Куда и как, когда, зачем и где

««Куда и как, когда, зачем и где» - узнает каждый, на своей тропе».
Роман в трех частях
Часть 2.
Оглавление второй части:
Глава 8. Родная линия, или мое поза-позавчерашнее колено
Глава 9. Моя линия, или куски цветной мозаики моей судьбы
Глава 10. Дружеская линия, или чужие родственные души
Глава 11. Соседская линия, или услышанные истории
Глава 12. Тоже моя линия, или отрывки из личного дневника
Глава 13. Параллельная линия, или дополнительные яйцеклетки матери

Вместо предисловия
Повествование основано на реальных событиях. В этих событиях не принимает участие ни один вымышленный персонаж.
От автора
Фактически автором этого произведения являюсь не я. Я только записала то, что мне рассказала  истинный автор текста – Ляля Давтар. Дама эта мне очень симпатична. Все, что она мне поведала – я прочувствовала, и пропустила через свое сердце. И только это дает мне право поставить свое имя как автора. Ляля не возражает.
Глубокое понимание мною этого человека – рассказчика описываемых событий, сочувствие ему, и сопереживание с ним, повлияло на мое решение сохранить стиль, обороты речи, особую манеру повествования, авторскую последовательность изложения событий - без соблюдения хронологии, и от первого лица. И мне это кажется логичным, правильным. Ляля не возражает.


Глава 8.  Родная линия, или мое позапозавчерашнее колено
Сила глаз Таймурзы
Деда по отцу – папиного папу, я знала мало. Видела его  только за несколько месяцев до его смерти – впервые. Было мне тогда 9 лет.
То, что я помню про этого деда – Таймурзу, и про его отца  - моего прадеда Кари – помню только со слов своего отца.
Я сейчас не очень понимаю, почему отец рассказывал мне пусть интересные вещи, но без учета моего слишком юного возраста – 6-7 лет.  Дословно помню слова отца, его рассказы,  но они в моей памяти застряли вперемежку с моими детскими, почти сказочными представлениями. Например, папа рассказывал мне про историю нашей страны – пытаясь все упростить, разумеется. И вот дошло до второй половины пятидесятых годов. Как ребенку, ученице  1-2 класса, объяснить понятие «культ личности»? Папа сказал дословно так: «Этот человек делал ошибки». Что поняла я? Я представила этого человека, культ личности которого развенчивали, сидящим за письменным столом, и делающим уроки в тетрадке. Как я, в то же самое время, когда мне рассказывали об этом. И он, этот человек, делал в тетрадке много ошибок. Я так наглядно себе все это представила.
Или папа рассказывал мне в это же время про  формирование планет Солнечной системы. Он сказал, что в космосе плавал космический мусор, из которого и сформировались планеты. Я представила себе плавающие в космосе конфетные обертки, окурки, огрызки яблок. И очень переживала, откуда их столько было взять, чтобы хватило на планеты?
Исходя из этих моих размышлений в детстве, я делаю сноску на то, что и остальные папины рассказы я облекала в какой-то степени в сказочную обертку.  Хотя слова отца помню точно.  А дать описание всем рассказам, например, про деда, могу, только  связав слова папы и свои картинки, которые возникали в моей голове под впечатлением от услышанного.
Таймурза был человеком могучего телосложения. Крупнее моего отца. С еще более звучным голосом, как из трубы. И с необыкновенного цвета – редкого оттенка голубого – глазами. Глаза его были настолько голубыми, что на их фоне черный зрачок -  свирепого и грозного порой  деда Таймурзы – делал его взгляд еще более беспощадным.
Таймурзу и так-то  боялись и сородичи, и семья, и односельчане. Выше всех ростом, даже самых высоких людей, на полметра  - минимум. Голос – хор любой может перекрыть, если крикнет.  А тут еще,  как посмотрит своими  сверлящими глазами – все врассыпную.
В родной деревне, где семья жила до почти конца тридцатых годов, Таймурзу боялись еще вот по какому поводу. Считали, что глаз его имеет силу необыкновенную («глазливый» -  так называется это свойство в народе).
Люди заметили, что Таймурза, если он не в духе, может глянуть на овцу - а вечером она умирает.  Проверяли – точно. С тех пор, как идет дед (тогда он еще был молод и полон сил, и не был дедом) по деревне – все старались скотину попрятать по сараям. Чтобы мора не было.
А еще поговаривали, что из чужаков он. Но так как старожилы знали, что в этой деревне родился и сам Таймурза, и его отец, и отец его отца, то  не обошлось без легенды.
Уже будучи взрослой, вспоминая рассказы отца, я догадалась, что все эти легенды и слухи дед сам про себя придумывал. И сбрасывал в молву, в народ. Умный был человек. Веселился, видимо, таким образом, видя, как его боятся.
Так вот, поговаривали, что  вся порода от деда до его прадеда – по сути  пришлые, так как самый старший пра-пра был беглым. Якобы с каторги царской бежал. А сам-то был из скандинавского народа, из финно-угорского племени.  Доказательствами этой версии служили: высоченный рост  - ни у кого из соплеменников такого роста – около двух метров – отродясь не бывало. Второе доказательство – иссиня-черные густейшие волосы. В этой деревне, и в сотнях деревень в округе, люди той же национальности были светловолосыми, в крайнем случае, темно-русыми. Такой шапки волнистых смоляно-черных волос не имел никто. И третье – цвет глаз. Таких не было ни у кого и никогда.
А что? Мне нравится эта легенда.  Когда я по работе ездила в командировки по Татарии, у меня спрашивали, кто я по национальности. Отвечала – татарка. Не верили. Рост не тот, и вообще. И тогда я стала говорить, что у меня дед финн. Все вопросы отпали. Финн, так финн. Всех это устроило. Вопросы  - про  мой рост, цвет кожи и волос,  и прочую непохожесть на соплеменников, отпали. Так что легенда деда и мне помогла.
В конце тридцатых годов прадеда с сыном – моим дедом, и его семьей, сослали в далекий азиатский кишлак. В те времена эта участь постигла многих, и по похожим причинам. Однако озвученная моим отцом версия, что сослали именно прадеда, в моем уме не прижилась. Став чуть старше, я подсчитала, что в это время прадеду было  около 90 лет. Ну и  кому нужно было его ссылать? А вот  деду, сорокалетнему мужчине, да еще и такому видному, и с необычным характером, с вызывающим эффектным видом, в ссылку отправиться – самое то.  Единственно, что говорит в пользу версии отца – формулировка «раскулачивание». Дед учительствовал. Какое раскулачивание-то? Если раскулачили, значит, сослали все-таки прадеда.
И тут у меня возник вопрос – я уже была взрослая, а папа уже был болен, и ничего больше не вспоминал и на вопросы не отвечал – как  дед умудрился получить в те времена хорошее образование? Скорее всего, уезжал учиться в город.  А если учился в городе, с его-то характером, харизмой и внешней эффектностью, с почти барскими замашками – зачем вернулся в деревню? И покорно отправился в ссылку со своим престарелым отцом? Легче было старика увезти в город, и раствориться там среди пролетариев. Не знаю ответа. Теперь не у кого спросить. И -  очень давно -  не у кого.
Насчет барских замашек деда. Есть один эпизод, характеризующий деда, как эффектного, необычного человека, имеющего на фоне полной всеобщей тогдашней нищеты, и,  тем не менее – барские замашки.
Поехал как-то дед – уже после войны, в родную деревню в гости – навестить родню. Толпа ребятни встретила его уже на полустаночке. Побежали мальчишки вперед, и дед еще и  в деревню не вошел, как вся деревня была в курсе – что он  всем-всем-всем подарки привез.
С чего это взяли мальчишки? У деда был в руках необыкновенного размера чемодан.  Дед был могучим человеком, два метра. И чемодан сделал на заказ – невероятных размеров.
Какой вывод смогли сделать мальчишки? Там -  подарки. А иначе,  зачем  такой чемодан – большой, как вагон поезда?
Дед, высокий, как телебашня, величаво шел по деревне. Раскланивался со всеми – люди стояли у заборов своих домов – все вышли посмотреть на гостя.
Пришел дед в дом своей родни.  А у дома этого уже вся деревня столпилась, чуть ли не в очередь выстроились – за подарками.
Немного позднее выяснилась истина. Все были разочарованы. Дед никому никаких подарков не привез. А в чемодане в полный рост лежали его выглаженные брюки, прижатые с обоих концов кирпичами.  Дед специально заказал чемодан такого размера, чтобы брюки не складывать – мнутся ведь!
И еще запомнился мне такой рассказ про деда. Не просто  события помню, но и как я все это представила со слов папы – даже с музыкальным – напевами – сопровождением повествования.
Дело было сразу после войны. В азиатском поселке к тому времени построили дом, обжились. Отец деда уже умер (в возрасте почти ста лет). Мама деда еще была жива, ведь она была  моложе своего мужа  на сорок лет (вышла замуж в 16, а мужу было 56).
В доме было две комнаты, смежные. Дети (мой папа и две его сестры) жили с бабушкой (мамой деда) в одной комнате, а в другой - бабушка с дедушкой.
Дед часто уезжал по делам. Как-то раз он вернулся, и услышал необычный рассказ – жена и мать наперебой жаловались ему. По ночам, в соседней комнате, которая была пустой в отсутствие деда (все ночевали вместе – женщины и дети, в одной комнате), раздавался подозрительный шум. Там среди ночи вдруг становилось светло – виднелась в дверную щель полоска света. И начинала вроде как работать швейная машинка  - в той комнате стояла ручная швейная машинка бабушки. Всем становилось страшно, все укрывались с головой  (папа мой тоже все это слышал и видел, и боялся). А бабушка (мама деда), все время подходила с молитвами к двери, и прислушивалась. И она утверждала, что из-за двери раздавалось необычное пение. Мой папа говорил, что и он слышал это пение, и напел мне  мотив, и ритм настучал. И я четко помню – в голове, как это пение звучит. Но я не имею музыкальных – внешних – способностей, и спеть такое не могу. Но в голове я помню это в точности, как изобразил папа.
Все это страшное и диковинное рассказали деду, когда он приехал. Дед сказал, чтобы не боялись больше – он этот вопрос решит. Дед сказал буквально с ходу, не раздумывая, что он знает  - кто это включает свет, стучит-играет на швейной машинке и поет. И назвал – кто. Скажем только, что это не люди.
Наступила ночь. Все расположились в общей комнате. И стали ждать, когда в соседней комнате станет опять светло и шумно.
Время «икс» пришло. Полоска света, стук работающей машинки и «пение» - не совсем пение, конечно, но что-то примерно подобное.
Дед резко встал, и, рывком дернув дверь, решительно вошел в соседнюю комнату, плотно и с грохотом дверь за собой закрыл.
Далее все замерли от ужаса. Потому что услышали грозный «рык» деда. Он на кого-то «рычал» - страшно и громко кричал и ругался. Стучание на машинке и «пение» мгновенно прекратилось.
Через некоторое время дед вернулся. Было тихо и темно, только горела керосиновая лампадка – еле-еле. Дед тяжело дышал, и  лоб его был покрыт испариной.
Все заснули. И больше ничего подобного в доме не происходило.
Конечно, у деда выспрашивали подробности – что он увидел в той комнате. Он только отвечал, что подробности ни к чему.  И что больше этого не будет – он поругал  тех, кто там был, за такое поведение, и они пообещали больше не приходить.
Но моему папе по секрету дед рассказал подробности. Он сказал, что не хочет пугать женщин, но сыну расскажет. Там были  существа. Небольшие, см по 20, их было около сотни. Они сидели везде – на столе, на подоконнике, некоторые облепили швейную машинку и стучали на ней. И все они издавали необычную мелодию и напев, а также отбивали ритм. И дед повторил все это – тоже обладал незаурядными музыкальными способностями, как и мой папа.  И через много лет все эти звуки воспроизвел для меня, как иллюстрацию к рассказу, мой  отец. Жаль, что я не умею их воспроизвести для окружающих  - они очень необычны.
Можете себе представить, как все это подействовало на ребенка 7 лет! Я была в восторге от рассказа.
Я спросила у папы, а зачем дед на них кричал? Папа пояснил мне это так. Еще папа деда – мой прадед -  говорил, что все существа – даже не люди, а кто-то другой, понимают внятную, эмоциональную и энергичную речь. Не то чтобы сами слова, мысли – нет. Они из другого мира, и слова там другие. Но что-то все же есть -  общее для понимания.
 И прадед демонстрировал это сам – разговаривал с крысами, и они не разоряли амбар – время было голодное. Прадед  громко ругал крыс, что они могут умертвить  людей, если съедят все  запасы. И крысы уходили. Потому и дедушка, как научил его отец,  пользовался силой голоса, тембром, звуком, да и самим словом, для внушений другим существам, не людям.  Существа все же были не людьми, и конкретные слова, скорее всего, вряд ли понимали. Но энергию, звук, гнев (эмоцию) – это они понимали. И уходили.
Теперь я уже была удивлена не только понимающими существами, которые стучали на машинке, но и умными крысами, понявшими  речь моего прадеда.
…….
Все эти рассказы, конечно, необычны и интересны, но я все же думаю, что рановато – по моему возрасту – мне их поведали. А вдруг я была бы пугливая, и напугалась бы до полусмерти?
Прощание с Таймурзой
В те дни, когда готовились к похоронам  деда Таймурзы, мы с сестрой жили у маминой подруги -  тети Зины.  Дома было много  приезжих родственников, так что было не до нас, детей. Помню, что приехала  папина старшая сестра,  из Татарии. Она была очень сердитая и в шерстяном платке. Хотя на дворе было начало осени, и очень теплое – страна-то, где мы жили,  южная. Платок у тети был не пуховый, как у моей мамы и бабушки, а с точно такой же вязкой, но просто шерстяной. Мама сказала, что это от бедности. Ведь нельзя там, в Татарии, с  тамошними суровыми морозами не иметь пухового платка. Замерзнешь. А если у  женщины нет  пухового платка, значит, живет она  бедно.
У меня до сего дня нет пухового платка. Значит, я  - бедная.
В день похорон нас с сестрой привели  домой, и  подвели к деду – попрощаться. Мне было 9, а сестре 5 лет.
Я понимала ответственность момента. Была напряжена и  скована. Однако четко помню свои многочисленные и быстрые мысли – я внимательно вглядывалась в лицо дедушки и пыталась что-то на нем прочесть. Дедушка улыбался. Он умер в Доме отдыха "Каратаг", где отдыхал. Люди  сидели за столом и  смеялись над веселыми рассказами, которые по очереди рассказывали.  Смеялся и дед. И в этот момент у него остановилось сердце.
Я впервые видела мертвого человека так близко. Всем своим детским умом я пыталась проникнуть в какую-то тайну – ощущала, что есть на свете тайна великая – тайна Смерти. Неделю назад дед был жив, а теперь лежит с застывшим лицом. Почему это происходит?  - такая мысль свербела во мне. Мои мысли утяжелились, когда я увидела на  подбородке покойного непонятную вещь. Там  была наметка ниток. Как ткань сшивают, когда платье большеватое. Или, такие  стежки ниткой у меня были, когда мне уши прокололи. А деду так сшили складку на подбородке. Нитка была в три слоя. Видно было, что трижды с иголкой стежок сделали.
Я обомлела от непонятности этого факта. Я ведь знала, что если иглой тело проколоть, пойдет кровь. А когда кровь остановится, то будет отечность, а потом нагноение – так было у меня с дырками в ушах. А у деда не было ни крови, ни отечности. Просто нитка, продетая через дырку в  подбородке.
Все взрослые были заняты – я  не смогла ни у кого спросить, что это за шов.
Через несколько дней после похорон я спросила про это у мамы. Она объяснила, что так могли прошить, чтобы у покойника не был открыт рот. Мне стало еще  более непонятно от такого объяснения – причем тут нитки?
Еще в тот день, когда покойного еще не  привезли к нам домой, а мы с сестрой еще не были отправлены на дни похорон к маминой подруге, приехала старшая папина сестра тетя Фая. Я видела ее впервые.  Потом, когда я, уже взрослая , к ней часто ездила, узнала ее получше, я поняла, что человек она хороший, добрый. Но когда я увидела ее впервые, мне она показалась такой злющей-презлющей! У нее было очень злое худое лицо, прозрачные очень светлые  голубые глаза (я такой цвет называю «бутылочный»), узкие тонкие поджатые губы.
Тетя Фая стояла в коридоре, руки в бока, зло смотрела на мою маму и говорила ей с раздражением: « Это ты виновата, что наш папа внезапно умер. Ты плохо его приняла у себя в доме, невзлюбила его. И в Дом отдыха спровадила, где он и умер от горя. Он еще молодой, и был здоров. Почему он вдруг умер?»
Моя мама была не робкого десятка. И она ответила своей золовке на той же тональности: «Я плохо его приняла? Да я его вообще  - приняла, и поселила в своем доме! Я плохая? А что же ваш отец поехал к плохой снохе на постоянное проживание? Почему он не поехал к хорошей дочери? Потому что ты – «хорошая дочь» -  не приняла его, и не поселила у себя. А умер он не от Дома отдыха, а от горя, что в 65 лет остался бездомным».
Все, о чем взрослые говорили между собой  последние полгода до похорон Таймурзы, я слушала с интересом, и , несмотря на юный возраст, поняла и запомнила. И помню по сей день.  Как помню, так  вам и  рассказываю.
А дело было так.
Начну издалека.
За 2 года до моего рождения, в 1956 году, у Таймурзы случилось горе за горем. Сначала умерла его старшая дочь, а следом и жена. Через год дед женился вновь.
Когда поженились мои родители, и вот-вот должна была родиться я, у них была проблема – снимать жилье. Ожидался ребенок, а снять жилье с удобствами было очень дорого.  Сначала они попросились жить к родителям мамы. Дом был большой, место позволяло. Но дед Ибрагим отказал. Он сказал, что негоже зятю идти в примаки. А что дом большой – так это для сыновей, а дочка должна идти к мужу.
Мама всю жизнь обижалась за это на своих родителей.
После отказа в приюте родителями мамы, молодожены отправились к отцу папы – Таймурзе. Но и он отказал в приюте. Аргументировал, что у него новая семья, молодая жена и новорожденный сын. Также дед удочерил дочку своей старшей умершей дочери, так что у него было много забот и без моих родителей – большая новая семья.  Чуть времени спустя Таймурза продал дом и уехал в Татарию – там и обосновался с новой семьей на постоянное место жительства.
Обижался ли мой папа на своего отца – это вряд ли. По крайней мере, он никогда об этом не говорил. А вот у мамы это была любимая тема – ни свои родители, ни отец мужа, ей не помогли. Она часто это вспоминала.
Прошло десятилетие. Мне было уже 9 лет. Как-то утром рано-рано, еще темно было, я проснулась от непонятного звука. Приглушенно, по очереди гудели какие-то басы. Если возможно вообще сравнивать звуки с ощущениями, то звуки эти были похожи на болотную вязкую топь,  черную до бархатистости. Сквозь сон эта бархатная топь меня поглотила, утопила  в себе. Я открыла глаза, и увидела, что на моей кровати сидит папа, а на кровати спящей сестры – какой-то дядька. И они вполголоса сипят своими бездонными бархатными басами. «Дядьку» я узнала – видела на фото. Это был папин папа. Он к нам приехал жить.
Оказывается там, в Татарии, где дед жил с новой женой десять лет, все разладилось. Супруги развелись. Удочеренная дедом внучка уже выросла, и  приехала в наш город учиться, а подросток-сын остался с матерью. Бывшая молодая жена деда вышла замуж вновь, и привела нового мужа в дом. Ведь это был не только дедов дом, но и ее тоже. Конечно, дед не смог все это вынести. Все оставил бывшей жене, и ушел с одним чемоданчиком и в чем был. Насовсем.
Сначала дед поехал к дочери. Она жила в соседнем городе. Что и как там было точно – не знаю – не слышала подробностей. Но я поняла позднее, когда увидела мужа тети, что с зятем (мужем дочери), дед точно бы не ужился. Дед был по поведению в семье - «Шах»,  а зять вообще - «Шах шахов». Два «царя» на одной жилплощади точно не уживутся.
Конечно, дед поехал к сыну.
Мои мама с папой имели манеру встать в 5 утра и шептаться на кухне. А я как назло, вставала в это время в туалет, и всегда имела возможности «погреть уши».
Так вот, слышу я, как мама папе говорит: «Конечно, это отец, и нам надо его поселить у себя, куда ему, старику несчастному, деваться. Но ведь десять лет назад он нас прогнал, а теперь к нам и приехал. Обидно ведь. Когда мы по квартирам мучились-скитались, никому не было до нас дела, а теперь только квартиру получили хорошую, так вот – здрасте. Приехали. И квартиру теперь придется менять – деду нужна отдельная комната».
Папа с мамой соглашался. Но, принять деда все равно надо, и квартиру менять будем, чтобы у деда была отдельная комната – так постановили мои родители.
И вот я увидела деда. Сидел возле меня и басил. По очереди со своим таким же голосисто-басистым сыном.
Сцена раннего утра  - с диалогом отца и сына  -  была весной. Я помню точно, так как были открыты окна. А я подумала, что очень рано меня разбудили, даже разозлилась (не могли побасить на кухне!) – в школу-то еще вставать рано. Школа - значит, еще шел учебный год.
Папа, увидев, что я проснулась, сказал: «Спи-спи еще, рано вставать». И они продолжили басить. А я злилась – под такие звуки разве можно спать?
И дед стал жить с нами. Я присматривалась к нему, планировала поговорить с ним, может даже подружиться. Ведь дружила же я с Ибрагимом, маминым папой. Но Таймурза интереса ко мне не проявлял никакого. Ничего не спрашивал, даже не смотрел на меня.
Я спросила у мамы, почему дед не собирается со мной дружить. Мама ответила мне, что у деда жизненная трагедия, он ее тяжело переживает, ему не до дружбы. И также мама сказала, чтобы я не вздумала к деду приставать.
В связи с непроявлением дедом  ко мне дружеского интереса, я почти ничего не помню о Таймурзе в этот период. Кроме одного эпизода.
Наступили первомайские праздники. Мама нарядила дочек, повязала им огромные банты, нарядилась сама, и вместе с папой мы вчетвером отправились гулять по праздничному городу. Дед остался дома. С нами идти отказался. Большую часть времени дед проводил в кресле за чтением газет. Но так как газеты не листались, то я поняла, что он их не читает, а просто держит в руках. А ведь не был он старым – ему было всего 65 лет. Видимо, дед слишком тяжело переживал свою семейную трагедию – уходил глубоко в раздумья.
Погуляли мы по городу, вернулись домой. Позвонили в дверь. Тишина.
Попробовали открыть – закрыто изнутри.
Стали стучать, звонить, кричать. В ответ  – тишина.
Родители заволновались – вдруг деду стало плохо с сердцем. Вот он и не открывает дверь.
Папа хотел взламывать дверь. Но потом передумал. Родители  решили по-другому войти в квартиру.
С другой стороны дома, куда выходили наши окна и балкон, рос ветвистый виноградник. Лианы были толстыми, прочными, и они с земли поднимались на наш балкон – на второй этаж, а потом ветвились еще и на третий этаж. Родители знали о моей «лазучести». Большую часть времени прогулок в то время, во дворе и у бабушки в доме, я и мои друзья проводили в «обезьяньем» состоянии - на деревьях, крышах, заборах и чердаках. И папа видел как-то, как я залезала по этому винограднику на балкон. И даже с другой стороны дома могла по верандам залезть в окно кухни – даже не в открытое окно, а в форточку.
Нет-нет. Никто моим здоровьем рисковать не собирался. Я в то время весила как птичка – настолько была худенькая. Папа собирался меня  подстраховывать – стоять внизу. Такое  тельце, какое у меня тогда было, в случае падения, он смог бы поймать, как перышко.
Но необходимости в подстраховке не было. Я была чемпионкой по лазанию. И я полезла по винограднику на балкон второго этажа.
Залезла я без проблем. Дверь балкона была открыта. А то я  уже собиралась в форточку соседнего окна лезть – не пришлось.
Осторожно я вошла в комнату. Очень боялась, что дед лежит бездыханный, на полу. Мне было страшно это увидеть.
Однако, войдя в комнату, я увидела, что дед сидит в кресле живой-здоровый,  и «читает» газету. Я подошла к нему, потрясла за плечо. Он непонимающе на меня посмотрел, но не удивился: «Откуда я взялась?»
 Я спросила: почему не открывал дверь? Дед ответил, что не слышал. Тогда я побежала к двери и открыла дверь родителям.
Когда деда похоронили, помянули как положено, больше никто и никогда в нашей семье о нем не говорил.
Прощание с бабушкой
В день похорон своей бабушки Мавлюды (маминой мамы) я не узнала ее дом. Бабушка была замурована в своей комнате младшей снохой, и старшие дети пробили дверь в бабушкину комнату с другой стороны, через кухню. До смерти бабушки я не видела такую насильственную перепланировку дома, и вообще не узнала ничего. Даже сообразить не могла – где что раньше было.
Вторым потрясением было то ощущение, которое я испытала, дотронувшись до бабушкиной ступни. Нога была бабушкина, узнаваемая до каждого пальчика, родная и знакомая. Но  холодная и жесткая. Мое сознание отказывалось это все сопоставлять.
На похоронах было много родни, включая моих двоюродных сестер. Однако я не могла ни с кем стоять в сторонке, в «кучке». От меня как-то невзначай все старались дистанцироваться. Возможно, мне это все казалось, но факт остается фактом – я всегда стояла одна. Моя шестилетняя дочка  ходила по дому в компании с подружкой – пятилетней внучкой бабушки от младшей снохи.
Я стояла у дома с дочкой, и ко мне подошел папин друг по фамилии Разговоров. И он сказал такую фразу, которая врезалась мне в память. Он сказал:  «Твоей дочке шесть лет, и она на похоронах своей ПРАбабушки. Это ведь счастье – увидеть живой свою не только бабушку, но и ПРАбабушку. А я вот даже свою мать в отрочестве схоронил, и бабушек – дедушек вообще не знал. Вот как бывает».
А еще я подошла к младшей снохе бабушки Фриде – той самой, что замуровала нашу бабушку в ее комнате. Я попросила у нее подарить мне на память о бабушке сахарницу из желтого стекла. Фрида сказала: нет. Теперь все, что в этом доме, принадлежит только ей, Фриде, уточнила мне она.
Я расстроилась из-за сахарницы. Ведь и швейную машинку, которую бабушка обещала мне передать в наследство, отдали соседке. Так что мне от бабушки никакой вещицы не перепало.
Про эту сахарницу я помнила всю жизнь, и в прошлом году, в 2012, нашла такую же на распродаже винтажа. На этикетке к этой сахарнице было написано: «СССР. Стекло цветное, середина 20 века». И цена неимоверная для обычного стекла. Но ведь винтаж! Я купила! И теперь у меня есть точно такая же сахарница, которая стояла у бабушки на столе все мое детство.
Еще была солонка, я ее бабушке подарила на 8 марта в 1969 году. Я ищу такую же на распродажах, но пока не нашла.
В день бабушкиных похорон я прощалась с домом, где прошло мое детство. Я вдыхала необычный и очень знакомый запах этого дома. Запах бабушкиного дома,  и форма ноги и пальцев бабушки – и поныне у меня в памяти. И их узнаю и сейчас – если бы увидеть и услышать….
В день бабушкиных похорон у меня было какое-то отвлеченное, отсоединенное сознание. Будто все происходит во сне. А я сама какая-то оглушенная, пристукнутая. Родственников на похоронах бабушки  я воспринимала, будто идет спектакль. И они – это не они, а актеры на сцене. Ведь еще вчера мой дядя Ишбулат, весельчак и выращиватель солнечных персиков, как-то отстраненно, даже не расстроившись, воспринял весть о смерти  своей матери. А младший брат мамы, Яхья, когда позвонил мне и сообщил о смерти бабушки, так и сказал: умерла твоя бабушка. Он почему-то не сказал: умерла мама. Моя бабушка – это ведь в первую очередь его мама, а потом только моя бабушка…
Еще вчера был яркий солнечный день, когда мы все узнали о смерти родного человека. А сегодня, в день ее похорон, небо хмурое, свинцовое. В воздухе пахнет пылью и песком – надвигается «афганец» (пылевая буря).
На кладбище меня не взяли. И опять мама скомандовала: домой, к плите и прочим обязанностям по дому. Тем более, надо позаботиться о питании моего ребенка и малолетней сестры.
Во второй половине дня  - дня похорон - пылевая буря сменилась сильным, хотя и кратковременным дождем. Потоки воды помогли мне проплакаться, снять с души хотя бы часть тоски по бабушке.
Иногда я вижу во сне свою бабушку. Хотелось бы видеть ее чаще, но не получается. У меня всегда улучшается настроение, когда я свою бабушку вижу во сне.
Как правило, во сне я вижу бабушку веселой, в платочке. Она мне радуется. Живет она одна, в небольшом сельском доме. Часто я вижу, что она занимается хозяйством, разводит кур. Как и в жизни. Никогда рядом с ней нет дедушки. Дедушка снится последние десятилетия крайне редко. А когда раньше снился, то в моем сне он жил один, без бабушки, в окружении постоянной стройки, как и в жизни, и в компании с кучей малолетних детей. По сюжету сна – не чужих. Я предполагаю, что с ним на том свете живут нерожденные дети нашего рода.

Глава 9. Моя линия, или куски цветной мозаики моей судьбы
Я и Кук
Есть расхожий анекдот, в котором  окончательная фраза такая: «Бьют не по паспорту, а по морде».
Эта фраза, косвенно, означает – если что-то происходит с человеком, то причиной является он сам – его «морда лица».
Источник нашей судьбы – это наш характер. Именно так, и никак иначе, мы воспринимаем весь мир, окружающих людей. Воспринимаем, и особым образом реагируем. Это - наша особая специфическая энергия, индивидуальные эксклюзивные вибрации. И они влияют на наше окружение и людей вокруг нас.  Какие  мы сами, такое же мы излучаем в мир, такая и  реакция внешнего мира на нас.
Этим вполне объясняется тот факт, что меня терпеть не могли почти все родственники – всю жизнь, пока себя помню, и пока с ними общалась. И со стороны матери, и со стороны отца – все двоюродные сестры на дух меня не переносили. Позже, в течение жизни, выяснилось, что особенно сильно меня ненавидели родные сестры. И в чем причина? Конечно, во мне. В моем характере, моих вибрациях, моих излучениях в мир.
Всю жизнь я чувствовала неприязнь к себе, и страдала. Мне казалось – я плохая. Ведь все разные люди, незнакомые между собой – и настолько одинаково не воспринимали  меня.
Сейчас я выдвинула по этому поводу  другую  версию. Меня не любили, и даже ненавидели, не потому, что я плохая. Возможно, я просто слишком ДРУГАЯ. Непонимание тоже  - внешне -  выглядит как неприязнь и ненависть. Кука  - вообще съели. Не потому же, что он плохой! Просто – другой, непонятный.
Неприятности и беды случаются со всеми. Они могут случиться и с очень хорошими людьми. И с плохими тоже.
Однако дело не только в моей  либо непонятности для родни, либо  чужеродности для них. Это – варианты хода событий, но не исчерпывающие. Анализ ситуаций прошлого прямо говорит, что мое поведение было  неправильным. Тогда, даже понимая, что я делаю что-то не то, неправильно, нерационально, я почему-то ничего не предпринимала для исправления положения вещей. Почему?  Для меня сейчас загадка – то мое поведение, которое я сейчас называю поведением «овцы на заклание». И реакция на меня моей двоюродной сестры Ирмы  - точно -  было поведением обучающим -  для меня. Мол, делай какие-нибудь выводы, ну обижайся, что ли, когда тебе……, не говори, что «божья роса».
Ирма не была  плохая, даже наоборот. Она  - интересный, красивый, умный человек. Просто у нее была позиция в отношении меня. Она не понимала, как можно так себя не уважать, чтобы несколько раз приезжать в дом, где тебя откровенно не уважают и указывают на дверь. Да, я себя именно так вела. Однако лучше все по порядку.
У моего папы была идея «фикс». Он хотел, чтобы я подружилась с его старшей сестрой, и ее дочерью Ирмой, а также с дочерью папиной умершей сестры – Алией. Для этого он отправлял меня к ним в гости, в Татарию. Первый раз он отправил меня в 14-летнем возрасте, потом в 16-летнем. В это время что-то возражать отцу не было смысла.
Ирма приняла меня с прохладцей. Но в пределах нормы – как далекую и незнакомую родственницу. Фактически еще ребенка по возрасту (она лет на 10 старше). Потерпела. Потом, в дальнейшие годы, даже несколько раз на письма мои ответила.
