Macabre в системе поблажек

«Что ж, в общих чертах я определил бы ее, пожалуй, как такую систему, когда больного щадят и во всем ему потакают».
Э.А.По «Система доктора Смоля и профессора Перро»


Эту историю трудно начинать, но еще труднее ее будет закончить. Весьма вероятно, что у череды некоторых событий нет конца, и как знать, будет ли здесь когда-нибудь поставлена финальная точка, лично я вижу одни многоточия через запятые. Также после случившегося мне достаточно трудно судить о трезвости моего рассудка. И каждое доброе утро, в которое пока еще удается проснуться, я неизменно стараюсь убедить себя в разыгравшемся воображении и недействительности происходившего с шестого по семнадцатое августа сего года. Но мои потуги неизменно приводят к нулевому результату, стоит мне устроить ежедневный обход по палатам и подойти к двери той самой… Пожалуй, для лучшего восприятия моего и без того сбивчивого и запутанного рассказа, мне следует начать все с начала. Вернее, с того момента, который стал началом этой истории для меня и моей прискорбной постоянной паранойи.

Меня зовут Франц Вальтр, мне сорок шесть лет, десять из которых я заведую лечебницей для душевнобольных, располагающейся в трех милях от живописного провинциального городка N. Для моего повествования примечателен тот факт, что данное заведение было построено по поручению и на средства бывшего управляющего сего города для своей единственной и любимой дочери, которая, обладая крайне меланхолическим характером, не совладала с чередой несчастных смертей, случившихся в ее ближайшем окружении. Увы (или же к своей большой удаче), в этих местах я человек относительно новый и не застал множества вещей, благодаря которым можно построить причинно-следственные связи. Однако история моей пациентки не имеет прямого отношения к истории той, кою я желаю изложить на этих листах, поэтому не считаю нужным хоть в сколько-нибудь значительной мере о ней упоминать. Желающий составить полную картину происходившего и происходящего, уверен, не столкнется с проблемой нехватки материала для своих исследований.

В виду определенных личных соображений, я оставляю за собой право не указывать в этой рукописи никаких имен, кроме своего собственного, которое совершенно нет никакого смысла скрывать.

Моя личность также не несет в себе почти никакого интереса для того, кто решит изучить эти записи, помимо скромных данных, уже указанных выше. К написанному лишь добавлю, что заведую этой лечебницей с самого ее открытия, до этого жил и практиковал психиатрию в предместье, расположенном в нескольких милях от Столицы. Управляющий городка N мой давний, но, к сожалению, не очень хороший знакомый. Отчего он пожелал увидеть меня на занимаемой мною ныне должности, одному Богу известно. Первоначально тщеславие уповало на мою компетенцию, после - уныние начало уповать за мое умение держать язык за зубами. Действительно, нижеизложенная история никогда не спадет с моих уст, но держать ее рядом со своим сердцем, не имея возможность отпустить, у меня больше нет сил. Так что, вполне возможно, совсем скоро я присоединюсь к своим пациентам. И если в конце этой истории я поставлю многоточие, то один человек сумел легко поставить финальную точку в моей жизни одним своим приездом. А это… это все так, post scriptum.

Мне будет сложно забыть когда-либо ту минуту, когда к парадным воротам больницы подъехал новый столичный автомобиль, который еще редко повстречаешь в нашей глуши. Когда черная дверь открылась, моему взору впервые предстал этот человек. Что ж, я ожидал его и еще нескольких гостей, приглашенных по сердечной просьбе моей первой и горячо любимой пациентки, которая страшно сдала и, боюсь, настало самое время удовлетворить ее скромные просьбы, которые весьма вероятно могут оказаться последними. Я разослал телеграммы, располагая сведениями только об адресах, именах и роде деятельности ее друзей, но только и всего. Поэтому, кем из четверых приглашенных являлся прибывший первым господин, мне приходилось лишь неловко догадываться.

Этот господин вполне мог бы сойти за весьма заурядную личность, если бы не несколько "но", которые заставили меня думать о нем в категорически противоположном направлении.
 
- Мистер Вальтер? Франц Вальтр, если я ничего не путаю? – было бы гораздо благожелательней заговорить первым, но растерянность (должен справедливо заметить, мне совсем не присущая) помешала издать хотя бы один единственный звук. Его тон был пугающе спокоен и добродушен, если не сказать рассеян. Отчего пугающе? Господь знает, а я не отвечу. Но клянусь, если вам когда-либо придется повстречаться с этим человеком, вы, несомненно, поймете, о чем я толкую. Низкий бархатный баритон (присущий обыкновенно людям более почетного возраста, нежели этот субъект) позволил визитеру едва ли не пропеть мое незвучное имя. Было в его тоне много вкрадчивости и, одновременно с этим, столько же прямого простодушия. Он вызывал симпатию, но вместе с ней и верное сомнение в правильности выбранного положительного чувства.

