить?
- Так я же не дубиной собрался воевать с системой, а словом. Сказано же, что сначала было слово, а потом все остальное. Вот с него и начнем.
- Вся Россия сейчас живет в натяг, повсюду чиновничий произвол, и в такой ситуации ты надеешься стать солдатом удачи? А тебе это надо? – не сдавалась Раиса Ивановна.
Павел Михайлович жестко посмотрел на жену и без колебаний ответил:
- Ты знаешь, что мы, дети, ели во время войны и во что одевались? Не знаешь… Самым лакомым угощением для нас был кусок черствого черного хлеба, посыпанного солью, с подсолнечным маслом. А как блокадники жили? Скоро доживем до того, что блокадную пайку хлеба на пять человек делить будем. Так это в городе.
А с селом что сделали? Это уже не колхозы и совхозы, а артели под названием «двадцать лет без урожая». Нас каждый день оскорбляют, воруют столько, что не успевают тратить. Знал бы мой отец сейчас об этом, он бы в гробу перевернулся, он же Кенигсберг брал, почти неприступную крепость. За это даже награжден был Орденом Красной Звезды, а после войны еще целый год в должности коменданта восстанавливал жизнь в этом городе. Представляешь, налаживал жизнь побежденного в жестокой войне народа.
А теперь у нас что? Нас же власть народом не считает. Мы для нее маслята на поляне, которых косить косой можно. О России-то ведь никто не думает…
- А что, Паш, - прервала пламенную речь мужа Раиса Ивановна, - неужели, кроме хлеба с постным маслом и дуранды, во время войны вы ничего не ели? Как же вы тогда выжили?
- Да нет, конечно, - печально ответил Павел Михайлович, - карточки хлебные были. На них хлеб, соль, масло давали, крупу какую-то, толокно, помню. Иногда паек на отца получали. Тогда в доме был праздник. Мать подружек своих приглашала, ставили самовар. И все пили морковный чай с печеньем, подслащенный сахарином. Но так редко бывало.
Мать у меня портнихой была, часто по деревням ездила. Что-то там шила, перешивала старое, барахло чье-то подгоняла по фигуре и размеру. За это ей платили картошкой, другими овощами, иногда салом. Так и жили.
- А ты, значит, один дома оставался, или нянька какая была?
- Никаких нянь у меня не было. Иногда она меня с собой брала или с Юркой, сводным братом моим, оставляла, или соседи нас к себе брали. С Юркой-то хорошо было. Как только мать уедет, в нашем доме полно шпаны всякой. У них всегда одна задача была – меня накормить.
- А еду-то они где для тебя брали?
- Как где? На рынке, конечно. А один раз они меня молоком целый день поили.
- А где взяли-то?
- Воровали, конечно. Юрка-то старше меня лет на десять был и свою компанию тогда имел.
Авторитетом среди пацанов пользовался. А рядом с нашим домом был детский сад, куда каждый день бабы молоко с молокозавода в ведрах на коромысле носили. Так что они, паразиты, придумали?! Из нашего-то окна видно было, как баба с молоком идет. Тогда двое сразу за ней. Один впереди пристраивается, как бы отвлекая, а другой сзади приподнимет марлю, которая ведро прикрывала, засовывает в него шланг и отсасывает молоко в банку. Так вот, мать, меня молоком в детстве поили.
И что больше всего меня поражает, то, что жили дружно, никогда между собой не ругались, помогали, чем могли. Двери никогда ни у кого не запирались – заходи, погрейся, иногда дурандой угостят, о делах на фронте посудачат В общем, как одна семья жили, хотя дом большой был, три этажа, и свободно было можно зайти в любую квартиру. Все вместе рыбу ловить ходили, в лес за ягодами и грибами и, конечно, за вениками. Хоть в рванье многие ходили, но чистоту держали. Да и дворы тогда у всех убранные были. На субботник все выходили. А на улице у каждого был свой участок, который каждая семья в порядке должна была содержать. Так это во время войны было. А сейчас что у нас на улицах творится? Стыдоба ведь одна, никто даже пальцем не пошевелит, чтобы у своего дома прибрать.
- Хреновое, значит, у тебя детство было, дорогой? – подвела черту Раиса Ивановна.
- Почему хреновое? Нормальное. Без дела не сидели. А игр сколько было… И в войну играли, и в чижика, и в лунки, и в сыщиков-разбойников, и в стукана, и в стенку, и в прятки, и даже в поповских детей.
- А это что еще за игра? – заинтересовалась Раиса Ивановна.
- Да я ее почти и не помню. Помню, что проигравший по какой-то причине садился на крыльце на коленки, а головой упирался в пол, а вокруг него целая ватага детей пристраивалась, и молотили его по спине кулаками, приговаривая: «Поповские дети горох молотили, попа не спросили…» А вот дальше не помню, кроме последнего слова: «Гоп». После этого все зажимали рты и не должны были произнести ни звука. Задача водящего была в том, чтобы любыми средствами заставить кого-нибудь из ребят открыть рот и заговорить. Если водящий этого добивался, то он менялся местами с заговорившим. И так продолжалось дальше.
Сейчас таких игр уже нет. Одни танцы-шманцы, прижимансы. Сейчас рано женихаться начинают, а уж бабы о гулянках и вовсе с пеленок думают. Сейчас женщину не спрашивают, сколько ей лет, а интересуются, в каком она классе учится. Вот так-то, женщина моей мечты.
- Можно подумать, с твоих слов, что в войну никакой любви не было. Не бабы были, а одни монашки-труженицы, - упрекнула мужа Раиса Ивановна.
- Зря ты так. Любовь была, без нее никак нельзя было, даже в военное время. Только она разной была и хорошей, и плохой. Случай у нас тогда один был нехороший. Влюбилась одна баба в какого-то мерзавца, а у нее уже дочка была, которой еще и годика не исполнилось. Вот и поставил ей этот кобылятник условие, что будет с ней жить, если у она от девочки этой избавится. И знаешь, что она, сучка, придумала. Пошла на Волгу с дочкой, якобы белье полоскать. А полоскали белье тогда с плотов, которые для фанерного комбината к берегу сгоняли. А на плотах всегда рыбаки были. Они там и днем и ночью сидели. Стала она вроде, баба эта, белье полоскать и как бы невзначай сунула ребенка лицом в воду и подержала там, пока девочка не захлебнулась. Мужики сразу смекнули, что здесь что-то неладное творится, и бросились к этой бабе, но было поздно. Девочка погибла. Побили они мамашу-убийцу и в милицию сдали. Весь город тогда на ушах стоял, все требовали для нее смертной казни. Не то что бабы, мужики не могли перенести этого. Засудили тогда обоих – и мамашу, и ее любовника-душегуба, а девочку хоронили на средства горожан. Могилка ее до сих пор на старом кладбище убранная и ухоженная чьей-то заботливой рукой. Вот так-то, милая, и такая любовь бывает.
А вообще-то, все бабы суки: что имеют – не хранят, потерявши – плачут. Помню, приходит к матери ее клиентка, платье у нее заказывала, и щебечет: «Мне, Надежда Ивановна, талию сделайте потоньше, юбочку в складочку и покороче». А сама вертится перед зеркалом, размеры свои демонстрирует. Ясно же, для чего ей это надо. Мужики-то ведь наши любят, когда у бабы юбка в складку и короткая, а ветер снизу поддувает.
Не все, конечно, такие были, но все же попадались. В основном-то бабы своих мужей и женихов ждали, верность им хранили. В нашем доме гулящих баб не было. Пахали, как могли, почище лошадей.
- Зря ты так, Паша, на нас, - заступилась за всех женщин Раиса Ивановна. – И в тихом омуте черти водятся, и бывает, что и в семье не без урода, только напрасно ты всех под одну гребенку чешешь. Да и что вы без нас-то стоите, не больше пятака медного, – обидевшись, Раиса Ивановна ушла на кухню и загремела там посудой.
Поняв, что сказал что-то лишнее, Павел Михайлович заспешил вслед за супругой, обнял ее нежно и прошептал:
- Не сердись, хочешь, я тебе веселую историю расскажу про мое военное детство?
- Ну расскажи, если это прилично. Сальности всякие слушать не буду, имей это в виду, - предупредила мужа Раиса Ивановна.
- Нет в этой истории никаких сальностей. Она больше про мужскую смекалку наших ребят, которые были намного старше меня. С деревенскими-то мы тогда не очень дружили. Считали их зажиточными, которые каждый день хлеб с салом едят и щи с мясом жрут.
Так вот, в город они каждое воскресенье на базар приезжали, чтобы продать что-нибудь или продукты на одежду обменять. Обозами деревенские в город ездили, по одному боялись. А когда торговлю заканчивали, многих к нашему ликероводочному заводу тянуло: то ли водки купить, а может, патоки, которой всегда было много. Один шел договариваться о сделке, а другие в телегах сидели или на мешке, или на сундучке, в которых обычно хранили выручку от продажи. Соблазн был большой – вытащить у них это богатство из-под задницы. Да только вот как это сделать, ума не хватало придумать. А мужики были все здоровые деревенские, не чета нашим.
Но все же придумали, как их обыграть. Соль тогда в большой цене была у деревенских. Ну и вот как все было. Подходит один из ребят к такому купцу и горит: «Соли надо? По дешевке отдам». А у самого за плечами мешок, в котором немного соли было. Мужик тут же спрашивает, какая, крупная или мелкая? А тот отвечает: «Сам посмотри», - и сбрасывает мешок на землю. С воза-то не видно, что в мешке, приходится подниматься и наклоняться, чтобы разглядеть соль. В это время ребята, которые стояли позади телеги, лихо подхватывали поклажу и скрывались в первой подворотне. Там их искать было бесполезно, поскольку все дворы проходные. Пока мужик охал и ахал, уходил и продавец соли теми же путями. Так вот наши ребята на жизнь себе зарабатывали. Смешно и грустно, конечно, но всем жить хотелось. И не их вина, что война была. В другое-то время они, может, так бы и не поступали.
Раиса Ивановна сменила гнев на милость и поинтересовалась:
- А зимой-то как жили в войну, ведь морозы трескучие были. Чем обогревались-то?
- С этим было сложно. Плитки тогда иметь было запрещено, даже все розетки были опечатаны. Хотя многие умудрялись ими пользоваться. Из разбитой лампочки делали розетку и вкручивали ее как лампочку в патрон. Но это было опасно. Контроль был жесткий со стороны энергетиков. Каждую неделю по домам ходили, проверяли всех. У нас тоже была розетка из лампочки. Юрка ее сделал. Мать проверяющих не очень-то боялась, поскольку наш участок проверяла ее лучшая подруга. Она ее всегда предупреждала, когда проверка будет. Но плиткой мы мало пользовались. Больше буржуйкой, которая почти в каждой квартире была, а еще у всех были керосинки и коптилки. Их вообще было просто сделать.
Наливали в стакан или другую посуду керосин, сверху ставили крышку с дыркой от заварного чайника, в дырку пропускали фитиль, а потом торчащий конец поджигали. Свет от коптилки хоть и был, но тусклый. Зато копоти предостаточно.
Но это еще ничего. С водой было плохо. Ее брали из колонок на улице, которые из-за сильных морозов часто замерзали. Вот и приходилось ездить по всему городу на санках за ведром воды. Другой-то тары, повместительнее, у нас не было.
Большой примечательностью военного времени был Сенной рынок. Он тогда «барахолкой» назывался. Тут можно было купить все: кусок хлеба, очистки от картошки, вязанку дров и собственную рубашку, которая сушилась во дворе на веревке и кем-то была снята «по ошибке» и выставлена на продажу. А уж когда совсем невмоготу стало от голода, то весь двор перепахали и разбили на нем грядки. Получалось что-то вроде общественного огорода, который по ночам по очереди охраняли от непрошеных гостей.
Помню, как кто-то залез не на свое «поле», так его так отлупцевали, что он неделю не мог показаться на улице. Такие тогда порядки были.
Ну, а купленную на рынке картофелину, пекли на буржуйке дома. То еще лакомство было. И заметь, Рая, никто не ныл, в нашем доме никто от голода и холода не умер, все жили с одной целью – выжить и победить, родину сохранить. Уважали всех, даже тех, у кого родственники врагами народа считались. В нашем доме была одна такая семья, обрусевшие эстонцы. С нами они как в своей семье жили. А если бы теперь, как бы они жили? – Павел Михайлович закурил, глубоко затянувшись, а потом добавил: - У нас тогда даже церковь была другая, хотя все и атеистами себя считали. В церковь почти все ходили. Мы причащаться там любили. Батюшка ложку красного сладкого вина нам тогда давал и просвирку. А мы и рады-радешеньки были. На территории церкви тоже окопы были, правда, в них монахини после службы всякий мусор сметали. Мы, пацаны, всегда ждали этого момента, поскольку всякую всячину там находили: огарки свечей, безделушки всякие, а иногда и деньги. Причем не только мелочь, но и рубли. Это они, наверное, специально делали, чтобы нас побаловать, потому что валяющуюся на полу бумажку трудно не заметить.
Сейчас церковь другая, хоть и без бдительного ока чекистов. Когда я писал свою первую книгу, описывал венчание героев. Из книг я знал, как оно проходит, но хотелось посмотреть своими глазами. Пошел я тогда в церковь Воскресения, когда там пары венчались. И что я там увидел. Молодые стоят уже в притворе, красивые, нарядные, свидетели и родители тут же. Вышел священник, что-то сказал на ухо жениху, тот начал судорожно рыться в карманах, потом растерянно обратился к свидетелю, тот тоже нервно полез в карманы, засуетились и родители. Общими усилиями собрали какую-то сумму денег и передали ее священнику. Тот без всякого стеснения сунул деньги под рясу и только после этого приступил к обряду. А потом спокойно сел в свой «Мерседес» и уехал. Не знаю, как у новобрачных, а у меня настроение стало хуже некуда. Примерно такую же картину я наблюдал еще в одном селении.
А как живут сейчас слуги господни?! Разъезжают на шикарных иномарках, в пьяном виде попадают в аварии, в общем, ведут себя недостойно церковного сана. Нет, в такую церковь я не верю. Так и хочется у них спросить: а сами-то вы в Бога верите? Думаю, что для них это будет самый трудный вопрос.
- А ты, Паш, сам-то в Бога веришь? Прости, я тебя об этом не спрашивала, просто подходящего случая не было. А сейчас, коль речь зашла об этом…
- Крещеный я. А кругом все от Бога. И что покоя нет, тоже от Бога.
- Хитрый ты, однако, - покачала головой Раиса Ивановна. – Ну, а сейчас ты с кем: с правыми или с левыми?
- Я не с правыми и не с левыми, я с правом и князем Кропоткиным. С этим я и иду в деревню и тебя за собой тащу. Ты же врач, а я ученый, а вместе мы хороший, холодный ядерный синтез, который не может, не должен не победить.
- Ты это серьезно говоришь? – настороженно спросила супруга.
- Серьезнее не бывает. Сама посмотри, что вокруг делается. Большей глупости, чем из уст власти я не слышал. Нам говорят, что все хорошо, а по мне так нашей России дают спокойно умереть. Разве не видишь, что мы тихой сапой к фашизму идем?
- Ты что говоришь-то, друг дорогой? Разве это возможно? – всплеснула руками Раиса Ивановна. – Такую войну выиграли, столько невзгод перенесли и - на тебе! – к фашизму приплыли…Не верю я в это.
- Можешь не верить, а я тебе докажу.
- Попробуй, а то от твоих слов голова закружилась. Быть же такого не может.
Павел Михайлович молча поднялся и подошел к книжному шкафу, достал оттуда энциклопедический словарь, открыл его на нужной странице и, хитро посмотрев на жену, произнес:
- Начнем с власти и определим, что это такое. Читаю: «Власть – это форма социальных отношений, характеризующаяся способностью влиять на характер и направление деятельности и поведения людей, социальных групп посредством экономических, идеологических и организационно-правовых механизмов, а также с помощью авторитета, традиций, насилия.»
А теперь давай рассуждать. Авторитета у власти, сама знаешь не хуже меня, нет, не было и не будет. Нет и традиций российских. Остается одно насилие. А оно может осуществляться посредством экономических, идеологических и организационно-правовых механизмов, о которых все мы хорошо знаем. Это – высокие налоги, непомерные тарифы, сногсшибательные цены на товары, штрафы и прочее, прочее. Об идеологии и не говорю, потому что ее у нас нет, как нет и самой российской идеи. А организационно-правовые механизмы всем хорошо известны: это – полицейские дубинки, тюрьмы, пытки, истязание, фабрикуемые уголовные дела, продажный суд, коррупция и прочая мерзость.
Теперь давай рассмотрим, что такое диктатура. Ученые ее определяют так: «Диктатура - это форма осуществления государственной власти, при которой вся полнота государственной власти принадлежит только одной политической позиции – правителю, диктатору, правящей партии, правящему союзу или социальному классу.» Способ осуществления власти – диктаторский режим, диктаторские методы и т.д. Тебе, милая, это ничего не напоминает? Разве мы не при диктатуре живем? Однозначно, да, живем потому что вне всяких законов.
Что сказано здесь про фашизм. По определению это – "...политический режим диктаторского типа, применяющий крайние формы насилия для подавления всех трудящихся с использованием социальной демагогии." А теперь сама посуди: к какому режиму мы катимся?
- Паш, неужели это возможно? – в страхе прижав руки к груди, спросила Раиса Ивановна.
- Это не только возможно, это уже происходит на наших глазах. С пути убираются политические противники посредством заказных убийств, шантажа, отравления людей, отъема бизнеса и другими способами, которые полностью дискредитируют демократию, правовое социальное государство.
- Неужели у нас и выхода нет из этой ситуации? А, Паш?
- Многие считают, что это только кровавая улица или мягкая смена элиты. К счастью, крови никто не хочет, а вот мягкая смена элиты возможна, но она тоже бескровной может и не быть. Кого от сытого-то корыта без насилия оттащишь? Да и прогнило уже все насквозь. Сама, что ли, не чувствуешь размаха нашего беспредела? Сил ведь уже на все это не хватает.
- Выходит, нам с тобой до конца жизни придется барахтаться в этом дерьме? Тогда хоть волком вой, или придется искать Сусанина, который бы нас через Альпы перевел.
- Волком выть не надо, иначе в стаю собьемся, тогда мало не покажется. Да и Альпы переходить не надо, нам там делать нечего – своих забот хватает.
- Что же ты тогда предлагаешь? – вопросительно уставилась на мужа Раиса Ивановна.
- Я бы с властью поступил так, как раньше сельские мужики с пьяницами и гуляками поступали. Сначала поговорил бы наедине с людьми честными, порядочными, до мозга костей преданными своей родине, чтобы уговорить власть сдаться без боя. Если и это не поможет, то собрать народный форум без всяких политических партий, олигархов, бизнес-элиты и принять решение об отстранении их от должности и направлении на общественные работы. Если и это не поможет, то всеобщий протест от запада до востока, от севера до юга, на всех предприятиях без исключения. Причем сделать это тихо, спокойно и без насилия. Жить-то в условиях, которые они создали, уже невозможно.
- Так к чему же мы все-таки с нашей нынешней властью пришли?
- Не знаю, по-моему, так они всю экономику нашу, как праздничный пирог, на куски разрезали и раздали своим да нашим. А тот, кто его пек, получает только крошки с барского стола. Все это похоже на самодержавное президентство, при котором без связи с властью можно в нищете остаться. Народ не у дел остался, вот что страшно. Все вокруг захватили, а для охраны награбленного полицию и армию поставили. С такой властью вилами не повоюешь. Потому и получается: не хотим бунтовать, а приходится.
- А какие речи говорят – заслушаешься, - вставила свое слово супруга.
- Не говори мне об этом, и без того зубы болят, - скривил гримасу Павел Михайлович. – Их речи всегда впустую идут. Это все равно, что слепому сказать: присмотрись.
- Что же нам теперь делать-то, Паш? Неужели у нас все умные люди перевелись, и вступиться за народ некому?
- Есть, конечно, умные люди, и немало. Но диалога общества с властью не получается. Слушают нас, как тот кот Васька из басни, но продолжают свое делать.
- А ведь все время только и говорят о каких-то важных делах, необходимых для стабилизации общества и блага народа.
- Ну ты и глупая. Говорят-то не о делах, а о делишках, какие нас не касаются. И никоим образом нашу жизнь не улучшают. Бога они в своей душе утратили, вот что. А если бога нет, то все дозволено.
- Паш, а выход-то из этого тупика есть какой-нибудь? – с мольбой и надеждой посмотрела на мужа Раиса Ивановна. – Неужели у нас нет никакой национальной идеи?
- Разное люди предлагают. Кто монархию хочет восстановить, кто в старый режим вернуться, кого-то на Запад тянет. Только труха все это. Меня это мало прельщает. Одно понимаю: правила жизни должен устанавливать сам народ, а не кучка проходимцев. Мы же не бараны и должны понимать, что хотя мы и разные все, но в правах все должны быть равны и не должны лизать сапог тому, кто выше тебя. Нам ведь и не хватает всего-то способности самоорганизоваться.
- Об анархии, что ли, вспоминаешь? Так ее у нас такой грязью облили, что и отмыть будет трудно.
- Потому и трудно, что все ее боятся, - твердо сказал Павел Михайлович. – А боятся потому, что анархисты самые честные и порядочные люди. Они не ломают наши судьбы об колено, а хотят для всех одного: личной свободы, равенства и справедливости и, конечно, высочайшей нравственности. Только они твердо стоят за реальное самоуправление, за реальное народовластие, без всяких там вертикалей, с одной целью – благосостояние для всех.
Нам надо стремиться свести деятельность правительства к нулю и уничтожить государство в том виде, каким мы его видим. Нас ведь просто приучили думать, что вне правительства и государственных людей ничего не существует, в то время как ежедневная жизнь народа идет своим путем, вне государственных рамок. Да и понимать надо, что нельзя изменить теперешнюю форму жизни, которая не устраивает многих, не вводя нового строя политической жизни. Это даже дураку понятно.
- Выходит, что ты в деревню не зря едешь. Собираешься опробовать принципы анархизма в отдельно взятом селе. Дело-то вроде хорошее, Паш, но ведь не молодые мы. По силам ли тебе это будет?
- Я же не стога метать еду и не землю пахать, а просто с людьми говорить. Хорошее-то ведь слово и камень точит. А люди в деревне не глупые, с полуслова все поймут. Это же их жизни касается. Ведь при нынешнем-то режиме за последние несколько лет девятнадцать тысяч деревень с лица земли стерли, и процесс этот продолжается. Разве тебе не жалко деревенских баб и мужиков? – вопрошал он жену.
- Ладно, черт с тобой. Приводи дом в деревне в порядок, а там уж и мосты за собой сжигать будем.
Павел Михайлович улыбнулся, приобнял жену и тихо сказал:
- Ну и ладушки. Я же всегда знал, что ты у меня настоящая жена, а не двоюродная. Вместе в бой пойдем и за сына нашего, и за внука, и за деревню нашу горемычную. А в таких делах или грудь в крестах, или голова в кустах. Терять-то нам все равно нечего. Россию-то ведь все равно не убить. Она, как ванька-встанька, из любого положения поднимется.
Из нависших над городом темных туч неожиданно выглянуло солнце, словно возвещая робкую надежду на осуществление задуманной мечты.
Часть вторая. Село Пеньки
Село Пеньки, где собирался ремонтировать дом Павел Михайлович, находилось километрах в пятидесяти от областного центра, на территории бывшего совхоза «Путь Ильича». Когда-то это было доходное хозяйство с большим поголовьем скота, огромными площадями пахотных земель и лугов, множеством хозяйственных построек, да и работников, трудолюбивых, уважающих свое дело, было немало. Село считалось центральной усадьбой, вокруг которой было разбросано порядка двух десятков больших и малых деревень.
На жизнь здесь люди не жаловались, многим удалось добиться приличного достатка. Своим трудом, конечно. На чужое добро не зарились. Почти каждый житель села и окрестных деревень имел, помимо основной работы в совхозе, еще и личное подворье, которое тоже давало доход.
В селе была своя больница, школа, почта, пара магазинов, клуб и даже церковь. По праздникам в ней собирались жители со всей округи.
Из Пеньков никто никуда не уезжал, если только поневоле: учиться, на службу в армию или к мужу. Но многие старались сюда вернуться, помня старую истину: где родился, там и пригодился. Да и как было сюда ни вернуться?! Места-то тут сказочные. Кругом леса с разной дичью, грибами и ягодами, река-красавица, полная рыбы, к тому же судоходная. Потому и мужики здесь были баловнями судьбы – и охотники, и рыболовы. Да и бабам было тут неплохо, мужья работящие, за ворот нечасто закладывали, руки не распускали по пьяной лавочке.
Словом, жила деревня, не бедствовала, и не рассчитывала на случай. Да и нравственной деградацией селяне не страдали. Никто из них не променял бы картошку с хлебом на севрюжку с хреном. И никто из них не искал рецепта счастья, ибо он всегда был у них под ногами. Пальцы веером по каждому пустяку не выставляли, доверяли только тому, кто все хорошо умел делать. Жили по тем нравственным принципам и канонам, которые складывались и устанавливались веками.
Все изменилось вдруг в лихие девяностые. На базе совхоза было создано какое-то общество с непонятной для селян «ограниченной» ответственностью. В спешке выбрали нового руководителя хозяйства, который пообещал больше всех, и все в одночасье стали собственниками. Кто получил баранку от трактора, кто – колесо от него, кто-то плуг на двоих, а кому-то вообще досталась дырка от бублика.
Дали каждому и по нескольку гектаров земли, определить нахождение которых все равно, что искать в темноте черную кошку. В душе каждый почувствовал, что заживут они скоро по-новому, с настоящей перспективой на светлое будущее.
Только счастье недолго длилось. Все права-то не у них, у конторы почему-то остались. Тут-то и пошло все наперекосяк. Потихоньку скот вырезать стали, чтобы расплатиться с долгами, земли пахотные постепенно таяли, да и техника пришла в упадок, заменить которую средств не хватало. А заемные деньги вообще петлей на шее стали.
Председателей меняли одного за другим, а толку что? Помочь-то селянам уже было некому, коли сами хозяевами стали. Рыночная экономика слабых и неразумных не терпит. Никто ведь их не учил жульничеству и спекуляции. Потому и хирело хозяйство, а потом и вовсе встало. По недальновидности самих селян, конечно. Известный всем лозунг про дорогу, которую осилит идущий, здесь почему-то не сработал. Кто пошустрей был, бросился тогда в частный бизнес, нередко теневой. Но и этот вскоре сдох по весьма объективным причинам: можно человека вытащить из мусора, а мусор из человека – никогда. Потому-то так все и получается, что самый страшный для нас враг – это мы сами. Можно ценить и уважать чужое мнение, но не худо бы и свое иметь. Потому местным мужикам сейчас и приходится пить на завалинке за их «роскошную» жизнь.
В это время, время разрухи и растления села, и приехал Павел Михайлович в Пеньки, чтобы привести в порядок дом к приезду своей супруги, захотевшей иметь в доме воду и теплый туалет. Лучше уж в одиночку все сделать тихо и спокойно, чем потом постоянно терпеть упреки и придирки, тут не так и здесь не эдак. «Подремонтирую все, чтобы потом сказать: «Заходи, Рая, будем мебель двигать», - размышлял Павел Михайлович, шагая по деревенской улице.
Первый, к кому заглянул Павел Михайлович, был его сосед по дому Поликарп Егорович, с которым они давно сошлись во взглядах и убеждениях на протекающую вокруг жизнь. Да и по годам они сродни были. Оба родились до войны и в полной мере испытали все муки того времени. Если когда и собирались вместе за чаркой, то Поликарп Егорович всегда вспоминал, как он собирал колоски с убранного поля и телят пас, ел бутерброды из липовых листьев с лесной малиной, собирал дикий щавель для супа и всякую другую траву, которую можно было есть. В таких случаях Павлу Михайловичу, кроме обсосанного куска дуранды и краюхи черного хлеба с постным маслом, вспомнить было нечего.
Это сейчас можно сказать «Хочу добавки», а по тем временам: чем богаты, тому и рады. Это сейчас многим хочется поубивать всех зайцев сразу и позвенеть золотыми цепями, а тогда это было пороком, какую-никакую, а честь люди имели.
Увидев вошедшего в дом соседа, Поликарп Егорович безмерно обрадовался, но виду не показал:
- Чего рано так приехал, Михалыч? Снег еще с полей не сошел, грачи не прилетели, а ты уже тут как тут. Случилось что-нибудь? А может, от жены шифруешься?
- Если б шифровался, - усмехнулся Павел Михайлович, - сюда бы не пришел. Село-то наше, как радиоточка – все вести мигом разносятся. Все про всех все знают. А если уж и люблю, то не многих, но крепко, а в настоящий момент, кроме Раисы, другим курам в моем курятнике делать нечего.
- Ой ли, Паша? – ехидно подмигнул сосед. – Скажи-ка лучше: что нас зажигает, что ведет по этой жизни? Разве не баба? Значит, не перепились еще мужики-то на Руси? И не забывай, Паша, у нас же сейчас все продается и все покупается. Причем недорого и с душой.
- Да ты, Паша, на меня не обижайся, - продолжал развивать свою мысль Поликарп Егорович. – Я так, для затравки разговора. В душе-то у меня только тоска и одиночество копятся. У вдовца-то жизнь тяжкая и проклятая. Выводок-то мой меня, правда, иногда балует чем-нибудь, не забывает, но разве этим бабью ласку заменишь?
- А где же детишки твои? У тебя вроде не один был?
- Деток-то мы с моей покойной Марьей нарожали аж двенадцать душ. Сейчас все вроде при деле. Одни мы с Аленкой в этом доме остались. До боли в сердце мне ее жалко. Жениха-то подходящего на селе нет, а за любого не отдам. Она у меня и красавица, и умница. В нашей школе преподает, учительница она.
Смотрю я на нее иногда, а у самого сердце до предела сжимается: за что же ей наказание такое?! Ей нужен такой мужик, который сможет ее защитить, а не тот, которому надо пятки чесать. А некоторым вообще нужна не баба, а обслуживающий персонал. Откуда только уроды такие берутся…
Жалко мне ее. Особенно, когда в клуб собирается, накрасится, принарядится и… дома остается. Вот такие у нас дела, Михалыч.
- А сейчас-то она где? В школе, что ли?
- Да нет, дома. Платье себе шьет. Рукодельница же она у меня, спасу нет. Все свободное время что-то на машинке строчит, – Поликарп Егорович повернулся к двери и позвал дочь. – Аленка, бабушкина радость, оторвись от дела-то, выйди-ка к нам на минутку.
В комнату вошла девушка лет двадцати трех в складно сшитом скромном платье, с густой копной волос. Удивительно обаятельная улыбка красила ее румяное лицо. Увидев гостя, она смущенно произнесла:
- Здравствуйте, Павел Михайлович. Давненько вас не было. А где Раиса Ивановна?
- В Москве она, - не сразу нашелся что сказать Павел Михайлович, смущенный красотой и молодостью девушки, - сыном и внуком занимается. Сашку, внука, в больницу класть на обследование собираются, вот они и готовятся.
- А Ваня разве женился? – поинтересовалась девушка разочарованно.
- Женился, да разлюбился, - с досадой ответил Павел Михайлович. – Один сына воспитывает. Мать-то Сашку бросила, по рукам пошла. Вот мы с женой Ивану и помогаем мальчишку воспитывать.
Девушка не сразу пришла в себя от услышанного, только и смогла сказать:
- А разве такое возможно? Сын же, кровинушка, как же его можно бросить в таком возрасте?
- Выходит, можно, - в сердцах произнес Павел Михайлович и добавил: - Потеря мужа никак не отразилась на ее планах. Она теперь ему обязана только фамилией. Да и сын ей не нужен, если уж только о любви печется в любую погоду с кем угодно и где угодно.
- А Ваня-то куда смотрел? – с изумлением спросила Аленка.
Павел Михайлович досадливо махнул рукой и произнес, глядя в глаза девушке:
- А что делать, если ума нет? Таких обычно умственными калеками называют. Ну, а если своих мозгов не хватает, то чужие не вставишь. Да и на что позарился-то, понять не могу. Ни кожи, ни рожи, плоскогрудая, как доска. Мужества у мужика не хватило, поддался минутной слабости, вот теперь и расплачивается, получил по заслугам. Приходится теперь голову пеплом посыпать. Да и вообще, была ли тут любовь, если ее удалось так легко разрушить, да еще с такими последствиями.
От слов Павла Михайловича стало как-то неловко, ни отец, ни дочь не смогли ничего ответить. Лишь Алена, спохватившись, предложила:
- А что мы в коридоре стоим? Проходите в комнату, я вас чаем угощу со сладким пирогом. Сегодня как раз пекла. Да и с дороги вы, проголодались, наверное.
