Фрирайдер

Историю про Макса следует начинать с его отца.
 
Вспоминая об отце, Макс всегда представлял себе сцену с его возвращением из снежной бури. Дверь открывается, и в натопленный воздух врываются языки метели, из которых постепенно появляется высокий человек в странной одежде. На его голове - балаклава с прорезями для глаз, на которые в свою очередь, напялены круглые, абсолютно черные очки. Одежда - словно из будущего. В руках - горные лыжи, и палки. В такие моменты отец был похож на пришельца. Только не из современных фильмов, нашпигованных спецэффектами, а тех старых советских фильмов про будущее, в которых даже пришельцы были подвержены какой-то странной обреченности и доброй грусти.

Таким Макс хотел помнить своего отца. Но сказать по правде, таких эпизодов было немного. Они с семьей жили на пятом этаже многоквартирного дома в поселке Терскол, и вот так вернуться с бури, отец просто-напросто не мог. Но Макс иногда видел его таким в кафе, где отец оставлял его, пока сам отправлялся на особо сложные спуски, или на спас. операции. Дверь распахивалась, на пороге появлялся этот странный человек, или несколько людей, и все замолкали, потому что знали, что сейчас он скажет что-то типа:

"На "мечте" снова сняли троих."

 Или:

"На "югах" двое "холодных"

В первом случае это значило, что можно снова шутить и пить чай с облепихой. А во втором - что нужно заткнуться, и снять головной убор, если ты этого еще не сделал. Иногда он заходил молча, снимал шлем и балаклаву, стряхивал с себя снег и садился напротив Макса, потягивая горячий чай. В те моменты Макс гордился своим отцом, потому что других поводов им гордиться у него не было.

Долгими зимними ночами, когда поселок засыпал, и просыпались горы, Макс много времени проводил на балконе, всматриваясь в темные силуэты величественных хребтов и вершин, окружающих его.

Он пытался понять, за что отец так любит их. Горы были опасными и холодными. На них нужно было долго подниматься, сидя в холодном кресле, продуваемом всеми ветрами. И очень быстро спускаться, при этом надеясь, что на тебя не свалится лавина, или что ты сам не поскользнёшься на повороте и не сломаешь себе шею. В горах есть ледники, а в ледниках - много трещин, в которые можно свалиться. И если ты в них свалишься, то в лучшем случае погибнешь мгновенно, а в худшем - переломаешь все кости и умрешь от пневмонии, переохлаждения или голода. С гор люди возвращаются с отмороженными пальцами, ступнями и целыми конечностями. Но даже это они называют удачей, потому что им "в отличие от других" по крайней мере, удалось вернуться.

Будь на то воля Макса, он бы отгородил все высокогорье забором и разрешал бы людям лишь любоваться на белоснежные вершины, попивая глинтвейн в каком-нибудь кафе.
Макс никогда не понимал отца и его безответной любви к этим громадинам. Ради этой любви он переехал сюда из далекой Москвы еще при Советском Союзе. Здесь же он познакомился с будущей мамой Макса и они поженились после того, как узнали, что у них будет ребенок. Судя по всему, это была единственная причина, почему отец согласился на брак.
Всю любовь, которую Господь даровал этому человеку, он потратил на горы. Только там он жил по-настоящему. Макс видел это в те немногие разы, когда отец брал его с собой на склон. Его глаза оживали, в действиях появлялась уверенность и какая-то суета, словно он боялся, что сейчас весь снег растает, а горы погрузятся в пучину мирового океана, из которого поднялись миллионы лет назад.

В такие дни Макс безумно боялся своего отца. Если раньше отец просто не замечал его, то на склоне он его ненавидел, потому что Макс либо задерживал, либо мешался под ногами. А так как отец никогда не катался по легким маршрутам, то вскоре Макс стал бояться, что отец оставит его где-нибудь на высоте четырех тысяч метров на краю бездонной морены , либо посреди присыпанного снегом ледника, изборожденного трещинами.
Впрочем, скоро так и случилось. Отец просто исчез за одним из скалистых гребней, а когда Макс с грехом пополам добрался дотуда, его уже нигде не было. Макс остался один на один с Донгуз-Оруном, Когутаем и Южным Чегетом.

В те секунды, когда он впервые в жизни остался наедине с горами, которые он так боялся, и поэтому ненавидел, Макс ни за что не поверил бы, что ему удастся спуститься живым. Но через восемь часов, когда подъемники уже не работали, а солнце садилось где-то за Баксанским ущельем, он брел по стремительно пустеющей Чегетской поляне. Он был уставшим, голодным и безумно злым. Его никогда еще не предавали, а предательства от своего отца он ждал меньше всего. Сказать по правде, ему хотелось лишь одного - встретить его и засунуть ему лыжи вместе с палками куда подальше. С этим намерением он зашел в кафе, где всегда собирались спасатели.

В «Вертикали» было жарко и шумно. У стены в углу стояли лыжи и несколько сноубордов, с которых медленно сползал снег. Отец сидел за одним из столов вместе с друзьями. Он посмотрел на сына и в его глазах Макс впервые жизни увидел что-то напоминающее если не любовь, то хотя бы уважение. Все засмеялись, а потом захлопали. Сначала столик с друзьями отца, а потом и все остальные. То ли от жары то ли от стыда, Макс стал красный как помидор, а все вокруг смеялись и хлопали.

Отец подошел к нему и пожал руку в рукавице

- Теперь ты фрирайдер, - сказал он.

Иногда отец брал Макса на спас. операции. Спасательными они назывались лишь условно. Если человека не успевали достать из лавины в первые 15 минут, шансов выжить у него не оставалось. Да и 15 минут были лишь у счастливчиков, которых не покалечило воздушной волной и которые успевали создать возле рта воздушный мешок. Другими словами, к тому времени, когда спасатели прибывали на место схода лавины, операции превращались из спасательных в поисковые. Несмотря на это, все делали вид, что до последнего сохраняют надежду. Не теряя ни секунды времени, спасатели, лавинщики и добровольцы прочесывали  каждый квадратный метр "языка" лавины. Если у попавших в беду людей были биперы, тела находили достаточно быстро. Если же нет, им приходилось раз за разом засовывать в снег щупы, натыкаясь на камни и поваленные деревья. Иногда такие лавинные языки занимали несколько квадратных километров и "спасательные" операции затягивались на недели и месяцы. Именно на такие операции отец и брал с собой Макса.

И именно  там он впервые увидел человеческие трупы.

Февраль 2005 года был морозным и снежным. Снега выпало столько, что подъемники пришлось закрыть и на Чегете и на Эльбрусе. Дороги засыпало, и жизнь в Приэльбрусье замерла. Люди ходили по Чегетской поляне, проваливаясь в снеге, и с тоской в глазах смотрели на заснеженные склоны. Вокруг царила тишина, прерываемая лишь грохотом противолавинных пушек.

В один из этих дней отец пришел уставшим и расстроенным. Но вместо того, чтобы молча поесть и лечь спать, он зашел в комнату Макса.

- Собирайся - коротко бросил он.

За окном был поздний вечер. Температура быстро опускалась, и были видны первые неторопливые снежинки, которые обещали долгий ночной снегопад. Собираться никуда не хотелось, но перечить отцу не хотелось еще больше, и Макс послушно вылез из кровати. Он надел термобелье и лыжный костюм, нацепил на шею лавинный ресивер, без которого отец запрещал ему выходить из дома, и хотел уже влезать в горнолыжные ботинки, когда отец тронул его за плечо.

- Не нужно, - сказал он.

Они вышли из подъезда и обошли дом. Ночь была на удивление тихой. Был слышен шорох, с которым падали тысячи снежинок. Они перешли Баксан по деревянному мосту и Макс увидел завораживающую картину, которую не видел ни до ни после той ночи. Прямо на склоне Чегета светились десятки, если не сотни огоньков. Внизу, у кромки леса, их было очень много, но выше их количество постепенно уменьшалось, превращаясь в светящийся конус. Издалека, от устья Баксана, казалось, будто кто-то зажег гирлянду на гигантской елке. Огоньки шевелились, словно светлячки, и медленно перемещались по горе.

Несколько секунд они с отцом смотрели, на эту картину, а потом, словно очнувшись, пошли дальше. С каждым шагом ситуация становилась все яснее. Гигантский конус, оккупированный огоньками, был ничем иным как спуском с Погремушки. Макс никогда не видел его таким. Обычно он был в три или четыре раза меньше. Свое название этот кулуар получил из-за лавин, сходящих здесь не реже поездов в московском метро. Но сейчас лавина сделала этот конус гигантским. Он всегда наводил ужас на Макса, а сейчас он выглядел еще более чужим, неестественным и зловещим. Как свежая могила, вырытая на кладбище. Бурый снег, спрессованный в огромные глыбы, докатился почти до Баксана, а ведь от горы до него не менее полукилометра. Тут и там лежали деревья, вырванные с корнем воздушной волной и каменные валуны, оставившие в снеге глубокий след.

"Боже, неужели кто-то мог додуматься, кататься на Погремушке?"