Однако когда я «повадилась»  ездить к ним спустя десятилетие – она возмутилась. Я в свои  25-27 лет также  я не смогла  противодействовать решению отца –  он отправлял меня к своей сестре с целью налаживания родственных связей. В этих случаях сработала моя стандартная психология «овцы». Я никак не защищала свои интересы, не отказывалась от того, что не хотела делать.
Ко времени второй волны папиных родственных «чувств-с» я уже давно поняла, что никакой дружбы с родней папы у меня нет и не будет. Еще в мои предыдущие визиты с Ирмой было ясно: родственных чувств она не испытывает, более того – спокойно мне в глаза говорит, что я «невоспитанная», «избалованная», «неприятная», а мама моя «змея-змеей», и я вырасту такая же.
Так почему же я не возразила отцу, не сказала ему  твердо – не поеду? Потому что «овца». Опять поехала, опять меня «поподкалывали», «красиво и деликатно пооскорбляли», еле-еле вытерпели, даже не скрывали, как рады, что я уезжаю.
И что же вы думаете? Я даже не рассказала об этом родителям. Я утерлась и сделала вид, что все нормально. Обычное «овечье» поведение –  ведь я «плохая», недостойная. Значит, плохое отношение ко мне надо терпеть.
Когда мне было 27 лет, отец опять настоял, чтобы я уехала к его сестре на все лето. «Надо дружить – это родня»,  – не терпя возражений, сказал папа.
Я была в панике. Ехать я не хотела. Однако сопротивляться не могла. У меня в то время один за другим, почти без остановки, были приступы головной боли, я теряла трудоспособность, не могла ни работать, ни учиться, ни смотреть за ребенком. Приближалось лето, а с ним жуткая жара. Я с ужасом представляла, как мне с головой станет хуже, потому что приступы мигрени могли быть спровоцированы даже если посидеть возле настольной лампы. Не говоря уже о солнце.
А папа аргументировал, что у его сестры загородные имения – это Россия, прохладное лето, природа, лес.
И я поехала, вместе со своей 6-летней дочкой.
Папа взял нам билеты туда и обратно. Я два месяца в календаре ставила на дате жирный черный крест – день мучений прошел.
Когда я вернулась после этого  визита домой, я  все, что думала по этому поводу, наконец-то  высказала родителям. Я сказала папе: «Я больше никогда не поеду к твоей родне. Никогда и ни за что. Даже если ты меня расстреляешь».
И добавила все подробности – как ко мне там относятся. Пусть я трижды плохая и «невоспитанная», пусть я «избалованная», «непутевая». Но я не хочу слышать об этом. И общаться с людьми, которые считают меня такой – не хочу.  Я не хочу, чтобы мне в открытую говорили: «Зачем ты сюда ездишь? Тебя здесь никто не любит, не ждет и не хочет видеть».
Я сказала папе, чтобы он больше не издевался надо мной и не отправлял меня дружить с его сестрой и ее дочерью.
Папа зачем-то стал звонить своей сестре. И я услышала, что он ей сказал: «Как ты допустила, чтобы наши дети стали врагами?»
А мама все выслушала молча. И тихо сказала папе: «Чтобы я больше даже не слышала о твоей родне, не говоря уже о твоих планах с ними общаться и ездить к ним, понятно?».
Кстати, насчет эпитета «змея» про мою маму. Мне это больно  - и до сих пор больно. Какие бы ни были у меня отношения с моей матерью – сейчас и тогда – но чтобы кто-то другой мог так  нагло, в глаза, называть мою мать «змеей» - это было для меня огромнейшим оскорблением. И я это своей сестре  Ирме  не простила до сих, оказывается.
А насчет эпитетов  в мой адрес, например, «избалованная», мне вообще было непонятно. Слово «избалованная»   я понимаю, как характеристику человека, который живет за счет других, не трудится. Это, как правило,  трутень, неприспособленный к жизни человек,  он ждет, чтобы его обслужили. Он – лентяй и бездельник. И мне было больно, что такой эпитет применяли ко мне – и в глаза, и за глаза – и это мнение обо мне распространилось на всю родню. Я училась, работала на трех работах, писала диссертацию, обслуживала хозяйственно огромную семью – стирка, уборка, готовка. Я классная портниха -  обшивала себя, дочь и маму, вязала носки по 15-20 пар  в год – на всех родственников, занималась спортом – плаванием и альпинизмом, пекла пироги на выставки, вязала одежду себе и дочери, шила туристическое снаряжение. Я преподавала, читала лекции, работала летом инструктором горного планового туризма -  водила людей в горные походы. Я читала книги, и могла несколько часов подряд наизусть читать стихи. И поэтому я никак не могла уразуметь, как я могу считаться «избалованной».
Но так мне и надо – за мое «овечье» поведение. В последний визит к своей (папиной) родне, я понимала, что надо мной открыто смеются, замолкают, когда я вхожу в комнату, уходят, если я села рядом. Почему я не обиделась и не психанула? Почему папин обратный билет не обменяла на пораньше и не уехала? Нет же, я старалась понравиться. Старалась втереться в «нужность» - убиралась, мыла полы, посуду. Кому это было надо?
Кстати, эта моя манера везде все мыть, готовить, стирать – всячески демонстрировать свое  « практическое значение» - она преследует меня всю жизнь. Корнем этого стандарта поведения, я думаю, является внутреннее неуважение самой себя. У меня слишком низкая самооценка. Она сформировалась в течение жизни. Мне внутри себя кажется, что я не имею ценности сама по себе. И я обязана компенсировать эту неполноценность «хозяйственной пригодностью».  Сформироваться этим мыслям помогло  постоянное ощущение вины, что я кого-то подвела, что я виновата, что я навязалась, что я кормлюсь за чей-то счет (в доме родителей жила разведенкой, являясь позором семьи, у родственников я была бедной  и незваной гостьей, у друзей тоже жила в приживалках). И поэтому всегда старалась как-то скомпенсировать свое присутствие в доме – помыть, постирать, приготовить.
Никто не ценил мои хозяйственные услуги. Никто и никогда. Чем больше я старалась, тем меньше меня уважали. Потому что эти мои услуги – чушь. Все сами в состоянии и помыть, и приготовить, и  постирать.
Мне надо стереть из своей души эту манеру стараться всем угодить.
А сестре Ирме я благодарна за урок. Пусть я его поздно выучила.  Я заслужила в прошлом ее неуважение. Но гораздо важнее для меня сегодня -  это уважение меня мною самой. А утвердить – свое самоуважение - окончательно, я смогу только тогда, когда я точно поверю себе: «Я не овца. И я представляю ценность сама по себе, а не потому, что я за кем-то выношу мусор». Надеюсь, что это произойдет уже очень скоро.

 
ЭТО СОВСЕМ НЕ СМЕШНО
Люди боятся смерти. И на похоронах никому не бывает смешно.  Однако у меня в памяти остались эпизоды, произошедшие во время похорон. И они были смешными.
Но смеяться никто не решился. Сдерживаются в таких случаях все – очень стараются.
Пришли мы как-то трудовым коллективом -  попрощаться с умершей сослуживицей.  Вошли в дом,  в комнату,  где стоял  гроб с телом.
Лежит, помню,  в гробу покойница – и как-то необычно выглядит. Мне сразу «резануло» взгляд – что-то не то.
Пригляделась я, задумалась – поняла, в чем дело. У покойницы вечерний – слишком яркий – макияж.
Это совсем не смешно.
Я знаю, что есть такая услуга в моргах – придать более приемлемый вид покойному человеку. Это нормальная и нужная услуга. Излишнюю бледность или синеву маскируют, или травмы – чтобы никто не пугался.
А тут – было именно «что-то не то».
Так  бывает  и у   живых - утром рано женщины красятся впотьмах, потом на работу приходят – все от них шарахаются. Переборщили -  это называется,  слишком ярко накрасились.
Покойницу, видимо, тоже в полумраке украшали.
Но  рассмешил пришедших попрощаться с покойницей не факт ее яркого макияжа. Смешной была реплика родственницы  покойной.
Возле гроба сидели две дамы.
Одна из них, видимо, очень близкая родственница – явно, что именно она заказывала услугу украшения лица покойной – то и дело наклонялась к ней и рассматривала  макияж. Она даже делала  движение рукой, как бы планировала растереть румяна, или губную помаду, но каждый раз одергивала руку - не решалась. Было видно, что ей не нравилось качество выполненного  заказа.
А другая родственница, или подруга, наблюдала нервозные движения  первой дамы, несколько раз ее одергивала, а потом и сказала:
«Успокойся. Хватит нервничать. Она (то есть покойница) великолепно выглядит».
Я быстрым взглядом  охватила всех присутствующих – все поджали губы. Хотели, видно, улыбнуться. Сдержались….
Комичные, но совсем не смешные, эпизоды вспоминаю также про своих соседей в Понедельевске. Когда они бабушку и маму свою хоронили. Дело было так.
У моей соседки Розы начала болеть старая мама. И Роза забрала ее к себе  жить.  Старуха была высокая и худая как жердь, строгая, суровая, и потрясающая матершинница. По национальности она была  алатарка     (это маленькая горная народность), но материлась по-русски. Интересным был факт, что ничего по-русски, кроме мата, бабка не знала.
Бабка эта вообще-то, до болезни, жила отдельно, в своей квартире, со своей внучкой от старшей дочери. Но дочь вторично вышла замуж и уехала в другую страну, а свою дочь Луизу  - от первого брака с кухистанцем  - оставила маме. Так как бабку из-за болезни взяла к себе младшая дочь Роза, то и Луиза теперь тоже переселилась  в эту семью.
Внучка Луиза была девушкой слишком высокой, могучей, спортивной. Конечно, не очень красивой, из-за отсутствия нежности и плавности в движениях, но была она девушкой доброй, хозяйственной, самостоятельной, решительной. Училась в ПТУ на маляра. В школе она  учиться весьма и весьма затруднялась – еле дождалась, когда смогла поступить в училище.
И вот в один день я узнала от соседей, что бабка скончалась. И с Розой на лестничной клетке парой слов перекинулась, поддержала ее морально.
Спустя некоторое время, когда я была дома, занималась домашними делами, в дверь позвонили. У порога стояла Луиза и пробасила мне вопрос-просьбу: «Тетя Ляля, у вас нет деревянной перекладины на ванну?»
Перекладину на ванну мы в те времена (да и сейчас у меня такая есть) ставили, чтобы водрузить на нее тазик и стирать в нем – не наклоняться. Конечно, у меня была такая перекладина. И я дала ее Луизе.
Я очень удивилась, что Луиза попросила у меня эту перекладину. Во-первых, когда в доме покойник, надо готовиться к похоронам, а не затевать стирку, а во-вторых, у Розы я видела точно такую же перекладину.
Через некоторое время я почувствовала, что мое удивление не проходит. Даже становится все интересней – что они там стирают?
И я пошла к соседям.
Двери -  входные  -  в азиатских домах в те времена днем на ключ не закрывали. Можно было постучать и входить сразу же, крикнув только: «Есть кто? Можно войти?».
Так сделала и я, и застала в коридоре потрясающую картину. В этот момент Луиза выволакивала из ванной комнаты, держа за подмышки сзади, мокрую и голую мертвую бабушку.
Я обалдела от такого зрелища. И убежала домой.
Оказывается, это именно я была виновата в необычной купальной процедуре. Идея, как выяснилось, исходила от меня.
Еще когда утром Роза сообщила мне, что ее мама умерла и спросила, что делают в таком случае, я рассказала  ей  то, что знала сама по этому вопросу. А именно -  следующее.
Муж Розы был кухистанец, и другого вероисповедания – у него не спросишь ничего. Родственники Розы и ее матери -  все жили в другой, тоже горной стране. Поэтому первое, что я посоветовала – позвонить всем родственникам, и вызвать их сюда. Второе, что я сказала: надо обмыть покойницу, красиво одеть и уложить, а тем временем поехать и заказать гроб. На следующий день, предположила я, приедут более взрослые родственники и разберутся, что делать дальше.
Ну не думала я, что мои слова поймут буквально. Роза сказала Луизе, что ей посоветовали покойницу вымыть, красиво одеть и уложить. Сказала, а сама спряталась в другой комнате. 
И Луиза принялась за дело. Девушка она была решительная и очень сильная физически.
Так как Роза пряталась в другой комнате (боялась), поэтому и не смогла показать, где перекладина для ванны – она у нее хранилась на балконе. Луиза не растерялась и попросила перекладину у меня. Потом она бабушку раздела, приволокла в ванную, посадила на перекладину, над ванной, прислонила к стене, и вымыла под душем. Тщательно. С мылом, шампунем и мочалкой. Потом Луиза выволокла тело из ванны, протащила его по полу в коридоре до спальни–  эту картину я и увидела. В комнате Луиза  обтерла бабушку полотенцем, одела  красиво и основательно – белье, платье, кофта, чулки, обвязала крест-накрест пуховым платком – бабка всегда при жизни так ходила -  уложила ее в постель, и накрыла теплым одеялом – до подбородка.
Когда через несколько часов я снова пришла к соседям, я и увидела бабушку, которая, полностью одетая, даже в туфлях,  лежала под теплым  одеялом в спальне.
Ну, никак я не предполагала, что мой  совет – обмыть покойника, одеть и уложить его,  будет воспринят настолько буквально. Я думала: все люди знают, что для обмывания покойников вызывают специальных людей – обмывальщиков. Они  в определенном порядке, тряпочками, с молитвами, обмывают покойного, одевают, и укладывают на стол в главной комнате ногами к выходу. Потом, когда привезут гроб,  умершего человека перекладывают в гроб.
Мои слова Луиза -  по простоте и доброте душевной -  выполнила буквально.
Совсем это было не смешно.
Но ведь комично…
Перекладину на ванну, взяв ее двумя пальчиками, я отнесла на мусорку, далеко за домом.  И не переставала восхищаться мужеством Луизы. Не каждый человек в 16 лет  - такой смелый, сильный и не суеверный.
Еще два комичных эпизода во время похорон, «организовали» мои родственники – дядя Ишбулат,  и сестра бабушки тетя Поля.
В день похорон моей бабушки, в ее доме, я, как всегда,  была одна. Даже если я подходила к группе своих родственников, они старались быстро от меня отмежеваться. Так что в компаниях людей я чаще всего не находилась, только в одиночестве.
Вошла я в комнату бабушки. У смертного одра стояла очередь – попрощаться. Все по очереди подходили к бабушке, смотрели ей в лицо - пристально, а потом держались по пол минуте  за ее голую ступню.
Подошла и моя очередь. Мне заранее шепнули, что, взявшись за ступню, нужно мысленно попросить у покойной прощения. Так надо.
До дня похорон моей бабушки я уже присутствовала на похоронах двух своих дедушек. Но там ритуала с держанием за голую ступню никто не организовывал. Так что с таким  прощанием я столкнулась впервые.
Впервые я  дотронулась до мертвого человека. И это впечатление оказалось совершенно необычным и очень запоминающимся – я помню свое ощущение до сего дня. Это было очень странно – нога человеческая, а холодная как камень.
На кладбище я не поехала – на меня оставили двоих детей, их надо было отвезти домой и покормить.
Приехав домой, я нарыдалась всласть. Очень мне было страшно потерять родного человека, который всю жизнь по-настоящему хорошо ко мне относился. Также меня душило чувство вины, что бабушка провела последний год жизнь - не как подобало такому достойному человеку, как она.
Ближе к вечеру с похорон вернулась моя мама. С порога она недовольно заявила, что очень сердита на своего старшего брата Ишбулата, за «балаган, который он устроил». И она рассказала, что именно  в поведении брата ее оскорбило:
По дороге на кладбище, с покойной, в машине, находились самые близкие родственники бабушки – дети, сестры, снохи. Ехали молча, скорбно. И тут вдруг тишину нарушил Ишбулат. Он с серьезной миной на лице сказал: «Бедный папа». Пауза. «Пятнадцать лет спокойно спал». Пауза.
Все присутствующие напряглись, и было видно, что они делают попытку сдержать улыбки. Ведь все понимали, о чем речь. Все знали, как бабушка и дедушка  скандалили, пока был жив дед.
Присутствующие кое-как вновь приняли скорбное выражение лица. Но Ишбулат продолжил:  «Но сегодня, папа, твой покой будет нарушен. Вот, везем твою женушку к тебе».
В этот раз улыбки сдерживать никто не смог, однако быстро опять   все постарались нормализовать  настроение в соответствии с обстановкой – скорбно и молча, едем хоронить покойницу.
Но Ишбулат не угомонился, несмотря на испепеляющие взгляды, которые бросала на него моя мама. Он изрек последнюю фразу: «Сегодня вечером поругаются». Все засмеялись.
Мама была очень  возмущена поведением брата: «Где это видано, шутить на похоронах матери. Бессовестный. А ведь мама его любила больше всех! А он неблагодарный, шутил на ее похоронах!».
 А я отвернулась, чтобы мама не увидела мою улыбку.
А какой «балаган» устроила на похоронах своего мужа тетя Поля, рассказала мне она сама.
Тетя Поля была самой младшей сестрой бабушки. Жила она в городе Сталебункерске, что расположен на берегу реки Идель.
Тетя Поля очень долго не могла выйти замуж. И наконец, когда ей было уже далеко за тридцать, к ней посватался немолодой человек. Его звали Абый. Замуж она вышла, и жила с ним неплохо, однако муж ее рано умер, даже не успев вырастить их единственного сына – тот еще даже в школу не пошел. Тетя Поля из так называемой старой девы, быстро пережив период замужества, превратилась в достаточно молодую вдову с ребенком.
Муж тети Поли был из местного населения Иделья, имел большую, ортодоксальную, верующую семью, был членом огромного  клана с патриархальным укладом мышления. Почти все его родственники жили в деревнях, и строго соблюдали законы своего народа.  А тетя Поля всю жизнь жила в городе, и даже со своей родней, будучи той же национальности, что и ее муж, общалась мало, обычаев не соблюдала, и вообще, была почти что Человеком Мира. Без  каких бы то ни было условностей.
Когда умер Абый, к тете Поле пришли его коллеги из научно- исследовательского института, где тот заведовал отделом, и предложили взять организацию похорон на себя. Тетя Поля согласилась. И не вникла в детали.
На похороны своего уважаемого родственника собралась вся родня из ближайших деревень - верующие люди, воспитанные строго по законам своей веры.
На улице Чапаева, во дворе, где жила тетя Поля, яблоку некуда было упасть – столько людей собралось проводить в путь уважаемого человека.
Ближе к покойному и тете Поле подошли  родственники, собрались провожать тело. И в этот момент, внезапно, дислоцированный в другом конце двора оркестр, заиграл похоронный марш.  Столь резкий и громкий звук вызвал напряжение у всех людей, но что произошло с родней мужа – тетя Поля рассказывала мне – было непередаваемо. Эти люди в деревнях хоронили покойников по законам своей веры, в тишине. А тут вдруг такая музыка. Они все перепугались, и часть из них просто спасалась бегством. А какие у них были удивленные глаза – про это тетя Поля рассказывала мне даже с улыбкой, но и с горечью.
Прошло почти тридцать лет, а тетя Поля до сих пор стыдилась этого эпизода. Она говорила мне, что вроде и смех, но сквозь слезы - так она напугала родню  умершего мужа, пренебрегла законами  своего народа, которые надо соблюдать при похоронах. Конечно, она сама оркестр не заказывала, но ведь она с удовольствием передала хлопоты по организации похорон коллегам мужа, и не  проверила, не будет ли каких-то фактов, которые могут шокировать родню.
А родня была шокирована. И осуждала сноху – не обратилась к ним за помощью в организации похорон, не соблюла законы веры, да еще и устроила концерт на похоронах – с оркестром из  не менее двух-трех десятков труб и барабанов.
Тетя Поля говорила, что ей очень стыдно. И в то же время смешно вспомнить, как некоторые родственники в испуге убегали.
Я тоже улыбалась, пока слушала рассказ своей двоюродной бабушки. Действительно, и смех, и слезы.
Руха-разруха
Когда я вспоминаю себя в детстве, то я очень сочувствую своим родителям. Без ложной скромности скажу, что ребенком  - комфортным, послушным, правильным и бесхлопотным  - я не была. Это – точно.
Как говорила наша семейный врач, я не виноватая, что меня родили, и я «заявление не писала», чтобы меня родили. А уж родили – так и мучайтесь.
Так–то оно так, но все равно я понимаю, как родителям было со мной непросто, и жалею их.
Главная проблема, которая от меня исходила – это бесконечные болезни. С рождения и до взрослого – даже весьма взрослого – состояния. Как говорила моя мама, успокаивая меня, когда я расстраивалась из-за своих бесконечных болезней даже в 30-летнем возрасте, «ничего-ничего, не расстраивайся, что часто болеешь – к старости окрепнешь».
Самое интересное, что мама оказалась права. Примерно к 40 годам я стала болеть все реже, а к 50 – окрепла и почти перестала болеть. То ли еще будет дальше, с приближением к более преклонному возрасту!
А еще у меня был друг и сосед, он очень удивлялся моим длительным и тяжелым болезням. Он так и говорил: «Наша Ляля – девушка необычная. Болеет часто и очень трудно. И всегда прямо в лежку, пластом, и почти при смерти лежит. По месяцу, не меньше».
В молодости, как и в детстве, если болела – то температура под сорок. Если приступ мигрени (это уже во взрослом состоянии), то три неотложки приезжают, болевой синдром снять не могут. Просто усыпляют меня, и я три дня сплю.
Помню в раннем детстве, едем от гостей в машине. Я кричу до визга – настолько у меня болит ухо. А ведь за час до этого прыгала и играла. Вот, на балкон выскакивала без шапочки – ухо продуло сквозняком. Потом неделю болею – и мне лечат ухо.
А уже подростком пошла в гости к соседям, ударилась пяточкой об угол дивана.
Через день  - абсцесс, нарыв на пятке. Везут меня к хирургу, вскрывают рану, накладывают лангет. Помню, как ору на все хирургическое отделение. Потом месяц хожу с лангетом и хромаю.
И эти эпизоды скучно перечислять, так их много и все они похожи друг на друга.
Вот каково было родителям все это переживать!
Следующий момент проблемности, который исходил от моей персоны, это природная холеричность. В промежутках между болезнями ребенок – то есть я -  был очень и очень активным. Частичную активность я сохранила и поныне, но что было в детстве – не передать словами. Ребенок всегда был в  процессе деятельности. Проекты возникали в моей голове  один за другим, а то и одновременно несколько. Постоянные дела и заботы – шить платье кукле – можно порезать занавеску, скатерть и мамину юбку. Разобрать утюг или часы, рассыпать бусы, сделать кукле операцию на брюшной полости, искать «секретные» документы в письменном столе отца – проекты рождались непрерывно и сопровождались разрушительными действиями. Порвать, порезать, вскрыть, разобрать, посмотреть, что внутри. Если мне нужна была бутылочка, я могла вылить духи. А если баночка – могла выковырять крем, и выбросить его, а баночку использовать по собственному усмотрению.
Это – одна сторона моей деятельности – все разобрать. Вторая – это необыкновенный интерес к живым существам вокруг. Особенно к насекомым и земноводным. Жуки и пауки, мотыльки и стрекозы, черепахи, лягушки, головастики, божьи коровки, улитки, пиявки, летучие мыши. Все это излавливалось, усаживалось в банки и коробки, и приносилось домой. Моей мечтой в детстве было ловить птиц, но у меня это  не получалось в городе. Я только лазала по деревьям с целью наблюдения за птичьими гнездами. А тех живых тварей, кого я ловила, ждала нелегкая участь. Я их изучала, наблюдала за ними, и вскрывала - с целью изучения внутреннего анатомического строения. Для  этих целей я собирала литературу  по истории медицины – ее я штудировала тщательно, а также целый арсенал медицинских инструментов – их я крала в больницах, когда там лежала. У меня были скляночки, иголочки, шприцы, пробирочки, скальпели и прочие кошмарные орудия. Кроме прямых краж у медсестер, когда те отворачивались, я  проводила рейды на больничные помойки, чтобы находить  там инструменты и скляночки.
Такой повышенный естествознательный интерес сочетался у меня с неряшливостью, бесшабашностью. Мысли скакали, проекты менялись в моей голове. Про что-то я забывала, забрасывала, начинала делать что-то другое.  В результате  -  мои «зоопарки» источали ужасный запах. Маме приходилось делать регулярные инспекции всех закоулков комнаты и под кроватью.
Если  родители меня куда-то вывозили, например, на море, оттуда везлись крабы, если ездили в деревню, оттуда привозились утята (их я не вскрывала, птиц я просто любила – трогать их, гладить). И все это невозможно было не взять с собой. Потому что я  обладала в детстве (да и во взрослом состоянии не меньше) третьей проблемной чертой – истеричностью.
Если мне пытались не разрешить взять в самолет утенка, рыбу или краба – я орала так, что легче было разрешить. Так же я орала всякий раз, если мне не разрешали ехать, куда я хочу, или получить вещь, какую я хочу. Я помню, КАК я орала. Правда, чуть повзрослев, уже в 6-7 лет, я такие концерты давать перестала. Но моя истеричность, скандальность, плаксивость сохранилась вплоть до 33-х летнего возраста. В 33 года у меня внезапно прошли неистовые головные боли, и приступы истерики, с криками и слезами. Я не понимала, почему -  до недавнего времени. И только сейчас я поняла причину. В этом возрасте я навсегда покинула родительский дом. Уехала от них далеко, и вышла из-под энергетического влияния родителей, в первую очередь, матери.
Итак, три ужасные черты характера: болезненность, холеричность и истеричность, сделали свое дело. Меня с трудом терпели все окружающие.
Помню, когда мне было 9 лет, родители с детьми поехали на море, к своим друзьям, в город Хадыженск. У друзей родителей был большой красивый дом и огромный участок земли – хозяйство, сад, огород, много птиц и животных.
Дом и сад, а также куры, были и у моей бабушки, но, все же, это были городские условия, и не так много места и воли. Но в Хадыженске, когда меня выпустили в сад-огород, и не следили за мной – это было счастье! Я помню, как я была счастлива. Можно было залезать на чердак и крышу. Все местные коты были напуганы, отловлены, политы водой, а также накормлены колбасой из холодильника (без спросу у взрослых), и также им были повязаны банты – независимо от пола. На всех окрестных собак были также повязаны галстуки. Птичий двор был всполошен. Все куры были облиты водой, гуси гонялись наперегонки от моих ласк.
Потом я переместилась на скотный двор. Там я занялась дрессировкой свиней. Дала им имена, и скормила им весь урожай груш с соседнего дерева. Свиньи отлично поддавались дрессировке.
Так прошло несколько дней. Животные в хозяйстве не скучали ни минуты.
Во дворе дома была пристройка, как бы летняя кухня. И там жила древняя старуха. Она не была родственницей хозяевам дома, просто у нее сгорел дом, и ее приютили. Она ведь была одинокой, и ей некуда было больше идти. Я и к этой старухе приходила в гости, наблюдала, какие она интересные вареники лепит – огромные и с кружевами из теста.
Этак старуха запомнилась мне на всю жизнь своими словами. Все взрослые стояли во дворе, и мои родители, и их друзья. А я спряталась под лестницей. Так вот старуха сказала про меня: « Это самый ужасный ребенок, какого я только видела за свою долгую жизнь. Имя  у нее разрушительное: « Руха-разруха». Отправьте ее отсюда подальше, с ней невозможно находиться рядом».
На эти слова папин друг, хозяин дома ответил, что ребенок у него в гостях, и будет жить здесь столько, сколько надо, несмотря на поведение. А бабка должна знать свое место – ее приютили, и пусть помалкивает. А не обсуждает хозяйских гостей и их ребенка.
Когда я была на сносях – это был конец зимы, 1980 год, я работала в Ташкенте в проектном институте Узгипротяжпром. Мне не давали поручений, так как у меня было такое огромное пузо, что я не могла писать за столом. Я просто сидела на работе и ждала декрета. От скуки я стала болтать с уборщицей.
Женщина, с которой видимо, никто особо не разговаривал, вдруг начала рассказывать про свою жизнь. Оказывается, она инженер с высшим образованием, отлично закончила вуз. Но не может работать по специальности, так как они с мужем работают по очереди. Оказалось, что у них родилась дочь, и вся жизнь супругов теперь подчинена только ребенку. У ребенка настолько яркие холеричные черты характера, а также истеричность и болезненность, что ее даже нельзя ни в детский сад отдать, ни к няне. Никто с этим ребенком не справляется. Вот супруги и вынуждены дежурить возле ребенка, и работать по очереди.
Уборщица рассказала мне в подробностях, что творит их ребенок, и что у них с мужем нет ни минуты покоя – все ломается, крушится, переворачивается в доме мгновенно.
Я вспомнила себя в детстве. Конечно, степень моей болезненности, истеричности и холеричности не была столь яркой и интенсивной, как у дочери этой измученной уборщицы, но все же….Мне вновь стало жаль своих родителей. Конечно, они работали не по графику, чтобы следить за мной – я в садик ходила, и  в школу, и проблем с коммуникабельностью у меня не было. Но, все же, я была достаточно хлопотным и проблемным ребенком. Хорошо, что хоть не таким как та девочка – дочь уборщицы с красным дипломом инженера…



Коралловый ранец
 С первого по четвертый класс  - включительно  -  в школу я носила кораллового цвета портфель-ранец из очень качественной и очень толстой кожи.
Ранец имел постоянную, независимую от количества содержимого форму, округлую. Спинка у него была анатомическая, и он был импортного производства. Мой ранец был очень красивым и удобным портфелем. Единственное, что в нем было плохого - к четвертому классу я вбила себе в голову, что с ранцами ходят только малыши. А я девочка уже взрослая, и все равно хожу с ранцем. Я расстраивалась по этому поводу. Все мои одноклассницы уже давно ходили с портфелями. И только я – с ранцем.
Моя семья проживала в то время напротив правых боковых ворот знаменитого городского рынка, по улице Островского. Это не был жилой дом. Это был один из корпусов университета, где работал мой папа. А сбоку этого учебного здания была пристройка. В ней располагалась обычная, удобная, со всеми необходимыми помещениями двухкомнатная квартира. С крыльцом, коридором, кухней, ванной, туалетом. Также имелся сарай во дворе, который также считался нашим.
Корпус был учебным, но не совсем. Он был не как обычный истфак, биофак или юрфак. Где постоянно обитали толпы студентов. Нет, корпус, где мы жили, назывался межфак, и предназначался для семинаров, курсов, симпозиумов, собраний, а также каких-то факультативов. Он был не очень многолюден. И еще было одно большое отличие. Вокруг этого корпуса было много территории – в несколько раз больше, чем при остальных корпусах университета. И вся эта территория представляла собой сады, парковые зоны, палисадники, поляны и огромные неиспользуемые  - бывшие – спортивные площадки. Даже садовник имелся, который ухаживал за растениями.
Возле спортивного поля стояло новенькое бетонное  бомбоубежище. Я любила туда залезать – внутрь вела лестница -  но не очень глубоко. Более глубокие помещения были замурованы.
Недалеко от бомбоубежища росло два огромных тутовника. Один  - светлый тут, второй  - тут красный. Вот счастье было по весне! Залезть на дерево и объедаться этой ягодой!
А в нашем сарае хранился чемодан. Огромный. По семейному преданию, я в нем спала, когда меня принесли из роддома, и до тех пор, пока мне не купили кроватку. Теперь в этом чемодане я хранила свою «больничку». То есть медицинские инструменты и склянки, которые мне удавалось добыть, стащить, стянуть в больницах, когда я там лежала. Эти инструменты я использовала при препарировании улиток и жуков. А также червяков и головастиков. Я удивляюсь, как это я в детстве такое могла творить. Во взрослом состоянии – даже сейчас -  я не покупаю живую рыбу, не говоря уж о курах – я ни за что не смогу причинить боль живому существу. Мне удивительно вспоминать про свои естественнонаучные изыскания в детстве – мне кажется, что это была не я. Вот так – «я-не я».
Я страдала, что у нас не было соседей. Ведь я не могла завести друзей-ровесников. В соседний двор жилого дома на перекрестке улицы Островского я перелезала через забор, однако кожей ощущала, что детвора того дома воспринимает меня как чужую.
 Но я была  счастлива во дворе этого межфака, который фактически выглядел как наша фазенда, или барская усадьба. Ведь это была огромная площадь зеленых насаждений, трав, цветов, деревьев. И вся эта бушующая зелень кишела насекомыми. Имелись и заболоченные места –  а там жили мои любимые животные – лягушки и головастики. Таким образом, у меня было все, что я люблю – деревья и заборы, чтобы по ним лазить, жуки и лягушки, которых можно ловить и изучать, растения, чтобы составлять гербарии.
Со временем жизни в этой так сказать усадьбе – а переехали мы туда, когда мне было  4 – 4,5 года, а уехали, когда мне исполнилось 9 лет – связано много и хороших, и тяжелых воспоминаний. Разные остались воспоминания – разные, как сама жизнь.
