Аллегории без ЛСД

Вокруг Бессмысленное и неизбежное прогорание, клубами смрадного дыма уходящего ввысь.
Есть чердак мира, в нем сокрыт указатель. Жрицам огня не проникнуть внутрь. Иллюзии зимы это голодный силуэт, скользящий вдоль стен.  Возвращение к разуму и памяти, после продолжительного отречения. С такой небывалой сложностью способность кристаллизовать единичное пророчество, связать единицы в последовательность. Последовательность в закономерность. Стимуляция фаллического эго и расплывчатые силуэты пепла. Женщины жрицы, приносящие в дар огню свои скафандры.
 Я нахожусь в центре круга, и радиус можно измерить расплавленными скафандрами заполняющими его. Граница разорвана в клочья - холод уходит. Солнце грядет. Лопнут медные пробки. Платиновый диск в руках двух мальчишек, они скачут на лошадях. Грубоватая бронза звенит на всю округу о приближении тепла.
  Плоть  в танце труда, гроздья спелых виноградных волос ниспадают на плечи, и меховая шуба прекрасно служит для ядовыделений. Я вернулся и вновь занят своей работой. Мой плуг при мне, коим вспахиваю отведенные земли и обвожу границы круга белой краской. Изгоняя смерть, швыряю в яму лоскутных мулов разной масти. Тружусь упорно, а рассветы сменяют закаты, но мне нет до них никакого дела. Мой посев принесет плоды. Я отсек свой указательный палец мачете. Поместил его в центр неделимого и указ его есть закон.  Это Закон что гонит смрад гниения прочь.
После работ я плаваю в озерах таинства и провидения. Всего их девять. Каждое несет свой свет из глубоких недр неизвестности, восхищая тысячей причудливых оттенков и бликов. С каждым разом я ныряю все глубже. Чтобы не заблудиться во тьме, в прогулках от одного озера к другому я создал  карту и дал имя каждому. Это явило собой остроконечный символ треугольника в окружности моего мира. По левую сторону расположены озера- Судьбы, Бога и Времени. По правую- Любви, Потомства и Смерти. В основание легли- Путь и Мечты, а на пике находится озеро Истины.


*** Откровение первое. Поэма ноль. (Смерть)


Всегда полу пусто в простуженном камне. Белесо, запаховато, вычурно.
Когда приходит тьма преобразования разительны. Мы зажигаем огни, они заразительны. Множатся, крепчают. Смыкая веки в любви, плещет слезой рассвет.
Или кажутся в нем светлые рассветы сквозь матовость зимы.
Во сне несут автобусом голубые огни.
В бодрствовании воркуешь с замшелыми берегами угодничества всем.
Самобытные фактории это танцующие прерии неугодных. Динамика воображаемых городов чередуется со статичностью реальных миров. Миражируют в конечном счете все эти факторы кусками.
Кусают за: пальцы, губы, скулы, нос, реки молочных волос, колодцы темных глаз, эхом возвращающих деформированный голос назад. Философия смерти, внушающая жизни экстаз.
Грифель профиля. Риф, удар волны, вой времени, убежали куда-то вниз потоки реки. Риф силен. Океаны нордической феи врезают в риф рока и раскалываясь обдают пивной пеной всю изнанку неба.
Ноль выплевывает всё неделимое. Я вхож в неделимое. Твой запах тоже вхож, он похож на ладный ритм близнецов, играющих друг в друга.
Катится плача раскат в пустую яму. Его толкнули в спину жрецы городской нирваны.
В центре полу - пустого пространства, ты создашь сверхновую янтарно-розового цвета лишь улыбкой ноль. Взглядом ноль, смехом ноль, слезой ноль, голосом ноль, любовью ноль, душой один с Богом един.