Отец катался на Погремушке. Но он был профессионалом, и выходил на трассу, только убедившись, что лавинной опасности нет. Макс ужаснулся, представив отца, замурованным в одной из этих глыб.

Огоньки, ползающие по конусу, были спасателями. Их было очень много, подозрительно много - может сто, а может и больше. Впрочем, не все они были спасателями. Макс видел местных жителей: таксистов, поваров, механиков, и приезжих в дорогих горнолыжных и сноубордических костюмах. У некоторых были щупы, у других лопаты, у третьих биперы. У четвертых вообще ничего не было, но они держали фонарики и подсвечивали другим.
Отец сразу же принялся за работу, возглавив группу добровольцев в средней части конуса. Максу ничего не оставалось, как присоединиться к ним. Отец выискивал места, в которых могли оказаться люди, а Макс с остальными проверял их щупами и разрывал, если щуп упирался во что-то. Впрочем, чаще всего это "что-то" оказывалось камнем, либо обломком дерева, и поиски начинались заново с не меньшим рвением. Время от времени откуда-то издалека разносился рокот.

"Лавинщики обстреливают" - успокоил отец, заметив в глазах Макса страх. Он знал, что наверху тоже были люди - это огоньки в самом верху конуса. Они сидели в безопасных местах, чтобы подать сигнал, если сойдет повторная лавина. Но от этих слов Максу стало еще страшнее. "Неужели эти люди, такие взрослые и умные, не понимают, что играют с огнем? Все эти меры предосторожности -  все равно, что бумажное заграждение для тигра. Рано или поздно тигр разозлится или проголодается, и разорвет это заграждение одним взмахом когтистой лапы. Вот и сейчас он рычит - где-то на отвесных склонах холодных кулуаров, предупреждая, что наше время еще впереди...".

Макс уперся щупом во что-то твердое. Вероятно, очередной камень или деревяшка. Немного расширив отверстие щупом, он снял перчатку, и просунул в него руку. Кончики пальцев дотронулись до чего-то твердого и холодного. До чего-то мертвого. Макс огляделся вокруг - отец был далеко, раздавая команды добровольцам и показывая как правильно прощупывать снег, чтобы не выколоть пострадавшему глаз. Вокруг Макса никого не было. Крикни он сейчас, что нашел тело, все спасатели немедленно соберутся вокруг него. А вдруг, это не человек? Вдруг - горный тур, застигнутый лавиной врасплох? В это трудно поверить, зная ловкость туров, но тем не менее... Макс решил удостовериться и просунул руку глубже, почти по плечо. Теперь он касался головой снега, но это было не страшно. Гораздо страшнее - то, что было под снегом. Макс ощущал холодную твердую поверхность. Одежда закоченела и превратилась в камень, но по ее очертаниям Макс понял, что это человеческая рука. Сомнений быть не могло. Он почувствовал пальцы на руке, с которых, судя по всему, сорвало перчатку.  Макс постарался повернуть голову в сторону отца, чтобы позвать его, но вместо этого с его рта вырвался крик ужаса. Ледяные пальцы сомкнулись на его запястье. Он не застрял и не зацепился. Что-то с силой дернуло его вниз, едва не оторвав руку. Кончиками пальцев Макс ощущал какой-то неестественный, жуткий холод, исходящий снизу. Краем глаза он заметил своего отца, мчащегося на выручку, но было слишком поздно. С его губ вырвался последний крик, который исчез вслед за Максом в царстве холода и смерти.

- Очнись, очнись же! - отец кричал на Макса, дергая его за руку. Был ранний рассвет и Макс понял, что уснул прямо на склоне, привалившись к одному из валунов. Он замерз и с трудом мог пошевелить конечностями.

- Иди домой. Еще одного трупа нам только не хватало.

"Еще одного?!"

Он с трудом поднялся. Все мышцы словно заледенели и не хотели слушаться. Уже в самом низу он увидел тело, накрытое простыней. Оно было маленьким и неестественно выгнутым.

"Неужели это может быть человеком?!"

Это был сноубордист, судя по ботинку, торчащему из-под простыни. Ровно сутки назад этот человек зашнуровывал свои ботинки, не предполагая, что снимать их будут уже патологоанатомы. Сам того не замечая, Макс заплакал и слезы горячими ручейками и потекли по его щекам. Он обернулся, надеясь, что отец не видит этого. Но отец стоял и смотрел прямо на него, застыв с щупом в одной руке, и рацией - в другой. Максу показалось, что он смотрел на него целую вечность - внимательным и настороженным взглядом - перед тем как  развернулся и начал давать указания в рацию, при этом указывая щупом, где нужно искать.
Спасательная операция длилась уже двое суток, и Макс приходил помогать каждую ночь. Больше всего ему запомнились люди, приехавшие из Москвы. Интеллигентного вида мужчины с сединой в волосах, которые помогали спасателям, и женщины средних лет, которые стояли внизу, пили горячий чай, и иногда плакали. От других добровольцев они отличались тем, что в их глазах еще не угасла надежда. Она прямо-таки сверкала уверенной, холодной искрой из-под толстых очков. Они раскапывали снег так, словно прошло 15 минут, а не 2 дня. Иногда они выкрикивали имена, словно надеясь, что  дети ответят. К тому времени не разрытая поверхность конуса покрылась утоптанной ледяной коркой. Наверху снова повалил снег, и возникла угроза повторного схода лавины. Большинство добровольцев отпустили, чтобы избежать возможных массовых жертв. Остались лишь немногие спасатели и родители, которые работали не покладая рук.

Они просились остаться и ночью, но спасатели чуть ли не силой уводили их с горы. Под конец третьего дня один из них услышал снизу голос своего сына.

Он бросился на землю, разрывая снег голыми руками и выкрикивая его имя. Никто не поверил ему - ни спасатели, ни жена, которая лишь закрыла лицо руками и снова заплакала. Все решили, что несчастный отец тронулся рассудком. На то оно и было похоже - безумный человек, ползающий по снегу и выкрикивающий имя своего погибшего сына. Вот он погрузился в яму, которую вырыл практически во льду голыми руками, а вот поднимается из нее, держа в объятьях человека.

"Кого?!"

Даже не смотря на синеватый цвет кожи Макс понял, что этот человек был жив. Все, кто был в то время на конусе, включая Макса, одновременно бросились к ним, словно бегуны на соревнованиях.

"Если он пролежал под снегом три дня, то неужели умрет за эти несколько секунд?"

Не побежала только та женщина с заплаканными глазами - она потеряла сознание и упала прямо в снег. Парень (на вид ему было лет двадцать) тихо стонал то ли от боли, то ли радости. А скорее всего, он еще не понял, что его спасли, и продолжал звать на помощь. Спасатели сразу же укутали его в одеяло и вкололи какое-то лекарство, а через несколько минут его на носилках уже везли в госпиталь.

Через несколько дней, когда парень стал говорить, отец ездил к нему. Он рассказал Максу удивительную историю о том, как лавина накрыла Антона и Сергея, когда они строили кикер на лавинном (!) конусе Погремушки. Лавина застала их врасплох. Антону не повезло - он был встегнут в сноуборд и шансов у него практически не было. Воздушной волной его отбросило на несколько десятков метров, а потом подхватило снежной массой, которая уже начала останавливаться. Из-за сноуборда он не мог пошевелить ногами, зато руками греб как оголтелый, вспоминая советы для попавших в лавину. Впрочем, помогло это лишь отчасти - когда лавина остановилась, он был под снегом, но всего в нескольких сантиметрах от поверхности. Снег моментально застыл, словно бетон, замуровав его руки и ноги. Так всегда бывает - когда лавина разгоняется, она нагревается от тепловой энергии, а когда останавливается - застывает. Жизнь Антону спасла маленькая щель, тянущаяся от его рта к поверхности. Через нее поступало немного кислорода, но ни кричать, ни даже набрать полные легкие воздуха, он не мог. В этом склепе Антон провел три долгих дня и две ночи. Через ледяную корку над головой он видел, как над ним проходят спасатели, и молился, чтобы один из них прощупал снег под ногами. Но спасатели останавливались справа и слева, снизу и сверху - везде, кроме того места, где умирал Антон. Под конец третьего дня, когда Антон уже готов был умереть и покончить со своими мучениями, пласт снега под действием температуры сдвинулся, и Антон смог как он выразился "крикнуть". На самом же деле сил ему едва хватило на стон, который если кто и мог услышать, так это его отец, родительское чутье которого привело его к тому месту. 

Все это отец рассказывал очень подробно и вкрадчиво, словно смакуя каждое слово. А в конце он добавил, что в горах не бывает совпадений и случайностей. В горах все закономерно и каждая мелочь может однажды спасти твою жизнь.

