Курсовой. Глава 2

Представленные в рассказе события привязаны к далеким 1970-м годам
               
                **************************

Костя не помнил, сколько сидел в скверике, совершенно обескураженный случившимся. Поначалу лишь гибель курсового проекта и жалость к загубленному труду терзали душу, но скоро уязвленное жестоким оскорблением самолюбие стало заглушать остальные чувства. Он вытирал слезы и бессвязно бормотал: «Гады! Вот гады паршивые… Издевались… Чтоб вам всем провалиться…». Немного придя в себя, он, расправил и сложил в портфель мокрые листы ватмана. Потом, сжав кулаки, с ненавистью посмотрел вслед давно скрывшимся хулиганам и – скорее по инерции, чем по необходимости – пошел в школу.

Когда Костя появился в дверях, консультация заканчивалась. Аудитория была почти пуста – только две девицы с параллельного потока старательно списывали что-то в тетради, да незнакомый парень (видимо, пересдающий зачет очник) уткнулся в учебник. Алексей Петрович  листал пояснительную записку Рябова, который, сидя на краешке стула, глядел на него вкрадчивым взглядом.

– Здравствуйте, – тихо сказал Костя, снимая шапку.
– А, Гладышев, здравствуй-здравствуй! Что-то ты, брат, поздно пожаловал? – улыбнулся Алексей Петрович.

– Я чертил, – еще тише промолвил Костя.
– Чертил? Ну-ну, хорошо. И как дела – будем проект на кафедре вешать? Или, может быть, силенок не хватило?  Давай-ка, присаживайся ко мне. А ты, Рябов, иди, исправляй – ошибок у тебя уйма! Исправляй и приходи – тогда потолкуем.

Костя сел на место нехотя поднявшегося Рябова и достал помятые чертежи.
– Вот, – чуть не плача вымолвил он, кладя их на стол.
– Как же ты так, Гладышев? Что случилось? – воскликнул Алексей Петрович.
– Я… Я упал… И раздавил свой курсовой… – покраснел Костя.

– Да, жалко. Эко ж тебя угораздило! Такая работа пропала, – сочувственно  покачал головой Алексей Петрович и принялся утешать убитого горем Костю: – Ну, ничего, не расстраивайся, дело поправимое. Курсовой у тебя был отличный, ты только перечерти его – и я тебе сразу зачет поставлю. Я бы и сейчас мог поставить, но сдавать в архив такие мятые и грязные листы, сам понимаешь, не годится.
– Да-да, понимаю, – качал головой Костя и горестно вздыхал.

Домой Костя возвращался с Рябовым. Добродушный, как все сильные люди, Рябов пытался отвлечь Костю – рассказывал анекдоты, забавные истории, вспоминал, как на экзамене в прошлом году у него с колен громко шлепнулась книга. Костя слушал, иногда  улыбался, однако на душе скребли кошки. Изредка он косился на Рябова и с завистью думал: «Его бы они не посмели тронуть. Он сильный. Швырнул бы одного, второго – остальные сами бы разбежались... А я – слабак, драться не умею. Очкарик несчастный…Долбежник…»

Дома Костя закрылся в  комнате и лег на диван. Только теперь он в полной мере ощутил, как подло его унизили. Если бы он  упал и раздавил курсовой, было бы досадно, очень досадно – но не более. Если бы хулиганы сразу измяли чертежи, а потом пусть даже  избили его – это тоже можно было снести. Но они насмеялись над ним, растоптали его человеческое достоинство. Они вынудили его унижаться и просить, поставили на колени – и потешались! Как он был наивен, доверившись Гнусу! До самого последнего момента надеялся, что тот покуражится и отпустит. Ублажал его, растолковывал сущность железобетона, показывал, как делать спецификацию арматуры – кому!  Гнус ведь смеялся над ним – смеялся, словно над глупым мальчишкой.  Ох, как стыдно, как стыдно!..

Пред ним из темноты возник Гнус – самодовольный, ехидно улыбающийся. Фу, какая тошнотная физиономии! – открыв глаза, вздрогнул Костя. – Прыщавая, наглая. И кличка на редкость мерзкая – Гнус! А это старорежимное «с» на конце слов. Словно половой в трактире. Под интеллигента работает. Нахватался верхов – «тяга к знаниям», «грызть науку», «поразительная безответственность» Умника из себя корчит перед Соткой и остальными дружками. Упаси, боже, с ними еще повстречаться!

Переделывал курсовой Костя трое суток – по ночам, уже в карандаше и без всякого увлечения. О неприятном происшествии  старался забыть, убеждая себя, что почти каждый растерялся бы на его месте (шутка ли – семеро против одного!), что подобное могло случиться с каждым, что произошла какая-то дикая нелепость, настолько далекая от повседневной жизни, что воспринимать ее серьезно бессмысленно. Постепенно эти мысли успокоили его, и когда чертежи были готовы он, наконец, вошел в привычную колею.