С первого по четвертый класс я училась во вторую смену. То есть в школу я ходила к 14 часам. С утра, когда родители уходили на работу, я оставалась дома одна. Ближе к обеду приходил папа, кормил меня обедом, проверял уроки и выводил из дома. Только один раз – 1 сентября в первом классе, папа проводил меня до школы – показал дорогу. С того дня в школу я ходила сама, одна. В те времена почти все дети, даже издалека, ходили в школу самостоятельно. Я проходила три серьезных перекрестка, но выполняла точные указания папы – идти только на зеленый свет. Я никогда не нарушала правила уличного движения.
Также самостоятельно я возвращалась домой после школы. Вот тут – то и случалось одно из того плохого, что я запомнила в период жизни в «усадьбе». Такое и потом случалось, когда мы уже жили в обычном жилом доме. Но там это не воспринималось как трагедия – ведь там  был полон двор соседей и моих друзей.
А в «усадьбе» все было по-другому.
Возвращаюсь я, значит, домой, открываю калитку, ведущую во двор, а она вся в кустарнике, как тоннель. Тишина и пустота – нет людей. Я проходила весь этот зеленый арочный тоннель, поворачивала направо, обходила дом справа и подходила к крыльцу, к нашей квартире. Я всегда тайно надеялась, что кто-то есть дома. Но дома никогда никого не было.
Я возвращалась к центральному входу в здание, потому что там были скамейки, и через дверь, вдали, я могла видеть вахтера, а также иногда проходили люди. Мне было там спокойнее, думая, что я не совсем одна.
К тому времени, что я возвращалась из школы, родители еще не успевали возвратиться с работы. Они приходили, как правило, через 2-3 часа. И все эти часы я сидела на скамейке. Я бы с удовольствием занималась своими обычными делами – деревьями и лягушками, но на мне ведь была школьная форма, которую нельзя было пачкать. К тому же я, как правило,  была к этому времени голодной и уставшей. И от всех этих обстоятельств я почему-то не по-детски психовала. Именно психовала, нервничала, я помню даже как колотилось мое сердечко и постоянно наворачивались слезы. А ведь мне  было 6-8 лет в этот период!
Я злилась, что папа не может придти и запустить меня домой. Ведь в обед он находит возможность придти и  выпустить меня в школу. А вечером никогда не мог.
Я чувствовала себя очень несчастной. Голодной. Часто я мерзла и хотела в туалет. Потом начинало смеркаться, а я все еще сидела на скамейке,  и мне становилось страшно. Я не люблю темноту. Почти не было вокруг людей, а к вечеру я вообще оставалась одна – я ощущала одиночество и заброшенность. Как темнело -  все кусты становились огромными и страшными. Мне становилось совсем плохо.
Эти долгие часы на скамейке для меня остались тяжелым детским воспоминанием. На грани слез и истерики. Иной раз мне кажется, что расшатывание моей нервной системы началось именно тогда, при ожидании родителей с работы, в полном одиночестве,  а не во взрослой жизни, от пережитых стрессов. Будучи взрослой, я уже не была столь беззащитной, как тогда, в детстве.
Зависть
 Я очень завистлива. Думаю, что я не одна такая – зависть весьма распространенное чувство.
Понимаю, что зависть бывает разная. Есть люди, которые и за три копейки иззавидуются. Исстрадаются, почернеют и похудеют. Я  - не такая. Сильно не маюсь, хотя и завидую сильно.
Я здесь не собираюсь кого-то осуждать, или классификацию завистников проводить. Нет. Я все так же – в себе,  любимой – и только, разобраться хочу,  сформулировать предметы моей зависти.
На сегодняшний день мне почти 55, и вот чему я точно завидую – 100%, так как это совершенно уже недостижимо для меня – это своим ровесницам, которые справили серебряные свадьбы.  Они всю жизнь прожили со своими родными, первыми и единственными мужьями, нормальными, порядочными, вырастили вместе детей и растят теперь внуков. Ну, завидую. Мне это не дано. Мои бесчисленные попытки создать семью не увенчались успехом, и  10 лет назад были прекращены в связи с абсолютной бесплодностью.
Следующий предмет моей неиссякаемой зависти -  когда у людей есть род, клан, семья. Это – родители, братья, сестры, дяди, тети и т.п.  И у всех нормальные отношения. Все друг друга любят и уважают. Вместе собираются на праздники, помогают друг другу в случае необходимости. Не подают друг на друга в суд, не проклинают друг друга, и не говорят  про своих родных гадости. Завидую – мне это не суждено.
Это -  мои две самые большие зависти. Но есть и поменьше.
Завидую людям, которые  путешествуют по миру. Не так, как я – раз в год в отпуск. Нет, предмет моей зависти – именно возможность людей свободно путешествовать по всем странам, в любом направлении, часто, подолгу. Мне кажется, что путешествия – все равно куда – это огромная составляющая человеческого счастья.  А я пока  только раз в год в отпуск поехать могу. И то хорошо - мне хватает этой подзарядки надолго. Я радуюсь, так как  в молодости у меня  такой возможности не было.
Бесконечно завидую людям, которые владеют иностранными языками. Я уж не говорю о полиглотах – они для меня все равно, что боги. Даже если человек второй язык знает – завидую. Всю свою жизнь я усердно посещаю разные курсы по изучению иностранных языков. А воз и ныне там. Не знаю никакого языка, кроме родного – на котором говорю, пишу, чувствую, думаю – русского.
Очень завидую людям, у которых есть особые способности – к математике, например, или голос особый. У меня талантов нет. Потому -  завидую.
Завидую людям, у которых есть какой-то дар от Бога. Например, одаренные врачи. Или врачеватели, лекари, травники. Или великие писатели, которые видели будущее. Или ясновидящие, предсказатели. Я не имею в виду тех, кто умеет искусно шарлатанить – им я не завидую. Предмет моей зависти – именно дар Божий, природный талант, настоящий, большой  – в любой отрасли знания.
А еще  - 5 лет назад  - я очень сильно завидовала людям, которые научились  водить автомобиль и смогли приобрести авто в собственность.  Но я эту зависть  трансформировала в упорную учебу по вождению и усилия по приобретению машины. Очень горжусь, что сумела.
Ну, вот и все основные предметы моей зависти.
Больше я ничему, ни в чем, и никому не завидую.
Гордыня
Влияние на каждого человека всего окружающего мира, восприятие им вибраций и энергий всех окружающих его людей, роль  общества и традиций – все это вкупе  есть судьба. Кардинально ее изменить нельзя. Ведь  судьба каждого из нас – это программа  нашего обучения на данное воплощение.
Изменить судьбу полностью нельзя. Но скорректировать можно. Коррекция судьбы возможна, если изменить себя самого.
Изменение самого себя включает обязательное высвобождение из-под влияния окружающего мира, людей, обстоятельств, традиций, стереотипов. Это – свобода. Если избавиться от фантастических представлений о самом себе, выйти из-под какого бы то ни было влияния, очистить свой разум от предрассудков, комплексов и неврозов – это настоящая свобода.
Если сумеешь измениться, освободиться, скорректировать судьбу – в твоей жизни станет реально меньше конфликтов и страданий.
Вот я и стараюсь. Продумываю свою жизнь, ищу и выявляю все свои стереотипы, зависимости, зацепки и предрассудки.
Анализ отдельных эпизодов моей жизни показал, что у меня  заниженная самооценка. У меня недостаточно развиты чувства:  гордость, самоуважение и чувство собственного достоинства. Как следствие – самоуничижающие формы поведения, не приводящие ни  к чему хорошему.  Например, пресмыкание перед обидчиками, даже длительное время после нанесения обиды,  неумение отстаивать свою позицию и защищать свои интересы.
Однако я выявила  еще более отягощающий мою судьбу факт. На пару с отсутствием зачастую – там, где это обязательно надо бы иметь – гордости, я обладаю завышенной, даже зашкаливающей гордыней.
Тот факт, что один и тот же человек одновременно имеет мало гордости и очень много гордыни, не вызывает у меня диссонанса. Несмотря на то, что слова «гордость» и «гордыня» имеют один и тот же корень, суть их как понятий очень различается. Это легче будет уяснить, если прочитать мои комментарии о том, как я понимаю свой избыток гордыни.
Мало гордости, заниженная самооценка, плохое отношение к самой себе, непрерывное самоосуждение, недовольство собой, объявление самой себя хронической неудачницей – это фактическая ущербность человека.  Внутреннее  «Я» от этой ущербности страдает. И на внутреннем подсознательном плане это самое «Я» пытается как-то скомпенсировать низкую самоэнергетичность. Оно вынуждено качели между низкой внешней самооценкой  уравновесить полярным взлетом высокой гордыни, как проявлением внутренней завышенности мнения о себе.
Например, я обладаю спектром гипертрофированных чувств:
• Чувство вины;
• Чувство виноватости;
• Ощущение помехи всем и вся;
• Болезненная ответственность, стремление угодить, исполнительность (на работе особенно).
-1-
Начнем разбирательство с чувства вины. Я чувствую себя виноватой в том, что мой отец умер в нищете. А я не смогла создать ему достойного существования в конце его жизни, приличных бытовых условий для него, обеспечить ему достойное медицинское обслуживание. Я оказалась абсолютно неспособной сделать все это в связи с отсутствием  высокого социального статуса, жизненного успеха, материального благополучия. Моими статусами в зрелом 40-50 летнем возрасте оказались статусы: беженца, одинокой матери, разведенной женщины. Вырваться из этих статусов не позволило отсутствие особых талантов и дарований, которые смогли бы мне дать толчок для достижения жизненного успеха в целом. И мое образование, и мои знания, трудовые умения и навыки оказались недостаточными для  получения материального вознаграждения, способного значительно повысить жизненный уровень семьи, а значит, и помочь моему больному отцу.
Этот общий «неуспех» в жизни, статус «неудачницы», мое подсознание сочло ущербностью. И скомпенсировало гипертрофированным чувством вины за все это – особым проявлением гордыни.
Глубоко-глубоко внутри меня, в недрах подсознания слышится голос: «Это ты во всем виновата, несчастная». Чей это голос? Теперь я знаю, что это голос гордыни.
Моей взлелеянной гордыне приятно чувство обвинения мною самой себя – фактически это означает, что центр тяжести «преступления» перемещен. Обдумывается не причина ситуации того жизненного периода. Нет. Обдумывается и мусолится моя «вина». Это позволяет мне думать, что виновата, значит, МОГЛА что-то сделать, а не сделала. Кому же придет в голову мучиться виной, если ты явно не могла что-то изменить? А вот если могла (или представляется, что могла) – значит, виновата. И чем сильнее виновата, значит, больше чего - то  не сделала. А могла… Так гордыня создает для меня  иллюзию, что вроде я все могла сделать, а не сделала. Вини себя, казни себя! Виновата! Не сделала. Забывается, что не могла мочь – нереально было тогда все это для меня.  Помнится только: «могла, но не сделала».
Так гордыня пыталась помочь мне запудрить мозги самой себе, и скомпенсировать реальную объективную оценку моей беспомощности. И даже не беспомощности, а «обыкновенности», как человека. Не все  люди очень удачливы в бизнесе, не все могут зарабатывать большие деньги.  Они – обыкновенные. И такая же я. Но гордыня считает иначе.
Серьезная жизненная ситуация всегда является запутанной, многогранной, непонятной. И человеку, поэтому,  трудно распознать голос гордыни, отличить его от голоса собственного «Я». Силы человека тратятся, с подачи гордыни-злодейки, не на реальные дела, а на терзания, страдания, чувство вины, «казнение» самого себя. На это уходит время, силы душевные и силы физические. А гордыне это на руку. Ее цель, как обычной лярвы, разрушить человека, его личность и душу, погубить его.
Человек тратит время на раскаяния, слезы, причитания, копание в себе и в прошлом, и опять на слезы. И некогда и невдомек подумать: а не много ли ты на себя берешь?
А я брала на себя много, и не понимала этого. Я не видела в этом происки своего врага и паразита – лярвы гордыни.
Мне же не придет в голову терзаться, что я не смогу вручную сдвинуть железнодорожный состав. Или руками вырвать с корнем многолетнее дерево. Явно, что мне это не под силу. А с чего я взяла, что мне под силу было решить все материальные и физические проблемы своего отца - путем достижения необыкновенного жизненного успеха, материального благополучия? И это -  одновременно с тем, что я  приехала в эмиграцию, поэтому не имела собственного жилья, жила  на частных квартирах с непомерной квартплатой. Я одна растила ребенка. Переезжала сто раз с места на место в надежде где-то получить постоянное жилье и прописку.  Работала на трех работах, а не на одной, из-за мизерной зарплаты. Это все – не фон для головокружительно быстрого взлета на вершину жизненного успеха – уверяю вас.
Если здраво рассуждать, мои материальные проблемы решить в одиночку и в той ситуации, в какой была я, было бы еще труднее, чем сдвинуть поезд с рельсов  голыми руками.
Но как приятно было гордыне морочить мне голову, нашептывая: могла, но ничего не сделала для своего отца. «Вот, сестре твоего отца ее  дочь все условия создала, включая разноцветные спальни, а ты своему отцу ничего не   смогла сделать. Вини себя, неудачница!» - напевала мне моя лярвочка. И на долгие десять лет блокировала огромную часть моих душевных и жизненных сил.
- 2 -
Теперь обсудим  второй пункт  моего спектра чувств – чувство виноватости.
Я часто чувствую себя виноватой. Слишком часто для нормального человека. Потому что я считаю себя виноватой даже в тех случаях или ситуациях, когда никто из окружающих явно в мою сторону даже не смотрит, не говоря о том, чтобы меня в чем-то обвинить. Но я-то думаю, что я виновата. И так всегда. Это патология – похоже на то.
Я чувствую себя виноватой даже в мелочах. Даже если мне говорят, в ответ на мое предположение вслух о моей возможной вине: «Да ты-то тут причем?»
А уж если кто случаем обмолвится о моей возможной, или косвенной, или предполагаемой вине, то я уж всласть готова голову пеплом посыпать. Настолько виноватой себя чувствую. И очень часто в таких случаях я точно не виновата, а обвинителя следовало бы послать куда подальше. А я не посылаю.  Если говорят, что я виновата, то я соглашаюсь.
Так что в этой сфере тоже неограниченно владеет моим разумом она же – гордыня, во всем своем «величии». А механизм ее власти в сфере моей виноватости такой.
На подсознательном уровне человек может понимать, хоть и, не отдавая себе в этом отчет, что в целом и общем, в нем никто особенно и не нуждается. Я не имею в виду женщин с младенцами – там зависимость полная, но ведь так не всегда и не у всех. Во многих других, рядовых ситуациях в человеке может и не быть сильной нужды. А каждому хочется, чтобы была.
Часто в ходу  у нас поговорка: «незаменимых людей нет». И это недалеко от безусловной истины. Так что без каждого в принципе всегда можно обойтись.
Чтобы в сфере виноватости гордыня не завладела твоим разумом, нужно принять как данность, что никто в тебе не нуждается, как и в других персонах. Все без тебя, если что - обойдутся. Тебя, если что – быстро забудут, как и всех остальных. Если немного кто и поскучает, то недолго. Если погорюет – тоже не слишком безутешно. И это все – нормально. Так как жизнь продолжается, и будет продолжаться. С тобой или без тебя.
А если ты все это не принимаешь как данность, то гордыня тут как тут. Она подскажет, как скомпенсировать твою   "ненужность", в тебе «ненуждаемость»,  и несуществующую реально твою незаменимость. Гордыня подскажет тебе: «виновата». Все, что произошло, случилось, или не произошло и не случилось – ты виноватая.  А виноватая – значит причастная. А причастная, значит,  ключевая, важная, незаменимая, нужная. Создается иллюзия твоей могущественности. Если бы не какое-то обстоятельство, вроде как ты можешь все держать под контролем, на все повлиять, во всем принимать участие. Если я виновата в том-то и в том-то, значит, слишком многое от меня зависит. Так гордыня  способствует твоим мыслям о собственной значимости. Оно приятно, даже если по твоей якобы вине, что не так пошло. Просто недосмотрела. Но в целом - очень значима. Без тебя  - так тебе начинает казаться - никто не сможет и дня прожить.
Некоторые люди пытаются скомпенсировать эти чувства подчеркиванием своей значимости. Часто искусственно, и за счет чужих интересов.
Из этой же иллюзии  собственной значимости и чувства виноватости вытекает следующая сфера хозяйствования гордыни. Это – ощущение, что ты всем  мешаешь.
-3-
Человек, думающий о жизни много и серьезно, не может не понимать, что зависим от многого в жизни. Это и окружающие люди, семейные и общественные связи, необходимость зарабатывать на жизнь. Часто человек понимает, что живет не только ради себя, и живет зачастую не своей жизнью, не только, и часто вообще не своими интересами.
Человек зависим. Не самодостаточен. Не индивидуален. Не обособлен. Он нуждается в поддержке, подпитке, подкормке, заботе, помощи и еще в очень и очень многом. Часто один он вообще и не воин в поле, и не работник на предприятии. Некоторые люди  в одиночестве даже 10 минут находиться не  в состоянии.
Это комплекс чувств по осознанию своей зависимости и беспомощности гордыня пытается скомпенсировать и уравновесить. В моем случае это происходит вызыванием во мне ощущений «помехи». У других это вызывает болезненное самомнение, стремление  выделиться, или самоутвердиться за чужой счет.
Комплекс ощущений собственной зависимости, беспомощности, никчемности может принимать гипертрофированные или  уродливые формы. На фоне жизненных неудач. Также этому способствует низкая самооценка.
Избежать такого комплекса и его осложнений  можно, только осознав без эмоций, что человек, по сути – существо-одиночка. Человек – каждый – очень индивидуален и уникален. Именно его  сочетание качеств, обстоятельств, задач жизненного пути – настолько не похоже на других, что и делает каждого человека независимым от всех других, по  СУТИ.
Осознание этого поможет избежать комплекса зависимости, и тем более, зацикливания на собственной якобы незначительности. Каждый – уникален, независим и очень-очень одинок. Один рождается, один думает в ночи, один страдает, один умирает. Независим абсолютно, он решает только свои строго индивидуальные жизненные задачи. 
Человек не может «всем мешать». Он идет сам по себе по своему жизненному пути.
И, несмотря на внешнюю зависимость от всего и вся, по сути, он настолько одинок, что фактически – по сути, независим. Ни от кого человек не зависим – кроме самого себя.
Человек  «одинокий» должен в первую очередь решать свои проблемы (но не за счет других), и, ни в коем случае не подменять других людей в решении их проблем, чтобы повысить свою  значительность.
Если для самоутверждения решать чужие задачи вместо тех, кто должен их решать сам – создается серьезный дисбаланс, который слышит душа.  Она слышит и терзается. Хочет дисбаланс выровнять. Но – тут как тут гордыня. Гордыня шепчет: «Страдай, плачь, обижайся. Ты столько для окружающих делаешь, а они  - неблагодарные. Намекают, что ты им мешаешь. Вмешиваешься во все. Но ты ведь добрейшая душа – всем хочешь помочь. Даже если эти неблагодарные ничего не говорят, они наверняка  думают, что ты всем мешаешь».
Твоя душа, в самом деле, ощущает, что ты решаешь чужие задачи. И она подсказывает, что надо этот дисбаланс выровнять, отказавшись  от не своих задач. А гордыня мешает. Она провоцирует, чтобы ты внимание свое фокусировала на обидах и ощущении, что ты всем мешаешь. Так «сладко» с подачи гордыни печалиться, что все вокруг неблагодарные, одна ты с ангельской душой, готовая всем придти на помощь, и непризнанная фея добра. Ты так думаешь? А гордыня торжествует.
-4-
Чувство ответственности – чувство в целом хорошее, однако если оно не принимает гипертрофированные  размеры. Как порой у меня – с перебором и захлестом. На грани нервного истощения и невроза. Частенько у меня бывало – и дома, и где я раньше работала -  на общественном производстве (особенно когда я работала на заводе) – моя ответственность, исполнительность, желание угодить руководству – доходили до фанатизма. Все мне казалось – надо показать себя с лучшей стороны. И я лезла из кожи вон. Главное - продемонстрировать как можно нагляднее свои умения, быстроту исполнения заданий. Пусть знают, как я нужна, какая я ответственная. Пусть оценят, наконец. Ведь я незаменимая!
Самое интересное, что мое супер-ответственное поведение и  фанатичное рвение на работе имело прямо противоположный эффект. Сейчас я понимаю, что выглядело мое поведение как противопоставление себя коллективу, как подчеркивание своего превосходства, особенности, незаменимости. Я -  лучше всех, быстрее всех, умнее всех – вот как со стороны понимало мое поведение большинство окружающих людей. И даже если начальству нравилась моя исполнительность и быстрота выполнения заданий, меня все равно не успевали оценить, так как до вынесения мне оценки меня успевали подставить, опорочить, оговорить те, кто видел во мне всего лишь выскочку.
Когда я поняла порочность своей интерпретации чувства ответственности за порученное дело, я изменила алгоритм своего поведения (на последнем заводе, на котором я работала)  - и все встало на свои места. Я силой заставила себя снизить ответственность.  Я не рвала душу, я делала намеренные ошибки – очень видные, чтобы их сразу заметили и исправили – и все стало нормально (заметные ошибки исправят, начальственно пожурят, испытают чувство превосходства – и ты хорошая!). Все окружающие поняли, что я обыкновенный человек, даже - хороший.  Выяснилось, что люди больше ценят твою способность делать ошибки, порой  лениться, не торопиться, быть как все – больше, чем, если ты настолько ответственная, что на твоем фоне все выглядят отпетыми лентяями и неучами.
Однако смысл моей супер-ответственности был другой, чем его понимали коллеги. Я  только хотела, чтобы меня оценили, и помогли решить мои жизненные проблемы – а их у меня было пруд пруди. Бездомность, беспрописочность, безденежье. Я устала ездить по городам и весям в поисках лучшей доли, и надеялась где-то пустить корни.  А те, кто  проводил целую кампанию по опорочиванию меня перед начальством, чтобы избавиться от меня - такой выскочки -   даже приблизительно не могли бы  меня понять. Они  все  были благополучными, семейными, с поддержкой огромных кланов. Они жили в своих квартирах, имели нормальное финансовое положение. Им не надо было показывать себя на работе, чтобы сохранить ее.
Уникальность каждого человека имеет, в том числе и  такую интересную грань – полностью, абсолютно, никто никого не понимает – это в принципе невозможно. Даже если кто-то считает, что понимает кого-то – это иллюзия. У каждого человека настолько уникальная жизненная задача, путь жизни, восприятие, преломление в сознании уже полученного опыта и впечатлений,  что понять  другого человека практически невозможно. В связи с этим нет смысла ни расстраиваться по поводу, что тебя не понимают, ни стремится кому-то что-то объяснить, ни рваться кого - то понять. Тщетно.
Главное – понять самого себя. Вот я и стараюсь понять – почему я  позволила себе  взрастить супер-ответственность, от которой я и страдала. И вот какую версию я выдвинула -  это опять, моя гордыня, и ее происки. Она, усыпив мой разум, нашептывала мне – старайся,  бери на себя сверх меры, ни на кого не оглядывайся. Ты  - сильнее всех, ты -  умнее всех, тебе все задания по плечу. У тебя все лучше, чем у всех, ты с любым заданием справишься быстрее и эффективнее всех. Тебе все по силам!
И  я гнала сама себя вперед и вперед!
……..
Вот такие 4 западни  организовала для меня моя гордыня, оказав мне в течение жизни целый спектр медвежьих услуг. Теперь, когда диагноз поставлен, я осаживаю сама себя в рвении – лучше, выше,  быстрее. Не полностью пока , но мне это уже удается.
И теперь я считаю, что гордыню в себе нужно выжигать каленым железом. При первой же попытке взять на себя неподъемный груз, или сведения всех мыслей только к себе, как к первопричине всего на свете. Опасный это путь. Так можно, потеряв контроль над происками гордыни, навсегда прописаться в палате с решетками – в соответствующей больнице. Ведь если ты поверишь, что несешь ответственность за судьбу всего человечества – полностью, и начнешь это уверенно озвучивать, тебе быстро в такую больницу направление организуют.
Но попасть в больницу – это удел тех, над чьей душой гордыня-лярва одержит победу. Мы же надеемся избежать такой участи - мы ведь осознали до конца, как опасно подчиняться гордыне.
Да, человек  - существо уникальное, сильное, умное, наделенное волей и характером. Но человек – не Бог. Сила, влияние, возможности, ресурсы и т.п. у человека весьма ограниченные. Поэтому смешно брать на себя ответственность за  обстоятельства, которые ты не в силах предотвратить, или пытаться поднять непосильный груз, который не может поднять твой физический организм. Можно вес – и физически, и морально – «толкнуть». Мобилизовав все ресурсы в один момент. Но это будет всего лишь 1 раз. Потому что ты надорвешься.
Обдумав все, я пришла к выводу, что нет смысла мне винить себя в неизлечимой болезни отца, в его нищете в конце жизненного пути. Глупо казнить себя, что я не умела зарабатывать миллионы, чтобы купить себе и семье квартиру, обеспечив нормальные условия существования больному отцу. Я же не волшебница, и не в состоянии решать проблемы, которые накапливались годами. Я -  всего лишь человек.
А гордыню – прочь.
Гоню и гоню ее вон.
Глава 10. Дружественная линия, или чужие родственные души
Олег Владимирович
Сентябрь 1982 или 1983 года.
Мне предстояла вторая бессонная ночь. Я это знала по своему перевозбужденному состоянию. Не могла я  - никак -  успокоиться, сердце бешено стучало, слезы то и дело начинали литься, голова болела и гудела, уже с предыдущей ночи поднялась температура.
Днем я залезла в палисадник с высоким кустарником по периметру, и чуть ли не перебрала  - вручную -  каждый комочек земли, просмотрела каждую ветку, каждую травинку. Фотографии, которую я забросила в палисадник через кусты накануне днем, не было. Я нашла дворника, пытала его, не делал ли он какую-то особую, внеплановую, подметательную или копательную  уборку в нашем палисаднике? Дворник клялся, что ничего не делал, не подметал, не копал, листья не  собирал.
Днем накануне я шла через площадь 800-летия Москвы в центре нашего города, и увидела похоронную процессию. Она еще не шла, она только собиралась возле одного из домов, построенных в стиле «сталинский ампир» еще в 50-е годы. В таких домах жила элита нашего города.
Когда я проходила сквозь толпу собравшихся на похороны людей, какая-то женщина вручила мне фотографию 3х4, приклеенную на черную ткань. С булавочкой. Такие фото все присутствующие прикрепляли себе на лацканы пиджаков. Я поняла, что это фото покойного, на чьи скорбные проводы собрались люди.
Я посмотрела на фото – на нем было изображение молодого мужчины, мне незнакомого. Фото было нечетким, его явно пересняли с какого-то старого фото, и даже приглядевшись, я не нашла в лице знакомых черт. Мне стало очень страшно, что умер такой молодой человек, я расстроилась и поспешила уйти.
Я шла домой и несла в руках фото покойного. Не знала, что мне с ним делать. Просто выбросить я считала недопустимым, чтобы изображение где-то валялось, а тем более в мусорке - нет.
Когда я дошла до подъезда своего дома, я опять задумалась, что делать с фото незнакомого мне человека. И я не придумала ничего лучше, как просто  опустить его за огромный куст нашего палисадника. Не знаю, почему я так сделала. Наверное, решила, что там ему, то есть покойному, будет спокойно – среди травы, кустов.
Вечером, когда мама пришла с работы, я услышала от нее некоторые подробности про эти похороны – город наш был небольшим, новости распространялись быстро. И эти подробности ввели меня в жесточайшее нервное расстройство.
Оказывается, это были похороны сына военкома нашего города, генерала, начальника военного гарнизона. Сыну было 32 года, и он покончил с собой. Он был врачом, и у него на операционном столе умер ребенок. У доктора начался нервный срыв. Он наполнил ванну с водой, провел оголенный провод. Сел в ванну, включил провод в сеть, и взялся за него мокрыми руками.
У генерала и его жены, а это был их единственный сын, остались теперь только невестка, теперь вдова, и два маленьких внука –  7 и 8 лет.
Сама по себе история ужасная, любой человек может расстроиться. Но что началось со мной – невозможно передать словами. Дело в том, что я давно знала этого человека. Я с ним, конечно, не дружила, не имела никаких отношений, но считала этого мужчину «своим безусловно», по-настоящему родным и близким – видимо, по памяти из прошлых жизней.
Осознание, что я могла бы подойти к его гробу, попрощаться с ним, проводить его на кладбище, поплакать вместе со всеми,  оставить себе его фотографию, но прошла мимо,  на фото его не узнала, да еще и избавилась от его фото – повергло меня в крайнее расстройство. Тут мне стало казаться, что если бы я была понастойчивее в своем желании  подружиться с ним, у него, возможно, появилась бы отдушина, дополнительный друг, жилетка, куда можно поплакать, и он не докатился бы до решения убить себя. Я могла бы добиться, чтобы он вспомнил, что мы знакомы с ним за тысячу лет до этой жизни. Ведь если я в этом уверена, то это правда, и он бы тоже  вспомнил об этом!
Я прометалась всю ночь.
Еле дождавшись утра, я метнулась в палисадник. Обыскала все до последнего комочка земли – фото не было. Куда оно могло деться? Это осталось для меня мистикой какой-то, загадкой.   Ведь в наши палисадники никто просто так не залезает – там очень  плотно засажено растениями, даже дети там только иногда прячутся, когда играют в прятки. А вчера никто в прятки не играл.  Если бы играл – я бы слышала. Дети боятся залезать в эти палисадники - вылезешь оттуда весь поцарапанный ветками – кому это понравится? 
Ветра не было, дворник не  подметал. Прошла ночь – а фото исчезло.
Я побежала на площадь, где вчера стояла похоронная процессия. Там, а также по ее ходу, я обыскала все урны – вдруг кто-то выбросил фото. Ничего.
Крайне расстроенная, уже заболевшая по полной программе – на нервной почве, я вернулась домой.
Вторая ночь была для меня еще страшнее первой. Я засыпала, потом просыпалась вся мокрая, меняла простынь, снова засыпала. А сердце мое  стучало на всю комнату. Я боялась, что мое сердце мешает спать соседям. И  я увидела сон.
Выбегаю я во сне из подъезда и на четвереньках, сбоку, на углу, пролезаю сквозь плотные кусты в наш палисадник. Чтобы продолжить поиски фото дорогого мне человека. А посередине палисадника, на маленьком свободном кусочке земли, сидит моя двоюродная сестра. Бледная, страшная, по пояс голая. Эта сестра – дочь самой старшей сестры моего отца. Вообще-то она и тогда была, и по сей день жива-здорова – Слава Богу. Но во сне она меня напугала.
Так вот, сидит моя сестра по-турецки. А грудь у нее очень  полная, и обе груди, как две дыни, свисают под своей огромной тяжестью.
Сестра ничего мне не говорит, но страшным взглядом меня буравит. Вдруг она достает из-за спины нож – левой рукой. А правой берет свою левую грудь за сосок и максимально ее вытягивает вперед. Затем она ножом делает надрез по горизонтали с середины соска и до  ребер, и приподнимает верхнюю половину разрезанной груди. Нижняя же падает вниз под своей тяжестью. Два среза груди, верхней, и нижней, кровоточат.
Сестра молча  - безмолвно, глазами, - приказывает мне подползти на четвереньках, к ней и приложиться языком к кровавому срезу верхней груди.
Я это сделала, но в страшной панике и ужасе проснулась.
Сон я растолковала так.  Бедный доктор решил себя убить. И сделал это, осуществив свой свободный выбор. Как бы мне ни было его жалко, нельзя горевать так, чтобы подвергать риску свое здоровье вообще и психическое здоровье, в частности. Надо взять себя в руки и успокоиться.
Что я и сделала.
Почему же я  считала этого человека неслучайным? Он не был мне другом. Почему же я считала его родным?
Когда мне было ровно 18 лет, моя мама и наш семейный доктор приняли решение, что мне надо сделать операцию по удалению гланд. Мои бесконечные простуды и бронхиты – тяжелые, затяжные – всем осточертели.
Кстати, собственно ангинами я не болела. Только бронхитами. И после операции по удалению гланд мои бронхиты приняли катастрофический масштаб. И так продолжалось 15 лет – после операции. Бронхиты – в том нескончаемом виде, какие были -  прекратились вместе с мигренями, когда я уехала в эмиграцию – в 33 года. Да, и потом я болела, но как-то по-человечески, по формуле «заболел-выздоровел». А не месяцами и без эффекта лечения – как в молодости.
