Рыжка

Спасибо большое интернету за прекрасную фотографию лошади -Фото: Flickr/Paul Moody - так  похожую на Рыжку...

РЫЖКА


Рассказ


1

Колька еще в школу не ходил, когда его отец – конюх Василий – привел из подсобного хозяйства, в котором он работал, молодую рыжую кобылку и сказал при нем жене Евдокии:
– Вот, будет жить у нас. Бригадир попросил...
Вопросы дородной пухлощекой Евдокии посыпались горохом:
– Как у нас? Зачем? С какого рожна?
– Пока во дворе, под навесом. К зиме ей сараюшку со стойлом сгондоблю... Материалом бугор обещал подсобить, – степенно ответил Василий, крупный мужик с благообразными чертами лица.
– А кормить-то чем будешь? – не унималась жена.
– С базы барду буду возить. С разрешения, конечно, начальства... Оно обещало к осени и сенца подбросить. Здесь Рыжка заживет под одним приглядом, а там, на базе, ее начнут использовать все, кому не лень. Боюсь – испортят лошадку...
Евдокия, сдавшись, махнула рукой, а Василий ласково потрепал по холке пружинистую красавицу, нетерпеливо перебирающую крепкими, с белыми бабками, ногами, привязал ее к раскидистому дворовому клену и пошел в избу обедать.
Русоголовый, поджарый Колька робко приблизился к Рыжке, но мать предупредила его тревожным окликом:
– Не балуй, сынок! Животина незнакомая, как бы не лягнула...
Рыжка тут же, словно в ответ на предостережение Евдокии, резко ткнулась изящной мордой в Колькины ладони, и мальчуган, замерев от восторга, ощутил прикосновение мягких теплых конских губ. Знакомство состоялось, и Колька с затаенной гордостью подумал, что он и Рыжка с этого момента стали друзьями.
После обеда Василий приволок с чердака дома старое седло, которое примерил на Рыжке. Чтобы испытать его, он верхом проехал на кобылке по двору, дал прокатиться и Кольке; тот от этого был на седьмом небе.
С каждым днем Колька все сильнее привязывался к Рыжке. Когда отец поздним вечером приезжал на ней с работы, Колька нырял под навес, протягивал любимице душистую корочку хлеба или кусочек сахара. Рыжка благосклонно принимала угощение и в знак благодарности мотала головой, кося сиреневыми глазами.

2

Шло время. Василий с Рыжкой неустанно трудились на работах в подсобном хозяйстве. К концу октября, перед белыми мухами, во дворе Лаптевых выросла незатейливая мини-конюшня. В ней Рыжке было тепло и удобно. Василий кормил ее вдоволь. Вскоре от хорошего ухода она превратилась в сильную, с матерой статью, лошадь, признававшую только Василия да Кольку.
Подрос и Колька. В эту осень он уже учился в третьем классе. Его неизменные друзья по улице и школе – белобрысый вспыльчивый Борька Стычкин и три девчонки – Валька Мещерякова, Зинка Шунина и Катюшка Пунцова. Все жили в ближайших домах, недалеко от Колькиной избы, вместе играли в «салки», «штандер», «клёк», «кондалы» и другие незатейливые детские игры. Ватагой ходили в школу и возвращались домой. До школы и обратно добирались пешком: летом – по мосту через речку Бежанку, зимой – по льду, расчищенной бульдозером дорогой, так как деревянный мост в ту пору на зиму разбирали.
Расстояние от их деревеньки Гольцово до приречной части города, где размещалась школа, было небольшим – около двух километров, но это для взрослых, а для ребятишек – путь неблизкий. Гольцовские младшеклассники занимались, как правило, во вторую смену, поэтому в зимнее время возвращались домой довольно поздно.
Вот и в этот раз школьные окна уже заполнила тьма кромешная, а снаружи все тревожнее завывал ветер да сыпал частый снежок.
После звонка, возвестившего конец последнего урока, Борька и Колька, опережая других, первыми ринулись в раздевалку, наскоро оделись и стали нетерпеливо поджидать медлительных девчонок, чтобы постоянной дружной компанией отправиться домой. Так веселее, да и родители наказывали, чтобы ходили вместе: им спокойнее будет.
В глубине коридора показались гольцовские девчонки.
Вот Валюха – веселая, озорная, падкая на выдумки. Живет она напротив Кольки – фасад в фасад. Рядом с ней – раскосая Зинка. Некрасивая, но скромная и рассудительная, она, как и ее мать, верить в Боженьку. Миниатюрная Катюшка отличается от них необыкновенной привлекательностью. У нее черные длинные густые ресницы, и тому, кто на нее смотрит, кажется, что она с великим трудом поднимает и опускает их. У Кати, словно в унисон с фамилией, всегда пунцовые, как созревшие яблочки, щечки и полненькие, как будто налитые малиновым соком, губешки, особенно на морозе.
– Ну скоро вы! – прикрикнул на них нетерпеливый Борька.

