Детский писатель

(Из  цикла «Записки провинциального журналиста»)

В редакции Романа Брусова ждало письмо. На помятом конверте неизвестная рука неровными буквами вывела адрес редакции, а в строке «Кому» написала «корреспонденту  Р. Брусову лично в руки». Послание отправили, явствовал обратный адрес,  из городского следственного изолятора.


От тюрьмы и сумы…


 Тюрьма, как обычно называли горожане СИЗО, находилась  на соседней улице в сотне метров от редакции. В этом мрачном заведении, отгороженным от внешнего мира четырехметровым каменным  забором с колючей проволокой поверх и сторожевыми вышками по углам,  репортеру уже приходилось бывать. На экскурсиях, которые для журналистов  устраивало руководство областного управления исполнения наказаний, по случаю очередного «улучшения» условий содержания своих узников.  Творческому вдохновению  посещение казенного дома не способствовало.  Во внутреннем дворе изолятора и, тем более, внутри его скудно освещенных коридоров, где по обе стороны тянулись оббитые железом двери камер, все было мрачным. В помещениях, где на каждом шагу раздавался лязг решетчатых дверей, лаяли овчарки и стояли угрюмые караульные, человек с воли терялся. Действительно, в здании со ступенями, вытертыми за десятки лет тысячами ног, и стенами - свидетелями тысяч поломанных судеб, угнетало все. Хотелось поскорей выбраться оттуда на улицу, на свежий воздух.

 Брусов был знаком с начальником изолятора, куда редакция бесплатно передавала два десятка свежих номеров «Городского вестника» – полковником внутренней службы.  Правда, со свойственной старому служаке прямотой, полковник не скрывал, что  знакомства с репортером  не искал, но так вышло.  Как-то Роману позвонили родственники одного из арестантов и рассказали, что в СИЗО уже несколько дней  голодают двое парней, протестуя против «пришитого» им дела. В тюремном управлении этот факт не стали комментировать. Но Брусов сумел раскопать подробности, и заметка о происшествии наделала много шума. После этого ему позвонил начальник изолятора и обиженным тоном убеждал, что ничего из рук вон выходящего в его хозяйстве не произошло, журналисту не стоило «влезать» в эту историю.  Мол, впредь будет рад, если журналист, прежде чем писать о СИЗО, согласует с ним материал…

Из конверта на стол выпал сложенный вчетверо  листок в клетку:

 «Здравствуйте гражданин корреспондент Роман Брусов! Пишет вам отбывающий пожизненное заключение Константин Давыдов. Я читаю ваши статьи в «Городском вестнике», которые мне нравятся.  Хотел бы с вами встретиться, и показать рукопись, чтобы узнать ваше мнение. Я написал несколько рассказов для детей.  Может, вы поможете их напечатать…».

Брусов задумчиво посмотрел в окно и невольно залюбовался осенним пейзажем. Солнце,  несмотря на начало октября, ласково грело невидимыми лучами зеленую  траву, ожившую после обильных и затяжных  сентябрьских дождей. Осень заметно проредила кроны каштанов тянувшихся вдоль улицы, раскрасив их скрученные разлапистые листья желто-коричневыми красками. Ветви высоких берез, росших возле здания облгосадминистрации, купались в золоте листьев, бесшумно трепещущих под порывами легкого ветра.  По тротуару не спеша шли в своих делах прохожие. Люди постарше были одеты  в теплые куртки, а беспечная молодежь еще ходила в легких рубашках.  За окном стояла удивительная по красоте золотая осень и кипела жизнь, а письмо пришло из того мира, где его автор прозябает между жизнью, с множеством ограничений, и смертью…

Журналист полистал записную книжку, отыскал телефон дежурного по следственному изолятору. На другом конце провода трубку взяли после второго гудка. Брусов назвал себя и попросил соединить с начальником.

-Слушаю вас, - раздалось в трубке.


«Вышняк»


Роман поздоровался с полковником, назвал себя и, уточнив, что у полковника есть свободная минута, коротко рассказал о полученном послании.

-Константин Давыдов? – помедлил с ответом начальник, очевидно стараясь вспомнить автора письма на волю. – Да это же «вышняк»! Да, это он! У нас сидит уже полгода после приговора…

-Кто такой «вышняк»? – переспросил начальник СИЗО репортер.

 – Так у нас называют тех, кого суд приговорил к расстрелу. «Вышке», попросту говоря, - пояснил полковник.