Одним словом, операция, на которую меня обрекли мама и наш доктор, мне не помогла. Но не об этом речь. А о докторе, который эту операцию мне сделал. Это был высоченный и красивенный молодой врач, Матвиенко Олег Владимирович.
Когда я поступила в отделение областной больницы, он пришел ко мне на  первичный осмотр в палату.
Я, увидев этого человека, потеряла дар речи. Сейчас я могу сформулировать точно, что чувства мои были не просто  восхищением молодой девушки красивым парнем. Нет.  Я была сама интересной девушкой, у меня было много воздыхателей, и я не из деревни какой глухой, что впервые красавца увидела. Чувства мои были иными. Доктор был  НЕОБЫКНОВЕННЫМ. Даже дело  не в его росте – за 2 метра, точно. Не в красивом лице. Что-то в нем было, будто он с другой планеты, что ли. Таких мало, или вообще нет.  Такие настоящие мужчины только с войны приходили, или детей из горящего дома спасали. Или такие богатыри в старину Змея Горыныча убивали. Но это  все – тщетные словесные попытки описать  мои чувства, которые возникли у меня, при  «прочувствовании» доктора. Будто я неведомым образом  своим духовным зрением  увидела его душу.
Моя душа заныла от непонятной тоски. Будто бы я нашла человека, которого искала тысячу лет.
Операция прошла очень тяжело. Такая экзекуция, скажу я вам -  не для слабонервных. Когда страшными огромными   щипцами у тебя из горла вырывают куски мяса, а кровь фонтаном хлещет в лицо доктора, и ты видишь, как от его очков в разные стороны на капли разлетается эта струя твоей горловой крови – можно умереть от страха и ужаса.
После операции я приходила в себя очень и очень тяжело. Температура была такая, что  явь и бред у меня смешались. Я среди всей какофонии могла различать четко только лицо этого моего доктора. Я ведь знала его задолго до этих дней – тысячу лет, не меньше.
Когда я уже могла сидеть в кровати, но говорить и глотать еще не могла, в больнице произошел переполох. Я не сразу поняла, что переполох произошел из-за меня. Я это поняла лишь, когда мой доктор пришел, наклонился над моим лицом, осмотрел мое горло и сказал: «Ну что, королева, твои подданные и поклонники всю больницу ночью перепугали. Что ж, я их понимаю – красавица ты писаная». При этом у доктора было такое доброе лицо, такая доброжелательная улыбка, что я поверила его словам – о моей красоте, несмотря на то, что я была после операции синего цвета, отекшая, страшная, больная.
А переполох устроил мой поклонник, Рашид Абусов. Парень он был внешне интересный. Мужественный. Но я не хотела с ним встречаться, так как он постоянно был выпившим. Я не знала, как от него избавиться. А Рашид хулиганил, преследовал меня, требовал срочно идти с ним в ЗАГС. Он залезал на балкон моего дома, пугая меня по ночам, однажды опустошил клумбу в центре города, у здания правительства, за что потом попал в милицию, и все эти цветы с клумбы принес мне в подъезд – ругались все соседи, столько было мусора и комьев земли.
И вот мой горе-поклонник, узнав, что я в больнице, вместе с друзьями, приняв для храбрости, залез на балкон  нашей палаты ночью. Нянечки  и медсестры испугались и вызвали милицию. О происшествии говорили даже на пятиминутке, как о  возмутительном  случае – ведь парни переполошили целый корпус больницы – и медперсонал, и больных. А я все равно ничего не слышала.
Если бы не доктор и его теплые слова, я бы со стыда сгорела, узнав, как мой поклонник меня опозорил перед всей больницей.
После выписки из больницы, я часто приезжала под окна этого отделения – я знала, где ординаторская и стол этого доктора. Я видела в окно второго этажа его медицинский колпак, и слышала его голос. Однажды я увидела доктора издали. Он шел и улыбался. Я видела вокруг этого человека ореол, свечение, теплые волны. Он источал неземной материальности концентрированную порядочность.  Мое сердце плакало и пело одновременно.
Однажды, на праздник, я принесла в его отделение подарок для него. Как мне помнится, это был дорогой коньяк, и еще что-то. И открытку. В ней я написала, что он не просто человек с обычной человеческой душой. Что-то с его душой не то. Она  выше что ли, чище, лучше. Или просто по структуре-фактуре  и молекулярному в духовном плане составу отличается от душ всех остальных людей, живущих на планете.  Это, во-первых. Во-вторых, я почему-то это чувствую. Я не просто  в рядовом смысле влюбилась, ни в коем случае. Мои чувства далеки от заурядной влюбленности. Мне даны в этом конкретном случае, по наитию, какие-то другие, неземные ощущения и чувствование души другого человека – конкретно этого доктора. И в третьих, меня не оставляет ощущение, что я знаю этого человека  целую вечность. Я ощущаю, что он мне родной и близкий.
В открытке было мое имя, телефон, адрес. Ответа не последовало. Я и не надеялась. Взрослый, намного старше меня, женатый человек, очень порядочный и серьезный. К тому же, врачи часто сталкиваются с обожанием пациентов, это считается нормой.
Последний раз я приходила под окно отделения перед своей свадьбой.  Сердце мое ныло от тоски по этому человеку. Такому родному и далекому одновременно.
Прошло несколько лет от последнего моего стояния под окнами ординаторской и до дня, когда я забросила фото в палисадник.
И прошло более тридцати лет  со дня, когда я фото в палисаднике не нашла.
Все эти годы имя моего доктора записано в моей памяти  и в моей записной книжке, куда я вношу имена умерших знакомых мне людей - Поминальнике. Много-много раз я заказывала молебны в храмах и монастырях об упокоении души этого родного мне человека. Родного, хотя, фактически  - незнакомого.
Я часто вспоминаю этого человека. Я могу воспроизвести в памяти его лицо, когда он входил в палату, когда вытирал с очков мою кровь во время  операции. Я слышу его голос, когда вспоминаю, как стояла под окнами ординаторской.  Я вижу, как он идет по отделению – молодой, веселый, красивый. И знакомый мне тысячу лет.
Что такое тридцать лет разлуки по сравнению с этой тысячью?
До встречи, доктор!
Дима
Встретился мне на жизненном пути, очень и очень давно, парень по имени Дима. И  всю жизнь, буквально до недавнего времени, при воспоминании о нем, я испытывала чувство вины. Совершенно безосновательно, нелогично, так как я  в чем-то конкретном перед этим человеком не провинилась. Но чувство вины, больше похожее на жалость и стыд одновременно, я все же испытывала.
Шел 1987 или 1988 год.  Я заканчивала аспирантуру, и моя диссертация уже вышла по всяким пред… и пред-пред…защитам на финишную прямую – защиту диссертации и отправку текста в ВАК в Москву  - на утверждение.
Абсолютно честно: диссертацию я написала сама. Ничего не покупалось, ни за что не платилось. Это была принципиальная позиция моего отца – все надо сделать самой. И я делала. Ох, и нелегко мне было….
Я даже печатала текст сама. У меня была печатная машинка – компьютеров в те времена еще не было. Сначала машинка у меня была черная, огромная, лязгающая и  допотопная. У нее западали две буквы. А потом мне папа подарил роскошную, импортную портативную печатную машинку ОПТИМА – оранжево-белую, в чемоданчике, легкую, удобную. В те времена такие машинки были только у известных журналистов и писателей.
Несколько раз мне возвращали уже утвержденный текст, потому что не хватало, по мнению рецензентов, ссылок на труды классиков марксизма-ленинизма и руководителей партии. В те времена все это было очень строго. Попробуй не сошлись на самого САМОГО – обвинят в нелояльности и неблагонадежности. А тема-то диссертации политическая! Даже моему руководителю научному пришлось применить свои недюжинные связи, чтобы закрыли глаза на то, что я не являюсь членом партии.
Когда, наконец, ссылок оказалось достаточно, то осталась мне перед защитой последняя  - черновая, механическая, но непростая  по объему и тщательности работа  по подготовке окончательного текста диссертации – сверка страниц литературы и первоисточников, на которые я ссылаюсь, со списком литературы – общим– который прилагался к диссертации в конце, и занимал много десятков страниц. Это была «гора» работы. Как Эверест. Я ведь постоянно вставляла в текст новые фрагменты, новые ссылки. Это же не  файлы в компьютере, где все форматируется автоматически. Тогда все делалось вручную. И, конечно, не исключались ошибки.
На каждой странице текста диссертации по «норме» должна была присутствовать одна ссылка на классиков марксизма-ленинизма, одна - на постановления партии и правительства, одна - на труды руководителя государства, одна – на руководителей  регионального уровня, и одна - на научную работу в данной области. И каждая такая ссылка должна была содержать все выходные данные печатного издания, именно  той страницы, откуда бралась цитата. К тому нельзя было в цитатах даже предлоги переставить. И  все эти выходные данные, с номером страницы, должны были точно соответствовать этой же  печатной строке в списке литературы в конце диссертации. И нельзя ничего напутать! В ВАКе могли выборочно проверить – не совпадут страницы и предлоги в ссылке, или год издания того или иного труда, все – диссертацию могли завернуть.
Я вздыхала-вздыхала, и начала работу выполнять. Надо было просиживать в библиотеке чуть ли не сутками, вновь перелопатить всю литературу, которую я использовала при написании диссертации в течение 4-х лет. И все сверить – по страницам, годам изданий, издательствам. И сверить все цитаты на предмет нечаянного их «перевирания». Чего не то напишешь – «пришьют политику». Опасно!
Делать эту нудную и монотонную работу не хотелось, и тут роль «чертика», или «змея-искусителя», сыграла моя подруга Анора. Она начала мне нашептывать, что можно, мол, найти человека, который эту работу выполнит - за деньги - вместо тебя, а ты в это время будешь отдыхать, прогуливаться и радоваться жизни.
Я сказала подруге, что мне папа не разрешит так поступить. Он считает, что все надо сделать самой, если хочешь иметь ученую степень кандидата наук. Но Анора сказала, что она сама десять лет назад писала диссертацию, кстати, сама, но ведь черновую работу никто не запрещает перепоручить кому-то, кто нуждается в деньгах. Она в свое время так и поступила. Ну и что плохого?
Я «сдалась». Мне хотелось прогуливаться с Анорой по магазинам, ходить в салон красоты  и в бассейн, вместо того, чтобы чахнуть за книгами в библиотеке.
В эти годы появились кооперативы. И мы с Анорой по объявлениям нашли кооператив по оказанию услуг в области  коррекционных и прочих работ.
Приходим. В маленькой комнатке под гордым наименованием «Офис такой –то компании» сидит один гражданин. Он представился директором кооператива.
Мне дядька этот сразу не понравился. Он был прокуренный, обрюзгший, неопрятный. Но самое страшное – в его глазах я прочитала два качества. Первое – незавуалированное – это алчность. Дядька был из тех, которые за деньги на все согласны. А второе качество было тщательно завуалированным, но я его все же увидела. Это было глубочайшее презрение ко всему населению планеты.
Я внутренне решила, что свое детище – диссертацию - этому человеку я не доверю.
Пока Анора излагала дядьке «техзадание», то есть что именно надо сделать по  данному тексту, я смотрела на дверь и думала, как сбежать. В конце разговора дядька сказал, что «они берутся за эту работу, сделают ее за месяц, и стоит это 90 рублей».
Услышав такую космическую сумму (для меня), я поняла, что корректировать свои ссылки я буду сама. Этому человеку – да за такие деньги -  отдать на поругание свою работу? Ни за что.
Главное – даже не деньги. Я сердцем видела, что конкретно этот человек, кстати его имя было «Сэмит», точно -  работу не выполнит. Не захочет такой человек выполнять столь кропотливую работу! Обманет!
Когда я уже, обняв свою диссертацию обеими руками, собралась ретироваться, в комнату вошел Дима.
Сэмит представил нам его, как главного специалиста, которому и поручаются столь ответственные дела.
У меня отлегло от сердца. Дима излучал доброту, интеллигентность, образованность, честность, порядочность. Мне стало понятно – этому человеку можно доверять.
Подписали договор, оговорили сроки, внесли предоплату.
Дима честно выполнял работу. Он постоянно мне звонил, что-то уточнял, если возникали непонятные ситуации. Было ясно, что трудится он день и ночь, и очень честно. Так, он обнаружил, что я кое-что из ссылок взяла не из самих первоисточников, а у каких-то других авторов, а они сами использовали другие издания того же автора, и все страницы были перепутаны. Дима все исправил.
Все долгие недели, что Дима выполнял эту работу, я очень стыдилась. Мне казалось, что я эксплуатирую человека. Бесстыдно себя веду. Эту черную работу я должна была выполнить сама, а повесила ее на другого человека.
Анора меня успокаивала. Деньги. Главное, что я заплатила деньги, - говорила Анора. Немало – 90 рублей! А если Дима делает такую работу, то он это делает по нужде – ему нужно зарабатывать! Так меня успокаивала подруга. Но я все равно не чувствовала себя спокойной.
Подошел день, когда Дима позвонил и сообщил: работа завершена. Я пошла в офис их кооператива, доплатила Сэмиту оставшуюся сумму. Потом созвонилась с Димой, и мы с ним встретились, чтобы он вернул мне исправленный текст диссертации.
Я стыдилась, когда веселый и счастливый Дима отчитывался передо мной о проделанной работе. Он щебетал, как птичка. Такая светловолосая, голубоглазая, порядочная и беззащитная птичка. Я слушала его и думала: насколько порядочный парень. Ни в чем не мухлевал. Все сделал настолько честно, что даже я в собственной диссертации настолько сердце не рвала, когда ее писала. Он же все сделал, как для своей дочки, или матери. Честно-пречестно. Я была потрясена. И мне стало еще более стыдно, что такого человека напрягла на черную работу.
Я как чувствовала, что мне есть, за что жалеть Диму. Я взяла и спросила – сколько он заработал за эту работу, в своем кооперативе. А он, такой бесхитростный, возьми да и скажи мне – 10 рублей. И сказал он мне это гордо. Он сказал, что здесь, в этом кооперативе, подрабатывает, потому что у него большая семья, зарплаты на основном месте работы не хватает.
Я промолчала. Я не сказала, сколько я заплатила Сэмиту за эту работу. У меня от расстройства, от жалости к Диме, отвращения к Сэмиту – закружилась голова.
Я буквально заболела. От расстройства. От чувства вины перед этим парнем.
Иногда в городе  - в последующие времена -  я издали видела Диму. И каждый раз переходила на другую сторону, чтобы не встретиться с ним. Мне было стыдно. Понятно, что фактически я не виновата перед ним, но вроде как поучаствовала в коллективном обмане этого человека – такое у меня было ощущение. И я не могла себя переубедить в обратном.
Прошло 3 или 4 года. Уже давно была защищена диссертация. Я вспоминала Диму часто, особенно когда проходила мимо того здания, где располагался их «офис», и каждый раз старалась отогнать от себя воспоминания – продолжала стыдиться своего «соучастия». Но произошло такое, что усугубило мои тяжелые мысли об этом человеке. Я в нашей «Вечерке» увидела некролог. Он был посвящен Диме. Дима погиб.
Я навела справки. Он был убит в парке, поздно вечером, ударом по голове сзади. Нашли его только утром, когда рассвело. Убийцу не нашли. Предположительно, это был  грабитель, так как у Димы исчез кошелек.
Дима, когда его нашли, лежал лицом в луже. И так он пролежал всю ночь.
Парк располагался недалеко от здания, в котором располагался офис кооператива,  в котором Дима  подрабатывал. Получая  - я так думаю, по своему опыту - 1/9 часть от гонорара за работу, которую выплачивал клиент директору.
Прости меня, Дима. Я должна была в день передачи мне моей отредактированной диссертации сказать тебе: беги от Сэмита быстрее и подальше.
Почему я не сказала?
Какая же я дура…………….
Прости меня, Дима.
Огрызок яблока
Некоторые люди зло шутят: «из бабы друг, что из г…. пуля». А вот мой друг Бури Хакимович никогда бы так не сказал. Он считал меня настоящим и первейшим другом.
Прошло тридцать лет с того дня, как мы познакомились – я и Бури. А я по сей день помню  друга, и скучаю по нему, и храню его фото.
Имя Бури  (ударение на последний слог) -  мужское имя, возможно, произошло от buri, со старосогдийского (согди;йский язы;к — мёртвый (позднейшие памятники датируются началом XI века) язык восточноиранской группы иранских языков, на котором говорили в Согдиане в долине реки Зеравшан на территории современных Узбекистана и Таджикистана) языка. Означает это имя - осторожность, безволие, отзывчивость, верность.
На момент нашего знакомства разница в возрасте у нас составляла более 25 лет. Разумеется, ни о какой реальной, осязаемой дружбе, или других отношениях, речи быть не могло. Разное социальное положение, общественные статусы, огромная разница в возрасте – по этим причинам реально, воочию, стандартно дружить мы не могли. Но так как мы оба  - на клеточно-молекулярном уровне -  почувствовали, что являемся существами с одной – далекой  от Земли – планеты, родственными душами, общение  мы продолжили. Не было у нас другого способа дружбы, кроме как посредством долгих разговоров по телефону.
К разговорам по телефону у меня в настоящее время отрицательное отношение. Я отключила вообще телефон домашний. Мобильный у меня только для СВЯЗИ. То есть узнать: «Ты где; Когда придете домой; Готова принять доставку; Подтвердилась ли бронь на гостиницу; Такси подъехало к подъезду». ВСЁ!
Могу, конечно, связаться по скайпу с вновь нашедшимися через много лет друзьями. Но не более пары раз. Мне стало достаточно голосового общения в очень малых количествах: разговоры на работе – строго по делу; непродолжительное общение с детьми за ужином; вежливое общение с соседями на прогулках с собаками в сквере у дома. С друзьями обожаю переписываться – но не разговаривать по телефону. Более того, лишние, настойчивые, внезапные звонки по телефону меня напрягают, раздражают.
Однако такое мое отношение сформировалось окончательно недавно – за последние пять лет. Раньше я относилась к телефону спокойнее. А уж в молодости телефон занимал в моей жизни очень важное место. Я могла  разговаривать часами. Конечно, не со всеми – только с родственными душами. Наибольшую продолжительность телефонных переговоров я проводила с двумя людьми. Это моя подруга Аня – она и сейчас  с удовольствием часа три поговорит со мной по телефону – но я больше так не могу. И Бури.  С Аней-то мы и работали вместе, и в горы ходили – по телефону просто «догоняли» информацию. А вот с Бури телефонные разговоры были как воздух – как будто  это был единственный способ вообще дышать.
Бури как-то мне сказал: «Когда я не был знаком с тобой, я думал, что более разговорчивого человека на свете, чем я сам, не бывает. А когда  я познакомился с тобой и стал с тобой общаться, я понял: есть на свете человек, который говорит больше, чем я».
Бури был кладезем информации. Огромное количество интересов, прочитанных книг, поездок и впечатлений. Невероятное количество стихов наизусть, поговорок и притч. Блестяще образованный человек, с великолепным знанием русского языка. Я порой с трудом умудрялась его переговорить, суметь ответить на его остроту.
Мы были людьми занятыми, и потому продолжительные разговоры по телефону все же приходилось и ограничивать, и обрывать. А нам не хватало времени все обговорить, обсудить, обменяться впечатлениями!
Дружба наша была недолгой. Бури погиб. Разбился на своем автомобиле. Было это задолго до начала гражданской войны.
Я всю жизнь вспоминаю своего друга, горюю о нем. И помню его жизнь, о которой он мне поведал. И вот сейчас я попытаюсь изложить его рассказ о самом себе. Так, как я его запомнила, поняла и прочувствовала.
Бури по национальности был кухистанцем – по документам. Однако внешность говорила о том, что это неправда. Я знаю, что  часть народов Востока, на изломе веков, когда менялись царствующие династии и господствующие идеологии, была перетасована. Кухистанцев поселили на земли долинцев, и записали долинцами. А долинцев переселили на исторические места проживания кухистанцев, и записали кухистанцами. Севернее жили еще и кочевцы, и горные кочевцы. Сложные пасьянсы проделали еще и с их участием.
Зачем это делали? Случайно или намеренно? Не знаю. Но так было. Идет, бывало, по улице  классический долинец – внешне, а говорит по-кухистански, и в паспорте написано: кухистанец. А глаза у него узкие, веки припухшие, лицо круглое. Явно – неправда записана в документах.
Вот и Бури был круглолицый, глаза узкие, веки припухшие. Была еще одна примечательность во внешности Бури: он был потрясающе некрасивым. Когда я с ним познакомилась, ему перевалило за полтинник, но дело не в этом. Многие мужчины в таком возрасте становятся интереснее, чем были в молодости. Но Бури при всей своей выхоленности, импозантности,  внешнем продуманном имидже, был очень и очень некрасивым.
У Бури были очень умные и добрые глаза. Очень ухоженная внешность, выхоленная кожа. Но красоты внешней – никакой – не было. Овал его лица с учетом возраста был такой – я это в то время озвучила так: берется самовар за основание, и с огромной силой, несколько раз подряд, шмякается об асфальт. Что получится из самовара – это лицо Бури.
Бури переживал из-за своей некрасивости, но только по одному поводу: гены передадутся дочкам. Они будут некрасивыми. Им трудно будет выйти замуж. Бури из-за этого страдал.
Итак, Бури-кухистанец вырос в высокогорном селении, в семье своего дяди. Родители Бури рано умерли. Когда парень окончил школу, все село помогло дяде материально – кто сколько мог – и Бури отправили учиться  в город.
Образование в те времена детям из народа давали бесплатно, но ведь и на дорогу, и на одежду, и на питание в городе в течение 6 лет, деньги все же были нужны. Вот односельчане и решили: поможем. Парень головастый, пусть выучится на доктора, потом будет нас всех лечить. Помогли всем миром.
Бури рассказывал, как приехал в город в восточных галошах на босу ногу и в пострелятских – коротковатых -  брюках – дядиных, 30-летней давности.
Без всяких знакомств – настолько тщательно он самостоятельно готовился к поступлению  - Бури поступил в медицинский институт  на лечебный факультет. Ему дали стипендию и поселили в общежитии. Времена были такие – шансы для детей из простого народа давались однозначно.
Шесть лет Бури не смел пропустить ни одной лекции, не мог не прочитать какой-то книги. Он был просто обязан прорваться в этой жизни, стать уважаемым человеком, доктором, оправдать надежды односельчан.
Обладая природным умом, он понял, что стать настоящим медиком, только обучаясь в аудиториях, невозможно. Все годы студенчества он работал – санитаром в разных больницах, в морге, медбратом в поликлинике и на машине скорой помощи.
Настолько серьезное отношение к учебе, блестяще сданные выпускные экзамены, не могли не дать результаты. Руководством вуза было принято решение отправить Бури продолжать образование – ординатура, аспирантура – в Москву.
Когда Бури еще был на третьем курсе, он женился. Восточная семья предполагает рождение детей. Хоть Бури и был пока студентом, он не опасался, что семью и детей надо содержать. Какая-то неисчерпаемая внутренняя сила давала ему возможность постоянно трудиться, зарабатывать. Он был готов к рождению детей. Но дети не появлялись.
На момент окончания медицинского института Бури уже знал одну тайну о себе. Он бесплоден.
Слишком большая ценность для восточных людей – дети. Их отсутствие в молодой семье  - всегда трагедия. А так как Бури был медиком, он не стал долгие годы чего-то ждать. Нет детей три года – ужас для него. И он решился на обследование -  и супруги, и себя. Вывод медиков был проверен-перепроверен. Жена совершенно здорова и способна к репродукции. А Бури – бесплоден. Абсолютная неподвижность мужских клеток. Врачи сказали: абсолютная.
Когда переживания Бури относительно собственной бесплодности достигли апогея, ему как раз и предложили поехать в Москву – продолжать обучение. И Бури решил не делать свою жену несчастной – оставить ее без детей. Он развелся с ней, освободив ее от себя, такого дефектного (бесплодного), и поехал учиться в Москву.
Москва. Для сельского парня это был шанс. И Бури решил использовать предоставленную судьбой возможность на сто процентов. Учеба, работа в свободное от учебы время, а также культурное образование. Бури решил отшлифовать все навыки, какие только можно, чтобы стать светским человеком. Конный спорт, бальные танцы, иностранный язык, литература, музыка, театр. Много-много книг. Неисчислимое количество друзей. Общение, поездки.
Да, Москва дает такие шансы. Здесь масса возможностей для образования. И Бури ими пользовался. Он понял, что семью ему не создать. Кто захочет с бесплодным связывать жизнь?  И Бури решил:  он станет известным человеком, высшим профессионалом в медицине, а также всесторонне образованным человеком.
Бури провел в Москве 9 лет. Ординатура, аспирантура, докторантура. И вот он, профессор медицины, выхоленный и грамотный человек, всесторонне образованный, возвращается в свою родную восточную страну, в город, куда его отправили учиться в медицинский институт его односельчане. Возвращается с триумфом. Полностью оправдавший надежды на него. Что называется, верхом на белом коне.
В столице родной восточной страны, в городе Понедельевске, ему сразу предоставляют должность заведующего отделением в научно-исследовательском, и одновременно лечебном учреждении – знаменитом  Институте гастроэнтерологии. Предоставляют квартиру в элитном доме и возможность внеочередной покупки автомобиля Жигули последней марки.
Пятнадцать лет не только учебы, но и непрерывной работы в медицинских учреждениях, блестящее московское образование, а также природный ум и смекалка Бури дали  непревзойденный эффект – к нему, как к блестящему диагносту, потекли толпы страждущих.
Бури стал известным и очень успешным человеком – очень быстро. Ведь поставить правильный диагноз – это уже половина успеха лечения человека. И к Бури стали непрерывно идти люди.
Так к нему на прием, с большим трудом – он был очень занятым человеком – попала и я. Никто не мог диагностировать, почему у меня временами ВООБЩЕ перестает функционировать печень. А Бури смог. Уже тридцать лет я выполняю его рекомендации.
Бури  добился социального успеха. Он одевался как лондонский сенатор, и вел себя так же. Он выписал из-за границы ореховые гарнитуры для своей квартиры, а заодно ему привезли  люстры и посуду из Чехословакии. Блестящий человек. Социально успешный.
Но что-то все же  было не то в его жизни. Он знал, что именно. В Москве он несколько раз повторял исследования. Диагноз о бесплодии подтверждался.
Восточный человек не мыслит  жизненного успеха без семьи и детей. И правильно. Я считаю, что это применимо не только к восточным людям – мужчина должен быть женат, дома должны бегать дети. Бури был прав.
И Бури решил жениться на женщине с детьми, которая не будет страдать, что не может родить от него.
И Бури поехал в свое село высоко в горах – посоветоваться с дядей и попросить его подыскать ему невесту.
Невесту Бури подыскали в соседнем селе. Она тоже была сиротой, а недавно у нее погиб муж. Он работал на грузовике, и не вписался в горный поворот, упал в обрыв. Молодая женщина  осталась с двумя маленькими дочками. Без образования, без знания русского языка.
Молодую вдову  засватали для Бури. Она была вдвое моложе Бури и очень красива. Бури она понравилась.
После свадьбы Бури привез жену с дочками в свою изысканную квартиру. Теперь-то в его жизни  все стало в порядке.
Заработков известного врача – диагноста вполне хватало на содержание дома, семьи, детей – девочек Бури удочерил официально.
То был счастливейший период в жизни Бури, если не считать одного момента. Когда первое очарование молодостью прошло, Бури понял, что с женой не о чем поговорить. А что он хотел? Выросла она в горах, учебой и чтением не утруждалась, затем вышла замуж, родила детей. Конечно, она думала только о родах, детях, молоке. И все.
Но Бури, понимая, что нечего ему требовать от молодой жены, он ведь знал, откуда привез ее,  все  же расстраивался. Он заметил, что та и не хочет ничего знать. Не пытается выучить русский язык, не интересуется ни телевизором, ни книгами. Тревожность Бури возросла, когда он понял, что ограниченность матери неизбежно отразится и на детях. Ведь ему самому некогда развивать девочек, чему-то их обучать. У него слишком много работы. А развитие детей, их знания почти полностью зависят от уровня развития и образованности матери.
Бури откидывал мрачные мысли от себя. Все хорошо. Жена красивая. Есть двое детей. Отличная семья.
Но потом опять расстраивался. Знания  и общее развитие женщины  - это не только литература. Это и умение готовить, вести дом, заниматься рукоделием. Бури понял, что жена не понимает, как ухаживать за дорогостоящей мебелью из орехового дерева. Она не ценит ее, и не понимает, почему ее нельзя протереть мокрой тряпкой. Дети разбили чашки из чешского фарфора, а жена даже не расстроилась. Расстроился только Бури. Его выхоленный изысканный дом без ухода стал тускнеть. Как и его белоснежные рубашки. И запонки с настоящими агатами дети заиграли куда-то.
Опять Бури отгонял от себя мрачные мысли. Ведь женитьба была единственным шансом стать отцом.
Когда Бури перевалило за 50 лет, он думать забыл о своем бесплодии. Девочки подрастали, жена, хоть и не научилась ничему, что он от нее ждал, все равно стала родным человеком, всегда была дома, ждала мужа.  Дом  потерял свою изысканность, но он все равно был домом, с горячим ужином, с детским смехом. Все хорошо.
Единственное, что было плохо в это время, это ухудшившееся в целом в стране экономическое положение. Это заметили и почувствовали все люди, все социальные слои. Это была вторая половина 80-х годов. Жить хуже стали все.
1987 или 1988 год. Для Бури случился гром среди ясного неба. Жена сказала ему, что беременна.
Бури не поверил. Он начал свои обследования заново. Ездил в Москву. Консультировался и советовался. Новый вердикт врачей – здоров и способен к репродукции.
Рождается дочь. Как две капли воды похожая на Бури. Такой же «самоварчик об асфальт», только маленький.
Пока суетились возле младенца, пока Бури приходил в себя  от внезапного дара богов, как  жена объявила о новой беременности.
Родилась вторая малышка – и тоже «самоварчик об асфальт».
Старшие девочки – от жены, были писаными красавицами. А эти две малышки – родные капельки Бури, были очаровательными. Но было видно, что красавицами они вряд ли будут.
Теперь у Бури стало 4 дочки. Переживания целой жизни о собственной ущербности, в связи с бесплодием, сошли на нет. Правда, как говорил, Бури, весьма поздно. Ему уже много лет. Силы уже не те. Работы очень много и она выматывает его. Содержать большую семью одному становилось все труднее. Супруга не только не попыталась получить специальность и найти работу, но даже и не выучила пары слов на русском. Да и куда бедной женщине работать – с 4-мя-то детьми!
Экономическое положение в стране в конце 80-х годов стало неуклонно ухудшаться. Бури очень страдал, что он больше не может одеваться как английский лорд.  Даже высокий уровень питания своим детям стало обеспечивать намного труднее, чем раньше. Из-за этого он очень расстраивался. Главное, теперь выдать замуж девчонок, когда вырастут, но кто их возьмет, если отец обнищает?
Мало того, что 4-м дочкам надо собрать приданое, обучить их, красиво одевать, а ведь еще один момент. Две младшие дочки  будут некрасивыми, похожими на него – сокрушался Бури. Значит, им надо и одежду красивее, и образование получше дать. Старшие-то две просто красавицы, их и так могут взять замуж. А младшим надо некрасивость компенсировать – образованием например. А ему будет около 70 лет, когда они станут невестами! Как он их обеспечит?
Вот такие мысли терзали Бури.  И еще одна проблема возникла – жена собиралась и дальше рожать. Она не понимала, как это – не рожать. Медицинские подробности этого всего – рожать/не рожать – не укладывались в ее  красивой головке. Бури пришлось самому все это обустроить. Ведь он-то понимал, что дополнительные дети ему не по карману. Да и возраст тикает непрерывно!
Бури говорил, что воспринимал ситуацию в это время как насмешку судьбы. Клетки активизировались не вовремя. То, о чем он мечтал всю жизнь – плодовитость – пришла к нему с усмешкой и оскалом судьбы. Он потерял покой: нужно было сделать все, чтобы беременность у жены больше не наступила.
Не особо удовлетворительное материальное положение, четверо детей и ничего не понимающая в жизни жена, возраст, ухудшение самочувствия из-за непрерывной работы в нескольких местах – вот такие были заботы у Бури. И он говорил с грустью: всю жизнь стремился жить как граф, а теперь мой удел – купить детям яблоки, пусть съедят, а я за ними  доем огрызки. Самое вкусное для меня теперь – огрызок яблока.
Наши долгие телефонные разговоры  продолжались несколько лет. Мы обсуждали подробности жизни друг друга – могли друг другу рассказывать то, в чем боялись признаться даже сами себе. Также рассказывали друг другу о прочитанных книгах, о мнения по поводу фильмов, событий, политики. Нет темы. Которую бы мы с Бури обходили вниманием. Но так как этот рассказ – о судьбе Бури, поэтому я приведу  отрывки только тех диалогов, когда мы обсуждали его жизнь. Если я в диалогах говорила ему что-то резкое, это вовсе не значит, что я когда-то осуждала друга, не понимала, или ругала. Нет. И даже если я что-то в нем и его поступках ругала, это не значило, что эти же недостатки или ошибки не были свойственны мне самой.