3

Девчонки одевались медленно. Рослый Костик Ширяев, коноводом возвышавшийся в группе городских ребят-одноклассников, явно хотел затеять ссору с гольцовскими пацанами. Глядя на Борьку и Кольку, ожидающих своих товарок, он насмешливо растянул слюнявые резиновые губы:
– Тили-тили-тесто...
Жених и невеста...
Борька вспыхнул, хотел рвануться в драку, но осторожный Колька его удержал:
– Не связывайся с ними... Нам еще домой топать надо... Вишь, как непогода разгулялась... Да и девчонки – на нашей шее...
Под издевательские реплики Ширяева – первого хулигана в классе – и его команды гольцовские ребятишки молча просочились через главные школьные двери и оказались на улице.
Редкие фонари сквозь пелену летящего с неба снега горели так тускло, что даже сделать шаг в зябкую темень не хотелось, не говоря уже о том, чтобы пройти все расстояние до своей деревни. Колька, взглянув на съежившиеся фигурки девчонок, решил приободрить всех любимой поговоркой отца:
– Сапоги дорогу знают, только ноги переставляй!
Сказано это было как-то по-взрослому, и все повеселели, прибавив шаг.
Вот уже остались позади железные ржавые ворота ликеро-водочного завода, за ним наконец-то появился спуск к месту, где летом разбегается через речку бревенчатый съемный мост, а чуть левее еле угадывалась почти неразличимая дорога через лед Бежанки, засыпанная разгулявшимся не на шутку бураном.
Дети, держась за руки, медленно преодолели этот нелегкий отрезок пути, а здесь, на другом берегу, их ждал завьюженный темный большак. Шли они по нему, увязая валенками в свежевыпавшем снегу, сначала – с нехитрыми ребячьими разговорами, потом, подустав, – молча и сопя, еще до конца не осознавая, какие испытания их ждут впереди. Буран залеплял им рты, и даже словоохотливой Вальке Мещеряковой было не до болтовни...

4

Евдокия тронула за плечо задремавшего после ужина Василия:
– Отец, чего-то Кольки долго нет...
– Да придет, что с ним сделается, – ответил флегматично Василий.
– Вась, ну ты даешь! Буран, сына нет, а ты спокоен, как танк! Отец называется! А ну запрягай Рыжку, да – на большак! Как бы не заблудились в такую непогодь, – наступала на мужа Евдокия.
– Здрасте! Третью зиму ребята вместе ходят и ни разу не заблукали. Да и дорога прямо в Гольцово ведет, – с ленцой сопротивлялся разморенный Василий, хотя у самого тоже заскребло на душе.
– Иди, иди, – гнала его из тепла Евдокия, и Василий, надев свой бывалый овчинный полушубок, нахлобучив ношенную-переношенную шапку-ушанку, вышел во двор. Из-за бурана сараюшку-конюшню Рыжки было почти не видно, но он уловил сквозь шум ветра ее тревожные всхрапы и ржанье.
– Сейчас поедем Кольку и его друзей искать, – ласково говорил Рыжке Василий, выводя ее из стойла. Он впряг ее в засыпанные снегом сани-розвальни, открыл ворота и скомандовал:
– Но-о, родимая...
Рыжка улочкой-кривулькой выбралась к большаку, но, прошагав по нему с полкилометра, стала съезжать с него в сторону соседнего поселка Кузнечное.
Василий, не понимая, куда его тащит Рыжка, резко натянул вожжи, но лошадь, постояв секунду-другую, вновь, почти напрямки, потащила сани с большака, скользя тонкими мускулистыми ногами на снежной, довольно крутой обочине.
– Куда ты прешь... ежик тебе в карман, – громко выругался Василий, но ничего со взбесившейся, по его разумению, кобылой поделать не мог, так как та упорно шла по маршруту, известному только ей одной, и при любом вмешательстве Василия останавливалась лишь на мгновение, чтобы двигаться дальше, как подсказывало ей чутье.
Василий, постоянно манипулируя вожжами – натягивая и отпуская их, – так измучился в борьбе с Рыжкой, что быстро вспотел и, снова выругавшись, в сердцах бросил:
– Ну что мне с тобой делать, непутевая! Тебя сглазили, что ли? Куда тебя черти несут?!
Он в который раз отпустил вожжи, сомкнул слезящиеся веки и уставший, откинувшись на рогожку, расслабленно отдался на волю неутомимой Рыжки, которая упрямо влекла его неизвестно куда, заиндевевшей мордой раздвигая сгущающийся полог бурана...