- Верно дочка говорит, - оживился и Поликарп Егорович. – Пойдем, Михалыч, у меня, кроме чая, есть кое-что и покрепче. Посидим, потолкуем, может, и твои проблемы решим. Не зря же ты в такую рань к нам приехал. Да и вообще поговорить хочется, о смысле жизни, например. Не списывать же нам на судьбу свои собственные ошибки. Проходи, дорогой, мы с тобой одни сейчас останемся. Аленка в школу уйдет, через полчаса у нее занятия начинаются.
Когда мужики остались одни, Поликарп Егорович пожаловался гостю:
- Трудно мне сейчас, Михалыч, ох, как трудно. Девка-то, видишь, какая у меня – бриллиант. А вокруг одни похотливые мужики. Вот и берегу ее как зеницу ока. Для нашей семьи любовь – это святое. Важнее ее могут быть только дети и совесть.
Бабе-то ведь что нужно, - продолжал развивать свою мысль Поликарп Егорович, - даже слабый намек на любовь дает ее душе крылья. А где ее взять-то, любовь эту?! Одна наглость и пошлость вокруг. А мне надо соединить Алену с тем, кто по судьбе должен быть с нею вместе. Секрет хочу тебе рассказать, только ты не смейся. Чужую тайну выдаю. Аленка-то моя в твоего Ивана втюрилась. Провалиться мне на этом мете, если вру. Уже лет десять как страдает. Только и спрашивает, когда дядя Паша с тетей Раей приедут. Не веришь? Пойдем покажу.
Поликарп Егорович подошел к дочкиному столу, нашел спрятанный ею ключ и открыл один из ящиков, в котором и хранились дочкины секреты. Взяв из ящика альбом, он протянул его Павлу Михайловичу:
- Между нами только. Узнает – никогда не простит мне этого.
Павел Михайлович взял альбом в руки, открыл его, и от увиденного у него задрожали губы. На всех фотографиях был его сын Иван, где один, а где и с ним, Павлом Михайловичем, на некоторых фотографиях с матерью, а кое-где просто с друзьями. Было видно по нечеткости снимков, что все они, скорее всего, были сделаны через стекло. Значит, Алена фотографировала через окна своего дома. Посмотрев альбом, Павел Михайлович вернул его Поликарпу.
- Поганый у меня сегодня денек, Поликарп, - заявил он. – Слепая любовь, значит. Такой я еще не встречал. Но ведь поздно уже, он ведь сына растит. Да и помнит ли он Алену твою, не берусь сказать.
- Да ты не спеши, Михалыч. Я ж не сватаю дочь за твоего сына. Просто констатирую факт. И не нам с тобой решать этот вопрос. Одно только могу сказать: не все женщины умеют ждать, а моя - может.
- Эх, ты, фикус желтолистый, - оживился вдруг Павел Михайлович, - ты даже не представляешь, какую надежду сейчас в меня вселил. Одно хочу сказать: парень у меня непростой, все за мной тянется, как ниточка за иголочкой.
- Ты мою дочку не знаешь. У нее с детства особый талант в любви к детям и вообще людям. Такую любовь в лавочке не купишь. И воспитана она у меня на старых русских традициях, когда женщину считали высшим идеалом, а мужчины за счастье почитали всего лишь поцелуй или ее взгляд. А сейчас что? Одна похоть. Кругом только и слышишь: девочка с ногами, девочка с грудями и с хорошей попой. Дожили называется, до ручки дошли. А что дальше-то будет? Ведь не бабы кругом, а не пришей кобыле хвост.
А вот раньше какая любовь была!.. – ударился в воспоминания Поликарп Егорович. – В сказках-то ведь не зря такую любовь описывали. А сам-то что думаешь, а?
- А чего тут думать, Егорыч? Что посеяли, то и пожинаем. Винить надо в этом самих себя. Раньше-то семья была как родина, а сейчас что? Одного только и боишься: если такое началось, то ведь может и не кончиться. Детей наших жалко. Хорошей-то жизни и настоящей любви они могут и не увидеть. Да и о чем говорить, если мозг нации ампутирован. Поэтому у нас и не страна вовсе, а психиатрическая больница. Но я вот чего хочу у тебя спросить. Что теперь с детками-то нашими делать? В такой-то суматохе они могут друг друга и не найти.
- Я вот что подумал, Паша. Секрет моей дочки мы знаем, знаем и проблемы твоего сына. Но сводить мы их не будем. Любовь слишком тонкая штука, можно и навредить своим вмешательством. Привози сюда Ивана с внуком, пусть сами меж собой пообщаются, а там видно будет. Может, пару раз поглядят друг на друга, возможно, что-нибудь и получится из этих взглядов.
- А пересудов не боишься? Деревня все же.
- Конечно, на чужой роток не накинешь платок. Но мы-то на что? Закрывать на все пакости глазки и слушать всякие сказки мы не будем. Иначе мы и не хозяева собственной жизни. И не сочиняй себе лишнего беспокойства. Ну а если что, прижмем к стенке и наддадим жару. Мое слово крепче камня. Это я к тому, Паша, что когда у человека все хорошо, то ему есть что терять. А когда есть что терять, то и пободаться можно. Вот так-то, дорогой сосед, переспи с этой мыслью, а там подумаем, что делать будем, – Поликарп Егорович наполнил опустевшие стаканы и неожиданно спросил: - По какому делу-то приехал, Паш, если не секрет?
- Да какой тут секрет? Хочу дом привести в порядок, жена приказала. Хотим переехать сюда жить, а ей комфорт подавай. Чтоб вода в доме была и горячая, и холодная, отопление, туалет чтобы теплый. Да и обшить дом надо вагонкой, а вместе крыльца веранду сделать. Сарай тоже неплохо бы укрепить. Словом, нужна бригада, чтобы все это сделать. Да и мыслишка одна есть, как жизнь деревенскую поправить. Вы же здесь не живете, а умираете медленной смертью. Вместо настоящей деревни пустое пространство останется. Разве это дело? Все здесь вроде настоящие русские, а почему-то беззаботные. Каким аршином-то такое отношение к своей жизни измерить? Неужели мы только на разрушение способны? И неужели никто не понимает, что кому-то очень хочется, чтобы мы были послушными слугами? Мы с тобой, Поликарп, пожилые люди и продлить свои дни не можем, но сделать-то их лучше нам вполне по силам.
Егорович заерзал на стуле, подлил самогоночки в стаканы и, глядя в глаза соседу, сказал:
- А теперь меня послушай, Паша. За самое больное место ты меня взял. Я все время сам думаю: почему мы такие умные, а власть одну, и навсегда, создать не можем? Что мы сейчас имеем-то? Ни богу свечка, ни черту кочерга… И свербит все в башке: неужели кто-то задачу себе поставил – уничтожить Россию? Может, это просто мое невежество, но ведь деревня-то гибнет, и скоро следа от нее не останется. Так меня вот хоть убей, но понять не могу, что происходит. У нас же, как в той присказке: если кому-то все время будешь задирать юбку, то вскоре перед глазами замелькает задница. Неужели мы к этому идем? Если все и дальше так пойдет, то скоро мы получим от мертвого осла уши. Мы ведь не просим у власти милости, мы хотим обыкновенного порядка. Силой, что ли, надо все брать? А мне дожить до того времени хочется, когда ни в одной деревне не будет заколоченных домов. А при нашей-то жизни нас даже природа не радует. И когда-то ведь этот нарыв в нашей душе прорвется? – Поликарп перевел дух, остыл малость, а потом спросил Михалыча: - По силам, говоришь? Значит, и мыслишка путная есть! А не получится у нас с тобой так, что музыка будет народной, а слова МВД? Пообещаешь конфетку, а с нас сапоги снимут.
- Не снимут, не получится. Но я пока не за этим приехал. Дом поможешь привести в порядок? Или мне кого другого поискать?
- Ради тех дел, о которых ты мне поведал, мы твой дом всем селом на ноги поставим. И все будет так, как жена заказала. Мы хоть и рядовые всю жизнь, но на работу не спать ходим. А теперь у меня к тебе предложение: напьемся и пойдем по деревне. С народом местным будем знакомиться. Сколько лет тебя здесь не было?
- Много. Года три, наверное.
- То-то и оно, что три года. За это время не только хозяйство, люди изменились, а тебя с Раисой Ивановной помнят многие. С хорошей стороны, конечно. Тебе будет полезно своими глазами посмотреть, как теперь живет деревня, какие черные тучи появились на горизонте. И заметь, Паша, все кругом рукотворное, и наш кризис тоже. Я понимаю, конечно, что без достатка жить в деревне можно, но уж слишком долго, нельзя. И когда только от всего этого мы вылечимся? – Поликарп Егорович отпил немного из стакана, остаток отодвинул от себя и, кряхтя, произнес: - Пока хватит, а то за перевес платить придется. А теперь, Паша, закусывай удила и по коням, забодай тебя комар…
Первой, кого они встретили, шагая вдоль деревенской улицы, была Прасковья Федоровна, рядовая общества с непонятной ответственностью, недавно вышедшая на пенсию.
- Как дела-то, Федоровна? – поинтересовался у нее Поликарп Егорович. – Прекрасно выглядишь сегодня, словно под венец собралась.
- Кто рано встает, тому бог подает, - с достоинством ответила та, а увидев Павла Михайловича, поздоровалась с ним: - А вы, Павел Михайлович, надолго к нам?
- Скорей всего надолго. Дом обустрою и супругу привезу. Мы с ней век коротать здесь решили.
- А вы все хорошо продумали? – недоверчиво поинтересовалась Прасковья Федоровна. – Ведь село-то наше уже не то, что раньше было. Почему-то власти стало стыдно заботиться о нас, деревенских. Нравится им, что ли, народ до состояния войны доводить? Рванет так, что мало не покажется.
- Не рванет, Прасковья Федоровна, не допустим. Помяни мое слово. Все мирно будет, по законам военного времени жить не будем, - в тон ей ответил Павел Михайлович.
- Пойдем к мужикам, Михалыч, - потянул за рукав Поликарп Егорович. – А с бабы какой спрос? Пойдем к Леньке Кривому. Он же печник отменный, нам пригодится. Печку-то тебе все равно править надо, дымит же.
Ленька Кривой был дома и радушно принял гостей, хоть и незваных.
- Ты чего странный какой-то сегодня, Егорыч? - взглянув на него, спросил хозяин дома. – Словно не в себе. Не иначе занозу свою, Федоровну, встретил и опять по сусалам получил. Смотри, теплое-то место пусто не бывает. Только и не переживай особо, Федоровна хоть и с перцем, но с добрым сердцем баба. Воюй до победы, Егорыч, а то большого счастья лишишься. Баба-то она соблазнительная. Поэтому тут, Егорыч, медвежья хватка нужна. Мой тебе совет: ешь «Активию», говорят, помогает.
Павел Михайлович прыснул, давясь смехом, а Поликарп проворчал:
- Благодарю за воспитательный момент. Вот только и на самом деле не пойму, чего она от меня шарахается?
- Наивный ты, Егорыч. Ты меньше языком трепли, а покажи ей свой кошелек. Если она будет знать, что у тебя есть деньги, то останется с тобой на всю жизнь. И ничего страшного, если ты будешь ее любить, а она позволять тебе это, хуже-то не будет. Ну а если тебе это не подходит, могу предложить другой вариант.
- Какой?
- Любку Пахомову. А что? Баба при деньгах, продавщица все же, на твой кошелек претендовать не будет. И по возрасту тебе подходит – лет на тридцать тебя моложе и одинокая, к тому же. Если и изменять будет, то чуть-чуть. Семейному бюджету не повредит. Так что лови момент. А если на сеновал пригласишь – то от такого предложения никогда не откажется.
- Дурак ты, Леня, - в сердцах ответил Поликарп Егорович. – Это ж не баба, а шалава белобрысая. Все время в любовных треугольниках путается. С такой того и гляди, как бы последнее здоровье не потерять. Кстати, а сам-то ты как? Где твоя-то молодая супруга?
- В город отвез, на сохранение. Сказала, что в воде рожать будет, подготовиться ей к этому надо. Современный, мол, метод ученые придумали – рожать без боли в воде. Ну, я, дурак, и поверил.
- Ну и как?
- Не знаю, уплыла куда-то.
- Сети-то на реке поставил, чтоб русалку свою выловить? А то, не дай бог, проплывет мимо и кто-нибудь другой зацепит.
- Похоже, что уже выловили. Спуталась она здесь, оказывается, с одним упырем дачным. Бабы наши видели их частенько на лугах дальних, гуляли вместе. Там, видно, у них все и получилось, вот и забеременела. Догадывался я об этом, но почему-то вовремя не остановил. Сын у нее сейчас, но на меня совсем не похожий. Вот теперь я всех баб стороной обхожу. Но все же после этого случая я кое-что понял, мужики.
- Что понял-то? – поинтересовался Егорыч.
- А то, что правда – не самая страшная вещь на свете. Понял, что прежде чем бабе подвенечное платье покупать, надо с кем-нибудь посоветоваться. И вот когда я все это просек, мужики, в моем сердце появилась прочная защита от всякого соблазна.
- Ну, с тобой все понятно. Холостяком, значит, стал вечным.
- Почему вечным-то? – философски заметил Леонид. – Рассосется со временем, не беременность. Но с душком баб обходить точно буду. Найду я себе бабу, у которой ворота дегтем не будут измазаны. Такие, кстати, в деревне есть, не скажу только, где.
- Мы не сватать тебя, Леня, пришли, а по делу. Печку Павлу Михайловичу надо привести в порядок, и подумать, как сделать, чтобы у него тепло зимой в доме было. Ты же мастер в печном деле, других таких у нас в селе нет. Поможешь? Они с Раисой Ивановной поселиться у нас в селе решили. По их-то словам, Москва хоть и царство большое, но деревня-то все равно рай. Что скажешь-то, гордое одиночество?
- Знаю я эту печь, - ответил Леонид. – Она действительно ремонта требует. Но мне для этого кое-какие материалы нужны будут, которых у меня сейчас под рукой нет. Готовьте материалы, а за мной дело не встанет.
- Ну и славненько, - довольно потер руки Егорыч. – Кое-что у меня уже в сарае найдется. Ты, Павел Михайлович, приходи забирай.
- Да я сам зайду, - заверил мужчин Леонид. – Сейчас с одним делом управлюсь и начну потихоньку.
- Ну, Леня, ты и тормоз. Потихоньку он начнет. Пока печь не сделаешь, мы к делу приступить не сможем. Нам ведь весь дом в порядок приводить надо, а печь в первую очередь.
Леонид улыбнулся лукаво и произнес:
- Утешительного я вам, мужики, ничего не скажу. Пока не нальете.
- Так бы и сказал, а то, как глухарь какой-то, все темнишь. А я уже хотел выбивать из-под тебя табуретку. Сам подумай, кто тебя о деле-то просит. Друзья ведь, а не шантрапа какая-то. Ну ладно, давай закуску готовь, а я за водкой сбегаю, - произнес укоризненно Поликарп и вышел из дома.
Когда и Павел Михайлович, и Поликарп вышли от Леньки Кривого, Поликарп предложил:
- Теперь будем Мишку Соловьева искать, сантехника нашего. Только где вот его сейчас черт носит? Без него-то нам ни отопления, ни теплого туалета не сделать. Мастер он, только у него один разврат мысли кругом. А знаешь почему? Его крепкие объятия многие бабы на селе любят. Умеет, паразит, пристраиваться к бабьему обществу. Бескрылый пустой человек, однако, мастер. Коллекционер, одним словом, - махнул рукой Поликарп. – У какой бабы его сейчас искать, ума не приложу?
Мимо них в этот момент проходила средних лет женщина, в которой Михалыч признал Софью Голубеву, местную почтальоншу. Женщина замужняя, строгая. Ее в селе все боялись, а уж пожалеть и думать не моги. Она всегда в глаза правду скажет, если надо, словом осудит, и лжи от нее никогда не услышишь. Побаивались ее местные бабы, потому как все про всех знала. Остановившись, мужики поздоровались с Софьей, а Егорыч сразу спросил:
- Подскажи, Павловна, где нам с Михалычем Мишку Соловьева найти. Позарез он нам нужен.
- Трубы, что ли горят? Третьего не хватает? – язвительно спросила Софья.
Поликарп обиделся на ее слова, поэтому довольно грубо ответил:
- Своего не проспи, и уши хотя бы прикрой, а то услышишь не то, что хочешь.
- Это ты о чем, Поликарп Егорович? – насторожилась Софья.
- Да это я так, вслух рассуждаю. В нашем-то селе любая баба соблазнить мужика может, если захочет, конечно. Легкий флирт, он никогда не помешает, если с мужиком искры летят. Враг-то ведь у нас с тобой общий, Павловна, - любовь. Такая вот у нас неестественная форма жизни.
Поняла ли что из болтовни Поликарпа Софья, не понятно, но ответила с какой-то злостью беспричинной.
- Вали-ка ты подобру-поздорову, умник, - припечатала она и быстро зашагала к дому.
- Чего это ты с ней так-то, Поликарп? – поинтересовался Павел Михайлович.
- Да стерва же она хорошая, - ответил тот. – Всем нашим бабам прохода не дает. Иногда такое про них скажет, что и в черном сне не приснится. В чужом глазу соринку заметит, а в своем бревна не увидит. Думает, поди, что ее мужик паинька, на других баб не засматривается. А он еще тот гуляка. И сейчас, наверняка, у Натальи Сорокиной сидит, на пару водку глушат. Да все об этом знают в деревне, но молчат. Боятся.
Да и куда в нашей деревне мужику деваться, если все вокруг гниет и разлагается? По бабам, конечно. Поэтому у нас в селе такая дикая, животная любовь. Народ-то наш просто в недоумении от такой жизни. Все думают, что мы уже и не люди, того и гляди, выметут нас отсюда, как сор. Поэтому все в любовь и ударились, - Поликарп Егорович вздохнул глубоко, почесал затылок и задумчиво продолжил: - И где же нам этого ловеласа искать-то?
- А может, нам у этой женщины спросить? – кинул головой Павел Михайлович в сторону приближающейся к ним девицы.
Поликарп глянул по направлению его руки и радостно произнес:
- Точно, то же сестра его, Полина. Она-то уж точно знает, где этот прохвост ошивается.
Когда женщина поравнялась с ними, мужики, поздоровавшись, спросили:
- Не подскажешь ли нам, где сейчас твой братик пропадает? С самого утра ищем и найти не можем.
Ответом был встречный вопрос:
- Третьего, что ли, ищете?
- Да нет, что вы все: третьего да третьего… Дело у нас к нему есть, как к профессионалу. Срочное, причем.
- А чего его искать-то? Он в курятнике своем. У него там основная работа и приработок, так сказать, по совместительству. Все дни и ночи там проводит.
- В каком курятнике? – сильно удивились мужики. – В больнице, что ли?
- В ней, голубчик, в ней. Таблеток счастья там на всех хватает, и вам достанется. Там все хорошенькие, но с тараканами в голове. У тамошних баб один принцип в голове: когда нельзя, но очень хочется, то можно. Ну уж, а если печка есть, то дровишки всегда найдутся.
- Странная ты какая-то сегодня, Полина, - подивился Поликарп Егорович. – И какая муха тебя укусила?! Всю жизнь была сама невинность, а тут такие слова говоришь… Непонятное что-то с тобой творится.
- Почему непонятное-то? Все очень даже понятно, можно сказать, что все под одной крышей живем.
- Да что с тобой, в самом деле? – недоумевал Поликарп Егорович. – С Нилом, что ли, поссорилась? Мужик-то он у тебя вроде приличный.
- Приличный, говоришь? – возмущенно переспросила Полина. – Да он у меня, как зарплата, раз в месяц появляется, которой надолго не хватает. А разве можно так жить, когда больше собаке доверяешь, чем тому, кто с тобой рядом живет? В нашем доме его уже ничего не интересует. Ой, да что ничтожество-то обсуждать, чести много, - произнесла Полина и, опустив голову, пошла своей дорогой.
Поликарп Егорович, почесав затылок, произнес:
- Ни хрена себе, а я всегда думал, что у Полины с Нилом семья порядочная. Выходит, ошибся. Похоже, баба в одиночку спасается. Жалко мне ее. Баба видная, а какая веселая была. Любимая ее песня «Сама садик я садила, сама буду поливать». Все время ребеночка хотела, но бог не дал. Таких-то баб днем с огнем не сыщешь. Ладно, Михалыч, не будем слюни распускать, пойдем в курятник, посмотрим. Что там за притон развели.
По дороге к больнице Поликарп Егорович, видимо, не сумев разобраться в собственных мыслях, обратился к своему спутнику:
- Вот ты, Михалыч, человек ученый, много знаешь, многое повидал, скажи мне, почему у нас жизнь такая хреновая, все время под страхом каким-то ходим, словно в осадном положении находимся. Никто у нас не свободен, нас унижают. Куда ни посмотришь, кругом одна корысть – купить подешевле да продать подороже. Такое впечатление, что народ власти не нужен. Умные люди из страны бегут. Или мы мешаем кому-то жить?
- На нас, Егорыч, фашистский режим надвигается: на штыках и дубинках наша власть держится. Наверху почему-то упорно хотят уничтожить Россию. Но, уверяю тебя, что это у них не получится. К сожалению, люди этого не понимают. Дошло ведь до того, что суд, прокуратура и прочие правоохранители стали инструментом насилия для власти. Исправить такое положение невозможно. Одним словом, идти в ногу у нас с властью не получается.
- Ну и что же нам остается делать? Воспитывать в себе ненависть? Цепями опутали нас, а потому не жизнь у нас, а мучение. Все ведь делают для того, чтобы продлить агонию страны.
- Все ты правильно говоришь, Поликарп, - поддержал мужика Павел Михайлович, - но сейчас вот не место и не время поднимать этот вопрос. Ситуация, конечно, критична, но не фатальна. Собственно говоря, я и собираюсь переехать в деревню, чтобы мы вместе обсудили этот вопрос и приняли справедливое, а главное, верное решение. А пока давай искать сантехника, иначе он в своем курятнике всех кур перетопчет.
Мишку Соловьева они нашли в ординаторской в окружении четырех симпатичных девиц. Войдя в комнату, мужики поздоровались, слегка засмущавшись от устремленных на них лукавых женских глаз.
«Жандарметки какие-то, - мелькнула мысль в голове Павла Михайловича, - от таких чего угодно ждать можно». Вслух же мужчина произнес:
- Не смущайтесь, милые дамы, мы к вам не по медицинской части. Кавалер ваш нам нужен минут на пять, не больше. А вообще-то, давайте знакомиться. Поликарпа Егоровича вы все знаете, а меня зовут Павел Михайлович.
- Да знаем мы вас, Павел Михайлович – ответила за всех одна самая бойкая девушка. – И супругу вашу, Раису Ивановну, тоже помним. Мое имя Ольга. А это, - показала она по очереди на остальных девушек, - Тамара, Вера и Ирина. Ну, а кавалер наш по штатному расписанию сантехником у нас служит. А по совместительству приятного с полезным пытается за всеми приударить, потискать в темном углу, хотя у нас свои кавалеры есть, - лукаво добавила Ольга.
- Да нужна ты мне, - обиделся Мишка. – В одном месте у тебя свербит, что ли? Сама же говорила, что не любишь своего ухажера, а все равно с ним живешь. Как понимать это?
- А мы с ним в хороших отношениях, скажем так, дружим, в общем. Да и как мне его прогонять, если он говорит, что не уйдет с моей постели, даже если на ней грибы вырастут. Да и на кого менять-то его, на тебя, что ли? Так тебе нужна скаковая лошадь, а я на такую роль не гожусь, не для меня она, - нашлась с ответом Ольга. – Женщине не интим нужен, Миша, а любовь. А ты ведешь себя, как кобель потасканный. Поэтому шел бы ты к той бабе, котрая у нас в коровнике работала. Прямо скажу: любопытная дамочка. Подходит как-то ко мне и спрашивает: «Кого мне, Оль, из мужиков посоветуешь?» Ну, не дура ли?
- Ну и что ты ей ответила? – поинтересовалась Тамара.
- Я ей посоветовала подальше держаться от моего мужа. Вот что я ей ответила. И имей в виду, Миша, если решишь к ней подкатить, поинтересуйся, сколько она запросит за то, чтобы ты к ней в постель залез. А то, не дай бог, денег у тебя не хватит. Зовут ее Люба Морозова. Да ее каждый из наших мужиков знает: Сладкая Ягода же.
Видно было, что Мишка не на шутку разозлился на Ольгу.
- Пошли отсюда, мужики, - сказал он, играя желваками на скулах от злости, - на воле поговорим. Сами цепляются ко мне, как репей, задом перед чужим мужиком крутят, а себя культурными называют. А одна так вообще с ума сошла, можно сказать. Лезет ко мне в открытую и шепчет: делай со мной что-нибудь… Да пропади они все пропадом, - в сердцах продолжал Мишка, - уволюсь я от них и пускай сами гайки и болты крутят. А ведь еще и оскорбляют. Ты, мол, Миша, не сексуальный, а похотливый. А болтают что? Одна из них при всех рассказывала про свои похождения. Пришел, говорит, к ней вечером один придурок. А она его послала в аптеку купить что-нибудь к чаю. Уж и хохотала она, когда тот принес ей не презервативы, а гематоген. А еще чистенькими себя считают. Идешь, мужики, на работу и не знаешь, в какую историю с ними влипнешь. Да, а чего вы меня искали-то?
Поликарп Егорович рассказала незадачливому ловеласу, что от него требуется.
- Сделаешь, или нам кого другого искать?
- Что за вопрос? Сделаю, конечно. Все материалы у меня есть, но они на складе. Со Степанидой Петровной я договорюсь, но за них надо расплатиться. Они хоть и балластом на больнице висят, но пока не списаны, на учете находятся. Вы меня здесь ждите, а я к Степаниде сбегаю. Не переживайте, баба добрая – продаст. Да и ей эта продажа как раз кстати – деньги на лекарства нужны. А взять их негде. Как только совхоз рухнул, так и финансирование срезали.
Когда Мишка ушел, Павел Михайлович заметил:
- Деловой мужик-то. Думать умеет, рассуждать, доказывать. Вот так бы наша власть о нас заботилась…
- О какой власти ты говоришь-то, Паша? У которой стыда нет, которая словоблудием занимается, которая нас в крепостных превратила. Уверяю тебя: без нее мы точно бы лучше жили.
Больше мужикам поговорить не удалось, потому что во двор вышел Михаил вместе с одной примечательной особой лет двадцати. Разговор с заведующей был недолгим, ибо интересы обеих сторон сошлись сразу и без торгов. Павел Михайлович сразу расплатился за нужные материалы, и они хотели уже с Поликарпом идти по своим делам, но вопрос Степаниды, обращенный к нему, остановил их:
- Павел Михайлович, я слышала, что ваша жена – медик, помогала здесь когда-то многим. Если у нее будет желание и интерес к нашему делу, пусть ко мне зайдет. Поговорим, может, поладим.
Павел Михайлович пообещал устроить эту встречу и поспешил за выходящим из больницы Поликарпом.
- Давай мы с тобой так сделаем, Михалыч, - предложил Поликарп, - вечером соберем всю строительную компанию у меня дома, поговорим о деле, по чарочке выпьем. Аленка нам хороший ужин сделает. Поболтаем о жизни нашей. Переночуешь у меня, место найдется. А завтра утром поедешь домой и сюда вернешься примерно через месяц. Раньше работу мы вряд ли закончим. Ключи от дома и деньги на материалы ты мне оставишь. А за работу рассчитаешься, когда приедешь дом принимать. Уж тогда можете приезжать вместе с семьей. Дом я к вашему приезду протоплю. О скважине тоже не беспокойся. Мой Петька все сам сделает.
Да, телефон свой для связи оставь, мало ли какие вопросы возникнут. Если возражений нет, тогда идем готовиться к сабантую. Честно говоря, давненько я не сидел в большой компании, - довольно потирая руки в предвкушении застолья, произнес Поликарп. – Язык так и чешется потрепаться, тем более с умным человеком.
Вечером в доме Поликарпа собралась вся строительная бригада. На стол подавала Аленка, дочь хозяина дома. От ее вида разговор за столом то и дело прерывался. Мужики провожали девушку жадными взглядами. Не выдержав, Поликарп отозвал дочь в сторонку и строго произнес:
- Ты чего в шорты вырядилась? Глядя на тебя, мужики разговаривать не могут. Другого, что ли, ничего не смогла надеть? Имей в виду, доченька, в нашем селе для тебя женихов не было и нет. Выдумала мне тоже.
Аленка, не обидевшись на замечание отца, невозмутимо ответила:
- Да я, пап, на речку собралась, там меня моя малышня ждет. Купаться будем.
- Ну это другое дело. А со школой-то решили что?
- Поговаривают, что закроют ее скоро. Посчитали некомплектной. Что дальше будет, не знаю, - грустно произнесла Алена.
- Ну не паразиты ли, - в сердцах воскликнул Поликарп. – Не школы закрывать надо, а деревни и села развивать. Какой дурак на селе будет работать, если детям учиться негде. Не зря видно бабы опасаются рожать детей для такого государства. Ну ладно, иди тогда на речку, заждались уж, наверное, детишки.
Вернувшись в комнату, Поликарп распорядился:
- Наливай, братва, давненько мы с вами такой компанией не собирались.
Когда все выпили и закусили, Поликарп Егорович спросил у Павла Михайловича:
- Скажи, Михалыч, деревня выживет или уже обречена? Нас же сознательно к этому подталкивают. Неужто не понимают, что вместе с деревней мы теряем и Россию. Неужели не понимают наверху, что рубят сук, на котором сидят? Всю сельскую жизнь в ад превратили. Неужели всерьез думают, что чем хуже нам, тем лучше им?!
- Деревня, конечно, выживет. Вопрос в том, какой ценой. Да и власть, думаю, в конце концов, поймет, что все, что из-под палки делается, не работает. А нам всем надо захотеть жить по-человечески. Тогда все получится.
- Это точно, - поддержал Михалыча Мишка. – Пьем-то мы от унижения, потому что жизнь такая. Я бы четвертовал тех, кто запустил деревню. Особенно стыдно, когда гулящая баба о своем промысле говорит: «Грех, конечно, но очень уж деньги нужны!» Что дальше-то с нами будет?
- Не спеши, Миша, себя и нас хоронить. Мы еще свою песню до конца не спели. Народ русский победить нельзя. Наверху-то думают, что все учли. А я думаю, что нет. Не учли направление ветра. А он иногда и до урагана доходит, - высказался Леха.
- Так-то оно так, - встрял в разговор Поликарп, - только сейчас возрождать деревню, что целину поднимать. Денег-то селу дают столько, что только на гробы хватит. Без работы-то деревня медленно умирает. А мы в состоянии прокормить полмира, а не только себя. Будущее страны без сельского хозяйства сомнительно, что ни говори. А глядя на то, что имеем, я бы нашим руководителям и коз не доверил пасти.
В разговор вмешался Павел Михайлович:
- Да не нойте вы, мужики. Деревня выживет, и мы с вами живыми останемся. И напрасно вы думаете, что никому не нужны. Нужны, очень даже нужны. Если же иначе думаете, то сидите и не вылезайте из своих клеток. Понять вам всем одно надо: мы никогда не улучшим жизнь на селе, не изменив ее содержания. И еще одно вам скажу, мужики: в деревне коренной русский народ, а потому марку свою нам любой ценой держать надо. Власти нашей это не по силам. Она не в состоянии справиться с нищетой, деградацией населения, безработицей, преступностью, воровством чиновников. На это у нее ни ума, ни сил не хватает. Ведь до чего дожили-то? Бабы рожать боятся, против собственных инстинктов идут. Но не все такие, конечно. Рассказывали мне случай. Одна из них поехала в Израиль к Стене плача и оставила там записку «Господи, забери у меня все материальное и подари мне ребеночка». Вот так-то. И Господь ведь выполнил ее просьбу. Так что власти подумать надо, прежде чем выходить бороться с теми, кому терять нечего. Опасно широко шагать-то, так и штаны порвать можно.
- Да чего говорить-то об этом? – поддержал Михалыча Ленька. – Девки-малолетки рожать стали, плодят безотцовщину. Даже новая поговорка появилась: «С милым рай в шалаше, а в подвале – так вообще». Порнография души у баб полная, вот что я вам скажу. Потому и скучно жить стало. Женское начало исчезло: для чего живем – не понятно, куда идем – не известно.
- А чему удивляться-то? Если у баб бесшабашность верх взяла, а мужикам эта чертовщинка нравится. А все от того, что у них есть то, что всегда продать можно. Отсюда и получается, что дурак баб разводит, умному дорогу кажет. А как своего добился, так ку-ку… - добавил Мишка.
- А я так думаю, - встрял в разговор Поликарп Егорович. – Люди чести у нас перевелись. Позволили одному человеку перемутить всю страну. Власть-то ведь у нас, как ни крути, все равно незаконнорожденная. От большевистской-то она уже ничем не отличается. И те грабили страну, и эти грабят. Главного-то как-то спросили: «Как вы такой страной управляете?» А он ответил, мол, я и сам не знаю. Это ли не показатель! А мы с вами о какой-то деревне печемся, когда вся страна на лопатках лежит. Ведь кругом одно ничтожество, все из грязи да в князи вылезли. Им не управлять разумно, а царствовать хочется. А получше присмотришься и видишь, что король-то у нас голый: молодец против овец, а против молодца и сам овца. Ну, ничего, высшая справедливость их все равно достанет.
