Баба Маня и джинн

перевод Валерия Липневича               

 

Почерневшие от времени дощатые двери со скрипом уступили напору утреннего солнца.  На высоком резном крылечке появилась баба Маня, тоже сияющая, готовая радоваться новому дню.  Но не успела она поклониться свет ясну солнышку, как горестно всплеснула руками, схватила старый веник и устремилась к любимой козе Клавке. Та невозмутимо обгрызала самый крупный кочан капусты, что гордо красовался на грядке. Вчера, когда баба Маня срезала остальные кочаны, оставила его специально – пусть порадует глаз, удивит соседей и прохожих.  Все кочаны были тоже не маленькие, но этот просто богатырь – с полпуда, не меньше. И отчего такое неравенство происходит на одной отдельно взятой грядке? Никак не понять. Вроде и земля одна и та же, и рассада, и удобрение, а вот - на тебе, какое чудо. Только бесстыжая Клавка обращалась с ним без всякого уважения – капуста, мол, она и есть капуста.  Выгрызла борозды в ладонь глубиной, всю красоту испоганила. И баба Маня в сердцах прикладывала свою любимицу, не жалея веника.  Коза только презрительно поглядывала на хозяйку и спокойно двигалась вокруг кочана, успевая грызнуть его изо всех сил. С веником она была знакома давно, а била бабка все же любя.  Но уж слишком старательно и долго. Коза в конце концов обиделась и повернула к сарайчику, где уже сгустилась спасительная тень. Осень-то осень, а солнце жарит по-летнему. Баба Маня приложила ее еще раз напоследок, уже чувствительней и притворила щелястую дверцу. Как она выбралась? Вроде и крючок вчера накинула. Хитрющая эта Клавка, видно, рогом как-то достала. Скотина бессловесная, а умом и человека иного превзойдет. Ох, чудны дела твои господи! Бабка перекрестилась. И за что мне эти напасти?! То кот пропал, три дня уже нет, то вот Клавка моя учудила.  Согрешила, видно, ненароком, срамное сказала или услышала… Что ж теперь делать, на ВДНХ уж не попаду, обгрызла, обслюнявила, будет теперь доедать, тварь неблагодарная…
Какой-то шум за спиной отвлек ее от горестных мыслей. Она обернулась. Господи боже мой! Час от часу не легче! 
- Ты кто? – выкрикнула баба Маня грозно, хотя от страха чуть держалась на ослабевших ногах.
Перед ней стоял бородатый лысый мужик в лохмотьях. Борода страшная, черная, почти до земли, а лицо бледное, как ростки картошки в погребе.  И глаза как угли чёрные, ввалившиеся. Не нашенский какой-то. Швали этой развелось нынче, со всего света бегут к нам, вот и до меня добрались.
 - Я, простите великодушно, ваш сосед. Это по моей вине ваше животное попало в огород и повредило такой удивительный кочан.
- Это Клавка животное? – возмутилась баба Маня и страх тут же улетучился.  – А какой ты мне сосед?! Первый раз вижу. Сказывай, кто такой? Или сейчас людей кликну! Милицию вызову!
- О, простите великодушно, Маня-ханум! Как я мог так сказать о вашей Клавке?! Она некий дух, перст судьбы. Точнее, копыто.  Она ударила им в землю и распечатала тот злосчастный сосуд, в котором я томился три тысячи лет. И я в порыве благодарности тоже выпустил Клавку на свободу, чем по неразумию лишь приумножил ее страдания и доставил огорчения вам, о моя госпожа! За три тысячи лет я забыл, что свобода вещь не только желанная, но и опасная.
- Слушай, мужик, не знаю, кто ты, как здесь объявился и чего тебе надо! Скажу просто: вали отсюда! Самогонки у меня нет, пенсию еще не принесли. Иди подобру-поздорову на все четыре стороны и ни с кем из деревенских не заговаривай. Если не в милицию, то в дурдом попадешь точно!
