Туалет. Из жизни работников культуры

 Илья стоял на перекрестке с бульваром.
 На улице Строителей баррикад не было высоких домов. Вдоль диких яблонь, с обтрепанной листвой цвета обожженной глины, стояли Таунхаузы- дома на четыре семьи, собранные из строительного мусора. Было тепло и сухо, разве что пожелтевшая зелень клена напоминала, что дни последние, тепло остывающего асфальта. Небо между взьерошенными тополями белело, как выгоревшая сажа, а в запахе ветра будто была угроза, что все что есть- пропадет бесследно, и от этого хотелось покрепче  все запомнить. Вова подошел сзади, остановился и посмотрел на Илью.  Потом сказал:
      – Разрешили.
 Илья обернулся, и спросил:
– Чего хотят?
– Каких-то обычных вещей, наверно.
– Чистоты? Запаха? Сервиса?
– Посещаемости. Счетчик можно на трубе поставить.
     Илья поморщился.
      –    Эксперимент?
      –    Над нами?
– Над всеми, кому это нужно.
Они медленно пошли по бульвару.
– Только...
– Что?
– Сруб отменили. Заместо него будет мраморное подземелье навроде метро.
– Помассивней?
– Не знаю, посмотрим.
Бульвар кончался памятником. Вова посмотрел прямо и сказал:
– Туда, наверно. Минут пятнадцать.
 Бульвар серел к вечеру, все больше места было посвящено деревьям. Меж двух коричневых хрущевок стоял небольшой, логичный и тщательный склепик из мраморных плит. Илья остановился, и спросил Вову:
– Сюда, что ли?
Тот нетерпеливо подгреб рукой.
– Пойдем.
Вова пошел первым, достал ключи и открыл рыжую от ржавчины дверь. Внутри было темно и сыро, как в кишечнике. Вова зашел в дверь и посветил телефоном.
 Мокрые стены пахли мелом, блестели, на полу была лужа. Луч в растворялся во тьме, не доходя углов комнаты, что создавало простор.
– Здесь?- спросил Илья.
– Придется здесь.
Илья сказал:
– Может, прямо в углу срать?
– За отдельную плату. Нравиться?
– Нет. А тебе?
– Мне тоже нет.
Помещение оказалось большой квадратной комнатой, разделенной стеной. Дальняя комнатка, обитая кафелем, кое-где отвалившимся, разила наповал тяжелым от влаги запахом плесени. 
 Комитет выделил деньги на ремонт. Ремонт сделала бригада тучмеков во главе с холодным, крикливым бригадиром, который вечно приказывал править все и переделывать. В итоге, впрочем, выглядело довольно сносно, с нужным лоском и требуемой стоимостью.
 На дворе метался туда-сюда студеный, мокрый ветер, непрестанно опадали листья, и лужи выглядели небом. Вова зашел в Туалет. Илья как раз справил нужду. Встряхиваясь, он застегнул ширинку и обернулся. И сказал:
– Все работает,Вован, так как нужно людям.
– Круто. Есть новость- они запросили в прессе линию провести.
– Когда делать?
– Сейчас. Есть варианты?
Вова подумал, напрягся и продекламировал:
– Брось прятать свое и лелеять,
не нам закрывать размер.
Иди в туалет номер девять,
Для больших и для малых дел.
– Нет... Не то. Брать публику на понт- это не наш метод.
– А ты? Сам-то что думаешь?
– Кафельные стены- сорт идеала,
Словно сон без одеяла,
Словно сказка без конца,
Помочился- молодца.
– Что значит- сон без одеяла?
– Я откуда знаю?
– Так... ты же писал.
– Музы, дружок, музы!
– Да ладно.
– Ну... Пусть сон без одеяла- это прерывание иллюзии.
– Ладно, забей. Слышал про бритву?
– Жилетт?
– Оккама?
– Туповато, по моему.
– Не плоди лишних смыслов.
– Мы все только этим и занимаемся. - сказал Вова и добавил размашисто- Люди искусства.
– А ты- перестань.
– В основном, относительно к самой жизни.
– В смысле?
– Мне не то чтоб лишний, мнеб хоть какой-нибудь смысл придумать.
– Туалет?
В этот момент в туалет, будто робко, заглянула взъерошенная,подпухшая с похмелья голова. Потом в щель протиснулся человек в серой спецовке, оглянулся и спросил у воссиявших приятелей:
– Это здесь, чтоль?
– Смотря что.
Но тот уже заморщился от маслянистого блеска кафеля, прошел на середину комнаты, обалдело огляделся вокруг,подошел к умывальнику и долго, водя кадыком, пил водопроводную воду.
 Илья и Вова с любопытством смотрели на него. Напившись, мужик утерся тыльной стороной ладони, подошел к писсуару, задумчиво помочился, неодобрительно посмотрел на соглядатаев и на ходу застегнувшись, вышел.
 Илья,улыбнувшись, сказал:
– Успех. Успех! Именно этого и просили в комитете!
– Чего?
– Народ, Вова! Простой народ.
Вова задумался, прикрыл глаза, и, рукой прочерчив перед собой широкую кривую, продекламировал, трубным голосом:
– Настоящий народный туалет!
– Да! Да! Именно! Глядишь. И интеллигенция подтянется.
– Все!
– Все, точно!
Вова почесал за ухом широкой ладонью. Посмотрел на пол, где от писуара к выходу поблескивали рифленым нутром подтеки пролетария.
– А с этим что делать? Натоптал.
– Надо объявление в газету дать.
– Какое? Не топтать- убьет?
– Нет.Нет, конечно..- задумчиво протянул Илья.- Я подумаю.
– Подумай. Ладно, я пошел, дела делать буду.
– Давай.
 На следующий день Илья подал объявление в газету: «В НИИ «Очищение» требуется уборщица-вахтер-психолог. Без образования и привычек. Зарплата низкая. Но достойная.»
 Буквально через день на обьявление откликнулась низкорослая, широкоскулая женщина с кривыми ногами. Она зашла в скудно обставленную заднюю комнату туалета. Илья спросил:
– Как жизнь?
– Хорошо.
– У нас... Как бы вам объяснить.. Культурное заведение. Мы приобщаем людей к массовому. Заведомо ласковому и прекрасному очищению. Кадры. Конечно, нужны.
– Да, да.
– Вы по чему специализируетесь.
– Все могу. Могу мыть. За порядком слежу. Все делаю. Швабра дело не так просто, как выглядит со стороны.- коротко сказала она, Взмахнув крашенными под принцессу кудрями. У нее были смешливые глаза и золотые зубы.
 Илья подумал: И в самом деле, не все ли равно, в чем быть совершенным.