Мужики сидели за столом допоздна. Наболело ведь у всех. Все понимали, что идет тихая война, а у них, как в первые дни той великой войны, одна винтовка на двоих. Вдохновляло их только одно: вера в свое право и желание спасти Россию вместе с деревней.
Часть третья. Новоселье
В деревню Раиса Ивановна ехала в подавленном настроении. Хотя видимых причин для этого не было. Ведь она полностью доверяла своему мужу, зная, что он никогда не принимал необдуманных решений. И если уж что-то решал, то это было глубоко осознанный поступок, вызванный ни какими-то амбициями или бравадой, эмоциональным порывом, а тревожащими его душу обстоятельствами. Такие решения, да еще в столь зрелом возрасте, не возникают случайно, а растут в душе, как нарыв. Глядя в окно автомобиля, она не переставала волноваться: куда они едут, зачем и чем все это может закончиться. Рассматривая мелькавший за стеклом мелкий кустарник, она размышляла: «А может, муж и прав. Вокруг нас безрадостная пустая какая-то жизнь, которой управляют мелкие властелины, повелители и диктаторы. Они думают, что на чужом горе счастье свое могут построить. Терпеть-то их совсем уже нет сил». Заметив в зеркале заднего вида рассеянный вид и потухшие глаза супруги, Павел Михайлович осторожно поинтересовался:
- Чего кислая-то такая? Перемен боишься?
- Боюсь, - откровенно созналась та. – В деревне одна пьянь беспробудная. А те, кто трезвый, устали уже от безделья, не понимают, чего ждать от завтрашнего дня. Власть-то у нас дурная, пойдешь против нее, тут же получишь по затылку. Самодурство же кругом одно. Неужели ты этого не понимаешь?
- Понимаю. Но пойми и ты: может, все у нас так потому, что дитя хочет, а мать не разумеет.
- По-моему, все как раз наоборот: дитя разумеет, а мать не хочет. У нас же сейчас, как в той песне: «… все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, идут дела…» А на самом деле что? Люди уже сомневаются, что будут когда-то жить прилично, с чувством собственного достоинства. Основной-то принцип в жизни какой стал? Напомню, если забыл: «Разведи ближнего своего». Неужели не видно, что правители методично и настойчиво уничтожают свой народ. Не будешь же ты отрицать очевидное. Ведь всем же ясно, что над страной нависла диктатура. Мне всегда хочется закрыть уши, как только наши власти открывают рот.
- Почему?
- Да врут же все, - в сердцах ответила Раиса Ивановна. – Без всякого угрызения совести. Откуда только такие уроды берутся. А с деревней что сделали? Так и хочется им в рыло крикнуть: «Не злите нас, если бунта и крови не хотите».
- Похоже, что мы с тобой в этих вопросах ладить начинаем, - улыбнулся Павел Михайлович. – А я думал, что своего главного помощника теряю.
- Я не настолько глупа и стара, чтобы все происходящее мне нравилось. Но я ведь и другого боюсь, Паша, что ты один против всей своры идешь. А мне важно, чтобы за тобой шли одинаково мыслящие. Говорят, что мать дает человеку жизнь, а годы опыт. На него и надеюсь. Чего в своей жизни ты только не прошел?! И в контрразведке работал, и в Госплане тогдашнего СССР планы развития страны разрабатывал, и совхоз поднимал, и даже ставил на ноги фермерство в области. А книг тобой сколько написано, и все в основном о деревне. Но тогда, дорогой, твой труд был связан с созиданием. А сейчас другое. Сейчас, прежде чем что-то построить, надо антинародный режим разрушить. А это тебе не лекции читать или книги писать.
- Неужели ты думаешь, что я за вилы возьмусь или в партизаны пойду? Нам просвещение населения необходимо. Мы же ничего о себе не знаем. А нам в нос все время Западом тычут. Но нельзя же, моя хорошая, приспособить западный инструмент к совковому аппарату. У нас есть свое и не хуже западного.
А вообще, ты насчет переезда в деревню зря переживаешь. Если тебе вдруг не понравится или устанешь, то можешь в Москву вернуться. Будешь сыну по работе помогать и внука воспитывать, а я один среди пьяных мужиков и распутных баб останусь.
- А фигу с маком ты видел? – показывая мужу фигуру из трех пальцев, произнесла Раиса Ивановна. – Выходит, что ты у меня из той же колоды, что и все мужики – как только седина в бороду, то бес обязательно в ребро. Не выйдет, дорогой супруг. И с демонами, и с ангелами буду бороться. Имей в виду, если что-то такое замечу, то пощады тебе не будет. Я ведь и сама еще не настолько стара и дурна, чтобы быть незамеченной даже в этом прогнившем селе. И пусть побережется тот, кого это напрямую коснется. Идеей лучше своей займись, а не бабами. Если уж задумал большое дело, то прицеливаться нужно точно, наверняка знать, куда и во что бить.
Павел Михайлович изумился словам супруги:
- Чего несешь-то, ненаглядная? И не пила вроде, трезвая, а разум переклинило. Ну и бабы пошли: сначала «да здравствует!», а потом «долой!» А я еще и провиниться-то не успел. Голову, что ли, потеряла?
Раиса Ивановна ничего не ответила на слова мужа, а лишь слегка покраснев от гнева, продолжала смотреть на дорогу, чувствуя свою неправоту. Она хорошо понимала, что любые ссоры в семье начинаются с мелочей, а потому главное для нее сейчас – спокойствие. «Нет, - подумала она, - человек, который не умеет нападать, не сможет и защититься». И она, желая смягчить свои нападки, задала вопрос, который, знала она, наверняка не оставит мужа равнодушным:
- Паша, а анархия это хорошо или плохо?
- Знаю, почему ты задаешь такой вопрос, - совсем не удивился Павел Михайлович. – Президента нашего, наверное, слушала, когда он сказал, что сам знаком с трудами Бакунина и с его теорией, и что нам в России анархизм не нужен. А по-моему, прежде чем так отвечать, надо у народа спросить об этом. А так это пустые слова, больше от переоценки собственного величия. Власть-то у нас совершенно необразованная, больше на дворовую шпану похожая. Ты послушай, как они говорят: «… двоечку влепить…», « … в сортире мочить…», «… в дерьме по уши…».
А на твой вопрос так отвечу: спасти Россию и удержать ее от падения в пропасть только анархизму под силу. Суть-то ведь его в одном: обеспечить всему населению, без исключения, достойную и свободную жизнь. Прудон по глупости или по недоразумению определил как-то анархизм как безвластие. Отсюда все и пошло. А на самом деле анархизм не против всякой нормы государства вообще, а только против строго централизованного, авторитарного, чиновничье-бюрократического управления. В таком государстве управляют сверху и оно является орудием порабощения привилегированным меньшинством огромных масс трудящихся даже в самых демократических странах. А для анархизма идеалом является форма общества, организованного на началах самоуправления, автономии, свободной федерации индивидуумов, общин, провинций и наций. Это мир равенства и справедливости, мир социализма без эксплуатации. Если следовать анархизму, то мы придем к отмене рыночного, спекулятивного, частнособственнического производства и переходу к социализму без государства, о котором я тебе уже сказал.
А еще проще, то нам не диктаторы и правители с неограниченными полномочиями нужны, а толковые управленцы, работающие на общество по договору. Вот этого-то и боится наш президент, вот поэтому и не нужен ему анархизм. При этом строе у управленца не может быть личной выгоды, он должен проводить реформы для всех, а не для кучки лиц. А сейчас хоть нам и говорят, что у нас демократия, на самом деле – царство, при котором сильные становятся сильнее, а слабые – слабее. Выходит, что президента это устраивает.
- А меня это не устраивает, - с улыбкой перебила мужа Раиса Ивановна, - поэтому я и еду за тобой, как княгиня Трубецкая на каторгу. Дом-то хоть хороший получился после ремонта? А то ведь сейчас у строителей как бывает: делается все вроде правильно, а получается все равно не так.
- Поликарп с сыновьями делал, а он мужик с головой и с руками, - ответил Павел Михайлович. – Этот на совесть делает. Его слово дорогого стоит, у него правда жизни другая.
- Ну-ну, посмотрим. Сказать-то всегда легко…
Павел Михайлович с тревогой посмотрел на жену:
- Да что с тобой? Еще дома не видела, а уже вся кипишь, недоверием полна. Приедем – увидишь, тогда и судить будешь. А я думаю, что в этом доме ты с удовольствием будешь нянчиться с внуком. И не переживай: каков хозяин – таков и дом будет. Егорыч не подведет, он не халтурщик, а мастер.
Когда машина подъехала к дому, Раиса Ивановна испытала шок. На месте старого, простоявшего не один десяток лет дома красовался великолепный особняк, обшитый вагонкой и выкрашенный светлой краской. Крыльца на старом месте не было. Вместе него к дому была пристроена остекленная веранда, на которую вело множество ступенек.
- Этого не может быть, - только и смогла произнести Раиса Ивановна. – А мне почему-то казалось, что привести в порядок дом – невыполнимая задача. Ну вы и молодцы.
Поликарп Егорович, который по-соседски пришел встретить хозяев отремонтированного им дома, был доволен похвалой:
- Молодцы поздно ложатся и рано встают, Раиса Ивановна. Да и обычное это для нас дело, не за свое не возьмемся. Вот такая у нас канитель, уважаемая хозяйка. Вы лучше в дом заходите, посмотрите, что мы там сделали. Что не понравится – поправим. Для нас это плевое дело. Одно могу сказать точно: стыдиться за свою работу нам не придется. У нас ведь какой принцип-то в жизни – «Верь в себя и все получится». А что это означает? Это означает то, что на молоко себе мы и сами как-нибудь заработаем. Сердце наше бьется за деревню. Вот если бы оно у у всех так болело за село, тогда все бы было здесь по-другому. А нас больше привыкли пороть, чем хвалить. А кто им дал такое право? По их же вине мы и живем не так, как хотелось бы.
Послушавшись совета Егорыча, Раиса Ивановна пошла в дом. Вышла на крыльцо довольная.
- Такого я даже не ожидала, - с улыбкой сказала она мужу и Поликарпу. – Все по мне и даже лучше. Спасибо тебе, Поликарп, век тебе благодарна буду. Всю жизнь о таком доме мечтала. Теперь даже и не верится, что я тут жить буду.
- Да чего там, Ивановна, сегодня мы вам помогли, завтра – вы нам. По нашей-то жизни так и должно быть. А пока что под каждой крышей свои мыши. Нехорошо это. Ну, ничего, потерпим. Когда-нибудь и последние станут первыми, - с надеждой произнес Егорыч. – А Иван-то где ваш? Почему не приехал? – поинтересовался он.
- Завтра с сыном приедет, - тяжело вздохнув, ответила Раиса Ивановна.
- Обособленно живет, значит? – уточнил Поликарп.
- Да нет, с нами. Помогаем, как можем, пока сил хватает. О новой подруге жизни и слышать не хочет, всего себя сыну отдает. Ворчит на нас с Павлом, когда мы вмешиваемся в воспитание. А у меня сердце болит, когда я на них с мальчиком смотрю. Мужик молодой еще, а бабами совсем не интересуется. А внук у нас замечательный, самостоятельный.
- Не переживай, Ивановна. Просто не смололи той муки для него, из которой можно испечь семейный пирог. Оттает когда-нибудь он, найдет для себя вторую половинку, просто для него время еще не пришло, – Поликарп Егорович задумался немного, а потом, что-то вспомнив, сказал: - Совсем забыл, старый дурак. Мы же тебе и огород привели в порядок и даже кое-что посадили. Подумали, что посевную вы все равно пропустите, а огород запускать жалко. А как в деревне без огорода-то? Парни мои перекопали, а Аленка, дочка, все посадила. Сейчас я ее позову, она тебе и покажет, что и где растет.
Раиса Ивановна тут же сорвалась с места, вошла в огород , да так и замерла. Все там было очищено от прошлогодней травы, по-хозяйски ровно вскопаны грядки. Кое-где уже появились всходы. Раиса Ивановна была поражена и даже не смогла сразу поблагодарить соседа за его труды. И лишь спустя какое-то время тихо произнесла:
- Чем я обязана тебе, благодетель мой? Ведь это адский труд, и как вы только все успели: и дом отремонтировать, и даже огород засадить?! Я–то уж думала, что с огородом моим покончено, нам с Пашей его не осилить. А тут такой подарок…
- Ничем не обязана, Ивановна, - с достоинством ответил Егорыч, - Павел Михайлович давно за все расплатился. Даже больше дал, чем нужно. Но лишнее я ему вернул, ибо беру только за свой труд, потому что понимаю, что скупость начинается там, где кончается бедность. А деньги? Да ну их. Простая-то, обычная жизнь намного легче и спокойнее. От денег-то одна головная боль и аритмия сердца. Дружеские отношения дороже стоят. Здесь у нас пенсия-то хоть и мала, но с огородом прожить можно, – Поликарп замолчал, подошел к окну своего дома и позвал: - Аленушка, выгляни в окошко, разговор есть.
Окно соседского дома распахнулось и оттуда показалось милое девичье лицо. Раиса Ивановна невольно залюбовалась красотой девушки, добрая улыбка и открытый взгляд пленили ее. Неужели это та босоногая девчушка, которую она видела несколько лет назад. Как же она изменилась! Когда-то была гадким утенком, на которого никто не обращал внимания. А теперь? Просто прекрасный лебедь. Естественно, женщина тут же подумала об Иване.
- Здравствуйте, Раиса Ивановна, - произнесла девушка, - с новосельем вас. Будет время, заходите к нам в гости. Мы всегда рады будем. Что ты хотел-то, пап? – обратилась она к отцу.
- Выйди к нам сюда, покажи Раисе Ивановне, что ты в огороде посадила, – попросил девушку Поликарп. - Вот познакомься, соседушка, дочка это моя, ты ведь ее маленькой помнишь, а сейчас видишь, какая она стала…Красивая она у меня, замуж уж ей пора, а вот пары себе никак не найдет, не выходит у нее счастья-то. Одного молю у бога: выдать ее за хорошего человека и умереть спокойным.
- Неужели в селе нет приличных парней для нее, Поликарп Егорович?
- Нет, голубушка, нет. Все бесхарактерные какие-то, женоподобные, ни уверенности в себе, ни мужественности. Сейчас мужики все больше на кошелек женщины смотрят, чем на ее душу. Разве ж это мужики? Срамота одна.
Поговорить им больше не пришлось, потому что во двор вышла Алена, при которой вести такие разговоры было ни к чему.
- Здравствуйте еще раз, Раиса Ивановна, - сказала девушка. – А мы вас заждались, сомневались, приедете ли.
- Здравствуй, моя хорошая, - растроганно произнесла Раиса Ивановна. – А выросла-то как! Сразу даже и не узнать. Совсем уж невеста, и жених, поди, есть?
- Нет у меня никого, - засмущалась Алена. – С отцом вдвоем живем. Да я уж и привыкла к одиночеству. Лучше так, чем с кем-нибудь по ошибке всю жизнь мучиться.
- Все у тебя, доченька, сладится, - погладив девушку по щеке, проговорила женщина. – Выбирай только себе любимого не по силе страсти, а по его прочности и верности. В этом-то и есть наше счастье женское. Больше делам верь, а не словам клятвенным. Ну, ладно. Давай показывай, что тут ты мне посадила, молодец такая.
- Ты о нашей тайне ничего не рассказывал Раисе? – спросил Поликарп Павла Михайловича, когда женщины удалились в другой конец огорода.
- Нет, а что?
- Боюсь, как бы она нам все не испортила. Бабы же тайны хранить не умеют. Ляпнет что-нибудь раньше времени, и тогда каюк нашему замыслу. Не дай бог, она сейчас начнет сватать Аленку за Ивана… Тогда неизвестно чем все закончится. Тут надо по-умному все как-то сделать, надо такой камуфляж навести, чтобы никто ни о чем не догадался. Почему предупреждаю-то? По-моему, Аленка жене твоей понравилась. Предупреди ее о нашем с тобой разговоре, чтобы раньше времени рта не раскрывала. Девка-то моя строптивая, если догадается о наших происках, с крючка сорваться может.
- Понял, учту. А теперь у меня к тебе предложение – давай соберем стол во дворе, пригласим всех строителей и отметим завершение стройки и наше новоселье. Долг-то платежом красен.
- О долге забудь, а посидеть – посидим, конечно. Стол собрать Раисе Аленка поможет. Пусть пообщаются поближе. Думаю, поговорить у них найдется о чем. Ты тут бабам скажи о застолье, а я пойду за работниками сбегаю. Думаю, что все придут, никто не откажется.
Когда Павел Михайлович сообщил жене о предстоящем мероприятии, та возражать не стала. Аленка с радостью согласилась помочь ей. Работа закипела, и через час-другой все уже сидели за накрытыми столами. Только Аленки не было, потому что не любила она такие мероприятия.
Первым произнес тост хозяин дома. Поднявшись из-за стола, он сказал:
- Давайте выпьем за качественную работу, которую вы выполнили. Вы даже представить не можете мою благодарность, а уж как жене моей смогли угодить, и словами не выскажешь. Дом действительно сказочным получился, в нем и тепло, и вода есть, кухня с верандой и даже погреб. Мы искренне вам благодарны, мужики, и вашу доброту не забудем. За ваше уважение к нам и к работе. Павел Михайлович поднял рюмку повыше и залпом осушил ее.
После выпитого все дружно заговорили.
- Скажи нам, Михалыч, - начал Ленька Кривой, пытаясь вилкой зацепить в тарелке селедку, - теперешняя власть долго продержится? Не понимает народ, к чему мы в конце концов придем с таким руководством.
Павел Михайлович улыбнулся в ответ:
- И вас, значит, за живое задело? А сколько продержится, сказать не могу, от вас все зависит. Пока у нас мало людей, готовых защищать слабых от сильных, и тем более тех, кто готов броситься на амбразуру. А режим меняется только под угрозой силы, причем хорошо организованной. А пока что и отзывчивость, на беду, у общества низкая. Народ-то вот у нас вроде и есть, а вот нации нету. Да и элита не связывает свое будущее с Россией. Но свою судьбу нам самим надо решать. Любить можно только свою свободу, а не свободу своего барина. Тогда и не будешь его холопом. А когда действуют по принципу: сила есть – ума не надо, то и ответ должен быть равноценным.
- Воевать, значит, придется? – поинтересовался Ленька.
- Не знаю, не хотелось бы. Но противостоять великому злу необходимо. Наша проблема – это трусость. Отсюда и все наши беды. Ну а если бунт и будет, то по причине того, что накипело, ох, накипело, выше крыши. На этой войне в плен брать не будут. Всю дрянь выметут подчистую.
- Вот мы с тобой, Паша, дети войны, - вступил в разговор Поликарп Егорович. – Все видели: и голод, и разруху, и нищету поголовную. Но нам все говорили: «Наше богатство – земля». Я уж не говорю о нефти и газе. Словом, все было колхозное, все было мое. А сейчас что происходит? А я скажу. Мозги они нам хорошо парят. Государство имеет с гулькин хрен в акциях сырьевых компаний, а владеет ими кучка прохвостов. Хотя на весь мир вопят, что газ – национальное достояние. А про нацию-то и забыли.
В разные времена и в разных странах законы обычно складывались на обычаях, на традициях, на основе божественной справедливости, на твердых нравственных принципах. А у нас на чем? На умозрении отдельных лиц с сомнительным образованием. Потому и законы наши, что дышло. Причем многое делается тайно, за нашей спиной, и якобы для нашей же лучшей жизни.
- Ты умный человек, Егорыч, и должен понимать, что закон у нас стал не средством справедливости, а средством давления на нас. А все почему? Да потому, что власть все больше и больше становится независимой от народа. Наша власть стала для нас обыкновенным насилием, а вовсе не авторитетом. Да и что это за правители, если работают в России, а живут за границей. Здесь страшно стало жить, ведь совесть продается кусками. Обидно, что у нас прекрасная, но раненая страна. Нам действительно надо что-то делать и перестать бояться.
- А скажи нам, Павел Михайлович, - вдруг обратился к хозяину дома Петр, сын Поликарпа, - все у нас болтают о свободе, равенстве и справедливости. Но ведь это же брехня. Ничего подобного я не вижу. Кругом одни преступники. Под этими лозунгами у нас упорно насаждается тоталитаризм. А когда мы что-то теряем, они удачно что-то находят. А говорят-то как пышно, просто заслушаешься и поверишь. Вот посмотри на наше хозяйство, оно полностью разрушено, мы уже давно не пашем и не сеем, коров не содержим. А жить надо. Как нам-то быть?
- Сложный ты вопрос мне задал, Петя. Но я тебе на него отвечу. Давай порассуждаем. Сейчас главное – найти врача, который бы поставил, так скажем, правильный диагноз нашей болезни и ее вылечил. И ему, врачу этому, есть над чем поработать. По моему мнению, нация, не уважающая старость и детство, обречена на вымирание. Происходит это потому, что у нас нет своей формы самоуправления на основе взаимных соглашений. Штампы нам явно не подходят. Уж если мы принимаем законы, то они должны служить обществу, то есть нам. А по сути своей общество должно противостоять государству, а высшее лицо государства обязано заключить договор с нацией, как это сделал в свое время Рузвельт. Надо иметь в виду, что каждая нация должна строить свой дом, за границей мы всего лишь в гостях. И в свое дело надо верить. Без веры у нас нет возможности спастись. Единственное, что меня беспокоит, так то, что в России-то по-хорошему никогда ничего не получается. Без шипов у нас не встретишь роз. Мирно и бескровно порядка у нас не навести.
Поэтому я и не хочу революции, хотя о ней и мечтаю. Кому нужна победа, после которой похороны. Чтобы решить проблему с властью, я думаю, надо собрать народный форум без действующих ветвей власти, элиты и партий, которые себя замарали коррупцией и нечистоплотностью, корыстью и прочей гадостью. Все встанем в один ряд и разом прогоним всех жуликов и воров поганой метлой без жалости. Пусть почувствуют, как кусать руку дающему и уничтожать свой народ, если уж никакой ответственности за свои поступки не несут. Бандитский произвол может остановить только народная воля. А дальше будем строить свой дом без оглядки на чужое мнение.
- А с президентом-то как быть? – поинтересовался Мишка.
- А президент нам не нужен. Хватит с нас императоров, царей, генсеков и вельмож. Экономикой должно управлять народное правительство, права которого будут определены договором с обществом, нарушение которого – смерти подобно. – Павел Михайлович замолчал, заметив, что Раиса Ивановна поднялась из-за стола и направилась к выходу со двора. – Ты куда пошла-то? – спросил он. – Разговор наш не нравится?
- Нравится, вообще все нравится. Только вот о девчонке все позабыли, голодная небось сидит. Да и с вами она за один стол не сядет, ваши пьяные разговоры слушать не будет. Пойду возьму чего-нибудь вкусненького и ей отнесу. Анархисты вы хреновы.
- А вот это уж ты зря про анархистов, - слегка возмутился Павел Михайлович. – За свободу, равенство и справедливость эти люди в Петропавловской крепости сидели, в Сибири гнили, в эмиграции международное товарищество рабочих создавали, хоть дворянами и князьями были. А какие порядочные интеллигентные люди из их среды вышли. И победить-то в семнадцатом году должны были не большевики, а анархисты. Но что-то у них сорвалось. А большевики их всех по тюрьмам рассовали, хотя их теорию по полной использовали. Сам Ленин советовал взять у них все самое хорошее. Вот они и взяли. А мы что взамен получили? Теоретики-то анархизма тоже коммунизм хотели построить, только не государственный, как большевики, а коммунизм свободных людей. А это большая разница. Власть-то, согласно анархизму, не партиям должна принадлежать, а народу, который строил свой дом на основе свободы, равенства и справедливости, путем соглашений, всеми признанных. Так бы все и было, но что-то пошло не так.
- Красиво все, конечно, и заманчиво, но сейчас-то что сравнивать. Тогда Россия хоть как-то развивалась. А теперь полный ступор, никакого движения. Чтобы власть к этому подтолкнуть, похоже, нужен броневик. Или мы ошиблись, поверив им? Без нас они теперь все решают и живут нашим трудом. Я почему-то в этот режим не верю совсем. У нас сейчас уголовные дела быстрее растут, чем вся экономика. Жить-то стало хуже, народ озлобился. Когда же я-то со своей семьей жить буду хорошо? Я, именно я, кому принадлежит часть природных ресурсов, а не кучка людишек у кормушки с нефтью и газом. Мне ведь под пятьдесят, - горячо произнес Поликарп Егорович.
- Да нет уже у нас никакой экономики, Поликарп. Мы живем сейчас как в сказке про Колобка: по сусекам поскребем, по амбарам пометем. Цены, тарифы, услуги – все растет не по дням, а по часам. Да и слишком дорого обходятся нам зарубежные вояжи чиновников, их необдуманные решения, яхты, всевозможные саммиты и прочая, прочая. При таких условиях о какой экономике говорить можно. Предприятия наши все стоят или на ладан дышат. А безработных сколько? И это при наших-то богатствах и просторах? А бизнес развивается на правах силы, поскольку произошло сращивание преступности с властью. Сейчас рейдерские захваты – плевое дело, поскольку все это делается при попустительстве правоохранительных органов и под руководством местных князьков-руководителей. С такой властью, дорогой мой, каши не сваришь. И власть эту надо просто демонтировать. Ничего, скоро придет и наше время. Надо просто самоорганизоваться. Вот за это предлагаю и выпить.
Все дружно наполнили рюмки. И какое-то время за столом слышен был лишь стук вилок о тарелки и тихий звон стаканов. Однако через какое-то время разговор опять вернулся в прежнее русло.
- А скажи, Михалыч, примеры такой самоорганизации есть, или это только твои предположения? – задал очередной вопрос Ленька.
- Есть, конечно, и немало, - не задумываясь, ответил Павел Михайлович.
- Что и в нашей стране есть такие примеры? При такой-то системе, когда власть с народом разговаривать не хочет?
- Даже при такой системе, Леня. А в этом случае она особенно нужна. Нам только не нужны народные фронты и ополчения всякие, ибо цель их одна – захват власти. Но есть много других форм народной самоорганизации, которые вызывают уважение. Они, как правило, энтузиастами создаются, которым судьба страны не безразлична. Но есть и такие, которые под крышей власти обосновались, чтобы крылышки свои не обжечь. Но мне больше нравятся общества, созданные в свое время в дореволюционной России. Вот как работал, например, Попечительский комитет о бедных. Выдавал постоянные и временные пособия нуждающимся, подыскивал им работу, учреждал магазины и мастерские для женского труда, обеспечивал бесплатными квартирами нуждающихся, устраивал малолетних сирот и детей бедняков в школы, которые сам же и учреждал. Кроме того, и про лечение больных не было забыто. Выдавались медицинские пособия для бедняков, медикаменты, для них организовывалась работа аптек, где лекарства необходимые можно было получить даже бесплатно. И, что особенно важно, комитет оказывал всякого рода помощь не только тем, кто к ним обращался, но его члены и сами отыскивали тех, кто в них нуждался. Даже тех, кто стыдился просить о помощи. Да, да, были и такие в те времена.
А вот другой пример. Он касался квартиронанимателей. В его задачи входило принимать меры против незаконного чрезмерного повышения цен на квартиры, защищать интересы квартиросъемщиков перед правительственными и общественными учреждениями, всеми способами бороться с квартирным кризисом, оказывать материальную помощь при оплате квартиры. Члены комитета отыскивали для своих подопечных квартиры подешевле, на свои средства строили дома для бедняков, открывали кооперативные лавки, ведали вопросами общественно-правовой жизни.
А что мы сейчас имеем? Управляющие компании, на которых пробы негде ставит, которые всеми доступными средствами стараются обобрать жильцов
В те времена общественность, как правило, самоорганизовывалась по профессиональному и территориальному принципу. Так, в союзы объединялись учителя, занятые частным трудом, квартиронаниматели, врачи и медицинский персонал, учащиеся и прочие. И цель у них была одна – помогать нуждающимся и развивать свое профессиональное дело. Так раньше было, при царе-батюшке. А сейчас что? Спекулятивный рынок и море слез в условиях демократического общества и при гениальном президенте.
Мужики, сидящие за столом, ухмыльнулись.
- Ну насмешил, Михайлович, - прыснул со смеху Поликарп Егорович. – Политик-одиночка, всезнайка, к тому же. Если его вылизали и отшлифовали, как поп-звезду, так, значит, сразу умным стал. Да у него самомнения выше крыши. Да и нечестно к власти пришел. Еще не начали играть, а победитель уже известен. Переубедить его невозможно. Он считает себя самодостаточным и в подсказках не нуждается. Ведет себя так, словно чувствует свое превосходство над всем миром. Может, от него у нас все беды? Потому так и живем – делай всяк что хочет. Неужели они этого не понимают?
- Да куда им с такой-то совестью? – прервал монолог Поликарпа Егоровича Петька. – На митингах, посмотрите, что делается. Полицейских больше, чем самих митингующих. Ведь верно же говорят, что не рой другому яму, сам в нее угодить можешь. Всем им хорошая встряска нужна. Кстати, ты, Михалыч, как к митингам относишься?
- К митингам? - переспросил Павел Михайлович в раздумьях. – Да все это мертвому припарка. Скорей всего, нам нужен новый Нюрнбергский процесс. Должно же в конце концов это безобразие кончиться. И митинги тут вряд ли помогут. Митинги – это так, сиюминутное воздействие на власть, после которого нар на всех не хватает. Пустое это все, нерезультативное. После этих выступлений богатые все равно не будут кормить бедных и бандитский беспредел не кончится. А с бандитами не договариваются, их просто уничтожают. Я вот еще чего боюсь: как бы власть не спровоцировала поджог Кремля или белого дома, чтобы потом все свалить на оппозицию, и тем самым появится возможность легально с нею расправиться. В нашей жизни и такое возможно. В такой ситуации всего можно ожидать.
В этот момент во двор вернулась Раиса Ивановна. Посмотрев на мужиков, которые даже не думали расходиться по домам, она строго спросила:
- Вы что, мужики, до утра здесь заседать собрались, баланду травить? Ночь уже на дворе, а мне еще посуду надо убрать и помыть. Закругляйтесь-ка и по домам. Многих, наверное, жены заждались, невесть что могут подумать. А дочка у тебя, Поликарп, замечательная, - подсела она к соседу. – Симпатичная очень, бриллиант, а не девочка. Смотри не проспи и не пропей красавицу, а то охотников до нее, наверное, навалом.
Поликарп расцвел улыбкой и с гордостью произнес:
- Вся в меня пошла, глупостей не позволяет. И бережем мы ее всей семьей. Детей-то у меня, кроме нее, знаешь, сколько? А с внуками еще больше. Кто попробует ее обидеть – всю жизнь жалеть будет. Поэтому никто и не идет с ней на контакт, все развернуты в другую сторону.
- Смотри, Егорыч, стрелы любви – стрелы огненные.
- Да я за нее спокоен, Ивановна. Она не из тех, у кого ноги, как провода оголены до самой розетки. Все у нас путем будет, не сомневаюсь. При мне на сладенькое ее не потянет, - беспечно махнул рукой Егорыч.
- Дай бог, чтобы так и было, Егорыч. А теперь давайте-ка все по домам, спать пора. А то нам завтра еще сына с внуком встречать, подготовиться так-то надо.
Иван приехал рано утром. С трудом узнал свое жилище – вместо старенького домишка стоял вполне добротный, радующий свежей краской пятистенок. Он знал, что отец собирался привести дом в порядок, но такого увидеть не ожидал. «Рублевка в захолустье», - подумал он, обходя автомобиль. Он открыл заднюю дверь и достал из детского кресла сынишку. На шум подъехавшего автомобиля из дома вышла Раиса Ивановна.
- Приехали, родненькие мои, - на ходу запричитала она, - а мы вас позднее ждали. Вертолетик ты мой, красулюшка, - подхватив внука на руки, заворковала она. – Как же я по тебе соскучилась.
- Да хватит тебе, мам, тискать его, - ревниво сказал Иван. – Лучше покорми его и переодень, а то жарко становится. А я пока багаж из машины достану. Подняв тяжеленные сумки, Иван шагнул в дом. В комнатах Ивану тоже все понравилось. Выглянув в окно, которое выходило в огород возле дома, он удивился, увидев засаженные грядки.
- Когда успели-то? – спросил он, кивнув головой в сторону огорода. – Кто копал и сажал, ведь вам-то это не по силам?
- Копали сыновья соседа, Поликарпа Егоровича, а сажала его дочь Аленка, - ответила Раиса Ивановна.
- Это та босоногая, с косичками?
- С косичками, босоногая, - загадочно произнесла Раиса Ивановна. – Да она давно невеста уже. Красавица, к тому же. В местной школе преподает.
- Что и жених есть? А может, я его знаю?