Со временем отец все больше отдалялся от семьи, и все больше сближался с горами. Он не понимал и не любил ни сына, ни свою жену. В тот момент, когда он переступал порог их квартиры, человек - настоящий человек - умирал, или впадал в спячку до тех пор, пока не наступало утро, и горы звали его вновь. Макс знал, что он мог это изменить. Все что для этого надо было - это полюбить горы. Попросить отца взять его с собой и в один прекрасный миг с громким криком унестись вниз по склону, по нетронутой целине, изображая на лице счастье. Или встать на шатающийся валун где-нибудь под станцией Мир на Эльбрусе, раскинуть руки и крикнуть, что ты - самый счастливый человек на земле. Макс много раз видел, как отец так делает. Но сам он больше пошел в мать, и как ни старался, не мог себя изменить.

Ему нравилось мечтать, как он ходит в университет или работает в офисе. В сухом, уютном офисе, по которому ходят стройные секретарши в коротких юбках, а единственная опасность исходит от начальника, который может неожиданно нагрянуть с проверкой. А после работы он приходит домой, есть борщ и смотрит телевизор, обнимая свою жену. По выходным они с друзьями пьют пиво и смотрят футбол, вспоминая старые добрые дни. Ходят с женой и детьми в кино и в зоопарк. А раз в год - ездят на море, где целыми сутками лежат под ласкающим солнцем. И так до самой смерти - в почтенном (!) возрасте.

"В конце концов, так живут тысячи семей, почему же мне так не повезло?"

Макс знал, что все члены его семьи ежедневно задаются этим вопросом.
Но в один солнечный день отец ушел и больше не вернулся.
Все, кто его знал, подумали, что он просто бросил свою семью.  Что касается Макса, так он был в этом уверен. Каждый раз перед фрирайдом отец оставлял спасателям свои координаты и предполагаемый маршрут. В этот же раз он не оставил ничего.   

Приличия ради несколько спасателей проехали по его любимым маршрутам, но каких-либо следов там не нашли.

Примерно через неделю кто-то сказал, что видел его на Красной поляне и там он якобы подрабатывал инструктором. Чуть позднее кто-то сказал, что отец Макса засветился в Гудаури, что было довольно странно, ведь у него не было даже загранпаспорта. Макс с мамой так и не узнали бы правды, если бы в другой не менее солнечный день, спасатели не нашли его останки на дальних северах Чегета.

Сначала Макс не узнал его - маленькое, словно высушенное тело в неестественной позе - оно совсем не было похоже на того высокого и стройного человека, которого знал Макс. Лавина, в которую он попал, была совсем маленькая - всего несколько квадратных метров - но она накрыла его с головой. Если бы отец катался не в одиночку, а хотя бы вдвоем, его бы откопали за несколько секунд. Но он любил повторять, что слиться с горами можно только в одиночку и что фрирайд - это для одиноких волков. Что ж, слился, надо заметить, глубже некуда. Как ни странно, Максу не было его жаль. Именно такой смертью отец всегда и хотел погибнуть. Сказать по правде, это было лишь вопросом времени. Гораздо больше ему было жаль свою мать. Годы жизни без любви сделали ее замкнутой, исхудавшей женщиной. Но смерть мужа, ради которого она бросила всю свою жизнь, не избавила ее от страданий, а принесла новые. Такой любви Макс никогда не видел  - мать увидала, словно цветок без воды. Вдобавок ко всему, отец не накопил за свою жизнь ровным счетом ни копейки, и Макс внезапно понял, что зарабатывать деньги теперь предстоит ему.

Надо заметить, что с добычей денег он раньше не сталкивался, и даже не знал, с чего начать. Отец любил повторять, что денег должно быть ровно столько, чтобы хватало на еду и на скипас. После его смерти денег не осталось ни на то, ни на другое. Образования у Макса не было (в ближайшей школе в Тырнаузе русских не особо любили), да и с образованием ему вряд ли что-то светило, так как он ничего не умел. Первым делом он продал в прокат отцовскую экипировку. Расставаться с этими вещами ему было не жаль - в конце концов, хранить дома вещи, снятые с погибшего отца было достаточно жутко. Вырученных денег хватило на несколько недель. Еще немного денег собрали спасатели, мчс-цы и лавинщики. Этих денег могло хватить, чтобы доехать до Краснодара, снять квартиру и устроиться разнорабочим на стройку. Макс уже представлял, как будет ходить в вечернюю школу, потом поступит на заочное отделение и воплотит в жизнь свою мечту, когда его мать заболела. Она никогда не ходила в больницу и Максу пришлось вызывать врача из Тырнауза, а еще чуть позднее ее уже увозила скорая. Макс провожал ее глазами, не понимая, как такое могло случиться - сначала отец, а теперь и мама.               

Несколько дней он провел в квартире один, уставившись в стенку и слушая непривычную тишину. А потом пришли результаты обследования - ей требовалась неотложная операция. К удивлению Макса, за операцию тоже надо было платить. Ни много ни мало, девяносто тысяч рублей. Такие деньги Макс достать не мог. Да и отец ("как он мог допустить это?!")  тоже не смог бы. Каждый день он ездил навещать ее в госпиталь и она говорила ему не беспокоиться, а он говорил, что любит ее - наверстывал все предыдущие годы, когда она не слышала этих слов ни от одного из своих самых близких людей. После одного из таких посещений Макс понял, что вернуться домой он не может. Он подумал, чтобы сделал на его месте отец, и пошел за лыжами.

В тот день он надел их впервые после смерти отца. Поднявшись на вторую очередь Чегета, он прошелся пешком чуть выше. Вид отсюда открывался красивый - все Баксанское ущелье было как на ладони. Впрочем, Максу не было до этой красоты никакого дела. Он защелкнул крепления на лыжах и спустился по "доллару", представляя, что рядом с ним отец, что он сейчас спустится и со свойственным ему пофигизмом найдет решение для всех проблем. Макс спустился за несколько минут. Скорость была настолько высокой что даже в маске у него просочились слезы. Макс снова поднялся и еще раз спустился - на этот раз по "центрам". Когда он в третий раз сел на подъемник, рядом примостился лыжник.

- Видел как ты гоняешь, - сказал он. - Инструктор?

Макс покачал головой.

- Просто катаюсь.

- Хотел бы я тоже так "просто кататься". Я вот шестой год уже учусь, и все никак.
Макс попытался подсчитать, сколько лет он катается. Восемь? Десять? Он бы мог учить людей кататься, но кто ж пойдет к нему - 16-летнему пацану. А о работе гидом вообще лучше не заикаться - засмеют.

- Другие за шесть лет уже в Тотал Фрирайде выступают, а я все никак разворачиваться не научусь - лыжник засмеялся, одернув капюшон.

- Тотал фрирайде? - Максу показалось знакомым это название, но он никак не мог вспомнить, где его слышал.

- Ты что, не местный? Соревнования! Лучшие райдеры собираются, сегодня на Эльбрусе было открытие.

Точно! Макс вспомнил плакаты, развешенные на кабинках подъемника на Эльбрусе. Из-за последних событий это совсем вылетело из головы.

- Какой там призовой фонд? - спросил Макс.

- Да откуда ж я знаю. Думаю, не меньше десятки.

- Десять тысяч рублей?

- За такие деньги даже я б кататься не стал. Долларов конечно.

"Десять тысяч долларов! Этого должно хватить"

Макс спрыгнул, не доезжая до второй очереди, и бросился вниз.

Лыжник сошел с канатки и подошел к канатчику.

- Если б местные "гонщики" знали о сущестовании Олимпийских игр, им бы там не было равных - сказал он и пошел на вторую очередь.

Уже на поляне Азау Макс понял, что шансов выиграть у него не было. Во-первых, здесь было много профессионалов - они отличались от других дорогой экипировкой и спонсорскими наклейками на сноубордах и лыжах. Некоторые приехали из Европы - Макс слышал английскую и французскую речь. Наверняка здесь были звезды фрирайда, которых так любил его отец.
Во-вторых, для спуска был выбран "полуфинал" - один из маршрутов на Эльбрусе, где Макс катался всего несколько раз. Сама трасса была гораздо легче. чем некоторые кулуары Чегета, но Макс не любил ее. Впрочем, он не мог сказать, что любил хотя бы один маршрут, но Чегетские склоны он, по крайней мере, знал как пять пальцев. И самое главное - на соревнования допускали участников с 18 лет, а Максу только исполнилось 16.

Тем не менее, выбора у него не было. Он со всех ног несся к стойке регистрации в надежде, что она еще не закрылась. У стола сидели несколько мужчин и девушка. Они явно были не местными - Макс никогда не видел их раньше.

- Можно мне стать участником!? - выпалил он, запыхавшись.

- Извини, парень. Регистрация была до 12. Завтра будет детский заезд, приходи по раньше.
- Там будут денежные призы?

Парни переглянулись между собой.

- Это же детский заезд, зачем детям деньги? - отшутился один из них.

- Мне они очень нужны, зарегьте меня поажлуйста.

- Ты извини конечно, но ты всерьез рассчитываешь занять призовое место? - спросила девушка.

- Я со склонов и посложнее спускался, - сказал Макс.

- Ну, во фрирайде сложность склона - это не главное.

- Что же тогда главное?

- Скорость спуска, выбор оптимального маршрута, сложность трюков. Но самое главное - это чувство стиля. Без стиля у тебя нет шансов.