– Люди сюда приходят в обществе побыть, да вот дело. Такое- особенное, прискорбное. Помошь нужна, поддержка.
– Угу.
– Ладно, все. С понедельника на работу.
 Новоявленная уборщица кивнула и уходя, у самой двери обернулась на вопрос Ильи:
– Постой! Тебя как зовут-то?
– Тамара.
– Ага. Ну все, давай.
 Она ушла, и Илья  Откинулся в красном плюшевом кресле, отследил взглядом мушки, повисшие на паутине крошки штукатурки в углу, трубы торчащие из смежной с туалетной стены.
 В комнату ворвался Вова, и закричал с разбега:
– а! ты здесь, смотри, что придумал!
Он томно прикрыл глаза и рассказал:
 В себе всего копить не надо!
 Говна навалов в каждом!
 В сортир номер девять заглядывай, стадо,
 В день без натуги- дважды!
 Илья почесал подбородок. Вова выжидательно смотрел на него,с каждой секундой наливаясь презрением к его мнению.
– Ну?
– Как то... неиформативно...
– ладно! Вот это:
 Не нужно гадить по углам
 Сам же и влипнешь потом
 Товарищ!неси лучше к нам
 свое трудовое говно!
Илья подумал и сказал:
– Ты знаешь. Давай лучше в прозе попробуем.
Вова гневно взглянул на него. Илья поспешно заметил:
– Стихи оставь святому искусству, ладно?
Вова почесал щеку и сказал:
– Хорошо. Давай сам тогда думай.
– Хорошо. Сегодня вечером накропаю, завтра посмотрим.
        Назавтра они встретились в задней комнате туалета. Илья принес пачку бумаги, испещренной его мелким извилистым почерком. Вова со скукой, уперев крепкую ладонь в квадратный подбородок слушал монотонный голос Ильи.
 «Известно, что в пищеварительный тракт человека,еда не только входит,но и- замечательно- выходит. Всеобщий рост благосостояния, укрепление высокодержавный настроений, созидательная позиция государства в вопросах умонастроения граждан не может не тревожить нас вопросом: как, как о Боги, можно позволять народу опорожняться в индивидуальном порядке? Непростительная изощренность, неблагонадежность форм продукта, загаженные, пардон, подворотни- все это сподвигло наш сиятельный комитет к решению, а нас- к исполнению этого решения: Организовать Первый общественный туалет номер девять. Почтенной публике предлагаються- писсуары, умывальники, блистательные унитазы. Все, что только может радовать человеческий глаз в нашем приземленном, но не менее ответственном деле. И сим мы приглашаем вас, дорогие люди к нам. Никакой самоволки! Все- к нам! За дело!»
 Вова поднял взгляд на Илью:
– И что? Ты думаешь- Клюнут?
– Должны. В комитете одобрили. Одну строчку только попросили выбросить- мол, это еда у каждого своя, а экстрименты- общие. Сказали- слишком пафосно. Ты же знаешь- все идет к простоте.
– Да, да. Куда ж без нее. Ладно. Я вот то же накропал.
Вова достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и принялся начитывать оттуда:
«пишет нам Василий.К.  Из города Трудовая узда. «Я человек простой, рабочий. Кредиты выплачиваю, жену люблю, любовницу- трахаю, по мере сил. Большим открытием для меня явился туалет номер девять. Раньше я- не стесняюсь слов- срал под кустом бузины у нас во дворе, нос к носу с собаками и енотами. Но тут- случайно, жена сказала- узнал про сортир. Зашел, все чисто, уютно. Очка такого я и во сне невидал. И вроде- все тоже самое- поза орла, усердие, но- неуловимый аромат мыла, не мыла даже- заботы! Смыв, блестящий кафель. Огромное спасибо коллективу туалета и комитету. Теперь- даже подсыкивать я буду только в туалете. И всем желаю того же.»
 Илья морщился во время чтения. И спросил:
– И что? Ты думаешь- поймут?
– Еще как! Отдадим- в «работницу».  Жены увидят- отдадут мужьям.
– А чувство противоречия? Кто ж жену слушает.
– Главное- любопытсво зажечь. А там- видно будет. Лучшее- как говориться- друг нормального, а хорошее- и того лучше...
Его прервал звон колокольчика, что висел над дверью. Илья в восторге зажал рот ладонью, а Вова вздрогнул и привстал, оглянулся на Илью и с улыбкой кивнул. После- встал, подошел к двери в туалетный отсек и заглянул сквозь шелку двери.
  В туалет вошли два работяги- в униформе, пиджаках, галстуках. Одии из них оглянулся, подошел к зеркалу, сдул с плеча пару невидимых, но, видно- болезненных пылинок, и обернувшись сказал:
– Петрович лучше обещал.
Второй осторожно приоткрыл кран, попробовал ладошкой воду и заметил:
– Теплая.
– Да и что что теплая. На руки себе поссы- тоже тепло будет.
– Нет. Это- другое.
– Да че другое? Все одно и тоже. Я то-думал тут- космос, видения, оргазмы...
– А тут?
– Че сам не видишь?
Он подошел к писсуару, заглянул в него, гаркнул, послушал эхо.
– Ерунда какая-то.
– Все новое в начале- кажеться чем-то ненужным.
– Большинство нового кажеться ненужным и в конце.
Недовольный снял штаны и попытался приладиться к писсуару жопой. В конце концов ему это удалось, он оперся руками на соседние писсуары и застыл враскорячку.
 Второй с интересом за ним наблюдал. Тихо журчала вода.
Справившись, рабочий брезгливо подтерся пальцем, вытер его о край писсуара и сказал:
– Вообще, ничего. Конечно. Может. Доделают, нормально будет.
Он задумался, достал из кормана гигейническую помаду, и надписал над писсуаром:
«Установите поручни, пидорасы!» А сверху для вящей ясности нарисовал мужской член.
После этого работяги, засмеявшись, вышли.
 Вова тяжело сел в кресло и закрыл лицо ладонью. Илья спросил:
– Ну, как?
– Как, как... - и покачал головой.
– Что?
– Ну и мудаки.
– Ничего, Вов, ничего. Это же- народ. Достоевский сам,знаешь, как страдал. О!
– Как работать то с ними?
– Все будет хорошо. Все будет хорошо. Потом. Научаться.
– Ладно.
Вова закручинился и обмяк в кресле, а Илья, потрепав его по плечу,сказал:
– ну, ну.. Будет тебе. Ты посиди тут. А я пойду, телеги в газету отнесу.
 Он вышел мягко прикрыв за собой дверь, и через несколько секунд воздух содрогнулся от его дикого, пронзительного вопля. Вова скорбно покачал коловой и закрыл ладонью лицо.
