Прощаюсь до завтра

                Поговори со мной о пустяках
                О вечности поговори со мной.
                Георгий ИВАНОВ

   
     ПРОЩАЮСЬ  ДО  ЗАВТРА
    
     Все мои знакомые просто извели меня: как ты можешь ездить одна?  Как можно отдыхать одной? Тем более, на курорте...
    Так  на то он и курорт, чтобы забыть про вас всех, отключиться и отдохнуть.
 
     Я всегда покупаю дорогой package и получаю – в приложение к этой дорогостоящей бумажке  – все остальное бесплатно! И кров, и пищу, и питье. В смысле, напитки. В смысле, выпивку. А все личное - omea mea mecum portо - привожу с собой в лаптопе: избранную мной  музыку, избранные мной книги, а, если соскучусь, могу и пообщаться в интернете  - тоже с избранными.

    Так я езжу в отпуск всегда. Лишь бы над головой была густая тень от тростникового зонта, в ногах – белая пена сизого океана и лаптоп на коленях.
    И в этот раз получилось все точно так, как я люблю.

    И  только одна  вещь, в смысле, одна деталь, короче, одна проблема мучила меня. Я уехала, а кот остался один. Мой Тихон. Мой умный черный кот.

    Нет, разумеется, я поручила за ним присматривать. Только вот кому! Восемнадцатилетнему оболтусу  Гарику ( ой, хорошо, что его мать, не слышит), который провалил экзамены и теперь болтался без дела. Он, правда, мой сосед и, вроде бы, любит Тишку - таскает его за шеей, как пастух ягненка, держа спереди за лапы и ноги, и заставляет его лежать на спине в траве. Верю, что любит. Но что-то подозрительно быстро и радостно этот бездельник согласился приходить, кормить и убирать за Тихоном.  Впрочем, я быстро сообразила: у  него завелась девушка, которую его мать не сильно обожает, и ему негде с ней встречаться. Но мне не жалко – пусть, в смысле - ради Бога,  короче, пусть приводит свою девушку, лишь бы мой Тихон был накормлен.

      Смешно! Этот Гарик  так спешил выпроводить меня поскорее, что даже вызвался отвезти в аэропорт, а когда я хотела присесть перед дорогой и минутку помолчать, как это делают все приличные люди, он схватил чемоданы и стал запихивать их в багажник, а Тихону только бросил на бегу: все, Кот! Пока! Пиши письма!
      Я даже не поцеловала тебя, Тишечка, котик мой желтоглазый, даже не объяснила, что оставляю  ненадолго, всего на семь дней...
   
     ...Вчера вечером я ничего не успела рассмотреть, только убедилась, что мой номер действительно ocean view, посидела в кромешной тропической тьме на балконе, доела огрызок шоколада и завалилась спать.
    Зато утром!

    Я давно научилась делать из двадцати четырех в сутки – двадцать шесть: я на два часа удлиняю свою жизнь по утрам. Просыпаюсь до солнца ,  встаю  вместе с птицами, отряхиваюсь ото сна и иду на прогулку. Разумеется, к морю, в смысле, к океану, короче, к воде – постоять по щиколотку в крутящейся белой пене, подождать первых оранжевых лучей, подышать мокрым воздухом.
   
 Отель мой оказался уютной желто-каменной подковой, в середине которой поместился такой же подковообразный бассейн с круглым баром в центре. По обе стороны от бассейна - еще бары и рестораны, еще рестораны и бары. Ну а все остальное пространство от отеля до синей полосы другого, настоящего бассейна под названием Тихий Океан, утыкано моими возлюбленными островерхими зонтами из серого сухого тростника, шевелящегося на ветру, шепчущего что-то тому, кто способен услышать и понять.
   
  Я умею делать из этих зонтов настоящий шатер. Выбираю тот, что стоит поближе к воде, растаскиваю подальше от себя чужие шезлонги (я же самая ранняя пташка на пляже – делаю, что мне надо!), привязываю к деревянным спицам зонта, по периметру, три-четыре полотенца - это с тыловой стороны , там где люди шастают, а переднюю часть, то есть вид на воду, не занавешиваю, оставляю открытой.  И – все! Мой костер в тумане светит... В смысле, мой шатер. В смысле, я никого не вижу, меня никто не видит. Я вижу только море,  море видит только меня. Катит свои волны, дышит и сверкает исключительно для меня.
    