- У меня есть стиль, - соврал Макс.

Девушка переглянулась с парнем, который был, судя по всему главным.

"Мне он нравится, давай попробуем?" - прошептала она губами. Парень вздохнул и развел руками.

- Ну ладно, чемпион, давай паспорт, ты принят.

- А можно без паспорта? Я Макс Бивол, меня тут многие знают.

- Ну уж это совсем нагло с твоей стороны, дружище. Приходи на следующий год, и тогда уж постарайся не забыть паспорт.

Макс застыл в отчаянии, чувствуя что вот-вот из глаз польются слезы.

- Да ладно, все нормально. Я его знаю, - раздался голос за спиной. Макс увидел взрослого мужчину, которого прежде никогда не встречал. - У него тут отец спасателем работал, классный был мужик.

- Ну если главный судья за тебя, то я сдаюсь. Только подсуживать тебе все равно не будем, не надейся.

Парень записал имя и фамилию Макса, взял с него 800 рублей за участие и выдал майку участника соревнований.

- Через час уже квалификация, не опаздывай.

- И удачи, -сказала на последок девушка.

Макс хотел поблагодарить главного судью, но того уже и след простыл - видимо, забот у него было много. Макс никогда не участвовал в соревнованиях и что ему делать дальше, он не представлял. Вокруг носились участники, фотографы, организаторы и простые зрители. Участники проверяли экипировку, смазывали лыжи и сноуборды и делились впечатлениями о склоне. Макс тоже решил проверить экипировку - не потому что он был в ней не уверен, а просто чтобы не выглядеть белой вороной посреди всей этой суеты. К тому же, за регистраторской стойкой, которая постепенно превращалась в судейскую, за ним еще следила та девушка, которая за него вступилась.

Макс перевернул лыжи, снял перчатку и провел пальцем по кантам. Да уж, могло быть и лучше - канты затупились и местами заржавели. После смерти отца он не разу не точил их. Оно и понятно - он ведь был уверен, что никогда их больше не наденет. Впрочем, на "полуфинале" льда не было и острые канты там погоды не сделают. Гораздо хуже - то что скользяк совсем стерся и был как наждачная бумага. В скорости он сильно потеряет из-за этого. Если бы соревнования проводились на Чегете, Макс мог попросить воск у прокатчика Рассула, но на Азау он в отличии от отца никого не знал.

"Если бы только отец был жив..."

Но отца здесь не было, а если бы и был - то не было бы Макса. Так уж получалось, что он каждый год звал сына посмотреть на эти соревнования, но Макс каждый раз придумывал отговорки - и отец уходил один.

"Интересно, что бы он почувствовал, если бы узнал, что я участник Тотал Фрирайда?"
Вероятно, был бы счастлив. Может быть, он даже мечтал об этом всю свою жизнь. Если на небесах есть горы, то сейчас отец наверняка остановился посреди огромного снежного склона и настороженно вглядывается вниз, ожидая квалификацию.

Макс снял с шеи бипер и положил перед собой. Бипер сохранился еще с советских времен - серая пластиковая коробка с двумя лампочками. Зеленая работала на прием сигнала, красная - на передачу. Сколько лет этому биперу Макс не знал, но был уверен, что больше чем ему самому. Отец говорил, что еще до рождения Макса этот бипер спас не одну жизнь. Что касается самого Макса, то его жизнь бипер к счастью не спасал. Но зато он использовал его на спасательных операциях, куда его брал отец. Большинство попавших в лавину, правда, сами были без биперов, поэтому красная лампочка ни разу не заморгала. Макс даже не был уверен, что она еще работает. Впрочем, вряд ли кто-то будет проверять, а сам "полуфинальный" склон никогда не считался лавиноопасным. Напоследок он проверил застежку на шлеме - если во время спуска налезет на глаза - пиши пропало.

Закончив с экипировкой, Макс увидел сноубордистов в майках участников, которые шли к подъемнику. Он догнал их и вместе они сели в фуникулер, который поднимался до Кругозора. Из фуникулера было прекрасно видно весь склон Полуфинала.

- Вон с того дропа можно замутить трешку или даже бэкфлип зафигачить, - один из райдеров ткнул стекло фуникулера пальцем, намечая свой маршрут. - Потом сразу уйти на левый кулуар, набрать ходов и сигануть через скалы.

- Да ты гонишь чувак. Через те скалы не прыгают. Байдаев может и прыгнул бы, ты - нет. Тем более после " трешки" надо будет затормозить, а ходов ты потом не успеешь набрать. Ну а что будет, если ты не перепрыгнешь камни, ты и сам знаешь.

- Зато если перепрыгну, в финал попаду автоматом. Там дроп метров на пятнадцать.
Макс всматривался в скальный отрезок, на котрый нацелился сноубордист. Отсюда он казался совсем крошечным, на самом же деле перепрыгнуть через него было практически нереально. С другой стороны, без сумасшедших прыжков шансов у него не было. Каких-либо трюков он не умел делать, а за обычные прыжки с небольших дропов много баллов не начислят. Макс попытался вспомнить, с какого максимального дропа он прыгал на Чегете. Вполне возможно, там были дропы и побольше, но Чегет - другое дело. Склоны там гораздо круче и особого смысла в разгоне нет. Здесь же, если не разгонешься, до снега не долетишь - врежишься в камни, а это открытый перелом в лучшем случае. Макс видел людей после таких вот неудачных прыжков - зрелище жуткое. Сразу и не поймешь - то ли машина сбила, то ли выпал с десятого этажа. А попадать в больницу до выздоровления матери ему нельзя. К тому же, та девушка говорила, что сложность спуска - не главное.
" Рассказывал ли ему отец что-нибудь о стиле?"
Скорее всего нет, ведь спасателям обычно не до стиля. Для них важнее добраться до места как можно скорее и по возможности не спустить лавину по дороге. Зато такого понятия как "слишком сложно" для них не существовало - ведь спасать людей приходилось даже с самых сложных участков. Макс был уверен, что отец перепрыгнул бы эти камни без проблем, пусть и без стиля.
Когда фуникулер раскачиваясь остановился, Макс вылез и вместе с другими направился к стартовой площадке.

- Дружище, тут проход только для участников, покатайся на другом склоне, - раздался голос судьи. Макс вспомнил про майку участника и напялил ее поверх куртки.

- Еще вопросы? - спросил он.

Судья покачал головой но по выражению его лица было видно, что вопросы остались.
На стартовой площадке скопилось несколько десятков человек. Далеко внизу Макс увидел судейский стол. Там же были и зрители, наводящие бинокли, казалось бы, прямо на Макса.  Но гораздо больше зрителей было здесь, наверху. Они облепили всю площадку Кругозора,  стартовую площадку и склоны вдоль Полуфинала, словно чайки на шотландских скалах. При мысли о том, что все они будут смотреть на него, Макса пробрала дрожь. Никогда раньше он не видел такую толпу. Да что там и говорить - за всю свою жизнь он не видел столько  людей.
Главный судья был здесь. Он разъяснял правила громким, уверенным голосом, но Макс так волновался, что ничего не разобрал. Судья продолжал что-то говорить, но Макс видел лишь зрителей, десятки и сотни глаз, направленных на него, и склон, от которого зависела жизнь его матери.

- Макс! Макс Бивол!

"Это же я!"

- Макс, подойди сюда.

 Макс пробрался сквозь толпу лыжников - сноубордисты выступали судя по всему позднее, - которые с удивлением на него смотрели.

- Макс, ты пропустил жеребьевку, так что будешь выступать первым. Готов?

Макс словно со стороны увидел, как кивает головой.

- Тогда иди к старту.

Макс подошел к красной линии, положил лыжи, защелкнул правое крепление. Снег на склоне был не распахан - он видел лишь один или два следа - судя по всему, судей, которые проверяли склон с утра. Участникам здесь запрещали появляться раньше времени.

- Бипер есть? - спросил стартовый судья.

- Да, вот. - Макс достал бипер из-под майки и показал судье.

- Хм... эта штука работает?

- Вроде да.

- На ибее наверное целое состояние стоит.

Макс пожал плечами. Что такое ибей он не знал. Снизу послышался голос ведущего, разносящийся эхом на все Приэльбрусье.

- А теперь выступает самый юный участник наших соревнований - Максим Бивол. Давайте поддержим пацана, ведь ему всего 18 лет!

Зрители зааплодировали и закричали.

"Что я здесь делаю?!"

Макс посмотрел вниз. Он понятие не имел, куда ехать. Последний раз он был здесь несколько лет назад, но тогда, как впрочем и всегда, тупо следовал за своим отцом.
- Готов? - спросил стартовый судья.

Макс кивнул.

- Стартуешь после звукового сигнала. Если стартанешь раньше - дисквалифицируем.
Макс снова кивнул.

- Может, палки возьмешь?

Макс вспомнил, что совсем забыл про палки. Он нагнулся и подобрал их, надев ремешки на запястье.

- 5 секунд до старта.

Макс услышал, как стучит его сердце - точными сильными ударами прямо по биперу на его груди.