- О простите, Маня-ханум!
- Я тебе сейчас веником такой ханум сделаю, еще три тысячи лет помнить будешь!
- Я забыл представиться: к ваши услугам джинн Усум-Бусум из племени гордых и непокорных джиннов.
- Заколебал старуху! Только мне гордых и непокорных не хватало! Мало того, что Клавка такой кочан испоганила, а тут еще ты со своими джиннами шутки шутишь!
Вдруг этот Усум-Бусум грохнулся на колени перед бабой Моней и взмолился:
- Не гони меня, великодушная, дай немного пожить в этом сарайчике с моей спасительницей, дай осмотреться, дай понять, где я оказался, что за время нынче, что за люди!
Засмущалась баба Маня – за всю жизнь никто перед ней на коленях не стоял.  Да, нет, муженек, бывало, вымаливал у нее на бутылку в таком же вот положении.  Но это не всерьез, не считается. На коленях вид у этого Усум-Бусума был не ахти какой, видно, что человек долго не знал нормальной жизни. Дрогнуло сердце бабы Мони, джинн не джинн, а вроде как гость. Приветить бы надо.
- Ладно, Бусум, хватит колени мозолить, пойдем в хату, чаем напою.  А ты мне еще чего наврешь, складно у тебя получается, да и разговор обходительный. Редко сейчас интеллигентного человека встретишь, тем более у нас, на природе.
 Человек-то действительно интеллигентный оказался: туфли свои загнутые без каблуков на крылечке оставил и так босыми ногами и прошлепал на кухню. А ноги чистые, несмотря что три тысячи лет не мыл.  Усадила его за кухонный стол на лавку под образами, воткнула кипятильник в большую алюминиевую кружку с водой и отвернулась, чтобы достать банку клубничного варенья из холодильника.  Тут что-то прошелестело за спиной и звякнуло. Она оглянулась да так и села на старую табуретку.  Стол был уставлен яствами диковинными: финики, инжир, халва, мед, изюм, рахат-лукум, лепешки. И еще много чего, ранее не виданное даже по телевизору. Но больше всего ее удивил чай в синих маленьких пиалушках, уже заваренный и ароматный.  А ведь вода в кружке еще и не думала закипать!
-  Кто ты? – спросила баба Маня севшим голосом, почти шепотом.
- Дорогая моя, я же представился: джинн Усум-Бусум.  А это мое скромное угощение по случаю нашего знакомства.
Баба Маня нашла в себе силы встать, открыть холодильник и гордо водрузить с краю стола початую банку своего фирменного варенья.
Какое-то время баба Маня молча глядела на стол, на джинна, но тут закипела вода в кружке и началось у них долгое и приятное чаепитие. Только пила она, конечно, из своей большой красной чашки – что этими наперстками баловаться.  Напробовалась всего. И наслушалась тоже. А джинн всё налегал на варенье – ягодки к нему сами на язык прыгали. Никогда, говорил, таких райских сладостей во рту у него не было. Ясно, что не рахат-лукум какой-нибудь, что там – крахмал да сахар.
После сказочного чаепития с джинном, - скажи кому – не поверят, - затянувшегося почти до обеда, баба Маня предложила Бусуму отдохнуть у нее в горнице, на пуховой перине. Сама тоже собиралась прилечь. Но джинн отказался.  Дела, мол, у него, надо выбраться к людям, посмотреть, как и что. Расспросил бабу Моню, как добраться до ближайшего рынка или базара, сунул ноги в свои шлепанцы и был таков. Как ветром сдуло. Но остатки угощения на столе подтверждали, что всё это не сон, а самая что ни на есть правда жизни. Хотя и похожая на сказку. Правда, нынче и сказки больше похожи на жизнь – никакой радости человеку.