     В первый день я даже пропустила время обеда, так великолепно, так завораживающе действует это ничегонеделание, это невесомое, парящее состояние души, существующей – в одно целое – с волнами, небом и облаками. Лежишь, руки за голову, смотришь за горизонт,  и тебя качает, качает,  то ли в воздухе, то ли в волнах...
     Ага...
   
 И вдруг меня как будто действительно качнул кто-то. Вставай!  Я резко села в шезлонге. Открой компьютер, загляни в почту – почему-то вслух сказала я сама себе. И в следующий миг все бросила в своем шатре и побежала в номер.
   
 И тут произошло ЭТО.
     ЭТО никогда ни с кем не происходило. Уверена. Иначе,  я бы где-нибудь прочла об этом. В смысле, я много читаю, в смысле – я читающий человек и пропустить такую бомбу...  Нет, нигде, никогда, ни с кем ЭТО не случалось.
    А со мной случилось.
    Я получила письмо.
    От Тихона.

    «Приветствую тебя, Мэ-эм!
    Прошел день и прошла ночь. Я один. Без тебя.
    Я знаю, что нарушаю твой покой, но я уже успел затосковать и душа моя настойчиво просит общения с тобой. Ты удивляешься, что я пишу тебе? Не удивляйся, милая моя Мэ-эм. Эта идея пришла как-то сама собой - ты же любитель чтения у нас! Ты не возражаешь? Впрочем, я должен признать, что подсказка все-таки была – этот бездельник Гарик, помнишь, бросил мне расхожую фразу: пиши письма. И я подумал: почему бы и нет?
   
  Могу заметить, что пока это единственное доброе дело твоего бездельника (прости за каламбур!).  Он пришел утром, бросил мне ложку еды и забыл обо мне! Воду не сменил, плошку не помыл, на прогулку не выпустил. А включил телевизор на невыносимую громкость,  рухнул на диван, открыл банку пива и выставил ноги на стол.
    Он дурно воспитан!
 
  Мэ-эм, ты знаешь, я не ханжа, но разве так ведут себя в гостях?
    Ты назвала его оболтусом.  Я бы добавил более сильное – балбес. Оболтус, на мой взгляд, поведенческая характеристика, а балбес – это уже умственный уровень. Так вот, наш Гарик - полная интеллектуальная невинность. В его черепе – Сахара, пустыня Гоби. На языке – лишь междометия. Мысль не поддается словам, вернее, слова не кореллируются с еле ворочающимися в мозгу мыслями. Он даже не взглянул в сторону твоих книжных стеллажей. Не прочел ни одного названия! Он пропащий человек, поверь моему опыту. Это как в балете: не привел в пять лет, а то и в четыре, своего ребенка в студию, можешь попрощаться с балетом. В восемнадцать лет не приучают читать, поздно. Твоего оболтуса пора уже отучивать - а не приучивать - от хамского поведения.
    Но не буду больше о грустном.
    Помни там, на своих мексиканских выселках, что нет другого кота на свете, который бы так тосковал по своей хозяйке, милая моя Мэ-эм.
   Прощаюсь до завтра.»

    Ну - что? Что?! Знаю: теперь вы все хором захлебнетесь от негодования:  все врешь! этого не может быть! это исключено! Сама понимаю без вас. Сама была в шоке, в смысле, не верила своим глазам, короче – что теперь делать, куда бежать?  Мой кот пишет мне письма в интернете!  Не бывает, но - факт. Мне теперь – что, застрелиться?
   
 Я сидела на кровати, обхватив голову руками. По-моему, даже раскачивалась. Как от горя. А потом слышу – что-то шепчу, шепчу, повторяю, как заколдованная. «О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух...» Пушкин! Родной, дорогой, любимый Пушкин пришел мне на ум, привел меня в чувство.
    Все! Буду теперь жить с этим.
    С этим открытием.

    Ходила весь день как сомнамбула. Пошла в ресторан, выпила кофе. Потом вспомнила, что все мои вещи, и в том числе и плеер, и Улицкая, остались в шатре. Побежала, села, легла. Потом встала, прицепила отцепившееся полотенце. А потом вдруг поняла. Надо сделать простую и в простоте своей гениальную вещь – ответить на письмо! Тебе написали – будь любезна, ответь.
 