 Мы свободно говорили друг другу, что пришло в голову, что легло на сердце. И все это вместе  обсуждали. Вот, например, так звучал наш диалог, когда Бури выказывал недовольство своим выбором жены:
«Бури: Я неправильно выбрал себе жену. Мне не о чем с ней поговорить.
Я: А разве ты выбирал жену? Ты поручил это своим односельчанам. Ты, состоявшийся человек, на пятом десятке лет, поручил выбрать себе  жену людям, которые помнили тебя только пасущим овец на пастбище в 15-летнем возрасте.
Бури: У нашего народа принято, чтобы жену выбирал кто-то из родни.
Я: Ты всю жизнь «приподнимал» себя. Учился, трудился. Совершенствовался. Перечитал в Москве всю мировую литературу. Ходил в театры. Научился танцевать бальные танцы. Защитил докторскую диссертацию по медицине. По образованности ты достиг высокого европейского уровня. И ты все равно остался верен родоплеменным законам. Эти законы были актуальны на заре истории человечества, когда нужно было аккумулировать какие-то материальные блага, например, овец, в одной местности. Поэтому старейшины племени и выбирали сами женихов и невест, чтобы достичь этой цели – не потерять имущество. А почему же ты, цивилизованный самодостаточный человек, поступил так же, как и люди на заре истории? Потому, что ты не преодолел  инстинкты, привязку к племени. Вся твоя образованность не помогла тебе стать свободным от предрассудков и устаревших понятий.
Бури: Согласен, не так легко скинуть с себя такие зависимости. Человек тянется к семье. Ему кажется, что без семьи он незащищен.
Я:  Мне тоже свойственно цепляние за семью. Страшно оторваться, освободиться. Но ведь  это  - инстинктивный страх, пришедший из глубины веков. Да, из пещеры страшно было выйти одному. Тогда вокруг бегали первобытные животные величиной с современный дом. Но сейчас человек не нуждается в племени. Он может быть свободен. И делать самостоятельный выбор. А мы все равно боимся, цепляемся. Нас страшит свобода. Ты настолько сам себе хозяин был, что мог посметь сам поискать себе жену. Так ведь нет, поперся в свое село – там искать. Свою. Вот оно, первобытное чувство.
Бури: Точно. Уверен был, что нужна только своя женщина, из тех же мест. Только она меня поймет – так мне казалось. А теперь получилось, что она – совершенно чужой мне человек. Неподходящий совершенно, непонимающий.
Я: Дело не только в ней. И в тебе тоже. Кроме слепого выбора жены, ты допустил еще ряд просчетов. И снова опирался не на разум, не на сердце, а на тупые древние инстинкты. В первую очередь – это молодость твоей жены, ведь она моложе тебя почти на 30 лет. Почему ты не остановился, когда узнал о ее молодости? Потому что у тебя сработал инстинкт самца, заурядного кобеля – чем моложе самка, тем лучше. Почему ты не включил разум: даже если бы эта молодуха закончила Сорбонну, тебе все равно было бы не о чем с ней говорить – она человек другого поколения. Если по возрасту женщина годится тебе в дочери, она не может быть  пригодной на роль жены-друга, соратника, помощницы.  Она может быть только самкой для тебя.  Коль скоро я упомянула Сорбонну, тут и второй твой просчет, кроме возраста – ты выбрал неподходящую по уровню образованности и развития жену.
Бури: Я надеялся ее подтянуть до своего уровня, повлиять на нее.
Я: Ха-ха. Сам ты учился и трудился 40 лет, чтобы пройти путь от деревенского босого пастуха до профессора медицины. А бедную девушку ты собирался подтянуть до своего уровня вот так вдруг, внезапно? Интересно, за какое время ты планировал подтянуть ее до себя?
Бури: Я понимал, что она неграмотна. Она даже в школе не училась никогда. Высоко в горах, в селах,  часто девочек даже не отправляют в начальную школу. Ориентируют только на замужество. Но я надеялся, что она в городе начнет проявлять интерес, учить язык, захочет получить образование, специальность. Я ведь сам приехал в город  учиться когда-то как босяк, и у нас полкурса таких ребят и девчонок было. Так ведь все выучились, стали уважаемыми людьми, грамотными и образованными.
Я: Согласна, что конкретно твоя жена оказалась в этом плане незаинтересованной. Тебе не повезло. Я сама работаю в вузе и вижу, какие приходят первокурсники. И какими они становятся к моменту защиты дипломной работы. Небо и земля. У очень многих такое рвение к учебе, что они умудряются за пять лет обойти по знаниям всех городских. Но твоя жена оказалась не такой. Но учти, ты ее взял в жены с двумя  младенцами. Какая уж учеба с детьми.
Бури: Мои сокурсницы по институту тоже замужем, и работают, и по 4-5 детей растят. И всем интересуются. А моя – ничем не хочет интересоваться. А когда родились еще двое детей – вообще.
Я: Оставь свои претензии. Четверо детей для женщины – слишком большая нагрузка. Хотел молодую самку – вот ты ее и получил. А то, что она не поняла, что за твоим домом, особой мебелью и изысканными костюмами нужно как-то особенно ухаживать, так это не ее вина. Ей там, в высокогорном селе сказали: «берет тебя замуж богатый старик. Будешь жить припеваючи. Ничего не делать, пасти козу больше не надо». А ты, видимо, не сумел ее переубедить, что все иначе. Сам ты во всем виноват.
Бури: Это все так, но пойми теперь мое беспокойство. Женщина-мать, которая ничего не знает и не умеет – что она может дать в плане знаний свои четверым дочкам?
Я: О! Вот тут-то и зарыта собака всего человечества.  Забитая и неграмотная женщина тормозит развитие своих детенышей. Она не может их чему-то качественно научить! Ведь все мужчины, всех времен и народов, уверены, что место женщины только на кухне. Но это судьбоносная ошибка. Женщина – это учитель будущего поколения. Чем менее образованна женщина, тем менее качественно новое поколение. Почему ты, образованный человек, об этом не подумал? Твои дети – ты ведь хочешь, чтобы они имели лучшую долю? Какова же может быть эта доля, если ребенок вырастет необразованным? Причем я под образованностью имею в виду не факультет астрофизики МГУ. Вот младенец лежит в люльке. Кто научит его красиво говорить? А кто будет ему петь? Кто сошьет ему платьице? Как совершенно не интересующаяся ничем, необразованная женщина будет разучивать с малышом стихи, читать ему книжки, рассказывать об окружающем мире? Женщина должна иметь общее образование, чтобы отвечать на вопросы ребенка. Она должна обучить  рукоделию своих дочерей. Она должна привить сыновьям вкус к спорту, скорости, движению. Она должна научить детей понимать природу, животных, людей, устройство общества. Она должна хорошо готовить, правильно кормить семью, следить за здоровьем детей, привить им навыки гигиены. Как все это сможет сделать женщина, которая ничем не интересуется и ничего не знает, и знать не хочет?  - она передаст только примитивные знания, основанные на инстинктах. И детям будет гораздо труднее совершенствоваться дальше, идти по жизни вперед. И ты, друг мой Бури, не подумал о детях, когда выбирал себе молодую самочку. Настоящий мужчина, при выборе жены, должен подумать в первую очередь о том, что эта конкретная женщина сумеет передать  твои  детям. Как она сумеет подготовить их к жизни. А не о своих удовольствиях.
Бури: Но есть еще одна причина, по которой я  женился именно так необдуманно. Это моя уверенность в собственной неполноценности. Кто бы из состоявшихся в жизни женщин за меня пошел замуж?
Я: Ты женился в том возрасте, когда твои ровесники уже ждут внуков. Бог не дал тебе детей, и на пятом десятке лет можно было бы уже успокоиться на этот счет. А ты продолжал психовать. Ты возвел этот свой недостаток в ранг идола. Это говорила в тебе твоя гордыня. Как так, я такой весь из себя, а не зачал ни одного ребенка. Это первое. А второе: твоя неполноценность не в этом заключалась. А в отсутствии чувства собственного достоинства. Это отсутствие судьба здорово наказывает – знаю по себе. И будет наказывать до тех пор, пока мы не приобретем это самое чувство собственного достоинства (ЧСД). Мысли: «кому я нужен такой-растакой, хоть кто пойдет за меня, и то ладно» - это признаки отсутствия ЧСД. Вроде как ты сам себя в канаве, или под забором нашел, и готов бросить себя как кость, любой пробегающей мимо дикой собаке.  Это наказуемо. Так к себе относиться нельзя. Ты женился не по любви, не по расчету, а лишь бы жениться. Причем на той, которая пойдет. И пошла она от безысходности, деваться было некуда. Вот так брачный союз, «заключенный на небесах». Два уверенных в собственной неполноценности человека сошли просто так, потому что никому другому на свете они были не нужны. Ужас. Ой, Бури, я сама такая, не могу пока воспитать в себе это самое ЧСД.
Бури: Судя по тому, как хорошо мы с тобой друг друга понимаем, как много у нас тобой тем для разговоров, то, если бы я не поторопился с женитьбой, идеальной партией для меня была бы ты.
Я: Отнюдь. Ты делаешь вывод, что я могла бы стать для тебя идеальной партией, только по внешним признакам – моя молодость, красота и образованность. Такой солидный успешный мужчина, конечно, достоин   изысканной жены-красавицы.  Я именно такая, но я тебе совершенно не подхожу. Во-первых, тебя сразу осудили бы, что ты взял жену не из своего народа. Далее – 30 лет разницы. Такая же разница у тебя и с твоей женой, но она ведь «своя», а я – чужая. Далее, несмотря на мою образованность, я человек другого поколения и уклада жизни. И, в конце концов, по характеру, я тебе совершенно бы не подошла. Почему? Сейчас поясню. Ты говоришь, что тебя сразу  расстроило, когда ты увидел, что жена не проявляет должного рвения в уходе за твоей эксклюзивной мебелью и костюмами. Но она просто не понимает их ценности! А я понимаю, но точно также ВООБЩЕ не хочу ухаживать за мебелью и за костюмами, даже если они очень дорогие и красивые. Не сказать, что я белоручка и не люблю заниматься домашним хозяйством. Люблю. Но я не люблю вытирать пыль с мебели, мыть полы, и гладить мужские костюмы. По одному разу это дело доверили мне отец и муж. На их брюках после моего «ухода» за ними внезапно образовались по три стрелки на каждой брючине, а не по одной! А рубашки, тем более белые – это сущее наказание. Жесткие манжеты и воротники – их надо в распрямленном виде тереть отдельно, не сминая. Одним словом, я не хочу ни за какие коврижки на свете стирать мужские рубашки и гладить классические мужские брюки. Пусть все мужчины сами это делают. Женщине и так хватает домашней работы! Я люблю стирать вообще, готовить, печь, шить, вязать, совершать покупки. Но – не гладить мужские брюки и стирать мужские сорочки. Таким образом, дорогой мой друг, в жены я тебе не подошла бы однозначно».
Это как пример – один из наших диалогов с Бури. А их были сотни и сотни. На все-все темы, существующие на свете.
Последний мой телефонный разговор с Бури произошел в начале сентября, и начался он с радостной вести. Бури сообщил мне, что он стал заведующим кафедрой мединститута – это была теперь уже примерно 15-я по счету работа, одновременно. Он похвалился, что ему дали кабинет, очень красивый и просторный – меня настойчиво приглашали посетить его и порадоваться вместе. Я пообещала придти.
Но я так и не собралась навестить друга.
А в ноябре мне позвонил сослуживец Бури – Гаязхан. Это был человек постарше Бури, отец огромного счастливого семейства, красивый, веселый, но и солидный профессор медицины. Я с ним познакомилась когда-то по рекомендации Бури, когда я пожаловалась ему  на свои непрекращающиеся неистовые головные боли. Гаязхан меня обследовал, болезней в голове не выявил,  и организовал мне эксклюзивное лечение иглоукалыванием от настоящего живого тибетского медика.
Так вот мне позвонил Гаязхан и сообщил о трагической гибели Бури. Мой друг ехал по центральной улице города на своей машине, когда впереди идущий грузовик внезапно потерял управление. Водитель грузовика со всей силы надавил на тормоз. И Бури не успел среагировать, на полном ходу врезался в грузовик. От удара об руль все органы грудной клетки и брюшной полости Бури получили повреждения, не совместимые с жизнью.
К сожалению, когда я услышала об этой новости, я в первую очередь подумала о себе. Что и говорить, эгоистка. Я подумала, что какая  я бессовестная, так как не посетила своего друга, когда он меня пригласил в свой новый кабинет. Я расстроилась, что не повидалась с другом! Мне стало казаться, что он не просто так меня звал. Он, наверно, чувствовал, что со всеми надо попрощаться. А я, корова такая, не пошла. А теперь Бури умер, и у меня не стало такого хорошего друга.
Чуть позже мне стало стыдно, что узнав о смерти друга, я думаю о себе. И только в третью очередь я стала сокрушаться, что из жизни внезапно ушел такой хороший человек.
Я очень горевала, думала, думала о Бури, жалела его, вспоминала нашу дружбу. Мне было очень горько.
А еще я очень жалела жену Бури. Бедная женщина, с четырьмя детьми, без профессии. Как она теперь будет жить? Правда, она осталась в хорошей большой квартире. Но ведь детей надо кормить и растить. Как она будет это делать? И родни у нее нет. И вообще, как-то зловеще мне стала представляться судьба этой женщины. Осталась когда вдовой с двумя маленькими девочками. Муж разбился на машине. Осталась без средств к существованию. Вроде жизнь наладилась, снова вышла замуж, и вот такая же картина, ну точь-в точь: опять две маленькие девочки на руках (две старшие уже подросли), и опять муж разбился на машине. Ужас.
Я думала тогда, что в третий раз ее точно не возьмут замуж. У их народа есть суеверие: нельзя жениться на вдове, опасно. А тут – два мужа погибли в похожих ситуациях. Точно, больше ее замуж не возьмут. Такого д….., как Бури, больше не найдется. Но это мои тогдашние предположения.  А вообще-то, я дальнейшую судьбу этой женщины и четверых ее дочек, не знаю.
Прошло еще какое-то время, даже больше месяца, по-моему. Опять позвонил Гаязхан. Он сообщил, что в соседнем городе, в загородном ресторане, за счет их организации, организованы поминки по Бури. Он был человеком известным, многие хотят его помянуть. И меня тоже -  сам Гаязхан приглашает. Сказал, что заедет за мной, а после мероприятия на своей машине с водителем доставит обратно домой.
Поминки были назначены на полдень.
Небольшой город - спутник Понедельевска - находился юго-восточнее, в красивой долине. Ехать туда надо было, минут тридцать, среди колхозных полей. Дорога была прямая, как стрела, а вдоль дороги росли ухоженные тутовники. Правда, сразу при выезде из Понедельевска, какое-то время, дорога извивалась среди  предгорий, однако они скорее выглядели, как холмы. В этой стороне высоких гор не было.
Ресторан, где проводили  скорбное мероприятие, был известным и любимым горожанами. Рядом располагалась историческая крепость – вернее, ее развалины. Эту крепость построил еще Чингиз-хан.
А еще прямо на территории ресторана (это было не просто здание, но и большой сад, где располагались уютные беседки разных размеров), протекала река. Здесь же была организована запруда, и в ней плескались огромные речные форели. Их прямо при тебе могли отловить и пожарить. Вкуснее и белое рыбное филе –  при воспоминании об этом не верится, что такое было. Почему форель была столь огромной? Потому что ее подкармливали остатками белого хлеба. Посетителей в ресторане всегда было полно, никто не скупился на заказы.
Организация, которая взяла на себя финансирование поминок, не поскупилась – столы были богатыми. Бури был весьма известным и уважаемым человек, поэтому народу было много, и очень публика эта была солидной.
На восточных мероприятиях не принято пить  алкогольные напитки, это не было принято даже в те времена, когда разрешали  - или не ругали – за накрытые столы со спиртным прямо на рабочих местах, в организациях и учреждениях. Даже в те стагнационные времена на Востоке пили аккуратно, не в открытую. Помню, всегда, приедем в ресторан компанией пообедать, заказ сделаем. И всегда бутылку водки приносят - открыто. Но не пить – нет. Вымыть руки и протереть столовые принадлежности. Очень жаркий климат, поэтому была велика вероятность  заразиться дизентерией или болезнью Боткина.  А когда принесут еду, конечно, пили и алкоголь – не святые же мы ангелы, а простые люди. Но алкоголь  для ПИТИЯ приносили в чайниках. Ну, ТАК было принято. Своеобразный этикет такой. Лично мне это нравится. Не люблю, когда на столе стоит батарея алкоголя.
На поминках Бури все было благообразно. Длинные речи. Все чинно и благородно. Водка подавалась в красивых расписных чайниках. Демонстративных тостов – ни в коем случае – не было. Никто не чокался чашками для чая.
Мероприятие закончилось. Если честно, то мы все порядком набрались. Ну, сами понимаете.
Загрузились мы в машину Гаязхана – он, я, его друг и водитель. И поехали домой.
Гаязхан, хоть и в солидном возрасте, но шутник, весельчак, балагур и в прошлом ловелас.  По дороге он начал сыпать шутками и остротами. В итоге машина тряслась от нашего хохота – всех четверых присутствующих в машине.
Еще в начале пути я напомнила, что этот день – день поминовения нашего общего друга Бури, вроде неудобно так веселиться. А Гаязхан мне ответил: Бури ушел, его жизнь окончена, а мы-то еще живы. Почему бы не повеселиться?
Когда я зашла домой, мне резко стало стыдно за свое веселье. У меня обозначилось такое чувство, что  Бури ехал с нами в машине, и видел, как нам весело. У меня испортилось настроение. Это моя гордыня позволила мне думать, что Бури в день своего 40-дневия со дня смерти – С НАМИ, а не со своими детьми. К тому же, уровень моей суеверности в те времена был еще настолько высоким, что я не могла избавиться от ощущения присутствия души покойного рядом и его ОСУЖДЕНИЯ.
Не помню, на эту ночь, или на следующую, мне приснился сон. Это был единственный сон, когда мне снился Бури. С тех пор прошло почти 30 лет – и больше ни разу он мне не снился. Все эти годы, до недавнего времени, я была уверена, что Бури обиделся на меня, и потому мне не снился. Но сейчас я думаю, что это не так. Причины другие.
Итак, сон. Дом примерно такого стиля, как в квартале на пересечении улиц  Офанда и  Тайни. Послевоенные постройки – начало 50-х годов. Двухэтажные, трехподъездные дома. Квартиры отдельные, но вода, туалеты, хозяйственные постройки – все это во дворе.  Позже, в 60-70 е годы, почти все такие дома благоустроили. Так, в этом квартале жили многие мои одноклассники. И у них уже были туалеты в квартирах. Но газ все равно был привозной.
Так вот, во сне вижу дом именно такой, но еще не благоустроенный – все удобства на улице. И дом какой-то брошенный. Вроде как всех внезапно переселили. В квартирах еще полно мебели, вещей. Окна и двери нараспашку. Но в квартирах и во дворе – ни души. Даже ни одной собачки или котенка. Тихо и пусто.
Вроде как день. И вроде как я живу в одной из квартир этого дома. Вдруг выглядываю в окно и вижу на скамейке возле дома – три лавочки рядом в виде букв «П» - сидит Бури. В красивом сером костюме с отливом.
Я крикнула ему: Бури! Подожди, я сейчас выйду к тебе. Он кивнул, что ждет. И тут я, вместо того, чтобы быстрее выбежать к другу, начала бегать по квартирам дома и собирать какие-то вещи – платья, кофты. Вроде как они мои. Долго бегала и собирала. А сама выглядываю в окно, переживаю, что друг ждет так долго.
 Когда я собрала кучу своих вещей, я взяла огромный, цветастый, туркменский – на черном фоне яркие цветы – платок, слегка выцветший платок, но еще красивый, и сложила туда свои вещи. Потом я завязала платок с вещами крест- накрест узлом. И с этим узлом выбежала на улице.
Выбегаю – а Бури нет. Я так распсиховалась, стала метаться, бегать, звать его. И тут вижу, впереди дома, в конце двора как бы  шлагбаум, а за ним широкая пыльная дорога, уходящая к горизонту. Я очень удивилась, так как до этой минуты никогда не видела ни дороги, ни шлагбаума.
И вдруг вдали я увидела на этой дороге быстрым шагом уходящего Бури. Как  истерично я стала кричать и звать его! Он остановился, обернулся, посмотрел на меня печально и осуждающе. И опять пошел, еще более быстрым шагом.
А я стояла у шлагбаума, и идеи зайти за него, и побежать за Бури – у меня не возникло. Я просто продолжала звать друга, кричать, плакать и очень сильно нервничать. Но оставалась на одном месте.
Потом я вся в слезах проснулась.
Я расценила сон, что Бури обиделся на меня за мое веселье на поминках. Я так считала все прошедшие годы. Только в последнее время я перестала расстраиваться по этому поводу. Бури не мог за это обижаться - так я теперь думаю. Он знал, что я слишком к нему хорошо относилась. И мое веселье ничего не значило.
Бури знает и сейчас, находясь в другом мире, насколько я ценила его как личность, как жалела, как скучала по нему всю жизнь. Более понимающего друга у меня больше никогда не было.
Я сейчас смотрю на его фото. Стоит он, счастливый, улыбающийся,  в парке, костюм на нем изысканный, темно-синий. Голубая рубашка. Галстук, запонки – лорд, да и только. Туфли настолько начищены, что их сияние видно даже на черно-белом фото 30-летней давности! Он был первым мужчиной, у которого я увидела барсетку – все мужчины тогда ходили только с портфелями, или дипломатами (особые портфели). Также мужчины поколения Бури не носили колец. А у Бури было два перстня. Один – плоский черный агат в золоте, а второй – в серебре какой-то голубовато-серый прозрачный камень. Перстни были изготовлены на заказ, сделаны необычно, выглядели чисто мужскими. Он носил их на левой руке. Это произвело на меня впечатление. Такое же, как и в когда в 9-летнем возрасте в кинотеатре Дом колхозника я увидела фильм «Анжелика и Король». Анжелику играла французская актриса Мишель Мерсье. А у Короля была в одном ухе одна висячая золотая серьга. Я никогда до того момента не видела серег на мужчинах. Была удивлена и очарована! И вот такое же второе удивление – впечатление от ювелирного украшения на мужчине  - я пережила от перстней Бури.
Давным-давно нет на свете моего друга Бури.  Но я часто о нем думаю. И мне очень хотелось бы, хотя это и практически невозможно,  узнать о судьбе его дочерей. Тех самых, после которых доесть огрызок яблока, их отец считал настоящим счастьем.
Глава 11. Соседская линия, или услышанные истории
Зоя и ее великовозрастный ребенок
Эта глава – про Зою и ее великовозрастного сына. Который так и остался ребенком, не способным принимать решения без мамы.
Но сначала я сделаю небольшой экскурс по теме интерпретации одного и того же рассказа о чьей-то жизни с различных позиций, с разных, даже диаметрально противоположных, точек зрения.
Последние месяцы я использую внезапно пришедшую мне в голову идею -  интерпретировать рассказанные мне кем-то случаи из жизни   несколько нестандартным для меня способом. Именно: не так, как я  думала и чувствовала всегда – что хорошо, а что плохо, что правильно, а что нет, что черно, а что белое. Я стала как фотограф, который находит внезапные точки для съемки. Неожиданные и  необычные - конкретно для этого художника.
Например, я услышала печальный рассказ своей приятельницы  про ее соседку. Вот он вкратце. Женщине 59 лет. Когда-то она была счастлива замужем, в молодой семье родилась дочь. Вскоре выяснилось, что у девочки врожденное слабоумие, очень серьезная болезнь, и неизлечимая. По словам моей приятельницы, которые она чеканила, как приговоры суда, абсолютно безапелляционно, события развивались и сложились на сегодняшний день, то есть спустя 33 года, таким образом:
«Как только диагноз ребенку был подтвержден, муж из семьи тут же ушел.  (Было уточнено: подлец). Вскоре мужчина женился, у него родилось двое здоровых мальчиков. Которых он вырастил, выучил и женил, дождался внуков. Прожил мужчина всю жизнь в другой семье, а также провел активную трудовую жизнь (было уточнено, что с него всю жизнь удается  взыскивать алименты, включая, в настоящий момент – и сейчас он также выплачивает на больную дочь по 6 тысяч рублей в месяц, несмотря на то, что он уже пенсионер).
Теперь  - мать девочки. Конечно, трудно представить горе, которое свалилось на голову бедной женщины. Остаться одной с больным ребенком на руках в 26 лет! И вот долгие 33 года эта героическая женщина, «поставив на себе крест», ухаживает за больным ребенком. Она не отдала ребенка ни в какое такое соответствующее учреждение. Она бросила работу. Сама стала инвалидом по хроническим заболеваниям – еще бы, такая нервная у нее жизнь, и безрадостная к тому же. Всю жизнь женщина живет на пособия по инвалидности  - своей и дочери. А по-другому и нельзя! Эту девочку, которая в настоящее время весит 130 кг, нельзя оставить ни на минуту, потому что у нее интеллект 3-х летнего ребенка, без перспектив его развития. Так что ни о какой работе, ни о какой личной жизни,  речи быть не могло никогда».
Вот такую интерпретацию – стандартную – всех событий я услышала от приятельницы про ее соседку. И соседкину больную дочь. Казалось бы, все ясно, как в задаче для первого класса.  Подлец – муж. Он в этой сценке жизни главный злодей. Всех бросил и сам как сыр в масле всю жизнь катался, отдыхал и жил в свое удовольствие. Второй персонаж – мать  - героический абсолютно, без  капли сомнения. Ребенка никуда не сдала, на себе крест поставила – нимб на голове у женщины закреплен на века.
Стандартная интерпретация. Настолько ясная, что хочется с ней согласиться. Но если предположить, что в этой интерпретации есть несколько штампов, то можно, как фотографу, взять другой ракурс для фотосъемки. Не потому, что мне претит стандартная интерпретация, нет. Именно такой ход мышления, какой изложила моя приятельница, мне ближе всего. Но, все же хочется поэкспериментировать  - с разными взглядами. Кто сказал, что то, как мы думаем – истина в последней инстанции? Ведь физика Ньютона, казавшаяся верхом совершенства триста лет, и то пошатнулась. Все теперь размышляют о квантовой физике и многовариантности реальности.
Итак, берем другой ракурс. Разве муж-злодей? Да, он ушел. Но, возможно, что он ощущал другое предназначение в жизни. Он смутно предчувствовал, что  обязан создать другую семью и реализоваться как отец и муж. И кто сказал, что прожить жизнь легко – трудовую и семейную, вырастить двух сыновей? Этот мужчина точно не катался как сыр в масле. Он  трудился всю жизнь - кормил сыновей, платил алименты первой семье. И продолжает трудиться сейчас. Есть еще один момент. Я уверена, что, даже уйдя из семьи, и не навещая эту семью, он не забыл ее. Страшным грузом лежит на его душе вина, боль и жалость. И будет с ним это чувство вины и жалости до смерти. Разве это легко? Да, он не жил  на пособие, не поставил на себе крест и не  заслужил нимба мученика. Но от этого его жизнь не была легче. Он и жизнь прожил разнопланово и разносторонне, и крест тяжелый всю жизнь пронес.
Одновременно с ракурсом «муж не злодей», посмотрим на женщину. Трудно не пожалеть ее  и не понять, насколько жалко отдать ребенка в соответствующее учреждение. Однако  есть  нестандартные мнения на этот счет.
В нашем обществе принято осуждать тех, кто «сдал» безнадежно больного ребенка. И возводить в ранг героических мучеников с нимбом тех, кто «не сдал». Так у нас принято считать, и так считают все, включая меня. Однако есть мнение, что не выполнить свои задачи в жизни – а именно: прожить разнообразную жизнь, полную встреч и впечатлений, новых знаний, развиться духовно  и интеллектуально, получить новые навыки, научиться размышлять, приобрести достойный жизненный опыт – столь же порицаемо. Возможно, что  это более порицаемо, чем сдать ребенка в ТО учреждение.
Тут можно, хотя и трудно, рассуждать о карме. Ведь больного ребенка тоже, как говорят, получают по карме. Сдать – не сдать, тут тоже может быть жизненная, кармическая  дилемма. Но как вариант, можно ведь рассмотреть варианты «что более порицаемо», какой человек  делает выбор -  кто-то (или что-то неведомое нам) ведь все равно наблюдает… В связи с этим, возможно, жизненная задача матери как испытания была не в виде формулы «сдаст ребенка-не сдаст», а в том, как она  пронесет этот крест через всю жизнь? Не знаю. Наше человеческое мышление весьма узко. Но думаю, что «ставить на себе крест» полностью – точно порицаемо.
Второй момент по матери больного ребенка – хотя я лично ее не знаю, но со слов ее соседки – она  в некоторой степени даже  гордится – нет, не то слово, не гордится, а самоуспокаивающе  реабилитируется перед всем белым светом - своим мученичеством. «Мучаюсь всю жизнь, нет ни минуты покоя, но я самоотверженно несу испытание и не страшно, что я сама – комок нервов, раздражительности, неудовлетворенности и горя. Главное -  никто меня никогда не упрекнул, что я бросила больное дитя». А какой будет итог этого подвига? Еще пять-десять лет, и эта женщина станет по старости неспособной за кем-либо ухаживать. И все равно девочка попадет в соответствующее учреждение. С соответствующим контингентом. И никто не станет с нее там сдувать пылинки, как делает сейчас ее мать – оберегает даже от ветерка. В каком смятении будет немощная старуха, осознавая, в каких условиях оказался ее ребенок? Не покажется ли ей ее собственная жизнь – проведенной впустую? А каково девочке самой будет оказать вне дома и мамы с ее заботой?
А сейчас женщине, пока она в физической силе, кажется, что она все сделала правильно – главное, что она не была осуждена обществом.
Главное? Наши люди согласны с ней – главное. А вот я читала про один интересный народ. У них на этот счет другое мнение. У каждого своя карма. Родился больной ребенок – карма. И никто не станет свою карму  посвящать карме другого человека. В той статье, которую я читала про этот народ, была исповедь девочки-урода. Когда она родилась, ее родители, нисколько не мучаясь, не стыдясь и не страдая, отдали  неполноценного ребенка в группу странствующих  людей с различными аномалиями. И те взяли. Так как это их карма. Всю жизнь эти люди, в списке низших, отвергнутых каст, кормятся подаяниями, имеют свои особые заработки. Живут, как могут. И ждут смерти. Так как смерть – это праздник, означающий, что тяжелый жизненный путь завершен, карма отработана, и в следующем воплощении  судьба сложится гораздо лучше (все на это надеются). И что интересно, эта девочка, рассказ которой записал журналист, нисколько не роптала на свою судьбу. Не высказала никакой обиды на своих родителей, которые от нее отказались – это норма в обществе, где  верят в карму. Отказаться от разнообразия жизни, от исполнения своего профессионального (смотря в какой касте ты рожден) долга, от  рождения других детей, посвятив жизнь выхаживанию безнадежно больного ребенка – такой поступок  там быстрее осудят.  У этого же народа есть  люди с другими религиозными взглядами, и они рождение неполноценного ребенка воспринимают, как дар свыше. И относятся соответственно – без беды в душе, а иной раз даже радуются. И даже бывает, что односельчане поклоняются такому ребенку.
Как все мы пройдем свой жизненный путь, с какими итогами-результатами, нам оценить  практически невозможно. Все будет ясно только ТАМ. Я надеюсь, по крайней мере. (Хотелось бы узнать, сколько  я совершила  в жизни истинных ошибок. И насколько нерационально распорядилась своей драгоценной жизнью).
Но совершенно точно я знаю: жизнь дана не для того, чтобы ставит на себе кресты. Чем больше добрых дел ты успеешь сделать, новых знаний получить, новых навыков приобрести, тем лучше.
Однако  вернемся к началу  рассказа – к Зое.
Когда я работала в городе Владимире, то по служебной необходимости часто приходила в университетскую библиотеку. Наша кафедра закупала книги по профилю кафедры: мне выдавали деньги под отчет, я книги искала по анонсам, заказывала, мне их привозили из Москвы. Затем я оформляла книги и учебники как собственность ВУЗа и сдавала их в библиотеку, предварительно подготовив аннотации по ним для наших преподавателей и студентов. Такое у меня было общественное поручение.
Когда я уже оформляла передачу книг в библиотеку, в одном из ее залов, я обратила внимание на одну женщину – сотрудницу библиотеки.