Проснулась баба Маня уже под вечер, отрезала Клавке часть кочана, угостила эту хулиганку изюмом и решила отварить на ужин картошки в мундире. Три тысячи лет человек горячего не ел, нехорошо это, неправильно, так можно и здоровье подорвать, будь ты хоть трижды джинн и четырежды Бусум. Хотя если человек три тысячи лет ничего не ел и еще живой, то тут тоже задумаешься. Но если в бутылке без всякого движения и физических нагрузок, то, наверное, и можно стать долгожителем, а вот на свободе и свежем воздухе все же надо питаться. Такое было по здравому размышлению окончательное заключение бабы Мони.
Однако картошка уже поспела, а Бусума всё не было. Да тут и темнеть начало.  Видно, закружился в городе, захороводился с молодыми бабами да и позабыл про нас с Клавкой. Эх, мужики, все вы одним миром мазаны! Растревожат, обнадежат, а потом с глаз долой, из сердца вон. Закручинилась баба Маня да так и спать легла, не отведав даже горячей картошечки с соленым огурчиком.
Следующий день тоже прошел в ожидании. От вчерашней сказки еще кое-чего оставалось. Аккуратно собрала остатки и спрятала в шкафчик. Выпустила Клавку – пусть сама разбирается с кочаном.  Послонявшись по двору, да так и не найдя чем заняться, снова прилегла и проспала до вечера. Такого распорядка у нее никогда не было.  Взбаламутил окаянный Бусум ее душу, так хорошо и спокойно   без него жила, вовремя ложилась, вовремя вставала, а тут опять волнуйся, переживай – будто снова со своим родным алкоголиком. И где это джинсовое отродье шляется? Телевизор посмотреть, что ли? Может, там про него что скажут? Пощелкала по всем программам – нигде ничего, только всё взрывают, убивают, обманывают, сажают. И бьются, без меры бьются на этих машинах. Куда летят, куда торопятся? Ну есть деньги, так сиди дома и жизни радуйся, а не лети сломя голову черт знает куда! Так нет, еще больше хотят заработать денег этих несчастных.  Ни в чем меры не знают, а ненасытность до добра не доводит.
Последнее время баба Маня включала телик редко – чего ж зря расстраиваться и голову мусором разным забивать. А сериалы эти уже надоели.  Раньше хоть песни по радио можно было слушать, а сейчас черт знает что. Поэтому баба Маня последнее время предпочитала читать перед сном старые проверенные книги.  Благо библиотека рядом. Инфаркт или инсульт ей пока не нужен.
День кое-ка прошел, за ним протащился второй, третий.  Баба Маня немного успокоилась, чего ж зря переживать. На то оно и чудо, чтобы не повторяться. Клавка тоже была спокойна и довольна – кочан потрошила как хотела, даже бодаться с ним начала.  На четвертый день пошла баба Маня выпускать свою хулиганку из сарая и обомлела. Лежит в уголке на соломе ее Бусум, скорчился от холода, не понять – то ли живой, то ли уже окачурился. Будет знать, как по ночам шляться. Всё интеллигентность свою показывает, нет чтобы постучать в окошко, спал бы теперь на бабкиной перине.
- Бусумчик, ты живой? – спросила баба Маня осторожно.
Бусум тут же вскинулся. А вид у него ещё страшнее, чем в первый раз. Как будто на нем три дня и три ночи воду возили и палками подгоняли – всё лицо в синяках.  Вот невезучий какой этот гордый и непокорный джинн. Меньше бы гордости да больше покорности. Никто бы тебя в бутылку и не загонял. И жил бы как человек. Муженек мой тоже был гордый и непокорный. Чуть что – и в бутылку, и загонять не надо, сам спрятался.  Так жизнь мимо и прошла.  А как всё хорошо начиналось…  Эх, мужики, мужики, зла на вас не хватает.
- Вставай, пойдем в хату. Я вот сейчас Клавку подою, парным молочком тебя напою, сразу полегчает. Козье молоко – от всех болезней, и тело лечит, и душу врачует.