  Может, все и рассеется. Мало ли – перемена часового пояса, долгий перелет, иная страна, иная вода, другой воздух...  Отсюда и наваждение, галлюцинации, легкое повреждение рассудка...
    Снова побежала в номер, взяла лаптоп, подумала – заодно проверю, дотягивается ли действие WiFi из вестибюля до моего шатра. Все-таки сидеть с компьютером у кромки воды – кайф!
    Устроилась . Включила связь – работает!
    Никогда, к великому стыду и невежеству своему, никогда я не могла толком прочесть ни одной молитвы, и тут, конечно, тоже стала плести какую-то чушь. Сложив руки у груди, глядя на океан, я тихо тараторила: помоги мне, помоги, океан, ты живой, ты все можешь, прошу тебя, сделай так, чтобы все было нормально...
    И принялась печатать ответ.

    «Тишенька, Тишуля! Я получила твое письмо, я так рада! Но как же тебе это удается?
Ты просто поразил меня, ты необыкновенный кот! Самый умный! Ты всегда удивлял меня – то исчезнешь прямо на глазах, то возникнешь – ну, прямо, как в арабской сказке!
 
  Но все-таки - ответь мне! Хоть что-то объясни, а то я с ума сойду. Почему я дома никогда не знала об этих твоих способностях? Ты никогда не прикасался к компьютеру. Ой, что я болтаю ерунду. Я просто хочу получить от тебя еще одно письмо. Еще одно! Жду и целую.
   Твоя Мэ-эм. (Вот это единственное «слово», которое ты четко произносил и я четко его разбирала. Значит, это мое имя?)
   Пока.»

   И стала ждать. Уперлась тяжелым глазом в монитор и ждала. И - ни-че-го. Нежно-голубой экран оставался девственно нежно-голубым. Ни буковки в ответ.
    На мои молитвы океан чихать хотел.
    Хотя...  Что я попросила у него? Чтобы «все было нормально». Ну вот тебе – все нормально, никакого письма никакой кот тебе не пишет. Легкое повреждение рассудка оказалось  бесследно легким. Можешь теперь пойти заказать себе свой любимый «Космополитен», не повредит.
     И я во второй раз начала свой отпуск с начала.
     Бросилась в волны, поплавала вдоволь, полежала, прочла последнюю пьесу в «Русском Варенье» (надо сознаться, без обычного восторга, в смысле, я в восторге от всех ее романов, особенно от «...Переводчика Штайна», но не от пьес, как выяснилось), прослушала все четыре песни своей любимой толстухи Сезарии и пошла наконец утолять голод.
     А там подкатил вечер, а я всегда хожу вечерами на местные концерты, пусть даже - самодеятельности. На курорте – как на курорте, снобизм оставляем дома.

     Утром первым делом...  Легко догадаться. Первым делом, не одеваясь. не умываясь, я схватилась за компьютер, набрала свою почту... Есть!
     Есть ответное письмо от Тихона.
    
     «Просыпайся, милая Мэ-эм! Это я.
     Ты спрашиваешь, как мне удается писать тебе? Но... Я не знаю! Я всего лишь кот. Я просто думаю о тебе. И знаю, что ты любишь читать – наверное поэтому все и получается. Само собой. Я ведь лишен человеческой способности размышлять, взвешивать, анализировать. Я все принимаю как факт и не страдаю от комплексов – вот еще отличие человека от меня, у вас сплошные комплексы. Так что, не надо преувеличений  – умный кот, необыкновенный кот! Наоборот, самый обычный. Разумеется, у меня много способностей, которых люди лишены. Но они и не нужны им. Тебе, в том числе. Вот ты выходишь иногда вместе со мной в парк, ну, увидишь белку, заметишь, скажем, каплю росы на листке, услышишь треск кузнечика. И молодец! А теперь прибавь к этим трем твоим наблюдениям, трем моментам  – ты-ся-чу других. Я и вижу, и слышу и чую одновременно тысячу и три таких момента в  лесу. Тебе вовсе не нужен весь этот многоголосый звон, но мне... Я иначе не выжил бы. Я имею ввиду весь наш кошачий род в целом (род или – вид? Ну, не важно). 
   
  Я запомнил запах травы под твоими ногами, когда ты повезла меня на ферму к своей тетке Полине. Теперь я смогу дойти до этой фермы сам, найду ее. Просто память моя - другого свойства.  Ты удивлялась, когда прочла, что Лев Толстой помнил себя с двухлетнего возраста. А это – сколько, ну, восемьдесят лет. Длина человеческой жизни. А я помню и знаю, как выглядят и пахнут нагретые солнцем голые горы Абиссинии, где жили мои предки две тысячи лет назад. Я ощущаю этот запах и сейчас.
   