5

Дети уже прошли почти половину пути, когда из-за усиливающейся непогоды, при очень плохой видимости, стали терять привычные ориентиры. Брели они уже не по большаку, сами того не замечая, а, сойдя с него, по нетронутому снегу – к поселку Кузнечное. Снег крупяной снежной кашей набивался в отяжелевшие валенки.
Проезжавших по большаку машин в такое ненастное время уже не было, и только бесконечная белая муть обволакивала приунывших обессиленных ребят.
– Я больше не могу, – пропищала задыхающаяся Катюшка. – У меня ноги не двигаются...
– Крепись! – покровительственно подбодрил ее Колька, дополнив невпопад слышанную от взрослых фразу, – атаманом будешь...
– Каким атаманом? – искренне удивилась Валька. – Она же девочка...
– Отец рассказывал, что и среди баб были атаманши, – грубовато вмешался Борька.
– Борька, нельзя так говорить: баба. Это грубо. Правильно: женщина, – осадила его серьезная назидательная Зинка.
– Подумаешь, женщина! – передразнил ее посиневший от холода Борька. – Женщина – это что-то красивое, как в книгах или в кино... А вот, например, косая и кривоногая Евлампиха с соседней улицы – разве она женщина? Баба она – и точка!
– А ты – Борис, на колу повис, – ответила ему дразнилкой Валька и тут же получила от Борьки легкий тумак.
– Тише вы, – остудил пикировщиков Колька, чутко вслушиваясь в непрекращающийся снегопад. Но по-прежнему белесый мрак закладывал всем уши, а вокруг не было видно ни одного спасительного огонька.
Катюшка уже не хныкала, а всерьез ревела. Валька прижала ее к себе, трогательно успокаивая:
– Ну, Кать, миленькая, хорошенькая ты моя, перестань! Не плачь, сейчас немножко отдохнем и пойдем дальше.
– Хочу быстрей домой, а то мамка ругаться будет, – растягивая слова, говорила сквозь слезы Катюшка.
– Да за что ругать-то тебя? – не понимала ее Валька.
Впереди маячило что-то большое и темное, вначале испугавшее детей. Когда они с опаской приблизились к бесформенному видению, оно оказалось обыкновенным карагачом, засыпанным обильным снегом. Не сговариваясь, ребята тесно примостились друг к дружке у подножия довольно широкого ствола, послужившего им временной защитой. Кратковременный отдых быстро сменился сонливостью, и Колька увидел, ужаснувшись про себя, что изнуренная Катюшка начинает засыпать.
Он захватил варежкой горсть снега и протер им ее сонное личико. Катюшка тут же очнулась и громко ойкнула.
– Дурак! – обозвала она Кольку и слегка шлепнула его по затылку.
– Не спать, – крикнул ей в ответ разозленный Колька. – А то все мы тут замерзнем...
Его слова возымели действие: юные заложники бурана внешне и внутренне подтянулись.
– Это на нас Боженька разгневался, – вдруг сказала богобоязненная Зинка. – Маманя говорит, что он серчает на людей за грехи...
-–Мы еще маленькие, поэтому грехов на нас нет, – глубокомысленно изрекла бодрящаяся Валька.
– Хватит лясы точить, – опять пресек бесполезные, по его мнению, разговоры друзей Колька, употребив любимое выражение матери. – Взялись за руки и – пошли, – скомандовал он.
– А куда? – растерянно спросил его Борька.
Колька огляделся и махнул рукой в сторону Кузнечного:
– Туда!

6

Ему почему-то никто не возразил, и Колька впервые почувствовал себя командиром, ответственным за других в минуты первой в его жизни опасности.
Через пару сотен метров из сил выбились не только девчонки, но и мальчишки. Все инстинктивно сбились в плотный кружок. Вновь появилась предательская истома, сопровождаемая сонливостью. Каждому стало сниться что-то свое: родное, теплое, полузабытое...
Не заснул только Колька. В его мозгу неотступно билась одна мысль: что делать?
Он несколько раз громко крикнул, но его детский голосок утонул в густой пелене знаменитого оренбургского бурана. Вот уже и ему приснились мать и отец: Евдокия поила его парным молоком, а Василий резал на крупные белые ломти мягкий душистый каравай, испеченный Евдокией. Самый большой ломоть Колька протягивал Рыжке, но она почему-то резко мотала головой, пытаясь выбить его из мальчишеских рук.
Колька, обескураженный таким поведением лошади во сне, внезапно проснулся.
Машинально посмотрев вверх, он с ужасом увидел, как с белесой высоты на него, не мигая, смотрело какое-то косматое фантастическое чудище, медленно приближаясь огромной заиндевевшей мордой к его лицу.
– А-а-а, – заорал Колька нехорошим голосом, закрываясь руками. Морда из снежной круговерти, наконец, приблизилась, обдав мальца теплым духовитым паром.
Колька, придя в себя, ощутил знакомое прикосновение... лошадиных губ, которые могли принадлежать только Рыжке.
– Рыжка, хорошая ты моя! Нашла все-таки, – выдохнул Колька, крепко обняв ее за шею.
Отец уже суетился рядом, похлопывал Кольку по спине, стряхивал снег с остальных, еще сонных детей.
– Живы, живы, – удовлетворенно повторял он, перетаскивая их в сани. Проснувшийся Борька дрожал от холода.
Его и Кольку он посадил рядом с собой, а девчат уложил на соломенную подстилку, укрыв их с головой рогожей.
Не зная толком, куда ехать, Василий тронул вожжами Рыжку, и та сразу же потащила сани в одну только ей ведомую сторону, а Василий, как на автопилоте, приобняв пацанов, тихо приговаривал зябкими непослушными губами:
– Ничего, ребятки! Сейчас приедем – отогреемся... Ай да Рыжка! Ай да умница! Жизнь ребятишкам спасла!
Василий еще долго расточал комплименты в адрес своей любимицы, пока та не въехала в Гольцово.
Вот и изба Лаптевых, где собрались встревоженные родители заблудившихся в буране детей. Разобрав их и прощаясь с хозяевами, они горячо благодарили Василия, а тот только стеснительно разводил руками:
– Я-то что? Рыжку благодарите...
К счастью, впоследствии никто из спасенных детей серьезно не заболел, хотя тогда над ними матери похлопотали изрядно...