Я уже заикнулся о его возрасте. Так вот, это был еще весьма молодой человек, которому вполне могло недавно исполниться лет тридцать. Было в его лице еще что-то ребяческое, но придя к такому заключению, я сразу же задался вопросом, а откуда оно взялось. Вид у человека был эмансипированный, острое гладковыбритое лицо выражало присущую всем деловым людям сдержанность, а под прозрачными стеклами тонких очков без оправы скрывался крайне разумный...нет, чрезмерно разумный взгляд пронзительных светло-голубых глаз. Его тонкие губы были плотно сжаты, но это не мешало ему как-то по-особенному улыбаться. Он был одет очень элегантно и во все черное.

Сняв перчатку с руки, он протянул мне ладонь, снисходительно чуть шире улыбнулся, не утратив при этом своей застенчивой обаятельности, и как-то по особенному изогнул бровь. С этим жестом я вспомнил, что оставил его вопрос безнадежно висеть в воздухе.
- О да, простите меня, - сразу же спохватился я и душевно пожал протянутую мне сухую и прохладную ладонь. - Я же право затрудняюсь…

Он назвал свое имя, и я понял, что заставило меня теряться в смешении первого впечатления. Издержки профессии всегда присутствуют в облике человека, каким бы ремеслом он не занимался. Издержки профессии этого с виду приятного молодого господина ложились глубокими тенями на его лице и за его спиной, словно крылья черного ангела.
До этого дня прежде мне никогда не приходилось водить знакомства с работниками похоронных бюро, однако в мыслях о превратностях судьбы и движущих силах, заставляющих людей выбирать тот или иной свой жизненный путь, иногда я задавался вопросом, что подталкивает некоторых людей в своем роде торговать смертью? Глядя на человека перед собой, я понимал, что вряд ли это будет первородная мотивация материальной наживы. Интересно, был ли он создан для своей профессии изначально или это профессия его создала?
Не отходя от экипажа, мы перекинулись парой мало значащих слов и формальных любезностей. Уже через несколько минут я понял, что легкий загробный шарм, очевидно являющийся неотъемлемой частью имиджа многих работников вышеуказанной сферы, а также его личностная обаяние меня очаровали.

Я предложил своему новому знакомому распорядиться относительно наличествующего багажа и пройти внутрь, на что он вежливо утвердительно кивнул.

- Надеюсь, доктор Вальтр, никого в вашем заведении не смутит присутствие моей дочери, которую в виду некоторых обстоятельств я посмел привести с собой?

И прежде чем я успел хоть как-то отреагировать на его слова, дверца автомобиля чуть приоткрылась и на подножке оказалась крохотная синяя туфелька. Гробовщик открыл дверь шире и галантно протянул руку вперед, чтобы помочь неизвестной до этого мне малышке выйти из экипажа.

- Мы приехали? – донесся до меня сонный ангельский голосок.

- Да, моя детка.

- Почему не разбудил?

Вместо ответа, он нагнулся и запечатлел отеческий поцелуй на лобике малютки. Девочке было лет шесть или семь, хотя в росте и комплекции она не догоняла своих сверстников. Круглолицая, по-детски румяная, в своем милом синем костюме, она была похожа скорее на ожившую куколку, чем на обыкновенного ребенка.

Та нежность, с которой отец относился к своей дочери, наводила меня на скорбную мысль, что с некоторых пор эта малютка является единственной женщиной – маленькой женщиной – в его жизни. Многие вдовцы, глядя на своих детей, с тоской называли их живой памятью о своей любви, маленькими фотографиями, в которых с каждым годом все отчетливее проявляются милые знакомые черты. Но что этот молодой господин оставил себе в память хотя бы одну черточку святой женщины, родивший на свет это ангельское создание, я сильно засомневался. Похожесть молодого отца и крошки дочери была просто ошеломляющей. Ее белая ручка буквально сливалась с его рукой по оттенку кожи, по плечам струились пышные локоны того же льняного цвета, что я успел приметить и у гробовщика, а умные светло-голубые глаза смотрели на меня также пронзительно, но с некой до дрожи проникающей плотоядной заинтересованностью. Губки, еще по-детски пухлые, были плотно поджаты до тех пор, пока не расплылись в заискивающей улыбке.

