ретроспекция

Исфана. Детство. На почте чернильницы и перьевые ручки, в подогреваемых баночках сургуч, бумажный шпагат. В ходу химические карандаши. На скамейке у кузницы аксакалы потягивают из чилима (кальяна) дурманящий дымок анаши, а кузнечные меха качает молодой подмастерье кузнеца. Ночами люди ходят с керосиновыми фонарями «летучая мышь». Перед друзьями хвалюсь китайским фонариком с трубчатым корпусом  – это диковинка на фоне отечественных плоских. Одежда и руки вечно перепачканы чернилами. В школе каждый класс отапливается отдельной угольной печью. В кармане всегда рогатка. Люблю бродить по махалле промеж высоких глинобитных дувалов. Часто гощу у мельников – громадный каменный жернов раскручивается падающей по жёлобу на лопасти колеса водой, и в воздухе висит мучная пыль. Ходим с пацанами в горы за «кисличкой»  – диким ревенем. С собой берём воду в бутылках с пробками из газетной бумаги. Любимое место в горах – «маскалы» - каменистое нагромождение, где с ужасом карабкаемся по стенам и трещинам. Много змей. Знаем каждый родничок в радиусе километров десяти. Соседи угощают горячей лепёшкой, янтарным виноградом. На базаре сидит мастер по ремонту фарфоровой посуды – склеивает разбитые пиалы и касы специальной смесью и скрепляет черепки металлическими скобками, на отбитые носики чайников приклеивает жестяные трубки. Там же весь день проводит помешанный безобидный Додар – я побаиваюсь этого полоумного таджика, хотя он абсолютно не опасен. Приезжают странствующие канатоходцы и разворачиваются на базарной площади – звучат карнаи, а моё сердечко замирает при виде бегающего с шестом по канату на немыслимой высоте мальчика. Электричество не знакомо людям и на узбекской свадьбе в ночи полыхает громадный костёр, в свете которого танцуют гости и играют музыканты. Вдоль берегов сая (речное русло) селезащитные пирамидальные сооружения из брёвен и камней – сипаи. В Исфане несколько мазаров – глинобитных построек над могилами святых. Говорят, что мусульмане бросают туда деньги. Периодически забираюсь внутрь мазаров, но денег всякий раз не нахожу. Весной все долины – сплошной ковёр из полевых маков – на десятки километров разливается красное море. Периодически в небе над селом летает самолёт и разбрасывает листовки, в которых прописаны правила санитарии для населения, какие-то извещения о политических мероприятиях и ещё что-то там. Мы, дети, наперегонки собираем бумажки и гордо бежим с добычей домой.  Плоские крыши домов каждое лето узбеки мажут свежим раствором глины. Чаепитие. Кус сахара килограмма на полтора разбивается на более мелкие молотком, а потом в работу вступают специальные кусачки – ими откалываются кусочки нужных размеров. В магазине плиточный чай и леденцы «монпансье» -  в россыпь и в жестяных красочных баночках. В магазине всегда много пищевой бумаги – из неё продавец ловко сооружает кулёк, в который высыпает отвешенные на чашечных весах продукты. Дом под горой у речки. Метрах в пятидесяти от дома рядом с тропой гнездо каракурта – люди почему-то не уничтожают его. Хожу с бидоном за керосином в специальную лавку. На керосинке готовим редко – сильно коптятся кастрюли. Керосин в основном для ламп и примуса, но пищу чаще готовим на очаге в казане; зимой – на угольной плите, обогревающей дом. Очаг под навесом. Отец разводит под казаном сильнейшее пламя, хлопковое масло дымит – неприятный запах из него должен уйти, потом в казан закладывается мясо и другие продукты. Отец манипулирует в казане капкиром, а моя обязанность – поддерживать огонь. Мать занимается подготовкой продуктов – чистка, резка… Утюг на древесных углях. Самая простая глажка  – аккуратно сложить в «стрелочку» брюки под  кроватный матрас,  и поутру они как отутюженные. В тетради вложена промокательная бумага – «промокашка». В конторах для промокания чернил используются пресс-папье – для них продаются рулоны сменной «промокашки». Из мрамора настольные канцелярские наборы – подставка под ручку, стаканчик для карандашей, чернильница, пресс-папье…  Разбираюсь в писчих перьях – перо для школьной писанины, чертёжное, мягкое, жёсткое… Но в школе только школьный стандарт пера. Перочинный ножик у каждого пацана – чиним карандаши себе и девчонкам, вырезаем на партах и молодых тополях что-то типа «Валька дура…». Завидуем тем ученикам, которые живут за саем – как только набегают тучи, их отпускают с уроков домой, чтоб успели перейти речушку до схода селевого потока. Такая обида! Соседи – семья украинцев, семья немцев, семья евреев; все остальные – узбеки. Метрах в двухстах чеченский посёлок. Отец говорит, что надёжнее, чем чечен друга не бывает. Рядом с чеченским посёлком живут курды – там друзей у меня больше. Кирзовые сапоги, если их раскатать, идеально скользят по снежному накату. А  моё село – сплошные горки! Санные катки протяжённостью до километра – минут по 15-20 на обратный пеший маршрут. Зато лететь этот километр вниз, когда из-под полозьев высекаются снопы искр и душа млеет от ужаса скорости – это кое-что! Поутру иду в школу. Снег в крови. На снегу ишак. У него волками отгрызена часть задней ноги, вспорот живот. Он жив. Лежит на снегу, смотрит на проходящих мимо и медленно умирает. Возвращаюсь из школы – ишак ещё жив и провожает меня грустным взглядом. Мне становится очень жалко этого ишака, и память останавливает экскурс в прошлое. Я закуриваю и возвращаюсь в двадцать первый век.