7

На утро Колька проснулся рано. Отец во дворе возился с упряжью Рыжки. Мать доила корову.
Колька шмыгнул на кухню, взял со стола лежащий под белой тряпицей свежий, испеченный с вечера Евдокией, каравай. Отломив от него добрую половину, он спрятал ее под рубашку. Затем залез рукой в старую, обколотую временем, сахарницу, выудил оттуда с пяток сахарных кусочков.
Колька пробирался к Рыжке, таясь от родителей, в старой отцовской фуфайке до колен, в рассохшихся общих пимах, в которых ходили на двор.
Но Василий ухватил его взглядом, когда Колька юркнул в сараюшку, к Рыжке.
«Чего это он в такую рань?» – подумал Василий о сыне, решив вслед за ним тоже заглянуть в конюшню.
Протиснувшись в полуотворенную дверь и притаившись в углу, Василий увидел, как Колька достал из-за пазухи хлеб и стал совать его в лошадиный рот. Рыжка отщипнула небольшой кусочек и стала не спеша жевать сладостную мякоть. Затем настала очередь для рафинада. Рыжка от наслаждения прижмуривала выразительные сиреневые глаза, с аппетитом хрумкая любимые лакомства.
Вышедший из укрытия Василий испугал мальчика неожиданным окриком, в котором звучали гнев и возмущение:
– Ты что же, паршивец, делаешь? Я каждый день горбатюсь на базе, у матери – мозоли на руках от домашних дел, а ты – хлебом разбрасываешься? Сахар на баловство переводишь? Я вот тебя сейчас ремнем отхожу, тогда узнаешь, как нам копейка дается!
Колька, съежившись, молча слушал грозную тираду отца. Не избалованный достатком, он сызмальства понимал, что значить жить небогато. Единственная зарплата отца была небольшой, а мать не работала, ведя нехитрое домашнее хозяйство.
Однако Кольке так хотелось отблагодарить Рыжку за свое спасение, что он не отступил от замахнувшегося на него разгневанное отца, готовясь достойно встретить крепкий подзатыльник.
На замах Василия Рыжка неожиданно резко подняла голову, как бы подставляя ее под удар конюха. Подзатыльник не получился, потому что она, на противоходе, отвела тяжелую руку Василия от Кольки.
Ошеломленный Василий подумал, что вмешательство Рыжки – чистая случайность, но при повторе им родительской карательной акции получилось то же самое.
Василий так удивился про себя проявленному товариществу со стороны лошади, что не озлобился, как-то неожиданно расслабился и, рассмеявшись хорошим дробным смехом, ласково притянул к себе Кольку.
Уже остыв, он погладил его по русой головке и с особой отцовской теплотой произнес:
– Да у вас здесь, сынок, круговая порука... Ладно, прощаю тебе расточительство семейных харчей. Только больше так не делай, а то мамка рассердится... Пекла-пекла каравай, а ты половину скотине скормил...
– Не скотине, а Рыжке! – с подростковой горячностью и гордостью за Рыжку возразил Колька.
– Ну ладно, ладно, – остепенил его быстро отходчивый отец. – Беги в избу, а то замерзнешь.
Слегка подрагивая от утреннего холода, Колька скормил Рыжке остаток хлеба, запихал ей в рот последний кусочек сахара.
От Рыжки Колька и Василий выходили вместе, а вслед им неслось ее радостное удовлетворенное ржанье.