- Вот уж этого не могу сказать, мне об этом не докладывали. Одно знаю: отец от ее женихов, как от мух, отбивается. Бережет для кого-то, а для кого – черт его знает.
Пока Раиса Ивановна с сыном осматривали огород, маленький Сашка самостоятельно осваивал дворовую территорию. Первыми его внимание привлекли куры, гуляющие в загоне соседнего дома. Он хотел бросить им кусочек черного хлеба, но не успел: подбежавшая пеструшка вместо хлеба клюнула его в палец. Поначалу малец скуксился, видимо, собираясь зареветь, но передумал. Вытерев палец о траву, попробовал поменять тактику. Быстренько подбежав к другому концу загона, он просунул хлеб в ту часть заборчика, где кур еще не было. Так он и перебегал из конца в конец, пока это занятие ему не надоело. Подумав немного, он направился во двор Поликарпа Егоровича, усаженный цветочными клумбами. Они-то и привлекли внимание маленького Саши. Сорвав один цветок, он уселся, разглядывая его, на стоящую у крылечка скамейку.
В это время на крыльцо вышла Аленка. Сашка подошел к ней и протянул цветок, дескать, бери, это тебе.
- Тебе цветы нравятся? – наклонившись к ребенку, спросила девушка. – Пойдем их вместе рвать. Наберем букет для твоей бабушки, она обрадуется, - взяв мальчика за руку, она подвела его к клумбе.
Набрав вместе целый букет, Аленка протянула его Саше:
- Отнеси бабушке в подарок.
- Нет, - неожиданно заупрямился мальчик, - это твои цветы, пойдем вместе. Взяв девушку за руку, он повел ее к себе во двор.
Раиса Ивановна сидела в тенечке на крыльце дома.
- Познакомились, значит, - произнесла она, увидев Аленку и Сашу. – А цветы где взяли?
- На клумбе собрали, - ответила девушка. – Сам малыш нести вам не захотел. Меня на помощь позвал.
- Ну это правильно. Умный мальчик. Если чего захочет – добьется обязательно. И в кого он такой, не пойму.
- А можно я с ним по селу погуляю? Домашних животных ему покажу, со школой познакомлю, на речку сходим. Пусть знакомится с деревенской жизнью.
- Прогуляйся, конечно, если тебе это не в тягость, - ответила Раиса Ивановна. – Я сама хотела с ним пройтись, но дел много скопилось. Поэтому в другой раз с ним погуляю. А ты, я смотрю, ему понравилась. Не с каждым человеком он так быстро общий язык находит. Чудо какое-то, что ты его зацепила, голубушка. Это редко кому удается.
- Хорошенький у вас внук. Так и хочется потискать его. И рожица просто прелесть.
- Тискай сколько угодно, он это любит. Ну уж если привяжется к тебе – водой не отольешь.
Аленка с Сашей ушли со двора, а Раиса Ивановна отправилась готовить на всех обед.
- Мам, а Сашка-то где? – тревожно спросил вернувшийся из огорода Иван. – Во дворе его нет. Я думал он с тобой. Где ж мне его теперь искать?
- Не переживай, его соседка наша, Аленка, по селу повела знакомиться с местными достопримечательностями. Она все ж таки учительница, знает, как с малышами обращаться. Приведет в целости и сохранности.
- Я, мам, пожалуй, пойду их поищу, - собрался было Иван, но тут услышал из открытого окна голос соседа.
- Ты крепко занят, сынок? – спросил Поликарп Егорович после того, как Иван с ним поздоровался.
- А что, дядя Поликарп? Помочь чем-нибудь надо?
- Да неудобно мне тебя просить, но позарез надо. Отец твой мне тут кучу денег отвалил за ремонт дома, а я не знаю, что мне с ними делать. Хотя хотелка у меня одна есть. Давно хочу дочке платье купить и туфли хорошие. В деревне-то у нас нет, а в городе купить можно. Вот и хочу тебя попросить, чтобы свозил ее в город. Пусть по магазинам походит, выберет себе что-нибудь сногсшибательное, по последней моде, чтобы все девки завидовали. Одна она со мной живет, вот и угодить ей очень хочется. Ты не переживай, я за бензин заплачу.
- Обижаешь, дядя Поликарп, я мзды не беру, тем более с хорошего человека. Конечно, съездим, а когда надо-то?
- Да хоть завтра. Для меня чем быстрей, тем лучше. Только уж постарайся, сынок. До новой-то покупки я, может статься, и не доживу. Жизнь-то, видишь, у нас какая. Сумасшествие какое-то, а не жизнь. Пропади бы оно все пропадом. Мы здесь как ежики, которые плачут, колются, но продолжают жрать кактус.
Иван улыбнулся и произнес:
- По этому вопросу, Поликарп Егорович, вам лучше с моим отцом поговорить. Меня другая проблема волнует – сына порядочным мужиком воспитать.
- Да все у тебя нормально будет, Ваня. Женишься на девочке из детдома и она наведет порядок в твоей пока холостяцкой жизни. Для таких девиц ты, как подарок будешь, а они умеют это ценить.
Иван усмехнулся, махнул рукой и сказал:
- Завтра часиков в десять поедем в город. Заведу машину и буду ждать возле вашего дома, пусть выходит.
Алена вернулась с Сашей домой часа через три. Когда они вошли во двор, их встретил Иван. Увидев симпатичную девушку, о чем-то весело болтающую с его сыном, сердце мужчины дрогнуло. Не мог он себе и представить, что из долговязой голенастой девчонки вырастет такая красавица, которая при желании любого с ума свести сможет. Потеряв дар речи, Иван стоял посреди двора.
- Не признал меня, вижу, Ваня, - смущенно улыбнулась девушка, глядя на него светлыми, широко распахнутыми глазами. – А я тебя сразу узнала, хоть ты и возмужал, и в плечах раздался.
- Не признал, это точно, - с трудом подбирая слова, ответил Иван. – Здорово ты изменилась, совершенно другой стала. Даже не верится, что такое может быть.
- А мы с Сашей по нашему Арбату прогулялись, на речке были. Я его даже искупала немножко. Совершенно не боится воды. За ним только глаз да глаз нужен. Забирай своего красавца, его накормить надо, похоже, проголодался.
Выпустив руку мальчика, она тихонько подтолкнула его к отцу, а сама повернулась, чтобы уйти домой, но ее остановил Иван:
- Подожди, Алена, разговор есть. Отец твой попросил меня завтра тебя в город подвезти. Чтобы ты купила себе платье и обувь. Завтра с утра я тебя у ворот ваших ждать буду. Не опаздывай только.
- Хорошо, - невозмутимо ответила девушка, - в город так в город. У меня сейчас каникулы, так что дел особенных нет никаких. Сам только не проспи, - предупредила она и пошла со двора.
Иван взял сына за руку и повел в дом. Пока Раиса Ивановна накрывала на стол, он нервно кружил вокруг нее, наконец, не выдержал и спросил:
- Мам, ты видела, какая у Поликарпа Егоровича дочь выросла.
- Ну, видела, и что?
- Красивая, правда?
- Конечно, не чета твоей женушке бывшей. Эта и добрая, и отзывчивая, таких теперь редко встретишь. А ты чего спросил-то? Понравилась, что ли?
На вопрос матери Иван ничего не ответил, только попросил:
- Пригляди завтра за Сашей. Поликарп попросил с Аленкой в город съездить, обновки она себе какие-то купить хотела. Поэтому меня, возможно, долго не будет.
- Конечно, присмотрим с дедом. Только не вздумай девчонку обидеть, уши оторву.
Иван пропустил угрозы матери мимо ушей. Усевшись за стол, он придвинул к себе тарелку супа и усердно заработал ложкой. Раиса Ивановна поняла, что ее сын влюбился в Аленку, и у нее отлегло от сердца. «Неужто чудо свершилось? – подумала она. – Дай только бог, чтобы любовь взаимная была. Негоже когда один любит, а другой позволяет себя любить. Такие связи, как правило, долго не держатся, а с треском лопаются. Однажды с моим сыном уже такое было, не хотелось бы, чтобы все повторилось снова».
Утром Иван с Аленой уехали в город. В село они вернулись только вечером, радостные и счастливые, словно миллион в лотерею выиграли. Выйдя из машины, Аленка позвала Раису Ивановну к себе:
- Тетя Рая, пойдемте, пожалуйста, к нам в дом, я хочу обновками похвастаться. Ведь, кроме вас, их по достоинству никто не оценит. Объехали все магазины в городе, все перемерили. На нас даже продавцы ворчать стали. А нам-то до них какое дело – я платье хотела, чтобы по моде и все завидовали. В одном только магазине нашли, что мне хотелось. И то с витрины с манекена сняли. Ваня настоял, а так бы и не продали.
Счастливая, она быстро пошла в дом, увлекая за собой Раису Ивановну. Когда она вышла в новом платье и туфлях на высоком каблуке, распустив волосы, в комнату, Раиса Ивановна просто в ступор встала от восхищения. Одно только и смогла произнести:
- Принцесса, деревенская красавица. Тебе замуж пора, милая. Молодость-то быстро проходит, пользуйся своей красотой сейчас – она ведь, как и наша жизнь, промелькнет, не остановишь. Я в молодости тоже ничего себе была, привлекательная. А теперь посмотри, что осталось?!
- Зря вы так, тетя Рая, очень даже хорошо выглядите, - ответила девушка.
- Не льсти мне, Аленушка. Такова уж наша природа, никуда от нее не уйдешь А про обновки скажу: все тебе идет, все к лицу, все выше похвал.
- Но я вам еще не все показала. Мне Ваня цепочку и и сережки подарил. Сказал, что с ними я наряднее выгляжу. Но я их пока не надела, хотела спросить, можно ли мне ими пользоваться?
- Это ж подарок, глупая. Не только можно, но и нужно.
- Тогда я совсем счастливая, - произнесла Аленка и порывисто обняла Раису Ивановну.
Иван с сыном пробыли в деревне около месяца, и все это время Аленка была с ними. Они вместе ходили гулять, на речку купаться и загорать, ловили рыбу с лодки. Все были довольны, и родители в том числе. Веселится молодежь, что в этом плохого?
Однажды вечером Иван пришел не один, а вместе с Аленкой. Взяв девушку за руку, он объявил родителям:
- Мам и пап, мы пожениться решили. Что вы на это скажете?
- Бог вам в помощь, дети мои, - растроганно произнесла Раиса Ивановна. – Пусть с вами всегда будут вера, надежда, любовь. Любите друг друга, ибо это самая величайшая радость на свете.
- А отец-то твой, Алена, знает об этом? – спросил вдруг Павел Михайлович.
- Он догадывается, но мы сейчас скажем ему наверняка. Правда, Иван? – доверчиво спросила девушка, повернувшись к парню.
- А потом что намерены делать? – снова спросил Павел Михайлович.
- Мы в Москву, пап, поедем, - ответил Иван. – Нам надо подать заявление в загс, а потом проведем время на подмосковной даче. Когда расписываться будем, мы вам сообщим. Сашку с собой заберем, чтоб вам не мешал.
- Ладно, действуйте, - согласился Павел Михайлович. – Если у Поликарпа Егоровича возражений не будет, то обо всем остальном мы с ним и без вас договоримся. А когда, кстати, уезжать собираетесь?
- Завтра, пап. Хочу Аленке Москву показать, она там еще ни разу не была. А потом на дачу.
- Ну и бог вам в помощь. Если хотите знать, то мы с матерью счастливы от вашего решения. Запомните только: человек в одиночестве не может быть счастлив, счастье есть дело двоих.
Свадьбу справляли в Москве, в ресторане, который находился рядом с домом Павла Михайловича. Гостей понаехало – прорва. Раиса Ивановна, однако, разместила всех: и у себя дома, и по всем своим подругам. Все присутствующие хвалили невесту, часть похвал досталась и Ивану, в основном за его мужество быть долгое время отцом-одиночкой. Все было по справедливости, и никто не в обиде. Главное у молодоженов было впереди. Важно, чтоб души их и разум пребывали в покое. На что все и надеялись.
Часть четвертая. Объединение
К деревенской жизни Раиса Ивановна привыкла быстро. Все ее здесь устраивало. И особенно люди, к которым она испытывала глубокое уважение. Да и как их было ни уважать, если они трудились с утра до вечера в адских условиях. А дома скромный быт без элементарных удобств, полный дом детей. Вся жизнь с надеждой на бога и на русское авось. Крепкие эти люди деревенские. Всю жизнь с природой один на один.
В последние годы, правда, сломалась деревня, потеряла былую привлекательность. Исчезать стали куда-то ее обычаи и традиции, ее неповторимый колорит и сказочные особенности. Скучать люди стали, чувствуя свою ненужность, ущербность, подрастеряв свою вековую память. Не по своей вине, конечно. Просто пришли другие люди, разрушившие их мир и покой. И неожиданно закончилась жизнь в доброй и хорошей сказке.
Богоборческий режим поломал все, ибо государство попало в руки людей малообразованных, циничных, нечестных, без грамма совести. Попробуй тут выживи, если кругом одни ненасытные грабители. Но несмотря на это, деревня жила и умирать не собиралась. Мужики где-то деньги научились зарабатывать, бабы в огороде пахали. Да и кому бороться за права жителей этих заброшенных деревень? Кто наладит в них праведную жизнь, коль они предоставлены сами себе. Проще ответить, как им удается выжить и жить в таких полевых условиях годами?
Раиса Ивановна обо всех деревенских бедах слышала, но верила мало, пока не убедилась на собственном опыте. Теперь она точно знала, что чуть не в каждой семье появились проблемы со здоровьем, чего раньше никогда не было. Поэтому в мыслях своих она мечтала о том, чтобы собрать всех злодеев в один мешок и хлопнуть им от души о стенку. И понимала, что по-другому с ними никак нельзя, если уж человеческие судьбы их не интересуют.
«Может, поэтому у нас самоубийств гораздо больше, чем убийств, - рассуждала она. – Верят деревенские обещаниям властей… А где обещанное-то? Спекулируют демократией. А она у нас есть? Неужели им не стыдно, правителям нашим? Да и не надо нам от них нечего – лишь бы свое получить обратно. Гнать бы их всех палкой, или бы метеорит упал на их головы».
Ход ее мысли нарушил стук в окно:
- Ивановна, выйди на минутку, разговор есть.
Раиса Ивановна вышла на крыльцо и увидела во дворе свою закадычную подругу Клавдию Васильевну, тоже пенсионерку, с которой нередко обсуждали семейные дела, своих детей и внуков. Клавдия Васильевна была намного старше Раисы Ивановны, но это никак не мешало им найти общий язык и перебрать все деревенские новости. На этот раз гостья пришла с огромным букетом цветов.
- Тебе это, - сказала Клавдия Васильевна, передавая подруге букет. – Весь двор заполонили, деться от них некуда. А в твоем доме они найдут себе место. Ты же цветы не высаживала в огороде, а сейчас сажать их уже поздно. Поэтому дарю тебе. Да, я чего пришла-то? – спохватилась вдруг гостья. – Девки многодетные голодовку объявили. В школе разместились, притащили туда матрацы и подушки с одеялами и уже третий день оттуда не выходят, решения какого-то ждут. Пособить бы им как-то надо, а ты ведь у нас к медицине отношение имеешь.
Раиса Ивановна ахнула от удивления:
- А что за девки-то? Я их знаю?
- Всех пятерых знаешь: Верка Соколова, Любка Ерохина, Шура Осипова, Зойка Ершова и Надежда Степанова. Деток-то у всех прорва, а кормить нечем. У Верки-то Соколовой вообще шесть человек, и все есть хотят. Мужики-то их без работы остались, а помочь некому.
- А детки-то где? – поинтересовалась Раиса Ивановна.
- По домам разобрали. Они хотели ребят с собой оставить, да народ не дал. Зачем деток-то губить?
- Ну, а власть что?
- Да что власть? Приезжали из района и из города, уговаривали, стращали даже. Говорили, что детей в приют заберут, а самих матерей за саботаж на зону, мол, сошлют. Один так и сказал: на зоне, мол, задницей будете клюкву давить. Мужики не дали баб наших забрать. У меня лично сложилось впечатление, после их приезда, что они решили прикончить всех деревенских сразу: и стариков, и молодых, и детей заодно. Даже в такой ситуации власти не смогли вести себя достойно. Да и бабы-то наши ведь не с вилами на власть пошли, а просто работы просят. Семью-то кормить надо. Может, нам за помощью к церкви обратиться, может, там советом помогут?
- Да брось ты, Клавдия, народ-то смешить. Сейчас нашу церковь из пороков ни за бороду, ни за волосы не вытащишь. А ты к ней за помощью собралась. Рабское у тебя мышление. Неужели не видишь, что народ и власть стоят по разные стороны баррикад?!
Придумают сейчас что-нибудь для вас. Для них же неважно что, лишь бы дитя утешилось и не плакало. А нужно ли это вам, им без разницы. Они скорей оберут вас, чем помогут. А местная-то власть вообще пустое дело - своего мнения не имеет, все время наверх смотрит. А наверху кто? Да те, кто вообще не имеют права находиться у власти?
Режим-то у нас как был советским, диктаторским, так и остался. Одна кругом пропаганда, а это фашизмом попахивает. Поэтому у меня лично на все это аллергия.
Вот говорят, что у нас сейчас не 37-й год. А так ли это? Репрессии и сейчас в расцвете, только от тех отличаются: тогда – одни, сейчас – другие. Да к тому же кругом одна наглая ложь. А другого-то и быть не может, если вся политическая платформа корыстна. У сильного-то ведь всегда бессильный виноват. – Раиса Ивановна остановила свою пламенную речь, заметив совсем поникшее лицо подруги. – Не вешай хвост, подружка, - улыбнулась она. – Прорвемся, где наша не пропадала. Нам пора выходить на тропу войны, иначе все наши надежды и устремления ломаного гроша стоить не будут. Ящик-то Пандоры уже в нашу жизнь вброшен, все несчастья-то уже налицо, и одной застенчивостью с ними не справиться. К тому де помнить надо: политики приходят и уходят, а родина остается. Нам о ней думать надо. А теперь по делу давай. Кто с девицами-то в школе из медиков?
- Одна Ольга, медсестра, за ними приглядывает.
- Подожди меня здесь, а я инструмент кое-какой соберу и кое-какие препараты. Без них не обойтись. Да не переживай ты, все хорошо будет.
Через несколько минут Раиса Ивановна вышла из дома, и подруги направились к школе. По пути Раиса Ивановна рассказала подруге один случай
- Знаешь, какой мне сейчас случай вспомнился? Не знаю только, правда это или нет, но мне это на всю жизнь запомнилось. Слушай, расскажу. Лежит якобы труп мужа в гробу, а жена подходит к нему и говорит: «Я здесь, Мишенька». А у трупа вдруг покатилась слеза и он прошептал: «Мы с тобой, Машенька, еще не налюбились». Такая вот любовь бывает. А девки наши тоже ведь не налюбились. И если есть бог, то встанут и снова рожать продолжат. Истинная-то любовь ни мер, ни границ не знает, и страха смерти она не имеет. А тут еще дети. Им же хочется сделать их счастливыми. А мы что им можем дать? За детей не только голодовку, за них войну объявлять надо. Когда только горе-горькое у народа кончится?
У здания школы толпился народ. Мужики и бабы кто тихо, а кто на повышенных тонах обсуждали случившееся. Причина-то голодовки всем была ясна – безработица, беспредел и отсутствие в стране, и в их селе в частности, хоть какого-либо порядка. А вот как решить эти проблемы, никто не представлял. Все жалели голодающих. С любовью ведь все рожали, на что-то надеялись, рассчитывали на помощь детей в старости. А что из этого вышло? Кроме нищеты и унижения ни они, ни их дети в жизни ничего не видели. Чувствовалось, что и власти доставалось на орехи, даже самой высокой: не получается – уйти подобру-поздорову, чтобы избежать позора. А им наверху – все до лампочки. А все потому, что взгляды на жизнь у них порочны: стыдно о своей работе рассказывать, зато вспоминать о ней приятно. Здравого-то смысла в ней почти никакого, зато жизненный опыт позволяет жить с привеском.
Раиса Ивановна не стала прислушиваться к болтовне селян, выделила в толпе девушку в белом халате и подошла к ней:
- Ты Ольга? Медсестра?
- Да. А что?
- Я врач, Раиса Ивановна Щербакова. Меня здесь все знают. Стой у двери и никого в школу не пускай. Я обследую голодающих, а дальше решим, что с ними делать. Если потребуется помощь, я тебя позову. И она быстро прошла в школу. В одном из классов, где в один угол были сдвинуты парты, на полу на развернутых матрасах лежали пять еще молодых женщин. Мельком окинув их взглядом, Раиса Ивановна поняла: долго они не продержатся. Нужно что-то делать. Начала она с того, что измерила всем давление. И немного успокоилась сама – давление было у всех почти в норме, за исключением Надежды Степановой. Ей она решила дополнительно измерить уровень сахара в крови. Взяв из пальца кровь специальным прибором, Раиса Ивановна ужаснулась – женщина находилась на грани комы. Покричав Ольгу, Раиса Ивановна попросила ее немедленно принести несколько кусочков сахара для Надежды.
- И «скорую» вызывай, - прокричала она ей вслед. – Степанову надо срочно госпитализировать. Похоже, у нее диабет в запущенной форме.
Достав одноразовые шприцы из своего портмоне, она поставила всем голодающим женщинам укол, расспрашивая их между делом:
- Куда нарожали-то столько, что теперь прокормить не можете? Или охота пуще неволи?
- Да как-то случайно получилось, - ответила одна из лежащих женщин. – Не убивать же детишек.
- Убивать не надо, а вот мозгами пораскинуть следовало бы. Разве вы не знаете, в какое время живем? На кого надеялись-то? На власть нашу? К сожалению, все они, власти наши, в другом месте и в других условиях живут. И до всех нас им никакого дела нет. Да и цели у власть предержащих совсем другие – побольше взять, а дать поменьше. Они же только для себя создали маленький мирок рая земного, все остальные остались за бортом. Зачем мы им нищие-то нужны, с нас же взять нечего. Даже если у богатого человека проблемы с законом, он все равно гораздо ближе к царю, чем любой из нас законопослушных. Да и своим богатством все они обязаны опять же царю. И наоборот. Бизнес-то в конфликте с властью существовать не может. Отсюда и все наши беды. А Робин Гудов, чтобы защитить нас, у нас в стране пока нет. Нет и духовного лидера, а хотелось бы такого иметь.
- А с нами-то что будет, Раиса Ивановна? – поинтересовалась со своего матраса Верка Соколова.
- Дольше пяти дней я вас здесь держать не буду. Вы же ведь не враги сами себе и не захотите, чтобы остались сиротами ваши дети? Я этого просто не допущу. А власть для вас что-нибудь придумает. Не может же она быть настолько ко всему равнодушной. Это уже ведь будет тогда международный скандал. Да и народ наш не позволит так бездушно поступить с вами и детьми. А вы уж впредь все же предохраняйтесь. Любовь любовью, но и голову не худо иной раз включать.
- На хлеб денег нет, а вы предохраняться… - произнес кто-то из женщин.
- А это уж мужья ваши виноваты, с них и спрашивайте, а не с меня, - ответила она. – Не все же они у вас лентяи да душегубы.
- Скажете тоже, - ухмыльнулась Верка. – Не нытьем, так лаской в плен возьмут. А бывает и хуже: мы расходимся или… Что делать-то остается?
- А потом сбегут, как только жареным запахнет, - вставила свое слово Шурка Осипова.
Раиса Ивановна не стала спорить с женщинами, а лишь произнесла:
- Не советчица я вам в этом деле, бабы. Одно скажу: любовь – штука такая, что и до ненависти довести может. А вам это надо? Доверяйте больше друг другу, тогда и голодовок не будет никаких. Ведь там, где нет любви, нет и никакой надежды.
Пока Раиса Ивановна отвлекала женщин от их проблем, к школе подтянулись и Павел Михайлович с Поликарпом. Потолкавшись в толпе селян, они присоединились к группе мужиков, чьи жены устроили показательную голодовку в школе. Одного из них Поликарп Егорович спросил:
- И Верка твоя там, Фомич?
- Там, конечно, где же ей еще быть… - ответил тот.
- Ну и как же так несуразно у тебя, Фомич, получается? – продолжал расспросы Поликарп. – Шестерых деток ей настрогал, а сам всю жизнь по другим бабам шлялся. Неужели Верка тебя ни разу не застукала?
- Я ей никогда не врал?
- Почему?
- Она не спрашивала.
- Объясни мне, Фомич, одну вещь. До сих пор понять тебя не могу. Ты же женат на породистой бабе, у которой все при себе, что же тебя на сторону-то тянет?
Фомич засмеялся и ответил:
- Это ты у нас праведник, Егорыч, с одной бабой и на всю жизнь. А я бабник. Они же все, заразы, разные. К одной придешь, порог еще не переступишь, а она к тебе уже с вопросом: сразу в койку или еще поговорим о чем-нибудь за чаем? А к другой придешь, так порой дело до постели так и не доходит, так тебя заговорит. Что делать-то остается? Вот то-то и оно, это единственный способ заткнуть ей рот.
- А с одной вообще умора была, - разоткровенничался Фомич. – На видном месте повесила на стену расписание своих любовных свиданий. Зачем, спрашиваю, ты это делаешь? А она в ответ: наличие конкурентов, дорогой, увеличивает заинтересованность во мне и мою стоимость.
А есть и вообще наглые. Не успеешь войти, а она уже ворчит: ну давай уже, бог заждался. Вот такие продажные они все, потому ими и пользуюсь. А если по-честному, то с моей зарплатой с любой хорошо. Да и не обижались они на меня никогда. Наоборот, всегда говорили, что я именно тот человек, которого они ждали.
- С Любкой Морозовой у тебя тоже что-нибудь было? – поинтересовался Егорыч. – Секс-бомба, а не баба. Именно то, что тебе нужно.
- Не расходуй мне последний нерв, Егорыч. Это ж зануда, а не баба. Она же со школы на нашего брата смотрит глазами гнедой коровы. Деньги у нее, правда, есть, только ума не хватает. На это-то дело любого подбить может, но берет много, не по моему карману. Но если поставить задачу, то и ее прижать к стенке можно. Но она, к сожалению, не в моем вкусе.
- Врешь ты все, Фомич, красиво врешь. Верка бы твоя давно знала об этом. А у нее дубина-то во какая, сам знаешь, - осадил завравшегося мужика Поликарп. – Кто его не знает, поверил бы, - обратился он теперь уже к Павлу Михайловичу. - Перед ним всегда одна задача стоит, как побольше выпить, но чтобы было незаметно. Баба-то у него строгих правил. С другой девкой застукает, башку свернет. Такую любовь покажет, что мама не горюй. А вообще-то он семьянин примерный. И бабу свою, и детей любит. Без работы, правда, сейчас, вот его и баламутит. Да здесь все такие – обездоленные. Сам-то ты что о голодовке думаешь, Михалыч, помогут бабам али как?
- Ты в какой стране живешь-то, Егорыч? – вопросом на вопрос ответил Павел Михайлович. – Где ничего не строится, а лишь разрушается. Где не берегут собственный народ, где все разъедено коррупцией. Есть у меня, к тому же, подозрение, что ваше хозяйство сознательно обанкротили. Кому-то явно хочется погреть на нем руки. Соломинку-то вам, может, и дадут, но тоненькую, только чтоб вас окончательно утопить.
- Почему ты так думаешь, Михалыч? Разве здесь не работяги живут, или земли у нас никчемные, а народ трудиться разучился? Да и в город-то люди не очень бегут, прижились все здесь. При социализме-то все вроде довольны были, только сейчас все в раздрай пошло.
- Странный ты человек, Егорыч. До седых волос дожил, а так ничего и не понял. Не было у нас никогда ни социализма, ни коммунизма, а был обыкновенный фашизм. Слова, лозунги, правда, были, а по сути, просто настоящее варварство, диктатура одной партии. Если социализм и был, то только на языке. Нам просто умереть голодной смертью не давали, от зарплаты до зарплаты жили. Вот и весь твой социализм. Сейчас то же самое, только во много раз хуже.
- Откуда выводы-то у тебя такие?
- Люди без памяти, голубчик мой, способны на все. Ты посмотри, кто правит-то нами? Человек с улицы, ограниченный, агрессивный. Ну хотя бы делал что-нибудь для отвода глаз, но и этого нет. А чтобы стать настоящим лидером и чтобы тебе поверили, надо любить свою страну и свой народ, быть патриотом. Чтобы каждая сломанная судьба была твоей болью.
А сейчас и вся президентская рать у нас одним миром мазана. Поэтому пока этот человек у власти, грабить будут не только нас, но и всю страну.
- Ну а нам-то сейчас что делать? Бабы-то наши и концы отдать могут.
- Соберите сход, поговорите по душам и подумайте: из-за кого и из-за чего вы дошли до жизни такой. Прессу пригласите, чтобы она общественность о вашем бедственном положении в известность поставила. Ну и на власть наседайте, не давайте ей спать спокойно. Она, власть-то, одного боится: услышать о себе правду. И имейте в виду, что только вместе мы сила, – твердо произнес Павел Михайлович.
- Ну и власть мы себе на шею повесили, - зло сплюнул на землю Поликарп Егорович. – Если в кресло сел – так и работай, и других заставь работать, а не баклуши бить. Ну а если по совести, то нечестные выборы, как в последний раз произошло, - это кража, воровство, по-нашему. А вор должен сидеть в тюрьме. Клятву еще дают, паразиты, служить на благо народа.
- Клятва, Егорыч, это всего лишь понятие, а не закон. Клятва же внутри закона вообще нонсенс. Договор сильней закона, вот что должен ты запомнить.
- Мысль-то мою не ломай. Я просто хотел сказать, что на воре и шапка горит, и ничего более…
Поликарп так и не закончил свою мысль, потому что в это время к школе подъехала «скорая». Из машины вышли врач и два санитара с носилками. Через несколько минут из дверей здания вынесли Надежду Степанову, по лицу которой катились слезы.
- Родственники больной здесь есть? – спросил врач «скорой» толпу.
- Есть, - робко ответил Борис Степанов, муж Надежды.
- С нами поедете, - коротко скомандовал врач и уселся в машину.
Борис заволновался, не зная, что делать, но его успокоила одна из женщин:
- За детей не переживай, Боря. Мы за ними присмотрим и накормим. С женой лучше разберись, Для тебя сейчас это важнее.
Павел Михайлович по-своему понял смущение мужика – подошел к нему и моча сунул в ладонь деньги:
- Возьми, пригодятся. Если помощь какая потребуется, звони в село, поможем.
Борис с трудом произнес слова благодарности:
- Спасибочки, люди добрые, век не забуду, – и со слезами на глазах полез в машину.
Вслед за медиками в село нагрянули журналисты. Их тут же облепил народ местный. Со всех сторон на пишущую братию сыпались вопросы, от которых тем явно было неуютно. Первым на журналистов стал наступать Фомич. Растолкав всех локтями, он задал свой вопрос:
- Вам самим-то, господа хорошие, хорошо живется с нашей властью?
Однако ответа так и не последовало. Тогда Фомич сам себе и ответил:
- Не надо отвечать. И так ясно. Хорошо живете. Вы же из одной команды, которая привыкла выдавать желаемое за действительное. А что с нашими бабами и детьми будет? Там, наверху, об этом думают? Не думают, потому что в другом, параллельном, мире живут. Вот мы всем миром и решили описать все наши прелести в письме и отправить его в Совет Европы, чтобы он защитил нас от произвола. Больше помощи нам ждать неоткуда. И поставьте власть, господа, в известность, что на базе разоренного хозяйства мы создаем Русскую народную республику. В составе России, конечно, но свою. Опыт такой у нас уже есть. Слышали, наверное, о Домодедовской демократической республике, которую хотят создать в ответ на беспредел власти, или о Российской империи на одном из островов в океане? Если не слышали, то советую об этом узнать. Может быть, хоть этим мы достучимся до президента.
Павел Михайлович, слушавший, как и все, болтовню Фомича, недоуменно спросил Егорыча:
- Чего он несет-то? И откуда он все это берет?
- Я же тебе говорил уже, что он брехун. Если начнет, то уже не остановишь. Он и баб наших на четвереньки поставил, каждой клеймо наклеил. Да он от роду такой: что в голову взбредет, то и несет.
- Хоть и брешет густо, но в этом что-то есть, Егорыч, - задумчиво произнес Павел Михайлович.
А Фомич продолжал выкладывать свою теорию дальше:
- И пиджакам своим в Думе передайте, что они со своей работой явно не справляются. До чего дожили-то? Вся Италия, как наша Рублевка. А Пеньки во что превратились? Да и с коррупцией вы не так боретесь. Надо помогать бизнесу бороться с правительством, тогда ни распилов, ни взяток не будет. Главное-то для власти что должно быть? Чтобы люди хорошо жили.