- Здравствуйте, мистер, - произнесла девчушка и, приподняв один край своего синего плаща-накидки, сделала причудливый реверанс.

Гробовщик представил мне свою «детку» и описал причину, почему девочку пришлось взять с собой. Я выразил здравое сомнение относительно нахождения маленького ребенка в месте, подобном тому, которым я заведую. Поэтому предложил оставить девочку на попечение служанки в моем доме, который располагался совсем рядом с лечебницей. Слабое недовольство выразила лишь сама малютка, но заметив благосклонность отца к моему предложению, молча согласилась.

В скором времени прибыли и остальные, ожидаемые мною господа. То были семейный врач моей пациентки, юрист, заведующий их делами, и священник, крестивший ее в младенчестве. Уже в своем доме, прежде чем перейти непосредственно к делу, я предложил гостям чай, за чашкой которого мне удалось немного побеседовать с гостями, но наиболее интересен для меня оставался по-прежнему молодой гробовщик. Он был предельно вежлив и учтив, а также весьма улыбчив (губами и глазами одновременно, хотя в изгибах первых смутно угадывалась небрежная снисходительность, а в глубине вторых холодная сталь; но изначально я не хотел об этом думать), что слегка диссонировало с его статусом, который он в моих глазах приобрел.

- Невольно уже сложилась определенная традиция, следуя которой организацией похорон членов семьи вашей пациентки занимается именно наша контора, доктор Вальтр, - произнес гробовщик, ставя чашку с допитым чаем на поднос. - Несколько лет назад она располагалась здесь, но случился пожар и еще множество вещей, заставивший нас временно покинуть эти края.

- Выходит, вы родом из этих мест? – отчего-то я даже почти обрадовался, но молодой джентльмен слегка повел плечом.

- Скорее нет, нежели да.

- Но звучит так, будто бы вы хотите вернуться.

- О да! – подтвердил он мои слова легкой восторженностью. - Здесь чудесные виды и чудные люди. И то, и другое невероятно мне импонирует.

Дальнейшая наша беседа пошла в подобном ключе и затрагивала вещи, возможно и важные, но в моем понимании никак не связанные с той историей, которую я желаю поведать.
Спустя несколько часов произошла встреча, ради которой они все приехали сюда. Молодой гробовщик задержался на этой своеобразной аудиенции более всех, и попрощался с моей пациенткой лишь только тогда, когда все остальные приглашенные разъехались восвояси. Но столь затянутая беседа ничуть меня не смущала, поскольку я всегда знал, что моя пациента желает лично распорядиться о своих похоронах.

После нескольких часов улаживания всех вопросов, я встретил гостя у дверей в палату, чтобы помочь ему отыскать дорогу из этих витиеватых коридоров. Вот тогда и случилась завязка всей этой истории.

Мы вздрогнули одновременно, когда до наших ушей донесся резкий громкий звук упавшего тяжелого предмета. Затем последовал крик, и эхом раздались быстрые, приближающиеся в нашу сторону, шаги. Быстрее, чем мы сумели хоть что-то сообразить, из-за угла буквально выпрыгнула маленькая фигура, в облике которой я узнал одну из своих наиболее примечательных больных.

- Держите ее! – закричали догоняющие ее санитары, но вопреки моим ожиданиям, девушка не стала даже пытаться проскочить по коридору мимо меня и гостя, а заскользила босыми пятками по полу в торможении и на коленях остановилась прямо возле наших ног. Я схватил молодого господина за плечо, намериваясь отгородить его от безумицы, но пациентка опередила меня и первой судорожно схватила его ладонь.

- Это правда! Сущая правда! – лихорадочно закричала она. – Верите?

В этот момент я видел лицо своего гостя. Его глаза расширились, но на лице не дрогнул ни единый мускул.

- Верю, - произнес он тоном настолько успокаивающим , что я и сам бы поверил. Он не стал вырывать ладонь из ее цепкой хватки, вероятно, опасаясь спровоцировать ее на более агрессивное поведение, и вопросительно посмотрел на меня.

К счастью, к этому времени успели подбежать двое санитаров, и происшествие было быстро исчерпано. Я тут же начал рассыпаться в миллионе извинений, но гробовщик убедительно уверил меня, что это все пустяки.

- Право, даже не знаю, - произнес я, покачав головой. - За много лет своей практики я не могу припомнить ни единого похожего случая. Но здесь… за два месяца целых три! Все эти люди страдают крайне причудливой и жуткой навязчивой идеей. Они считают, будто бы они… мертвецы.

