Сломленная

«Где твои крылья, которые нравились мне?»
Наутилус Пампилиус

1. Где твои крылья?

Сначала я просто шёл. Я шёл и не переставал думать о ней. Мысли словно полчище обезумевших крыс царапали стенки моей черепушки. Они верещали, копошились, бегали и рвались наружу потому как внутри они так и не смогли найти себе применение. И я готов был выпустить их на свободу, раскроив себе голову первым попавшимся булыжником, но в этом случае я не смог бы помочь ни ей, ни себе. Поэтому пройдя ещё сотню метров я сорвался на бег. Спустя какое-то время из моих лёгких стал вырываться мерзкий и почти старческий хрип. Бок предательски закололо. Но я не смел останавливаться. Я бежал до тех пор, пока не увидел окошко, в котором мелко брезжил свет. Остановившись на пару мгновений, я дал чуток успокоится, своему организму, который уже давненько ничего подобного не испытывал. А затем вновь побежал. Рванув на себя двери подъезда я вбежал внутрь. Следующей преградой на моём пути оказалась лестница. Она же стала новым испытанием для моего обезвоженного долгим бегом организма. Взобравшись, как альпинист на Эверест (строка из песни), я покорил 8 этаж и трясущимися руками достал длинный металлический ключ. Открыв хлипкую дверь, я буквально влетел в комнату, но как оказалось, всё изначально было неисправимо.
Она, сидя на полу холодной пустой комнаты, мерно покачивалась в одном из тёмных уголков. Свет одинокой лампы, что валялась на подоконнике, совсем не попадал на неё. Глаза её были полны безумия. Так ярко они не вспыхивали ни разу. Они горели, горели неведомым мне желанием, странной жаждой и первобытным сумасшествием. Она мелко дрожала. Из одежды на ней был лишь старый грязно-белый сарафан. Взъерошенные не ровно подстриженные чёрные как смоль волосы торчали в разные стороны как у дворового мальчишки. По всему полу были разброшены посеревшие перья. А посередь комнаты лежала открытая клетка. Но самое страшное было даже не это, а то, что на её бледном без следа румянца лице играла улыбка. Не та, которой она улыбалась мне раньше, не та, что делала её похожей на невинное дитя. Эта улыбка напоминала оскал хищника, напоминала насмешку сумасшедшего.
От всего этого внутри у меня что-то надломилось. Я рухнул на колени приложив горящий лоб к холодному полу. Затем меня пробила мелкая дрожь, а по щекам потекли жгучие слёзы. Я не знал что делать мне дальше: плакать или подобно ей впасть в безумие и рассмеяться. Но чтобы я не делал, всё равно не смог бы ничего исправить.
Ничего нельзя было изменить с самого начала. Это напомнило мне один из её любимых фильмов с плохим концом, что она так любила пересматривать.

2. Яшка.