Перебила Фомича Агафья, бывшая бригадирша в хозяйстве. Отодвинув плечом говоруна, она тихо и спокойно произнесла:
- Совесть в аптеке, конечно, не купишь, но нас, деревенских, понять надо. Мы же одного хотим – справедливости. У нас в селе работают только больница, почта и магазин. Школу, и ту закрыть собираются. А знаете, какая зарплата у медиков? Чуть больше двух тысяч… Как можно семью содержать на такие деньги? Фомич много соврал, конечно, но в целом-то он прав. В нашей обстановке хорошо, когда сосед твой друг. А если нет? И не надо в ваших газетах никого гнобить – надо только власти внушить, что так, как мы живем, жить нельзя. И хотелось бы нам знать, почему для таджиков, молдаван, узбеков и прочих работа есть, а для нас, коренных русских, нет? Может, это и есть справедливость, по-вашему?
Вопросы сыпались с разных сторон разные. В том числе и смешные. Как, например, этот, заданный какой-то женщиной из толпы:
- Говорят, что уличных музыкантов налогами облагать собираются. Выходит, что и наши гармонисты тоже платить будут?
- А почему суммы-то такие высокие? – подхватила тему другая сельчанка. – Им что, в бюджете денег не хватает, за бедноту уличную взялись?
От потока вопросов журналисты скисли и поспешили удалиться, пообещав жителям при подготовке статей учесть все их пожелания. Как раз в этом жители села Пеньки сильно сомневались.
Представители власти появились в селе только к вечеру, на пятый день голодовки. Приехали на крутой иномарке, каких в деревне отродясь не видывали. Машина с начальством остановилась возле школы. Из нее вышли двое. И держались уж очень надменно, видимо, желая подчеркнуть, насколько далеки они от сельского люда. Поэтому деревенские поняли, что борьба за законность ими проиграна и надеятся они могут только на себя и на Бога. Теперь всем стало ясно, почему в Пеньках у всех карманы вывернуты. Только и радоваться осталось тому, что еще пока живы. Женщины, толпившиеся возле школьного крыльца, вежливо поздоровались с гостями, на что те лишь кивнули, считая это достаточным для безработных крестьянок. Женщины не обиделись, потому что понимали, что в разных мирах живут. Не обращая ни на кого внимания и не останавливаясь, высокие гости сразу прошли в школу, чтобы войти в класс, где голодали многодетные мамы. Но наткнулись на злой окрик:
- Куда прете-то? Здесь не бордель, стучаться нужно.
Сказала это Зойка Ершова, которую в селе все ценили за смелость. Да и вообще была она баба фартовая, дерзкая и немного с чудинкой, однако убеждать умела. И накричала она на приехавших проверяющих не напрасно. Голодающие женщины пытались хоть немного привести себя в порядок.
- С чем пожаловали? С иконой или наручниками? И не с одними, поди, а еще и с ряженой нагайкой? – с вызовом спросила она вошедших.
- Что несешь-то ты, Зоя? – попытался призвать ее к порядку бывший ее сокурсник по институту, а теперь глава регионального департамента сельского хозяйства Гаврила Афанасьевич Никитин. – Мы с добрыми намерениями и с хорошими вестями.
- Да помню я тебя, Гаврила Афанасьевич, хорошо помню. Я же в институте комсоргом была, а у тебя постоянно не было денег, чтоб членские взносы заплатить. Да и шуры-муры ты тогда с Юлькой Барышевой крутил. Видная была девчонка, ничего не скажешь. Жена сейчас твоя, что ли?
- Жена. А что? – не стал отпираться мужчина.
- Повезло тебе, значит, Гаврила Афанасьевич. Без ее поддержки ты бы в начальники не выбился. Быть бы тебе, максимум, бригадиром комплексной бригады. На большее-то ты не тянул, потому как вечно с хвостами после сессии ходил. Диплом-то, помнится, еле-еле на троечку защитил. А тут такой прогресс – всем сельским хозяйством в области заведуешь. Если так дело и дальше пойдет, то, может, и губернатором станешь. А как теперь Юлька-то твоя выглядит? В молодости просто загляденье, а не девка.
- Хорошо выглядит. И работает хорошо. В академии управления при президенте учится. Скоро должна вернуться.
- Не поизносилась, значит. Повезло тебе, Гаврила Иванович. Баба не промах, многие тебе, наверное, завидуют.
- Не знаю, не замечал. Да и хватит об этом. Мы по делу приехали. По вашему хозяйству есть решение губернатора. Зачитай его для всех, Иван Григорьевич, - обратился он к человеку, который, стоя за спиной начальника, давился смехом на слова дерзкой женщины. Он прекрасно знал, бывшая однокурсница Гаврилы Афанасьевича во всем права. Жена принимала самое активное участие в его карьере. Не одна чужая постель была ею помята, прежде чем муж стал таким начальником. Для счастья-то женщины нормальный мужик нужен, а муж – это так, головная боль. Вот она ее и снимала. И не кем попало, а с тем, с кем надо. И тут уж она была всегда вне конкуренции. Некоторым знающим было очень неловко за ее такие поступки, а ему, одному из подчиненных, смешно.
Подавив смех, Иван Григорьевич порылся в портфеле, который был у него в руках, достал какую-то бумагу и стал читать. Из постановления губернатора было ясно, что их хозяйство присоединяется к колхозу «Маяк» и что с этого момента все работающие жители общества с ограниченной ответственностью становятся его членами. И поскольку таким образом требования голодающих женщин выполнены, голодовка теряет смысл и должна быть прекращена. Закончив читать документ, Иван Григорьевич спросил селянок:
- Что вы на это скажете, милые дамы? По домам пора, вас дети ждут.
Однако женщины с недоверием смотрели на бумагу в руках мужчины. Любка Ерохина первой подошла к Ивану Григорьевичу, взяла из его рук документ, посмотрела на него некоторое время, а потом спросила:
- Кто готовил-то постановление? Ты, что ли, Гаврила Афанасьевич?
- По поручению… - начал было начальник департамента, но его остановила Любка:
- Чтоб тебе и дальше не спалось, начальничек. До «Маяка»-то от нас около пятидесяти верст. Как нам добираться туда на работу? Да и дорога вся разбита, к нам даже рейсовый автобус ходить перестал. Этим постановлением мы совсем не защищены, особенно женщины, старики, не говоря уж про детей. Как в школу-то детишкам ездить? По этому постановлению нам здесь уж лучше всем подохнуть.
Это безответственное решение власти, по-моему, вообще невыполнимо. Отписка какая-то, а не взвешенное решение, - подвела итог Любка. – Давайте-ка мы, бабы, сворачивать всю нашу затею с голодовкой, похоже, другого решения нам не добиться.
Сход проходил не долго, но громко. Всем хотелось поверить в слова представителей власти, но сомнения все же точили душу. И больше всего беспокоило, как они будут добираться до работы. На этот вопрос государевы люди, помявшись, ответили, что будут выделены два автобуса, которые доставят всех к рабочему месту. А еще, как вариант, работа вахтовым методом, и для этого есть общежитие, и что платить будут хорошо. Последний аргумент был весомее всех, и толпа согласилась. Не все, конечно, были довольны таким решением вопроса, но большинство согласилось. Оставалось только назначить старшего, чтобы тот следил за порядком. Кто-то предложил на это место Зойку Ерошову, но бывший ее сокурсник начал как-то вяло сопротивляться:
- Не стоит вам этого делать, господа. Женщина голодовку перенесла, детей у нее много, пусть лучше свое здоровье поправляет, мы и без нее справимся.
Причину ее отставки все видели в другом свете: баба горячая, капризная, на язык невыдержанная. А это-то больше всего не нравилось власти. Все это понимали, но не возражали и против новой кандидатуры в лице Агафьи Федоровой, тоже способной отстоять интересы селян. На том все и порешили. Осталось только начать новое дело.
Надо сказать, что колхоз «Маяк» в свое время был одним из лучших в области. Руководил им тогда знаменитый во всей округе председатель Малков Василий Иванович, Герой Социалистического труда, депутат Верховного Совета СССР, крестьянин от бога, державший своих работников в крепких ежовых рукавицах. Местные-то доярки и механизаторы побаивались его крутого нрава, а потому и старались на глаза ему не попадаться. Отбреет по-черному, да еще накажет за нерадивое отношение к работе. И, тем не менее, его уважали. Да и уважать его было за что. Жили-то при нем все неплохо. Без дела никого не обижал, а за хорошую работу награждал щедро. И сам в кабинете не сидел, все по хозяйству или по делам ездил. Ну, а в посевную или в уборочную его только в поле и можно было найти. В своей «Волге», подаренной за отличные результаты в работе, он дневал и ночевал прямо в полях.
Случившиеся в те времена перемены в сельском хозяйстве он не принял категорически и даже форму организации производства оставил прежней. При нем колхоз как был имени 50-летия СССР, таким он и оставался до самой его смерти. После его кончины в хозяйстве все изменилось, изменилось и название. Теперь он стал называться колхоз «Маяк», но стал уже далеко не таким, каким был при Малкове.
В моду вошел бизнес, и многие работники колхоза подались в город за обещанным счастьем. А некоторые стали строить свой бизнес прямо в колхозе. Счастье, правда, длилось недолго. Новоявленные бизнесмены обанкротились, хозяйство резко сдало свои позиции и уже не было передовым, известным.
Вот с этим-то колхозом с красивой историей и объединила новая власть потухший до последнего уголька совхоз «Заветы Ильича». Первое время руководство области действительно держало свое слово. И автобусы за новыми колхозниками приезжали вовремя, и увозили их точно по графику, и общежитие работало, как надо. Все вроде были довольны, но лишь до первой зарплаты. Когда из нее вычли все затраты, связанные с транспортом, общежитием, питанием, то оказалось, что и получать-то нечего. Вопрос тогда перед руководством поставили: если так будет продолжаться и дальше, то они вернутся в свое хозяйство. Лучше уж жить отдельно, чем как на платной стоянке. А тут еще случай в их родном селе непредвиденный. На окраине села один азербайджанец построил себе коттедж прямо на берегу реки. Руководил он местной диаспорой, доход имел немалый от множества собственных торговых точек, а также двухэтажного кафе-бара в городе. По слухам, имел две семьи: одну на исторической родине, другую – в нашем областном центре. В селе Пеньки он жил не один. С ним жили его братья и земляки, которые их обслуживали.
Вреда селянам от их здешнего проживания не было никакого, и их просто не замечали. Но однажды Ленька Кривой и Мишка сантехник после ночной рыбалки решили пропустить по маленькой. Вместе со всеми на работу в соседний колхоз они не ездили, потому как считали это для себя унизительным. Сели они, значит, у окошечка Ленькиной хаты, разлили по рюмочкам, закусочку приготовили и собрались уж выпить, но тут Ленька неожиданно отодвинул рюмку, пристально посмотрел в окно и произнес:
- Погоди, Миша, дело меня одно беспокоит. Какой день вот уже замечаю, что как только автобус с нашими мужиками уезжает в новое хозяйство, в дом Юрки Баринова наведывается этот азербайджанец. Выходит потом то с пучком чеснока, то лука, то еще с чем. А чего ему там целый час делать? Взял морковку, расплатился и пошел вон. А он в доме подолгу засиживается.
- Ну, засиживается. Может, о жизни толкуют, дело какое-нибудь обсуждают. Тебе-то что до этого?
- Юрка друг мой. Понимаешь, друг! А Юлька, его жена, уж больно сладка. Даже у меня при виде ее голова в круг. А тут еще этот прыщ повадился… Вот что они сейчас там делают, ты можешь мне сказать? – раскипятился Ленька. – Может, он ее там лапает?
- Пойдем проверим, соседи все же. А лапают ее все почти с восьми лет, а ты переживаешь. Вот и во мне ты разбудил любопытство.
Ленька сразу засуетился, схватился за голову, что-то обдумывая, а потом, прихватив ружье, сказал:
- Пошли, не опоздать бы…
- А ружье-то тебе зачем? – поинтересовался Мишка.
- Да это так, для острастки. Оно у меня солью заряжено. Я в огороде галок так пугаю, а то все ягоды поклевали, гады.
Мужики подошли к соседскому дому, чуть потоптались возле крыльца, а потом тихонько открыли дверь. Осторожно войдя в комнату, они увидели задранные вверх ноги Юльки и голый зад азербайджанца Салаха. Увидев вошедших мужиков, Юлька подскочила, набросив на себя покрывало, а Салах спокойно натянул штаны, собираясь, видимо, выйти из комнаты. Но его остановил Мишка:
- Постой, мужик, у нас такие дела так не делаются, - и так его ударил по роже, что тот минут пять приходил в себя, размазывая кровь по лицу. Юлька от страха закричала.
Ленька, нервничая, сказал Мишке:
- Ты с этой лярвой поговори, а я дружка провожу. Случай-то из ряда вон, - с этими словами Ленька ухватил Салаха за шиворот и вытолкнул за дверь. Через некоторое время раздался звук выстрела, а вскоре и Ленька вошел в дом.
- Ты что с ним сделал-то, урод? – зло спросил Мишка.
- Да ничего я с ним не сделал, - ответил Ленька. – Заставил спустить портки и бежать к своему дому с голой задницей. А когда он чуть отбежал, я пальнул в его зад солью. Блудливых-то котов наказывать надо. А соль это все же не дробь. Будет теперь меня вспоминать.
- Ну а с этой-то что делать? – спросил Мишка, кивнув на перепуганную Юльку.
- Не таращи глаза, дура, - прикрикнул на женщину Ленька. – Вот не пойму я вас, баб. Одни голодают ради счастья семьи и детей, другие своим аморальным поведением только людей смешат. Как все получилось-то у вас, расскажи? Может, мы для твоего мужика смягчающие обстоятельства найдем. Иначе ведь он за такие дела тебя и прибить может. Кому приятно ходить с рогами-то северного оленя?
- Чего рассказывать-то, - неуверенно начала Юлька. – Пришел он как-то ко мне за чесноком, сказал, что на соус не хватает. А я только что из бани пришла. На мне, кроме халата, ничего и не было. Он, видимо, заметил это, ну и прижал меня. Стал целовать, да так, что я и пикнуть не могла. А потом на кровать повалил. Ну что я с таким бугаем могла поделать? – горестно вопрошала женщина. – Потом я во второй раз пошла в баню, когда он домой засобирался. В тот раз он денег мне оставил и сказал, что еще даст, когда в другой раз придет. Так вот и ходил ко мне целую неделю, пока вы нас не застукали.
- Понравилось, что ли? – усмехнулся Мишка.
- Понравилось, не понравилось… Не в этом дело. Голодная-то любовь лучше, что ли? От нищеты-то души наши все изранены. А вы – понравилось ли? Да я одна, что ли, такая? Чего глаза-то на меня пялишь? – зло выкрикнула Юлька в лицо Мишке. – Меня, что ли, стыдишься?
- Делай что хочешь, только мужика своего не подводи, - отвел взгляд Мишка. – Иногда с этим делом и притормозить можно.
Ленька дернул другана за рукав:
- Пошли отсюда. Видеть эту потаскуху не хочу. Нет, ее уже не исправишь, ее на цепи держать надо, иначе она и других баб с пути собьет. Вот ведь зараза какая, никого и ничего не боится. Вот ведь что с нами нищета-то делает: никому не подчиняется и всегда права.
Не успели они выйти со двора, как им вслед раздался крик Юльки:
- Не серчайте на меня, мужики. Это ведь все не по умыслу и не ради разврата, а по глупости и из-за нашей бедности всеобщей произошло. Ведь мы дошли до жизни такой, что скоро за воздух платить будем. Но я даже не об этом. Вы в Салеха стреляли, а он вам этого не простит. Обязательно приведет сюда свою команду, чтобы счеты свести. Это я вам точно говорю. Мужиков наших подготовьте, вдвоем вам с ними не справиться. А что Юрки моего касается, так можете ему все рассказать, ну а промолчите, так буду вам благодарна, – и Юлька захлопнула дверь дома.
Мужики остановились, почесывая затылки.
- Что делать-то теперь будем, Ленька? В этой ситуации я только одно понимаю: если народ беден, то его легко можно купить, особенно если кто труслив и от этого в полный рост не ходит. Или самонадеянные мы очень, и это-то нас подводит. И что с Юлькой делать? Юрка ее точно за такие дела на вилы посадит.
Ленька, не раздумывая, ответил:
- Юрка мой друг, понимаешь? И любит он ее от пяток до макушки. Если ему обо всех этих амурных делах рассказать, то жизнь его точно под откос пойдет. Может, скажем, что была попытка, а так ничего не было.
- Так и надо сказать, если сама не проболтается. А проболтаться может, сам же видел, как она настроена. Иди и скажи ей, как мы решили поступить. А там, глядишь, все и обойдется.
Ленька вернулся к Юлькиному дому и минут десять там пропадал.
- Вроде договорились, - произнес он, спускаясь с крыльца. – Молчать будет. А к встрече гостей готовиться надо. Эх, встретим мы их по-пеньковски. Сейчас обойдем тех мужиков, которые в селе остались, а там и другие подъедут. Воевать так воевать, раз другого нам не дано. Устроим такой бой быков, что дорогу в Россию забудут. Хватит дремать-то, пора пришла что-то и делать.
Пеньковские мужики хорошо подготовились к встрече незваных гостей. Приехавших с работы мужчин двое друзей ввели в курс дела, так, как ранее договорились: мол, напал на женщину, но ничего сделать не успел Салех, потому как помешали ему. Возмущению деревенских не было предела. Все тут же взялись за охотничьи ружья, рассредоточились вдоль дороги, перекрыв все подходы к селу. Позаботились, чтобы не пострадали старики или дети и женщины.
- В людей не стрелять, - предупредила всех главная, Агафья Федоровна. – Вам важно всех этих сволочей поневоле принудить к сдаче. Постарайтесь избежать крови. Но драку им устроить надо, коль уж страна во власти бандитов оказалась. Пройти мимо и просто плюнуть в их сторону, уже не получается. Этот режим уже не исправить, его надо любыми способами искоренить. Возможно, это первый шаг в эту сторону.
Чтобы предупредить о приближении неприятеля, мужики выслали вперед Фомича с мобильным телефоном. Не хотели его, правда, втягивать в это дело, так как считали, что он уже пострадал, ведь его жена участвовала в голодовке. Да и детей у него в семье было пятеро, мало ли что могло в суматохе случиться. Поэтому Агафья его и предупредила:
- Как только банда появится и ты убедишься, что едут они к нам, тут же звони участковому. Пусть едет тотчас на место нашей встречи. Надо перекрыть бандитам пути отхода. Да и героев своих страна должна знать в лицо. И главное – помните, что они на наших женщин посягнули, и если они для вас что-то значат, то будьте мужиками. Вы же наше все.
Агафью в селе уважали. И было за что. Видная, статная, всегда следила за собой. Мужики ее даже побаивались. А когда бригадиршей была, удар с любой стороны держать умела. Свое будущее на стороне не искала. Она хорошо понимала, что здесь, в своем родном селе, где когда-то жили ее родители, вся ее жизнь и ее будущее. С мужем ей, правда, не повезло. Лет десять назад уехал на заработки и пропал, то ли убили, то ли сам сбежал. Милиция его не нашла. Потому все и гадали, вдовая она или брошенная. Только самой Агафьи это мало касалось. Она работала в поте лица и в одиночку растила дочь. Тем и рада была. А в лидеры ее выдвинул народ, ибо замены ей в селе не было. Это был выбор всех местных жителей, которым и разум, и сердце подсказывали, что только с ней они добьются успеха и жизнь их станет комфортнее.
Когда Фомич сообщил, что в сторону села движутся десять автомашин и что максимум через полчаса они будут в Пеньках, Агафья снова собрала народ:
- Десять машин – это не менее пятидесяти человек. Многовато, конечно. А нас сколько?
- Да, пожалуй, поболе будет, - ответил кто-то из мужиков.
Подумав немного, Агафья предложила:
- Действуем так: разбиваемся на две группы и рассредоточиваемся вдоль дороги по обе ее стороны. Да так, чтобы все машины в поле нашего зрения оказались. У первой и последней машины надо прострелить колеса, чтобы в случае чего деру не дали. Потом блокируем все машины и не даем бандитам выйти из них. Если им удастся выбраться, без крови нам не обойтись. Пока мы будем удерживать прибывших молодчиков внутри машин, участковый подъедет. Тогда уж все по закону будем действовать, а может, и реальную помощь нам окажет. А встречу машины я одна, а вы, - обратилась она к Михаилу и Леньке, - подстрахуете меня. Будете держать молодчиков на прицеле. Мало ли что они могут выкинуть. Ну что ж, по местам! И с Богом!
Вскоре показался первый автомобиль, а за ним и вся колонна. Двигались машины медленно, ибо дорога была хуже некуда. Водитель идущей впереди машины, видимо, заметил стоящую на пути женщину, притормозил метрах в пяти от Агафьи. Из машины вышел парень, как у нас принято говорить, кавказской национальности, и сделал пару шагов в сторону Агафьи. Остановившись, демонстративно покачал ладонью, в которой держал пистолет.
- Шикарная бабенка, - причмокнул он языком, смерив женщину взглядом. – Для нашего борделя хороший подарок. Подними-ка юбочку, ножки покажи. Похоже, ножки-то у тебя длинные, хорошо раздвигать будешь. Сурен-то, Салах, умрет от зависти, - прокричал он, обращаясь к своему напарнику, - когда мы ему эту красотку покажем. Пожалуй, лучше всего она сгодится для эротического массажа.
Агафья стояла спокойно, слушая пошлую болтовню подонка, и не возражала. Видя это, парень начал злиться, а потом нацелил пистолет в голову Агафьи и закричал:
- Поднимай, сука, юбку, а то пристрелю.
И в этот самый момент прогремел выстрел. Пуля попала парню в руку, в которой он держал пистолет. Оружие упало на землю, а мужик закричал от боли. Одновременно с первым прогремело еще несколько выстрелов. Вся колонна мгновенно была блокирована деревенскими мужиками, а сидящие в машинах люди оказались под прицелами опытных охотников. Видя, что задуманный план осуществлен, Агафья подошла к парню, угрожавшему ей убийством, и залепила ему звонкую пощечину:
- Щенок недоношенный, а все туда же. На лесоповале тебя воспитают, крылышки поукоротят и кое-что в одно место вставят, – размахнувшись, она ударила ногой парню в пах, отчего тот скрючился от боли. – Это тебе «за здоровый образ жизни» и чтоб не забывал, что в гостях, - добавила она.
В это же самое время Ленька подозвал к себе Юрку и, показывая на Салаха, сказал:
- Этот к твоей жене приставал, подлюга. Урой его, Юрка, пусть на всю жизнь запомнит, как на русских баб зариться.
Побил своего обидчика Юрка прилично, и если бы не участковый, прибывший на место происшествия, то неизвестно, чем бы все закончилось. Подойдя к Агафье, участковый поинтересовался, что здесь произошло.
- Стрелка, как говорят в определенных кругах. Хотели вот эти на машинах наших деревенских баб в свой гарем пристроить, свой порядок навести в нашем доме. А вот этот, у которого рука ранена, и тот, что побитый, хотели со мной разделаться прямо здесь, на дороге. Хорошо, что наши мужики проворными оказались. А ты, значит, участковый Иванов? Не из деревни ли Починок, а мать твою не Марфа ли Петровна зовут?
- Да, все так. А что?
- Русские мы с тобой, Иванов, русские, а позволяем всякой погани издеваться над нами. Ну ничего, все, кто против нас, все равно отвечать перед богом будут. Власть-то у нас никчемная, смотрит на все это и как будто ничего не видит.
И подумай, Иванов, на чьей ты стороне, - предостерегла она. - Все равно разбирать этот конфликт будут. И прежде чем протокол писать будешь, подумай хорошенько. На месте этих баб из нашей деревни Пеньки могла оказаться и твоя жена, и твоя дочь. А твоих родителей я хорошо знаю. Всю жизнь порядочными были, тебя так же воспитывали. Ну ладно, вызывай ОМОН, одному тебе тут не сладить, В машинах полсотни человек и все вооружены. Говорят, что в городе у них диаспора своя, под прикрытием кафе «Дары Востока». Да и притон для наших баб там тоже кроется. Проверяйте все – это ваша работа. И не вздумай, Иванов, хоть что-нибудь на наших мужиков повесить. Предупреждаю тебя – не отмоешься. Извини, не смогла сдержаться, слишком больно для меня все это. Мы же здесь одного хотим – найти работу и чтобы дети наши могли учиться. Вот и подарите нам жизнь, а не по судам таскайте. Если вы русские, конечно, и за народ свой болеете.
Силовики приехали быстро. Вытаскивали из машин незваных гостей по одному, обыскивали и тут же укладывали на землю лицом вниз. Оружия при них оказалось немало, словно к серьезным разборкам готовились. Потом всех погрузили в машины, а кое-кого заставили снимать простреленные колеса и менять их на запасные. Заодно прихватили и Агафью, Леньку и Юрку как основных свидетелей несостоявшегося преступления. Агафью доставили в село на полицейской машине, поблагодарив при всех за героический поступок. Ленька с Юркой вернулись на другой день. Их посчитали потерпевшими в этих событиях, проявившими особое мужество при столкновении с бандитами.
Агафья оказалась права, когда говорила полицейским о том, что в кафе существует бордель. А еще там обнаружили и запрятанное оружие. Все это хозяйство находилось в подземном строении под кафе. Туда вел отдельный вход, выведенный за территорию кафе и искусно замаскированный под отхожее место. Подземное строение было в два этажа, изолированное от основного офиса. И даже умудренным опытом сыщикам удалось обнаружить его не сразу.
Когда эти события дошли до пеньковцев, Агафья в сердцах высказалась:
- Вот ведь что неразумная власть делает. Под ее носом спокойно живут чужие люди, вооруженные до зубов. Это же целая иностранная армия, по количеству превосходящая нашу раз в двадцать. И кого в ней только нет: и таджики, и узбеки, киргизы, и молдаване, и корейцы, и прочие. И все с одной ненавистью к нам живут. А если все они возьмутся за оружие, что тогда будет? Война, причем последствия которой совершенно не предсказуемы. Чего власть думает, понять не могу. А если президент создаст еще двадцать пять миллионов рабочих мест и все они достанутся инородцам…Чем все это кончится? Нашим-то бабам столько не нарожать, да и смертность у нас выше, чем рождаемость. Плачевно все это закончится, думаю. Так мы не только деревню, а Россию всю потеряем.
После этого случая жители села Пеньки наотрез отказались работать на соседней усадьбе. И причин для этого было предостаточно: и держали их там в черном теле, на подхвате, и к технике не допускали, даже забывали иногда отвезти-привезти, да и заработки были никудышные, курам на смех. К тому же и баб своих под присмотром теперь надо было держать, чтобы еще раз не повторилось заставившее всех переживать происшествие. Поняли они, наконец, простую истину: своя-то рубашка ближе к телу, а дома и родные стены помогают.
Часть пятая. Продажа
В один из погожих дней после той злополучной стычки с "понаехавшими" Поликарп Егорович зашел в гости к соседу и за чаем, который ему любезно приготовила Раиса Ивановна, предложил Павлу Михайловичу:
- А что, Михалыч, не махнуть ли нам с тобой на рыбалку? Погода вроде подходящая, у меня есть место прикормленное. Посидим, поудим, о жизни потолкуем. Чего в четырех стенах-то сидеть? Я после отъезда Аленки места себе не нахожу, один в своей хате с ума сходить начинаю. Жизнь-то наша все короче и короче становится, похоже, что скоро и наслаждаться станет нечем. Беззаботная-то жизнь – во как! – надоела! А я природу люблю, речку нашу ненаглядную, особенно по утрам, когда кругом тишина, пар от воды поднимается и никто тебе не мешает. Одна только рыба в реке плещется и птички поют. Ну как, Михалыч, рискнем?
Павел Михайлович обрадовался предложению Егорыча. Ему тоже нравилось на реке рыбачить и именно по утрам, когда непременно пребываешь в радостном состоянии духа, разум и душа спокойны, и ты действительно чувствуешь себя счастливым, и всего тебя охватывает душевное веселье.
- На кого пойдем? – переспросил Павел Михайлович.
- На леща, конечно, - с улыбкой произнес Егорович и добавил, - потом мы его закоптим, а Ивановна нам поднесет по маленькой.
- Я вам поднесу, алкаши старые, - тут же вызверилась Раиса Ивановна. – Так поднесу, что дорогу к реке забудете. Привыкайте есть хлеб и пить воду, а о вине даже не вспоминайте. В вашем возрасте оно особенно вредно, ибо стариков превращает в животных, а многих вообще губит.
Слова супруги возмутили Павла Михайловича:
- Навсегда запомни, половинка моя: мы не старые, а в возрасте и еще в соку. Ленью и бездельем не страдаем, и борозды еще не испортим. Вот только портить-то ее не с кем. Кругом одни шалавы и бабы раскисшие. Наслаждением-то мы еще не разучились пользоваться. Мы еще в таком возрасте, голуба моя, когда пользу любой бабе принести можем. Старое-то дерево лучше горит, на древнем коне безопаснее ехать, да и вино старое приятнее пить. А ты нас уже в тираж отправила, забывая при этом, что нам можно больше доверять и нежности у нас больше. Кому в наше время это под силу? Не сосункам же желторотым?
- Все сказал или еще что-то добавишь? – не осталась в долгу Раиса Ивановна. – Слушая тебя, одно могу сказать: с вами хорошо лишь о прошлых днях вспоминать. Сейчас вы способны только на то, чтобы советы направо-налево раздавать, но, к сожалению, на поступок вы не способны. Хвастовства у вас, мужиков, всегда через край, и уж слишком вы преувеличиваете свои возможности. Лучше бы помолчали, чем нас, женщин, заводить. Живите воспоминаниями, а не надеждами.
- Мы с тобой счастливы, Рая? – спросил вдруг немножко не по теме Павел Михайлович, улыбаясь.
- Думаю, что да. А что?
- Если мы с тобой счастливы – значит, не старые и еще способны видеть и делать прекрасное, в том числе и подвиги. К тому же у нас есть преимущество – мы не роняем достоинства и умеем пользоваться всеми возможностями нашего возраста – мудростью, накопленным опытом, и освобождены от необдуманных страстей и заблуждений. А это дорогого стоит.
Выслушав мужа, Раиса Ивановна сменила гнев на милость, и уже другим тоном произнесла:
- Ладно, что с вами, выжившими из ума, сделаешь… Поднесу я вам по маленькой. Родственнички все же. Только про рыбу на реке не забудьте, а то, не дай бог, страсть взыграет, тогда вам вместо чарки будет толстая веревка. У рыбаков-то часто так бывает, когда одна страсть подавляет другую. Помните только, дурьи ваши головы, что у сильной страсти всегда печальный конец.
Павел Михайлович усмехнулся на слова супруги, приобнял ее за талию, прижав к себе, и ласково произнес:
- Да знаем мы обо всем этом, чего ученых-то учить. Разум свой мы еще не потеряли, и рассудок наш в полном порядке. А бабам мы все равно еще нравимся. Но мужики мы умные, поэтому не дадим повода для твоих обид. Разум нам все равно подскажет, чего следует избегать, ну а сердце – что делать. Ну разве я тебя с кем-нибудь сравню, глупая ты моя?! – прошептал Павел Михайлович, крепко обнимая жену. – Ты же у меня сокровище. Это мне надо за себя бояться, а не тебе за меня. Мы же с тобой много лет вместе, и я хорошо понимаю, что ты не простишь мне даже самую маленькую неверность. Ты у меня хоть и в возрасте, но твои красота и достоинство все равно на виду. Рисковать при таких обстоятельствах, если даже захочется, смерти подобно. Можно потерять то главное, что вдохновляло меня всю жизнь.
Раиса Ивановна совсем растаяла от слов мужа. Глубоко вздохнув, она произнесла:
- Что с вами, мужиками, сделаешь. Идите, ловите свою рыбу, но помните: не будет улова – не будет и ста грамм.
Мужики рассмеялись на слова хозяйки дома, а Поликарп Егорович, потянув Михалыча за руку, зашептал ему на ухо:
- Пошли червей копать и снасти надо приготовить. Без рыбы-то, сам понимаешь, нам теперь никак нельзя.
Выйдя на крыльцо, Павел Михайлович поинтересовался:
- Как ловить-то будем – с берега или с лодки?
- С лодки, конечно. У меня через речку веревка протянута с грузом. К ней мы и лодку пристроим, и кормушки на нее повесим. А к вечеру я к ним крючки на леске прилажу с наживкой и на ночь оставлю. Такая ловля меня никогда еще не подводила. Утром обязательно одного-двух лещей снимем. А ловить будем на донки. Тоже испытанный способ, особенно когда место прикормлено.
- Ну и ладушки, - согласился с Поликарпом Михалыч, и оба отправились готовиться к задуманному делу.
Утром на реке было тихо. На ровной глади воды играли солнечные зайчики, как бы оповещая мир о начале нового дня. Изредка где-то всплескивала крупная рыба, всюду слышался веселый птичий гомон. Подойдя к берегу, Павел Михайлович невольно залюбовался природой:
- Красота-то какая, Егорыч. От нее блаженство в теле чувствуешь. И все это даром, бери – не хочу. Не понимаю я тех людей, Егорыч, которые бегут от такой красоты. Куда бегут? За жирным куском, что ли?