Как сейчас помню, как мои слова эхом повисли в воздухе, спертом в узком пространстве коридора лечебницы.

- Вот как, - весьма сдержанно выразил свое удивление молодой господин, если оно, конечно, было. Сперва это было его единственной реакцией, и я уже решил, что начатая тема ему вовсе не интересна, и я даже начал говорить о чем-то стороннем. Но и тут мой собеседник принял на себя весьма пассивную роль в разговоре. Он начал хмурится, пару раз даже закусил губу и нервно (?) обернулся назад. Что ж, эта была весьма естественная реакция людей на встречу с умалишенными. Как-никак, с настоящими покойниками ладить гораздо проще, нежели со считающими себя таковыми.

Поблагодарив меня за все, молодой гробовщик выразил желание забрать свою дочь до того, как сумерки окончательно опустятся на землю, на что я совершенно искренне предложил ему остаться на эту ночь в моем доме. Сказав это, я сразу же пожалел, поскольку побоялся, что поставил гостя в не совсем ловкое положение, не каждому захочется жить в непосредственной близи с сумасшедшим домом. Но вопреки моим переживаниям он с благодарностью принял мое предложение. Я же отчего-то был почти даже счастлив.
Уже лишь глубоким вечером, когда дочь моего гостя была уложена спать, молодой гробовщик неожиданно для меня вернулся к всплывшей в лечебнице теме.

- Доктор Вальтр, расскажите поподробнее о ваших особенных больных, - попросил он, внимательно изучая весьма скромную библиотеку, состоящую сплошь из трудов по психиатрии. Сперва мне показалось, что он ищет что-то определенное, но гость меня сразу же разуверил, скромно отметив свою полную невежественность в данном вопросе.

Я поведал гостю о трех пациентах, выделяющихся на фоне основной массы шизофреников и параноиков, которых мне предоставляется случай лечить. Примечательно, что все трое родом непосредственно из этих мест, то есть из ближайшего города N.

Тамошний профессор попал в нашу лечебницу, когда во всеуслышание заявил, что повесился на своем галстуке. Спустя едва ли месяц жена букиниста, дородная, почтенного возраста дама, разбудила половину города выстрелом из неизвестно откуда взявшегося револьвера, после чего объявила, что пуля продырявила ей голову.

- А босая девушка в белом? – не без заинтересованности спросил гость, до этого лишь молча меня слушая.

- Внучка пекаря, мнит себя бедной утопленницей. После нескольких недель безвестного отсутствия призналась констеблю и священнику, что согрешила, прыгнув в реку вместе с привязанным к шее камнем. Течение отнесло ее тело от города на много миль, поэтому ей понадобилось время найти дорогу домой. Несчастная любовь и все такое.

- Как любопытно, - отозвался мой слушатель. – И что же, много месяцев лечения и никаких положительных результатов?

- Никаких, - покачал головой я. – Они провоцируют остальных больных, для них пришлось выделить отдельную палату в самом дальнем крыле. Кроме них в лечебнице нет буйных пациентов, знаете ли. Требуют справедливости и уважительного к себе отношения, как к покойникам, и в основном ни с кем из моих коллег не идут на контакт. Мы перепробовали практически все доступные методы лечения, и если бы хоть что-нибудь породило свет надежды на улучшение состояния этих несчастных…

Мой гость понимающе кивнул, слегка нахмурившись. Так мы просидели напротив друг друга в молчании несколько минут, как вдруг он произнес:

- Вы разрешите мне побеседовать с вашими больными, доктор Вальтр?

Его просьба меня огорошила, хотя должен признать, в моей голове уже некоторое время копошились неупорядоченные мысли, связанные с его личностью. А что если этого «продавца смертью» мне в помощь послали сами силы всевышние? Ведь если у него есть профессиональный опыт обращения с покойниками, то почему бы ему не пойти на контакт с тем, кто покойниками себя считает? Но, несмотря на все, свои измышления, первым моим ответом был отказ.

- Что вы! Вы мой гость, я не смею подвергать вас такому риску!

- Но ведь это мое желание, следовательно, риску подвергаю сам себя я, - снисходительно улыбнулся мой гость. – Ну же, доктор, если ситуация ввергает вас в отчаянье, может ли ухудшить положение один маленький эксперимент?