Пока баба Маня доила Клавку, Бусум отогревался на крылечке. От молока пробовал отказаться, но не смог – спорить с хозяйкой уже не было сил.  Выпил кружку и, вроде, как повеселел, да тут же и в слезы ударился.  Сидит баба Маня с ним на крыльце, утешает, гладит его лысину, а он, всхлипывая, ну чисто дитя малое, рассказывает о том, что увидел и узнал, что пережил за эти три дня, которые показались ему длиннее, чем все три тысячи лет в бутылке. 
- Начал я с базара, знаю, что в любое время это центр человеческой жизни. Там все новости, там вся культура, все мнения, вся правда и вся ложь. Но что я увидел, моя госпожа? Только черноту человеческой души. Люди потеряли совесть и забыли, что такое честность, добро, любовь. Все обманывают всех, и никто этому не удивляется, все уже свыклись с таким положением.  Пропало уважение к старшим, дети то и дело дергают за бороду, а взрослые только смеются.  Чуть что – начинают стрелять друг в друга, по улицам носятся сумасшедшие телеги в блестящей кольчуге и тоже уничтожают людей. В глазах еще живущих пустота, свет души пропал, как будто там его никогда и не было.  Вокруг, стыдно признаться, бродят голые и полуголые женщины, но никто не замечает женской красоты.  Никому она уже не нужна, мужчины и юноши одурманены напитками и травой. А поэты – непостижимо! – воспевают мерзость - любовь мужчин к мужчинам, женщин к женщинам. Видел мужчин в обнимку, женщин страстно целующих друг друга. Никто не обращает на них внимания, как будто так и надо. И главное – музыка, оглушительная музыка Сатаны. Да, он победил и празднует победу, все усилия гордых и непокорных джиннов оказались тщетны.  И что они могли сделать, если всех рассадили по кувшинам и запечатали на три тысячи лет. Видно, надо было поступиться гордостью и остаться с людьми, помогая им в борьбе с кознями дьявола.  Шагу нельзя ступить, чтобы тебя не остановили стражи. Требуют какую-то регистрацию.  Хорошо, что один добрый человек заплатил за меня. Правда, попросил меня помочь в торговле, мне было неудобно отказать, три дня разгружал машины с товарами, с утра до вечера. Они шли бесконечным потоком. Только вчера смог вырваться. Пришлось принести ему незначительный вред. Маня-Ханум, помоги, помоги вернуться в мою темницу! Найди мне подходящий сосуд взамен того, что Клава разбила. Я уже стар и не могу творить добро, не учиняя одновременно и зла. Потеряны все навыки. Помоги! В наше время такого не было. Да, конечно, всегда одни работали больше, другие меньше, а то и вовсе не работали и только радовались жизни. Хотя не понимаю я этой радости без того, чтобы видеть дела своих рук.  Всегда было, что одни служат, другие командуют. Одни слабые, другие сильные. Никогда не было и не будет абсолютного равенства и полной справедливости. Но ведь есть же мера всему, надо помнить о равновесии начал. А у вас нынче что-то несусветное творится. Как на рынке говорят – беспредел! В наше время джинн был нужен только для свершения каких-то великих дел, но уж никак не для разгрузки-погрузки. Мои предки выполняли только волю честных и бедных людей.  А сейчас, чтобы выжить, надо служить ненасытным торгашам. Лишь тебе, дорогая ханум, готов служить как последний раб.
 - Не надо мне твоего рабства, милок, я тоже отслужила своё и знаю, что это такое. Всю жизнь работала в колхозе, от темна до темна спину гнула, всё ждала коммунизма обещанного кукурузником нашим. Потом болтун меченый перестройку затеял, мол, не то ждете и не так, тоже натерпелась. А уж про алкоголика своего суженого и не говорю. Как выдержала, не знаю.  Регистрацию не обещаю, не по средствам мне, а вот, чтобы участковый закрыл глаза на тебя, думаю, смогу. Попробую с ним договориться. Всё-таки наш, деревенский, хулиган был первейший.  Да и племянник двоюродный.  Придется бутылкой его ублажить, угостить на славу. Ты уж поможешь мне с этим делом.  Самогонку не пьет, магазинную ему подавай, с черными аистами. Или того пуще – шотландскую виску! Говорят, очень она на наш самогон похожа. Но вот скажи, Бусум, хоть что-то руками можешь делать, допустим, забор чинить или огород копать?