Однако судьба любит наносить повторные удары по неудачникам. Везя новый курсовой, Костя опять повстречался с хулиганами. Неизвестно, специально они ждали его или нет, но все повторилось: темный ненастный вечер, безлюдный переулок, ухмыляющийся Гнус и скомканные листы ватмана, кинутые в грязь. Костя пытался сопротивляться – увы, сил хватило ненадолго. Жуткий страх предательски сковал его, и он лишь тихо стонал в руках своих мучителей.

Всхлипывая и вздрагивая на холодном ветру, Костя пребывал в отчаянии, как вдруг его осенило – надо заявить в милицию! Как только раньше эта мысль не пришла ему в голову. Хулиганов поймают, накажут, может, даже осудят. Тогда он будет отомщен. Воспрянув духом, он вытер слезы и поспешил в отделение.

Дежурный, старший лейтенант с усталыми глазами, терпеливо слушал его взволнованный и сбивчивый рассказ.
– Ну и что? – спросил он, когда Костя замолчал.
– Их нужно задержать! Они еще не успели далеко уйти!
– Э, не так-то быстро все делается, – вздохнул старший лейтенант. – Расползлись, как тараканы, уже твои молодцы. Попробуй, найди их сейчас в подворотнях! А у нас есть дела посерьезнее. На той неделе квартиру обчистили, а позавчера драка с поножовщиной была.  Да и что они, собственно, сделали тебе? Не избили, не отняли ничего. Бумаги, говоришь, помяли? Так меня самого утром в автобусе, знаешь, как измяли, пока на службу ехал! Ого-го! А я, однако, не жалуюсь, не задерживаю никого.

– Но я… Я думал... Вы же милиция… – растерянно заморгал Костя.
– Милиция, – согласился старший лейтенант. – Но нельзя же во всем на милицию уповать. Ты сам-то пробовал дать им отпор? Ведь они, по твоим словам, еще зеленые юнцы.

– Я? Нет... Я хотел, но их было много… – стал оправдываться Костя, но старший лейтенант перебил:
– Хулиган – это же трус! С ним чуть решительней – и он сразу в кусты. Решительнее и смелее! А то все кричат – милиция! караул! Распустили хулиганье своим страхом, вот оно и наглеет. Понятно?
– Да, понятно... Ну, я пойду... До свидания... – уныло пролепетал Костя.
– Э, постой! – остановил его старший лейтенант. – Раз пришел, давай решать вопрос до конца. Вот бумага, пиши заявление. Как, говоришь, клички, Гнус и Сотка? Что ж, будем разбираться. Понадобишься, известим. Жди.

Прошло несколько дней. Терпения и упорства Кости было не занимать. Он в третий раз начертил курсовой и благополучно доставил его в учебно-консультативный пункт – теперь  из соображений безопасности сделав это днем в субботу. Он также сдал недостающие зачеты и получил допуск к экзаменационной сессии. Казалось, новые волнения и заботы должны были оттеснить на задний план неприятные воспоминания об унизительных встречах с хулиганами – но нет! Спокойная до недавних пор жизнь Кости повернулась вспять. Все его существование наполнилось мучительными переживаниями и размышлениями. Очень часто, отбросив учебник, он подпирал голову руками и в тысячный раз задавал себе наболевшие вопросы. Кто я – человек? Если человек – как смог стерпеть такое издевательство? Нет, я, должно быть, не человек. Какое-нибудь животное с высокоразвитым мозгом – но не человек. И они тоже не люди. Они – звери! Звери, накинувшие человеческую личину. Как жить рядом с ними? Как!?

Последний вопрос особенно терзал Костю. За все свои двадцать два года ему ни разу не приходилось сталкиваться с насилием в столь грубой форме. Раньше он не представлял, как один человек может ради смеха причинить зло другому. Ему, конечно, приходилось слышать о случаях хулиганства, но смотрел на них он сквозь призму собственного мнения. Избили кого-то на танцах – а зачем туда ходить? Сорвали ночью с прохожего шапку – нечего шататься по ночам. Живя в узком и замкнутом круге – дом–работа–институт–снова дом, – он никогда не заглядывал на танцплощадки, не гулял вечерами в парке, не сидел с друзьями в кафе и вообще редко посещал места, где, на его взгляд, была велика опасность угодить в неприятную историю. Редко посещал не потому, что боялся, а потому, что не видел там ничего интересного. Лучшим отдыхом для него была книга и поездка в деревню к деду, развлечением – телевизор. Тех, кто проводил досуг в потенциально опасных местах, он считал лезущими на рожон любителями острых ощущений. И если говорили, что Иванову здорово досталось на танцах от хулиганов, то Иванов в Костиных глазах сам стоял не  далеко от хулигана – подобное притягивает подобное!