Сама эта формулировка «один маленький эксперимент» должна была послужить резонной причиной для отказа с моей стороны, но в тот момент я даже не подумал об этом.
Скорее всего, вы не поверите, но, черт подери, я не мог сопротивляться его вкрадчивому голосу и спокойному взгляду. В итоге после еще нескольких попыток отговорить скорее себя, нежели его, от этого дела, я все-таки сдался. И вот на мгновение, всего лишь на мгновение, в его статном образе серьезного работника, вдовца и отца-одиночки промелькнуло нечто странное. Вместе с секундной искрой в глазах, прищуром, мимолетной улыбкой и каким-то особенным изгибом бровей эмансипированная маска на мгновение спала, позволяя мне увидеть то самое, шкодливо-ребяческое, что так озадачило меня в минуту нашего знакомства. Все это время он не давал мне ни единой альтернативы, кроме как не только вести, но и считать нас обоих на равных не только по статусу, но и по возрасту, жизненному опыту.

На следующий день сразу после завтрака я и мой гость отправились в крыло лечебницы, отведенное трем необычным пациентам. Дома малышка топала ножкой и просилась вместе с отцом посмотреть на «забавных людей», но легкий поцелуй в лоб моментально остудил ее пыл и, скуксившись, она тут же потянула мою служанку играть в сад.
 
Как я уже успел упомянуть, никакие ухищрения с мой стороны и стороны моих коллег не действовали на больных из отдельного крыла и, признаться, намереваясь представить им моего гостя, я не питал особой надежды на хоть какой-нибудь результат.

Тем не менее, он все-таки случился.

Перед дверью в палату, прежде чем отпереть замок, я попросил молодого гробовщика подождать снаружи, прежде чем я подготовлю максимально плодотворную почву для их предстоящего знакомства или хотя бы предупрежу о присутствии нового лица (мои пациенты не жаловали посторонних). Однако гость одарил меня, пожалуй, одной из самых очаровательных и подкупающих снисходительных улыбок и аккуратно забрал ключ у меня из рук.

- Не беспокойтесь, доктор, - мягко произнес он. – Я буду предельно осторожен.
Прежде чем я успел молвить хотя бы слово, он вставил ключ в скважину, повернул его и отворил дверь. Мне не оставалось более ничего, кроме как безвольно последовать за ним внутрь палаты.

Едва мы вошли, три пары недружественных глаз посмотрели в нашу сторону. Профессор неровно мерил шагами расстояние от решетчатого окна до своей койки, жена букиниста грузно лежала на матрасе и бессмысленно глядела в потолок, босая девушка в белом сидела в противоположном от входа углу, поджав к себе худые коленки. Между собой они никогда не ссорились, ничего не делили, но стоило «их личное пространство» нарушить постороннему человеку, как в палате начинало твориться черт знает что.

Но в этот раз нас встретила поразившая меня тишина. Моей скромной персоны как бы в тени молодого человека больные будто и не заметили вовсе, все их внимание было приковано к его силуэту.

Мой гость доброжелательно улыбнулся им, а потом посмотрел на меня, вопрошающе изогнув брось. Спустя пару мгновений я понял, что гробовщик ждет представления. Я прочистил горло, волнуясь, что голос зазвучит сипло и неуверенно.
- Друзья, - начал я, переводя взгляд с одного пациента на другого, -друзья, позвольте мне представить вам…

Но они меня совершенно не слушали. Тут девушка в белом резко вскочила на корточки, стала на острые коленки и на карачках доползла до матраса, занимаемого женой букиниста.
- Это тот самый, про которого я говорила! – доверительно прошептала она, как будто ее слов больше никто не должен был слышать. Жена букиниста приняла ее новость с энтузиазмом, даже приподнялась на локтях.

- Да что ты говоришь! – ахнула она.

- Да что ты говоришь! – вторил ей профессор, быстро включившись в разговор. И они стали перешептываться друг между другом, шумно, но все вместе и сразу, и уловить хотя бы суть их толка было затруднительно. Хотя, искренне сомневаюсь, что хоть капелька оного в их речах присутствовала.

- Позвольте мне представиться, друзья, - произнес молодой гробовщик, делая решительный шаг вперед, способствовав тем самым воцарению в палате полнейшей тишины. Три пары уже отнюдь не недружественных, но крайне заинтересованных глаз снова обратились в его сторону.

От происходящего меня невольно бросило в дрожь, и я был уже готов схватить своего гостя за руку, вывести его и запереть дверь, но я не мог даже пошевелиться. Отступление же стало и вовсе невозможным, когда все эти трое, как по команде, толкая друг друга локтями, кинулись к молодому джентльмену, начали судорожно пожимать ему руку, выхватывая его ладонь, и наперебой кричать свое имя.