*** Откровение второе. Революцио. (Любовь)


В запрете сокрыто страстное отрешение. Я готов говорить о плотских запретах, потому что нарушение их, это искупление через нетерпимость. Отречение от воли, и праздник вечной молодости. Что есть великий обман и игра. И вот уже по стеклам окуляров памяти текут капли юного, потного вожделения. Мы сидим у мерцающего лазурного телеэкрана, не дыша, ожидая зрелища, плотской феерии, потрясения.  Наши тела дрожат во имя низшего возбуждения, животного импульса. Прославленные служители Эроса предстают у храма  порока, расположенного  на витиеватой площади знойных улиц Эдема. И  детские лица в синих теле -шумах ночи вытягиваются в другие миры первооткрывателями грез. Раскаленный камень юга одевает  их бронзовую кожу в скафандры маслянистого пота. Где персиковая грудь стремится к величеству бордо. А гранатовые ягодицы, наливные и фантастически выпуклые, играют, переливая друг в друга мячики солнечного цвета. Диск звенит в зените, и служит началу ритуала. Раскидывая точенные стрелки ног, вихрем впиваются тонкими пальцами в миг. Алеют лепестки, открывая течение изумрудной реки.  Река разливается в жерло пульсирующих львиных морд. Кульминация стона держит в усладе хищников. И вдоволь напившись сока, они скидывают шкуры, выходя наружу античными олимпийцами наших душ. Концентрируя, направляя и брызжа слюной, продолжается оргия Тантры. Звезда Януса разрывается в рыке боли и плаче удовольствия. Откусывая твердые миндалины, раздирая раскаленный бутон, и смачно отхаркивая,  ткет липкую паутину блаженства безжалостный не ведающий устали станок. Мышцы лопаются, заливая камень холодом белой пустоты  сумерек и испражнений. Все мертво, все кончено. Мраморные, безжизненные осколки былого величия красоты, это пир для голодных, остававшихся наблюдателями, горожан. Лишь луна им судья и свидетель.



*** Откровение третье. Проводник Гибельс. (Бог)

Самый чистый духом, воняет как черт плотью. Смотрит наивно, и сморкается в себя. Осядает гулко, эхом былого, как камень в пустом колодце. И возражает превратностям существования разве что по утрам, когда пляшет солнце дрожью промеж груди. Мистер Гибельс. Отставной сварщик, и романтический до смерти добряк. Мой друг Гибельс сидит напротив и ритуальничает над рюмкой. Молния, после удара коей остался жив, его талисман памяти. Задорной ухмылкой запрыгивает градус, то и дело прерывая  рассказы.  Терпеливо ждут ученики, окружив его плотным кольцом внимания. Чувствуя, что кольцо смыкается вокруг шеи, Гибельс встает. И нелепо отряхивая пепел времени, выдыхает дым. Увлекая в путь тонкую змейку путников.

золотые шестеренки портала слишком громко скрипят, и я глядя на них почти пропускаю дельфинов, что плывут в ночном отражении стен. Сопровождая мой плот в зазеркалье.
Утешь мой пыл, безликий проводник,
дворец иллюзий  за углом,
а я его хранитель.
Откинь сафран, взгляни мне в грудь, безмолвным мудрым взглядом.
Где солнце и луна в едином танце падших,
Вонзит свой свет в бегущий луч, что маяком послужит,
и обретя покой, избавлен я от пробужденья,
угасли звезды и морской прибой.
 проводник мой дорогой, оставь и ты меня, прощай!

***Откровение четвертое. Декодер (Время)

Они буревестники и альбатросы. Юные мудрецы, ушедшие в отшельничество цифровых степей, и захватившие все высшие сигнальные башни знания.
 Перемигиваясь скупыми кострами в ониксе ночи, законченным эсперанто лаконичного востока, управляют стихией океана. В догмах диалога  каждый волен преподнести альтернативный аватар света,  играющего созвездиями  в прятки. Урок прошлого проанализирован, и выпуск тонкого слоя пыльцы выводов безупречен. Эпохи эмоций и чувств давно исследованы, набором социальных кодов ими можно управлять. От них можно отказаться и предостеречь новых биохимов. Плоть обретает свое истинное место. Плеть безразличия, выработанная трехмерной античностью неоновых образов, имеет полное право отсечь непотребное. Грыжу языка, рак зрачков, язву сердца, гнойный мениск красотки Миннесоты и  всю венерическую недостающую сифилитической Венеры.
 Преемственные факторы могущества ныне превратились в пыль. Эту пыль несет ветер, управляемый прихотью ребенка. Малютки что потягивает молоко из груди  жизни. Пыль, застилающая глаза страху и смерти.

Маяки брызжут неоновым светом в океанах хаоса, служа неприкаянным кораблям. 
Чайки рвутся вперед и гибнут, разбиваясь о массивы прибрежных валунов.
Дабы предостеречь...