 Затем он достал блокнот, ручку, подумал и написал:
 За собой не надо смывать, урод,
 С нами не жизнь- ириска,
 Верный любому засранцу ход,
 если ты в группе риска.
Посмотрев на написанное, он перечеркнул и начал заново:
Пьяная мразь, не ходи под себя,
ход не удачный, промах,
Чтоб не ударить в грязь жопой опять,
            Иди в туалетное лоно.
            Оттуда все вышли, туда все уйдем,
            Прах праху, а запах- сойдет за наживу,
            Ты только не парься, дружок- все путем,
            Пописай и молча давись своим дивом.
            Он посмотрел на написанное, скомкал и выбросил. Начал было снова катать комок мысли, но...
            Вдруг он услышал в туалетной шум, будто поезд с бродячим цирком сошел с рельсов. Он вскочил, выбежал и остолбенел. Несколько грузчиков, крепких парней с злыми лицами, заносили в туалет клетку с бурым медведем. Медведь ревел, брызгал клочьями пены, и с зубовным скрежетом царапал черные прутья решетки. Грузчики ругали правительство, медведя, туалет, себя и друг друга. Волоком втянув клетку на середину туалета, расколотив пару плиток и обмочившись потом, грузчики остановились передохнуть. Старший, здоровый седой мужик в клетчатом комбинезоне закурил и сказал:
– Все здесь. Петь, у нас че было?
– Занести в туалет.
Бригадир спокойно затянулся несколько раз. И спросил снова:
– Мы где?
– В туалет.- серьезно ответи Петя, почесам локоть.
– А медведь где?-  спросил бригадир, мельком оглядев молчащего в дверях Вову.
– В туалете.- еще серьезней, как-то даже мистически ответил петя.
– Так что значит- все.
– Значит- все.
– Пошли?- сказал Бригадир.
Петя немного посомневался. Остальные молча наблюдали за разговором. Петя взвесил все за и против и сказал:
– Ну, пошли.
Щелчками побросав бычки писсуар, стараясь попасть в один, бригада направилась к темной лестнице наружу. Трель колокольчика напомнила что-то Вове. Он закричал:
– Э! Пацаны, что за дела? Что это?
Бригадир оценочно посмотрел на клетку:
– Это медведь.
– Я знаю, что это не дикобраз, что он здесь делает, я спрашиваю? И не надо говорить- стоит или- рычит.
– Медведь- ваш. Мы его доставили.
– Мне то он зачем?
Бригадир пожал руками. Сказал:
– Крепись! -И ушел.
Вслед за ним ним вышли все.
Вова обошел медведя кругом. И спросил:
– Ну Миш,и что мне делать с тобой?
Медведь,стоя на задних лапах, упершись передними в решетку, угрюмо смотрел на Вову. А потом вдруг сказал надтреснутым и грубым баском:
– Че хочешь сука делай, все равно я тебе ничего не скажу.
Вова удивленно взглянул на него, и даже отошел на шаг назад. И сказал:
– Ого! Это где ж ты научился?
– Что? Думать или говорить?
– Это, по мойму- одно и то же.
– А по мойму ты- придурок.
– Каждый имеет право на мнение,- мирно произнес Вова- однако в клетке- ты, верно?
– Да. А клетка внутри другой клетки- медведь взмахнул когтистой лапой,- и в ней мы оба.
– А эта внутри другой. И так- до бесконечность.
– До смерти.
– Ладно. Зачем ты мне нужен, не знаешь?
– А ты мне?
– Я тебя выпустить могу, например.
– Шантаж?
– Нет. Я все равно сейчас Сусанину, министру, позвоню, он мне все расскажет.
– Звони.- сказал медведь и сел на пол спиной к Вове. Его могучая спина с жесткой шерстью продавилась сквозь решетку.
 Некоторее время в туалете было тихо, лишь натужно, со свистом и хрипами дышал медведь. Потом министр взял трубку. Вова сказал:
– Але! Иван Мартыныч! Добрый день!
 Он помолчал некоторое время.
– Да, да... И вам того же. Больша честь, да. Все для народа...
 Медведь хмуро обернулся.
– Вот-вот. А я- о том же....
Внутри стены шуршала в трубах в вода.
– Да...да.  Тут.. А! Это вы? Колорит внести... Мне кажеться... Ну, ладно, тогда. Все, да, спасибо. Отбой, доброго здоровья.
 Медведь харкнул на пол и сказал, презрительно скривившись.
– Жополиз!
– Я?- удивился Вова.
– Понял теперь?
– Нет. Если честно.
На этих словах прозвенел колокольчик и в туалет зашла Тамара. Она несколько секунд удивленно пялилась на клетку, а потом спросила:
– это што?
Медведь посмотрел на нее и сказал:
– Тряпка половая. Новая.
Вова сказал:
– не, ну чего ты так?- и, повернувшись к Томаре, обьяснил- это для антуража прислали. Будет здесь стоять, атмосферу создавать.
– А как он разговаривает?- спросила Тамара.
– Сам не заню, если честно. Как тебя звать?
– Мать- Семеном называла.
– Это от него так воняет?
– Нет. Клиенты приходили.- сказал Вова и ткнул пальцем.- есть работа.
Тамара посмотрела, ахнула, и скорей пошла в задную комнату.
Вова, мотаясь из угла в угол, заговорил:
– В общем- так. Перестань дуться. Мы тут не в цирке. мы- можно сказать, на фронте. Мы- боевые товарищи. И я- вовсе не командир. Ратного голоса не имею, командовать не хочу. Сам исполняю приказы. Понимаешь?
– Сошка, чтоль?- недоверчиво протянул Семен.
– Нет. Да нет же... нет. Не сошка, а воин! мы- создаем отчистные сооружения нового типа, для нового общества, понимаешь? - дверь приоткрылась,и вошла Тамара в красном переднике и с ведром,- Так уж вышло, что люди- не видят ничего кроме себя,ни места, куда гадят, ни будушего своих поступков. А мы- я имею в виду и тебя- подумаем и увидим за них, дадим им свободу, веру. Новую- керамическую, эмалированую правду!
 Вова ходил из угла в угол, с силой потирая рука об руку. Глаза его горели. А взгляд блуждал в облаках, очевидных за потолочной побелкой.
– Все отходы, всю блажь. Ересь, все что может омрачить улицы и парки мы у них- что? Не отберем. Нет! Вот именно! Возьмем! Из рук. Нежно, с благодарностью!
 Он резко обернулся:
– Что думаешь?-
 Семен поскреб когтями подбородок.
– Не, ну звучит стройно, конечно...