Как оказалось, автор письма областным апелляционным судом был приговорен к смертной казни. За убийство трех людей. На время, пока решался вопрос, где исполнить приговор,   его поместили в СИЗО. Но свою пулю убийца получить не успел: вышел указ о моратории на смертную казнь. Так между жизнью и смертью автор письма и завис в городском изоляторе. Где теперь в особом режимном блоке, выделенном специально для «вышняков», уже сидят девятеро таких, как он – жестоких душегубов  и насильников, отнявших не одну человеческую жизнь. В СИЗО они будут «сидеть», пока для пожизненно заключенных не построят особую тюрьму в соседней области. Тогда их туда эпатируют, а пока  приходиться мучиться с ними, коротко изложил историю вопроса полковник...

На просьбу Брусова о встрече с автором письма, начальник СИЗО сначала ответил категорическим отказом. Мол, эта «категория» содержится в особых условиях и под усиленной охраной. Свидание с ними не предусмотрено законодательством. Исключение могут сделать только для родственников. И то в особо исключительных случаях.  И, вообще, для чего журналисту нужно встречаться с «вышняком»: его рукопись в  изоляторе почитают сами, и дадут автору письма ответ.   Впрочем, изменил тон полковник, очевидно окончательно вспомнив репортера по его скандальному материалу, он человек маленький, и поступит так, как решат в управлении исполнения наказаний. Туда Брусову и надо обратиться.

Выслушав пространную тираду начальника изолятора, Роман окончательно решил, что будет добиваться встречи с автором письма. В конце концов, именно к нему, а не кому-то из его коллег,  обратился заключенный. Это может стать сенсационным материалом, так как, никто из собратьев по перу еще не протоптал дорожку в особо режимный, почти секретный,  блок СИЗО  и не взял интервью у приговоренного к расстрелу «вышняка».  Редактор «Городского вестника», которому рассказал о письме репортер, сразу оценил ситуацию и обещал всяческую поддержку. Через полчаса Брусов забрал у секретарши письмо к начальнику областного управления по вопросам исполнения наказаний. На официальном бланке редакции было напечатано: «Прошу разрешить репортеру газеты «Городской вестник» свидание с осужденным Константином Давыдовым для подготовки материала, посвященного Международному дню борьбы за отмену смертной казни».  Размашистая подпись редактора и «мокрая» печать придавали вес бумаге. Письмо бросили в почтовый ящик, а Роман, не теряя времени, сам позвонил начальнику управления. На удивление, уже перестроивший в духе времени опытный служака-полковник терпеливо его выслушал и сказал, что, в принципе, нет ничего противозаконного в просьбе известного, на этом слове он поставил ударение,  журналиста. Если сам осужденный просит о свидании. Тема борьбы за отмену смертной казни, сегодня для общества актуальна и управление сделает все, чтобы Брусов  подготовил «уравновешенный» материал. И было бы неплохо, если  журналист перед публикацией согласует статью с управлением.

«Сами знаете, ситуация  с «вышняками» сложная. В обществе неоднозначно отнеслись к мораторию на смертную казнь, - открыл карты полковник. – Не хотелось бы, чтобы публикация, к которой будет причастно и управление, ее усложнило…».

Роман спорить не стал.  Иного выхода не было: напомни он полковнику о запрете цензуры, в СИЗО не попадешь. Договорились, что как только в управлении получат официальное письмо из редакции, сразу примут решение.
 

Живой мертвец


…Брусов нажал кнопку звонка и металлическая дверь, ведущая с улицы  в изолятор, приоткрылась. Репортер вошел в небольшой тамбур. Дверь позади автоматически закрылась. Впереди тоже была закрытая металлическая дверь. Справа – окошко дежурного. Роман показал редакционное удостоверение и сказал, что он к начальнику СИЗО. Сержант записал его фамилию и позвонил по внутреннему телефону.

«Сейчас за вами выйдут, а пока сдайте все металлические предметы и пройдите через «рамку», - равнодушно сказал дежурный.

Пришлось все выкладывать из карманов на стол дежурному. Когда очередь дошла до фотоаппарата и диктофона, репортер попросил разрешения взять их с собой. Дежурный был неумолим, и только подошедший заместитель начальника изолятора – невысокий подполковник, урегулировал вопрос, и Роману вернули  и фотоаппарат,  и диктофон. Через внутренний двор  они прошли в помещение главного корпуса. Подполковник нажал кнопку и зарешеченные двери отворились. Внутри тянулся, казалось, бесконечный коридор. Окрашенные в серый цвет панели стен придавали помещению еще большую угрюмость. Люминесцентные лампы излучали мертвый белый свет, в котором тонули все оттенки.

«Как в морге», - невольно подумал Брусов. 

«Сюда, пожалуйста, - открыл двери одной из комнат подполковник. – Заключенного приведут сюда, здесь и побеседуете…».

В комнату зашел низкого роста с одутловатым красным  лицом полковник.

«Полковник Бирюков Василий Иванович – начальник СИЗО, - отрекомендовался он. – Вы не против, чтобы мы с заместителем присутствовали при беседе? Знаете - ли, долг обязывает…».