 - Нет, дорогая, руками ничего не могу, - понурился джинн.
- Да, что ж это я, с такой комплекцией, да и в возрасте уже, чуть бороду свою таскаешь, чего уж от тебя требовать, будешь Клавку пасти, следить, чтобы в чужие огороды не забиралась.
- Ну не такой я уже и старый, мне и десяти тысяч еще нет, для джинна совсем немного.  Не беспокойся за свой забор и огород – всё будет в порядке. Мы, джинны, действуем словом и духом. Хотя в последнее время получается немного хуже, не так как раньше. Много огрехов, а я привык к совершенству во всем. 
- Ой, Бусум, никакого такого совершенства мне не надо, просто, чтобы грядки были вскопаны, забор починен, сорная трав выбрана, дрова наколоты.
- Всё исполню, моя повелительница, только слово скажи!
Сходила баба Маня к двоюродному племяннику своему, пригласила в гости, угостила как следует, показала ему старичка своего бородатого. Чтобы разжалобить участкового Бусум и с постели не вставал.
Глянул на него племянничек, поморщился.
- Не понимаю, баба Маня, зачем тебе этот дряхлый таджик? Старик Хоттабыч какой-то, да еще и с бородищей. Опять хомут на свою шею! Алкаша мало было? Сколько ты меня вызывала, забыла? А глядь, ненароком пристукнет по пьяни?  Или по дури ихней. Кто будет отвечать? Участковый!   Тут выяснится, что и регистрации нет. Ага, значит получил на лапу. И тю-тю – из органов, возвращайся на гражданку, паши как все.  Это если статью не пришьют. Как видишь, дело не простое…
Поняла баба Маня, что разовым угощением не отделаться. Но ради Бусума была согласна на всё. Растопил он ее одинокое сердце, так и не узнавшее за долгую жизнь ни любви, ни нежности – Клавка не в счет.
И началась у бабы Мони жизнь, о которой она до сих пор вспоминает. И кто знает, может и прожила бы она со своим Бусумом положенный ей век, если бы не зависть людская. Очень скоро разнюхали ее односельчане, а главное подружки, тоже такие же горемычные вдовы, что у бабы Мони мужик появился. Какой никакой, а с бородой и зело хозяйственный. За что ни возьмется, всё в руках горит.  Хоть и упрашивала его баба Маня работу делать всю как можно медленнее, да никак не получалось у него. Нет, чтобы забор городить по метра три в день, а он сразу – шарах! Только потом походит для вида, постучит молотком, чтобы шум был, чтобы люди знали, что он работает, а не просто словом да умом действует. Так же он и листья сгребал – сами летели в компостную кучу. Но тоже надо было выбирать время, чтобы никто ничего не заметил. Бусум цветы очень любил. Но дело уже к зиме шло, так он теплицы соорудил. Заходишь туда – ну прямо в раю. Каких только цветов там не было! Соседки приходили, ахали, говорили, что вот нам бы твоего работничка на недельку-другую. Баба Маня и рада бы отпустить своего Бусума, да ничего бы из этого не вышло.
- Госпожа моя, я твой раб! Только твой! Ничего для других у меня не получится, как бы я ни старался!
Но подружкам этого не объяснишь. Скажут, с нечистой силой знаешься. Чего доброго и дом спалят. А тут и сосед Петя, законченный алкоголик, начал к Бусуму пристраиваться. Ни на шаг не отходит, все следит, когда трезвый, как это у дряхлого таджика всё получается лучше, чем у него. Всё пытается секрет выведать. Да и не перестает удивляться, что тот не употребляет.