Вова заорал горомовым голосом:
– Да ты не на мысли свои смотри, а слушай мои слова! Ты был в парках, подворотнях? Гадят, везде гадят, все! Все зассано, не продохнуть! А там- дети, им то за что? За что я спрашиваю им-то это вдыхать?- он остановился около клетки и заорал- А! Ответь?
 Семен вздрогнул и пробормотал:
– Не знаю.
Вова сел на корточки и забормотал, горячно, сбиваясь и дрожа:
– Вот! Вот, не зачем. А мы- это первый шаг, авангард, понимаешь? Мы- мы с тобой, с тобой, Миш!
– Меня Семен зовут,- смушенно пробормотал медведь
– Да неважно!- вскрикнул, как ужаленный,Вова- мы с тобой- Каперники, Галилеи! зодчие дворца новой свободы!
 Вова вскочил и забегал по комнате. Руки его мелькали, как крылья бабочки. Тамара совком аккуратно опорожнила писсуар в ведро,и в чуть сгобленная молитвенным ужасом от криков Вовы, ушла.
Вова порывался что то сказать,но не смог. Под конец лицо его озарилось, он встал посреди комнаты, взметнул руки парралельно лучам ламп солнечного света и продекламировал:
Коль проститься в зад или перед
Ни знай ни сомнений, ни страха!
Иди в туалет номер девять,
Знать правду, с ней жить и с ней- какать!
 Медведь несколько удивленно смотрел на него. Вова обессилел, подошел, сел на корточки, опершись спиной к клетке и сказал тихо:
– Я не могу по другому, понимаешь? Вся жизнь- борьба. С собой. Со слабостью. С грязью. Только в ней, в борьбе, человек обретает себя. По другому и быть не может. Я не могу никого завлечь или позвать. Не имею права. Но раз ты- здесь, раз тебя, тебя слышишь! Занесло к нам... Я хочу чтоб ты пошел с нами.
 Он встал, отодвинул запор с клетки и протянул медведю руку. Тот посмотрел на него, замялся, а потом, криво усмехнувшись, дал ему руку. Вова вытянул его наружу и стиснул в обьятьсях. Медведь сказал:
– А что мы будем делать?
– Жить.- ответил Вова.
На том и порешили.
 Вошедший илья был несколько изумлен, увидав в бытовке тамару и Вову, мирно беседующих с гигански бурым медведем. Семен сидел,закинув ногу за ногу, держал в большом и указательном коготках чашку чая и размахивая перед собой дапой, рассказывал:
– Ну я как... родился в зоопарке, мать Сигизмундой звали, отца- Потапычем.
– Ты .почитай- Семен Потапычович?
– Да. Хотя кому придет в голову меня- по имени отчеству? Нет, не надо... Семен и семен...  А отца я и не видел вовсе... Мать рассказывала, шкура его у генерала одного на даче висит. Хороший был мужик. Сильный. Сдал конечно в девяностые,запил.
Семен вздохнул, и обхватив лапой подбородок, задумался. Илья сел рядом и посмотрел сначала на медведя, потом- на Вову и вопросительно задрал брови. Вова в ответ кивнул прикрыв глаза- мол, потом расскажу, а затем сказал Семену:
– Ну, ладно, ладно, не будем о грустном. Тут если вспоминать начать... У всех свои скелеты,тараканы, прочее. Ты лучше расскажаи. Как говорить научился.
 Семен горько усмехнулся.
– Как-как... Жизнь научила. Меня совсем малого в цирк забрали. Сначала велосипед. Потом фокусы всякие, во фраке ходил, как обезьяна.- он от огорчения сплюнул.- ну и пошло. Шоу-бизнес... надо было постоянно начеку быть. Ветер чуять, сплетни знать. Пару словечек мне еще мамка сказала. А потом я уж сам как-то, по маленьку...
 Вова сказал:
– Ладно. Надо думать, как мы тебя позиционировать будем. Миш,я тебя, конечно- уважаю,но ты все же, по национальности- животное. Это и будет твой образ. Ладно?
 Семен подумал.
– Ну, вроде- да.
– Вот. Природа на службе у человека- продекламировал Вова.- будешь стоять с полотенцем у умывальников.
Медведь удивленно посмотрел на него.
– А..?
 Вова  спешно сказал:
– Нет, нет... если ты не согласен, не надо. Это- просто предложение. Если у тебя есть лучше- пожалуйста! Можешь пиаром заниматься, например, а с полотенцем- я буду стоять.- он призадумался.- правда, образность рухнет. Или- пол мести. Тогда придеться Тамару уволить.
 Тамара спокойно отпила чаю и сказала:
– У меня дети.
– Вот. У нее- дети.
– И контракт.
– В тем более. Так что. Миш... извини- Семен. Если думаешь что более дельное, говори, я- за. От каждого- по способностям.
 Медведь угрюмо сказал:
– Я согласен.
– С чем?
– С полотенцем стоять.- он рывком поднял морду- природа на службе у человека.
– Да нет. Не надо гримас! Это- на первое время. Потом чего нибудь придумаем. Вот. Послушай. Я концепт придумал:
 Слезший в вчера с завалинок
прадед русского мужика,
Медведь- сибирский Валенок,
Наш убирает Кал!
Медведь. Потрясенно и восторженно вслушивался как последние фибры громового Вовиного голоса растворяються в скользком кафеле бытовки.
 Илья сказал:
– Да, да. Это все славно, конечно. Медведи, стихи, песни... Но..
Вова, с медленно потухающей улыбкой восторга обернулся:
– Да...
– Люди то ходят?
– А то...
 И люди действительно ходили. Слух разнесся во городу стремительно, как герпес или гонорея. О туалете толковали в курилках и тату-салонах, на балконах женских общежитий и в лифтах, нарочито громко рассказывали забияки в школах и тихо, с оглядкой твердили отличники.
В туалет понеслись письма. Их присылали по почте, скидывали в специальный фанерный ящик на входе, подсовавали под дверь. Книга Предложений была полна дикими идеями- например, чтоб каждый ходил с пакетиком и убирал за собой, а потом приносил в туалет. Или- что Колька Сидоров вчера на улице посрал. Или- что надо всех людей подключить к туалету трубами без возможности отключиться.
 Письма же были нежные и трогательные. Илья плакал и твердил, что сам бы он такие не написал.
 Туалет наполнился гомоном, праздным и деловым людом, а унитаз не остывал от человеческого тепла, писсуары заливало с головой, а в каждое зеркало вытягивалось посмотреться не меньше пяти физиономий. Некоторые спешили сюда с работы, специально напившись воды, кто-то ждал и запирал в себе еду, что снести в сортир побольше. Особым изыском было громко пукать во время действа.
 Через две недели поймали даже одну переодетую женщину, узнали случайно- прощупали в толкучке грудь. Ей надовали по щам и выгнали с улюлюканьем.