Рассматривая, таким образом, хулиганство как некий спорт, Костя был абсолютно убежден», что рассудительный человек всегда может избежать участия в соревновании с его нежелательными последствиями.

Гнус с компанией доказали ложность этих убеждений. Жизнь оказалась куда сложней, и хулиганы в ней вступали в контакт не только с себе подобными. Но гораздо неожиданнее оказалось другое открытие – хулиганы способны начисто лишить душевного равновесия повстречавшегося на их пути человека. Презрение к себе за страх и трусость, стыд за собственную слабость и малодушие – все это сполна испытывал Костя и люто ненавидел Гнуса – главного виновника своих терзаний. Ненависть его была беспредельна: он желал ему всяческих горестей и бед, проклинал и ругал самыми последними словами. Он впервые ненавидел так сильно живого, конкретного человека; ненавидел с упоительной страстью, содрогаясь нервной дрожью при одном лишь воспоминании о нем.

Гнус стал неотъемлемой частью Костиной жизни и, как осколок под сердцем, постоянно давал о себе знать. Днем он мучил его горькими раздумьями, по ночам донимал жуткими кошарами. И только под утро он уступал Косте роль преследователя – утром Косте снились волшебные сны. То он, высокий и сильный, как Рябов, мощными ударами крушил наземь хулиганов; то – выступал на суде, но не свидетелем, а грозным прокурором, и Гнус испуганно глядел на него со скамьи подсудимых; то – сражал Гнуса меткой пулей на дуэли.

Но звенел будильник, сны исчезали – и день начинался с разочарования. Скоро Костя потерял аппетит, стал раздражительным и нервным. Собственную неприязнь к себе он автоматически приписывал остальным. Ему казалось, что все знают или подозревают, какой он слабый и униженный. Не так сказанное слово воспринималось намеком, и он густо краснел. Скоро он начал сторониться друзей и знакомых, неловко, словно заразный больной, чувствуя себя в их здоровом безмятежном окружении.

В конце концов, Костя пришел в отчаяние, и жизнь стала ему не мила. Но к счастью, параллельно с мучительным процессом самобичевания в его душе происходили не менее мучительные поиски утерянного чувства самоуважения. Какая-то подсознательная уверенность, что должен быть выход из злосчастного тупика, не давала окончательно сломиться. И когда душевная боль достигла предела, сердце – именно сердце, а не разум – подсказало спасительный путь. Он должен отомстить хулиганам, отомстить за причиненные унижения и стыд. Однако он не удовлетворится никаким мщением, исходящим не от него – сердце говорило, что нужно оставить надежды на милицию, суд и Рябовские кулаки. Он должен лично отомстить Гнусу и Сотке, чтобы вновь почувствовать себя человеком.

И вот во вторник вечером, после успешного экзамена по иностранному языку, в день, когда он две недели назад мечтал поехать к деду, Костя пришел к знакомому скверику. В руках его была завернутая в газету трехдюймовая металлическая труба длиной около метра. Хулиганов не наблюдалось, и это обеспокоило Костю. Пройдя несколько раз вокруг сквера, он встал за деревом с твердым намерением ждать их до самой ночи. К восьми часам хулиганы начали сходиться к детской площадке. Последним появился Гнус. Пора! – увидев его, решил Костя и вышел из темноты. Поначалу хулиганы даже удивились, но потом Сотка весело воскликнул:

– Здорово, студент! Опять чертежики нарисовал? Шустрый ты малый! Ну, давай их сюда, давай – сейчас помнем!
– Бери, – спокойно сказал Костя, сжимая трубу, и когда хулиганы окружили его, нанес вдруг сильный и точный удар по Соткиному хребту.
– А-а! – взвыл Сотка, падая в снег, а остальные изумленно отступили.
– Ну, мните же, мните! Почему не мнете? – давая выход накопившейся  ненависти, яростно закричал Костя и бросился на своих врагов.

Он наносил удары направо и налево, возбужденно крича: «Получайте, гады! Получайте за все!»  На какое-то мгновение пред ним мелькнула испуганная физиономия пятившегося Гнуса, и в мозгу  запульсировало «Гнус – трус! Гнус – трус!». Скоро, однако, хулиганы опомнились. Кто-то вырвал из рук Кости трубу; затем его сшибли на землю, начали бить и топтать ногами. Из носа потекла кровь, очки слетели и разбились. Но Костя упрямо поднимался и отвечал ударом на удар, чувствуя, как утерянное самоуважение  возвращается к нему.