- Ты что, Бусум, закодировался? Я тоже, когда закодированный был, пить боялся, многие и на самом деле помирали от стопки. А потом, думаю, на фига мне такая жизнь?  Живи и бойся! Рано или поздно все равно помирать! Днем раньше, днем позже, какая разница. И чего я уже такого увижу, ради чего стоило бы терпеть и мучиться? Всё уже знаю, всё обрыдло до невозможности.  А что может быть лучше, чем посидеть с хорошим человеком – таким вот, как ты, - и поговорить за жизнь, оприходовать бутылочку. Тебе что, карга твоя, баба Маня, совсем никакой наличности не дает? Да за такие труды ты бы озолотел, пил бы коньяки армянские да виски шотландские!  А она только молоком козьим тебя поит. Конечно, это штука полезная, вишь какую ряшку наел, я-то помню, каким ты был – краше в гроб кладут. Но что это за жизнь – только козье молоко?! Муженек Манин воспротивился, пил только водочку, сколько мы с ним ее уничтожили, да сил не рассчитал, отпился. Но я держусь и уничтожаю ее как могу – и за того парня. А ты что ж так и останешься в стороне от этого глобального мирового процесса? Так ты и не пробовал ни разу?!
Бусум смущенно признался, что не пробовал и не знает такого напитка. Удивлению соседа Пети не было предела. На следующий день под вечер, когда джинн поливал огород, подозвал он Бусума к забору и протянул чекушку.
-Быстро глотни и скажи правду, нравится или нет? Быстро, чтобы баба Маня не засекла. Пей, иначе дружбе нашей конец!
Жидкость в бутылке была прозрачна, как вода, а жажда уже некоторое время одолевала Бусума, и он, не задумываясь, глотнул из горлышка эту приятно-горьковатую и обжигающую жидкость.  И сразу к нему вернулось то давнее ощущение полета, которое так радовало его в молодости. Он даже испугался, что на глазах изумленного соседа Пети снова взовьется над крышами этого бедного селенья, чтобы увидеть богатые и шумные города. Он даже ухватился за доску забора, но не взлетел, а почему-то сполз по ней на землю.
Сосед испугался и осторожно пробрался среди зарослей малины к своему крылечку. Там через какое-то время подал голос:
- Бусум! Где ты, дорогой! Выходи на посиделки!
Бусум слышал его голос, но отозваться не мог, перед глазами всё кружилось и падало.
- Баба Маня! Куда дела Бусума? Совсем заездила мужика! Куда его подевала?
Баба Маня услышала голос соседа, выглянула на крылечко. Глянула в огород – и вправду Бусума не видно.  Забеспокоилась, спустилась, прошлась вдоль грядок и заметила его лежащим возле забора. Подбежала к нему, наклонилась и тут ударил ей в нос хорошо знакомый запах. Ей тоже чуть не стало дурно. Сразу поняла, чья это работа, быстро подхватила своего бесценного работника под мышки и потащила по борозде. Сколько раз таскала она так своего непутевого муженька - то из грязной канавы, то, замерзающего, из сугроба. Господи, неужели всё сначала!
- В дом не надо… - разобрала баба Маня еле слышный голос Бусума. – Сосуд, сосуд, что ты мне обещала… Сосуд…
Похолодела баба Маня, понимая, что уже всё, наступает прощание, да и сосуд этот, неладен он будь, отыскался недавно на чердаке – глиняная бутылка из под французского вина в форме кувшинчика с ручкой и узким горлышком. Как она оказалась у нее на чердаке – до сих не могла понять. Но судя по году, видно, бутылка эта осталась от прадеда, как раз в то время жгли и грабили помещичьи усадьбы. Вот и пригодилась через сотню лет. Как раз вчера вымыла ее и повесила на забор  сушиться. Всё один к одному.
- Сосуд… - умоляюще прохрипел Бусум.