- Они не от красоты бегут, Михалыч, а от режима. Посмотри хотя бы на наше хозяйство, что с ним сделали. Гореть бы всем тем, кто до такого допустил, в адском пламени. Забыли, на чьих плечах стоят? Раньше хоть какой-никакой, но достаток был, а сейчас… Были, правда, и те, кто бедновато жил, но нищих не было. Не дай только бог, чтобы этот период растянулся для нас на всю оставшуюся жизнь. Неужели там, наверху, не понимают, что весело жить и быть счастливым можно лишь тогда, когда честно правишь. Может, вся эта несправедливость от агрессивной. алчной природы человека?
Павел Михайлович усмехнулся в ответ:
- Не только от этого, Егорыч. В первую очередь от воспитания и наследственности. Какое семя посеешь, то и получишь. Тут уж как ни крути, как говорит один мой приятель, все равно получится «чайник». Гусь-то свинье не товарищ. Да и культуры наверху маловато. Невежества больше. Вот и живем мы среди фальшивых вождей и настоящих воров. Потому и государство у нас не профессиональное, удержать которое можно только диктаторским режимом, в котором полное безразличие к людям. Жалко мне их, тех, кто наверху, поскольку им уже не восстановить своего доброго имени, если оно было, конечно. Да и привыкать жить им при другой власти будет трудно. Многие не выдержат.
- Выдержат. Они же все толстокожие. По одному шаблону сделаны. И выход у них один – сбежать за границу, потому как что-то полезное они делать не умеют. Разве не по их вине у деревни сейчас мало шансов выжить? Ведь на селе скоро все с землей сравняется. Где граница защиты-то от них?
- Нет у нас, Егорыч, никакой границы, чтобы защититься от них. Даже в собственном доме чувствуешь себя беспокойно. Пуповина-то, связывающая нас с этой властью, еще не перерезана. Нам сейчас надо думать, как из этой игры выйти.
- А что, есть шанс?
- Шанс всегда есть. Только не думай, что если снег растает, то тут же и розы появятся. Не появятся. Но если даже все потеряно, надо оставаться в седле и помнить: если есть вход, то должен быть и выход. Главное – в любом положении надо оставаться человеком.
- Правильные вещи говоришь, Михалыч. Но мы отвлеклись от нашего занятия. Пойдем-ка рыбу удить, а то без чарки останемся. А разговор на эту тему мы еще продолжим. Потому как судьбы он нашей касается. Садись на весла и греби к тому берегу. Ориентируйся на колышек, его даже отсюда видно. К нему веревка привязана и протянута поперек реки. На ней две кормушки, вот возле них и ловить будем. Судя по погоде, улов у нас сегодня будет. Я редко, когда их без рыбы вытаскиваю. Бог даст, повезет нам и в этот раз. Сам-то ты ловил когда-нибудь таким способом?
- Обижаешь, Егорыч. Я же с этим селом больше двадцати лет связан. Ловил, конечно. Бывало, и не без успеха, – произнеся это, Михалыч сел в лодку, взялся за весла и направил ее к другому берегу. Найдя колышек, спросил своего товарища, что делать дальше?
- Чего спрашиваешь-то? Сам должен знать, если ловил таким способом раньше. Убирай весла в лодку и придерживай свой конец веревки, чтобы она не ушла в воду, а я со своей стороны буду по веревке передвигать лодку к кормушкам. Когда скажу «стоп», цепляй свой конец веревки к корме лодки, а я свой за нос зацеплю. Надо сделать так, чтобы одна кормушка была с одного конца лодки, а вторая – с другого. С кормы ты будешь ловить, а я с носа. Так удобнее, мешать друг другу не будем.
Егорыч взялся за веревку, где была прицеплена кормушка, слегка потянул ее и, почувствовав что-то тяжелое, произнес:
- Похоже, что-то есть. Бери, Михалыч, подсак и смотри в оба. Если это лещ, то, когда я вытащу кормушку, он обязательно всплывет и, глотнув воздуха, плашмя ляжет. Тут-то ты его и бери подсаком снизу. Только не опаздывай, лещ – рыба такая, что может и леску, и губу себе порвать, и уйдет.
Когда Егорыч подтянул кормушку к лодке, в воде действительно что-то блеснуло, и на поверхности появился лещ довольно крупный, которого тут же очень ловко подсаком подхватил Михалыч. Он хотел уже было расслабиться, но Егорыч остановил его:
- Не спеши, Паша, на втором крючке тоже что-то есть.
Хотя это было видно и без его предупреждения. Поскольку леска, привязанная к кормушке, натянулась, как струна, и заходила из стороны в сторону. На другом крючке оказался сом килограмма на полтора. У Поликарпа в азарте блестели глаза и даже немного дрожали руки. Успокоившись слегка, Егорыч с улыбкой произнес:
- Похоже, Михалыч, на магарыч мы с тобой уже заработали. А из этого сомика Ивановна тебе уху сварит. А теперь давай посмотрим вторую кормушку. Чем черт не шутит, может, и там чарка сидит.
Со второй кормушки рыбаки сняли леща, но поменьше. Удача вдохновила мужиков, и они, поставив кормушки на место, тут же забросили свои донки. Рыбалка получилась удачной. Выловив штук по пять рыбин каждый, они закурили и расслабились. День становился жарким. поэтому мужики сбросили с себя одежду и, подставив тела лучам солнца, наслаждались тишиной и теплом.
Первым прервал молчание Павел Михайлович:
- Я вот смотрю на тебя и думаю, Поликарп, а почему бы тебе не жениться? Привел бы в дом бабу, легче было бы. Дети у тебя все пристроены, голова о них не болит, а собственных забот было бы меньше. Да и бабу обнимать приятнее, чем мятую подушку. Ну пусть не любовница, но помощница-то в доме нужна. Вдвоем и дни коротать легче. Тут как ни крути, но не бывает же так, чтобы в одиночестве все было хорошо.
- Почему помощница-то? Мне и любовница сойдет Я еще ого-го… Сил у меня еще много, душа вот только устает. По пьянке-то я иногда об этом думаю, а когда протрезвею, мороз по коже от таких мыслей идет. Видно, правду люди говорят, что дьявол создал женщину, когда бог спал. Страшно даже становится, до чего же сейчас наши бабы распустились?! Раньше-то такого не было.
- Зря ты так, Егорыч. И в наше время это было, а порой и похлеще. По любви тосковали всегда и влюблялись необратимо. И никогда женщина не считала себя брошенной, она считала себя освобожденной. У них натура другая: ей сделаешь на копейку, а отблагодарит тебя она на рубль. Ей только доказать надо, что ты мужик. Тогда и боли от них не будешь чувствовать, а будешь только слышать: «Мне очень плохо без тебя», и будет она делать только то, что ты захочешь. Им же нужны мужики, которых они любить смогли бы. Если такое случается, то баба всегда найдет способ, чтоб мужик горел желанием. Ей ведь тоже стареть одной страшно.
- Да все я понимаю, Паша. Беда только у нас в селе: все красивые бабы замужем, осталась одна шелуха. А что уж они творят – уму непостижимо. Ты думаешь, я к себе домой баб не приводил? Приводил, а толку что? Одну привел, так не знал, как ее унять, чтоб от дел не отвлекала. Другую привел – еще чище: не трожь мою грудь, ее давно усмирили, она спит. Третья вообще чумная была, целоваться позволяла только лежа.
- Значит, было что-то с ней?
- Да нет, шутили просто. Хоть и хрупкая была женщина, но с характером. К такой на кривой козе не подъедешь. Уважающая себя бабенка. Вместо того чтобы самой учить, сама учиться любила. Она позволяла только себе влюбляться, а чтоб себя любить – никому. Словом, не понравились мы друг другу.
- Ну и послал бы ты ее… к психиатру на обследование.
- А я так и сделал. Послал ее к Ваське, леснику нашему. Там ей вольготнее будет. Да, уж и расточительная была баба. На такую денег не напасешься. Ну а Васька, он такой, не даст ей хрустеть шеей в другую сторону.
- Все тебя, Егорыч, в любовных делах заносит куда-то. Других, что ли, не мог найти? Уж пять лет как вдовец, а с бабами разобраться не можешь. Какого рожна-то тебе надо? Или тебе нужна баба, с которой легче молчать?
- Да есть у меня одна на примете. Красивая, довольная собой женщина. К сожалению, у нас с ней не все ровно складывается. Ну а если честно, то я ее даже побаиваюсь.
- Это не та, которая тебя прошлогодним снегом обозвала?
- Да нет, эта в школе работает. На пенсии она уже, а из школы не уходит, без нее жизни не видит.
- Ну и хорошо, что на пенсии. Во всяком случае ни тебе, ни ей не надо ходить в капустный магазин, где детей покупают. А может, ты, Егорыч, изголодался по настоящей романтике? Смотри, дружок, не обожгись. Одно только знай: чтобы в радости и горе ты с любимой женщиной был вместе. Без любви-то мы все прокляты навечно. Косточка у тебя рабочая, так что за твоей спиной от беды любая баба может укрыться. Действуй только увереннее, а то так и будешь жить в своих отходах. Как хоть зовут-то ее?
- Марина Анатольевна, школой она пока заведует.
- Умная, значит, баба, а не танк в лайковых перчатках. Действуй, Егорыч, и смелей, а иначе тебе к врачу сходить надо. По части любви ты контуженный какой-то.
- Да не контуженный я. Просто очень неловко себя чувствую во всех этих любовных отношениях. Боюсь поделиться своими чувствами, не хочу никого обидеть. Мне нужно почувствовать себя нужным женщине. А как это сделать – ума не приложу. Я сейчас в таком возрасте, когда не имею права проигрывать.
- Накопилось, значит. Тогда действуй. Лучше уж горькая правда, чем сладкий обман. Не синий же она чулок и не старая дева – поймет. А то так и будешь идти до конца жизни с повязкой на глазах. Приди к ней и прямо скажи: «Я не хочу тебя потерять, давай поженимся». Не в обнимашки же с ней играть. Ну ты даешь, Егорыч, до седых волос дожил, а мудрости не набрался. Ладно, исправим мы эту несправедливость. Хоть и нет у нас миллионов за пазухой, но проблему твою решим. Раису мою к этому делу пристегнем, у нее все получится. Женщина-то ведь всегда ждет любви, и не только ждет – она к ней рвется. Твоя Марина Анатольевна из той же породы, только к ней другой подход нужен. А какой? Об этом моя Раиса знает. Так что, не переживай, Егорыч, и на нашей улице будет праздник.
Павел Михайлович с удовольствием потянулся, подставив лицо солнцу, и с чувством произнес:
- Хорошо-то как, господи. От одного воздуха опьянение какое-то. От всего этого чувствую какое-то ликование во всем теле. Так бы и сидел здесь от зари до заката. Как думаешь, Егорыч, для чего нам все это?
- Чтобы ярче гореть, Паша.
- Мало этого нам, Егорыч, мало. Самоотверженной любви к Богу нам не хватает. Случай у нас такой был, о нем мало кто знает.. Болела одна женщина, тяжело болела. Обычной прихожанкой была, ничего особенного не представляла. Ее можно было вылечить, но в Израиле. А для этого ей надо было сменить веру. Но она этого не смогла сделать, отказалась и умерла. Скажи мне, пожалуйста, что это такое? Ведь человек ради веры на смерть пошел. А мы как себя ведем? Предаем собственную страну, собственных детей, и ради чего? Неужели все хотят быть самыми богатыми на кладбище? А ведь надо-то изменить одну вещь, и тогда изменится все. А мы сами по собственной воле обрекаем себя на вымирание. Живем по принципу: чему быть, того не миновать. Разве это нормально? Мы изо дня в день теряем собственное достоинство, все от страха дрожим, а детей наших убивают и насилуют. У нас воров в законе с большими почестями хоронят, чем действительно заслуженных людей. Мы даже не хотим понять, что любое воровство – это плохо, и не замечаем собственной деградации.
- Да уж, на 100% прав ты, Паша. Идеалов у нас нет, а вот лояльности к шайке прохвостов хоть отбавляй. И они этим пользуются. Поэтому умираем мы, а не они. Бороться-то с глухой стеной бесполезно. Защитить бедного человека некому, потому что каждый стремится стать хозяином, господином, хоть каким-нибудь директором. И другое страшно, Паша. Чувство рода у нас исчезло. Может, поэтому у нас в России и нет места для геройства? Постоянно только и слышишь: запретить, посадить, надавить, оклеветать, и все это стало нормой. А мне нужна страна, в которой я могу спокойно жить как честный человек.
- Не переживай, Егорыч. Со временем все наладится. Чужое-то добро все равно не впрок. А русская земля как стояла на русских мужиках и бабах, так и стоять будет. У нашей власти только морда волчья, а хвост собачий.
- Ну это-то да. Вот ты, Михалыч, все об анархизме печешься, свою идею, на нем основанную, хочешь у нас в хозяйстве реализовать. А разумно ли это? Нам ведь постоянно внушали и внушают, что анархизм вреден для нашего общества, его представителями являются полубандиты-полуманьяки типа батьки Махно, требующие неограниченной свободы всеобщего разрушения. Я хоть и не очень грамотный крестьянин, но, забодай тебя комар, против той свободы, о которой говорят и пишут люди: свободы нравов, свободы любви, сексуальной свободы, индивидуализма, который прет сейчас из всех щелей. По сути, против абсолютной свободы личности, которая может привести только к окончательному разложению общества и развитию аристократического индивидуализма, к параличу коллективной воли. Разве я не прав, Михалыч?
Павел Михайлович задумался над вопросом Егорыча, ибо хорошо понимал, что от ответа его зависит и вся судьба задуманного им дела. Понимал он и то, что живущее сейчас поколение и понятия не имеет, что такое анархизм, потому что сознание этого самого поколения впитало в себя негативные образы, сложившиеся под влиянием большевистской литературы и кино, неотредактированных достоверными знаниями. Павел Михайлович знал, что анархисты даже мысли не допускали о ничем не ограниченной свободе и тем более всеобщем разрушении. Все попытки очернить анархизм, подвести его под любой негатив, в том числе и бандитский, связаны были в основном с тем, что в тот период он представлял собой самую большую опасность для марксистов-ленинцев, для дела революции, каким его видели большевики. Дело доходило до того, что противники анархизма пытались его представить идейно-теоретическим течением, выражающим интересы и воззрения определенных слоев буржуазного общества, стихийно настроенной части трудящихся, символом погромов и братоубийственной борьбы, разгулом разнузданных страстей и произвола, что в большей степени соответствовало принципам той партии, которая видела в анархизме свою погибель. Апологеты большевизма договорились даже до того, что якобы сущностью анархизма был антикоммунизм как утопическое, антинаучное учение. Что вообще было чушью собачьей. Понимая все это, Павел Михайлович усмехнулся и открыто поинтересовался у своего собеседника:
- А скажи мне, Поликарп Егорович, ты свою супругу покойную, Пелагею, с боем брал или она сама к тебе пришла? По слухам, у тебя соперник был и, говорят, достойный. Вы даже дрались из-за нее, ненавидели друг друга и пользовались запрещенными приемами, чтобы склонить ее на свою сторону. Было такое, Егорыч, или эти слухи собака на хвосте принесла?
- Ну, было, и что из того? За нее я готов был любому шею свернуть, здоровье попортить. А почему спрашиваешь-то, Михайлыч? Разве я не прав был? Я же любил ее и без нее жизни своей не мыслил. Да и не мог я тогда допустить, чтобы на моем пути соперник был, будь он хоть самим Майклом Тайсоном. Все равно бы прибил гада.
- А я к тому это спросил, Егорыч, что и в политической борьбе противника или уничтожают, или делают из него чудовище, способное только на звериные поступки. Посмотри, что происходит сейчас с нашей оппозицией. Ведь власть, которая действительно видит в ней не только соперника, но и своего смертельного врага, почти всех превратила в уголовников. И знаешь почему?
- Откуда мне знать…
- А потому, мой дорогой, что она боится ее. Страх власть одолевает от одной только мысли, что скинут ее с царского трона и устроят другой порядок, который лишит ее всех привилегий и полномочий, оторвет ее от щедрой кормушки и привилегий, которыми она пользуется. Так поступили и с анархией. Она поперек горла встала большевикам, ибо замахнулась на главное – влияние на массы и особенно на молодежь. Слова Ленина по этому поводу помнишь?
- Какие?
- Ну, так примерно: всякая революция тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться. Вот они и защищались от главного своего соперника - анархизма. И не только красным террором, но и клеветой, и ложью. Вот так-то, Егорыч, забодай тебя комар.
- А чего они хотели, эти анархисты, если уж их так большевики не жаловали?
- Они одного хотели, Егорыч, - довольства для всех. А если говорить всерьез, то не большевики, а именно анархисты мечтали построить коммунизм, но только свой – анархический, негосударственный, вольный, без всяких там вертикалей. При котором было бы подлинное народное самоуправление. Это течение в то время все больше и больше приобретало сторонников не только среди русских, но и иностранных рабочих, особенно французских, ибо он подразумевал новый способ решения социальных задач, посредством усилий снизу, посредством самопроизвольных действий всего народа. Анархисты провозглашали новое представление о коммунизме, совершенно отличное от того, которое декларировали большевики, которые видели коммунизм как государственный, с жесткой вертикалью власти, с диктатурой одной партии. Против этого категорически выступали анархисты. Анархический же коммунизм подразумевал другую свободу, свободу «во имя личности», ревностно оберегающей свою свободу, желающей сохранить независимость своего уголка, своей работы, своего почина, удовольствий, исследований. При этом никого не эксплуатируя. Именно в этом, Егорыч, состоит свобода личности, согласно анархическому учению. А вовсе не та неограниченная свобода нравов и страстей, о которых ты только что говорил. К сожалению, облить грязью любое доброе дело легко, отмыть его гораздо сложнее.
- Ну теперь мне все более-менее понятно. Только вот почему у нас сейчас нет партии анархистов? Повывелись все или уже не верят в свое дело?
- Анархисты вообще против всяких партий и политической борьбы. Партии-то наши все за власть борются, а анархисты против всякой власти, особенно той, которая стремится к монополии, к обеспеченности избранного круга, образования и досуга в пользу небольшого объединения людей под покровительством государства, то есть гарантирующей право на полное развитие привилегированного меньшинства. Монополия личной собственности и всяких «я», воображающих себя сверхчеловеками, без поддержки государства невозможна. А при самоуправлении, истинном народовластии, управлении страной в согласии со всем обществом подобное просто недопустимо. При анархическом правлении страной на первом месте не только свобода личности, равенство и справедливость, но и высочайшая нравственность во всем. А каменщиками, которые построят такое общество, должны быть мы сами. Зачем нам для этого какие-то партии? Сам, наверное, видишь, до чего страну довели. Поэтому и нет у нас к ним никакого доверия.
- Да что же у нас сейчас за власть-то такая, при которой чуть ли не у каждого человека несчастья почти каждый день по нескольку раз?
- Давно мне кажется, что у нас сейчас самодержавие эпохи царя Ивана Грозного, при котором мы все холопы. Неужели не видно, что власть все время хочет переехать кого-то, посягает на наше личное пространство, лезет грязными сапогами в душу... - неожиданно Павел Михайлович споткнулся на полуслове и принюхался. – Ты ничего не чувствуешь, Поликарп? - спросил он. – Откуда-то гарью пахнет.
- Точно, горит что-то, - закрутил головой во все стороны Поликарп.
Повернувшись в сторону села, они увидели над кустами на противоположном берегу клубы дыма.
- Что-то горит у нас в селе, Паша. Давай сматывать удочки и снимаемся с якоря. Может, еще помочь успеем. Погода-то жаркая, все село сгореть может.
Мужики отцепили лодку и быстро поплыли к берегу. Причалив лодку, они бросили садок с рыбой в воду и на всех парах помчались в сторону пожара.
То, что они увидели, привело их в шок. Горел дом Надежды Степановой, которая в это время находилась в больнице. Возле дома сновали люди, поливая из шлангов стены и крыши соседних домов, чтобы те не вспыхнули от жара, который шел от горящего дома. Кто-то пытался сбить огонь из огнетушителей, кто просто наблюдал чудовищное зрелище. Пожарных машин рядом с домом не было. Они приехали, когда дом уже сгорел, и тушить было нечего. Заметив в толпе свою супругу, Павел Михайлович подошел к ней и тихо спросил:
- Что случилось-то, Рая? Надеюсь, никто из людей не пострадал?
- Детки одни в доме были, спичками баловались и что-то подожгли случайно.
- А отец где был в это время?
- Он поехал в больницу к Надежде, а присматривать за детьми мать свою оставил. А та в огород грядки полоть ушла и ничего не видела.
- А дети-то хоть живы?
- Живы, слава богу. Их медсестры из больницы – Тамара и Ирина – спасли. Они мимо проходили, на работу шли, и заметили дым из окна. Сразу поняли, что пожар, и тут же бросились в дом. Вот и вытащили из огня детей. Не пострадали они, испугались только. Да вот они рядом с директором школы Мариной Анатольевной стоят. Она хочет семью погорельцев у себя в школе разместить, пока власти решать будут, что с ними делать.
- Выходит, что ни отец, ни мать детишек не знают, что у них нет дома. Как они перенесут-то все это? Вот уж действительно – беда не приходит одна. Сход надо собирать и на нем решать, чем помочь людям, коль у них ни кола, ни двора не осталось, - озабоченно произнес Павел Михайлович.
- Агафья, бригадирша бывшая, через час собирает. Там и решат, что с бедолагами делать. Нам с тобой, Паша, тоже надо подумать, чем мы этой семье помочь можем? И так бездна горя кругом, а тут еще и это… - горестно покачала головой Раиса Ивановна.
Через час все селяне собрались возле бывшего сельсовета. На небольшой пригорок поднялась Агафья, осмотрела всех зорким взглядом и произнесла:
- Друзья мои, у нас трагедия. Я хорошо понимаю, что мы живем в трудное время, когда нравственный уровень общества падает все ниже и ниже. Все, что у нас было и есть хорошего, мало-помалу притупляется, как нож без употребления. Но у нас есть свои нравственные обычаи, которые нам менять нельзя ни при каких обстоятельствах. Им обучали нас наши родители. В первую очередь – это наша добродетель, когда мы делим свой последний кусок хлеба с голодным, когда мы снимаем с себя одежду, чтобы отдать тому, кто зябнет. При этом не надо думать, что делаем мы это исключительно ради семьи Степановых. Нет, мы делаем это ради всего нашего деревенского рода. Это наша общая нужда. Сейчас мы должны сделать то, что полезно нашему обществу. Я говорю это потому, что без взаимного доверия, без мужества, без взаимной поддержки и солидарности поражение наше в любом деле неизбежно.
Без тесной связи каждого из нас со всем сельским миром мы вообще не можем развиваться. И если мы хотим выжить, то это чувство взаимности должно оставаться для нас вечно живым, войти в привычку каждого из нас. А если проще, то поставьте себя на место погорельцев и прочувствуйте причиненное им зло. Не буду никого убеждать, пусть каждый поступит так, как он сочтет нужным, входя в ситуацию потерпевших. И о другом прошу. Понять всем нам надо, что детский ум слаб, и обвинять детей в случившемся – аморально.
Агафья замолчала, и тут же из толпы понеслись выкрики:
- Не надо агитировать, Агафья. Мы, что, потеряли уважение друг к другу и к себе? Никто не растерял собственную совесть, не утратил чувство долга и потребность помочь ближнему. Мы всегда помним об этом. Говори конкретно: что надо?
- Ты разве в поле живешь, Николай? – удивленно произнесла женщина. – Разве не знаешь, что людям надо? У Софьи своей спроси, раз память подводит. Она хорошо помнит, как вы добро свое наживали. Хозяйство Надежде и Борису из пепла надо восстанавливать. Тут уж все сгодится.
- А может, нам к власти обратиться? Должна же она как-то помочь людям? – выкрикнул Ленька Кривой.
- Где ты видел власть-то у нас? – с горечью рассмеялась Любка Морозова. – На моей улице ее нету. Шуму она наделает много, а результата все равно не будет. А детей вот у Степановых отберут точно, в приют сдадут и успокоятся. Вот только Надька этого не переживет, да и Борька с горя запьет.
Любку поддержала Верка Соколова:
- Про власть-то нашу ты верно сказала. Не своя у них беда, а чужая, ее можно и не заметить. Но я о другом хочу сказать. Если кто думает, что эта беда его не касается и не коснется, тот ошибается. Коснется, еще как коснется. Сейчас у всех трудности. И не жизнь у нас сейчас, а одна каторга.
Сказал свое слово и Поликарп Егорович:
- С волками жить и по-волчьи выть у нас все равно не получится. А ситуация такая, что нам лучше не мешкать. Наверняка у каждого есть вещи, от которых и пользы никакой, и выбросить жалко. Поделитесь с погорельцами, они ведь тоже имеют право на будущее. На чем-то, может, и сэкономить придется, но помочь людям надо, ведь все мы дышим одним воздухом.
Я вот что еще сказать хочу, - продолжил Поликарп Егорович, - мы с сыновьями сруб для продажи приготовили. Вот его мы и предлагаем поставить на месте сгоревшего дома. По размеру он примерно такой же. Не подумайте только, что мы за него деньги хотим получить, нет, даром отдаем. Мужикам надо только собрать его, а тогда уж мы быстро дом поставим. И еще просьба у меня есть к тем, кто снял шифер с коровника. Пусть отдаст его на покрытие крыши для нового дома. Про запас же все брали, а многим он и ни к чему. А тут в дело пойдет. И еще одно хочу сказать: нравится мне эта семья, поскольку любовь у этих людей настоящая. Позавидовать можно. Такая любовь и смерть победит, но не всегда справится с жизнью, особенно с теми подарками, которые она иногда преподнести может.
- Да понятно все, - раздался чей-то голос из толпы. – Скажи лучше, что дальше-то делать?
Поликарп Егорович усмехнулся невесело и твердо произнес:
- Жить, уважаемый, не забывая о том, что черный день у нас, может, еще впереди. Уж слишком чисто мести власть стала. А село наше любой ценой сохранить надо. У нас ведь не просто село, а наследие национальное и культурное от предков наших. Это понимать надо. И не спеши умирать, а сделай так, чтобы здесь опять земля рожала и скотина паслась. И чтобы наша невостребованность нам же крылья не подрезала.
Селяне еще долго судачили о произошедшем пожаре, а потом потихоньку стали расходиться. Направились к своему подворью и Павел Михайлович с женой. По дороге он спросил супругу:
- Чем мы-то поделимся с погорельцами?
- А помнишь шкаф, замечательный такой, который ты купил по недоразумению, видимо. Из-за его размеров я даже пристроить мебель эту никуда не могу. Вот его и отдадим. И еще у нас есть две вполне приличные кровати. И холодильник второй им отдадим, нам и одного хватит.
Да и барахла всякого у нас в летней комнате скопилось полно, разберу, и все, что поприличнее, погорельцам отдадим. Там и Сашиной одежды много, кому-нибудь из мальчишек подойдет наверняка. Да еще и посуду какую-нибудь отберу. И сходи-ка ты в магазин, купи из еды что-нибудь, а то ведь у Марины Анатольевны наверняка денег нет. Да и откуда им быть, если у нее зарплата с гулькин нос. Можно и денег ей дать, пусть себе и детям купит что-нибудь.
- Ладно, сделаю, - ответил Павел Михайлович. – Но у меня и к тебе просьба есть.
- Что еще за просьба?
- Да так, мелочь одна, - загадочно произнес мужчина. – Помоги Марине Анатольевне разобраться со всем, что принесут ей селяне, а в помощники возьми Поликарпа. Тут любовным делом попахивает, а он человек скромный, не уверенный в себе в таких делах. Их поближе познакомить надо, а ему смекалки и храбрости в этом деле не хватает. Помоги уж ему, чем можешь.
Раиса Ивановна на слова мужа улыбнулась, покачала головой и сквозь смех произнесла:
- Ну, Егорыч, кот блудливый. На свеженькое, значит, потянуло. А объясниться-то он с ней хоть раз пробовал?
- Думаю, что нет, все в себе носит. Дело-то такое, что боится зайти не с той стороны.
- А почему к ней-то его потянуло, попроще, что ли, никого нет? Ведь такую женщину в лохмотья не оденешь. По карману ли она ему будет и не станет ли давить его социальное неравенство: она директор школы, а он кто? Обычный крестьянин. Пойдет ли она на этот контакт?
- Все другие женщины вызывают у него только отрицательные эмоции, особенно те, кто любит погорячее. И какое тут социальное неравенство?! И что, если он крестьянин? Он мастер, не жмот, не алкаш и не бабник. Целеустремленный и уверенный в себе человек, с чувством собственного достоинства. Не жених, а находка.
- А не староват он для нее будет? Ей же и шестидесяти нет…
- Я тоже значительно старше тебя, но ничего – терплю, - отшутился Павел Михайлович. – Даже голубкой тебя назвать могу. Ответной вот только страсти в тебе не вижу, к сожалению. С годами, что ли, бабы портятся? – с трудом сдерживая смех, произнес мужчина, обнимая супружницу за талию.
- Не в моей страсти дело, дружок, - парировала Раиса Ивановна. – Мне же не с тобой, а больше с собой бороться приходится. Потому что мы с тобой не живем, а вяло дружим. А тебе посмелее надо быть – настоять на своем и добиться.
- Еще раз подобное скажешь – убью, - ни с того ни с сего разозлился Павел Михайлович. – Ты к ней и так, и эдак, а она в ответ: я сегодня не в настроении или не в форме… На семейные-то отношения это мало похоже. Терпения у меня в таких случаях не хватает. Я же не оловянный солдатик, а мужик, и есть вещи, которые потом не склеишь.
- Что ты несешь-то, муж мой дорогой? – ни капельки не обидевшись на такие гневные речи близкого человека, произнесла Раиса Ивановна. – Люди иногда скалками дерутся, а любовь у них счастливой остается. Да и пошутила я, и не моя вина, что ты шуток не понимаешь. Прямолинеен, как баран. Говорю тебе открытым текстом, что имея свое желание, умей уважать и чужое. А у тебя обострение на этой почве в любую погоду. Женщина-то ведь все равно смелее в страсти, чем мужчина. Ей только создать для этого условия надо, а ты всегда прешь, как танк. Мирно всегда надо жить. Бабы-то хоть и научились жить без вас, но с вами-то нам все же лучше.
Высказав такие свои мысли, Раиса Ивановна развела руками, глубоко вздохнула и с усмешкой произнесла:
- Эх! Жаль королевство здесь маловато, разгуляться негде.
Зная шутливый характер своей супруги, Павел Михайлович не обратил даже внимания на ее выходку, а лишь плюнул со злости и строго спросил:
- Поликарпу помогать будешь или нам самим ее соблазнять?
Раиса Ивановна улыбнулась, прижалась к плечу мужа и тихо сказала:
- Помогу, конечно. Только у баб поговорка одна есть, ее придерживаться надо.
- Какая еще поговорка? – насупился Павел Михайлович.
- Да очень простая, Паша: «Не ходите, девки, замуж, не проверив жениха».
- Ну и что?
- А то, Паша, что ему привести себя в порядок надо, а то ходит по деревне в каких-то стоптанных сапогах, штаны с залысинами, рубашка мятая. Да и побриться не мешало бы. А при случае и о цветах не забыть. Это я говорю для того, чтобы меня не осрамил, сваху свою, и невесте будущей понравился. А то как из пыльного мешка вылез. Хоть и холостой мужик, но следить за собой надо. При Аленке-то, дочке своей, он гордым петухом выглядел, не то, что сейчас. Пусть поработает над собой, тогда и за дело возьмемся. А так в нем чего-то не хватает. Скорей всего, лоску, Паша. Кстати, рыбы-то вы наловили? – спохватилась вдруг Раиса Ивановна.
- Наловили, конечно.
- Вот когда он приведет себя в порядок, пусть возьмет эту рыбу и принесет с собой в школу. Пожалуй, это будет неплохим поводом для первого близкого знакомства. А там посмотрим.
Выслушав спокойно супругу, Павел Михайлович среагировал на ее слова по-своему:
- Где-то ты и права, милая, но не надо путать божий дар с яичницей. Егорыч настоящий мужик, к тому же мастер на все руки. А что поизносился малость, то так уж у него жизнь сложилась. Такую семью поднял и всех в жизни устроил. А что выглядит он не по-вашему, то в этом больше не он виноват, а жизнь, которую нам власть подарила и в которой мы все жертвы. А мужик он крепкий. Если потребуется, то в кулак сожмется, а сделает все как надо. И неважно, что он упал, важно, что он подняться может. Про него в селе никто не скажет, что вор у вора дубину украл, - он свое отдаст и никогда не пожалеет об этом. А ты – неприлично, видишь ли, выглядит… Другие чужое счастье воруют, а он свое отдает даром. Таких, как Егорыч, еще поискать надо. Да и палец ему в рот не клади – зубы железные. Но о твоих пожеланиях я ему скажу. Боюсь только – не обидеть бы.