«Нет, конечно, - поторопился ответить журналист. – А могу я посмотреть, в каких условиях содержат «вышняков»? Понимаете, чтобы написать потом об увиденном, а не с чужих слов…».

Офицеры переглянулись:

-Хорошо. Иван Семенович, -  обратился к заместителю начальник СИЗО, - вас проводит. Но только недолго, и сразу возвращайтесь сюда, - это уже было сказано подполковнику.

Блок, где содержали пожизненно заключенных, был этажом выше. Двойные решетчатые двери с сигнализацией отделяли его от общего коридора. Как и внизу, панели стен там были выкрашены серой масляной краской, на высоком потолке еще дореволюционной постройки здания, тускло светили несколько маломощных электролампочек.  Пять дверей камер были с одной стороны блока, пять – с другой.

«Каждая камера на сигнализации», - упредил вопрос подполковник.

По  коридору  ходили двое вооруженных охранников. Один из них со служебной овчаркой. Пес недобро глянул на необычного посетителя. У Романа, который панически боялся собак, холодок пробежал по спине.

«Не бойтесь, они натасканы только на зэков, - успокоил репортера подполковник, очевидно, заметив смятение в поведении  Брусова. – Вот здесь содержим пожизненно заключенных. Пока все сидят в камерах по одному. Если прибудут еще, придется уплотнять…».

Подполковник посмотрел на часы:

-Нам время возвратиться в кабинет, - сказал он и кивнул старшему лейтенанту, который с двумя караульными подошел к двери.

Как только Брусов с подполковником вышли из блока, охранники подошли к третьей камере. Один открывал дверь, другой с собакой стоял рядом. Коротко взвыла сирена сигнализации, овчарка рыкнула и натянула поводок.  В блок зашли старший лейтенант и два сержанта. Охранник открыл дверь и скомандовал:  - На выход!

Из камеры вышел невысокий мужчина в непривычной полосатой - «расстрельной» - арестантской  робе и такой же шапочке на голове. Сержанты повернули его  лицом к стене,  заломили руки и натренированным движением надели наручники. Затем подхватили под руки, пригнули голову почти до пола  и  быстро повели по коридору к двери.

«Идемте, - поторопил Романа подполковник. – В коридоре не должно быть никого, когда  выводят «вышняков»…».

В двери комнаты, где заключенного ожидали начальник СИЗО, его заместитель и журналист, постучали.

«Товарищ полковник заключенного Давыдова по вашему приказанию доставили!» - отрапортовал старший лейтенант.

Сержанты ввели в комнату арестанта. Старший конвоя подвинул ему стул, вертухаи подхватили «вышняка» под руки и усадили, не сняв наручников.  Заключенный поерзал на стуле: заломленные за спину и скованные руки  не позволяли усесться поудобнее.

«Я репортер газеты «Городской вестник» Брусов, - сказал Роман, глядя на арестанта. – Получил ваше письмо, - кивнул он на лежащий перед ним конверт. – Вы хотели меня видеть…».

«А разве вам самому было бы не интересно встретиться с человеком, который ожидает расстрела в одиночной камере, - проговорил «вышняк», глядя в упор на репортера маленькими, глубоко посаженными глазами.

«Давыдов, вы же знаете, что вам заменили расстрел пожизненным заключением, - вмешался в разговор полковник. – Не ломайте комедию, говорите журналисту то, что хотели сказать, время у вас ограничено…»

Брусов включил диктофон и внимательно посмотрел на собеседника. Худое лицо с сероватым оттенком говорило о том, что «вышняк» почти не бывает на свежем воздухе, и кормят его, очевидно, не досыта.  Ворот полосатой робы открывал  морщинистую шею, из чего журналист сделал вывод, что собеседнику не меньше пятидесяти лет. Виски уже посеребрила седина…

«Гражданин начальник, зачем у меня забрали рукопись, - обратился к начальнику СИЗО осужденный. – Я хотел ее показать гражданину журналисту», - кивнул он в сторону Романа.

«Рукопись вам вернут, - ответил полковник. – Почитаем, что вы там написали, и вернем…».

«Давыдов, вы совершили тяжкое преступление, имеете восемь судимостей, четверть века провели в тюрьмах (Брусов расспросил о «вышняке» у полковника все, и знал, что тот год назад, вырезал семью  пасечников – мужа, жену и их сына), - обратился к заключенному репортер. – Чему вы можете научить детей своими произведениями?».

«Гражданин журналист, у меня богатый жизненный опыт, я многое повидал – и хорошего, и плохого. На зоне тоже люди живут, - ответил «вышняк». – Я знаю, как ломаются подростки, если попадают в трудные ситуации. Своими рассказами я хочу показать детям, что надо жить по справедливости, не оступиться в жизни, всегда оставаться человеком. Меня самого первый раз мусора замели в 15 лет за мелочевку… ».