 Сюда приходили и просто так, погреться, оттаять, смахнуть с пальто крупный декабрьский снег, рассказать что нибудь про нелепую жизнь, что осталась за кафельными стенами, поболтать о женщинах, спорте, свежих новостях. Сам туалет не обсуждали, он был чем-то естественным, незыблемым и самим собой разумеющимся. Это ж он, туалет- что ж в нем высматривать, чего трепать языком?
 Вова довольно потирал руки:
– Расширяться будем! К весне! В деревне можно- просто, знаешь, яму в земле, а сверху- деревянную будку! И музыка чтоб играла! Брамса поставим!
 А Илья говорил:
– А что? Идея! Да, такой скромный, с покатой крышей, незабудки вокруг растут, деревенский люд...
 Семен стоял у умывальника, перекинув через крепкую лапу небольшое, белоснежное вафельное полотенце. Он тщательно следил за осанкой, благородно улыбался, а перед службой всегда гладил и крахмалил манишку, которую ему выдал Вова,  сказав:
– Это- печать новой жизни, твой флаг и документ. Береги!
 Семена уважали. Иногда, впрочем подсмеивались над ним, как и над всяким, кто призван услуживать и лебезить. Один насмешник даже плюнул ему в лицо, и засмеялся, озираясь, ожидая благодарных аплодисментов, или около того. Но его не поняли, даже больше- осудили, вывели из туалета, разбили физиономию и окунули головой в сугроб. Семен выдержал оскорбления стойко, так же, как не реагировал на успокоительные похлопыванья окружающих, стерших клочком туалетной бумаги харчок и увидевших в этом благородное страдание за дело. Вечером,правда,Семену стало нехорошо, он до крови расцарапал себе морду, повторяя вопросы:
– Зачем! Что?? Что я ему?
 На что Вова, стоя перед ним почти по стойке, сказал торжественно и тихо, постепенно повышая голос:
– Вот и стряслось! Но все нормально, Сем. Ты теперь совсем наш. Знаешь почему? Потому что мы- в постоянной скорби. Никому нас не понять. Никому. Илья вон- все время как оплеванный ходит. Да?
 Илья величественно кивнул.
 Вова повысил тон:
– Да и вообще, что ты ноешь, как малая медведица? Мне что тебя- пожалеть? Обратно в зоопарк хочешь? Гнить? А! Отвечай,  когда спрашивают.
 Семен стиснул зубы, промолчал. Потом встал, умылся, перекинул через предплечье свое полотенце, на секунду расслабил лицо, легко и ясно улыбнулся и вышел в свет.
 Да нет, Семена любили, конечно. Ему наливали, хотя он отказывался. Вообще, конечно, пить было запрещено, но Семен разрешал. Смотрел сквозь пальцы.
 Шли дни. Отгремели гулкой пустотой новогодние праздники, Туалет вновь наполнялся публикой. Кто поссать забегал, кто так- за компанию, или погреться. На улице мело, ветер свивал снег в пушистые, белые локоны, выделял фонари мелькающим ореолом, шарил под ногами. Илья пришел в туалет несколько встревоженный, и во время обычных у них бесед, с радостью, смехом, сидел высматривая что-то в стене. Вова спросил у него:
– Эй, ты че грустишь?
– Да не пойму...
– Чего?
– Пришли в Комитет, а они мне- будто не рады.
– В смысле?
  Илья как-то слепо потер шею ладонью, и ответил:
– Да не знаю я... мяли в коридоре меня, смотрели вкось. Я доложил, естественно, вот- люди ходят, все путем, лучше и лучше. А им и неинтересно будто, в сторну смотрят, да, да, такие- все, иди с миром.
Вова рассмеялся:
– Да ладно, что ты выдумываешь.Будто у них дел никаких нет кроме сортира нашего. Просто- поняли уже, что все идет, и тревожиться незачем.
 Семен добавил:
– Да, ты чего это, панику наводишь. Дело я считаю, идет.
– Не знаю, не знаю.
        Никто не обратил внимания, тревога забилась в угол. А через неделю грянула буря.
        Илья пришел в туалет сам не свой. Лицо его, покрасневшее с мороза, все равно сохраняло серую мертвенность отчаянья. Вова спросил, отставив для убедительности чашку с чаем:
– Ну теперь-то что? Все? Катастрофа?
– Тут Вован, не до шуток. Она самая. Не приняли меня в комитете.
 Вова не подумав спросил:
– Это как?
– А вот так. Нет говорят никого- все на совещании.
– Это плохо.- встревоженно сказал Вова.
– Это- вообще полное говно.
– Что делать?
– Не знаю. Может недовольны чем? В прессе как то обозначиться?
– Давай.
    На следующей неделе в газете «Я- самый классный» появилась заметка, которую перегнал из табачного дыма и кофе Вова: « Туалет незаменим. Он- опора, эмалированная твердыня социума. Без него никуда. Все к нам. Лучше уже не будет все равно, а значит- располагайтесь. Количество мест- ограничено. Спешите!» Сообщение вызвало появление у входа мошенника, который продавал билеты, утверждая, что скоро без них пускать не будут. Его быстро вывели на чистую воду и окунули головой в унитаз.
 Илья, не на шутку встревоженный, поместил в иллюстрированном журнале: «Повеса» поэму следующего содержания:
       Наружу пузо- вдаль- течет,
      В стальные вены мегасити,
      твое нутро бежит, народ,
      Святых от страсти выносите,
      Ты наполняешь смрадом град,
      Быть массой- это чистоплотно,
      И будь тому- всесильно- рад,
      Что ты- грядущего оплотом
      вновь выступил. Гордись и пой
      пляши с усмешкой под частушки!
      Войди в трехмесячный запой,
      пропей именье до полушки.
     Забудь про родину и труд!
     Про чистоплотность и свободу
     Лишь помни- этим будешь мудр
     Сортир- прибежище народу!»
 Впрочем, публика уже плохо реагировала на увещевания. Туалет, конечно был сплошным аншлагом, но что то будничное уже находилось среди людей. Не было уже того праздника, феерверка, фонтанов, брызг.
 Почетная публика толкалась в туалете, выпивала, закусывала. Семен журил их, увещевал мытьза собой руки, любить Россию, помнить о долге. Слоганы его кто-то встречал со смехом- кто-то с немым сожалением.
 В один из темных февральских вечеров Илья зашел в бытовку. Его лицо- мертвенно бледное, будто удивленное от страдания, ничего не выражало. Вова спросил его:
– Ну? Ты чего опять?
Илья только молча помотал головой. Вова спросил серьезней:
– Что стряслось-то?
