Осеннее

Целый час я брожу по этому осеннему парку. На асфальтовых дорожках то тут, то там, приглушая шаги, лежат опавшие листья... Вообще-то, я люблю эту пору, когда еще не все листья опали с деревьев и солнце светит сквозь завесу облаков. Грустно и спокойно на душе от этого.
Грустно?.. – да. Оттого, что что-то безвозвратно уходит, а я ничего не делаю для того, чтоб остановить, поймать это что-то. Я, наверное, боюсь. Да, боюсь этого нового, что неизменно входит в это что-то... А ведь раньше я очень боялась, что все в моей жизни останется прежним, старым. Что многое может пройти мимо меня. Отчего же теперь все изменилось? Я часто задаю себе этот вопрос.
Может, это от возраста?
В юности, мы все хотим чего-то нового, необычного, ждем чего-то, живя в постоянном его ожидании, в его предчувствии. А потом, став старше, понимаем – какими наивными мы были...
Прошло несколько лет, как я уехала из родного дома и живу здесь. Так получилось, что незадолго до окончания школы, я сломала ногу. Срасталась она плохо, и я почти год передвигалась на костылях, для меня это было великим мучением. Целыми днями я сидела  дома, боясь (а точнее будет сказать – стесняясь) выйти на улицу. За то время, что я пролежала в районной больнице, я совсем отвыкла от одноклассников, которые изредка навещали меня, вроде выполняя какой-то тяжкий, для них, долг. При них я чувствовала себя очень сковано. Мне было очень неуютно и стыдно оттого, что они тратят на меня дорогое для них время... Я читала это в их глазах и не знала, куда себя девать.
К экзаменам за десятый готовилась самостоятельно и сдала без троек, что для меня было немаловажно. Вечера проводила одна... все реже бывали подруги, но больше всего меня огорчала возможность на всю жизнь остаться калекой. Деревенские бабки жалостно качали головой и вытирали кончиками платков невидимые слезы, когда видели меня, ковыляющую на костылях. А мне было противно ото всего этого, и во мне тогда все кипело, бурлило... Потом меня направили в областную больницу, где я пролежала еще почти год. Там-то, наконец, и поставили меня на ноги. Правда хромота осталась, но это почти незаметно. Я в девятнадцать лет как бы заново родилась и была так счастлива, что на какое-то время забыла все свои горести и печали. А их у меня было предостаточно. Парень, с которым я до несчастного случая дружила около двух лет, предал меня, забыл. "Добренькие" подружки тогда сразу же передали его слова: "А на что она мне, такая?.." Было очень больно это слышать, ведь он мне говорил, что любит, и я верила... Мне казалось, что я не переживу этого, не смогу. Но через некоторое время я думала о нем уже без боли, но с грустью и сожалением, что первая любовь оказалась лишь призрачным счастьем, обманом. Но это все что-то сломало во мне, и я никому не могла верить. Позже, в больнице, я встретила человека, близкого и дорогого, но по моей же вине, так и не ставшего моим мужем.
Слава был на четыре года старше меня и тоже лежал в областной больнице с переломом. Когда его выписали, он стал ходить ко мне. Эти встречи приносили мне радость, но я всегда чувствовала, что рядом с ним меня неудержимо несет в пропасть. И я не могла этому сопротивляться. Скажи он мне тогда хоть слово – пошла бы на все! К счастью или наоборот, я во-время опомнилась. Может, глупо тогда поступила, но мне этот выход показался спасением моей грешной души... И я, в прямом смысле слова, сбежала. Сбежала, возможно, от своего счастья. Как мне не хотелось уезжать, но я все же добилась своей преждевременной выписки. Меня отпустили с условием, что через месяц я снова приеду долечиваться. Славе я ничего не сказала о том, что приеду еще. Хотела порвать все сразу. Я ведь думала, что он жалеет меня. А он не жалел. Он, как и я, был влюблен в меня. Мы тогда сами не понимали этого, разговор о чувствах у нас никогда даже и не заходил.
Он был внимателен ко мне, всегда выполнял мои просьбы, даже самые дурацкие и глупые. К тому же для него ничего не стоило достать дефицитные в то время фрукты и конфеты, которых не было в свободной продаже... Он всегда называл меня Галчонком, это звучало так нежно и ласково, что я просто таяла.
Я сама все погубила, сама! Ничего не сказав ему о предстоящей выписке, я уехала и сожгла за собой все мосты. Ведь теперь я не имею права на него, а тогда я считала, что мы с ним не пара... Хотя мне иногда кажется, что я избегаю собственного счастья, боясь его. Когда до него остается совсем немного и оно где-то совсем рядом – я круто все меняю и рву...
Этим летом, во время отпуска, я была в том городе, где мы со Славой познакомились и где он жил. Я ходила по городу и вспоминала прошлое, с которым меня разделяло почти семь лет. Мне очень захотелось увидеться со Славой: каким он стал, обзавелся ли семьей и, поддавшись своему первому порыву, набрала, казалось, давно забытый, номер его телефона. Мы встретились. Он мало изменился за эти годы и разве что выглядел чуть постарше того, каким запомнился мне. Мы гуляли по набережной, долго сидели в кафе, а потом пошли к нему домой.
Слава рассказал про свою жену, которую он, по его словам, не любил; живут они вместе уже четыре года, детей нет – она не хотела. Его жена была корреспондентом областной газеты и все время моталась по командировкам.
   Допоздна мы сидели, говорили, вспоминали, а когда я собралась уходить, он вдруг взял меня за руку и сказал с такой грустью в голосе:
   — Не уходи, останься... Пожалуйста... — так, что я не смогла уйти.
   Утром, стараясь не шуметь, чтоб не разбудить его, я ушла. Поехала на вокзал, купила билет и через два часа была дома, у своих родителей.
Слава не знает, что у меня будет его ребенок... я одна выращу его, все свои силы отдам, чтоб он, мой малыш, рос счастливым. Я почему-то уверена, что это будет сын... он наверняка будет похож на своего отца – будет таким же высоким, красивым, сильным. Мы с моим малышом будем очень счастливы, я буду нужна ему, а он – мне. И еще потому, что он – частичка самой меня, частичка моей души. Мы будем счастливы еще и потому, что я и мой малыш – это единое целое и мое будущее. И я уже счастлива тем, что во мне живет еще одна жизнь, ведь вдвоем ничего не страшно. Даже грусть становиться светлей оттого, что это счастье – дарить людям жизнь – дана нам, женщинам.
Падают листья и ложатся багряно-золотистым ковром на асфальт, приглушая шаги.
Осень... золотая осень.