Это была Зоя, но об этом я узнала намного позднее. А сначала я  заметила, что женщина, которая принимает книги, а также выдает книги студентам в читальный зал, очень и очень немолодая. Предельно немолодая. Как правило, настолько немолодые люди уже не работают, они прочно «сидят» на пенсии. Некоторые уже – «лежат».
Зоя же, несмотря на то, что явно работа не была ей по силам, активно трудилась. Носила тяжеленные стопки книг, но самое главное - я заглядывала в книгохранилище – в поисках книг и их законного – библиографически - места на полках, она залезала по лестницам и стремянкам – на большую высоту. В книгохранилищах крупных библиотек всегда очень высокие стеллажи. Настолько высокие, что даже я – а мне тогда было 40 лет всего -  опасалась бы залезть так высоко, держась одной рукой за ненадежную с виду стремянку, а второй рукой обнимая несколько томов тяжеленных книг.
И бедная Зоя, находясь уже  в предельно преклонном возрасте, носилась, как угорелая, туда-сюда, со стопками книг, бегом в хранилище, опять под потолок залезет, слезет, бегом в зал. И так весь рабочий день.
Несколько раз я наблюдала  - старалась подольше -  за этой женщиной. И очень удивлялась. А поговорить с ней  не удавалось – всегда было много студентов.
Но однажды так совпало, что я пришла одна – Зоя была свободна, если не считать моей стопки, которую нужно было оформить и разложить по стеллажам.
И я спросила Зою, почему она не на пенсии, а носится здесь, как птичка-невеличка (Зоя была очень миниатюрной старушкой, сухенькой, крошечной, легонькой, миловидной, со стрижкой каре из абсолютно убеленных годами волос).
Я с вами согласна, - сказала мне Зоя сразу, -  мне давно здесь работать не по силам. Но я должна  работать. И я стараюсь изо всех сил.  Я должна содержать своего сына. Ему давно за 50, но он не работает, пьет, и даже пенсию себе за жизнь не заработал. И я должна кормить и содержать своего сына, потому что только я, одна я, виновата в его несложившейся судьбе.
И Зоя поведала мне свою историю.
Зоя жила в роскошной трехкомнатной квартире в центре города, доставшейся  ей от мужа, высокого военного начальника, давно покойного. Овдовела Зоя рано, и всю свою любовь и внимание, после смерти мужа, отдала сыну. Дала ему хорошее образование. Жила только его радостями.
Но вот настало время, когда сын привел в дом свою невесту. Стали жить вместе. Родился малыш.  Однако Зоя  потеряла покой. Невестка, по ее мнению, совершенно была недостойна ее  красивого, умного и образованного сына. Девушка была не столь образованной, приезжей, что называется «без роду – без племени».
Зоя поняла, что ее сын достоин лучшей доли. И она сделала все, чтобы «поставить невестку на место». Нет, она не выгоняла сноху. Просто она требовала, чтобы та резко «приподнялась» до уровня супруга – по уму, красоте, благородности происхождения, образованности и воспитанности.
Сноха по всей видимости, задачи, поставленные перед ней свекровью, выполнить не сумела. Она забрала маленькую дочку и уехала к своим родителям - в свой родной город.
Сын Зои переживал отъезд жены очень тяжело и долго. Молчал неделями, плакал. Ходил угрюмый и потерянный.
Прошло пять лет. Жизнь как-то наладилась. Сын Зои втянулся в работу, на тоску по жене больше не жаловался. И вот в один прекрасный день он представил матери новую невестку.
Стали жить-поживать. Родился ребенок.
Все бы хорошо, но жена сына оказалась недостаточно хозяйственной женщиной. Все она делала не так. И готовила плохо, и белье стирала не чисто. И ребенка воспитывала плохо. И за мужем ухаживала не так, как считала нужным свекровь.
Как уж там вышло конкретно, трудно пересказывать. Устав, в конце концов, от бесконечных упреков, вторая сноха Зои, взяв своего ребенка, уехала в свой родной город. В отличие от первой снохи, эта -  была образованной, но тоже приезжей.
После второго развода сын Зои запил. Пришлось его долго реабилитировать, лечить, восстанавливать ему психику. Он потерял свою престижную работу по специальности.
Однако через некоторое время парень восстановился, нашел работу попроще, и вроде бы наладил жизнь. Он женился в третий раз.
То, «что» он (то есть сын) привел на этот раз, -  сказала Зоя,  - « вообще ни в какие ворота не влезало». Эта женщина вообще не «нашего сословия», настолько простецкой и невзрачной она была. И вообще, уже беременная пришла. А вдруг не от моего сына? – подумала Зоя.
Прожили мало. Зоя была очень недовольна присутствием в ее доме третьей снохи. И сделала все, чтобы избавить сына от «дурного влияния этой дамы».
После ухода из дома третьей жены с  ребенком, сын Зои запил. Никакой реабилитации, увещеваниям, лечению, он больше не поддавался.
Шли годы, Зоя состарилась. Сын беспробудно пил. Буквально валялся под заборами. Целью Зои стало зарабатывать деньги, чтобы кормить сына, иметь возможность его найти после его загулов, привезти домой, помыть, одеть-обуть, подлечить.
Пришли в голову Зои и еще более печальные мысли: ее шикарная жилплощадь пропадет – ее у сына отнимут, как только она сама умрет. А сам сын, станет бездомным, и погибнет от холода и голода. И алкоголя.
Никакой другой родни у Зои не было. Ни братьев, ни сестер, ни каких-либо племянников. Она была детдомовской. А супруг покойный был настолько старше Зои, что его все родственники давным-давно умерли.
Испугавшись этих печальных безнадежных  мыслей, Зоя решила найти своих бывших снох и троих внуков, чтобы  им передать права на квартиру, поделить поровну. Но, видимо, все трое были очень обижены на нее в первую очередь из-за жилплощади. Все три снохи были приезжими. И Зоя ни одну из них не хотела прописывать, упрекая их, что они и замуж-то вышли, позарившись на ее роскошную квартиру.
Снохи  - ни одна их них, как и уже выросшие внуки – не ответили Зое. Никто из них не соблазнился предложением унаследовать квартиру с алкоголиком в придачу. Скорее всего, снохи так и не простили бывшую свекровь за вмешательство в их жизнь, а внуки попросту не знали какую-то там бабушку, которую никогда не видели.
Вот и работаю из последних сил, - заключила Зоя. И жду развязки. Умру я – погибнет мой сын.
В то время, когда я слушала рассказ Зои  про  ее вину перед сыном, я еще не придумала свой «альтернативный» метод, нестандартный подход в оценке событий чьей-то жизни. Но, чтобы успокоить хоть как-то  престарелую женщину, поведавшую мне о своей беде, подвела итог ее жизни именно с позиции нестандартности оценки. И сегодня я считаю, что правильно сделала. Мой вывод гораздо правильней, чем вывод, который сделала сама Зоя.
Я сказала Зое, что совершенно не считаю ее виноватой в судьбе сына. Она была кармическим учителем собственного сына, призванным НАУЧИТЬ своего сына бороться за свою жизнь, отстаивать свои интересы, ЗАЩИЩАТЬ свою семью и своих детей.
Здоровенный, сильный физически мужчина, великовозрастный половозрелый яйценосный самец, трижды предал свою семью. Его первейшей обязанностью, как мужчины, является защита своего потомства и гнезда. А что делал он?  Он держался за юбку матери. Он не нашел в себе сил  распределить роли между женщинами в доме, сказать свое весомое мужское слово. Он сначала плакал, а потом пил. Но, ни одну свою женщину он не защитил. Ни одного птенца – своего ребенка – не кормил и не растил. И свою мать в итоге, в преклонном возрасте, он не защитил. Ей далеко за 80 лет, а она на работе по лестницам под потолком лазает с книгами, а потом его пьяного и грязного и с улицы домой тащит – мыть и накормить.
Мужчина – «яйценосный самец и глава рода». Ничего не сделал. Дом не построил. Дерево не посадил.  Сына не вырастил.
Трижды судьба давала ему шанс. Он не понял.
Зачем жил?
А Зоя – не виновата.
Разговор мой с Зоей состоялся 15 лет назад. Развязка уже давно наступила. И скорее всего она была именно такой, какой ее представляла Зоя – печальной.
Нина
Жизнь – это ПОТОК. Это просто поток…. В него надо вступить.
Для того чтобы вступить в поток, нужно подойти к точке самооценки. Объективной самооценки. К этому и пытается подвести нас жизнь – подойти вплотную к этой точке. Потому она, то есть жизнь, и приводит нас в разные ситуации. Она хочет, чтобы человек думал, размышлял. А не просто страдал. Страдание человека – такую цель жизнь не ставит.
Жизнь – это поток противоположных опытов, порой очень горьких. И правильно, если опыты эти человека не озлобляют и не утомляют. Мне показалось, что опыт жизни Нины ее совсем не озлобил и не утомил. Мне так кажется.
Я познакомилась с Ниной в сквере, недалеко от наших домов. Мы там гуляем с собаками.
Нина удивила меня, сообщив, что ей почти 80 лет. На вид ей не более 62-63!
Собака Нины очень старая. Просто старая-престарая. Какой-то охотничьей породы и окраса, но давно потерявшая форму и фигуру. Однако по собаке видно, что она очень ухоженная, здоровая, кроме зрения.
Собачники (владельцы собак) всегда рассказывают друг другу истории жизни своих питомцев. И вот что рассказала мне о своем песике Нина.
Этот пес – теперь единственное близкое существо Нины. Живет он у нее 13 лет. Однако ему 15. Собака прежде принадлежало брату Нины, двоюродному, ныне покойному.
Брат Нины когда-то жил с семьей – женой, сыном – в одном из далеких от Москвы сибирских городов. Город этот - крупный промышленный центр. И брат Нины работал на  солидном предприятии, занимал высокий и ответственный пост. Он имел все материальные блага, доступные человеку на такой работе – квартира, машина, дача. И в семье были отличные отношения.
Сын брата Нины вырос, выучился, женился и уехал жить в другой город. И тогда мужчина решил завести собаку – того самого песика, с которым теперь гуляет в сквере Нина, - чтобы было не так грустно, что дом опустел без сына.
Однажды мужчина прогуливался с псом в сквере возле своего дома. Было это поздно ночью. И на него напали хулиганы. Они ударили его по голове тяжелым предметом. И потом ударили еще раз от злости, что кошелька у человека не оказалось – никто не берет с собой деньги, отправляясь на прогулку с домашним  питомцем, тем более, ночью.
Удары оказались сильными, мужчина потерял сознание.
Супруга искала своего мужа долго, но так как было темно, нашла только к рассвету. Пес – тогда еще молоденький, сидел рядом всю ночь.
Брат Нины перенес несколько операций, был в коме. Однако он выжил, но стал больным, прикованным к постели. С частичной парализацией.
Год мужчина провел в больницах. Супруга его, которая занималась предпринимательской деятельностью и хорошо зарабатывала, тратила большие деньги на лечение мужа, уход за ним и его реабилитацию. Удалось многое, благодаря  качественной медицинской помощи. Мужчина был в полном сознании, его жизни ничего не угрожало. Однако 55-летний мужчина все же стал инвалидом, прикованным к постели.
Через год после травмы, нанесенной мужчине  хулиганами в ночном сквере, его супруге исполнилось 50 лет – юбилей. Она пригласила домой гостей – сослуживцев, друзей. Праздник справили хорошо. Подарили много подарков, весь вечер шутили, пели. Не было на этом празднике только мужа именинницы. Он еще находился в больнице.
После праздничного вечера, проводив гостей, юбиляр вымыла посуда, убралась в квартире. Легла спать. Но утром она не проснулась. Во сне у нее остановилось сердце.
Сын приехал из другого города, организовал и провел похороны матери, навестил  больного отца. И уехал в свой город, где теперь жил. Ведь там было много дел – работа, дом, семья, жена, дети, автокредит, ипотека, и все такое в том же духе – как у всех. Или почти у всех.
За больным мужчиной ухаживала жена – или оплачивала уход. Теперь ее не стало. И остро встал вопрос об уходе за больным. Дом инвалидов – теперь он должен был стать его домом навсегда.
О переводе больного на постоянное место жительства в Дом инвалидов узнала Нина. Она, кроме сына и его семьи, была теперь единственной родственницей. Она была двоюродной сестрой. Их матери – Нины и больного мужчины – были родными сестрами.
Нина рассказала, что помнила с детства, как их матери всю жизнь жили рядом, любили друг друга, и рядом росли их дети – сама Нина и ее двоюродный брат.
Нина считала, что роднее человека, после смерти матери и тетки, чем ее двоюродный брат, у нее нет. Она говорила, какие теплые у нее воспоминания о совместном детстве, о детских играх с братом, хотя и Нина намного старше по возрасту. Когда-то в молодости Нина была замужем, но детей у нее не родилось, а муж давно умер. И Нина много лет жила в однокомнатной квартире возле метро Владыкино, совершенно одна, уже давно на пенсии.
Нина, несмотря на свой преклонный возраст, решила, что не отдаст брата в казенное учреждение для инвалидов. Она решила забрать его к себе. Ее отговаривали: возраст, однокомнатная квартира, лежачий больной. Как организовать уход дома? Как его мыть, лечить, кормить? Но Нина оказалась непреклонной: выдержу все. И брата никому не отдам.
Так Нина приняла важное решение, что она не бросит родного человека. И забрала его из сибирского города, перевезла в свою квартиру. Вместе с ним она забрала и собаку – очень ее брат любил этого пса. Собака, после смерти супруги брата, находилась на передержке у соседей, и больной постоянно о ней спрашивал.
Итак, у Нины вновь появилась семья – теперь их стало трое. Она, брат, и собака. На долгие 10 лет.
Конечно, не было Нине легко ухаживать за братом. Судно, капельницы, уколы – всему пришлось научиться.
Однако Нина считает, что эти нелегкие 10 лет – очень счастливый период ее жизни. Рядом был родной человек.
Нина осознавала, насколько она нужна этим родным существам – брату и собаке. Их надо кормить, ухаживать за ними, заботиться. Нина сказала, что это – счастье, когда есть о ком заботиться. Трудное счастье, но это лучше, чем быть одиноким и никому не нужным.
Брат Нины уже несколько лет как ушел из жизни. И все эти годы преданным другом и родным существом рядом для Нины является пес.
Нина сказала, что боится того момента, когда умрет пес. Он ведь уже стар, а век собачий недолог. Она вспоминала, что как-то, когда брат еще был жив, на прогулке пес убежал, потерялся.  Несколько часов Нина ходила по району – звала собаку, искала. Вернулась домой и сообщила брату, что собака потерялась. Так брат настолько горько заплакал, что Нина, несмотря на усталость, опять пошла искать собаку, везде расклеила объявления о пропаже пса. И собака нашлась. Ее узнали по объявлению и привели к дому, где жила Нина.
Язык не поворачивается сказать, что брату Нины повезло в жизни. Какое уж тут везение – стать инвалидом. Но все же  - ему повезло, что остаток своей жизни он провел не в унылом казенном учреждении, а в семье – рядом с родным человеком и любимым животным. Не всем инвалидам выпадает такое везение.
В народе говорят: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Хочется добавить, что не стоит зарекаться и от тяжелой болезни и немощи. Да хранит нас всех Бог от этой участи.
Однако есть кое-что еще страшнее болезни и немощи – это когда ты болен и беззащитен, а рядом с тобой никто не захочет быть рядом….
Я начала рассказ  с того, что мне кажется: Нина не надломилась от столь тяжелого жизненного опыта. Нет у нее  сожаления о затраченных силах, не чувствуется усталости от жизни, утомления или озлобленности. Выдержанная, спокойная, мудрая, сильная женщина. 
И еще: она ни разу не сказала плохие слова про племянника: вот, мол, такой-сякой, отца не забрал к себе. Ни слова. Только чувствуется в словах Нины огромное  сожаление, что брата больше нет рядом. Пусть бы лежал, я бы ухаживала и ухаживала, лишь бы жил, лишь бы рядом была родная душа, - говорит Нина.
Вот такая Нина.

Глава 12. Тоже моя линия, или отрывки из моего дневника
ШАНЕЛЬ НОМЕР ПЯТЬ
Очень много лет  - не в молодости, нет, уже в зрелом возрасте – я мечтала о духах Шанель номер 5. Не в поддельно-рыночном варианте,  а о дорогих, настоящих, в эксклюзивной фирменной упаковке.
И вот на 50 лет мне моя дочь подарила их. Это было необыкновенное счастье. Красота! Роскошное черное с золотом – с распылителем.
Но вот однажды я положила духи в косметичку, вместе с тушью, помадой и дорогой ручной работы заколкой, и поехала на важное мероприятие.
Косметичку в транспорте у меня вытащили воры.
Мне даже было стыдно перед людьми и самой собой – насколько я горевала из-за этой потери. Коллега по работе, Людочка, мудрая женщина, меня пристыдила – нашла, мол, из-за чего горевать. Все это тлен, ушло-пришло, и нечего сердце рвать, выговаривала она мне.
Прошло несколько лет. Эти духи продолжали числиться у меня в списке «мечт» - все, что я хочу из предметов, подарков, я записываю в этот список. И на день рождения и 8 марта по запросу дочери ей пересылаю ей по электронной почте обновленные варианты списка. Дочь выбирает, что ей по возможности и ее разумению, для меня приобрести в качестве подарка в этот раз.
И вот, на этот, недавний день рождения, я опять получаю в подарок духи Шанель номер 5. Тоже в роскошной, хотя и совершенно другой, чем в прошлый раз, упаковке. В маленькой хрустальной бутылочке, без распылителя. Чисто духи! Не туалетные духи. Роскошь!
Полгода я берегу эти духи, любуюсь на них, нюхаю время от времени. Не трачу попусту.
И вот сегодня протираю пыль на полке, и очень бережно переставляю свои любимые духи. Решаю, спрячу-ка их в шкаф. А то я уезжаю надолго, в отпуск, вдруг кот запрыгнет на полку и скинет их.
Беру духи, чтобы поставить их в шкаф, внезапно почему-то роняю их на пол, и они разбиваются вдребезги.
Меня как жаром обдало. От расстройства.
Нет, чтобы сразу сообразить – ватными дисками жидкость собрать и по пакетикам целлофановым разложить. И в разные шкафы, в карманы рассовать. Весь мой гардероб пропитался бы этим очарованием. Так нет, это я потом только дотумкалась до этого. А в первый момент я побежала за своей шубой, и внутренней стороной кинула ее на лужицу. И шубу в пакеты, пакеты, пакеты…
Теперь пожалела. Неправильно распорядилась роскошной жидкостью. Шуба зимой будет слишком пахнуть, все вокруг разбегутся, наверное. А может, выветрится….
Ну, надо же было уронить любимый бутылек!  Вот корова-то! Ну, надо же было так беречь пузырек с духами и разбить. Еще, какая корова! Прямо коровище! Рядом стоит батарея других, не менее дорогих и хороших духов. Так ведь нет, надо разбить именно МЕЧТУ – духи Шанель номер 5.
Второй раз, не успев попользоваться всласть, я теряю эти духи.
Ну что ж, внесу эти духи опять на первое место в списке «мечт» – и буду ждать, когда мне их опять подарят, вновь, в третий раз.
В третий раз я не буду их беречь и экономить. А буду пользоваться, пользоваться, пользоваться.
Вот так я решила - 1 мая 2013 года.

ПРО ПЛАТКИ
Обожаю платки. Платки – это самая красивая  вещь из гардероба любой женщины. Платки нужны всем. Они идут всем.
Я люблю носить платки. У меня их море. Также я люблю вязать платки-шали. Навязала их крючком почти сотню. Продавала  и дарила.
А еще я мечтаю связать пуховый платок. Купила козий пух и книжку по вязанию. Осталось только электропрялку купить и спрясть пух в нити.
А еще -  много платков продается в нашем семейном Интернет-магазине, который называется Дом Подарка (www.Dom-podarka.ru). На странице сайта нужно войти в Каталог. Найти подраздел «Подарки для женщин». И там будет подпапка «Платки». Я и себе там прикупила павлово-посадский платок. Красота!
Павловский Посад – это город в Московской области. Он известен с 14 века. В веке 18 там были организованы производства – шелкоткацкое и парчовое. Платки продавали здесь же, на ярмарках. Отсюда купцы партиями закупали их и развозили по всей России.
Крупная платочно-набивная фабрика была открыта в городе Павлов Посад в 1854 году. До конца 19 века в городе были открыты десятки предприятий по ткачеству, окрашивании и набивке. «Набивка» платков превратилась в самобытный, узнаваемый народный промысел.
Во второй половине 19 века наступил апофеоз славы платков из Павлова Посада. Здесь производили платки и шали, шерстяные, полушерстяные платки. Все они были с набивкой. Яркие, необычные, великолепные платки!
Платки эти потому называют набивными, что на них набивается рисунок. Искусство набойки было известно на Руси очень и очень давно. Но в 19 веке стало особо популярным. Рисунок наносится на ткань при помощи деревянных дощечек с вырезанными на ней орнаментами. Называются эти доски-штампики «манеры», или «цвЕтки». На один платок изготавливали свои «цвЕтки», иногда до несколько десятков разных! На «цвЕтках», кроме вырезанного деревянного орнамента, использовались проволочки, гвоздики, металлические пластинки.
Ткань раскладывали, сверху накладывали «цвЕтки» с краской и постукивали по ним, чтобы краска получше впиталась в ткань – набивали, били. Потому и пошло название – набивной узор, платок.
Делать ручную набивку на платок – очень трудоемкое и сложное дело, которое под силу только настоящим мастерам и мастерицам. Поэтому каждый павлово-посадский платок – это произведение искусства.
Конечно, в настоящее время используются специальные печатные машины. Но без теплоты рук мастеров все равно не обойтись!
Всегда на Руси женщины носили платки. В любом возрасте. Да и не только в России! И особое место среди платочного царства нашей планеты занимают платки из Павлова Посада: яркие, нарядные. Нельзя пройти мимо такой красоты! Они всем к лицу: с красными розами и букетиками полевых цветов, с зелеными листьями и травами. И все это великолепие на разном фоне: черном, белом, красном, золотистом, васильковом, коричневом. Есть платки с кистями и бахромой, большие и поменьше.
В молодости у меня было два огромных платка – один туркменский набивной шерстяной, с кистями. Розы на черном фоне. А второй был шелковый с шерстью, японский, без кистей, на бардовом фоне – рисунок яблоневый цвет. В Средней Азии, где я жила, у всех были подобные платки. Обязательно! Там женщины шарфики не носили. Всегда под пальто были  эти платки – их называли «национальные».
А сейчас я купила себе полушерсть-полушелк платок из Павлова Посада. Цветы на бордовом фоне.
Как же я в платке этом хороша………………
ПРО ОЛЮ
Мы полгода живем в этом доме, и я гуляю с собакой во дворе этого дома. Постепенно запомнились лица всех людей, особенно тех, кто гуляет с собаками (собачники). Я обратила внимание на женщину, которая целыми днями с огромными пакетами снует не то, что по двору - по всему окружному району. Я поинтересовалась у собачников - это административный работник от ЖЭКа, что ли? Оказывается - нет. Это сподвижница. Героиня. Она уже 19 лет  как посвятила свою жизнь бездомным кошкам и собакам, живущим в окрестных подвалах. Женщина (ее зовут Оля) сама, на свои деньги, целыми днями готовит и разносит пайки по нескольким, организованным ею же кошачьим столовым. Также у нее есть организованные кормушки для голубей.
Оля одинока, пенсионного возраста, но ей не более 60 лет. Я задумалась... а как она осуществляла эти функции, когда работала? Я задумалась об этом, потому что в нашей семье живут две собаки и кот. И я знаю не понаслышке, что кормить, лечить, ухаживать за животными - это НЕМАЛЫЙ труд. Заготовка их еды (у нас мопсы и кормить человеческой едой их нельзя) - у меня уже на рынке "связи", чтобы оставляли свежие мясопродукты (чистое мясо - нельзя, оно плохо переваривается, мопсы - нежные собачки)- это время и деньги, ежедневно я варю кашу мопсикам, натираю им морковку. Не считая прогулок, за животными надо следить - ушки и носики, глазки промывать. У кота надо чистить лоток. Регулярно возить всех троих к ветеринару. И опять, этого всего недостаточно - с каждым животным нужно здороваться утром, и когда приходишь домой, нужно поиграть, поговорить, погладить. Все это - труд, время, энергия, деньги (врачи, корм).
Мне даже саму себя иногда жалко - устаю возиться с животными. Особенно, если приболела - а гулять - то все равно приходится.
Поэтому я восхитилась подвигом Оли. Как? Где она берет силы, время, деньги? Оказывается, ей помогает состоятельный племянник - деньгами, а также ей оставляют остатки еды близлежащие кафе. У нее появились две помощницы - пенсионерки, они ей помогают разносить еду по "столовым".
И все равно - это же надо посвятить свою жизнь - полностью, 24 часа в сутки - ТОЛЬКО животным.
Я восхитилась. Удивилась. Но в то же время и пожалела Олю. Некогда ей ни почитать, ни в поездку туристическую уехать. Ни платье себе новое справить -  все свои деньги она тратит на продукты. Что есть ее жизнь? Что она видит последние 19 лет? Только кучи остатков еды, варку каши и супа из костей, нарезку сухарей из черствого хлеба - круглосуточная непрерывная работа, работа, работа.
Я не могла не завести разговоры про Олю с соседками-собачницами. И смотрю - в глазах других людей восторга от подвига Оли нет. Конечно, в открытую никто не осудил, но глаза опустили - не восхищаются, не одобряют, не понимают. Только одна молодая девушка сказала, что "зато благодаря ей крыс в домах нет".
Нелегкая ноша у Оли. Прямо подвижничество какое-то.
Я стала собирать кое-что из еды у себя  и относить Оле. Просто мне Олю жалко. И жалости к ней у меня гораздо больше, чем восторга.
ПРО МОЮ ПАМЯТЬ
Все свои рассказы – которые размещены на сайтах, или которые еще дописываю – я пишу по памяти. Когда я настраиваюсь на какую-то тему, у меня в голове как бы включается фильм. И я вижу кусок прошлого, себя, окружающих людей. И события того времени начинают вновь разворачиваться, хотя и  как бы на экране. Но все очень реалистично. Звуки, запахи, обстановка, настроение, я всем участникам событий даже могу в глаза заглядывать.
Такие  реалистичные картинки моих воспоминаний внушают мне, что все было так, именно так, и никак иначе. Скорее всего, внешне, в линейной последовательности, события воспроизводятся правильно. Однако, я понимаю, что фиксировал события мой мозг. Значит, на этих картинках – моя интерпретация событий. Моя правда. Сама последовательность – конечно, объективна. Но все окрашено моими, и только моими, эмоциями и чувствами. А реальность, как пишут философы, у каждого человека своя. Она вообще и во всем  – у каждого своя. Каждый из нас живет в своей, объективной только для него, реальности. У каждого свои образы и понимание каждой вещи.
Например, я идеализирую своего деда, вспоминая события, связанные с ним. Он и был таким – правильным, порядочным, почти идеальным. Все, что я о нем помню, действительно имело место, и характеризует его с очень положительной стороны.  Но, видимо, для меня-то он идеален, а вот моя бабушка, его жена, явно мужа недолюбливала. Это понимала даже я, своим детским умом. Видимо, в ее реальности происходили какие-то другие события, связанные с мужем.
Также я считаю, и вполне объективно, основываясь на фактах,  что у меня были с моим отцом самые лучшие, по сравнению с другими родственниками, отношения. Он действительно заботился о детях, о семье, много вложил сил и здоровья в образование своих дочерей, был сильным, ответственным и порядочным человеком. Однако я не помню своего отца трезвым. Только в детстве, когда, видимо, я просто не могла понять  состояние опьянения. А когда я была уже достаточно взрослой – трезвым его не помню. До лет 60 было именно так, а потом  он уже не пил – заболел, и часами смотрел в одну точку. А я-то всю жизнь обижалась на какие-то поступки и слова папы! Сейчас только я понимаю, чего обижаться – то было? Тут в трезвом виде во всех жизненных проблемах не разберешься, не знаешь, порой, как правильно поступить, а он, бедняга, постоянно находился в пьяном угаре различной степени, и приходилось жить, решать кучу проблем и вопросов. Что и говорить, титанической силы был человек.  Алкоголизм страшен разрушением личности, нравственности, морали. А у папы  нравственность  и порядочность сохранились, несмотря на пьянство, не только на протяжении всей жизни, но даже и в течение  психического заболевания.
Я и про себя много пишу в своих рассказах. Мое описание самой себя – это отдельная песня! Прочитав мои рассказы, можно порой подумать, что я всегда -  жертва обстоятельств, безропотная и несчастная. Неправда. Я могу много вспомнить о себе фактов, когда я поступала как настоящая стерва, как махровая эгоистка, как злая и завистливая  тетка.
Таким образом, действительность гораздо многограннее, чем события, описанные в моих рассказах, на плоских листах бумаги. Хотя и написаны они искренне.
Это я пишу не для того, что предупредить своего читателя, что все в моих рассказах может быть подвергнуто  сомнениям. Нет, пишу я честно, что просматриваю в своей памяти. Просто  подоплеку событий, эмоциональную окраску я, конечно же, даю свою. Ну а какую же еще? Мозг-то мой. И жизнь моя.
ПРО ЛИЦО
Впервые я заметила, что мое лицо изменилось, стало каким-то другим – когда  мне было чуть за сорок.
Мое лицо всегда было узким, с острым подбородком и впалыми щеками. А тут вдруг я увидела, что оно как бы «поплыло», округлилось, и потеряло четкие рельефы.
У каждой женщины в жизни бывает период, когда вдруг она узнает, что она больше не угловатый некрасивый подросток – у меня это было в 15 лет. А также каждая знает и помнит свой апогей, звездный час расцвета женской красоты – у меня это было с 24-26 лет. Конечно, это не значит, что после 26 я стала страшилой. Нет. Просто «ОНО», нечто звездное, ушло.
Я часто болела, и даже порой тяжело. Конечно, это не могло не отражаться на том, как я выглядела. Приходилось потом, после болезни, не только все здоровье восстанавливать, но и внешность, лицо приводить в порядок. Красота-то в первую очередь – это здоровье. На втором месте – ухоженность. Также бывали периоды, когда от переживаний и стрессов под глазами образовывались страшные круги, а между бровями залегала складка. Я старалась взять себя в руки. А морщинку между бровями на ночь  заклеивала лейкопластырем! Один раз  забыла и пришла так на работу – проспала и не успела умыться и  посмотреть в зеркало.
Так вот, в сорок лет я  увидела, что изменилось что-то, и очень-очень заметно. И это было связано не с болезнью. Это было связано – и я это сразу поняла – с возрастом. У меня началась паника. Я побежала к косметологу, записалась на процедуры и массажи, накупила новых кремов. Дома  часами сидела у зеркала.  Столовую ложку грела в кипятке, смазывала ее оливковым маслом, водила по лицу, как бы разглаживая его. Начала делать гимнастику для лица.
Через некоторое весьма непродолжительное время я осознала, что все это не поможет. Ухоженность – да. Это важно и полезно. Но то самое – ясно, что возрастное – оно не уйдет. Как-то  незаметно для себя я успокоилась, а потом и забыла про это. Привыкла к своему новому облику. И опять все стало хорошо. До 52 лет.
Да, ровно два года назад еще все было хорошо с моим лицом. Но после этого знаменательного рубежа – все пошло под уклон. Уже два года я наблюдаю за своим лицом в зеркале – и вижу, что неуклонно превращаюсь в бабушку.
Не сказать, что я паникую. И к косметологу не бегаю. Кремами, конечно, пользуюсь, но, скорее всего, чтобы не было отрицательных ощущений после купания, умывания – чтобы не было ощущений сухости и стянутости. Внутренним умом понимаю, что процесс увядания неотвратим. И никакие косметологи, кремы, массажи не помогут. Конечно, я купила книги по гимнастике лица, даже специальный массажер. Иногда делаю. Но системы в этом у меня нет, и не хочу я все это регулярно делать. Понимаю – бесполезно.
Единственное, жаль, что я не успела осуществить свои проекты – фотосессии, где я балерина, королева, клоун, мисс Вселенная, горнолыжница и прочее. Я планировала подготовить аксессуары, сшить костюмы, и чтобы меня в этих образах пофотографировали. Эти творческие проекты  - с мои участием -  я сделать не успела.  (Впрочем,  а фотошоп на что? Хотя,  тоже не поможет – вес тоже значительно вырос).
Ну вот, вкратце я рассказала о моих взаимоотношениях с моим лицом в течение жизни.
И еще, напоследок: операции хирургические, чтобы омолодиться – делать не буду. Почему? Боюсь уколов!