Илья вынул из внутреннего кармана пальто журнал и шлепнул его на стол. Вова взял посмотреть, поелозил глазами по фото девушки, заглянул в конец, в анекдоты, радужно пролистал его. И спросил:
– И че?
Илья вырвал журнал, нетерпеливо, с болью нашел место, отдал Вове и сказал:
– Вот. Читай.
 Вова начал читать вслух: «Как хороша и прекрасна жизнь! Как много в ней долов, полей и весей, газа, нефти, несгибаемых и честных русских людей! Русский дух, однако, отзывается не во всех. Нет, понятно, стараются все- в этом мы единодушны. Скажем так, не у всех получается- вероятно, по недомыслию. У некоторых, прямо сказать, не дела, а так- говнецо. Например, эта мода на общественные туалеты- это что вообще? Кому это надо? Что за извращение, гадить всем вместе? Что они там, идиоты совсем? Этот особенно- Володя. М. Непонятный, малообразованный, но многообещающий юноша- зачем он спускает свои и без того не богатые таланты на сущую ерунду? Одумайтесь, друзья, одумайтесь! Хватит копировать запад, хватит! Пошли бы лучше, по автомобилю заработали. Стыдно.»
 Закончив читать, Вова сжал зубы и уставился в стену. Руки его неосознанно скрутили журнал в трубочку. Установилась тишина, и было слышно, как на стене тикают часы с одним из президентов.
 Семен, сидевший тут же, вдруг спросил:
– Это что же они, про нас? Про- Вову? Да?
– Тише, Семен, тише. Все будет хорошо. Успокойся,- сказал Илья. Семен в ответ заорал:
– Да на кого они гонят? На Вову? Да он же святой человек! Я. ****ь, их все разорву, сука, на клочки, на части, порву!
Он заносился по комнате, будто ища немедленную дверцу в стан врага. Вова тяжело смотрел, как он носиться туда-сюда, машет руками, опрокидывает стул. Потом он вздохнул и медленно сказал:
– Так. Началось. В комитет идти, понятно, не зачем, все оттуда.
Семен остановился, как вкопанный. Вова продолжил:
– Теперь мы- на войне. И мы должны эту войну выиграть. У нас нет другого выхода. Будет трудно. Поэтому- все, кто хочет- могут идти.
Он по очереди оглядел всех. Заснувший в прямо в пальто щуплый брюнет- Илья, Тамара, отколупывающая кусочек халвы от слитка, огромный, в пол-комнаты бурый медведь, крупно дышащий, с диким взглядом и всклокоченной шерстью. Все молчали, только Илья постанывал во сне. Вова продолжил:
– Так. Надо наблюдать. Надо быть начеку и надо действовать. Перво на перво- с этой секунды мы- безупречны. До нас не докопаться. Семен...
– Да! - рявкнул медведь.
– Чтоб улыбка до ушей, полотенце тебе купим махровое и... будешь петь что-нибудь патриотичное. Тамара.
– Что?
– Чтоб ни пятнышка! Ни одного следа ботинка! Ни подтека.
– Как обычно.
– А мы с Ильей что нибудь придумаем. Так. А теперь не подаем виду, все как обычно. На позиции.
 Семен сжал клыкастые кулаки и ушел в туалет.
Дело шло, как обычно. Хотя, после враждебных публикаций в прессе из стройных рядов пользователей изчезли плотные шеи в бобровых воротниках и впалые груди полосатых рубашках.
 Днем,когда народу было не так много, Семен расхаживал перед входом в туалет в рекламном бутерброде, на котором было написано: «Стыд и срам! Сюда!»
 Володя начал массированную акцию. Серия карикатур: «кто не срет у нас- тот сам- говно», обличительные стихи:
 Иди, не бойся к нам!
Ни верь ни слухам ни сплетням,
 Толпа- всегда не права!
 Иди в туалет соседний.
 Илья принялся сочинать тоже: «Как обнаружили британские ученые, ритмы человеческих кишечников не только сонаправленны, но обладают способностью к резонансу. В результате разносторонних экспериментов, в ходе которых было изучено более пятнадцати тысяч респондентов, было выяснено, что при совместном опорожнении обьем выделения увеличивается в среднем на 12,54 процентов, а в ряде случаев и до 17,3 процентов. Таким образом, утверждает сер Фердинант Плескинс, эволюционный механизм сподвигал к совместному опорожнению, дабы увеличить выживаемость в случае нападения хищников.»
 Ответ не замедлил вылиться и завонять в центральной печати: «Как утверждает член-корриспондент РАЕН Федор Беспилотный, у человека, как у существа социального,после каждого опорожнения на чьих либо глазах, кроме глаз возлюбленной, на пол-сантиметра уменьщается половой член. Конечно, потери не столь катастрафичны, да и размер не столь важен, но настоящим мужчинам Федор Полиграфович все же, посоветовал бы поостеречься.
 Вова, прочитав это, зарычал и, с трудом, но разорвал толстенную «Истину» на клочья. Так же экземпляры этого номера изьяли из туалетных кабинок. Но- злость его была тщетна и после публикации в туалете изрядно побледнело. Выпивать почти перестали. Зато уж если пили, то накидывались, как надо.
 Вова сказал:
– Так! Переходим в боевой режим! Будем следить за контингентом!
 После этих слов он встал, взял разводной ключ,  подошел к смежной с туалетной стене, и отключил отвод от среднего писсуара. Затем уперся ногой в стену, поднатужился, и вырвал трубу из стены. Заглянув в получившуюся неровную дыру, он удовлетворенно хмыкнул.
 Один из писсуаров превратился в наблюдательный пункт. У стены бытовки, куда выходили трубы, Тамара поставила тазик.
 Вова строчил послания:
 «Мне все хотим новой свободы, снова верим новому времени, отличному от всех петель и водоворотов истории. Наша- согласен, авантюра- и есть та слеза новизны, что выступила на воспаленому от газа глазу человечества. Впервые- с нами, для вашего удобства, и государство, и все предки- и они тоже!- благоволят и помогают! Остался последний ингридиент- ты, дорогой посетитель! Отдай нам ненужное, а приобрети естественное единство со всем человечеством, во всяком случае- с лучшей его частью. Будь рядом!»
 Были и ответы. Среди писем, пачками валивших в туалет были и весьма нежные:
 «Хорошо у вас. Душа радуется. И жизнь, и работу, и суету- все оставляешь. Спасибо!»
 Народ, однако, редел. Лишь какие-то оборванцы оставались ночевать, да и очередей не было. Семен стоял по струнке с внимательным и тревожным лицом, вслушиваясь в ветры перемен.
