Бабуска, хуп!

  Мама заведовала сельским клубом в маленькой деревушке Реболы на берегу Сегежского озера. Если ей надо было отлучиться вечером на пару часов, чтобы сказать вступительное слово перед политинформацией с последующими танцами, она ставила две табуретки в разные концы комнаты, насыпала на одну из них горстку риса и показывала маленькому сыну, как нужно переносить крупинки с одной табуретки на другую. Когда она возвращалась, молодая, золотоволосая, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, смышленый ребенок все еще тихо и сосредоточенно занимался порученным делом.
   Очертания комнаты в доме старой карелки бабы Хибы тают в темных глубинах памяти. Был ли на самом деле тот четырехлетний мальчик, который задорно прыгал возле горячей кирпичной плиты с кипящим чугунком супа и радостно повторял, словно пробуя на слух и ритм простые слова: «Бабуска, хуп! Бабуска, хуп»? Родители часто с умилением вспоминали эту сцену из своей карельской юности.
   После рождения мальчику дали имя, которое до этого принадлежало другу отца. Отец работал на лесозаготовках. Молодой «зеленый» выпускник Гомельского дереобрабатывающего техникума командовал, как умел, бригадой сосланных на поселение зеков. Друзья вместе росли на припятских заливных лугах в Тульговичах, вместе кое-как закончили техникум, вместе получили распределение отработать после учебы три года в карельской глуши. Незадолго до моего рождения друга придавило в лесу спиленным деревом.
   Настоящий белорусский деревенский мужик должен был уметь многое. Отец умел бить свиней – одним точным ударом ножа прямо в сердце. Чтобы не растерять без пользы тягучую теплую бурую кровь. Чтобы внутри кровь не попала в сало. Потом тушу надо обсмалить огнем паяльной лампы. Разрубить и разрезать точно по слиянию уже мертвых мышц – освежевать. Сало отдельно, мясо отдельно.
   В декабре 64-го, пока его молодую беременную жену, мою будущую маму, увезли рожать в районную больницу, сосед позвал отца «бить свинью». Сделали дело. Сели за стол отведать свежины. Когда кончилась водка, послали гонца в деревенский магазин. Там был единственный в деревне телефон. Гонец вместе с водкой принес радостную весть: «У Женьки сын родился!» Потом вся деревня гуляла. И треть убитой свиньи ушла на закуску. Как отец потом расплачивался?
   Лет через десять в дверь квартиры на втором этаже дома Коммуны в Гомеле раздался звонок. Вернувшийся со школы пятиклассник никого не ждал – родители с работы приходили только к вечеру.
- Кто там?
- Женька Краснобород тут живет?
   Первая мысль: какой-такой Женька? Тут живет семья мастера вагоно-ремонтного завода, парторга цеха выпуска вагонов Евгения Семеновича Красноборода. Никакого Женьки тут нет. Но все-таки впустил… А вечером на маленькой кухоньке за накрытым «чем-Бог-послал» столом отец до ночи сидел с этим незнакомым мужиком, который, как оказалось, был соседом и другом родительской юности, а в Гомеле – просто проездом.
   Рассказы о Карелии со временем превращались в доморощенные легенды и сказки. А на странице школьной географической карты в том месте, где должен был быть поселок Реболы в Сегежском районе Карельской АССР, зияла маленькая дырочка. Прокол иголкой в бездну невозвратимого детства…   
   В самом дальнем углу платяного шкафа отец прятал ружье – разобранную, смазанную «черную» одностволку с тертым деревом приклада, аккуратно укутанную в старую белую простынь. Патронов в кожаном поясном патронташе было не больше десятка. Ружье приехало из Карелии в Гомель в 69-ом вместе с другими знаковыми вещами. Настенные часы с кукушкой в резной раме в виде скворечника, с белым круглым циферблатом и фигурными стрелками. Гармошка, которая никогда, кажется, ни на коммуновских этажах, ни в городском дворе не издала ни звука. Из-за этой гармошки отец, рассказывали родственники, был «первый парень на деревне». И часы, и гармошка исчезли как-то незаметно. Только ружье долго ждало своего рокового часа – раздела между сыновьями после смерти отца нехитрого нажитого скарба – и досталось младшему. Потому что старший не хотел рисковать – хранить у себя незарегистрированное оружие.
   Было ли оно вообще зарегистрировано в карельской тайге в сорока километрах от финской границы?
   Вначале 1990-х, когда мама уже умерла, а младший брат-спецназовец укрывался от пуль в воюющем Нагорном Карабахе, во времена нечастых «мужских» кухонных бесед за рюмкой чая, отец рассказывал, что в Карелии в семейном рационе питания часто бывала и лосина, и медвежатина, и мясо дикого кабана…
   Однажды он на себе испытал, как это – «волосы встали дыбом». Пошли втроем на медведя. Долго бродили по лесу, искали логово. Остановились на привал. И когда в котелке на огне уже закипал чай, из хмызняка совсем рядом на поляну с треском вышел медведь. Шапка на голове поднялась на волосах, а ноги сами собой понесли куда-то подальше от поляны …
Как-то зимой после работы на лесозаготовках пошел в лес один – с ружьем и в сопровождении веселой лайки. Заблудился и спал, обнявшись с собакой в снегу, под разлапистой елкой, укутавшись в кожух – теплый овчинный полушубок…
   Кажется, отец вообще был склонен к одиночеству. Из-за своего врожденного чувства ответственности он всегда как-то незаметно становился «общественником». Может быть, в одиночестве он и отдыхал от радостей этого частого и слишком «теплого» общения по необходимости?
   В другой раз – тоже зимой – на лыжах, с ружьем и собакой целый день блуждал по тайге. Возвращается в деревню – ищут начальника группы добровольной помощи погранотряду. То есть отца. Домой приходили. Усталый, срочно прибывает на заставу. Там ЧП: зафиксировано пересечение советско-финской границы. Застава в ружье. Прочесывают лес. Говорят, поднимай на лыжи всех своих – и на помощь пограничникам. Катались по тайге до сумерек – никого так и не нашли. Капитан, зам командира заставы, позвал скорректировать дальнейшие поиски:
- Нарушение было зафиксировано вот в этом квадрате…
- Подожди-ка, подожди… А когда это было?
- Сегодня часов в десять утра.
- Твою мать! Так это ж я там на охоте был! Заблудился немного…
Получилось – сам себя полдня в лесу искал…

   А лет через десять после того, как папа ушел навсегда, появились стихи:

Снится Карелия, край, где родился когда-то,
Край, куда мой отец увёз молодую жену.
Помнятся только морошки бугристые жёлтые пятна…
Всё остальное подвластно рассказам чужим или сну.

Вроде озёра должны быть, и рыба, и лес бесконечный.
Вроде дома деревянные – всё, как у нас в деревнях…
Где-то во снах заблудилось там детство навечно
И еле слышно аукает ныне меня.

«Не возвращайся туда, где был счастлив». Цитата.
Не возвращаюсь… Миф о прекрасном былом берегу.
Только Карелия, край, где родился когда-то
Снится… И утром я долго вернуться к себе не могу…