В этом году лето было холодным, будто бы кто-то там, наверху забыл включить тепло. Я кутался в плащ и морщился от мерзкого накрапывающего дождя. Я не думал что этот пасмурный день, не суливший ничего хорошего, привнесёт в мою жизнь маленький кусочек личного солнца. Она сидела на не высоком заборе, кутаясь в длинную поношенную кофту. Смоляные волосы забавно торчали, будто бы она только-только встала с кровати. По-детски невинные глаза цвета мокрого асфальта смотрели в никуда. Сумка на длинном ремне стояла рядом. Заглядевшись на столь невинное дитя, я неуклюже растянулся на мокром асфальте, чем вызвал приступ безостановочного смеха.
-Дядя, вам бы под ноги лучше смотреть, а не на девушек заглядываться – хихикнула она, перестав заливаться смехом.
-Разве я так стар? – нахмурился я, собирая свои косточки и отдирая себя от мокрого асфальта.
-А сколько вам – глядя прямо мне в глаза и ничуть не стесняясь, спросила девчонка.
-31 – как-то хмуро ответил я, прикинув, что ей я мог бы годится в отцы.
-Ну а мне 17 – ответила она и спрыгнула с забора.
-Рад за тебя. А ты чего тут сидишь? Ждешь, кого или школу прогуливаешь? – пытаясь безуспешно вызвать у неё хоть толику уважения, спросил я.
-Не жду и не прогуливаю – насупилась она, забавно надув бледно-розовые губки и раздув как хомяк щёки.
-Ну, раз так, давай угощу тебя чем-нибудь – предложил я, улыбаясь словно последний маньяк.  Видимо она меня тоже приняла за него, так как не только глядела теперь недоверчивым взглядом, но и ещё отошла от меня.
-Я с незнакомцами ничем не угощаюсь – буркнула девчонка.
-Ну как хочешь – пожал плечами я и на последок окинув её мимолётным взглядом, развернулся и пошёл куда собственно и собирался идти.
Но не прошёл я и пары метров как в спину мне кинули чем-то твёрдым. Обернувшись, я сначала посмотрел на снаряд, коим оказалось садовое яблоко, ну а затем посмотрел на девчонку, которая собственно и метнула в меня так называемым снарядом.
-Чем угощать то собрался, дядя? – как бы невзначай спросила она.
-Чаем и пирожками – тут же ответил я.
-Жена напекла? – прищурилась та, словно была грозным следователем, который вот-вот разгадает сложнейшую загадку.
-Нет, сам пёк, сестрица научила.
-Стало быть, с сестрой живёшь? – снова задала вопрос она и, сначала догнав, а затем и обогнав меня, пошла вперёд, словно знала куда идёт.
-Заходит иногда – догнав её, я сунул руки в карманы и стал глядеть в пасмурное небо, что затянули облака.
-Ну, тогда веди меня в свою холостяцкую нору – усмехнулась она.
-Как зовут то тебя? – спросил я, вновь посмотрев на неё.
-Марьяна – представилась немного смутившись.
-Стало быть, Яшка?
-Меня обычно Манькой называют – призналась она.
-Ну, если тебе так больше нравится – начал, но не договорил.
-Нет – уверенным почти взрослым тоном ответила девчонка.
-Ну, тогда буду называть тебя Яшкой, хорошо? – я улыбнулся.
-Хорошо – она улыбнулась мне в ответ.

3. Кошка.
-Ты думаешь это смешно? – я снова кричал.
-Я думаю это глупо – в ответ она лишь по-детски фыркнула.
-Я тоже думаю, что это был крайне глупый поступок! – я вновь читал ей нотации.
-Когда ты предложил переехать к тебе, тебя вроде бы всё устраивало, а глупым я считаю твои девчачьи истерики и дедовские лекции на тему «что такое хорошо, а что такое плохо»!
-Да я предложил, да меня всё устраивало, но зачем ты опять с ними связалась? Думаешь, это сделает тебя лучше? Думаешь, это выделит тебя среди других?
-С кем я связалась и что я думаю, тебя не касается! А если что-то не устраивает, то я могу сейчас же уйти! Только скажи – сейчас она напоминала кошку, у которой хвост трубой, шерсть дыбом, а в глазах дикая ярость.
-Хорошо. Делай что хочешь, только прошу тебя, будь аккуратнее, я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось – уже спокойнее произнёс я и, подойдя к ней, прижал её к себе. Она молчала, словно застывшая по мановению волшебной палочки. Она не двигалась, лишь её сердце отстукивало  положенный ему ритм.
-Прости что накричал, я просто боюсь тебя потерять – прошептал я, спустя несколько ударов пульса.
-Ну, уйду я, найдёшь себе другую – с обидой шепнула она мне.
-Глупая ты Яшка, ни какая другая мне не нужна – шепнул ей и прижал её к себе ещё сильней.
-Это ты глупый – тише прежнего шепнула она и, высвободившись из объятий, пошла на старый-старый диван. Свернувшись по-кошачьи в клубок, она мелко задрожала. Накрыв её пледом я сел рядом. Я гладил её по спутанным смольным волосам и напевал нашу любимую песню. Пока она, уткнувшись мне в руку, не уснула.