  Ты всегда морщилась и ругала свою маленькую дочку, когда она тащила в дом пойманного богомола или гусеницу. Ты таращила глаза: брось! как ты не боишься это брать руками! Но дети ощущают себя частицей природы. Стебель же не боится, когда на него забирается богомол.  Согласись - у детей еще не растрачены нервы, не затерлись рецепторы и чувства не укрощены рассудочностью. Мне кажется, что взрослые воспринимают природу как бы через стекло, как бы в застегнутой доверху одежде,  а дети – и мы, животные – мы без одежды, мы с ней слиты заодно.
   
 Вот и я - как ребенок, только совсем-совсем голый... Непонятно говорю?  Прошу прощенья. Я ощущаю мир всем своим телом. Недаром говорят: ушки на макушке! Ты сейчас на своем пляже слышишь звон посуды в ближайшем ресторане, а это метров десять-двадцать от тебя, верно? А я, лежа на твоем диване, слышу гул стоящего на рулежке самолета в аэропорту.
     А ты в курсе, сколько от нас миль до аэропорта...
     Но вот почему у тебя на мониторе возникает мое письмо – не обессудь, не знаю.
     Но ты не комплексуй!
     Прощаюсь до завтра.»

     Я закрыла глаза. Переваривала Тишкины сентенции, в смысле, перечитывала мысленно, в смысле – нервничала. Подставив лицо солнцу.
    Но солнце вдруг зашло за тучу. Я открыла глаза. Тучей оказался какой-то тип, невесть откуда свалившийся и загородивший своей жирной тушей мое мировое светило.
     Он сделал жест, довольно выразительный, надо сказать, - снял с головы несуществующую шляпу (скорее всего сомбреро) и помахал ею (им) где-то на уровне лодыжек. Потом улыбнулся и спросил, показывая бровью на мой лаптоп.
     - Siniora playing? Spider Solitaire?
     Я покачала головой.
     - Siniora reading a novel?
     Я снова покачала.
     - No? - он стал чесать в голове. – Let me guess! You write a novel yourself!
     Пришлось улыбнуться, проявить курортную вежливость.
     - Again - no. I am writing a letter.
     - I will try to guess to whom. To husband? To friend?
     Я думала недолго. С нажимом ответила:
     - Yes! To my friend. To my cat.
   
  Насмешливое выражение лица, видимо, у всех народов одинаковое. Если бы это был не американец, а, например, зулус, я уверена, он бы точно так же криво усмехнулся - мол, ври, ври дальше, я подыграю. Коту она пишет!
     - And the cat responds to your letters? – он был уверен, что ловко поддерживает разговор и потому заслужил право присесть на краешек моего шезлонга.
     Я повернула в его сторону раскрытый монитор.
     - Yes, he responds. Here you are. You can read it.
     Как я и ожидала, он долго и тупо смотрел на буквы кирилицы, потом перевел на меня тот же тупой взгляд, потом поднялся и пошел прочь. Я успела увидеть – пока позволяли мои шатровые занавеси – как он понуро шагает, утопая в песке, и крутит пальцем у виска. Не удержался, поделился сам с собой глубоким возмущением. А, может, обидой.
    
     А я уже была вся – с Тишей, в смысле, продумывала ответное письмо к нему, короче, принялась шлепать по клавишам.
     «Спешу тебе ответить, Тишенька!
     Между прочим, ко мне здесь обращаются – «синьора!». Как тебе это нравится? Красиво, правда? «Синьорита» было бы еще красивее, но увы, всем сразу видно, что твоя Мэ-эм вышла из синьоритского возраста.
     Ну, ладно, болтаю про пустяки, а мне главное, узнать все ли у тебя дома в порядке. Как там за тобой ухаживает Гарик? Надеюсь, со всей почтительностью? Ты же у нас – царь зверей. Расскажи мне подробно, я жду.
     Кстати! Ты знаешь, я такая дура, я думала, что ты не знаешь, что ты – кот! Ты же домашний, никогда не видел других котов. Я думала, что ты думал, что ты – ну, ну, неправильный такой человек...»
   