- Поехали!

Раздался звуковой сигнал и Макс полетел вниз.
Первые несколько секунд он не понимал, что происходит - он летел вниз головой по склону, потом несколько раз кувыркнулся, ударившись плечом о камень, потом распластался на животе и катился несколько десятков метров, пока не уткнулся в каменный валун, засыпанный снегом. Сверху по шлему что-то щелкнуло, и Макс понял, что это лыжа, которая его догнала.
"Повезло, что канты не наточены".

А потом, словно пуля, в него врезалась эта шокирующая мысль.

"Я не защелкнул крепление на левой лыже".

Он не защелкнул крепление, когда судья отвлек его, и упал прямо на старте. Он не прошел квалификацию.

Вокруг было на удивление тихо. Как ни странно, никто не смеялся - видимо падение со стороны выглядело жестким. Впрочем, спасать его тоже никто не кинулся.

- Ты живой?

Голос сверху принадлежал стартовому судье.

- Да!

- Лыжу видишь?

Макс оглянулся и увидел, что лыжа воткнулась в снег всего в паре метров от него - хоть в чем то ему повезло, ведь могла докатиться и до низу.

- Да.

- Тогда спускайся вниз, тебя осмотрит врач.


Макс поднялся, плечо пронзила острая боль.

"Неужели перелом ключицы?!"

Но на перелом было непохоже - сильный ушиб , или растяжение связок. Рукой он почти не мог двигать - она безвольно болталась вдоль тела, а на ней в свою очередь болталась палка. Макс дотянулся до лыжи и вытащил ее из снега. Крепление забилось и он потратил несколько минут на то чтобы вычистить его. Краем глаза он увидел, что наверху готовится следующий участник, а все с нетерпением ждут, когда же он уберется с трассы. Склон в этом месте был достаточно крутым, поэтому встать Макс не мог. Тем не менее, он изогнулся и защелкнул крепление на левой ноге. Теперь он стоял практически на шпагате, опираясь при этом еще и на пятую точку. На мгновение ему показалось, что он вот-вот снова упадет. Но на этот раз ему удалось стартовать нормально. Он изо всех сил оттолкнулся палками, чтобы набрать скорость, и левую руку пронзила безумная боль.

"Придется обходиться без палок".

Отец учил его кататься без палок - это было необходимо для работы спасателей, которые спускали травмированных на носилках - но особых успехов Макс в этом не добился. С палками маневрировать было гораздо проще - что там и говорить. С другой стороны, прыгать можно и без них, поэтому Макс сразу направился к первому дропу и перепрыгнул через пару камней. Краем глаза он заметил, что зрители снова обратили на него внимание. Они тыкали в него пальцами, словно пытаясь понять, откуда он там взялся. Макс разогнался, приметил в нескольких метрах небольшой обрыв и изо всех сил оттолкнулся, пролетев несколько метров. Он вспомнил про травмированную руку и приземлился только на ноги, почувствовав, как напряглись связки вокруг коленных чашечек. Вспомнив про стиль, при следующем прыжке он скрестил лыжи в воздухе. Макс не был уверен, что это стильно, но раньше он видел, как так делали на соревнованиях. Впрочем, по части трюков он явно проигрывал другим участникам соревнований, включая девушек. Единственным его шансом хоть как-то реабилитироваться был прыжок через камни, который наверняка сделает его инвалидом.

"Зато если перепрыгну, в финал попаду автоматом."

Кажется, так говорил тот парень в фуникулере.

Кулуар представлял из себя ложбину, сужающуюся в конце. На выходе из кулуара лежала та сама каменная гряда. Макс не видел ее, но чувствовал что она там - всего лишь в нескольких десятках метров от него.  Даже со здоровой рукой у Макса было мало шансов осуществить такой прыжок. Тем не менее, выбора у него не оставалось. Если не рискнуть, все его запомнят как единственного участника, упавшего на старте. И что гораздо страшнее - он не сможет помочь своей матери.

Макс спрыгнул в кулуар с небольшого наддува, сбив большой кусок снега. Со стороны должно быть выглядело зрелищно, по крайней мере Макс услышал крики зрителей. Впрочем, скорее всего они предупреждали его об опасности. Макс старался набрать ходы, но скользяк на лыжах видимо был совсем плохой - разгонялся он очень медленно. Слишком медленно. Наконец он увидел приближающуюся гряду - сначала она была небольшой но по мере приближения она все росла и росла, пока не стала казаться бесконечной.

"Через те скалы не прыгают. Байдаев может и прыгнул бы, ты - нет."

Отец рассказывал ему про Байдаева, чемпиона мира по фрирайду. Он катался в три, нет в десять раз лучше Макса. Другими словами, по сравнению с ним Макс не умел кататься вообще. И сейчас он собирался перепрыгнуть через скалы, через которые Байдаев "может быть" прыгнул бы.

"Нет, так не должно быть. Это не правильно, я погибну. Нужно снять лыжи и спуститься пешком, либо вызвать спасателей".

Но остановиться он уже не мог. Скорость была такая, что из глаз полились слезы даже несмотря на маску. Зрители поняли, что другого выхода из кулуара нет, и зашумели. Кажется, ведущий что-то кричал в микрофон.

Макс прижался к земле, а затем резко оттолкнулся чуть не задев лыжой первый камень. Он взмыл в воздух, стараясь не потерять равновесие. На таком затяжном прыжке сделать это было нелегко и он начал махать руками, выравниваясь. Внизу сверкали острые края валунов, извергнутых миллионы лет назад из жерла вулкана. Казалось, им не было конца. Там были не 15 метров, как показалось тому сноубордисту, и не 10 как думал Макс - а все 30 метров, изредка прерываемых полосками снега и грязи. Тот парень был прав. Через такие скалы не прыгают.

Но Макс пролетал над ними, словно парящая птица. Точнее будет сказать - словно кто-то сверху помогал ему. Позднее Макс долго смеялся, представив себе призрака отца, несущего свое чадо двумя пальцами, словно котенка. Но в тот миг он был уверен, что отец держит его за шкирку и не дает разбиться об скалы.

Макс услышал щелчок - это задняя часть лыж ударилась об камни. Об камни, которые остались позади. Он с трудом выровнялся, пытаясь снизить скорость, но после такого прыжка сделать это было не просто. Он резко развернулся и вылетел с гребня кулуара, приземлившись в глубокую снежную целину. Это снизило скорость и он без проблем доехал до финиша, проехав через надувную арку.

Теперь он услышал, как кричали ему зрители - со склона и здесь, на поляне Азау. Некоторые улыбались, очевидно вспоминая его падение, но большинство все-таки оценили его прыжок. К нему сразу же подбежала девушка со стойки регистрации вместе с врачем.

- Ты в порядке? - спросили они одновременно.

- Да, немного руку ударил.

- Сверху показалось, что ты ее сломал, - сказала девушка. Только теперь Макс заметил бэджик на ее футболе с заглавными буквами ОЛЯ. -  Она у тебя весь спуск провисела. Как ты мог так рисковать с травмированной рукой?

- Не хотел чтобы меня запомнили как единственного участника, упавшего на спуске.

- Да уж, теперь тебя запомнят еще и как сумасшедшего.

- Да пусть как хотят запоминают, лишь бы в финал пройти.

- Таких финалов, юноша, - сказал врач. - У вас будет еще предостаточно. А вот новая рука у вас не вырастет.

Он снял с Макса майку участника, куртку и флиску, оставив его в одних штанах. Плечо распухло и посинело, а при нажатии врача Макс скорчился от боли.

- Надо делать рентген, - сказал врач. - Дальнейшее участие в соревнованиях исключено.
Макс не верил своим ушам.

- Что?! Вы не можете так говорить! Даже я вижу, что перелома здесь нет - это всего лишь ушиб!

- Врач здесь я и я решаю, что может быть, а чего не может.

- С поломанной ключицей я бы не прыгнул на 30 метров! Послушайте, я много раз видел людей с переломом ключицы - они даже ходить не могут.

Врач посмотрел на девушку, словно надеясь, что она поможет ему.

- Макс... слушай. Давай дождемся, когда квалификация закончится. Если опухоль спадет и ты пройдешь дальше, я думаю мы сможем сделать исключение, правда ведь?

Она посмотрела на доктора и тот нехотя кивнул.

- Спасибо, - сказал Макс. - Для меня это и вправду очень важно.

- Ладно. Мне пора идти - следующий участник стартует, - сказала Оля.

- У меня был стиль?

Девушка улыбнулась, но потом поняла, что он не шутит.

- Да уж, особенно на старте.

Макс улыбнулся и поковылял к столику в кафе, с которого можно было смотреть за остальными участниками.
 
 
Когда Макс узнал, что он не прошел, он не поверил своим ушам и подумал что это ошибка. Он подбежал к ведущему, зачитавшему список.

- Вы уверены, что меня там нет?

- Тебя как звать?

- Макс. Макс Бивол то есть.

Ведущий несколько секунд просматривал фамилии, и Максу показалось, что сейчас он скажет что-то типа "Нашелся, чувачек!". Но ведущий лишь пожал плечами.