4. Пара крыльев.

-Зачем ты купил их? – снова по-кошачьи фыркала она.
-Тебе не нравятся? – удивился я. О прутья новенькой клетки бились две пары крыльев.
-Нет не нравятся. Верни их назад, а лучше выпусти – ещё больше насупилась она.
-Я за них деньги заплатил, с чего я должен их выпускать? А если они тебе так не нравятся я оставлю их себе. В конце концов, я взрослый мужик и имею право делать то, что посчитаю нужным – пытаясь придать своему голосу уверенности, я рассеял её окончательно.
-Взрослые мужики не покупают птиц для своих малолетних сожительниц – сумничала она и, прибавив шагу, пошла вперёд, на что я лишь вздохнул и потащился следом.

5. Сломали.

По её хрупкому телу пробежала дрожь, словно под кожей пробежал целый рой насекомых. С лица как бывало прежде, при сильном волнении исчез весь румянец, глаза потускнели, а на щеках ещё не высохли дорожки от слёз.
-Они снова тебя заставляли? – гладя её по волосам, спросил.
-Я сама попросила, а потом испугалась. Я струсила, а они смеялись надо мной – призналась она – я трусиха.
-И ничего ты не трусиха, и испугалась ты правильно. К чему гробить себя? – спросил я, но она не отвечала.
-Яш, ты боишься чего-то? – прошептал я.
-Боюсь – едва слышно ответила она.
-Скажи мне, может я смогу помочь? Я ведь не совсем уж старый и никчёмный дядька, верно? – я печально усмехнулся.
-Ты не старый и вовсе не никчемный – она едва заметно улыбнулась, а после вновь спрятала улыбку в свои тайные закрома.
-Тогда скажи в чём дело? – попросил я, глядя в серость её глаз. Но она не спешила отвечать и лишь спустя несколько ударов пульса она тихо-тихо заговорила.
-Они хотят меня сломать. Я не хочу быть сломанной, я не хочу прогибаться под них. Я боюсь сломаться. Потому что я хочу быть собой, хочу быть личностью, хочу быть кому-то нужной… я просто хочу быть.
-Ты нужна мне! Слышишь меня?! Ты нужна мне! И ты есть, если тебя нет то, кого сейчас я обнимаю, кому я подарил этих глупых голубей? Для кого я тогда живу? – я сорвался, я тряс её хрупкое тело, сжимая её руки до синяков.
-Отпусти, мне больно – простонала она, смотря на меня словно на чудовище что должно съесть её. В её глазах я видел страх, но не мог или не хотел остановиться. Я тряс её словно тряпичную куклу и продолжал сжимать её плечи. Она кричала, вырывалась, умоляла и просила. Руки отпустились сами собой, я рухнул на колени и разрыдался как дитя. Она отползала к стене, не сводя с меня взгляда. Пустота, вырвавшись из закрытого на замок сердца съедала её изнутри. Не оставляя ни миллиметра она окутывала её и вырываясь сквозь поры наружу обнимала длинными тонкими руками-плетями. Вздрогнув и очнувшись, она схватила клетку с двумя белыми голубями и выскользнула из комнаты, а затем и из квартиры.
Я опомнился когда до больного мозга дошло что комната пуста. Её нет, она ушла. Я словно заведённый стал метаться по комнате и, напрягая скудный разум, пытался понять что я должен делать дальше. После осознания организм получил твёрдый приказ действовать и поспешил исполнить его. Город встретил меня вязким холодом и я шёл ему наперерез. Дальше у этой истории уже известный конец. Я нашёл её, нашёл своё потухшее солнце. В опустевшей голове в истерике билась лишь одна мысль «Сломал, я её сломал».
В тот день Марьяна  Зинкина – воспитанница детского дома интерната (сбежавшая из него) умерла от передозировки наркотиков и была похоронена на городском кладбище. А на её памятники были выбиты два белых голубя.