Баба Маня метнулась к забору, сдернула кувшинчик, протянула джинну. Тот взял его слабыми руками, прижал к себе и что-то шепнул из последних сил. Полыхнуло холодным огнем, раздался хлопок, как в ладоши, и кувшинчик упал на траву, несколько раз перевернулся с боку на бок и затих. Бусум исчез, только примятая трава говорила, что он еще недавно лежал на ней.  Да немного в стороне, в борозде, валялась его туфля без задника - с правой ноги. Вот и всё, что осталось от человека. Или от джинна в облике человека.  Баба Маня подняла туфлю, вытерла ее о подол, потом наклонилась за кувшинчиком, который стал даже вроде легче, и, склонив голову, пошла в дом.
Сосед Петя заметил ее на крыльце и громко спросил:
-Ну, как там Бусум?
Баба Маня остановилась, посмотрела на соседа, благодаря которому потеряла и муженька, ничего не сказала, вошла в хату и громко заперла за собой дверь. Петя был несколько озадачен. Но идти на разведку побоялся – мало ли чего. Потащат в свидетели, а там,  глядишь,  и дальше. Нет, ничего не видел, ничего не слышал.
Инструкцию своего дорогого Усум-Бусума баба Маня запомнила хорошо. Теперь надо было заткнуть горлышко пробкой, а углубление над пробкой залить горячим воском. Всё это она тут же и проделала, роняя скупые и соленые слезы. Потом поставила бутылку на телевизор в углу под иконами. Теперь-то она  включать его вообще не будет. Чтоб не беспокоили моего дорогого и незабвенного джинна разными глупостями.  Хотя последнее время Бусум полюбил канал путешествий, побывал во многих городах мира, некоторые места узнавал, а некоторые так изменились, что узнать уже и не мог.
Постепенно слухи о загадочном исчезновении Маниного таджика распространились по деревне. Многие удивлялись, как это он столько выдержал в беспросветном рабстве. Никуда не отлучался со двора, ни разу даже в магазине не был, всё во дворе да в огороде, что-то чинит, постукивает, возится в грядках да теплицах. И тут – на тебе! – пропал. Вместе с бородой своей несоразмерной. Расспрашивали бабу Маню, куда это он подевался, но та вошла в глухую несознанку и говорила, что ничего не знает ни о каком таджике. Заглядывал и племянничек.  Говорил, что еще хорошо, что всё обошлось – ничего не украл, не прибил, а просто смылся.  Но на угощение баба Маня не расщедрилась – теперь она опять одна с Клавкой и рассчитывать должна только на себя.  Но тут народ переключился на ее соседа Петю и сразу забыл о таджике.   С ним случилось настоящее чудо: Петя бросил пить, резко и в одночасье, без всяких кодировок, и  зачастил  в церковь. Не забывал и бабу Маню, всё вспоминал, какой хороший человек был этот Бусум. Его простые слова трогали бабу Маню до слез. Чтобы не расстраиваться каждый раз и не выдавать себя, запретила соседу даже вспоминать о своем таджике-работнике. Это был ее собственный Бусум, который находился теперь на заслуженном отдыхе в кувшинчике на телевизоре под иконами.
Иногда она брала кувшинчик и, баюкая его, как ребенка, ходила с ним по горнице, что-то рассказывала ему. Если бы сосед Петя увидел ее за этим занятием, то скоро бы вся деревня говорила, что у бабы Мани крыша поехала. Не видел он и как баба Маня часто достает из шкафа туфлю из красного сафьяна, целует ее и гладит. 
Зато коза Клавка стала как шелковая, пропали куда-то и все ее капризы и хулиганства.  Постоянно заглядывает хозяйке в глаза и, позванивая красивым колокольчиком, который подарил ей Бусум, всё кивает и кивает своей тоже бородатой головой.
-Да нет, Клавка, не утешай, еще три тысячи лет нам с тобой никак не прожить.
А Клавка, позванивая, всё кивает и настаивает, всё кивает и кивает…