В ответ на их совершенно безумное поведение мой гость ласково и поощрительно засмеялся, поочередно отвечая на каждое рукопожатие, при этом, осторожно накрывая сжимаемую руку свободной ладонью в области внутренней стороны кисти. Каждый раз на произнесенное имя (а каждый из троих представлялся далеко не по одному разу) молодой гробовщик терпеливо повторял свое, что впоследствии невольно начало восприниматься мной как какое-нибудь диковинное заклинание.

Кажется, уже с самого того дня я начал вздрагивать от одного его звучания и, боюсь, эта напасть не покинет меня до самой моей смерти.

К счастью, на этом знакомстве первый своеобразный сеанс закончился, и я бы с радостью подобного больше не возобновлял. Но вместе с тем я должен был признать, что сегодня произошел существенный прогресс, первый контакт, если можно так выразиться. Узнав обо всем, мои коллеги и вовсе пришли в неописуемый восторг.

- Вижу, вы недовольны, доктор, - выразил свою совершенно верную мысль мой гость по дороге домой. Сам же он находился в весьма приподнятом расположении духа.
- Я беспокоился за вас, - озвучил я одну из причин своего недовольства. – Они могли повести себя и более агрессивно.

- Но вы же были рядом! – как-то даже извиняясь возразил он. Я поднял глаза, встретившись с его особенным, никогда ранее не встречающимся ни у кого взглядом.
После этого сложно было сердиться.

Когда мы вернулись, гостиную наполняло незамысловатое веселое бренчание на фортепьяно, создаваемое маленькой белокурой гостьей. Постояв немного в дверях, мой спутник подхватил малышку подмышки и с ласковым восклицанием «детка моя» ловко подбросил в воздух. Она взвизгнула и звонко захохотала, перебивая свой заливистый смех упрямыми требованиями «еще, еще!». Наконец, сам молодой господин успокоился и сел на место, которое минутой назад занимала его «детка», усадив непоседливого ребенка у себя на коленях.

- Как прошел день? – поинтересовалась дочка.

- Лучше не придумаешь, - подмигнул ее отец, кладя ее маленькие пальчики на клавиши. – Сыграем вместе?

- Сыграем! – подхватила малышка.

- Что?

- «Маленькая ночная серенада».

- А доктор не против? – я даже слегка вздрогнул, когда обо мне вспомнили. Две пары совершенно одинаковых светло-голубых глаз вопрошающе обратились в мою сторону, как будто я что-то мог им запретить.

На следующий день мой гость повторил визит больным из отдельного крыла. И на следующий день следующего дня. Он поощрял их безумие, обращаясь к ним так, будто ни на мгновение не сомневался в подлинности их собственных убеждений. За это ли (или за что-то другое?) они полюбили этого молодого человека, в его отсутствие говорили между собой о нем одном.
Пару раз я высказал смутные сомнения в присутствии моих коллег, отнесенные к безопасности и продуктивности подобного эксперимента. Но все, как один, настоятельно советовали мне, и даже просили, никуда не отпускать от себя этого «странноватого господина» и продолжать внимательное наблюдение за его общением с больными. Я же, будучи самым встревоженным происходящим из всех, был более из всех захвачен неким нездоровым очарованием. Никогда не принимая участия в его беседах с больными, я внимательно наблюдал за ними из угла палаты. И – о Господи! – порою лишь на долю мгновения (но какого мгновения!) этот человек заставлял верить и меня в правдивость разворачивающихся перед глазами маленьких представлений. Теперь профессору было дозволено носить на шее шарф, якобы скрывающий от посторонних глаз синюшный след от удавки (разумеется, на самом деле никакого следа и в помине не было). Профессор-«висельник» долго упрямился, пока молодой гробовщик не закатил театрально глаза. «Фи, профессор! – как бы в сердцах выкрикнул он и для надежности даже всплеснул руками. – Это ведь совсем не эстетично!». Уязвленной подобной критикой, услышанной от своего нового друга, пациент надел шарф и не снимал его даже на ночь.

То же самое мой гость сделал и с остальными. В начале каждого своего визита он любовно перевязывал жене букиниста голову свежими бинтами. А однажды с робкими словами «кажется, я нашел вашу пулю, она ведь прошла насквозь?», протянул пациентке ладонь со сжатой в ней пулей. Ее радости и благодарности не было конца. Босую девушку в белом каждый раз он тщательно гримировал, словно речная вода и правда что-то сделала с ее нежной детской кожей.

В один из дней мой гость попросил принести в палату бумагу и карандаши, и они все трое сели писать сочинения о своей «загробной» жизни. Грамотным, правда, оказался один профессор, поэтому после завершения своего задания он любезно вызвался помочь жене букиниста; молодой гробовщик записывал под диктовку романтические воззрения на смерть девушки в белом.