***откровение пятое. 25:50 (Путь)

 
Смеется паяц мастера над моей бесстыжей гривой фривольного мерзавца. Его Щеки покрывает веснушка инкубации. Служащая тому система искусств навек подчинила его уморительно - истеричным взглядам мастера. Плачет  паяц  мастера над своей участью, музы его Забвения плюют золотыми дублонами, оплачивая кварты моего квартального упоя. Пляшет паяц под дудочку мастера, мне нет до него дела.

Призвание продается в лавке купцов. И стоит 25:50 , по нынешним не так уж и худо...

Царь актеров Леонид шагает навстречу. Выставляя пятерню.
Пяу!
И я взлетаю.
Звук фабричных наковален хранит серое небо, там куют отверженных служить и призванных служить. Я лицедей и умею обмануть их, создавая химеру. Свобода в нео новых измерениях культа культивирует упорядоченный хаос каменной модуляции.
Серое трансформируется в ультраимпульс.
Образ Белой Мальвины горит сырым светом, брызжа пеплом в пепельницу мастера. 




***Откровение шестое: Оскар Уайлд = Оливер Твист (Потомство)



Как по мне, так я вообще не врубаюсь в этих “оскаров уайлдов” в достаткаx и шелках.
Светский гедонизм…
От этой прелести рыгать хочется в первую десяти дневку близкого знакомства.
А вот архитектурная геометрия города действительно поражает, прокажает, и выбивает последние остатки южной бравады из под коронок алкогольного всемогущества!
Аж скулить хочется от собственной жалкой шкуры, и именно поэтому хватаешься за самую кошерную лакшери хипстер жопу, и несешься в первую подворотню доказывать себе кто здесь босс, а кто давно канул. И стоит лишь повернуть голову куда то чуть влево, и тот кто канул навечно уставится на тебя немым ужасом утопленника. Вылезая из каменного сна горгоны, таким вот холодным криком.



***Откровение седьмое. Чернокожий Моцарт и Виски Сальери (Мечты)

Свингующий Моджо - плодородный певец Орлеана, добротный афроокеанец, континентальный демократец, темперамент дикого юга, жаркий плясун жаркого края, распрекрасный кошак, нежно целованный Даром.
Новый Йорк застал его знойным летом экспрессивного застоя 50-ых прямо в кровати, с парочкой львиц. Уф, Вот так  Время... задобрить озлобленных и  накормить голодных.
Горкло во рту оказалось по утру. И даже эфио - дева, пухлой половинкой зада цепко превознося солнечный диск, никак не способствовала слюновыделениям. За окном коричневые от труда люди тасовали рыбу. Металлические махины шныряли туда – сюда, покуда маслянистые их образы не растворялись вдали. Гомон набирающего силу города зудел в голове восходившего Моджо к ржавой умывальне борделя.  Очищая причиндалину от трясины минувшего, красавчик Джо насвистывал госпел Мо-мо-мо (прощая самую сущность в грязных пятнах вчерашнего забытья). Уникальный дар по заслугам оценивали разбуженные звуковой струей кошки. Первобытное счастье он находил в произвольном музыкальном движении.  Каждый вечер темнокожие (кто от рождения, кто от труда) работяги, собирались отметить праздник заката своих жизней в "Греховном переулке Луи", и тут появлялся Мо. Скромный Мо, кроткий Джо. Неприметно загадочный, таинственный в своей лукавой  улыбке. Тихо и незаметно оказываясь у инструмента, выпячивая неуклюже толстые пальцы,  шлепая неизменную поблизости девицу, запивая её одобрительные урчания виски. Наконец многозначительно заглянув в себя, давал клавишное вступление магическому ритуалу. Блюзовые лавины туда и обратно.  Тени бедняков преображались в парах золотца синьки, и бабочки порхали в ночи. Острые пальцы вонзались в трепетные клавиши  и великий, неистовый рык свободы, обращенный к сестрице луне, поджигал и размешивал пот возбуждения в мгновение вечности и красоты. Сущность звука неотделимая от дыхания и топота, громких возгласов, одобрительной ругани, свиста, твиста, натуральной отрыжки сладкоустой малышки...  Все это являло живую картину симфонии счастья, давно утерянную в анналах европейских каменщиков. Теперь она извлечена первобытным рыком Мо .. А Честные Американцы не прочь хорошенько развлечься, а после хоть потоп. Эакулятивный - спермо потоп в узких, полных дыма, греховных сотах.