- А я про него ничего плохого-то и не сказала, - возмутилась Раиса Ивановна. – Просто встряхнуть его немного хочу, Там, где люди живут, надо своей сущности и соответствовать, а не делать видимость, что ты мужик. А то непонятно, какие мотивы его к женщине двигают. Может, он на вахтовый метод рассчитывает, тогда роль свахи не для меня. Пусть сам на себя полагается. Женщина Марина Анатольевна серьезная, на всякие там глупости не пойдет.
- Скажу я ему об этом, а ты пока иди к ней и помоги ей с детьми. Тяжело ей одной четверых-то ребятишек успокоить. Они же вне себя от случившегося.
Поликарпа Павел Михайлович нашел среди мужиков, которые собирались ставить сруб на месте пожарища. Отозвав его в сторонку, он как мог, смягчая слова жены, рассказал ему о ее замечаниях по поводу внешнего вида и одежды. Павел Михайлович думал, конечно, что Поликарп Егорович обидится, но ошибся. Поликарп, наоборот, во всем согласился:
- Права она, Паша, запустил я себя в последнее время. Сам это чувствую. Просто когда нет ни тревог, ни забот, нет и стимулов навести в своей жизни порядок. Но это все мелочи. Теперь у меня стимул есть, а потому воспрянем и восстановим свою форму. Да и то сказать, не хотелось поддерживать эту форму, когда тебя методически уничтожают. При таких обстоятельствах легко и в скотину превратиться. А за меня не переживай – чувство собственного достоинства я никогда не потеряю. Школа жизни у меня крепкая. Настоящего мужика ум и шрамы украшают, а я на них не в обиде.
Павел Михайлович одобрительно кивнул головой:
- Могу я тебе, Поликарп Егорович, задать еще один вопрос, пока ты от случившегося не остыл?
- Давай задавай, если смогу, то отвечу.
- Скажи мне, Егорыч, что ты думаешь о деревенском сходе, который прошел, какие у тебя чувства он вызвал? Только не лукавь, правду говори.
- Я одно понял, Михалыч, - почесывая затылок, ответил Поликарп, – не скурвился еще наш народ до конца. Мы все словно проснулись, очнулись от долгого сна, будто путы сорвали и шоры с глаз скинули. Народ сам себе доказал, что он здесь хозяин. Люди поступили так, а не иначе, повинуясь потребности своей человеческой природы. Мы поняли, что без солидарности наше общество может прийти к концу и погибнуть. Я так думаю, Паша.
- Ты правильно думаешь, Поликарп. Но то, что ты произнес – это и есть анархизм. Люди сами, по собственной воле пришли на помощь попавшим в беду людям. Без приказов, без насилия и какого-либо давления, исключительно по личной инициативе они проявили свою добродетель, чувство взаимной выручки, свою солидарность и сострадание к другим людям. А это и есть нравственные основы анархического движения, на этом все и держится. Поэтому считай, Егорыч, что практический урок анархизма ты уже получил. Это, пожалуй, все, что я хотел тебе сказать.
- Да понял я все, Михалыч. Будем стоять насмерть. Ради чего тогда все это стоило затевать? Шанс-то этот в моей жизни последний, попробуем его не упустить. Меня можно уничтожить, но поколебать - никогда.
Сказав это, Поликарп отвернулся от своего собеседника и снова вернулся к мужикам, которые в бурных спорах обсуждали план восстановления сгоревшего дома. А потом он, приведя себя в порядок, отправился в школе, помогать Раисе Ивановне. И все у них получилось, как и было задумано.
Встретившись однажды с Павлом Михайловичем, Поликарп ему объявил:
- Понять не могу, Михайлыч, почему я столько времени был таким дураком? Главное-то ведь не кто первый начал, а как и с какой целью.
- Ты это о чем толкуешь, Поликарп, что-то не пойму я тебя, - досадовал Павел Михайлович с усмешкой.
- Да я об учительнице своей говорю и о себе. Чего я так долго не мог объясниться с женщиной, столько времени потерял.
Павел Михайлович согласился с ним и поздравил его, пожав руку.
Дом мужики поставили быстро. Все были горды тем, что этим трагическим случаем мало-помалу начали собирать свои рассеянные обстоятельствами силы, что вместе все потихоньку они возвращаются к нравственным обычаям своего деревенского общества, о которых уже и забывать стали.
Однако радость их была не долгой. Сначала по сарафанному радио, а потом из уст самих чиновников они узнали о том, что весь их бывший совхоз продан какому-то частному лицу с молотка. Продан целиком: с землей, лесом, производственными постройками и жильем. То есть вместе с ними. Возмущению жителей не было конца, и они стихийно снова собрались на сход, на который пригласили и местное начальство.
Первой решила высказаться Наталья Сорокина. Подойдя поближе к чиновникам и, глядя в их глаза, она с вызовом спросила:
- За сколько продали-то?
- По акту купли-продажи за восемнадцать миллионов. Ни копейкой меньше, ни копейкой больше. Так и в акте записано.
- А в карман сколько положили? – снова поинтересовалась Наталья.
- Кроме того, что написано в акте, я больше ничего не знаю, - заявил бывший председатель совхоза.
- Знаешь, паразит, знаешь, только своих прикрываешь, - взъярилась Наталья. – А кто акт подписывал?
- Бывший директор департамента сельского хозяйства Валерий Михайлович Морозов.
- А сейчас он где? – не отступала Наталья.
- В области его нет. В Москву уехал, там ему новое место предложили.
- Сбежал, паразит, значит, - заключила Наталья. – Поздравляю вас всех, уважаемые односельчане, - с поклоном обратилась она к собравшимся селянам. – С этого дня вы стали крепостными какого-то проходимца с позволения наших властей. Государству мы оказались не нужны, от нас одна только морока. Да и продали-то нас как последнюю тварь – всего по девять тысяч за каждого. Сейчас даже собаки дороже стоят.
Ее монолог неожиданно прервал приехавший чиновник:
- С точки зрения закона, сделка достоверна. У нас по этому вопросу юристы работали, уважаемые, между прочим, люди.
- Что же это у вас за законы, голубчик, если они заставляют народ страдать? Может, у вас есть другая сила, которой мы обязаны подчиняться, и не вы ли сами прародители этой силы? – вмешалась в разговор Агафья.
- Я человек маленький, меня это не касается, - торопливо произнес чиновник. – Мне велели сообщить, я сообщил.
- Да нет, ты человек не маленький, ты представитель власти, - прервала его Наталья. – Вы для себя законы принимаете, а о нас не думаете. Мы уже начали привыкать к жестокости, но ведь дальше-то уже некуда. Вы отняли у нас родину – значит, отняли все. Жить, сохраняя человеческое достоинство, стало невозможно. Неужели не боитесь, что со временем вам все вернется бумерангом? Вы уже не только уважение, вы не заслуживаете даже внимания.
- Им уважение наше по фигу, - выкрикнула из толпы Любка Ерохина. - Отчаявшиеся до предела люди боятся потерять последнее, обеспокоены тем, что не могут получить вразумительных ответов на свои вопросы, а им хоть трава не расти. Напрасно вы относитесь к нам, как к быдлу. Погодите, отольются вам наши слезки.
- Мы для них не только быдло, мы стали вредными микробами для их организмов, мы мешаем им жить. Зачем в деревню вкладывать деньги? Одна головная боль от этого и никакой быстрой отдачи. Лучше уж переложить все проблемы на чужие плечи. Кстати, кто новый-то хозяин совхоза?
- Акоп Аганесян, армянин, бизнес в области ведет.
Услышав это, вперед вышел Мишка сантехник.
- Ну, египетская сила, додумались, - зло выкрикнул он прямо в лицо чиновнику. – Не успели с гор спуститься, а свои ручонки уже к нашему богатству тянут. Не будет этого. Мы или в партизаны все уйдем, или баррикады строить будем. Вы же Россию по кускам раздаете. И не запугаете вы нас. Придет день, и вы, наконец, поймете, с кем связались. Власть-то ваша все равно вечно держаться не будет. И не думайте, что все вы святые и бог вас не коснется
- Коснется, еще как коснется. А нам лучше любая смерть, чем бесчестие. Если вы этого добиваетесь, то нам самое время начать. Мы все здесь жаждем свободы, но не доводите до того, чтобы она пришла к нам с барабанным боем и запахом пороха. А это вполне может случиться, ибо каждый честный человек имеет полное право бороться с антинародной властью, и тем более с "понаехавшими". Я потому это говорю, что не могу бежать из собственной страны, поскольку мне здесь хорошо. Концлагерь местной власти все равно когда-нибудь закончится, – сплюнув в сердцах себе под ноги, Мишка закончил свою пламенную речь.
После этого опять начала Агафья:
- Ну что, господа хорошие, из ваших слов мы поняли, что государство нас бросило и что судьба наша теперь в наших же руках. Скажу только вам одно: принимая такое решение, вы забыли включить голову. Потому что вы даже нас не спросили, чего же мы хотим. А нам и нужно-то всего ничего: чтобы все, кто тут проживают, были счастливы и свободны. Ничем другим нас не соблазнишь. И имейте в виду, что мы будем кому угодно молиться, лишь бы того, что вы задумали, не произошло. Изменить нашу жизнь могут только люди независимые, свободомыслящие, но вам этого не дано. Не буди лихо, пока оно тихо, говорит пословица, а вы про это забыли.
- Когда хозяина-то ждать? – кто-то вдруг выкрикнул из толпы.
- Он завтра со своей командой приедет. С ним, я надеюсь, обо всем и договоритесь, - произнес чиновник, вытирая пот со лба, и засобирался в обратную дорогу.
Когда начальство уехало, Агафья собрала всех вокруг себя и предупредила:
- Встретить нового хозяина надо по-человечески, но только сначала. И пусть больше всех вокруг них крутятся бабы помоложе. Нам легче дать понять о своих желаниях и скрыть свои чувства. Да и доверия у них к нам больше будет. Это и поможет раскрыть им свои истинные намерения. Мужики пусть в сторонке сидят на бревнышке, но держите ушки на макушке. Ружья тоже можно прихватить, но чтобы их было не видно. Разговор с ними начну я, а дальше будем действовать по обстоятельствам.
Как только приедут, соберемся все до единого. Мы им такой должны бизнес устроить, чтобы надолго запомнили. А теперь давайте расходиться и про хлеб-соль для нового хозяина не забывайте.
Когда утром в село прибыли две машины, народ понял, что это и есть новый хозяин и его команда. Бабы тут же облепили машины и с улыбкой на лицах ждали выхода дорогих гостей. Первым появился молодой мужчина в костюме и замер. Открыв переднюю дверь шикарного авто, он внимательно оглядел толпу деревенских. По-видимому, это был телохранитель. Затем из машины выбрался и смуглый холеный господин кавказской национальности в блестящем костюме.
- Здравствуйте, бабоньки, - произнес он с довольным видом. – Я ваш новый хозяин, Акоп Акопович Аганесян. Мы будем с вами строить новую жизнь, вам еще все соседние колхозы и совхозы завидовать будут. Это я вам обещаю.
Он еще хотел что-то сказать, но его опередила Агафья:
- Документы покажи, русские глазам не верят, дай пощупать.
Мужчина удивился очень, но документ показал. Агафья взяла бумагу с печатями в руки, прочитала, и не успел Аганесян и слова возмущения сказать, как бумага исчезла в лифчике женщины.
- Как же вы, господин Аганесян, собираетесь поднимать наше хозяйство, если все наши поля заросли, скотные дворы требуют большого ремонта, а техника вся растащена по запчастям?
- А кто вам сказал, что здесь, на своей земле, я буду сельским хозяйством заниматься? - с трудом произнес обалдевший от поступка женщины Аганесян. - У меня другие планы, к сельскому хозяйству отношения не имеющие.
- Крестьян обижать нельзя, Акоп Акопович. Они же, как дети, что-нибудь и сломают, не ровен час, - покачала головой Агафья.
- В моем бизнесе ломать нечего. Здесь будет туристический развлекательный комплекс. Места у вас красивые, река рядом и лес под боком, народ сюда с охотой поедет отдыхать.
- А что со школой будет? - поинтересовалась Марина Анатольевна.
- Нет у вас больше школы, ее закрыли как малокомплектную. Там я планирую открыть ночной клуб или кафе, на худой конец.
- А с больницей что? Ее тоже под кафе? - спросила Степанида Петровна, которая сейчас была главным врачом.
- Я здание выкупал, а не больницу, - ответил Аганесян. - Дом свиданий там организую. А еще в планах пара домиков для охотников и рыболовов.
- Ну а с нами что будет? - загалдели разом возмущенные такими наглыми заявлениями деревенские. - Где мы-то работать будем?
- Это ваши проблемы, - заносчиво ответил Аганесян. - И вот еще что хочу сказать. Дома, в которых вы живете, были совхозной собственностью, а теперь мои. Чтобы в них жить и дальше, вам придется их у меня выкупить. В противном случае выселять всех насильно будем. Мне тут вы вовсе не нужны. А требуются работницы любовного фронта. Среди вас я таких уже вижу. Всех желающих отбирать буду лично. Искусству любви подучим, и получится у нас отличный гарем наложниц для отдыхающих на любой вкус и кошелек. Да вы, бабы, не переживайте, жрицами любви по-любому лучше быть, чем доярками. Ну а кому повезет, из тех гетер сделаем - образованных, воспитанных и свободных в своем выборе женщин. Из бедноты вас вытащим, будете состоятельными.
- Да, - задумчиво произнесла Агафья, - прессовала нас жизнь, прессовала крепко, но не до такой все же степени. Никогда не думала, что в бордель могу попасть. Нам-то что, мы ко всему привычные, молодежь только жалко. А вы-то, мужики, что молчите?
А мужики, молча игравшие желваками, поняли эти слова как сигнал к действию. С бревна, на котором сидел, поднялся Сашка Иванов, который только что вернулся из мест заключения. К слову, при советской власти он парторгом был - вот ведь жизнь какие зигзаги делает. Был он сейчас очень не слаб физически, любой лом в баранку сгибал. Посадили его за хулиганство. Когда хозяйство объявили банкротом, он из конторы одного представителя власти за шиворот выволок да с крылечка спустил. Учтя его былые заслуги и заступничество селян, ему только год наказания дали, хотя могли и больше.
Подойдя поближе к новому "хозяину", Сашка произнес громко, обращаясь к толпе:
- Ну, братцы, о таком я даже и подумать не мог - из наших девок проституток хотят сделать. Я лично этого не потерплю. Слушай сюда, Акоп Акопыч, - обратился он к армянину, - первый выстрел в воздух предупредительный, второго не жди. Если не хочешь лежать на нашей земле в позабытой могиле, уноси отсюда ноги, да побыстрей, а то терпение мое кончается.
Аганесян хотел было возразить, но увидев устремленные на него недобрые взгляды сельских мужиков, поостерегся. Предпочел все же усесться в машину и отбыть восвояси.
Когда "гости" уехали не солоно хлебавши, Сашка обратился к собравшимся селянам:
- Что дальше-то будем делать, граждане?
- Бороться будем, Саша, - произнес Павел Михайлович. - В первую очередь надо поставить в известность нашего губернатора, прокуратуру и готовить исковое заявление в суд. В этом деле явная коррупция, нарушение закона и много всего, что противоречит принципам правового государства. В успехе нашего дела не сомневаюсь. Поэтому надо подумать, как наше хозяйство возродить, на ноги поставить. Давайте завтра все соберемся и обсудим мои предложения по его восстановлению. Думаю, что в этом все заинтересованы.
Предложение Павла Михайловича всех устроило, и народ группами стал расходиться по домам, обсуждая недавние события.
Часть шестая. Крестьянский сход
На следующий день Поликарп Егорович проснулся рано. Не спалось. Всю ночь его не покидала мысль, что его никчемная холостяцкая жизнь, возможно, скоро закончится. Марина Анатольевна хоть и не давала прямого ответа, что готова на совместную жизнь, все же по намекам, по блеску в ее глазах он понимал, что он для нее не последний в селе мужчина. По его мнению, она готова была сделать шаг в его сторону, но для этого должна быть уверенность в прочности их отношений. Ей нужен был один мужчина, но на всю жизнь.
"Если это так, - размышлял Поликарп Егорович, - то надо брать ее голыми руками и тащить к себе. Ей же не самец нужен, а мужское плечо, на которое можно опереться. А я, что, не из той породы? Докажем, если потребуется..."
Нравилась Поликарпу Марина Анатольевна. Красивая женщина, ведет себя достойно, не стремится выделиться, однако и в стороне не остается. Про таких говорят "Бог ее с ног до головы вылизал". Одно только смущало Поликарпа. Из опыта своей жизни он знал, что надо бояться трех "б" - богачей, бандитов и баб. "Ну, с первыми-то все понятно, - говорил себе Поликарп, - а бабы-то тут причем? Ну, бегают некоторые из их сословия по мужикам, горят в пламени любви. Так именно к таким мужиков и тянет. И повод обычно для этого бывает. Любовные-то лодки, как правило, о быт разбиваются. Значит, надо так свой быт организовать, чтобы Марина трудностей даже не замечала. Бабы ведь не просто изменяют нам, они мстят за неустроенность. За что же судить-то их?" Поликарп Егорович усмехался на такие свои мысли и сам себя успокаивал: "Моя Марина не такая. Оттого и тоскливо ей, и взгляд грустный. А от этого взгляда я и дышать уже не могу, все время видеть ее хочу. На руках бы носил, кажется".
Поликарп собрался было подняться с постели, но опять призадумался. Он долго не мог сообразить, с какой ноги вставать надо. Не дай бог, ступишь на пол не той, тогда весь день каяться будешь, потому что все пойдет не так, как хотелось бы. Примета же есть такая, как бы себе не навредить. Размышляя так и посмеиваясь над своими страхами, он встал на пол обеими ногами. И сразу же почувствовал облегчение. "О Господи, мысленно обратился он к богу, - вали все грехи на меня, только ее не трогай!" Посмотрев на себя в зеркало, мужчина решил побриться, чтобы привести себя в порядок. Однако осуществить свои планы он не успел. Послышался звон разбитого стекла, и чей-то женский голос. в сердцах произнес бранные слова.
Выйдя на улицу, он увидел у соседнего крыльца Соньку Голубеву, почтальоншу местную, которая с усердием выдирала куски дерна и бросала их в окна дома Натальи Сорокиной.
- Чего завелась-то, дурочка? - подойдя поближе, поинтересовался Поликарп Егорович. - Неужели не видишь, что хозяйки дома нет. А за причиненный ущерб платить придется. Да и стекла в селе уже ни у кого не найдешь. К тому же сейчас стекло больших денег стоит. Считай, что у тебя сегодня неудачное утро. Наташка тебе разбитых окон не простит. А у тебя, выходит, любовный террор сегодня. мужика своего ищешь?
- Ищу, паразита, - в сердцах ответила Софья. - С вечера на рыбалку ушел и дома до сих пор нет. Подсказали добрые люди, что он у этой шалавы ошивается. И не первый раз.
- Полезный совет могу дать тебе, Софья.
- Ну!
- Устрой ему романтический ужин при свечах. Сделай так, чтобы твоя любовь мужика согревала. А то ведь тобой только женская зависть движет. Говорят, что плохо ты в этом смысле согреваешь и вообще...
Лукавил Поликарп Егорович и привирал немножко, осуждая Софью за сегодняшний поступок. Ему ли не знать о любовной связи ее мужа с соседкой, если он наблюдает это чуть ли не каждую неделю. Знал он и другое. Ни в какой город Наталья не уехала, а дома сидит, как мышка, на белый свет вылезти боится. Потому и хитрость такую придумала: дверь на замок, а любовника к себе через задний двор. Не всякий догадаться об этом может. На слова Егорыча Софья ответила:
- Не лезь мне в душу, умник. Я не Мата Хари и не агент 007. Оставь меня в покое.
На шум вышел и Павел Михайлович. Подойдя к Егорычу, поинтересовался:
- Что случилось-то, Егорыч? Шуму много, а драки нет. Не поделили чего?
- Да Софья мужика своего потеряла. Думает, что он в гости к Наташке Сорокиной зашел чаю попить. А та, оказывается, даже дома не ночевала, за туфлями в город поехала. Старые-то ей, говорит, жмут, потому за другими и поехала, - с усмешкой произнес Егорыч.
- А чего его искать-то? Вон он идет с удочкой. На рыбалке, видно, был, а вы шум подняли, - с досадой сказал Павел Михайлович.
Софья, уперев руки в бока, грозно спросила подошедшего мужа:
- Ну а рыба где? Опять кошки съели?
- Клева сегодня не было, - ответил мужик. - Ветер северный с вечера пошел, и вся рыба в глубину ушла. На мои снасти ее оттуда не добыть. Но в следующий раз обязательно наловлю, - попытался оправдаться Колька.
- Считай, что следующего раза у тебя не будет. От твоей рыбалки одни сюрпризы, - грозно произнесла Софья и потащила своего мужа домой.
Когда они скрылись из вида, Поликарп Егорович с грустью произнес:
- Ничего-то ни баб наших, ни мужиков не остановит, когда дело любви касается. Ни кризис их не берет, ни безработица, ни даже цунами, если случится. Был бы огонек, мотыльки тут же слетятся. Не село, а клуб веселых и находчивых. Раны залечат, и тут же снова в бой.
- И много в селе таких? - поинтересовался Павел Михайлович.
- Ох, и не спрашивай лучше. Большинство баб не ангелы, и не исправимы уже. Им одного поцелуя у двери недостаточно, нужно большее - неизвестность.
- А соседка-то твоя, Наталья, на самом деле в город уехала? - сменил тему разговора Павел Михайлович.
- Да нет, в эту ночь она работала.
- Как работала?
- Как обычно, горизонтально. С Колькой, конечно. Мужиков-то у нее всегда много было, а этот что-то подзадержался. Он хоть и не примерный муж, но человек неплохой. А от бабы своей скорей всего потому бегает, что она не дает ему того, что Кольке хотелось бы. Мужик должен подходить к бабе, как ключ к замку, а этого у них как раз и не получается. Потому он чаще всего на улице и ночует, в смысле в чужой кровати. А Наташка Кольке нравится. Да и она для него готова на все. Когда она с ним, то считает, что в лотерею выиграла. А на нее за это всех собак повесили, позабыв о том, что любовь не насморк, сразу не проходит.
- Ясный у тебя ум, Поликарп, особенно когда он баб касается, - пошутил Павел Михайлович. - Давно, видать, у тебя их не было.
- Наконец-то дошло, - всплеснул руками Егорыч. - Да я их просто сам избегаю. Когда мне говорят, что я потрясающий мужчина, я им отвечаю, что я на больничном и, вообще, справку об инвалидности имею. Поэтому на меня у многих баб зуб наточен, дуботолом меня многие из их сословия считают. Да я их, Паша, просто боюсь. Придет один раз, другой, а потом оказывается, что она беременна. А от кого? Попробуй докажи. А напоют - только уши вянут... Да у тебя самый редкий цвет глаз, да и высокий ты, и сильный, и прочую дребедень. А скажи, Паша, мне в мои-то годы этот надо? К тому же я не богат, денег у меня нет.
- Не в деньгах дело, Поликарп. Когда мужчина дает бабе деньги, он получает над ней власть. А этого не каждая женщина хочет. В браке другое дело. Он дает мужчине и женщине единство тела, души и духа. Вдвоем-то всегда хорошо и переживать не за что. Да и помнить надо, что большой светлой любви за деньги не бывает.
Поликарп почесал затылок и произнес:
- Да хватит уж о бабах-то. Скажи-ка лучше, во сколько сход будет? Мне же собраться надо, фартово выглядеть хочу, там же Марина будет тоже, так что осрамиться никак нельзя.
- Ну вот, а говорил "хватит о бабах", а сам опять на старую дорожку, - засмеялся Павел Михайлович. - Ладно, ладно, не ерепенься. В десять приходи, там и увидимся.
Народу на сход собралось много. Тут были не только все жители села Пеньки от мала до велика, но и из соседних сел и деревень пришли и приехали. И такая массовость деревенского населения объяснялась не только любопытством, но и общими вопросами и жизненными проблемами. Потому что все окрестные хутора и деревни выживали кто как мог, потому что беда у всех была общей, потому что сельское хозяйство рушилось на глазах и никому до этого никакого дела не было. Именно эти проблемы они и хотели решить, выслушав мысли умного городского человека.
Поднявшись на пригорок, чтобы всех видеть, Павел Михайлович обвел глазами толпу и начал свой разговор с народом:
- Уважаемые друзья! Можете мне верить или нет, но основным виновником вашего состояния, которому не позавидуешь, является государство. Посмотрите, что государство с нами сделало? Сначала обанкротило, потом поставило в невыносимые условия и, наконец, продало. По существу, оно отделило вас от себя, то есть вы оказались как бы вне государства, брошенными на произвол судьбы. Причем не только вы, но и вся крестьянская Россия. Через право и закон, путем подчинения личности, посредством налогов и создаваемых им монополий, государство привело деревню к нищете, безработице. А все из-за чего? Из-за земли. Государство отнимает ее у нас в своих корыстных интересах и пытается доказать, что ваша нищета не политика государства, а закон природы. Потому помощь, поддержка, покровительство существуют у нас только для людей состоятельных, таких, как Акоп Акопович или известный вам Салах. Власти выгодно держать вас в полуголодном состоянии и экономическом рабстве. Разве вы этого еще не поняли?
- Да поняли мы все, Павел Михайлович. По живому у нас душу выдирают, - ответила за всех Агафья. - Давно поняли, что система пошла против личности, против каждого из нас. И чему здесь удивляться-то, если вокруг беспредельно воровской режим. Мы уже забывать стали, "откуда есть пошла наша русская земля". Каждый из нас рожден для того, чтобы землю пахать и коров доить, а власть что делает? Руки нам выкручивает и выворачивает. Нам уже воздуха не хватает, задыхаемся от жизни такой. Хоть, право слово, к смерти готовься.
Павел Михайлович улыбнулся:
- Кто к смерти готовится, тот долго проживет, уважаемая Агафья. Нам надо себя просто усовершенствовать и не вводить свою душу в уныние. Нам надо научиться быть самим собой, а для этого человеку надо дать свободу. Но сначала давайте разберемся в причинах, которые довели нас до жизни такой, и только потом необходимо выработать, наконец, свою идею, вокруг которой мы могли бы объединиться и начать преобразовывать свое общество.
- Что нам-то конкретно сейчас делать? Не головой же в омут, - опять задала вопрос Агафья.
- Это вы всегда успеете. Ты просто не даешь мне договорить, - поднял руку Павел Михайлович, призывая женщину к молчанию. - Я продолжаю. У вас есть законное право, признаваемое и гарантируемое Конституцией, самостоятельно и под свою ответственность решать все вопросы местного значения, минуя действующую вертикаль власти. А по существу перейти на самоуправление, самим выбрать цель и пути ее достижения, сохраняя при этом политическую, административную и финансовую независимость. Ну, и самим выбрать, наконец, с кем дружить будете. Без взаимной солидарности и взаимопомощи с другими селянами сделать это будет трудно.
- По-вашему, Михалыч, мы должны жить отдельно, а государство отдельно? Так выходит? Только кто нам даст это сделать? - с сомнением спросил Поликарп Егорович, в душе все же поддерживающий Михалыча. - Мы сейчас вроде как на чужой земле оказались и дня не можем прожить без проблем. А народ понять не может, как могло случиться так, что все мы оказались под властью одного человека. Получается, что в стране действует пиночетовский режим, при котором отсутствует свобода, а неугодных преследуют. Такой судьбы мы не хотим, Михалыч?
- Не хотите, значит, и не будет так. Но для этого меньше надо рассчитывать на государство, а больше на свою собственную инициативу. Но эта инициатива должна быть свободно выражена, серьезно обсуждена и найдена справедливой для всех. Нам сейчас надо найти новую форму организации общества, которая бы устроила всех, вне государства, при котором вы уже достаточно нужды нахлебались.
Неужели не видно, что государство без зазрения совести убило здесь всю местную жизнь и полностью лишило нас всякой надежды на жизнь вообще. Вы сами, без каких-либо распоряжений и указаний сверху, должны начать строительную и воспитательную работу в своем хозяйстве на более или менее социалистических началах. Иначе так в нищете и бесправии прозябать будете, если раньше не погибнете. Включите свой коллективный ум, и у вас все получится. А сидеть и ждать, что манна небесная свалится на вас сверху по-детски наивно.
Павел Михайлович глубоко вздохнул, намереваясь продолжить, но не успел. Махонький старичок поднял руку, желая что-то сказать всем:
- Резон в твоих словах, уважаемый, конечно, есть. Ведь мы дошли до жизни такой, когда благодарим власть за все, хотя она для нас ничего и не делает. И забываем о том, что у нас уже нет страны, на которую можно было бы опереться. У нас почему-то фанатическая преданность власти, у которой азимут сбился. Но у нас уже нет выбора, господа крестьяне. И если нам дают шанс, его надо использовать. Можно в чем-то, конечно, и ошибаться, однако не сдаваться и добиваться своего. Настало время собирать камни. Народ же устал от этой власти, а потому нам нужен другой путь. А ждать, что нам подарят волшебную таблетку, после приема которой завтра все будет, - наивно. Мы же все проникнуты любовью к своей малой родине. Теперь ее спасать надо. Пусть хоть конец света будет, но я отсюда не уйду, твою мать...
- Кто это? - тихонько спросил Павел Михайлович Егорыча.
- Это наш ветеран войны Варенцов Валерий Анисимович, единственный оставшийся в живых. Герой Советского Союза, между прочим. Уважаемый в нашем хозяйстве человек.
Народ зашумел, обсуждая слова деда Валерия. Павел Михайлович опять поднял руку, призывая к тишине. Когда селяне немного успокоились, он продолжил:
- Что я вам еще хочу сказать, чтобы вы запомнили и крепко вбили себе в голову. Если мы хотим начать новую жизнь, если мы хотим свободы, равенства и справедливости во всем, причем твердо решили идти по этому пути, нам неизбежно придется взять в свои руки все: землю, производственные постройки, скот, технику и даже школу и больницу. То есть все это должно стать нашим стартовым капиталом. Иначе нам благосостояние для всех не обеспечить. Если мы этого хотим, конечно. И, безусловно, надо помнить, что частный капитал не может быть для всех. Как правило, он используется наудачу ради барышей, а вовсе не ради общественных нужд. Мало того, он вызывает отток жителей из деревень, многих лишает образования вообще, а некоторых даже профессии. Ему выгоднее платить вам столько, чтобы только вы не умерли с голоду. Если вы этого хотите, то и флаг вам в руки.
- Но они же благотворительностью занимаются. Как с этим-то быть? - высказал свою мысль Ленька Кривой.
- Запомните раз и навсегда. Частный капитал, создавая свое производство, никогда на благотворительность не рассчитывает и на пользу всего общества не работает, а преследует исключительно личную выгоду. Ему проще привезти товар из-за границы, чем купить его у нас. Поэтому я и говорю: чтобы мы представляли для власти и капитала реальную силу, нам надо объединяться. В этом наша сила и здравый смысл наших преобразований.
Тут Павла Михайловича перебила Наталья Сорокина, "случайно вернувшаяся из города".
- Из ваших слов, Павел Михайлович, выходит, что наша система, при которой мы живем, порочна и не сулит нам нечего хорошего. В этом, скажу я вам, вы абсолютно правы. Мы же живем сейчас, как животные. У нас не село, а настоящая тюрьма, как для провинившихся и высланных за сто первый километр. Никто не чувствует себя здесь спокойно. Ощущение, скажу я вам, не из приятных. При таких-то условиях нашей жизни, может, небольшой пинок под зад власти не повредит. А может, встать всем во весь рост и крикнуть: "Вставай, село огромное, вставай на смертный бой!"
- Зло нашей системы, уважаемая, - продолжил свою мысль Павел Михайлович, - состоит в том, что власть не соображает что делает. Она создала систему, при которой народ стал лишним, а потому вынужден потреблять меньше, чем он производит. Она ставит его в такое положение, что он вынужден продавать свою рабочую силу за малую долю того, что он реально создает. И это будет продолжаться до тех пор, пока средства производства останутся в собственности немногих. да и что я вас этому учу? Многие из вас об этом еще в школе знали. Поэтому пока мы будем платить дань собственнику, до тех пор благосостояние будет обеспечено лишь ничтожному меньшинству людей и всякий раз ценой разорения других.
- А ведь таких прохвостов у нас развелось предостаточно, - с этими словами из толпы вышел Сашка Иванов. - А все почему? А потому, что слабы мы и легко управляемы. Нам сначала дают надежду, а потом ее отнимают. А запретов сколько? Скоро и шепотом нам запретят говорить. И все это для того, чтобы мы их боялись.