И знаю - женщина в любом возрасте хороша (надо же себя чем-то утешать!). Если она здорова, ухожена и счастлива. Чего и желаю себе и всем женщинам на Земле!
ПРО КАШУ
В жизни каждого из нас очень много дел. И на все нужна энергия. А энергия не может вырабатываться в неограниченных количествах. В связи с этим многие психологи советуют не тратить энергию впустую. Например, на воспоминания о прошлом. Это, мол, пустая трата энергии.
А я-то трачу энергию на воспоминания! Согласна, ее расходуется много. Но ничего не могу с этим поделать. Одновременно пишу и автобиографические рассказы, сейчас - повесть. Частями-кусками пишу роман « Сон длиною в жизнь» - там скачками по всей жизни - и моей, и близких людей – пробегаюсь. Также одновременно частями – кусками пишу свою собственную кулинарную книгу «ЛЮБИШЬ ПОЕСТЬ – ЛЮБИ И ПРИГОТОВИТЬ». Там не просто рецепты, а все семейные байки, связанные с каждым блюдом.
И везде, во всех моих литературных опусах – воспоминания прошлого. В основном – только прошлого.
Что и говорить – трачу энергию. Зря или не зря – пока не знаю. Но не могу отказаться от своего прошлого и от описаний его. Потому что мое прошлое – это мое богатство, мой опыт. Мое прошлое – это я сама. И мне совершенно не жаль тратить на себя саму мою же энергию.
Вот, например, отрывок из моей будущей кулинарной книги. Не знаю, интересно ли кому-нибудь будет такая информация сегодня. А вдруг, мои внуки и правнуки  уже будут питаться исключительно из тюбиков? И им будет интересно, как питались люди, их предки - далекие, «древние»,  из прошлого века (20-го)?
Итак, отрывок из моей кулинарной книги (будущей) «ЛЮБИШЬ ПОЕСТЬ – ЛЮБИ И ПРИГОТОВИТЬ»:
……..
«Как и многие люди, я люблю покушать. Однако не сказать, что я - обжора. В течение жизни у меня были периоды очень плохого аппетита, даже неприятия пищи. Но это  - болезненные, временные состояния. В основном, во здравии, я человек с хорошим аппетитом.
Я затрудняюсь сказать, что я не люблю в еде. Люблю все хорошее, качественное, свежее. И традиционное. Экзотику - вроде змей, собак, насекомых, крови животных – я не пробовала и не очень-то хочу.
Я не могу сказать, например: «я не люблю каши». Я их люблю. Не могу сказать: «не люблю супы» - я их люблю.

КАШИ

Из каш  не получаю огромного удовольствия от каши пшенной. Хотя, если она на воде и со свежими огурцами, то отлично. Так готовила кашу моя тетя, Рашида, старшая сестра моего папы. А если пшенная каша  на  нежирном молоке, подостывшая, в больничной столовой, а на языке крупинки катаются как песчинки – не люблю.
 Могу не получить удовольствие от  гречневой каши, если она суховата и предлагается без вкусной котлетки, сосиски или бефстроганов.
Не очень наслаждаюсь от каши из маша («маш»- такое зерно, продают его в лавках вместе с восточными пряностями, очень полезное, говорят). Но если она горячая, с маслом, с перцем, а  я -  голодная, а маш смешали с рисом, тоже неплохо.
Обожаю кашу рисовую молочную, можно с тыквой. И в горячем, и в холодном виде. И крутую - густую, и жиденькую, и даже почти в виде молочного супа. Вне конкуренции каша манная. Обязательно без комочков, со сливочным маслом. Ячневая, или лошадиная, геркулесовая – можно и на воде, с изюмом, пшеничная – все это - мои любимые каши.
У каждого человека каша получается своя. Каша манная моей мамы и моей бабушки были совершенно разные по вкусу. Но  вкус обеих каш я помню и обожаю. Когда я была в санатории, то нам подавали манную запеканку. Это просто очень тугая манная каша, нарезанная брусочками, охлажденная и политая вишневым сиропом- вареньем. И на каждой порции – две вишенки без косточек, из варенья. Сколько я ни пыталась, повторить этот шедевр не смогла.
Мама мне рассказывала, что я была «искусственницей», то есть не питалась грудным молоком. И мой рацион состоял из жидкой манной каши на молоке, наполовину разбавленном водой, и киселя. И лопала я это с удовольствием. И что интересно, мне каша манная не надоела. Я до сих пор считаю ее лакомством. Кстати, и кисель я тоже люблю. С куском свежего хлеба – объедение.
Рисовую кашу с тыквой, и без нее, великолепно готовил мой папа. Готовил в восточном казане небольшого размера. Покушаешь горячую, со сливочным маслечком. А потом, если останется,  она остынет, можно и не разогревать. Просто сахарным песком посыпать и кушать. А однажды я простудилась в горах -  мы не успели спуститься ниже, где теплее, ночевали сразу за перевалом, у ледника – застудила почки. И мне доктора назначили бессолевую диету. Так вот рисовая каша на воде, без соли, сахара, но с зеленым кислым яблоком – это великолепная еда!
Чтобы рисовая каша была такой вкусной, как у моего папы, ей надо уделять внимание и варить изначально в молоке. Помешивать, чтобы не пригорала. А я ленюсь. И отвариваю рис в большом количестве воды, потом откидываю на сито. И только потом заливаю молоком и довожу до кипения. Конечно, это - подделка. Но все равно вкусно и полезно.
Просто отваренный рис на воде, с солью - отличный гарнир. А потом можно добавить масло сливочное, перчиком посыпать.
Пшенная каша, мною не очень любима. Ее подавали в больничных столовых с сарделькой. Также и в пионерском лагере. Не нравится, и все тут.
………
Продолжение следует
ПРО АВТОМОБИЛЬ
Мой водительский стаж 5 лет. Сейчас у меня вторая машина, новая, автомат. А до нее машина была – почти «шайтан-такси». Старая-старая дэу-нексия, механика. У нее просто на ходу детали ломались и отваливались. Бывало, что я и в дерево на ней въезжала, а также задним ходом в забор. Да и на новенькой я уже пару раз парковалась «на слух» - приходилось делать косметический ремонт.
Училась я на права долго и мучительно. Честно. Долго ездила на уроки с инструктором.
Я очень осторожный водитель. Не лихачу-не гоняю.
Однако, правильно говорят, что с новичками меньше случается казусов, чем с уже более опытными водителями. В народе это называется «борзеют». Что означает – расслабляются, слишком  становятся уверенными в себе.
Я помню, когда в молодости я училась в школе горного туризма, нам рассказывали про трагические случаи в горах. И делали акцент, что все это, как правило, случается не с   новичками, а с бывалыми. Тоже «борзеют», становятся слишком уверенными в своих силах, бросают вызов горам. А в горах, говорят, живут Духи Гор – их надо уважать. Получается, что новички, своим страхом и осторожностью выказывают этим Духам Гор почтение, и с новичками почти никогда ничего не случается.
Также, видимо, и с Духами-покровителями автомобилей. Пока ты новичок и супер-осторожен – все нормально. Чуть-чуть расслабишься – и получаешь щелчок по носу. Предупреждение. Звоночек.
Я думаю, я расслабилась. Стала более уверена в себе. И вот – получила даже не щелчок по носу, а щелбан по голове.
Это было в конце февраля этого года, то есть совсем недавно. Вот что вечером того дня я написала своим друзьям:
«……сегодня я пол дня рыдала. Потому что чуть не убила сама себя. Подъехала на стоянку во дворе жилого дома - а там сугробища - стала машину ставить, а под колесом ледяная глыба, я выставила из машины одну ногу, привстала и выглянула. А машина не на ручнике и на задней передаче, как выяснилось потом. Я не ожидала, что она так рванет и вышибет меня из салона.  А она вышибла, поехала назад, а меня поволокла за собой. Первые минуты я соображала только, как бы скомпоноваться и под нее не попасть, потом в пальто своем запуталась, отпустила машину, а она поехала, я вскочила и за ней. Вцепилась в дверцу и  стараюсь вскочить в нее, пытаюсь удержать, чтобы не врезалась в другие машины. Выровняла-таки задний ход машины, а она как покатится  к основной дороге. Я всеми усилиями срулила ее в сугроб и вскочила в нее. Дома стало ясно, что все тело побито, выступили страшные синяки, ушибы, мышцы- руки, плечевые суставы - все надорвано».
Видели весь этот кошмар три таджика, которые в другом конце двора кололи лёд. Я это поняла, только когда  уже вскочила в машину. Они побросали свои орудия и неслись ко мне – помогать. Они сказали, что увидели: машина едет без водителя, и побежали перерезать ей ход на основную дорогу. Первое, что я сделала, как вошла в квартиру, это быстро собрала угощенье для этих ребят и вынесла им. Поблагодарила. У нас это называется «садака». Так не только благодарят тех, кто помог, или намеревался помочь,  но и для того, чтобы снять испуг, уменьшить его воздействие на организм и психику.
Болела я месяц. Анализировала, как такое случилось? Вспомнила, что небрежно переключила рычаг коробки вперед. Самонадеянно не проверила, а рычаг встал не на «P», а на «R».
Вот такой я получила урок-напоминание. Что машина – очень опасна. И в ней нужно быть предельно внимательным и осторожным. И ни в коем случае не «борзеть».
Об обучении
Всегда чему-нибудь училась и проходила какие-нибудь курсы. Но не осмысливала это - зачем. Просто хотелось учиться новому. А теперь осознала. Только обучение, образование (постижение, размышление, поиск и впитывание информации) – все больше, как можно подробнее и глубже, с разных сторон, разнообразнее  -  дают человеку возможность отдаляться от животного, примитивного, инстинктивного состояния. Учиться, учиться, учиться – великие слова великого человека – являются непревзойденной мудростью!
О мироздании
Всегда гордилась своим устоявшимся мировоззрением. Напрасно. Теперь нужно научиться постоянно разрушать свое мировоззрение, чтобы увидеть новые грани мира. Все устоявшееся ограничивает обзор.
Мир бесконечен и имеет миллионы граней. Наши 5 органов чувств плюс «компьютер» на плечах – дают обзор маленькой точки на теле мироздания… А если еще и твердолобо считать эту точку истиной в последней инстанции – вообще будешь мало чем отличаться от муравья в муравейнике где-нибудь посреди тайги в Сибири. Этот муравей ведь уверен, что кроме его муравейника и его королевы ничего на свете не существует!!!


Глава 13. Параллельная линия, или дополнительные яйцеклетки матери
Шахло
«Шахло» – это узбекское имя. Оно означает «красивые глаза». Так звали мою младшую сестру. Она моложе меня на 4 года.
У меня есть очень ранние воспоминания о своей сестре Шахло.
Еще до ее рождения, я помню одну картинку. Главный корпус университета, левые ворота. Это потом, в поздние времена там располагались книжные киоски, зеленые насаждения. А я помню время, когда там располагались бараки. В которых квартировали преподаватели университета, в том числе и мой папа с семьей – женой и мной, его первенцем.
Бараки в моем родном городе – это небольшие одноэтажные домики, которые боковыми стенами прикреплялись к таким же домикам соседей справа и слева. Такие домики  лепились по нескольку штук – по 10, не меньше. Такими постройками 50-х годов был заполнен весь город, даже центр. Некоторые такие домики-бараки сохранялись, даже когда я была уже взрослая, рядом с телеграфом, главпочтамтом, 1-й поликлиникой и напротив магазина «Фототовары».
Так вот, во дворе главного корпуса университета, мы жили в таком бараке, в третьем или четвертом по счету от ворот.
У каждого домика был маленький дворик – примерно 3 на 3 метра. Выглядел он как палисадник, но он не был засажен растениями. Там обычно развешивали постиранное белье.
Вот так  выглядит моя первая картинка в памяти – этот крошечный дворик-палисадник, дверь в комнату-квартирку открыта, а посереди дворика стоит табурет, на нем огромный таз, и в нем стирает белье молодая женщина. Я предполагаю, что это моя мама. По всей видимости, на дворе весна. Светит яркое солнце, но не жарко. Значит – не лето. Рядом с женщиной, вдоль заборчиков бродит малышка. Кажется, у нее в руках яблоко. Малышка  очень мала – года два, не больше. Я предполагаю, что это я. Ребенок одет в теплое платье, кажется фланелевое. Но нет на ребенке  ни кофточки, ни курточки. Значит, точно не зима.
Вторым моим воспоминание является такое. Картинка – пустая квартира, в которой пахнет краской, а на полу везде древесная стружка. Уже позднее я поняла, что это была та квартира, которую родители получили от университета, когда родился у них второй ребенок, сбоку здания межфака, по улице Островского.
Так вот, в этой пустой квартире, в первой комнате (там было две большие смежные комнаты), посередине стоит стул - венский, коричневый – то есть перекрашенный. На стуле сидит та же женщина, что и стирала во дворике барака. То есть моя мама. На руках у женщины младенец, и женщина кормит ребенка грудью. Если этот ребенок родителей только родился, значит мне примерно 4 - 4,5 года. Рядом с мамой стоит табурет, а на нем  поднос жестяным подносом. Он потом долго еще проживал на нашей кухне, хотя весьма облупился. В момент кормления младенца поднос был еще новехонький. Он был покрашен черной краской, а посередине был нарисован огромный красочный цветок.  По типу Жостово. На этом подносе стояла рюмка. А в рюмке было молоко. Потом я поняла, что это было сцеженное молоко, грудное. Мама всегда перед кормлением ребенка первую порцию молока сцеживала в рюмочку. Это я наблюдала и когда родилась моя самая младшая  сестра, которая моложе меня на 15 лет.
Второе мое воспоминание  в жизни, таким образом, это воспоминание о моей сестре Шахло.
Следующим воспоминанием о моей сестре Шахло является движущаяся картинка необычного содержания. Комната в нашей квартире. Огромный круглый стол, покрытый белой скатертью. Эта скатерть была в комплекте с занавесками в этой же комнате, и они представляли собой произведение искусства – так осталось в моей памяти. Это было сукно отбеленное, а по краям была вышивка – сложная и многовариантная. Тут была и цветная гладь – диковинные райские цветы, ажурные обрамления, вывязанные тончайшим крючком, ришелье, мережка и прочие виды  вышивки. Это была настолько искусно выполненная работа, что она осталась в моей памяти, как образец рукоделия.
В детстве я была уверена, что это все это роскошество сотворила моя мама в молодости, в качестве собственного приданого. Потому что было видно, что вышивка именно ручная, а не машинная. Это я поняла, даже несмотря на юный возраст. Однако, в более позднее время, будучи взрослой, я узнала, что это была не мамина работа. Выяснила я это так. Мама отдала мне платье своей самой младшей дочери, чтобы я надевала его на свою дочь. Платье было добротным, немецким. Однако я обратила внимание, что снизу, в области подола, находился какой-то колтун из ткани и ниток. Будто бы  что-то специально напутали. Я спросила у мамы, что это за колтун, или нагромождение ткани и ниток на хорошем платье. Мама ответила, что это она когда-то пыталась своей дочери пришить оторвавший подол платьица. Это – ее швейное творчество. Я была потрясена. Мама объяснила «качество» своей швейной работы так: «я не умею даже нитку в иголку вдеть, не то, что подол платья подшить».
Я была в шоке. Во-первых, от того, что женщина не умеет обращаться с ниткой и иголкой, во-вторых, что мама – а это было единственный раз в жизни – призналась, что она чего-то не умеет, во всем остальном, везде и всегда, «она было стопроцентно права, и вообще, была истиной в последней инстанции». И в-третьих – мои удивлением было то, что человек не умеет даже подшить подол, хотя ее мать, то есть моя бабушка, была первоклассной портнихой, а все три дочери моей мамы – были нормальными, почти искусными портнихами, и каждой из дочерей мама подарила в приданое по роскошной швейной машине.
Мама погасила мое удивление так – бабушка не хотела обучать дочь швейному мастерству, говорила: иди, стирай и дои корову. И потому мама поставила себе важнейшей жизненной задачей  - своих дочерей обязательно научить шить. И она эту задачу  выполнила.
После диалога насчет шитья я поняла, что ту скатерть и занавески из моего детства вышивала точно не мама. А с чего же я взяла, что мама? Может, бабушка? В те времена купить такие вещи было невозможно!
Однако, вернемся к воспоминаниям о Шахло. Мама стояла у стола, покрытом  той знаменитой вышитой скатертью. Она держала ребенка. Я думаю, что это была моя сестра.
Ножками ребенок упирался в стол. Потом мама поставила ребенка на стол. И ребенок сделал некоторые  еще неуверенные шаги. Примерно, судя по походке ребенка, ему было 9-11 месяцев. На ребенке была распашонка, а трусиков не было. Мама поддерживала ребенка и водила его по столу. Я наблюдала на уровне своего роста, как скатерть сминалась под голыми ступнями ребенка, когда он делал неуверенные шаги. Вдруг ребенок присел на корточки и внезапно накакал.
По своему росту, процесс накакивания на белую роскошную скатерть, я наблюдала напрямую, в соответствии с уровнем глаз, по росту своему -  в пятилетнем-то возрасте. Я была шокирована и возмущена. И запомнила этот вопиющий факт на всю жизнь. Такая роскошная скатерть на столе – и вдруг огромная коричневая кака!
В последующие времена воспоминания о сестре всегда у меня ассоциируются с родительским гневом. Я была ребенком неуклюжим и непоседливым. И всегда будила младенца. Его только уложат спать, а я обязательно что-то уроню, или сама упаду, или еще какие-то шумы сотворю. И меня всегда ругали. От холеричного по темпераменту ребенка, то есть меня, требовали соблюдения тишины и неподвижности – это было абсолютно невозможно!
Но я не помню, что факт перманентного родительского раздражения я как-то проецировала на сестру. Однако  позднее, в пионерском детстве, я злилась на факт существования своей сестры, потому что она ограничивала мои возможности, например, в пионерском лагере. Меня ставили куда-то дежурить вместе с ней, а она была помощницей никудышной. Так,  мы с ней в пионерском лагере Алмасы, во время игры в «Красное знамя», охраняли знамя отряда. Но на нас с тыла напали неприятели – несколько мальчишек из другого отряда. И я одна не смогла знамя защитить. Сестра моя была по складу характера абсолютным меланхоликом, очень вялой и малоподвижной. Я отчаянно сопротивлялась, но силы были не равны, и знамя наше неприятель похитил. Потом весь наш отряд  объявил мне бойкот. От расстройства я заболела, попала в изолятор. Были вызваны родители,  они меня забрали из лагеря и положили в больницу.
Конечно, я злилась на младшую сестру  за то, что она не была бойцом, и не могла мне помогать в моих делах. И вместо победы в пионерской игре, я попала в больницу.
Далее, в течение жизни, я краем души понимала, что мы с сестрой абсолютно разные люди, почти как жители разных планет. Однако я не осознавала, что это – повод к неистовой ненависти. А как выяснилось позднее, сестра меня всю жизнь люто ненавидела.
Не сказать, что так же люто ее ненавидела я. Таких ярких чувств я не испытывала – ненависть, тем более лютая – не было такого никогда. Сегодня я могу утверждать, что я испытываю к ней жалость. Но жалость эта не сопровождается порывами помогать, понимать, общаться и так далее. Наоборот, лейтмотив моих остатков чувств к сестре – вычеркнуть ее из своей жизни.
 Впервые, похожее на полный разрыв отношений  решение я приняла 24 года назад  -  ну, что не хочу вообще общаться со своей сестрой Шахло. Еще через 15 лет после этого, я укрепилась в этом своем убеждении. А пять лет назад я сделала окончательный печальный вывод – сестринской дружбы и любви не существует в принципе. Сестры – это не родня. Сестры – это всего лишь дополнительные яйцеклетки матери. Так как у нас общие родители, то какие-то клетки, биология и анатомия у нас схожи. Но это – все. В остальном и самом главном – мы совершенно чужие, инородные существа.
Эти страшные выводы я сделала пять лет назад. Но пришла к ним нелегко. Шла – долго. Как – в следующих   частях этой главы.
Французские духи «Клима»
Нет ничего на свете, у чего нет причины.
Даже если мы причину не знаем, или не можем найти, то причина все равно существует.
И тот факт, который до сих пор остается фактом, что моя сестра Шахло меня ненавидит, и ненавидела всю жизнь, говорит о существовании причины. Причина этого  - само собой,  разумеется -  имеется.
На протяжении последних 25 лет я, временами вспомнив про свою сестру Шахло,  и про ее ненависть ко мне, пыталась продумать, вспомнить, понять причину этого. Но каждый раз, немного поразмышляв и повспоминав прошлое, я никаких причин не обнаруживала – конкретных, и быстро отвлекалась на текущие дела. И про свою сестру забывала. И так до следующего воспоминания. Каждый раз при этом в конце своих размышлений, как бы подводя итог, я делала один и тот же самокритичный вывод: если ненавидят меня, значит причина во мне. Но вывод это не развивался далее.
Мы с Шахло провели вместе долгое и хорошее детство – с ее рождения в 1962 году и до ее замужества и переезда в другой город в 1986 году. Это добрых 24 года, прожитых  - под одной крышей, за одним столом, в одной комнате на соседних кроватях.
Все эти 24 совместно прожитых года, особенно, когда мы уже были взрослыми, какой-то особой дружбы, взаимопонимания, доверительности, теплоты -  у нас не было. Однако и не было открытой вражды, борьбы, войн, драк. Никогда сестра не проявляла ко мне открытой неприязни (а оказывается, она ее испытывала!) С моей стороны также никогда не проявлялось открытой агрессии. Так я ее и не испытывала!  В моем сердце никогда не было неприязни, а тем более, ненависти к Шахло. Да, непонимание, раздражение, чувство обузы – это бывало. Но быстро проходило. Даже наоборот, я часто сестру жалела, как жалею ее и по сей день, несмотря на то, что я этого человека навсегда вычеркнула из своей жизни.
Возможно, что дело в разности нашего с сестрой восприятия мира. Я, как холерик, быстро могла переключиться на другие впечатления, и забыть об инциденте. А сестра, как яркий представитель черного меланхолического сообщества (по типу темперамента), могла месяцами пережевывать одну и ту же обиду. Скорее всего, Шахло воспринимала  разные ситуации иначе, чем я, и потому постоянно укреплялось ее негативное восприятие моих поступков, оформлялось чувство ненависти, подпитывалось тлеющее с детства враждебное ко мне отношение. А я эти ситуации и не помню! Потому и не могу найти причины ее ненависти!
Я ни в коем случае не считаю, что всегда и во всем была права. Я далека от того, чтобы представлять себя ангелоподобным существом. Скорее всего, своими поступками, словами, резкостью, я ненависть сестры все же  заслужила. Но это не значит, что я собираюсь оправдывать ее ко мне отношение в последующей жизни, искать оправдание ее поступкам по отношению ко мне, и тем более – искать точки соприкосновения. Нет, ни в коем случае.  Все будет – как есть. Анализ же наших отношений я провожу исключительно в рамках общего анализа прожитой жизни. Не более.
Я вспоминаю некоторые эпизоды отношений с сестрой, достаточно пикантные и неоднозначные. Но даже их я вспоминаю более в комичном плане, чем как основание для ненависти. Самое большое, что я могла сделать плохого в отношении сестры, это посмеяться над ее  «закидонами» в  разговорах по душам со своей подружкой. Все. А «закидоны» - так я называла поведение своей сестры -  были. Вот, например, один из них.
1981 или 1982 год. Тогда были очень модны французские духи «Клима». Они продавались в кубической коробочке темно-голубого цвета, и были мечтой каждой девушки. Стоили они 40 рублей – немало по тем временам.
Так получилось, что эти духи одновременно появились и  у меня, и у сестры. Только мне их подарил поклонник, а сестра их купила на стипендию.
Похвалились мы друг перед другом этим чудесным приобретением – сказочно роскошными духами, а сестра вдруг предложила: « Давай не будем открывать сразу две баночки духов, ведь они могут и выветриться, и испортиться. Давай, сначала откроем твою баночку, поставим ее  в такое место, чтобы  удобно было пользоваться обеим. А когда эта баночка закончится, тогда откроем вторую».
Я сочла предложение сестры разумным и согласилась.
Прошло время. Духи закончились. Я вспомнила про уговор и сказала сестре: «Доставай вторую баночку духов, первая закончилась».
 А сестра мне сказала: «Нет. Ты, скорее всего, истратила  на себя больше духов, чем я. Ты всегда всего больше тратишь – и туши для ресниц, и лака для ногтей – руки у тебя большие. К тому же тебе духи достались задарма, в подарок. Так что  мои духи останутся только мне».
От неожиданного поворота событий я даже не сообразила, что ответить. Я только пожаловалась матери, ведь поступок  сестры по моему тимуровскому  разумению был нечестным, заранее лживым. В моем понимании, нельзя нарушать данное слово, договор, уговор, это все равно, что предать человека. Но мама, выслушав меня, сказала следующее: «Шахло права. Она  - разумный, аккуратный, бережливый человек. А ты – транжира, неряха и дура. Если ты поверила и повелась, значит, ты дура. И что сестра тебя обманула – правильно. Дур надо обманывать».
На мамины слова у меня вообще не нашлось ответа.
И что я сделала? Я проникла в комнату сестры, нашла спрятанные запечатанные духи, открыла их, пошла в ванную, и вылила ровно половину духов в раковину. Остальные духи вернула сестре.
Вот так, по-экстремистски, я восстановила справедливость.
Разумеется, мой поступок не мог не отпечататься в сердце моей экономной, аккуратной и бережливой сестры, как дополнительный киловатт ненависти ко мне. Но я сочла такой поступок правильным, справедливым, и считаю так по сегодняшний день.

Дополнительные яйцеклетки матери
С недавних пор я считаю, что сестры, даже родные по крови, это – НЕ родня. Это – всего лишь дополнительные яйцеклетки матери. Надеюсь, дальше я сумею объяснить, почему я пришла к такому страшному выводу.
1989 год. Лето. Впервые я тогда узнала, насколько сильно меня ненавидит моя сестра Шахло. До этого я даже не подозревала об этом.
Шахло – она моложе меня на четыре года - жила с мужем и маленьким сыном в другом – далеком городе, с другим климатом и менталитетом народа.
Наверное, она скучала по родине, по родительскому дому.
И вот летом она приехала навестить родителей со своим годовалым сыном. И зря. Потому что город, в котором жили мои родители, и я в то время с ними жила, находился в жаркой восточной стране. И годовалый сын Шахло сразу -  как приехал  -  тяжело заболел. Дизентерией.
Наш семейный врач очень ругала Шахло. Мол, зачем приперла из холодного чистого климата,  маленького ребенка  - сюда. Где полно инфекции, тем более летом.
Я думаю, что Шахло очень нервничала из-за болезни ребенка. Она просто не подумала об инфекциях. Мы-то все выросли в этом климате. Но одно дело, когда ты здесь родился и вырос, адаптировался постепенно. Другое дело - извне привезти еще неокрепшего младенца. Конечно, он заболел тяжело.
Я тогда жила со своими родителями. И со мной моя дочка. Ей в то лето было 9 лет.
Я никогда не говорю, что я – ангел, а все вокруг такие-сякие, меня не любят и ругаются со мной. Наоборот, я признаю, что человек я для совместного проживания очень и очень некомфортный. Я шумная, очень подвижная. У меня постоянно какие-то дела, проекты. Я громко разговариваю, постоянно роняю посуду, хлопаю дверьми. По крайней мере, в то время было именно так. Сейчас, как мне кажется, я стала гораздо спокойнее.
Но тогда, в моем 30-летии, мой холерический склад нервной системы  был еще  в апогее. Постоянное хождение туда-сюда. Стиральная машина работает, швейная машина работает. На ребенка покрикиваю. Постоянно по телефону разговариваю. Причем, все это громко – но не специально. Так получается. К тому же лето – я в отпуске, и готовлюсь приступить к своей летней работе – я тогда работала летом инструктором горного планового туризма на туристической базе. Водила группы в горы. Шью спальник и рюкзак, обсуждаю подготовку к походу по телефону со своей подругой.
Конечно, Шахло, которая жила в своем городе с мужем в отдельной квартире, и практически всегда была в тишине – муж у нее был  летчик и редко бывал дома -  буквально обалдела от шума  в доме своих родителей.
Кроме меня, шумной и непоседливой, мой 9-летний ребенок, который, конечно, не был холериком, но все же создавал дополнительный шумовой фон. Хождение во двор к подружкам и назад домой с хлопаньем дверьми – это было непрерывно. Было ведь лето – каникулы.
Я все это пишу, чтобы обосновать нервный срыв своей сестры, вернее, ее прокол в отношении меня. Она не выдержала, и проявила свое истинное ко мне отношение. Ненависть, которую она копила годами.
Когда сестра проводила со мной детство и девичество, со мной, я имею ввиду рядом, в доме родителей,  она тоже терпела мою холеричность и шум. Но тогда она еще не познала жизнь в тишине, и тогда у нее не было ребенка.
А тут – ребенок, который заболел, жарища страшная, и огромный родительский дом, в котором никогда не бывает тишины и покоя.
В один момент, совершенно обычный и рядовой, я была вся в делах и заботах и в коридоре за что-то отчитывала своего ребенка. Вдруг из одной из комнат выскакивает Шахло с бешеными от злобы глазами и начинает на меня страшно кричать.
Скандал и истерика, которые устроила в эти минуты Шахло, были невероятной силы. Просто тайфун, ураган и шквальный ветер.
Я никогда не молчу, когда на меня нападают. Но я совершенно не помню своего поведения в те мгновения. И не помню, отвечала ли я что-то. Я думаю, отвечала, но – не помню что и как.
Зато я очень хорошо помню свое удивление. И слишком хорошо помню, ЧТО мне говорила Шахло. Это были изысканные в своей оскорбительности слова. Не сгоряча, нет – чувствовалось, что эти слова были выпестованы многими годами лютой ненависти ко мне.
И третий момент, что я хорошо помню, с какой неистовой ненавистью эти слова произносились.
Я настолько не ожидала такой сцены, что она и в данный момент времени стоит у меня перед глазами во всей красочности. Такой безумной ненависти, наверное, не было даже у солдат, когда они выскакивали из окопов в рукопашный бой с врагом.
Еще я запомнила и совершенно тогда не поняла фразу, которую Шахло выкрикнула мне, вместе с брызгами слюны: «Ты виновата во всех бедах семьи и в том, что мама ходит в картонном пальто».
Гораздо позже я поняла, что эта мысль была привнесена мамой. В тот период времени, а именно  - это был конец 80-х годов, почти у всех людей ухудшилось материальное положение. Много позже мы поняли, что это было  связано с экономическим положением во всей стране. Но моя мама, которая всегда все свои беды и неурядицы объясняла исключительно наличием какого-то врага, а в тот период главным врагом была именно я, эту мысль донесла до других членов семьи. Я в то время готовилась к защите диссертации, и маме казалось, что на это уходят финансовые ресурсы семьи. Она почему-то считала, что я работаю в трех местах, и даже в отпуске,  и не получаю зарплаты. И живу исключительно за ее счет.
Сестра живо восприняла эту мамину мысль, пережевала ее. И с огромной порцией яда выплеснула мне в лицо. Это я, по ее мнению, была виновата во всех бедах семьи и в том, что у мамы недостаточно дорогое и качественное пальто – картонное, как она выразилась.
Климат в городе, где мы жили, позволял иметь обычное пальто, без утеплений и мехов. И у мамы было такое же пальто, как у всех людей вокруг. Почему оно было названо картонным, и почему меня в этом обвинили – я не поняла. Пальто у мамы  было из качественного кашемира. Красивое, элегантное.
Еще мне запомнились заключительные слова сестры, в самом конце  ее неистовой истерики. Она сказала, что, мол, пока она в гостях у родителей, чтобы ни меня, ни моего выродка-ублюдка (это она про моего ребенка), в этом доме не было.
Тут  даже мама спохватилась. Уж насколько я для нее была почти всегда  в «образе врага», вместе со своим «узбечонком», и то она вступилась за меня с дочкой: « Куда это они пойдут? Это их дом, они здесь живут. У них другого дома нет».
После этих маминых слов сестра так уж и быть, смилостивилась, не стала настаивать, чтобы мы ушли из дома: «Чтобы  ни я, ни моя дочь, ей на глаза не попадались. Вплоть до ее отъезда».
Больше, до  ее отъезда, я не видела сестру и не разговаривала с ней. Я очень тяжело физически переживала эту сцену, поняв нутром, что это была не просто истерика. До моего осознания дошло, что это была демонстрация истинного, всеобъемлющего  и неизменного чувства, которое моя сестра испытывает ко мне – ненависти. Мне было безумно страшно и больно.