Вечером, уже сидя у меня в гостиной, держа малютку дочь у себя на коленях, гость протянул мне эти самые листы для более близкого ознакомления. Я был в ужасе, в каких ярких подробностях они держали свой бред у себя в голове. Особенно девушка в белом… неужели такое мог написать тот, кто ни разу не умирал? Нет, мне ли не догадываться о незаурядности безумия? Но с подобным мне все-таки приходилась сталкиваться впервые. Хотелось полюбопытствовать, поспрашивать у гробовщика о большем, но его детка уже тянула ручки к его шее и просилась спать. В итоге, своего гостя, укладывающего девочку в постель, внизу я так и не дождался, уснув прямо у камина в хозяйском кресле.
На следующее утро больные весело и шумно плясали макабр. По-крайней мере, именно так гробовщик потом объяснил поведение пациентов, когда санитары ворвались в палату и попытались насильно унять танцоров. Успокоил и спас от смирительных рубашек их только приход моего гостя, больные сразу же виновато притихли. Однако, совсем скоро, в его дозволения макабр продолжился, и с большим размахом. Они кружились в хороводе по всей палате, крепко держа друг дружку за руки и причудливо задирая ноги. Затем они разделились, профессор и жена букиниста продолжили свой неуклюжий танец вдвоем, а девушка в белом утянула за собой до этого наблюдающего в стороне за всей вакханалией гробовщика. И если первая пара в неуклюжести своей выглядела гротескно, но вполне себе не злобно, то от одного вида кружащихся в легком танце молодых людей, меня заколотила мелкая дрожь. Смерть и утопленница – при одной только мысли у меня похолодели конечности, и отхлынула кровь от лица. Вот она значит какая, макабрическая пляска?
После этого что-то в моем отношении к гостю изменилось, но и сам я не мог понять, что именно. Более того, я не мог понять и того, что все же послужило причиной для этой перемены. Заметив мое смятение, гробовщик мягко намекнул, если мне не угоден больше этот эксперимент (подразумевал он так же и его нахождение в моем доме), то мне не стоит об этом молчать. Менее всего он желает кому-то причинять неудобства. Но что я мог сказать? Умом я понимал, что этому молодому человеку лучше будет уехать, а в палате восстановить порядки, которые были до него. Однако с самого его приезда руководствовался я однозначно чем-то другим. Так что в этот решающий, казалось бы, момент я сам лично подписал себе приговор, попросив гостя задержаться здесь еще ненадолго.

Следующие несколько ночей меня одолевала проклятая бессонница, собственная спальня стала для меня камерой пыток. Я метался на смятых простынях в поисках хотя бы краткого забытья, мысли в моей голове – тоже. Как же мне хотелось выкинуть их в форточку. Но именно бессонница позволила мне узнать о ночных прогулках моего гостя по дому и, весьма вероятно, за его пределами. Мне хотелось подняться и выйти к нему, поинтересоваться, неужели я не один мучим душной бессонницей. Но что-то сковывало меня по рукам и ногам, заставляя лежать в невыносимо жаркой постели. Господи, неужели то был страх?

- Доброе утро, доктор, что-то вы неважно выглядите, - на следующее утро я застыл в полном оцепенении в дверях палаты, когда прохладные пальцы профессора дружественно сжимали мою вспотевшую ладонь. Пациент любезно улыбался в свои усы, глядя на меня слегка исподлобья. То был первый раз, когда больной решил со мной поздороваться. Впрочем, из всех троих высказать свое расположение решился лишь он один, дамы оставались непреклонны. Подошедший гробовщик произнес какую-то по-видимому остроумную шутку, все рассмеялись, но я в своем смятении не услышал ни слова.

В своем общении профессор теперь казался весьма разумным, сдержанным и любезным. Во мне уже загорелась искра надежды, что чудесным образом к нему вернулся рассудок. Но профессор продолжал стоять на своем, правда, уже в интеллигентной форме. Он пытался объяснить мне, что он такой, какой он теперь есть, и общество должно если его не принять, то, во всяком случае, не порицать. Ведь, в конце концов, со всеми нами это рано или поздно случится.

После часа беседы мне стало несколько дурно, и я вернулся домой. Слава богу, там меня посетил долгожданный сон, позволивший мне забыть до вечера без сновидений. Ночь же прошла, как и предыдущая, в метаниях, раздумьях, вслушивании в чужие неторопливые шаги по коридору мимо моей комнаты.