 Вова с Ильей сидели в бытовке и писали благотворительную пьесу в укор капитализму. Тут Вова прислушался и замер. Потом шепнул Илье: «Свои!» и подкрался на корточках к наблюдательному пункту. Заглянув внутрь неровной дыры в сером бетоне он услышал голоса:
– Да нет, все из прошлого. Веспесиан, был такой.
Второй, густым баском, уточнил:
– Это который капусту выращивал?
– Не, не. Тот умер. А этот- деньги не пахнут.
– Все оттуда?
– Да. Еще одна империя намечается. Все сразу перестает пахнуть. Точней, везде пахнет одинаково.
– А это зачем?- Он щелкнул ногтем по эмалированной поверхности писсуара.
– Это- чтоб было понятно, откуда тот запах, которым не пахнут только деньги.
– Мы сами и воняем?
– А на кого ты свалишь? Все на ладони.
– Да! Да еще и думать особо не надо- эти сами сделают как красивей.
Вова примкнул ухом к дыре и не дыша следил за разговором. Один из голосов задвигался взад вперед:
– Вопрос только, зачем мы тоже здесь?
– Не вопрос вовсе. Вот ты- зачем?
Раздался шорох пожатых плечей.
– Не знаю. Мне все равно, наверно.
– Вот! И мне- по сути, тоже. Мне может даже и приятно, что все- из нас. И иногда даже думаю, что это все те мудаки, что сортир замутили, выдумали и навязали.
 Илья внимательно следил за выражением лица Вовы, который  требовательно вслушивался дыру.
 Вдруг он увидел, как Вова отпрянул, и по его голове, волосам и плечу побежали струйки жидкости. Вова заорал:
– Кто придумал? Я? Я рассказываю вам о вас же!
Человек с другой стороны заглянул в писсуар и увидел вытирающегося Вову. Человек смутился и сказал:
– О! А вы зачем? А!
Его друг заглянул в дыру рядом с ним и сказал:
– Мы на самом деле очень верим вам. Только от веры этой не холодно ни жарко.
Первый добавил:
– А хочется чтоб было тепло.
Вова утирался и краем уха слушал их.
Второй сказал:
– А придумали- так и ладно.
Первый сказал:
– ну мы пошли, спасибо.- он добавил,- извините.- и они оба вышли.
 Илья протянул Вове еще одно бумажное полотенце и сказал:
– Видишь, нас понимают.
Вова ответил:
– Они друг друга то не слышат, а ты- про нас. Ладно...
В обед сидели молча. Илья напевал что-то задумчиво, Тамара читала журнал, Вова тяжело думал. Лишь Семен порывался что-то предложить:
– А может... А, нет...
И через некоторое время:
– А давайте их все убьем?
Илья усмехнулся стоически, Тамара нахмурилась, Вова промолчал.
Семен продолжал:
– Или- дать им денег! Осел груженный деньгами берет любую крепость!
Вова посмотрел на него, и Семен замолчал. В комнате булькала вода.
Вдруг зазвонил телефон. Все вздрогнули, переглянулись, и Вова аккуратно поднес трубку к небритому лицу:
– Ало?
– Да здравствуйте.- ответили ему.- мы из архитектурного общества «наследие». Тут, намедни вышел приказ о вашем выселении.
– Откуда?
– С площади. С домиком вместе.
– А как?- прохрипел Вова.
– А вот так- ответил вежливый голос молодой женщины, имевшей, верно, детей или около того.- все под снос. Бульдозером.
– А вы откуда знаете?
– А нам землю отдали. Под памятник сталинисту. Мы и звоним- вы ничего не оставляйте после себя, ладно?
– Мы вам ни клочка не отдадим!
– Вот и славно. Ни клочка, ни кусочка нам не надо. Приятного вечера!- сказала она и повесила трубку.
 Илья, прижавшийся к трубке и все слышавший, спросил:
– А мы?
Семен заорал:
– Ну что там?
Вова ответил:
– Ща.
И стал набирать номер. Когда там ответили, он сказал:
– Сусанина!.. девушка, вопрос жизни и смерти!.. Да! Культура в опасности!
Когда ему ответил жирный, скользкий басок замминистра он быстро заговорил:
– Да, да.... Но проект то годный!... Помню... Знаю! Но- помните, как мы мечтали?!... Нет?!... А люди куда? Вам в карман?!...
 Выкрикнув эти слава, он уставился в трубку, так будто она заговорила. Но из трубки по комнате бибикали только короткие гудки. Вова поспешно набрал номер еще раз. Послушал муравьиный голосок секретарши в трубке, бросил ее на рычажок, и упал в кресло, закрыв голову рукой. Илья, не стерпев тишины, резкой, как чайная заварка, воскликнул и потрепал его по плечу:
– Ну! Что там?
– Говорят, что Сусанину не до нас. Мы мол, в космос людей запускаем. А точная дата сноса была выслана почтой.
 Все переглянулись. Письма текли рекой,и первое время их из  тщеславия читали, а потом это дело забросил даже Семен, который составлял картотеку стихов, посвященных туалету. Было среди его коллекции, например:
 Солнышко сияет, смерти вовсе нет,
Мама правду знает, и закон- суров,
И течет по трубам ржавчина и кровь,
 Лишь бы ты стоял бы, дальше туалет.
Письма месяца два сваливали в мешки. Несколько лежало на шкафу, один под столом. На одном последнее время сидел Илья. Он встал, развязал мешок и вынул из него несколько писем.
– А когда? Когда выслали-то?- закричал он.
Вова покачал головой:
– Не знаю.- подошел к мешку и вытащил пачку корреспонденции.
Илья судорожно просматривал адреса отправителей. Тамара тоже взяла стопку, просмотрела пару, одно открыла и стала читать. Илья обрадовался было, подбежал к ней и заглянул через плечо, но, увидев убористый мещанский почерк, потух и возвратился к суетному поиску.
 Семен подошел, зачерпнул горсть, и повредив конверт, сжал в когтях. Посмотрел вблизи, посмотрел вдали и понял, что не умеет читать. Тогда он закричал:
– Ну хоть кто-то у нас дело делать будет?!
 И выбежал вон, переваливаясь.
Вова и Илья не подняли голов. Тамара вздрогнула.
Сквозь Вовины руки как запущенная в один канализационный сток, протекла вся Россия. Новгород, Лысьва, Петропавловск-камчатский. Бологое, Киров, Иркутск. Вова смотрел на конверт, ждал, пока глаз сфокусируется, и отбрасывал еще одну иногороднюю признательность.
 Илья вдумчиво рассматривал каждый конверт. Пробовал на вес, читал отчество, тер пальцем бумагу.
 Тамара читала второе письмо. Наверно, думала даже ответить.