Сестра уехала. А я поняла, что этой сестры у меня больше нет. С той поры я ей не писала, не звонила, не ездила к ней. Я знала, что человек, в такой степени ненавидящий меня, не может быть мне близким. Никаких попыток наладить контакт, я не предпринимала. Я просто-напросто, фактически, забыла о своей сестре. Никаких  шевелений в душе, сожалений, переживаний, у меня по поводу сестры уже не было. Однажды, в начале 90-х, я отправила ей письмо, но оно не было именным, то есть конкретно ей. Больше никогда я к ней не обращалась – ни до этого письма, ни после.
Это было преддверие зимы 1993 или 1994 года. Я с ребенком осталась без топлива – дров – в холодном волжском городе, на частной квартире, в летнем домике, без денег и работы. Испугавшись, что мы с дочкой замерзнем, я написала письмо с просьбой взять к себе пожить на зиму моего 12-летнего ребенка, всем родственникам, проживавшим в России. Сама я собиралась перезимовать на вокзале – идти туда с 12-летней девочкой я боялась.
Одно письмо, с описанием беды, в которую я попала, я переписала 30 раз, и разослала по всем городам России – всей родне, адреса которой знала. Не ответил никто, в том числе и Шахло. Ну, от нее ответа я ожидала меньше всего. И написала-то на автомате, не подумав. Кстати, напрасно – это точно. В это время, в гостях у Шахло, была моя мама. Они вместе прочитали это письмо. И Шахло сказала: «У меня слишком слабое здоровье, чтобы приютить у себя даже на три месяца чужого ребенка. Погибнут они – если погибнут -  значит, такова их судьба».
Шахло так сказала, это ладно. Но у моей мамы хватило ума через несколько месяцев написать мне об этом в письме.
Прочитав о такой реакции Шахло на возможность моей гибели, я тут же забыла об этом. Этот человек перестал числиться у меня в родне еще в 1989 году. Так что ничего удивительного. Тем более, не она одна не захотела мне помочь. Никто из родни не ответил мне – очень показательно, насколько меня либо не любили, либо были ко мне совершенно безразличны.
Жизнь продолжалась. Разная – и хорошая, и плохая. О сестре я даже не вспоминала. Несмотря на порой не меньшие проблемы, и нуждаемость в помощи не меньшую, чем в 1993 году.
2003 год. Я живу и работаю в городе Владимире. Снимаю квартиру. Дочка уже взрослая, учится в университете. Жизнь не очень у меня легкая, но и не аховая, какой она  была в лихие 90-е.
С момента последней «теплой беседы» с сестрой по крови Шахло прошло почти 15 лет. Ни переписки, ни какого-то другого общения у нас не было.
И вдруг мне мама сообщает, что ко мне приезжает моя сестра Шахло с сыном. Погостить.
Сказать, что я обалдела – мало. Почему ко мне, а не к своим родителям? Родители наши жили в поселке недалеко от Владимира. В этом же городе, где жила я,  в своей квартире, со своим мужем,  жила другая наша сестра, Шахноза (она на пятнадцать лет моложе меня). Почему же Шахло едет ко мне?
Я жалею, что я такая незлопамятная и несебялюбивая. Мне надо было сказать маме сразу: «Пошла бы эта Шахло на х..». Так ведь нет, я ничего не сказала маме. Решила: потерплю. Скорее всего, она едет к родителям. Ну, переночует у меня, и все, - успокоила себя я.
Наступил последний день июня. У меня на работе было заключительное, перед отпуском, заседание кафедры. Потом все коллеги, по традиции, поехали за город, на пикник. Но я не смогла поехать, так как мне надо было бежать домой, стол к обеду накрывать. Для гостьи. Кстати, для незваной.
Мама мне пыталась приказать, чтобы я поехала в Москву, встретить Шахло на вокзале. Но я возмутилась – у меня был последний рабочий день перед отпуском, надо было отпускные получить. И вообще, я не могу на автобусе ездить в Москву. Для меня это страшное мучение – я постоянно думаю во время дороги, что я захочу в туалет, а надо терпеть – у меня хронический цистит. И такое путешествия может привести к тому, что я заболею от напряжения.
Мама обиделась на меня и поехала в Москву сама, чтобы встретить дочь и 16-летнего внука.
Я расстроилась, что все мои коллеги по кафедре поехали за город на корпоратив, а мне надо было идти встречать гостей, которых я не приглашала и не ждала. Я еле дожила до конца учебного года, настолько я много работала весь учебный год, мечтала хотя бы отоспаться. А тут – гости. Мне это не нравилось. Но ничего не поделаешь. Рабство во мне еще не было изжито. Мама сказала:  надо встречать гостей.
Жила я тогда в съемной квартире без мебели. У меня был матрас, раскладушка, и купленная по газете бесплатных объявлений б/у подростковая кровать. Вместо шкафов были коробки и гвозди на стенах. Посуда на кухне стояла на подоконнике. Я много работала, шила. В тот период у меня не было провалов с питанием – все было нормально. Однако денег, чтобы купить новый агрегат к сломанному холодильнику за 2000 рублей – все равно не было. Да я обходилась и без холодильника. Куплю ряженку и вареники, и съем. И все.
А тут, когда мама сообщила о приезде сестры, она же затребовала, чтобы я починила холодильник и организовала гостям достойное питание.
Сестра Шахноза помогла мне материально, и холодильник я починила. Закупила продуктов – все, чтобы кормить гостей.
Если честно, то мне в материальном плане вообще было не до гостей. Отпускные – большая их часть – причиталась на то, чтобы заплатить за квартиру за июль, август, и сентябрь. Ведь летом не было работы, а в сентябре надо было проработать целый месяц до первой зарплаты. Оставшиеся деньги я собиралась тратить три месяца очень экономно – пачка сигарет в день, полбуханки хлеба, поллитра молока. Варить через день овощной супчик и кашу геркулес. Такой у меня был режим питания и расходования средств. А тут предстоящие гости, которым надо поприличнее блюда готовить, встретить по-человечески, в мой бюджет не вписывались. Однако младшая сестра, у которой была круглодичная работа – она успешный врач -  и муж, хорошо зарабатывающий – меня успокоила. Мол, поможет с продуктами и деньгами.
И вот гости прибыли. Конечно, дикой любви я ни к кому не испытывала, однако вела я себя нормально,  как радушная хозяйка. Наготовила всего-всего.
Честно говоря, я думала, что сестра с сыном уедут к маме, ну или к другой сестре. Но они остались у меня. А спальные места-то некачественные. Мальчика я уложила на полу, сестре предоставила подростковую кровать, а сама легла на раскладушку.
Я была очень уставшая, весь июнь у меня было особо много работы – дипломники, выпускной курс. Очень много волнений и тревог. Все это расшатало мои и без того расшатанные  нервы. Я очень ждала отпуска, и никак не планировала вместо отдыха встречать гостей, и в одной комнате черти на каких постелях делить кров с чужими  - по сути чужими - мне людьми. Именно так я ощущала – сестра и ее сын – чужие. Тем более, этого мальчика я в последний раз видела в годовалом возрасте. Но, пришлось терпеть, ничего не поделаешь.
На следующий день ситуация усложнилась. Внезапно приехали – проездом -  мои друзья, из другого города – супруги и их 18-летний сын. Это мои настоящие, проверенные друзья. Они как завалились ко мне с радостным гиканьем, как чуть ли не развели костер посреди комнаты. Ну, это – иносказательно. Мы дружили долгие годы, и всегда бурно встречались – еда, водка, песни, шутки и дым столбом.
Так продолжалось три дня – разговоры, выпивка, курение, шутки, воспоминания и песни. Спали тут же. Младшая сестра с мужем принесли еще одеял и матрасов, расстелили все это на полу. И так  - шесть человек в одной комнате, мы ночевали три ночи.
Весь день у меня уходил на приготовление еды. Прямо столовая какая-то.
Потом мои друзья уехали.
Конечно, и приезд друзей был для меня хлопотен. Но это были люди, с которыми я много лет тесно общалась, любила их. А они любили меня, много раз спасали и выручали. Я много месяцев жила у них дома в их городе, постоянно к ним ходила, все праздники с ними встречала. Они мне были по-настоящему родными. А вот сестра другое дело. Она была чужой. Я ее много лет не видела и не слышала. И от нее пышило по отношению ко мне в лучшем случае недоброжелательностью. Так что ее присутствие для меня было гораздо труднее, чем песни и дым моих друзей.
Прошло еще три дня – итого неделя со дня приезда сестры.
Я понимаю, конечно, как ей было трудно. Кровать плохая. Комната маленькая. Постоянная готовка днем, запахи еды. Ночью я плохо сплю, раскладушка скрипит. Дым сигаретный практически не выветривается.
Проблемы со сном у меня хронические. А тут усталость от тяжелого учебного года, внезапный приезд моих шумных и веселых друзей. Напряжение от присутствия сестры с сыном. Обязанность непрерывно что-то готовить на такую ораву. Короче, у меня вообще нервы съехали. После отъезда моих друзей, я непрерывно ночи напролет курила, корвалол разбавляла водкой, запивала все это какой-то травяной снотворной настойкой. Чтобы хоть как-то уснуть, хоть ненадолго. Оказывается, страшно храпела.
Конечно, бедная моя сестра мучилась. Но что я могла поделать? Я старалась быть потише. Но не получалось: раскладушка скрипит, я ночью до 5 раз встаю в туалет – у меня хронический цистит. Дом старый, в квартире этой до меня много лет никто не жил, полы рассохлись. Доски под ногами ходили ходуном, скрипели. А я прошедший год не голодала, на еду мне хватало денег, я даже вес набрала. Я большая, тяжелая, поступь у меня нелегкая – не пушинка я.
Но, с другой стороны – я ведь никого не приглашала. И дом у меня не хоромы два этажа собственные, чтобы достойно в отдельной комнате разместить гостей – это я не скрывала, все заранее знали, куда ехали.
Сестра стойко терпела. Молчала. Я недоумевала – почему она не уезжает к родителям – в тихий деревенский дом?
Позже я узнала, что она приехала ко мне на два месяца. Я была удивлена до крайности. Никто не спросил меня, могу ли я на такой срок принять гостей, могу ли я их разместить, накормить. Могу ли я в свой отпуск уделить внимание им, а не отдыху для себя, чтобы подготовиться к следующему году напряженной работы.
Почему по отношению ко мне было допущено такое пренебрежение со стороны сестры и матери? Почему они не учли мои интересы ни на грамм? То есть, я для них совершенно пустое место. Но самый главный вопрос для меня: почему я это позволила?
После отъезда моих друзей я постаралась организовать для сестры и племянника культурную программу – показала им город, его достопримечательности.  Мне было это нелегко,  так как у меня была обязанность организовывать питание на пять человек – вечером после работы еще приходила младшая сестра с мужем.
Итак, прошла мучительная  - особенно для моей сестры – неделя пребывания в гостях.
И сестра  не выдержала. Бедная, еще ведь неделю продержалась.
Ночью, под утро, когда я в пятый раз со скрипом пошла в туалет, она вскочила, включила везде свет и устроила похожий на 1989 год скандал.
Как она кричала! Как она меня оскорбляла! Самые ласковые слова про меня были: корова, здоровая и толстая, ходит как слон, спать никому не дает.
Сестра в истерике и с брызгами слюны поведала мне, что я – тварь, дрянь, сволочь и стерва. Она, то есть сестра моя, приехала сюда не просто так. Она смертельно больна – так она сказала (она не выглядела умирающей, и, Слава Богу, жива-здорова и поныне), и приехала прощаться с родней перед смертью. А я устроила «цирк» – со своими друзьями, водкой, песнями, хождением по ночам, скрипом, шумом, сигаретным дымом. Ужас. Караул. Катастрофа и вселенское бедствие.
И еще она сказала, что я гадина, потому что жестоко обманут ее сын. При осмыслении этого блока информации  - про ее сына, то есть моего племянника - мне на мгновение показалось, что у сестры душевная болезнь – настолько необычную претензию она мне высказала. Я удивлялась гораздо больше, чем в 1989 году! Она сказала, что ее сын поехал сюда, ко мне,  с одной мыслью – ему пообещали, что тетка, то есть я, за лето провезет его по всем городам России, включая две столицы, на ВСЕ футбольные матчи! Он, как оказалось, футбольный фанат (я видела этого парня впервые за 15 лет и понятия не имела о его пристрастиях). И лето ему родители запланировали как посещение всех видных стадионов страны. Вместе со мной. Оказывается, сестра приехала во Владимир в мою квартиру, потому что они с мамой решили, что она там все лето будет жить одна. А я все лето буду ездить по стране с племянником  - по футбольным матчам. Причем, о том, кто будет финансировать эти поездки – я не услышала ни слова. Видимо, трое людей – сестра, ее муж и наша мама -  решили, что я сама.
Трое взрослых людей – сестра, ее муж, и моя мама ТАК распланировали мое лето, и даже не сочли нужным сообщить мне об этих планах. Они не подумали, есть ли у меня время, силы, желание, здоровье – ездить все лето по стране на футбольные матчи. Им было ПЛЕВАТЬ на меня. Они ТАК решили. И пообещали мальчику.  А тут прошла неделя в гостях. Ни о каких поездках на футбол не возникло даже речи – я молчала. Мальчик стал расстраиваться и начал плакать.
Когда сестра устроила скандал, мальчик просто рыдал навзрыд.
Если бы не было столь грустно, то мне было бы смешно: я и футбол  - вещи абсолютно несовместимые. Я терпеть не могу футбол. Когда я слышу матч по телевизору, у меня начинается нервный тик. Я не могу ездить на автобусах и поездах – у меня проблемы с мочеиспусканием – хронический цистит принуждает находиться постоянно в шаговой доступности от туалетов. К тому же я боюсь больших скоплений людей, какие бывают на стадионах. И никогда  - за 55 лет моей жизни -  не ходила на такие мероприятия. Кроме того, мне даже физико-химические процессы на планетах других галактик гораздо более интересны, чем футбол. Какому безумцу пришло в голову, что я захочу посещать с племянником стадионы и матчи? И почему я, если у мальчика есть мама и папа? И вообще-то он сам «лосяндра» – 16 лет и рост 190 см.
Если во время  скандала 1989 года я не помню, что именно я отвечала сестре, если вообще отвечала, то в этот раз я четко помню, ЧТО я ей ответила.
Я сказала сестре: А не пошла бы ты на х.., и в п….. Я лично тебя не звала в гости. И ты мне здесь сто лет сперлась. Как 15 лет я о тебе слыхом не слыхивала, так и еще 150 лет ты мне не при….....  И п….. отсюда подальше вместе со своим выродком, который, в 16 лет при росте 190 см сидит и плачет, потому что мама ему футбол обещала. Придурка вырастила, такого же дебила, как и сама. Проваливай отсюда и больше НИКОГДА ко мне не приезжай. И сын твой мне так же не нужен, как не нужна была тебе моя дочь в 1993 году, когда я попросила ее приютить на зиму.
И еще некоторое время я высказывалась в таком же духе.
Когда рассвело, я собрала вещи – свои, позвонила подруге в другой город, недалеко от Владимира, попросилась к ней пожить. Потом я  положила на стол ключи от квартиры, и уже спокойно сказала: когда будешь уезжать, передай эти ключи маме.
И ушла. Уехала к подруге. У подруги тоже был отпуск, и она меня приглашала погостить.
 У подруги я жила больше месяца. Она мне была рада. Говорила, что рада просто мне, но я компенсировала свое долгое пребывание в гостях – готовила и убиралась в доме. С питанием у нее было лучше – свое хозяйство, ясно, что я никого не объела. Мне даже потом с собой продуктов дали.
С подругой Инной у меня полное взаимопонимание. Мы вдвоем сидели по ночам на кухне и курили, говорили про жизнь, вместе пили корвалол, страдая от бессонницы, и вместе по пять раз за ночь вставали писить – у нас с ней одинаковые проблемы с головой, нервами и мочевым пузырем. 
Когда я сочла, что пора ехать домой, готовиться к выходу на работу – сделать уборку, запастись новыми конспектами – студентов «развлекать» на занятиях, я поехала к маме за своими ключами.
Мама отдала мне ключи и очень была мною недовольна. Она сказала: «Бесстыжая, родную сестру выгнала из дому, и ребенка (племянника) напугала».
Я ответила маме: «Невозможно выгнать никого из дому, если у человека НЕТ ДОМА. А у меня его нет. А насчет испуга ребенка – вообще смешно. Такие ребята, под два метра ростом тем более, на фронт в войну убегали, или партизанами в лес, а этот сидел возле мамки и плакал. Дебил. Пусть ко мне никто не приезжает больше, понятно тебе? И не планируй мне больше никаких гостей. Я на их питание потратила свой двухмесячный запас денег  – кормилась у подруги. Пошли вы все в одно место, со своими гостями. Оставьте меня в покое».
Так я надерзила матери и уехала.
Прошло несколько лет.
Я жила  уже совсем в другом городе, работала на заводе. И вдруг получаю от матери письмо. Она пишет, что Шахло умирает – у нее рак легких. Я стала соображать: это она с тех пор, как несколько лет назад приезжала ко мне во Владимир,  умирает, или уже заново?
На заводе я рассказала коллегам, что вот, какое письмо мне написали: рак у сестры, умирает. Коллеги посоветовали: поезжай, попрощайся.
Письмо матери было подробным и трагичным. И у меня чуть было не поколебалась уверенность, что я никогда больше не хочу видеть свою бывшую родную сестру. Подумала: может действительно, надо поехать, попрощаться. Но вечером  я поговорила со своей подругой – той самой, что с мужем и сыном ночевала у меня на полу во Владимире, когда приехала в гости моя сестра.
Моя подруга сказала, что не верит в это письмо. Она сказала, что помнит мою сестру – она явно безумна. Подруга мне напомнила и про отказ сестры от моего ребенка в 1993 году, и про скандалы – я о них рассказывала ей. Вердикт дружеский был такой  - не надо ездить. Даже если она умирает, мне эта поездка может отозваться нервным срывом, -  подытожила подруга.
Я не поехала. Но сочла необходимым как-то оказать внимание сестре. Я помнила, что во Владимире  сестра с интересом листала мою книгу  - это была «Роза мира» Д.Андреева. И сказала, что хотела бы иметь такую книгу. И теперь, я решила купить ей такую книгу и отправить бандеролью – пусть почитает. Также в срочном порядке я связала огромную ажурную шаль красной шерсти – я в то время в качестве приработка вязала шали крючком – и отправила сестре бандероль. Книга и шаль.
Ответа на бандероль не последовало. Как и на письмо в 1993 году. Да я и не ждала. Мне сообщили, что человек умирает, и я сочла нужными оказать какое-то внимание. И все.
Хорошо, что я послушала свою подругу, и не поехала прощаться с умирающей. Моя бывшая сестра Шахло и по сей день, Слава Богу, жива-здорова.
Прошло еще несколько лет.
Я жила теперь в Москве,  работала на заводе. Шел 2007 год. На работе меня научили  пользоваться Интернетом. Работать на ПК в программах я научилась еще в 1996, но вот Интернет – это было в новинку.
На московском заводе у нас, ИТР и специалистов, не было отдельных кабинетов, и все – кадровик, экономист, инженеры и другие -  все работали в одном огромном кабинете-зале. Конечно, шумно было, мешали друг другу. Но зато было много общения. Если у кого была проблема – хоть рабочая, хоть житейская – все это обсуждали и искали выход сообща.
Меня долго убеждали, что социальные сети – это классно. Но я говорила, что прошлое – прошло, ушло, зачем его бередить и искать каких-то одноклассников. Короче, я сопротивлялась, и вступать в социальные сети не хотела. Долго. Но потом я заинтересовалась, как все находят давно потерянных друзей, переписываются и созваниваются с ними. И я тоже захотела.
Меня научили. Я вступила в сети, в какие-то всякие сообщества, разместила свои фотки. И тут такое веселье началось! Нашлись и одноклассники, и однокурсники, пошли валом какие-то встречи, поездки, звонки – здорово было, очень  интересно. Но вскоре у меня произошла в жизни беда, и с Интернетом,  в том числе, она оказалась связанной.
Весной 2008 года я поехала  получать, по своей прописке, в город, где жили мои родители,  водительское удостоверение. Я закончила в Москве автошколу.
В ГАИ я выяснила интересную вещь. Было мне сообщено -  официально и громогласно – что  мне не дадут права, так как я бомж. Оказывается, меня выписали из родительской квартиры в никуда, в бомжевание, по решению суда.
Моя дочь и все ее знакомые юристы не поверили моему рассказу. И сделали запрос в суд того города. Пришли диковинные документы – решение суда. Суда, на заседание которого меня не приглашали, и даже не сообщили мне о нем. По судебным документам выяснилось, что меня лишили родительского наследства, выписали из родительской квартиры, с дочкой, в никуда, запретили на дух появляться в стороне родительского дома. И много всяких других интересных подробностей про меня было там написано.
У меня началась депрессия. Но это – не предмет данного повествования. Об этом судебном процессе я написала в других рассказах. Скажу только, что процесс этот по изгнанию меня из документов и жизни организовала моя младшая сестра Шахноза – та самая, врач, которая мне когда-то помогла отремонтировать холодильник к приезду в гости средней сестры.
У меня возникли огромные жизненные проблемы, в связи с отсутствием прописки. И я долго и мучительно их преодолевала. Но в этом рассказе речь не об этом, а моей бывшей  родной сестре Шахло. Так вот, вернемся к ней.
Весной 2008 года, в период моей тяжелой депрессии и решения  трудных жизненных задач, я увидела в Интернете, со своей страницы в социальной сети, кое-что от своей сестры. От Шахло.
В то время у меня дома ПК не было. И в социальные сети можно было заходить только на работе. Нам всем ежемесячно выдавали определенный трафик. То есть, какое-то определенное время находиться в Интернете по личным делам,  разрешали.
Так вот, вижу я каким-то неведомым мне образом со своей страницы, какой-то форум. И там моя сестра Шахло  со своими собеседниками в сети обсуждает…меня.
Я обалдела. Во-первых, я не понимаю, как это я сумела такое увидеть, во-вторых, я много лет ничего не знала о своей сестре. Знала только, что она жива – иначе мне мама сообщила бы, если бы она была не жива. С мамой вплоть до дня суда, даже месяц спустя, я общалась. Последний мой визит был к маме за день до заседания суда. Мне она ничего не сообщила. Это было воскресенье.  А в понедельник был суд, и меня изгнали из семьи и родительского дома. Но я-то не знала, и продолжала матери звонить, и приезжать к ней. Узнала я о решении суда только через месяц, когда приехала в ГАИ для получения прав на вождение. Мама все это время ничего мне не рассказывала о Шахло – стало быть, у нее все нормально, в очередной раз не умирает,  - думала я.
Так вот, вижу на мониторе,  и читаю переписку своей сестры обо мне, и удивляюсь с каждой секундой все больше. Сестра на форуме пишет, что я сумасшедшая, опасная и вообще очень страшный человек. Дает она также  ссылку на мою страницу, приглашает всех посмотреть на мои фото, чтобы все знали, что я сумасшедшая, и опасались, а также, чтобы распространили информацию о моем сумасшествии и социальной опасности, исходящей  от меня, далее по сети.
Потом события стали развиваться. Под каждой моей фоткой стали появляться злобные комментарии, оскорбления. Их делали и моя сестра, и несколько каких-то неизвестных мне дам. Прямо как облаву устроили. А позднее мне, почему-то,  модераторы заблокировали фотки, где я была с племянниками, когда они были младенцами, особенно с дочерью младшей сестры, фото мои детские, где я с сестрами была,   и с  родителями. На мой запрос: « почему», мне ответили, что им поступил шквал разгневанных писем, что эти фото оскорбляют чьи-то чувства. И эти фото были заблокированы.
Атака на меня была столь интенсивной и  злобной, что я начала непрерывно плакать, и даже  антидепрессанты, которые я тогда пила, не стали помогать. 
Мои сослуживцы кинулись выяснять, что со мной. Я показала все письма и комментарии.
Коллеги научили меня защититься,  закрыть страницу,  а нападавших внести в черный список.
Потом мои сослуживцы стали меня пытать: почему это моя родная сестра меня так ненавидит? Высказали коллективно несколько предположений. Спросили: Ты у нее мужа увела? Нет, ответила я, я видела его только раз на их свадьбе лет 20 назад. Следующим предположением было: наследство отняла? Я ответила: вы же сами в курсе, как меня через суд изгнали из семьи, выписали (в то время все мои сослуживцы предпринимали попытки мне помочь с пропиской).
Мои коллеги не поняли, за что можно так ненавидеть сестру, которая не увела мужа и не отняла наследство. Я сказала: значит, я такая плохая. Сослуживцы не поверили. Они сказали: мы с тобой в одном кабинете работаем несколько лет. Если бы ты была злодейкой, достойной ТАКОЙ ненависти, мы бы уже заметили.
Тогда все успокоились на мысли, что это не я, а моя сестра сумасшедшая. Иначе она бы не устроила такое.
Все с этой версией согласились, и мы забыли об этом  происшествии.
Пережив результат судебного процесса, я приняла решение, что семьи у меня больше нет – общение с матерью и младшей сестрой я прекратила. Со средней сестрой – само собой – уже много лет я и не общалась, не считая нападения ее на меня в сети. На сегодняшний день  - под  конец 2013 года  - с того времени прошло ровно пять лет и еще почти полгода.
Жизнь продолжалась, проблемы решались. Я привыкла к мысли, что моя семья состоит теперь только из дочери и зятя.
Но в начале 2012 года я вдруг в социальной сети получаю от Шахло письмо. Она пишет мне буквально следующие слова: «Предлагаю тебе дружбу, потому что, какая бы ты ни была, ты все равно мне по крови родная сестра».
Я ей отвечаю: «Совсем недавно ты в сети активно обсуждала мое сумасшествие и социальную опасность. Нелогично после такого предлагать дружбу».
Она мне отвечает: «Я организовала на тебя нападки, потому что очень злилась на тебя после судебного процесса. Мне было обидно за маму и младшую сестру Шахнозу».
Тут я  «зависла». Мой мозг отказывался видеть логику. Я пыталась понять, как это так логически уразуметь бы: на меня страшно злились, еще обижались за маму и другую сестру, а в суд подавала не я.. Меня изгнали, лишили наследства и выписали, сделав бомжом, но при этом на меня злились и обижались. За то, что выгнали, что-ли?
Я рассказала дочери об этом письме. Она стала меня ругать: «Мы ведь после ознакомления с материалами суда приняли решение, что нельзя больше общаться с врагами. Они – нам теперь больше  не родня. Родня в суд не подает, защиты у суда от родных людей не просит, тем более с такими формулировками. И  одинокую женщину возрастом под пенсию, не имеющую другого жилья, в никуда не выписывает. Так поступают только враги – нож в спину втыкают. А ты еще в дискуссии с представителем вражеского стана  вступаешь? К тому же – не хотела раньше тебе рассказывать -  Шахло, еще задолго до суда, вместе с младшей твоей сестрой Шахнозой, под предводительством твоей матери, участвовала в сговоре, по которому они хотели, чтобы я от тебя отказалась, и тогда они меня оставили бы в своем стане. Я отказалась участвовать в их замысле. И потому они изгнали и выписали  и меня, вместе с тобой».
Вот, оказывается, что скрывала от меня моя дочь много лет. Еще в 2006 году, как выяснилось,  мои сестры и мама решили, что я больная психически, и никчемная, и неудачница. И что надо от меня избавиться. Шахноза объявила на семейном сборе, что ей в первую очередь надо от меня избавиться, потому что я старею, скоро не смогу себя кормить и обслуживать, и ей, Шахнозе, придется за мной ухаживать. А ей, как она выразилась, хватит на содержании одной старухи - матери. Вторую – то есть меня -  ей не потянуть.
Решили, таким образом, на этом совете семьи,  от меня избавиться окончательно. Вызвали на совет мою дочь и предложили ей отказаться от меня: объявить мне бойкот и прогнать. А Шахло в это время штурмовала мою дочь письмами – каждое размером с общую тетрадь. Дочка рассказала, что она честно пыталась прочитать первое письмо, но не смогла – долго и нудно  на 40 страницах было написано, какая  я тварь была  все детство  -  с рождения. Кроме детства, что она еще могла помнить – во взрослом возрасте у нас было всего 2 встречи за 20 лет, и те закончились страшными скандалами, о которых моя дочь знала (а при первом в 1989 году даже присутствовала). Про них можно было и не писать.
Писем по 40 страниц было много, но дочка отправляла их в печь. И так было ясно, что в них гадости обо мне и моих страшных поступках в детстве – всегда шумела, галдела, приносила в дом лягушек.
Моя мама и две мои сестры дали моей дочери время подумать. Они аргументировали все за и против. Убеждали, что я такая неудачница, и от меня у нее в будущем будут одни проблемы. Надо меня прогнать.
Дочь подумала, и решила, что не сделает этого - мать не прогонит и не вычеркнет из жизни. Хотя, она призналась, что в свое время и очень долго, верила сестрам и бабке, соглашалась, что я  плохой человек и на всю голову нездоровый.  Но -   то ли сработала ее внутренняя порядочность, то ли врожденный ум  и неприобретенная, а данная свыше,  жизненная мудрость. И она, несмотря на молодость, отказалась выполнять решение бабушки и теток.  И тогда бабушка, и две тетки, ее тоже изгнали из семьи вместе со мной.
После таких откровений дочери я опять впала в депрессию.
Чуть позже я написала Шахло по электронной почте короткое письмо: «Вы все трое – ты, Шахноза и наша мама – все будьте здоровы и счастливы. Но только без меня. Считайте, что я для вас умерла. Прошу больше никогда не писать мне, и не искать со мной никаких контактов. Какая бы я ни была, я не хочу больше ничего о вас троих знать».
Несколько лет я пыталась проводить психоанализ своей жизни и найти  корни своих ошибок. Ошибок в поведении, или отношении к сестре. Ведь если меня так ненавидят, значит, я сама взрастила такое чувство. Описания этих попыток  -  проанализировать причины ненависти ко мне -   будут в последующих главах, но я не думаю, что они истинны абсолютно. Ведь я анализирую только свое восприятие прошлого. 
А возможен вариант, что нет моих ошибок. Просто я не любила никогда свою сестру, и ее отношение ко мне – просто зеркальное отражение моего отношения к  ней.
Да, я не любила ее никогда. Однако я никогда не устраивала ей сокрушительные скандалы с  такими оскорблениями, которые не выветриваются десятилетиями. Да, я тоже умею ругаться, и могу ответить. Но я никогда, даже отвечая на агрессию, не выплескивала концентрированную злобу, какую выплескивала на меня она. У меня внутри нет такой злобы. Одно дело – просто не любить человека, а другое – злобно, неистово ненавидеть.
К тому же моя совесть чиста – я никогда не смеялась над сестрой за ее спиной, как она поступала по отношению ко мне. Никогда бы мне не пришло в голову организовать против нее в Интернете  агрессивные атаки с оскорблениями. Мне никогда не приходило в голову, что можно подать на сестру в суд. И написать в заявлении, что она представляет для меня опасность и угрозу. А мои сестры так сделали в отношении меня. Также я  никогда не писала писем детям своих сестер, направленных против их  матерей, и не убеждала сына Шахло отказаться от матери, прогнать ее. Как это делали мои сестры.
Даже если я все это заслужила, даже если я такая уж плохая, я все равно не хочу об этом больше слышать. И потому я больше – уже более чем пять лет – не общаюсь со своей бывшей родней.
Исторжение меня из семьи я переживала тяжело. Однако сейчас я поняла и прочувствовала, насколько мне стало без них -  без мамы и двух сестер - легче жить на свете.
Я больше никогда не слышу, что я все делаю не так, что я больная, неудачница, непутевая. Никто меня больше  не ругает, не чморит. Не  оскорбляет публично и грязно. Нет больше рядом людей, которые бесконечно меня не уважают, не считаются со мной, не считают нормальным человеком.
Я вспомнила сейчас один из последних диалогов с мамой. Я приехала к ней в гости. Автобус останавливался у дороги, а дальше надо было еще 2 км идти по дороге. А на мне были новые красивые туфли. И мама спросила меня: А ты по асфальту шла или по обочине? Я ответила, что по асфальту. На что мама сказала: « Вот такая ты неряха, неаккуратная, небережливая, растяпа и транжира. Вот твоя сестра Шахноза всегда этот путь по обочине идет, где просто мягкая земля, чтобы каблуки по асфальту не стачивать.  Твои сестры умнички, такие бережливые и аккуратные. Не то, что ты, непутевая».
Напоминаю, что это было сказано дочери накануне ее 50-летия, сказано взрослому самостоятельному человеку, который всю жизнь сам себя кормил, ни у кого чужой рубль не взял за всю свою жизнь. Так отчитывать взрослую женщину, я считаю,  это – безумие.
Я рада, что больше я не услышу таких маминых замечаний.
 
Конец второй части романа.
Продолжение следует