 К моему несказанному удивлению, не успела я стряхнуть песок с ног, чтобы вытянуться на шезлонге, как увидела возникшие на экране строчки:
     «Ты меня смешишь! Вы, люди, очень наивны, или, наоборот, слишком заносчивы. Прости, конечно. Но мне не нужно видеть соседских котов, чтобы... идентифицироваться.
Поверь, я прекрасно ориентируюсь в нашем бренном мире.
     А насчет дома - не волнуйся, все вполне терпимо. Только мне пришлось изобрести хитрость, чтобы выходить на воздух: я царапаю когтями по балконному стеклу, и этот балбес, морщась, как от боли, тут же бросается меня выпустить. А то он думает, что главное – плюхнуть мне еду в миску, и все.
    Еще, пока не забыл... Знаешь, не называй меня «царь зверей», хоть со львами и тиграми я в прямом родстве. Люди единодушно и весьма примитивно понимают значение слова царь – властитель, хозяин, вождь и т.п. А мне неприятно все, от чего пахнет политикой. В слово «царствовать» я вкладываю совсем другие смыслы...
    Ой, Мэ-эм, извини. Вот совпадение! По-моему, пришел Гарик, это он возится с ключом.
    Прощаюсь до завтра.»

     Ощущение необычайной легкости охватило меня. Во-первых, у Тихона все в порядке, ура. А во-вторых, со мной творится что-то волшебное. И волшебник – мой кот.
     Мне всем хотелось улыбаться, желать удачи, в душе разлилась безбрежная, как мой океан, доброта. Как если бы я прочла свою фамилию в списке нобелевских лауреатов, или - была бы утверждена на главную роль в фильме Спилберга. То есть, я – не как все! Я избранная! Я владею каким-то огромным тайным счастьем. Или - огромной  счастливой тайной.
     Вот, вспомнила! Моя мама рассказывала мне, что когда я родилась, ну, крошечный розовый комочек, они с папой – а были они еще студентами, оба учились в Первом Медицинском, - оставляли меня с бабушками-дедушками, а сами таскались по Москве, бродили, ходили в кино. И вдруг им в голову ударяла мысль и они вдруг одновременно вскрикивали: ой! а ЧТО у нас дома есть! А ЧТО нас дома ждет! И – бросались радостно обниматься. Они вспоминали обо мне, и это была их счастливая тайна.
   
  Вот и я. Хожу в ресторан, плаваю в океане, лежу-читаю в своем шатре – и вдруг! А ЧТО у меня есть!
     Тсс!  Мо-я  тай-на-я  пе-ре-пис-ка  с  Ти-хо-ном...

     Я написала ему об этом в утреннем послании, о своем вдохновенном состоянии.
     А вечером прочла ответ.
     «Милая моя Мэ-эм. Рад за тебя. Но про себя того же сказать не могу. Не забывай, дорогая, я всего навсего – кот. Я не испытываю человеческих всплесков чувств, восторгов, счастья. Все эти сильные понятия надо немного – в приложении ко мне – притушить. Скажем, не счастье, а – потише - удовольствие , не восторг, а – комфорт. Вот-вот, чувство комфорта заменит и объяснит все остальные. Комфорт -  и мое сидение на твоих коленях, и мой сытый желудок, и даже удачная охота на полевую мышь. Тут, правда, можно и усилить: когда я кладу пойманную мышь на порог нашего дома и ты в восторге и ужасе восклицаешь «Ой, Тиша-а-а!», это уже покруче комфорта, это для меня - удовольствие.
     Впрочем, сильное чувство я все-таки могу испытать, например, впасть в ярость, но и это утилитарно. Если бы я не мог шипеть, скалить зубы и угрожать нападением, я бы подвергался нападению сам. Ведь «кругом враги» – собаки, мальчишки, разные там хулиганы.
     Впрочем, конечно, это не настоящие враги. Настоящий враг – бешено мчащийся автомобиль. Вот где наша смерть.
     Хотя... Умный кот на дорогу не выходит, это во-первых. А во-вторых, мы, коты, владеем... Не знаю, рассказывать ли тебе об этом... Мы знаем о своей смерти, знаем,  когда и как умрем. .. Более того, мы можем выбрать и способ своей смерти...
     Ты расстроена? Но надо думать об этом спокойно. Есть начало жизни и есть конец. Восход и закат, это элементарно.  Помнишь, в каком-то эссе ты наткнулась на удивившую тебя надгробную надпись на могиле великого Парацельса: «сменил жизнь на смерть». Да, это так просто.
     А наше отличие от людей - в сущей мелочи, в том лишь, что мы знаем, когда это с нами случится!
     Но и люди к этому приближаются. В какой-то японской провинции, да ты это сама знаешь, есть обычай относить высоко в горы старуху-мать, когда ей пришло время умирать. А недавно ты читала, что и в британских госпиталях уже подумали об этом. Там введено правило, чтобы сильно больной человек сам указывал способ, каким он хочет умереть, ну там – отключить его от аппаратов или сделать укол какой... Вот и все.
      Ну, ладно Мэ-эм. Утомил я тебя и расстроил. Если это для тебя грустно - забудем!
      Значит, к тебе обращаются «синьора»? Действительно, красиво. Даже слегка театрально, как и многое у испанцев. Меньше мне нравится английское «леди», слишком уж по-английски, чопорно. Французское «мадам» куда лучше, хотя в нем странно смешивается почтение с иронией: м-мадам-м... А уж скандинавское «фру» просто неприлично. Русские, по-моему, тоже ни на чем не остановились. «Женщина!» Это же подходит только как окрик в очереди. А - «госпожа»? «сударыня»? Нет. Эпоха, отнюдь, не та! Представь, входит человек в метро и обращается: «Сударыня, блин, подвинься!»
      Мне больше всего нравится теплое и уютное американское «мэм». Догадайся, почему.
      Прощаюсь до завтра.»