 Кара отступала на второй план. Поиск отнимал тревогу, мысли растерялись по конвертам с розочками и открыткам с далями и белыми стенами.
 Тут Вова быстро распечатал один из конвертов и забегал по плотной белой бумаге глазами. Илья просмотрел несколько адресов на автомате, а затем посмотрел на письмо из центра. И спросил:
– Что пишут?
Вова посмотрел на часы:
– Через пол часа.
Тамара встала и молча стала переодеваться. Илья посмотрел на нее и закричал:
– Как? А мы? Почему так? А права человека?
Вова, закуривая и глядя, как Тамара складывает красный фартук, ответил:
– Нас смыли.
После он встал, затянулся, отбросил сигарету и сказал:
– Илья. Нам нужно идти.
Илья, не слушая его, судорожно собирал по углам какие-то тряпки, бумаги, свою кружку с писающим мальчиком, набор цветных фломастеров для стенгазеты.
 Вова подошел к нему, схватил за шкирку и кратко встряхнул. Предметы со стуком посыпались у ног.
 Вова сказал:
– Пойдем, посмотрим.
 В туалетной никого не было. Из открытой двери что-то голосил матюгальник.
Они вышли в серый, противный мартовский день. Все таяло, небо, будто его тоже перемесили тысячей путей, цветом было один в один похоже на грязный снег. Вокруг туалета, с деревьями по неровным углам, была изгородь из желтой ленты. Краснолицый толстяк в кисло-оранжевой спецовки орал в мегафон:
– Туалет закрыт! Всем выйти!
Вова подошел к нему и сказал:
– Да нет никого, не ори.
То сказал:
– Ребят, не мешайте работать, у меня ставка.
И снова заорал:
– Туалет закрыт! Закрыт туалет!
Вова посмотрел на него холодными глазами. Тот косо взглянул в ответ. Умоляюще, как и большинство артистов стесняясь своей истинной сущности и взглядов вблизи.
 Вова сказал:
– Ладно, пойдем.
Они пошли к большому японскому бульдозеру, похожему на краба в боксерской стойке. Вокруг него курила стайка весельчаков-рабочих.
Вова подошел и спросил:
– Как дела, мужики?
На него посмотрели. Седой спросил:
– Да ничего. Что нужно?
– Че делать собираетесь?
Его разглядывали.
– А тебе какое дело?- спросил старый.
Вова подумал.
– Да, не хочу чтоб вы туалет снесли.
– А ты слышал, что от него *** уменьшается? Я вот тоже, зашел как-то раз, так от меня жена ушла.
– Что сказала- меньше стал?
– Нет, сказала- пью много.
– Ну так что же?
– Ничего. Снесем и все дела.
Илья бросился на него, принялся молотить кулаками в пахнущую соляркой и табаком грудь и кричать:
– Я те снесу! Я те голову ща снесу.
К нему подбежали, оттолкнули. Мордастый сказал:
– Ща закатаем тебя!
 Вова встал между угрожающей толпой и Ильей, растопырил руки и сказал:
– Все, все! Кончилось, все. Пошли, Илья.
 Они отошли, а работяги хмуро смотрели им вслед.
Вова и Илья встали неподалеку. Пахло мокрым снегом, перегноем, вязким дымом, что доносился из трубы бульдозера. Илья спросил:
– Ну что же нам делать?
– Снимать штаны и бегать.- в рифму сказал Вова.
Тут из туалета, на каблуках и в пальто, вышла Тамара и пошла к ним.
 Она пролезла под оцеплением, подошла и сказала:
– Ну что, все на сегодня?
Вова сказал:
– Да, можешь идти. На сегодня все.
– Там медведь бомбу принес.
– Какую?
– Не знаю. Говорит- не дамся.
Вова сказал:
– Илья, жди здесь, смотри вокруг. Я сейчас.
 Он побежал ко входу в туалет, едва не подскользнувшись на слякоти.
Забежав внутрь, он увидел Семена, пьющего из водку из горла. У его ног лежала связка динамитных шашек. В туалете было полутемно, сыро и неуютно. Воду отключили, и вместо успокаивающего журчания писсуаров были слышны только жадные глотки Семена.
Вова подошел к нему и спросил:
– Семен, что это?
Семен отвлекся посмотрел на него влажными глазами и сказал:
– А! Володя! И ты здесь! И ты- мужчина! А я знал! Знал!
– Ты погоди... Я с тобой, да. Что делать будем?
– Как что? Чтоб я свой туалет этим скотам отдал? Да не в жизнь!
– И что?
– А ничто. Давай споем лучше.
 И Семен затянул:
Между кафеля меркнет свобода,
В писуаре не тонут бычки!
Не жалей ты не мыло, ни воду,
Для своей добровольной руки!
Вова посмотрел на него. И сказал:
– Семен! Я знаю что ты надумал! Не надо этого делать!
Семен посмотрел на него
– Да ты с ними! Продался, сука! Что они тебе обещали? А?
Вова завопил:
– Ды ты сбрендил! Это мой туалет! Я здесь все сделал!
Но Семен схватил его за шкирку и выбросил за дверь.
Вова упал в мокрый снег, поднялся, отряхнулся, несколько раз ударил ногой в дверь и заорал:
– Дурак! Выходи оттуда!
Семен гаркнул в ответ:
– Сам дурак! Хер тебе!
К Вове подбежали рабочие и со словами:
– Гражданин! Тут опасная зона!- утащили его, извивающегося за оцепление.
 К нему подошел Илья, и сказал плачущему в бессильной злобе Вове:
– Ну, то там?
Вова промолчал. Тут бульдозер сдвинулся с места и тяжело попер к мраморному фасаду сортира. Илья закричал:
– Смотри!- и они оба завороженно уставились на медленно ползущий бульдозер, с ревом выбрасывающий клубы черно-синего дыма.
 Медведь смотрел изнутри, сквозь дверную щель, как клыкастая лопата бульдозера заслоняет горизонт. Он всхлипнул, пробормотал:
  Слезший в вчера с завалинок
прадед русского мужика...- и крупная слеза, как жемчужина, сползла по его лоснящейся шерсти.
 Вова и Илья смотрели как бульдозер подползает к сортиру. Вдруг раздался оглушительный взрыв, и на месте каменной будки взвилось мосластое облако пыли. Илья вздрогнул и закрыл глаза. Вова смотрел, как разлетаются остколки, вываливаются из бульдозера оглушенные люди, как ветер сносит в сторону облако пыли.
 Затем из разбитых врывом стекол потекли женские крики. Подбежали к эпицентру взрыва люди. Отзвенело в ушах.
 Вова рывком повернулся к трясущемуся Илье и сказал:
– Все. Никаких туалетов больше. Только душевые.