***Откровение восьмое.  Жустина (судьба)

Я в сад вошел устав от смога дня,
И он впитал меня в себя.
Дыханьем древ изогнан зной,
В тени рождается покой.
И жажда вмиг утолена дарами редкого плода.
Я предан мысли лишь одной,
Мои мечты о фее той, что царствует в заре чудес,
Рождая дивный мир небес.
И облаками говоря, мы коротаем вечер дня.


 Сидел и наблюдал закат, закравшись в последнюю из зениц света. Покидывая круглые от прибоев камни в небо. Жар уходил, уступая место прохладному освобождению, смеркалось. Ждал Жу. Капли соленого пота катились сверху. Щипали, жмурили глаза. Закрыл. И в момент затянуло туманом мнемозинографии.  В единой интегрально образной проекции обнаружились иллюминации непостижимо иного спектакля, минувшего двести лет тому назад. Прожитого с какой то слишком поверхностной учтивостью. Где внутренние соляные разводы создают миниатюру круга, в который я загнан по воле всемогущей. Акварель  так ясно и детально сёрфит под волною век. И вмиг... этот  страстно вздернутый носик, стремительно уходящее к нему пухлое цунами, восклицающий знак вопрошающих, пастельное угощение мягких  и  земли холмистых, кинохроники тюльпанчатых в подобострастной улыбке порока. Открыл... и моргнув оценил жалость своего искусственного заповедника. Блистательная улыбка тюльпанчатой испарилась, усугубив положение.
 Моя Жанна приходит в сумерках. Темная баронесса на металлическом пони. Силой Хватает под руки, водружая в качестве знамени, и несет в сердце новых баталий. Иногда против воли. Здесь льется бордовая кровь, брызжа на мой холщовый лик опьяняюще - бургундским.. Бесстрашное Копье-кипарис не щадит врага. Я символ побед - Революцио. Я символ смерти - Алохим. Разрушены все эфемерные храмы и академии памяти, убиты исключительно жестоко их женщины и дети. Теперь древний город До-Тла это саженистый мрак пустоши, где Фата бурой жимолости тихо колышется в распятье пустоты.
 Насытившись, всемогущая Баронесса уходит, оставляя своего истерзанного Ремула немым холстом на развалинах великой империи грез.

 

 
***

Теперь все труднее говорить тебе... Немощный старик давно оставил свой плуг. Я его космо –агония. Я одержима одним желанием, познать девятое озеро. Ведь в созданной карте ошибки быть не может, её зеркалом являются звезды. Тем не менее, Дух неприкаянно бродит в кругу поиска очищения и покоя. Все образы, что узрела, плавая в бесконечности существования, это природа человеческих страстей. Явленные картины были настолько яркими, что лишили беднягу зрения, рассудка и смирения. Поселив внутри кольца тревогу, и обжигающее желание создать на основе полученного опыта  невинную золотую чащу. Оазис нового человека. И оставив волю, агония посадила древо девы. Отказавшись от Эго. Древо преподнесло гнилой плод. Ошибка кроется в самом эксперименте космогонии (это удалось понять лишь обезумев). В попытке обрести всю многоликую палитру человечества в единой частице себя, быть каждым из них и смешав уровнять. Стать гением,  обретая возможную гармонию в превращениях и воплощениях. Наглец получил постыдную пощечину. О невежа! - вопили, харкая дождем, великие ветра высшей материи Природы.

мечтая убежать к несуществующей женщине, споткнуться и как бы невзначай упасть в теплую постель заботы, луна кружилась в холодном танце звезд.
он умирал шелестом друида, наставником пустоши, монгольской степью, янтарным стеблем, эпизодической буффанадой мира. обращая взор за пределы организации намеренно останавливая стук, тук - тук…..



А теперь на секундочку в кропотливо выстраданные озера глаз
Нырни
Достань ладонью дна
Прочувствуй истину, она одна
Изобретатель неизменно погибает
 Возрождаясь в качественно ином амплуа.