      Вечером у нас «давали» мюзикл «Мамма, миа». Хилые подмостки нашего театрика старались  казаться бродвейскими. Команда шустрых загорелых аниматоров,  днем развлекающая публику беготней в мешках, вечером превращалась в эстрадную труппу. «Мамму миа» играли на мексиканский лад – музыку и пение давали в записи, а прыжки и пляски – своими силами. И было очень даже весело.
     Правда, не мне.
     Тишкино признание. Как это переварить?
     «О, сколько нам открытий чудных...» Разве ж это «чудно» - знать о своей смерти. Я не раз задумывалась: как хорошо животным – живут и не думают, не знают о своем конце! Но Тихон... знает. У меня в горле застыл к нему вопрос, духу не хватает спрашивать... Ни за что! Это же убийство – спрашивать, когда ты умрешь?
     А, может, мой волшебный кот знает и про мою смерть?..
    
     Наискосок от моего столика (в курортных театрах, кто не знает, стоят не ряды кресел, а ряды столиков с креслами)  я заметила давешнего своего знакомого, жирного мителя.
На моем столике скромно стоял бокальчик мартини на белой салфетке - мой натюрморт соответствовал месту и времени. А у него на столе - некрасиво, но выразительно -громоздился целый дивизион опустошенных «Корон». Толстяк был в вечернем костюме, в смысле, к шортам он прибавил майку, в смысле - прикрыл пузо. На майке, само собой, надпись - «Техас». Кто бы сомневался. Но вечер мне окончательно испортил не он, а его сосед по столику. Остолоп номер два. Мой добрый толстяк что-то нашептал ему, показывая на меня глазами, и тот почему-то очень впечатлился. В смысле, уставился на меня, как баран, в смысле печальным бараньим глазом. Так, и сидел весь вечер, посылая мне флюиды грусти.
     В добавление к моим собственным.
     Я демонстративно встала и удалилась.
     А в Техасе водятся бараны?
     Глупый вопрос, конечно, водятся – вот они, сидят хлещут «Корону».
 
     Я пришла к себе в номер и ощутила на плечах груз нахлынувшей вдруг тяжелой меланхолии. Села на балконе. В небе стояла черная ночь и серебристые звезды. Не звезды, а – миры. Я надела наушники и включила любимую и нетленную «Шестую» Чайковского, си минор. Боже! Звуки сжимали и разжимали мое сердце - полное совпадение высот и низов. Глубокая печаль. Я думала о том же, о чем думал композитор. Первая часть, аллегро «non troppe», борьба жизни и смерти.
    Несчастный гений! Через девять дней после премьеры этой последней и самой великой своей музыки он скончался. А зачем жил? Зачем жил и мучился?
     А затем, чтобы... Если бы он не жил и не сочинил эту «Шестую», я бы – умерла. Если бы не было на свете этой музыки, я бы не хотела жить. Не захотела бы даже рождаться!