- Извини дружище. У меня конечно по русскому всегда тройки были, нот чиать я еще не разучился и такой фамилии в списке нет. На сам посмотри.

Макс взял бумажку и дважды перечитал весь список из двадцати фамилий. Его фамилию часто путали, то Буйволом обзывали то еще как, но даже схожей фамилии там не было. Даже фамилии на букву Б.

Он отдал список.

- Не расстраивайся, чувак. У тебя еще все впереди, главное с травкой не перебарщивай.

На глаза Макса наворачивались слезы. Все вокруг суетились, готовясь к полуфиналу. Того и гляди прибежит Оля со своей заботой.

"Надо смотреть правде в глаза, а правда такова, что никто в жизни никогда не заботился обо мне, и не будет заботиться".

Отец думал только о своих горах, мама думала только об отце и о своей нелегкой доле. Может, они не говорили об этом, но в глубине души они знали, что Макс был причиной брака, сломавшей их судьбы. Впрочем, та замечательная девушка в этом уж точно не виновата, но Макс не хотел, чтобы она видела его слезы. На сегодня позора было достаточно. Он натянул маску и поехал домой.

Голые стены его пустой квартиры напомнили ему о мечтах, которые разбивались здесь в течении стольких лет. Макс сел на пол, не в силах снять ботинки. Рука теперь не просто болела, а пульсировала, вгоняя гвозди боли с каждым ударом сердца. Возможно, доктор был прав, и он на самом деле сломал ключицу. В таком случае ближайшие пол-года ему предстоит провести со стальными спицами в плече. Перспектива не радужная, ведь если он здоровый не смог заработать денег, то каковы будут шансы сделать это с одной рукой? Макс попытался вспомнить, что делают в таких случаях и в итоге решил наложить жгут, но рука так болела, что он даже не смог снять куртку. В итоге он привалился спиной к стене и попытался заснуть. Денег на обезболивающее у него не было, поэтому сон был единственным способом хоть как-то сбежать от боли. 
 
Макс был в воздухе, и это был самый красивый прыжок в его жизни. Он разрезал лыжами атмосферу и практически чувствовал, как они скользят по вязкому воздуху. Ему казалось, что он может так лететь бесконечно. Но как только он опустил глаза, он увидел каменное поле. Камни были острыми, словно зубы какого-то огромного монстра. И они шевелились. Внезапно, они стали приближаться к Максу. Он был все еще высоко в воздухе, и был уверен, что это камни оторвались от поверхности склона и направились к нему с глухим злобным урчанием. Он попытался подняться еще выше и оттолкнулся палками, но они лишь прошли сквозь воздух. И тогда пасть сомкнулась вокруг его руки, озарив все вокруг вспышкой боли.
Макс проснулся от собственных криков. Во сне он упал на больное плечо и теперь оно болело пуще прежнего. На улице было уже светло. Склоны Чегета заглядывали в окна, словно насмехаясь над ним. Что ж , на то у них было полное право. Надо было признать эту простую истину уже давно - Макс ненавидел горы, а они ненавидели его в ответ. Ведь во всех его заключениях виноваты они. Они забрали сначала его детство, потом его отца, а отец пытался увести за собой и мать. Надо было быть полным идиотом, чтобы рассчитывать заработать денег при помощи гор. Строго говоря, ему повезло, что он вообще остался жив.
Макс с трудом снял ботинки и кинул их об стену. Одна из пластиковых стреп отскочила в сторону, но этого ему показалось мало. Он схватил ботинки и принялся колотить ими об стену, пока не услышал стук соседей по батарее. Тогда он сел на кровать и заплакал. Он не был у матери уже два дня, и он не знал, что ей сказать. Скорее всего, она сама уже все поняла, но смотреть ей в глаза от этого было не легче.

Макс снял куртку и превозмогая боль стащил флиску и майку. Опухоль спала, но плечо при этом полностью посинело. Скорее всего, сильный ушиб, как он и предполагал. Жаль, нет никакой мази, да и денег на мазь тоже нет.

Макс вспомнил, что не ел уже сутки. Он заглянул в холодильник, но судя по всему тот был уже давно пустым. Макс собрал все оставшиеся деньги и пересчитал их. Если оставить 20 рублей на проезд в больницу и обратно, то должно хватить на пару хычинов.
Он пришел в Когутай, и сел за столик у камина. В кафе было пусто - видимо, все были еще на склоне. Макс попытался вспомнить, когда должен был состояться финал Тотал Фрирайда, и решил что он проходит в это время, или уже прошел.

А почему он собственно решил, что должен пройти квалификацию?

Потому, что так сказал сноубордист на фуникулере - что прыжок через скалы гарантирует выход в финал. А тут даже не финал, а полуфинал... Но он же сам все испортил - так накосячить на старте. Во фрирайде даже одно падение может все зачеркнуть. Даже если весь остальной спуск был идеальным. А у Макса он таким не был. 

В любом случае, его карьера фрирайдера завершилась, так и не успев начаться. Саида принесла ему хычин и Макс неожиданно понял, как сильно он проголодался. Увлекшись едой, он даже не заметил, как за его столик подсел человек.

- Вот ты где. А я тебя повсюду ищу, - сказал главный судья Тотал Фрирайда. - Ты не пришел на награждение.

- Что мне там делать? Я даже квалификацию не прошел, - сказал Макс.

- А между тем в одной из номинаций ты победил.

- Главный неудачник соревнований?

- Лучший прыжок.  Никто ведь так и не смог прыгнуть через те скалы, кроме тебя.

- За это денежный приз полагается?

- Нет, только сертификат на покупку экипировки. Это ведь не совсем призовое место. Просто выбор зрителей.

- Тоже неплохо, - сказал Макс. Сертификат можно будет продать прокатчикам, пусть и не очень дорого.

- Оля, расстроилась, что ты не пришел. Переживает из-за твоей руки. Кстати, как она?
- Перелома нет. Я мог бы выступить в полуфинале, если бы прошел.

- Это хорошо.

- Зачем вы пришли?

- Слушай, Макс. Это я попросил, чтобы тебе поставили низкие оценки.

Макс перестал улыбаться.

- Почему?

- Из-за твоего отца.

Повисло молчание, во время которого судья смотрел на Макса, а Макс смотрел в тарелку с почти доеденным хычином, и думал о том, что даже после смерти отец умудряется мешать ему.
 
- Он никогда не рассказывал обо мне?
 
- Нет.
 
- Видимо, на то были свои причины.
 
- Мы с ним не были очень близки. Он много о чем мне не рассказывал.
 
- Это на него похоже. Ни разу не слышал, чтобы он хвалился чем-либо. А между прочим, он за свою жизнь спас очень много людей. И меня в том числе. Можно сказать, с меня он начал.
 
- Поэтому я не прошел квалификацию?
 
- Нет. Слушай, ты, должно быть, винишь своего отца в том, что он не был таким, как другие отцы. И я могу тебя понять, я бы чувствовал то же самое на твоем месте. Но ты должен понять, каким человеком он был. Потому что от части этот человек есть и в тебе.
 
- Не хочу вас расстраивать, но я не люблю горы, как отец. Я их вообще не люблю и никогда не любил.
 
- У твоего отца был период, когда он говорил точно также. Это было очень давно. Когда слова "фрирайд" еще не было, но были люди, которые любили кататься вне трасс. Многие кулуары, на которых сейчас катаются все подряд, тогда были неезжеными. Да что там и говорить, у них и названий то не было. Некоторые названия прижились от местных. Погремушка, например, - потому что лавины там сходят часто. Мечта сноубордиста (тогда еще просто Мечта была) - потому что попав на нее мечтаешь поскорее спуститься. Слеза комсомолки... сейчас уже не скажешь точно, кто говорит, что в честь коктейля (был такой в советские годы), а кто - что девушка тут разбилась еще в 70-е. Ну и так далее - Песец, Гжелка, Метро. Некоторые названия мы сами придумали, просто потому, что надо было их как то называть.
 
  Тогда мы мало знали о лавинах, биперах и прочей ерунде, о которой рассказывали нам спасатели. Сказать по правде, со спасателями у нас была война. Они мешали нам кататься, а мы мешали им работать, то и дело появляясь в лавиноопасных зонах. Так было до тех пор, пока твой отец не спустил лавину на группу лыжников.
 
Сейчас уже точно и не скажешь, был ли он виновен, или лавина сошла сама. Но так как он был наверху, и единственный не пострадал, все решили, что это был он. Так решил и он сам. Пока до схода лавины добрались спасатели, он вручную выкопал троих человек, среди которых был и я. Я не знаю точно, был ли он виноват в той лавине, но могу со 100% уверенностью сказать, что он спас мне жизнь. Даже когда стемнело, он продолжал прощупывать и копать склон, и когда на утро спасатели вернулись на гору, он доставал из снега последнее тело. Этот ночной поиск не прошел для него даром - на склоне он отморозил себе два пальца на ногах и один на руке. Но гораздо сильнее пострадало его психика. Он не мог простить себе смерть троих друзей. И несмотря на то, что никто не обвинял его в открытую, он был близок к тому, чтобы наложить на себя руки.
 
