Графиня и Алебастр

   Какое-то время назад, он преподавал рисунок в художественном училище. Обучение проходило довольно туго, по причине вялости и пассивности обучаемых, может не выразительного натурщика, а может из-за недостаточного опыта преподавателя. Тема задания тоже была сложная - портрет натурщика.
   Надо сказать, что  львиная доля успеха, зависит порой от хорошей натуры. Так как профессия эта очень редка из-за мизерной оплаты, а сидеть или замирать в иной, неудобно-замысловатой позе, без движения несколько часов, сможет не каждый, то люди в этой  ипостаси или остаются навсегда, либо приходят попробовать раз, от силы - два.
   А для студентов трудностей не меньше. Нужно выбрать удачный ракурс изображаемого, правильно определить пропорции и наклон при линейном построении головы, показать свои знания пластической анатомии. Но и конечно "схватить" характер и изобразить схожесть с оригиналом в тональной проработке штрихом.
   Редко удавалось выполнить всё удачно - то натурщик был неусидчив и испуган, то студенты не сосредоточены или ленились.
   Чтобы как-то разрешить сложившуюся  ситуацию, он припомнил,что у него где-то были его студенческие работы, когда он сам учился на художника и несколько портретов, как он считал, были неплохими.
   В потёртой, толстой папке он хранил свои зарисовки, этюды, рисунки студенческих лет. Он открыл её и время остановилось... Вспомнились однокурсники,преподаватели,атмосфера творческого духа и общая жажда исполнения заветной мечты - стать художником. Времена были тогда другие...И люди...
   Вот быстрый портрет, выполненный углём, в промежутке между "парами", однокашника Вити Королькова. Он, к огорчению, давно ушел в мир иной,но оставил о себе яркий след в великолепных иллюстрациях к сказкам Пушкина и русскому эпосу. Его картины получили международное признание... А это - обнажённые женские фигуры в сложных ракурсах - стоя, с запрокинутыми руками, лёжа со спины, сидя. Он тогда был совсем молодым и рисовать такие задания давалось сложно и волнительно. Натурщицы работали очень профессионально, с большим опытом, как им удавалось непринуждённо позировать десяткам глаз, зорко устремлённым на все их участки тела?
   Разглядывая очередной рисунок, он вспомнил это интересное лицо. Пожилая женщина в шляпке, чуть прищуренный взгляд маленьких, выцветших глаз, вокруг которых образовался пучок морщин. Но голову она, несмотря на почтенный возраст, держала гордо... Вспомнил! Видимо из-за этого, меж собой её звали "Графиня". Была она молчалива, с снисходительной, чуть приметной улыбкой в уголках рта (как у Джоконды). Приходила она задолго раньше студентов, рисовавших её, ходила по длинным коридорам, рассматривая многочисленные картины, развешанные по их стенам, подолгу вглядываясь, будто ища что-то. Продвигаясь среди мольбертов с её изображением, она смотрела на них, но никогда ничего не говорила. Она честно и достойно  выполняла свои обязанности - глядя в только ей известную даль, не опуская подбородка и почти не моргая, позируя в тишине под ширканье карандашей по бумаге.
Поговаривали, что она "из бывших", имеет "контрреволюционное" прошлое и титул её, может и соответствовал настоящему... Он отложил этот рисунок в сторону.
   Вообще, к натурщикам относились уважительно, какого бы возраста и пола они ни были. Без них процесс обучения был бы невозможен.
   Перебирая листы и свои воспоминания, он узнал ещё приметное лицо. Представлялся он "Дядя Серёжа". Невозможно было определить его возраст по седоватым, редким волосам, зачёсанным набок и худому, угловатому строению челюсти и подбородка. Лоб его бороздили мудрые морщины, красные уши выделялись на поворотливой голове, а та - на тонкой шее, с выпяченным кадыком. Весь облик - удача для любого рисовальщика, есть за что "зацепиться". Он был угодливо-вежлив, всегда здоровался за руку (кстати, хватка была жёсткой, будто шершавая кора дерева), немного шепелявил в произношении многих слов и взгромождаясь на подиум, каждый раз переживал и суетился - так ли он сидел раньше. Его интересно было разглядывать, он был как артист, которому доверяют играть вторые роли, но в трудных сюжетах. Одевался он в клетчатую рубашку, потёртый пиджак неопределённого цвета и узкие, оттянутые на коленях брюки. Он ставил под правую руку непременный свой атрибут - кирзовую, сморщенную сумку. Когда она была рядом, он мог выдержать всё. Там у него была заветная жестяная баночка из-под монпасье, а в ней махорка, порванные лоскутки газет, чтобы справить самокрутку. Каждую перемену он резво мчался на улицу, к парадному крыльцу и вдали от всех, разгоняя рукой сизо-голубые облачка скрывающего его дыма,прищуривая один глаз, предавался воле никотина и каких-то размышлений. Жизнь его, видимо не баловала, судя по сине-зелёным колотым перстням на фалангах пальцев и философских мыслей ему хватало. Он всегда извинялся, особо, если проходил мимо девушек, потому что они шарахались от терпкого запаха заядлого курева и зная это, он обезоруживающе улыбался тонкими губами и редкими зубами и ему всё прощалось. Потом, выполняя свою тяжкую миссию, он начинал слегка терять контроль и наклоняя голову вниз "кемарить". Тут то, как он считал, он принимал освежающие процедуры. Почти не шевелясь, резко опускал правую руку в сумку, выхватывал оттуда бутылку портвейна и в несколько секунд всасывал два-три обширных глотка, так  же резко и невозмутимо пряча (никем не замеченное) назад. Действительно, на некоторое время он приободрялся - глаз его блестел искрой, щёки даже розовели, иногда чуть слышно будто мычал мелодию. Потом ритмичность наклона подбородка вниз возрастала и немного несдержанный Витя (царство ему небесное) окликал с досадой:"Дядя Серёжа!" Тот испуганно вздрагивал и оправдывался...
   А надо отметить - будучи неопрятным с виду, он, не уступая "Графине" в любознательности и неравнодушию к искусству, тоже пристально разглядывал живопись и рисунки не только в коридорах, но и работы студентов в мастерских. Долго стоял  у огромных гипсовых фигур и голов, находившихся в избытке всюду и чуть прицокивая языком, поглаживая гладкую белую поверхность, с благоговением произносил: "Алебас-ш-тр".
  ..."Ребяты, вы не серчайте, я что, я чуть-чуть, я у вас сижу, как этот (припоминал шедевры классиков), как алебастр". Так он дал прозвище сам себе - его так и звали, возвышенно произнося "Алебастр". После сеансов позирования, он восхищаясь, ходил у рисунков своего портрета с сентиментальной слезинкой в углу глаза, благодарил:"Ш-спасибо, ребяты, я и не знал, что я такой красивый" и довольный уплывал в высокую филёнчатую дверь в кратковременные мгновения счастья...
   Он отложил и это портрет...
   На следующем занятии рисунка, он показал эти два портрета своим студентам и рассказал немного об их характерах. Добавил, что рисовал их, в том же возрасте, как и ученики перед ним. Разглядывая застывшие штрихи на грязновато-пожелтевших уже листах, они притихли, а потом он услышал, как и тогда - шуршащие по бумаге карандаши оставляют на белой поверхности свой след...
   Придя домой, он спрятал в старую папку два карандашных портрета, на которых замерли позируя, жившие когда-то своей жизнью люди -"Алебастр" и "Графиня". Он и она.