     А – вот, живу. Живу, хоть и в одиночестве, езжу на курорт, в одиночестве. Живет и человек из Техаса, живет и его друг-остолоп. Впрочем, зачем столько сарказма? Ну и что ж, что остолоп, что любитель пива, может, он...  ну-у... хороший хирург, а у него умер пациент на операционном столе, вот он и грустит. Или - рухнула его горячая любовь и он с горя поехал остывать в Мексику.
     Борьба жизни и смерти.
     Господи! И Тихон говорил о том же...
     Мне надо срочно услышать его, мне надо успокоиться.

     «Приветствую тебя, моя Мэ-эм. Скоро я скажу тебе это сам, без письма, ты же через день приезжаешь!
     Я не люблю это рахитичное слово «о-кей» (как будто курица клюет – о-кей, о-кей), но у нас действительно все о-кей. Правда, сегодня твой Гарик опять приводил с собой эту дылду. Прости, ябедничать недостойно, но ты бы сама все узнала. Он хоть и балбес, но симпатичный внешне, а эта Ума Турман из соседской деревни - просто позор. Ходячий памятник женской нелепости. Голос как труба, неряха, нечесаная, одежду снимет – и на пол, бретельки - спадают, но главное, чего я, как говорят неучи «терпеть ненавижу», так это следы помады на... зубах! Бр-р-р!. ..
   
  Ты меня хорошо знаешь, я – без ложной скромности – аккуратист. Мы с тобой похожи в этом. А как же иначе? У нас с тобой в доме – я позволю немного пафоса – жизненно необходимая чистота! Правда, я давно хотел спросить у тебя одну вещь, все стеснялся, а вот в письме –  могу:  почему ты... после еды не облизываешься? Ты же аккуратная!

     Ну, ладно. Прости, я – зануда.
     У тебя масса других достоинств.  И главный  – то, что ты не демонстрируешь свои достоинства. Мне кажется, в этом и заключается интеллигентность. Образование, манеры, привычки – всему учатся, но интеллигентными рождаются. Это – как нюх! Он дан в зачатьи, как люди говорят – от Бога, а я говорю – заложен в Программу. Но это, правда, другая тема. И непростая.
   
  Иногда бывает трудно выразить суть явления, правильно высказаться. Почитаемый тобой Набоков сказал: «Я знаю больше, чем могу выразить словами, но и то немногое, что я могу выразить, не было бы выражено, не знай я большего...». Так и у меня, твоего кота.
    Приезжай скорей, Мэ-эм, я очень соскучился.
    Хочу признаться тебе... я так рад, что выбрал тебя. Своей хозяйкой».
   
     Что-о? Выбрал меня? Ну, ты рассмешил меня, Тишуля!
     Тут я вспомнила, что надо собирать чемодан. Хожу по комнате, складываю вещи и ворчу: нет, как вам это нравится – он меня выбрал! Да я тебя, пушистого сиреневого комочка, неделю выпрашивала у подруги!
    Хотела захлопнуть крышку монитора – писать уже некогда – и... увидела бегущую строчку:
    «Оставим пока вопрос - кто кого выбрал - без комментариев, это тоже непростая тема. До встречи!»

     Вот встречи-то я и боялась! В самолете летела с бьющимся сердцем, в такси
ехала  - с бьющимся сердцем. В смысле, пыталась собраться с духом, в смысле, угадать, что ждет меня. Нас. Что станет с моей счастливой тайной?
     У подъезда расплатилась, достала ключи из сумки, медленно, с сердцем, полным адреналина, вошла в холл.
   
  Тишина.
     Поставила чемоданы, прошла в кухню. Все в полном порядке. В плошке Тихона -  остатки еды, в миске – вода. Заглянула в комнату – Тишка спрыгнул с дивана, подошел ко мне, стал выписывать восьмерки вокруг ног. Хвост трубой, крутится, прижимается головой к моим лодыжкам. Я опустилась на колени.
     - Ну что, мой желтоглазый кот, дождался меня?
     Выгнул спину под моей рукой, мурлычет. Тычется мокрым носом мне в ноги.
     ...Выходит, мой океан услышал мои молитвы. Все нормально.
     - В следующий раз попробуем с тобой Skype, а, Тиша?
     - Мэ-эм...
     Наверное, это такой мне знак, в смысле – звук, ну, в смысле, он согласен.