Именно в то время он сказал мне, что ненавидит горы. Что они приманивают людей красотой и ощущением свободы, а потом убивают тех, кто любит их больше всего. А потом он собрал чемодан и уехал в город. Все думали, что он больше не вернется, но через месяц он приехал снова - осунувшийся, худой и бледный. Тень от того человека, которого мы знали. Он сказал, что не может так дальше жить и что каждую ночь к нему приходят его погибшие друзья и просят спасти их. И тогда он понял, что единственным шансом загладить свою вину перед ними было устроиться в спас. отряд и посвятить жизнь спасению людей. Дальше было то, что ты знаешь и так. На Эльбрусе было очень много великих спасателей и лавинщиков, и твой отец - один из них. Возможно, он стал причиной смерти тех троих людей. Но скольких он спас - известно только Богу.
 
- Я не знал об этом, - сказал Макс.
 
- Он не любил рассказывать эту историю, хотя помнил до самой смерти, я уверен. Ты наверное думаешь, что он не любил семью. Поверь, это не так.  У него был долг, который он ставил превыше всего, и даже семьи. Ты можешь держать на него обиду, и никто не обвинит тебя в этом, но ты должен знать, ради чего все это было.
 
- Как бы то ни было, но эти соревнования действительно были важны для меня. У меня конечно было не много шансов выиграть, но эти шансы были моими последними.
 
- Извини Макс. Я не мог позволить тебе разбиться из-за каких-то соревнований. А ты бы обязательно разбился с таким плечом.
 
- Нам нужны деньги.
 
- Не переживай об этом. Ты знаешь, что такое соц. сети?
 
- Нет.
 
- Твой отец спас очень много людей и наверняка многие это еще помнят. В общем, я беру это на себя.
 
- Я бы тоже хотел помочь. Но я не знаю, как. Когда будут следующие соревнования?
 
- Слушай, Макс. Ты же видел всех тех людей на поляне. Некоторые из них - бывшие чемпионы мира, некоторые - будущие. Суть в том, что выиграть соревнования может каждый, кто будет достаточно сильно этого хотеть и достаточно усердно готовиться. Но спроси меня, сколько из них хоть раз в жизни спасали человеческую жизнь, и я отвечу - ни одного. Потому что спасать жизнь гораздо сложнее, чем рисковать ей ради денежного приза. Для этого нужны самоотдача и сострадание. И у тебя это есть.
 
- Вы только вчера меня узнали. Да и то не с лучшей стороны.
 
- Я это вижу в твоих глазах, Макс. Вижу твоего отца в них. Поэтому как только плечо заживет, тебя ждут на базе МЧС. Я уже обо всем договорился.
 
- Я же не умею ничего.
 
- Не переживай, там все расскажут. Ты же уже участвовал в спас. операциях до этого. Да, и еще. Попробуй сноуборд. Для лыж у тебя слабовата координация. На сноуборде будет проще.
 
Этой ночью Макс долго не мог уснуть. Больное плечо все еще ныло, хотя и не так сильно, как раньше. Макс лежал одетый в кровати и раз за разом вспоминал слова судьи. Они никак не вязались у него с образом отца - человека, который любил горы, и ненавидел семью. А что Макс сам сделал, чтобы хоть как то сблизиться с ним? Возможно, он ничего и не должен был делать, он ведь был ребенком. Но он мог обратить внимание на боль в его глазах. А ведь она наверняка была, эта боль. Он мог хоть раз попробовать поговорить с ним. Узнать, почему отец навсегда уехал из города, и почему он каждый день уходит в горы, рискуя своей жизнью. Но он ни разу этого не сделал, потому что ненавидел его всем сердцем. И он имел все основания на эту ненависть. Каким бы ни было прошлое отца, оно не должно было огораживать от него его настоящее,  его семью. И чем больше Макс думал об этом, тем больше он злился. На себя, на своего отца, на горы. Главной же причиной его злости было то, что после гибели отца он уж ничего не мог исправить.
Макс проснулся от стука в дверь. Было ранее утро, но судя по всему Макс уснул всего несколько часов назад. В эту дверь давно никто не стучал, и Макс испугался, что из больницы пришли дурные вести. Но на пороге стоял человек в желтой униформе, которую Макс раньше никогда не видел. На кепке были три английские буквы - DHL.

- Максим Бивол?

Макс кивнул.

- Не легко было до вас добраться. Распишитесь в получении посылки.
Макс расписался и забрал упакованную в пакет коробку. На дне коробки лежала черно-белая фотография с незнакомым мужчиной на фоне горы. Макс перевернул фотографию и прочитал подпись выцветшими чернилами: "Чегет, февраль 1990 года. ". Ниже была выведена свежая надпись шариковой ручкой: "Спасибо". Макс заглянул в коробку и увидел на ее дне две пятитысячные купюры.

1990 год. Тогда отец только начал работать, и этот мужчина, очевидно, был одним из первых спасенных им людей. Трагедия, скорее всего, случилась спустя считанные дни или часы после того как был сделан снимок, иначе не было смысла присылать эту фотографию. Макс долго всматривался в снимок, думая о том, видел ли он его раньше, но так ничего и не вспомнил. Он спустился вниз, купил фруктов и конфет, и сел в автобус на Нальчик.

По дороге он думал о том, как курьер так быстро доставил ему посылку. Скорее всего, он приехал из Нальчика, если не из Краснодара. А это значит, судья разместил объявление ("Ты что-нибудь слышал о соц. сетях?") уже давно, видимо, за несколько дней до их разговора. Скорее всего, как только он приехал в Приэльбрусе и узнал о смерти отца и болезни матери. Интересно, что он написал в нем. "Семья погибшего спасателя нуждается в помощи", или что-то в этом роде?

В общей палате, где Макс видел маму в последний раз, ее не оказалось. Ее бывшие соседки рассказали Максу, что состояние ее быстро ухудшалось и за день до его приезда ее увезли на каталке в неизвестном направлении. От этих слов сердце Макса сжалось. Он подбежал к молодой медсестре на стойке регистрации, но она лишь пожала плечами, услышав его фамилию. Потом она встала и ушла по коридору, обещав кого-то позвать. Минут через десять к Максу вышел высокий человек в белом халате. Держа руки в карманах он остановился напротив Макса.

- Вы Максим Бивол?

- Да.

- Пройдемте со мной.

Они вместе прошли до конца коридора и врач нажал пожелтевшую кнопку лифта. Все время, что они ждали лифт и поднимались на нем, он не сказал ни слова и только устало вздыхал время от времени. Когда они вышли, врач провел Макса до белой двери и жестом пригласил его войти. Макс оказался в пустой палате. У большого окна стояла заправленная койка, а напротив висел плоский телевизор. Окно было раскрыто и ветер развивал белые занавески. Вся комната была уставлена букетами - розами, орхидеями, тюльпанами и другими цветами, названия которых Макс не знал. Они стояли на подоконнике, тумбе, на столе и даже на полу. На нескольких больших подносах лежали свежие фрукты и Макс почувствовал себя неловко с пакетом бананов и несколькими киви.

- Люди уже второй день приносят цветы и фрукты,- сказал врач. - Посылки приходят со всей страны.

- Это ее палата? - спросил Макс.

- Да. Вчера приехал какой-то мужчина, назвавшийся ее другом. Он полностью оплатил все лечение, включая  послеоперационный период. Сейчас она в реанимации, отходит после операции. Она скоро поправится.

- Я могу ее увидеть?

- Пока что нет. Приходи завтра. Кстати, там в шкафу - вещи из посылок. Можешь забрать их сейчас, либо потом - как тебе удобней.

Врач вышел, оставив Макса в палате. Некоторое время он стоял посреди комнаты, словно гость в незнакомой квартире. Палата сильно отличалась от той, что была раньше. Здесь не пахло лекарствами, залежавшимися телами и болезнями. Скорее, это было похоже на комнату в гостинице. Макс сел на край кровати и положил кулек с фруктами и конфетами на свободное место на прикроватной тумбе. Из окна доносились звуки проезжающих машин, сигналов и сирен - те звуки, по которым он так скучал. Макс вспомнил, что так и не спросил, как звали того мужчину, который ("Спас маму...") заплатил за лечение. Впрочем, врач скорее всего не знал его имени.

"Мужчина, назвавшийся ее другом".

Но надо было хотя бы выяснить, как он выглядел. Был ли это судья соревнований ("Александр. Его зовут Александр"), или кто-то другой. Скорее всего, нет. Он ведь был на награждении днем, а вечером сидел с Максом в кафе.

Макс вспомнил про шкаф, сел на паркетный пол рядом с ним и принялся разбирать посылки, которые стояли друг на друге и занимали практически все пространство пустующего гардироба.