Утром крепким рукопожатием встретил меня не только профессор, но и жена букиниста, чему я уже не посмел внешне удивляться, хотя эти диковинные и совершенно необъяснимые преображения меня поражали до глубины души. История повторилась. Гробовщик стоял в стороне поодаль от нас и наблюдал то за нами, то задумчиво глядел на по обыкновению забившуюся в угол босоногую девушку в белом. Она до сих пор отворачивалась от меня и не подавала мне руки. Тогда мне стало интересно, присоединится ли она к своим товарищам на следующее, третье утро…?

О, если бы это проклятое третье утро не наставало! На протяжении всех этих долгих ночей бессонница буквально меня убивала, и я был бы рад избавиться от тяжкого бремени, упавшего на мою душу, а лучше и вовсе не узнавать о тех обстоятельствах, что это бремя так безжалостно на меня уронили. О, если бы я не проснулся на это третье, проклятое утро.

Но на третье утро, пасмурное, промозглое, обреченно тоскливое и невероятно раннее, меня подняли из постели с новостью, что городские рыболовы выловили сетью из реки одну из моих больных. Не зная имени утопленницы, я сразу же понял, что речь идет об одержимой идеей смерти Офелии, моей босоногой девушки в белом. Ее вытянули из реки холодную, мокрую и, разумеется, мертвую. Как до этого она всегда и утверждала, с привязанным камнем на шее. Кто-то не доглядел, я не доглядел. Санитары спали и не слышали бесшумной поступи ее босых ног по каменному полу. Мне было бы легче гадать, как это вышло, недоумевать, бить себя в грудь кулаком и сетовать на свою невнимательность, приведшей к этой роковой случайности. Но мне гадать не приходилось. Глядя на ее умиротворенное счастливое лицо, я не мог не воскресить в памяти тот ошеломляющий и зловещий макабр, станцованный ею босиком на полу общей палаты. Теперь ей удалось станцевать его по водной глади. Но как и в тот, первый раз, я совершенно точно знал: танцевала бедняжка его не одна.

Для меня это было ударом. Спустя несколько часов в городе только об этом и говорили. Чтобы не накликать еще большую беду, мне не оставалось ничего, кроме как умолять моего гостя покинуть эти места. Никогда не забуду его прощальную улыбку и снисходительно-насмешливый взгляд. Он передал мне свою визитку, на случай, если я решу воспользоваться некоторой помощью, которая, по его словам, совсем скоро мне пригодиться. Я обещал непременно ее сохранить, сам же бросил в огонь, едва их след в моем доле простыл. Ничего, ничего не должно было больше связывать меня с этим человеком!
Я чувствовал себя обманутым, но не понимал, в чем именно меня обманули. Мне было жаль босоногую девушку в белом, которая так и не дожила до того утра, в которое должна была подарить мне свое первое рукопожатие. Мне было больно от того, что я был так безнадежно слеп. И мне было страшно на следующее утро снова возвращаться в палату…
- Доброе утро, доктор, что-то вы неважно выглядите, - ее рукопожатие было холодным и мокрым. И сама она была холодной и мокрой, как тогда, в рыболовных сетях. Спутанные волосы ниспадали на ее плечи и спину, а чуть разбухшая кожа слегка светилась. Она улыбалась мне по-дружески и снисходительно, как я ждал, но до того, как ее выловили мертвой из реки. Мертвой. Утопленницей. Перед глазами поплыла макабрическая пляска, и прежде чем невообразимый ужас успел навеки поселиться в моем сердце, я… я должен был убедится! Острая как бритва догадка полоснула мой повергнутый разум. Вырвавшись из крепкой хватки утопленницы, я подскочил к профессору и сдернул его шарф. Я вскрикнул, когда увидел синюшный, совершенно точно не поддельный след от удавки на его шее. Я вскрикнул во второй раз, когда размотал бинты на голове у жены букиниста и обнаружил сквозную дыру в ее голове. Я вскрикнул в третий раз, когда оглядел их всех троих разом, улыбающихся и с разных сторон одновременно тянущих в мою сторону руки.

- Доктор, мы теперь здоровы! – в один голос прожужжали они.

Прежде чем упасть в беспамятство, я успел выскочить из палаты и запереть дрожащей рукой эту отныне проклятую дверь.

И вот тогда я действительно понял, что больные мои больше и не больные вовсе, ведь отныне они ровно те, кем себя считают. Но кто же в действительности посетил мою лечебницу в тот злосчастный летний месяц: заигравшийся Дьявол или ополоумевшая Смерть?..
       

1920 г.