Можно было бы, конечно, с властями и на переговоры пойти, но беда только в одном: их уже не исправишь. Может, нам действительно, как говорит Наталья, хватит охать и ахать, прятать голову в песок, когда нас бьют. В такой-то ситуации обычно сдачи дают. А может, Михалыч, что нам сегодня плохо, это тоже хорошо? Глядишь, и одумаемся. Главное-то для нас сегодня - не сдаваться. Уж если заварили кашу, то и хлебать ее надо самим. Чего бояться-то? У нас есть о чем поговорить с властями. Сами мы этих чудовищ породили, сами должны их и уничтожить. А так мы имеем только безысходность и холод, одиночество и боль. И спасти нас может только чудо.
Павел Михайлович понял, что перед ним отнюдь не глупый парень, не растерявший мозги на зоне бывший зэк.
- Ты что оканчивал-то, Александр? - спросил его Павел Михайлович.
- Технологический. Специалист я по первичной обработке льна. Ну и школу марксизма-ленинизма в придачу. Парторгом я здесь был когда-то.
- Коммунист, значит?
- Только с другими взглядами на жизнь и ее устройство. А что мы раньше-то про коммунизм знали, кроме как "каждому по потребности - каждому по труду". И откровенно говоря, не было у нас даже попытки построить разумное социалистическое общество, уж не не то что коммунизм - об этом даже речи нет. Слова были - дел не было. Вместо свободы слова, равенства и братства мы получили ГУЛАГ, репрессии, насилие и, как следствие, моральную деградацию.
А люди-то наши доверчивые на самом деле верили, что при социализме жили, коммунизм строили. А по жизни ничего этого не было. Нам просто не давали умереть с голоду.
И про идеи твои насчет анархизма я тоже наслышан. Это направление, по моему разумению, сродни коммунизму. Отличается только устройством общества. Мне лично анархическое больше подходит. Свободу-то с диктатурой никогда не перепутаешь.
- Беда наша, Саша, действительно, в том, что у нас в стране в ужасающих размерах растет армия тунеядцев и посредников. Число людей, живущих за счет чужого труда, становится все более значительным. Поэтому довольство для всех становится проблематичным. Владельцы предприятий, в чьих руках капитал, умышленно сокращают производство, чтобы поднять цены. Это результат свободного рынка. Основная цель дельцов не благосостояние всех, а прибыль любой ценой. И этому способствует само государство, которое стремится поддержать господство немногих избранных. И делается это с помощью государственных структур: судей, полиции, тюрем - словом, всего механизма, называемого правосудием. Поэтому у нас должно быть свое управление, основанное на реальной свободе, равенстве и справедливости. Это трудно сделать, но сделать надо. В противном случае мы реально можем превратиться в крепостных.
На сказанное громко отреагировал Фомич, муж Верки Соколовой:
- Во дожили! Эти паразиты из власти ведут себя так, словно владеют мудростью мира. Может, потому у них не жизнь, а малина. Вот уж действительно "как хорошо быть генералом". А нам-то, рядовым, что делать?
- Ситуацию никто не контролирует и не собирается этого делать. Потому у нас все через задницу и выходит, - поддержал Фомича Мишка сантехник.
- Вы правильно, мужики, мыслите, - согласился Павел Михайлович. - Только вот беда - воспитание и образование не позволяет нам не верить правительству и думать, что ничего у нас не делается без приказания сверху, что без этого приказания у нас водворился бы полный хаос. Между тем люди отлично умеют все делать сами, если перед ними стоит общая цель, выработанная путем свободного соглашения. Главное - избежать эксплуатации слабого сильным, бедного - богатым. Поэтому уже сегодня, сейчас всем нам надо договориться между собой и решить, как жить дальше. Тем самым мы освободимся от вредного государственного механизма, который разорителен и не сулит никакой радужной перспективы. Только на основе соглашения, всеобщей договоренности мы сможем поменять ситуацию.
- Один за всех и все за одного, значит, Павел Михайлович? - резюмировал Юрка, муж Юльки Барановой. - Устаревшие сельские традиции возрождать, значит, будем. Все вместе против беспредела, выходит. А брани между нами не получится?
- Согласия будем искать между собой, а не повода для раздоров. Забыли истину, что ли? Помните, басня Крылова, "...когда в товарищах согласья нет..." Я одно понимаю: чтобы всем выжить, надо быть всем нам заодно. Только тогда мы выберемся из плена действующей вертикали власти, только тогда ваше благосостояние будет расти быстро. Вот и ответ на твой вопрос, Юра, - развел руками Павел Михайлович.
И тут Павла Михайловича поддержала целая группа селян. Как всегда, впереди были женщины и первой среди них Зойка Ершова:
- Дальше нам куда, бабы? - громко произнесла она, поддерживая рукой округлившийся живот. - Нет у нас будущего с этой властью. И убеждать в этом никого не надо. И о другом не стоит забывать - счастье не свалится с небес, его выстраивать надо. А под лежачий камень и вода не течет. Я лично за предложение Павла Михайловича. Может, у нас тот случай, когда маленькой бедой бог избавляет нас от большой. Главное - не считать себя несчастными, ущербными людьми.
- Права Зойка-то, - поддержала подругу Шурка Осипова. - Пора, наконец, научиться нам всем рассчитывать на свои силы, и любая ситуация у нас не должна выходить из-под нашего контроля. Конечно, наша жизнь не мед, бывают и совсем черные дни. Но уж если начали что-то, то надо доводить до конца. Главное - чтобы у нас у всех было искреннее стремление к новой жизни. Тогда мы все будем делать с радостью. Лично мне хочется такую жизнь построить в нашем селе. Мне нужно благосостояние не только для себя, но и для того, чтобы я могла помочь своим друзьям. Вот такой я хочу жизни, уважаемые селяне.
- Вы правильно мыслите, милые дамы, - поднял руку, призывая к тишине, Павел Михайлович. - Учитывая ваше настроение, я нисколько не сомневаюсь, что вы все сможете преодолеть и выстроите все же общество, где все будут равны, одинаково состоятельны. Я вижу здесь общество, в котором присвоение чужого труда перестанет служить основой общественной жизни.
- А почему раньше-то мы до этого не додумались? - спросил вдруг Нил, муж Полины, сестры Мишки Соловьева.
- Из-за непреодолимых препятствий , дорогой. В первую очередь из-за нашей бедности, из-за деления людей на касты, из-за самого государства. Уничтожьте все это и увидите вокруг себя совершенно другую картину. Помнить только надо один момент: нельзя разрушать современную форму собственности, не введя вместе с тем нового строя политической жизни. И не забывайте, что добьемся мы цели только тогда, когда наш социализм до конца будет народным. Только при этом условии он сохранит свою жизненность и творческую силу. А вы создадите свои учреждения, необходимые для того, чтобы поддерживать среди вас мир, улаживать ссоры и оказывать друг другу помощь во всем, что требует соединенных усилий. Только вы, своей созидательной силой, создадите учреждения обычного права, чтобы лучше защититься от желающих господствовать над вами и обеспечить своему обществу свободное развитие. И конечно, надо помнить о том, что на месте власти устаревшей, не пригодной для нас, ни в коем случае не стоит создавать новую, даже если эта новая пообещает вам манну небесную. Поверьте мне, все эти обещания или забудутся скоро, или нарушатся, и вы снова придете к диктатуре. Не власть, а права личности должны быть у вас верховными, освобожденными от государственных наростов. Только ваше коллективное творчество поможет вам создать учреждения взаимной помощи и защиты. От вас сейчас требуется самоорганизация во имя общей цели.
Народ задумался над словами Павла Михайловича.
- Конечно, нам надо что-то делать, - как бы размышляя вслух, произнес Борис Степанов. - Вот только на крови благодатную жизнь не построишь. А политики нам не помощники. Потому что слишком много говорят, замыливают словами дела неприглядные. И когда только эта черная полоса в нашей жизни закончится?
- Закончится, Борис, закончится, но только при помощи нашей воли и характера. Как только деревня освободится от существующей власти, в ней тот час, в силу объективных обстоятельств, начнут развиваться самоуправление и кооперация, а без этого выход из тупика просто невозможен. Важно только, чтобы сельское общество рассматривалось как единое целое, каждая часть которого тесно связана со всеми другими. Но это возможно лишь тогда, когда вместо мелочных забот нашей повседневной жизни возникнет какая-то общая идея. Во всяком случае, это будет начало нашей новой жизни, со свободой экономической и политической. В таком обществе никакое правительство не заставит личность повиноваться. Наоборот, оно само не будет выходить из повиновения обществу, а все свои потребности мы будем удовлетворять путем свободных соглашений между собой. Эти взаимные соглашения заменят законодательство и направят отдельные интересы каждого к одной общей цели. Павел Михайлович передохнул немного, а потом продолжил свою мысль:
- И еще об одном хочу вам сказать. Чтобы дело наше не провалилось, не создавайте условий для мелочно-требовательной "высокой" нравственности. Не старайтесь "переродиться" во имя единой общинной жизни, не старайтесь жить исключительно для нее и не стремитесь устроить свою жизнь по образу семьи "братьев и сестер". Наоборот, постарайтесь обеспечить каждому наибольшую свободу и наибольшее сохранение внутренней жизни каждой семьи. Уверяю вас, жить в отдельной избе гораздо лучше, чем в одном монастыре. В противном случае однажды вы попадете в руки одного из своих "братьев", самого хитрого и ловкого. И тогда все опять вернется на круги своя. То есть все вернется опять к тому, отчего мы так стремимся уйти.
- А как же любовь в нашем новом обществе? - с насмешкой спросила Любка Морозова, местная девица легкого поведения. - Свободной она тоже будет или под запретом?
- Если честно, то не знаю, - почесал затылок Павел Михайлович. - Знаю только одно: без любви все деяния человека бессмысленны. Относится ли это к плотской любви - сомневаюсь. Сексуальной революции и продажной любви мы, без сомнения, не допустим.
- А чего тебе бояться-то? - обращаясь к Любке, с насмешкой спросил Ленька Кривой. - Без работы все равно не останешься. Думаешь, почему к тебе мужики любят заходить? Не ради твоих красивых глаз. Уж больно ты блины вкусные печешь. Вот в чем причина.
Щеки Любки вспыхнули ярким огнем, но она быстро справилась с собой и нашла что ответить наглецу:
- А с тобой и связываться-то противно. Что ты предложить-то бабе можешь? Дружбу и билет на автобус? А если по-честному, то тебе, кроме себя самого, никто и не нужен. Гуляй лучше на природе. Это для тебя полезнее, чем по бабам ходить.
- И чего вы все на бабу набросились? - встал на защиту Любки Мишка Соловьев. - Она же не сама зовет мужиков. Сами напрашиваются. И не блинами вовсе соблазняются мужики. Слепые все от рождения, что ли? Причину болезни под названием "распущенность" в себе ищите, а не в ней. К тому же, она беременна.
- Откуда знаешь? - поинтересовался Ленька. - Сам, что ли, постарался?
- Типун тебе на язык! - открестился Мишка. - Слухами земля полнится.
- А кто тогда хахаль-то? Может, тоже знаешь по слухам? - не унимался Ленька.
- Ты его не знаешь, он из соседней деревни. Пожениться они хотят. Правильно я говорю, Люба?
- Возможно. Во всяком случае, замуж я пойду не для того, чтобы заткнуть кому-то рот. Я люблю мужиков работящих, а не тех, кто дурака валяет, вроде Леньки Кривого. Таких, как он, надо давить, как тараканов, - не полезла за словом в карман Любка.
Понимая, что перебранка эта может затянуться надолго, Павел Михайлович поднял руку. призывая спорщиков к молчанию:
- Похоже, что с любовью мы разобрались. Вернемся к главному. Теперь нам надо определиться с формой организации нашего общества и системой управления. Прямо вам скажу - непростая это задача, поскольку зависит от разных факторов. Это и место расположения, удаленность от областного центра, религиозные пристрастия местного населения, его менталитет, количество сельхозугодий, плодородие почвы и многое другое, на что мы, кажется, и внимания даже не обращали.
Вариантов организации много, но я назову вам лишь некоторые. Мы можем вернуться к земскому устройству сельского общества, возродить колхоз на принципиально новой, социалистической основе, создать народное предприятие, развивать фермерство или выбрать что-то другое, всех устраивающее. Я вам предлагаю создать на базе бывшего колхоза территориальный крестьянский кооператив, учтя в нем все то хорошее, что было создано нашими предками.
Суть этого варианта в следующем. Все земли, которые принадлежат вам, мы должны разделить между собой, выделив при этом некоторый земельный запас на случай чрезвычайных обстоятельств. Делить вы ее можете по каждому дому, или поровну, или по потребности, или по числу едоков. Словом, как вам будет угодно. С этого момента каждый из вас становится собственником выделенной ему земли, и он может производить на ней все что его душе угодно. Только соблюдайте на должном уровне уход за землей, ее плодородие. Всем понятно, о чем я говорю?
- Скажи, Павел Михайлович, а подобный опыт уже где-нибудь был? - спросил из толпы односельчан Борис Степанов.
- Был и есть. В Израиле. Советские евреи-эмигранты создали такую форму организации производства. Но исключительно на нашем русском опыте. Там, помимо кибуц, аналогов нашим колхозам, они создали новую форму организации сельскохозяйственного производства, которая называется "мошав". Скажу вам откровенно - работает она отменно. При необходимости мы можем туда отправить кого-нибудь толкового для получения опыта.
Но я продолжу. Ни для кого не секрет, что деревня всегда страдала от безденежья. Эта же беда у нас. Поэтому нам нужен финансовый орган, который бы помог решить эту задачу. Таким учреждением для нас может быть кредитное товарищество, созданное по типу ссудно-сберегательной кассы. В нем вы можете под определенный процент хранить свои сбережения и получать ссуды.
- А деньги откуда возьмутся в этом кредитном кооперативе? - с недоверием спросила Софья Голубкова. - Не с неба же свалятся.
- Это другой вопрос, Софья, и мы его обсудим отдельно. Но уверяю вас, вариантов собрать уставный капитал для этого товарищества предостаточно. Было бы желание. А теперь продолжу. Помимо кредитного кооператива, нам потребуется еще и сбытовой кооператив, который будет реализовывать выращенную и произведенную нами продукцию. Тем самым мы освободим себя от лишних хлопот, связанных со сбытом своего товара. И конечно, нужен обслуживающий кооператив, который помогал бы нам обрабатывать землю, проводить посевную и уборочную кампании, а также решать обычные бытовые проблемы. Помимо этого, можно создать пенсионную и больничную кассы, цели которых понятны, надеюсь, без объяснения. Лично я создал бы еще и школьную кассу, которая не только приучила бы детей к бережливости с раннего детства, но и помогла накопить капитал для повышения образования в будущем. Управлять всеми этими кооперативами будет сход. Ну а для текущего решения дел следует избрать управляющего, старшину, старосту - как вам удобнее его называть. Выбирать таких людей надо на короткий срок - на год-два не долее, чтобы проверить их в качестве управленцев.
Ну и о своем быте, детях и молодежи нам тоже придется самим беспокоиться. Мы же создадим общество, в котором приоритетными станут, не на словах, а на деле, свобода личности, равенство и справедливость на основе высочайшей нравственности. При таком обществе мы избавимся от всяких пакостей со стороны власти, перестанем толкать друг друга локтями, чтобы получить лучший кусок. Только давайте помнить, что первые плоды появятся не скоро. Для этого нужен определенный срок, как и в любом другом деле. Ну вот, я вроде все сказал. Давайте теперь послушаем ваше мнение.
- А не опасно ли осиное-то гнездо трогать? - с сомнением произнес Поликарп Егорович. - Не разозлим зверя раньше времени, Михалыч?
- Волков бояться, в лес не ходить. Помнишь такую народную мудрость, Егорыч? Уж от тебя-то я никаких сомнений не ожидал.
- А вам-то зачем всю эту бучу поднимать, Павел Михайлович? - осторожно спросила стоящая рядом с Поликарпом Марина Анатольевна. - Вы-то вроде городской человек, в любой момент можете уехать.
- Я просто прикипел душой к этим местам и мне, как и вам, больно за эту землю, - ответил Павел Михайлович. - И к тому же, я хочу видеть всех вас счастливыми. И с вами я впервые чувствую себя свободным. А это дорогого стоит. Так что давайте или проголосуем за мое предложение, или останемся при своих. Так что голосуйте кто "за".
Лес рук поднялся над толпой, и, как оказалось, против не было никого.
- А теперь, дорогие мои, - с ходу продолжил Павел Михайлович, - нам надо подготовить устав нашего нового образования, по всей форме провести референдум по принятию решения и подготовить документы для губернатора о нашем волеизъявлении, жалобу в прокуратуру и исковое заявление в суд о незаконной продаже вас частному лицу. Для всего этого необходима инициативная группа, которая незамедлительно и начнет свою работу. В группу предлагаю выдвинуть Агафью, как самую инициативную, Александра Иванова, опытного в таких делах человека, Марину Анатольевну, всеми нами уважаемую, Зою Ершову, которая любого может убедить в своей правоте, даже проходимцев. Эти люди хорошо знают все наши проблемы. Я предлагаю вам и свои услуги, как человека, разбирающегося в организационной работе. Когда все документы, о которых я упоминал, будут готовы, инициативная группа на приеме у губернатора просветит его насчет наших планов. Ну, а цыплят считать будем по осени. Может, у кого какие-то другие предложения есть? - обратился к народу Павел Михайлович.
- Есть, - тут же раздалось из толпы. Это был голос Фомича. - К губернатору надо не просто с докладом идти, а идти маршем протеста. С лозунгами, российским флагом, и каждая деревня должна нести плакат со своим названием. Мы что, хуже других, что ли? В Москве протестуют, а мы молчим. Потому и жизнь наша хреновая, выеденного яйца не стоит, из-за того, что мы рты боимся открыть. Не по-людски это. Почему так говорю-то? Да потому, что даже у некоторых закоренелых преступников совесть просыпается, а нашей власти хоть бы хны. По-скотски с народом обращается и в ус не дует. И вообще, предлагаю не затягивать с разработкой документов, а то здесь скоро оффшор для местной аристократии будет. Понимать надо.
- Очумел, что ли? - взъярилась на Фомича Полина, жена Мишки Соловьева. - До областного-то центра верст шестьдесят будет. Пешком-то туда дня два или три идти надо. У нас же пожилых людей много, которые могут и вовсе не дойти до места. А так с Фомичом я согласна. Свое дело нам любыми способами защищать надо, а марш протеста нам в этом поможет. Силу-то ведь только сила ломит.
- Правильно говорит супружница моя. Нашу жизнь спасать надо, если ее целенаправленно уничтожают. Только ведь на Кремль с вилами не пойдешь. А на первый раз и марш протеста сойдет. Нам не только жизнь, нам сознание свое менять надо, потому как времена-то изменились. Значит, изменились и подходы к власти.
- Верно, верно говоришь, - поддержала Мишку Юлька Баранова. - Режим-то у нас коррумпированный, преступный, на идеи скудный. Боится власть своего народа, все время язык ему укоротить стремится. Не знаю как остальные, а я за марш.
- В этом ты права, Юлька, время настало, - высказался Петька, сын Поликарпа, выражая мнение молодого поколения селян. - Нет веры нашей власти, одни слова у нее и никаких дел. Денежные интересы во всем преобладают. А у нас у всех вечное безденежье. Потому мы и оказались на задворках жизни. Я лично за марш. А как остальные? Голосуйте!
К удивлению Павла Михайловича, за марш протеста проголосовали все, и даже немощные старики. "Такое если и бывает, то только раз в жизни, - размышлял про себя Павел Михайлович. - На подвиг народный все это похоже. Все как в годы войны: мы окружены, и надо как-то из этого дерьма выбираться. Очевидно, люди поняли, что пора уже во все колокола бить. Похоже, что это уже и не марш протеста будет, а утверждение своей гражданской позиции". А вслух Павел Михайлович произнес:
- Единодушие, значит? Это хорошо. Значит, боевой дух в нас еще не угас. Хорошо, что поняли, что мы для власти - посторонние люди. А если так, то нам с представителями власти никогда не договориться.
Подвожу итог нашего схода. На подготовку всего берем три дня. Как до города добираться - решите с Агафьей. У нее хорошие отношения с соседями, а у них транспорт есть, помочь могут. Только держите в секрете, что транспорт нужен, чтобы организовать марш протеста. Да и транспаранты, пока в областной центр не приедем, не афишируйте. У власти железная хватка - сорвать все в последний момент может. Общий сбор объявляю на четвертый день, считая сегодняшний, в десять утра около здания областной администрации. А теперь давайте по домам, и дай нам Бог, удачи.
В назначенный день и час все пеньковцы, вместе с жителями окрестных деревень, в одиночку и группами собрались возле дверей "красного дома". Собравшись вместе, они развернули свои лозунги и плакаты, а затем по команде, сначала робко и вполголоса, а потом все решительнее стали скандировать:
- Губернатора! Губернатора
На шум вышла охрана.
- Кто такие? По какому праву здесь собрались?
- Крестьяне мы, - ответил за всех Павел Михайлович. - А почему здесь - так на плакатах написано, читайте. А право нам Конституция дала. Нам губернатор нужен, мы с ним хотим беседовать. Без встречи с ним мы отсюда не уйдем.
Охранник прошел свквозь толпу, читая плакаты: "Мы хотим есть!", "Наша жизнь - позор", "Верните нашу землю!", это были самые безобидные слова, написанные на кусках картона и старых обоях, наклеенных на фанеру. Видимо, охрана поняла, что дело-то не шуточное, бунтом попахивает. Как по команде, дюжие молодцы скрылись за дверями администрации.
Собравшиеся были в растерянности.
- Что дальше-то делать будем, Михалыч? Не штурмом же эту крепость брать?
- Не знаю, поживем - увидим. Одно только помню: побеждает тот, кто выбирает самую трудную дорогу. А землю свою мы все равно никому не отдадим. Терять-то нам уже все равно нечего.
Не успел Павел Михайлович произнести эти слова, как толпа зашумела, и послышались голоса: "Полиция, братцы! По нашу душу прибыли!"
К красному дому действительно подъехали два автобуса с разных сторон, из которых вмиг вывалилось десятка два омоновцев. Они тут же окружили собравшихся, встали в боевую стойку и готовы были выполнить любой приказ своего начальства. К Павлу Михайловичу подошел подполковник полиции в полном боевом снаряжении и спросил:
- Вы старший этого сборища?
- Я, - хладнокровно ответил мужчина. - Только это не сборище, а местные крестьяне, которых из-за ненадобности выбросили с собственной земли, как грязную тряпку на помойку.
- Тебе что, голову напекло? Собираться здесь запрещено. Забирай своих крестьян и валите отсюда, иначе я приму жесткие меры. Тебе, старый, это понятно, или я не по-русски говорю?
Вдруг с другого конца толпы раздался шум и мат. Пожилая женщина пыталась выйти за кольцо окружения, но ее грубо, без всякого снисхождения к старости, отталкивали назад:
- Куда прешь, старая? В автозак захотела?
Однако женщина не сдавалась:
- Я здесь живу неподалеку. Мне внуков кормить обедом надо. Пропустите меня, пожалуйста.
Но омоновец был непреклонен.
- Не положено. Дожила до седых волос, а не понимаешь, что власть уважать надо.
- Это ты власть-то? - разошлась женщина. - Ты не власть, а мразь. Посмотри, урод, на кого вы свои грязные руки поднимаете? На детей, которые хлеба просят, на женщин, которым этих детей кормить нечем, на свой народ? Какая мать вас только родила?! Плодами же этого дерева, которое народом называется, кормитесь и тут же рубите его корни.
На разгоревшийся скандал стал постепенно собираться народ, который всячески поддерживал разгневанную женщину и собравшуюся с плакатами толпу, выражая свое недовольство происходящим:
- Да какое им дело до народа-то? Они же свое благополучие на его страданиях строят. Только одно и умеют делать, что несчастье людям приносить. Им и нужно-то от нас только смирение. А нас это унижает. У них-то каждый день праздник, а у нас проблемы.
Чувствовалось, что не на шутку разгоревшийся скандал может перерасти в потасовку. Поняв это, Сашка Иванов подошел тихонько к подполковнику и шепнул ему на уху, показывая здоровенный кулак:
- Вот этим я с одного раза быка убиваю. Если твои архаровцы хоть кого-нибудь тронут из наших, я этим кулаком твою каску на черепки разобью. Твоя жена в таком разе вдовой останется, а дети сиротами. Я ясно выражаюсь?
К счастью, ответить военный ничего не успел, ибо из дверей здания вышел человек, который приказал омоновцу убрать свою команду, а потом обратился к собравшимся:
- Если у вас есть инициативная группа, то губернатор готов ее принять для переговоров. И прошу всех успокоиться. Все вопросы миром решаются, а не войной.
Кто-то из толпы не выдержал и крикнул:
- Правильно это. Посмотрите, какие крохи стоят, хлеба просят, а вы на них с дубинками. Это же жестоко, бесчеловечно. Да что об этом говорить? Вы же не хуже нас знаете, только мер никаких не принимаете!
Человек из администрации спокойно выслушал тираду и произнес:
- Разберемся, во всем разберемся. Инициативную группу прошу следовать за мной. Губернатор вас ждет.
Подойдя к двери губернаторского кабинета, Павел Михайлович прочитал на табличке: "Ивлев Игорь Николаевич". "Фамилия знакомая, - подумал он. - Может, встречались когда?" Перешагнув порог просторного помещения, он сразу узнал человека, поднявшегося им навстречу. Когда-то он работал с ним в администрации города, тот заведовал в те далекие времена аграрным сектором. "Тогда-то был мужик неплохой, - вспоминал Павел Михайлович. - Может, и до сего времени таким остался".
Между тем, губернатор поздоровался со всеми за руку, а когда подошел к Павлу Михайловичу, пожал ему руку, на минуту задержав в своей:
- А ведь мы с вами уже знакомы, - произнес он. - Щербаков Павел Михайлович, не так ли? Хорошо помню я вашу фермерскую ассоциацию. С властью местной вы тогда здорово воевали, покоя никому не давали, фермеров защищали. Да и вы меня, наверное, тоже помните?
- Помню, конечно. Только не я с властью воевал, а она с фермерами. А что из этого вышло? Нас как-то незаметно поделили на абсолютных хозяев и полуживую массу людей для экспериментов. Вот поэтому и возникает закономерный вопрос, Игорь Николаевич: кому на деревне жить хорошо? Казалось бы, отняли у фермеров все, ну и черт с ним, но ведь не умеют использовать отнятое. По всему сельскому миру словно цунами прошло. А власти все равно, живет себе по принципу - после нас хоть потоп.
- Ладно, ладно, разошелся. Узнаю боевой дух Щербакова. С чем ко мне-то пришли? Присаживайтесь, рассказывайте.
Когда все разместились вокруг стола, Павел Михайлович подробно, в деталях поведал о случившемся в их хозяйстве, о решении крестьян и положил все бумаги перед губернатором. На удивление, руководитель области прочитал все до конца. После некоторых раздумий произнес:
- Этого не может быть. Я же ему, подлецу, верил, а он... В прокуратуру жалобу подали? Исковое заявление в суд подготовили?
- Все сделали, Игорь Николаевич, - ответила за всех Агафья. - А к вам пришли, поскольку надеемся на вашу помощь. Мы ведь одного хотим - жить по-человечески. А нам что предложили? Бабам купить колготки в сеточку со швом и - на панель, а мужикам остается только выйти на большую дорогу. Не надеясь на власть и поняв, что помощи от нее ждать нечего, мы разработали свой план собственного спасения. Теперь мы помощи не просим, сделаем все сами, только пусть не мешают.
- Мы хотим реально перейти к самоуправлению, - добавил к словам Агафьи Сашка Иванов. - Ждать у моря погоды нам надоело. Люди извелись от безысходности и неизвестности. Потому и страсти в деревне стали порочными, превратив пороки людские в смысл жизни.
- К сожалению, Игорь Николаевич, мы разучились по-человечески разговаривать друг с другом. А с властью и тем более договориться не получается, - внесла свою лепту Марина Анатольевна. - Из последних сил тянут люди, но дальше уже не могут. Не по миру же им идти. А потому, уважаемый Игорь Николаевич, без вашего положительного решения обратной дороги домой у нас нет. Мы же пытаемся начать новую жизнь, нам только чуть помочь нужно.
- Поможем, голубушка, обязательно поможем, - ответил губернатор. - За вами стоит человек, которому доверять можно. Насколько я понял, вам нужна моя помощь, чтобы сформировать уставный капитал вашего кредитного товарищества. Деньги для селян у нас есть, так что поможем. А с этим наглецом, что вас продал, я разберусь. А то разгулялся без оглядки. Получит он от меня хороший штраф за превышение скорости. Кончилось мое терпение. Вы как добрались сюда? - обратился губернатор к ходокам.
- Кто как смог, - ответил за всех Павел Михайлович.
- А сколько вас здесь? - опять задал вопрос губернатор.
- Да сотни полторы, - ответил Сашка Иванов.
Губернатор пригласил к себе секретаршу и приказал:
- Свяжись с транспортным отделом, найди там Гусева Ивана Ильича. Передай ему, чтобы немедленно к зданию администрации прислал три автобуса, чтобы отвезти людей в село Пеньки. А потом пусть доложит об исполнении, - высказав поручение секретарю, он опять обратился к гостям: - Ну вот, сейчас за вами придут автобусы. Все можете идти, а Павла Михайловича я чуть-чуть задержу, разговор у меня к нему есть.
Когда все вышли, губернатор придвинул свой стул поближе к гостю и заявил:
- Оставил я тебя вот зачем. Должность я тебе хочу предложить - консультантом у меня. А то толковых людей вокруг себя не вижу. Все что-то говорят, слов много, а конкретных дел нет. Все какие-то не настоящие.
- Что поделаешь, Игорь Николаевич, если у них стиль жизни такой? Уверяю тебя, что ни одного искреннего слова ты от них не услышишь. Жестокости, бесчеловечности в людях стало много. А вот предложение твое я принять не могу. Без обиды только. Мы такое дело на селе закручиваем, что страшно даже. А одни селяне без меня не справятся, тем более, что я, считай, сам эту кашу и заварил. Знаний у них маловато, а вот энергии хоть отбавляй. А бесплатный совет я тебе и так всегда могу дать, если потребуется.
- Ну тогда ответь мне на один вопрос, ты же умный мужик, многое по-иному понимаешь, не как я. Неужели и дальше так все и будет?
- Не будет, Игорь Николаевич. Народу надоело уже всего бояться. Ведь все своими глазами видят, что мы неуклонно движемся к сталинизму, а не один режим, основанный на насилии, долго не продержится. Впереди могут быть такие события, что и во сне не приснятся. Да и область, как бы ты ни хотел, тебе не поднять.
- Почему?
- Да потому, дорогой, что обирают тебя как липку. Вроде как бы для общественных целей, а идут твои денежки не на дела, а на делишки. В свое время монголо-татары больше десятины дани не брали. Потому что понимали, что если возьмут больше, то в следующий раз брать будет уже нечего. А тебе именно столько на развитие оставляют. Сама по себе современная политическая система порочна, потому и результаты наши хреновые. Стимула-то для развития у тебя никакого нет, коли весь твой доход в другой карман идет. Так и дальше будет продолжаться, пока межбюджетные отношения не поменяются. А при этой системе такое исключено. И никакие инвесторы тебе не помогут.
- Почему?
- Им нужно наше сырье и наша дешевая рабочая сила. Прибыль свою они тебе не оставят, себе заберут. Да и технологии они тебе привезут не новые, а поношенные. Дураков-то и за рубежом нет. Иностранцы тоже деньги любят. На себя лучше рассчитывай, на своих людей. Это пока твой главный капитал. С народом надо по-хорошему договориться, а не вытирать об него ноги. Иначе будешь наслаждаться гордым одиночеством, без всякой перспективы на счастливую жизнь. В этом можешь не сомневаться.
Выйдя на улицу, Павел Михайлович увидел, что его односельчане ждут и даже не думали рассаживаться по автобусам. Вопросы посыпались с разных сторон.
- Ну что, Павел Михайлович, тяжко было? Что теперь, остановимся или дальше пойдем?
- Будем драться до последних сил за свое дело, - с уверенностью заявил мужчина.
- А нам дадут это сделать? - поинтересовалась Верка Соколова.
- Конечно, дадут, куда денутся. Мало того, глядя на нас, и другие захотят перемен. Глядя на вас, на ваше стремление жить по-человечески, на вашу солидарность, нисколько в этом не сомневаюсь. Непременно все получится. А теперь по коням и по домам. Помощь нам окажут. Главное сейчас для нас - не подвести самих себя. Ну а вы-то как сами считаете? Справимся?
- Справимся, Павел Михайлович. Жизнь нас многому научила. Не промахнемся, поменяем куриные перья на орлиные. От нас же теперь все зависит, а не от дяди чужого. Я правильно говорю, народ? - закричала Агафья.
- Правильно! - раздалось в ответ, и повеселевшие люди стали занимать места в автобусах, которые на этот раз увозили их в новую, обещавшую большие перемены свободную и счастливую жизнь.
Мятежная деревня
© Copyright: Станислав Мозохин, 2013
Свидетельство о публикации №213101500922
Свидетельство о публикации №213101500922
Рецензии