Большая часть посылок пришла из Москвы. В них были фотографии - черно-белые и цветные, размытые и профессиональные. Некоторые люди на фотографиях были на фоне гор. Очень символично, учитывая, что они чуть не погибли в этих самых горах. Но большинство были обычными фотографиями из жизни - снимки со смеющимися детьми, с родителями, с женами, и внуками. На некоторых из них на обратной стороне была подпись, как на той посылке, что принесли Максу домой. Например, "Эльбрус, седловина, 1998" или "Донгуз-Орун, 2005", "Ушба, лавина на 4050, 1995 год". Это было похоже на таблички, которые альпинисты вешают на скалах в честь о погибших товарищах.

Только все эти люди были живы. Некоторые из них присылали вырезки из газет и журналов.

"Группа альпинистов из Москвы попала под лавину в Приэльбрусье", или "Спасатели нашли потерявшихся туристов в окрестностях Эльбруса", или "Горе-сноубордиста из Краснодара чудом спасли на горе Чегет, Приэльбрусье". Некоторые писали истории о своем спасении сами от руки. Макс аккуратно откладывал эти листки, чтобы прочитать их позднее.

Он никогда не думал, что отец принимал участие в спас. операциях на сложных альпинстских маршрутах - Ушба, Казбек, Донгуз-Орун.

"Когда он успел там побывать?"

Ведь большинство спасателей были заняты на популярных склонах Чегета и Эльбруса. Макс даже не видел у отца альпинистского снаряжения, за исключением старого ледоруба, который отец называл "солдатским". Видимо, он оставлял все на базе спасателей, чтобы мама не знала, чем он занимается.  Внезапно Макс осознал, что мать тоже многого не знала об отце. Он старательно скрывал от них, чем занимается на самом деле, и когда они были уверены, что он со счастливой улыбкой несется где то по "северному цирку" Чегета, он на самом деле рисковал жизнью на гораздо более опасных альпинистских маршрутах.

Впрочем, о чем она точно знала, так это о спущенной отцом лавине. В таком маленьком поселке как Терскол утаить это было невозможно. Теперь, когда Макс знал, что его мать поправляется, он почувствовал злость на нее. Почему она никогда не рассказывала ему? Может, она боялась, что Макс возненавидит отца еще больше? В глубине души Макс уже знал, почему она никогда не говорила с ним об этом. Она не хотела хоть как то оправдывать отца перед Максом. Не хотела, чтобы они сближались. Потому что тогда Макс наверняка бы стал таким же, как и отец, и тогда ей пришлось бы рисковать ими обоими.


Макс сразу заметил, что во всех посылках были конверты, но решил оставить их на потом.
"Если отец при жизни не взял деньги у этих людей, то и после смерти он не хотел бы, чтобы это делали мы".

А то, что он не брал деньги Макс знал точно, ведь отец никогда не приносил в дом ничего, кроме своей скромной зарплаты, и иногда хычинов, которыми угощали его друзья. Тем не менее, что с ними делать Макс не знал. На многих посылках не было обратных адресов, и даже если бы они были, Макс не был уверен, что это было бы вежливо - забирать их письма, но при этом возвращать назад деньги. В какой-то мере это было не очень честно. Поэтому в конце концов Макс решил пересчитать общую сумму. Люди присылали столько денег, сколько могли. Один пенсионер, который написал на листке бумаги трогательную историю о спасении своего сына, прислал 200 рублей. Его сын к сожалению, все-таки погиб, но гораздо позднее, в автокатастрофе. К тому времени у него уже была семья и дети. Одного из сыновей они назвали в честь отца. В другой открытке лежали две незнакомые красные купюры по 500  евро. Макс никогда не видел такие деньги раньше. Они показались ему несерьезными, словно их рисовал ребенок, и слишком большими. Кроме конверта в посылке была лишь одна фотография. Никаких имен и пояснений в посылке не было, но Максу показалось, что этого человека он часто видел по телевизору. Судя по его люви к анонимности, это вполне мог быть тот "друг", о котором рассказывал доктор. Вытащи все деньги из конверта, Макс пересчитал их и сложил в одну стопку. Всего люди прислали 30 тысяч рублей, не считая евро и тех денег, что были в первой посылке.

Учитывая, что за лечение матери уже заплачено, этих денег могло хватить на обучение в университете. Макс закрыл глаза и представил себе шумный город - тысячи и миллионы голосов, незнакомые лица. Девушки в легкой одежде - никаких сноубордических костюмов, горнолыжных масок и обгорелых от солнца носов. Кинотеатры, фаст-фуды, интернет. И самое главное - никакой опасности умереть от обморожения или от случайно спущенной кем-то лавины. Никаких камнепадов и трещин в ледниках. И никаких гор.

***

- Макс Бивол? - спросил мужчина в форме. - Ты сын Бивня?

"Бивень?! И так называли великого спасателя?"

- Да.

Мужчина недоверчиво оглядел его.

- И ты хочешь работать у нас, так?

- Так.

- Честно говоря, ты мне не нравишься. Ты похож на одного из этих сноубордистов, которые думают, что все знают и все умеют, до тех пор, пока не увидят лавину вживую.

- Я видел лавины.

- И ты не испугался?

- Испугался.

- Если ты испугался сам, то как собираешься спасать людей?

Макс задумался.

- Зачем ты тогда пришел?

"Может, чтобы перестать бояться?"

- В общем, так. Я тебе уже говорил, что ты мне не нравишься и за последние пять минут ты начал мне не нравиться еще больше. Но из уважения к твоему отцу я возьму тебя в стажеры. Это не значит, что ты будешь бесплатно кататься на подъемниках, и тем более - что будешь носиться по склонам, как супергерой, высматривающий попавших в беду. Ты будешь мыть здесь полы, а в перерывах слушать лекции по лавинной безопасности, оказанию первой помощи и т.д. И только когда ты сдашь экзамен по теории, в чем я сильно сомневаюсь, и по физ. подготовке, в чем я сомневаюсь еще больше, ты будешь допущен до спас. операций в качестве помощника. Ты знаешь, что это значит? Что в любую минуту, даже если ты снимаешь ливчик с подруги, или стоишь на старте самых важных в твоей жизни соревнований. В любое время ты должен быть готовым сорваться и прийти на помощь людям. Это твой долг, и ради этого ты должен быть готовым отдать жизнь, что все из нас рано или поздно делают. Ты уверен, что еще хочешь здесь работать?

Макс кивнул.

- Я покажу тебе где взять ведро с тряпкой.



П.С.
 
Макс поднимался по пустому склону. Впрочем, наверняка он не был таким пустым, каким казался. В это время на Эльбрусе было полно сноубордистов и альпинистов. Кто-то катался на лыжах и сноубордах ниже, кто-то штурмовал вершину выше. Но в районе скал никого не было. Макс слышал только собственные шаги, дыхание и стук сердца. Теперь он знал, почему отец так любил оставаться в горах один. Только так можно услышать голос самого себя - настоящего Я, которое не зависит от чужих мнений и навязанных мыслей. Даже если это Я спрятано глубоко внутри, ты рано или поздно услышишь его, если будешь слушать.
Макс дошел до скал и сбросил тяжелую бронзовую панель со спины. Со скал на него смотрели десятки памятных таблиц с именами погибших альпинистов, спасателей и лавинщиков. Чиновники из администрации предлагали поставить памятник в Терсколе, но Макс знал, что отец хотел бы находиться здесь - рядом с людьми, которых он не смог спасти.
Через час работы ему удалось прикрутить тяжелую панель к скале специальными альпинистскими шурупами. Это все, на что хватило собранных денег. Выгравированный профиль отца с упоением смотрел на окружающие его горы. Горы, которые он так сильно любил.

"Спи спокойно отец, твой долг давно выполнен".

Он был прав - горы забирают тех, кто любит их больше всего. Они приманивают призрачным ощущением абсолютной свободы, а затем убивают.  Ведь абсолютной свободы не существует, и как за любую другую иллюзию, за нее приходится дорого платить. Впрочем, Максу это не грозило, ведь любить горы он так и не научился.

Кроме того, иногда ему казалось, а точнее он хотел верить, что Бог специально забирает к себе самых храбрых и самых добрых, потому что, если на небесах есть горы - а они там обязательно есть -, то эти горы еще выше, еще красивее, и в отличие от земных, они на самом деле дарят абсолютную свободу.

Словно в подтверждение своих слов он посмотрел на небо, но кроме лениво кружащего ястреба ничего не увидел. А что он надеялся там увидеть?  Призрака, рассекающего на невидимых лыжах? Вероятно, нескольких облаков в форме смайлика было бы вполне достаточно. Но ничего этого, конечно же, не было. Только ястреб, высматривающий что-то на склонах Эльбруса.
Макс снял с рюкзака сноуборд и защелкнул крепления. Сквозь линзу маски горы казались оранжевыми,  ненастоящими, словно в американском фильме. Он закинул рюкзак за спину, проверил, не забыл ли он инструменты, и в последний раз оглянулся на отца.

Впереди его ждал спуск на Азау и ночная смена в поисково-спасательной службе. Он поехал по склону, оставляя за собой широкие дуги следа. Ястреб еще некоторое время кружил над скалами, а затем пропал, так же незаметно, как и появился. Словно растворившись в глубоком синем небе.