Услышав слово «мусора», полковник и его заместитель переглянулись, но промолчали.
 
Давыдов, как казалось, не верил, что ему придется провести остаток жизни в тюрьме.  Последний раз за убийство он отсидел двенадцать лет, но все же вышел на волю. Расстрельный приговор не был для него неожиданным. Но, чтобы «сидеть» пожизненно, он такого не ожидал:

-Пусть уже лучше расстреляют, - посмотрел он на начальника СИЗО. – Вы думаете это легко целыми днями в одиночной камере? Я на зоне привык к братве, а здесь… Нет, уж лучше пулю, чем такой гуманный приговор.  Я – живой мертвец!  - почти выкрикнул «вышняк».

Брусов и офицеры промолчали.

«Знаете, я  в Бога тут поверил, - тихо сказал заключенный. – Родители у меня уже померли, остался я один, и тут поговорить не с кем. Вот решил мысли изложить на бумаге. Гражданин журналист, а вы поможете мне напечатать рассказы?».

Роман объяснил, что он не редактор газеты и такого решения принять не может. Но в любом случае творения Давыдова ему нужно прочесть. А  уже потом принимать решение. Не исключено, что что-то из написанного появится на страницах «Городского вестника»…

«Это было бы хорошо, - оживился Давыдов. – Вы не думайте, что я не переживаю за то, что свершил в жизни. Когда в камере год днем и ночью ожидал, что за мной придут и поведут на расстрел, многое передумал.  Неправильно я жил…  Может мои рассказы уберегут кого-то из подростков от зоны…».


Первые читатели


Время свидания закончилось. Брусов спросил разрешения сфотографировать осужденного, для иллюстрации материала в газете.  Давыдов согласился. Мол, чего прятаться, в городе его все равно никто не знает…  Но опытный начальник изолятора подсунул ему лист бумаги и попросил написать о своем согласии сфотографироваться.  Арестант взял ручку,  написал пару строк, расписался.  Роман вспомнил, что по просьбе «вышняка», изложенной в письме, он принес ему пачку писчей бумаги несколько шариковых ручек.  «Гостинец» остался на проходной, но полковник пообещал все передать Давыдову сегодня же.

В кабинет зашли сержанты. Старший лейтенант, который все это время стоял позади «вышняка», кивнул им, и они подхватили Давыдова под руки, снова нагнули ему голову почти до пола, и вывели в коридор. 

«Живой мертвец, - подумал Брусов, глядя, как здоровенные сержанты уводят  тщедушного человечка в полосатой робе. – Детский писатель…  И надо же, этот душегуб будет жить, писать рассказы, а тех, кого до смерти замордовал уже нет…».

Вспомнив про рассказы, Брусов спросил у полковника, можно ли ему взять рукопись.  Начальник СИЗО и его заместитель снова переглянулись:

-Знаете, ее попросили почитать из управления,  - виновато произнес  Бирюков.  – Мы сами только успели полистать.  Как только вернут, сразу вам позвоню…

Расспросив офицеров об условиях содержания пожизненно заключенных и, кстати, узнав много интересного, Брусов попросил поводить его до проходной.

В редакции Роман долго  молча сидел за своим столом. Пережитое им в изоляторе тяжелым камнем лежало на душе. Репортер думал об офицерах, которые вынуждены целыми  днями находиться в СИЗО, в окружении далеко не лучшей компании.  Они сами, словно, осужденные. Только по другую сторону решетки.  Перед глазами стояло и лицо Давыдова.  Вроде бы и есть человек, а для общества его уже нет.  Приговоренный к казни, сожалеет о подаренной ему жизни, которая ему, вроде бы, и не нужна.  Как не нужна и обществу, которому он принес столько горя и хлопот, и которое теперь должно пожизненно его охранять, кормить, лечить…   

Посмотрев в окно, пододвинул к себе лист бумаги, взял ручку. Вверху листа вывел заглавие будущего материала – «Вышняк».  Посидев немного над листом бумаги, отложил ручку в сторону - не писалось. Материал надо «выносить»: он еще не готов выразить свое отношение к проблеме, которую предложит читателям. Решил, что за статью возьмется завтра.

…Рукопись «детского писателя» Брусов так и не получил. Впрочем, как и сам ее автор. Роман несколько раз звонил начальнику изолятора, но тот отвечал, что в управлении ее все еще читают. В управлении сначала обещали вот-вот передать ее в редакцию, но не спешили выполнять обещание. Потом пояснили, что отправили «по принадлежности» - в СИЗО.  Бирюков, в свою очередь, уверял, что рукопись он не получал. Для репортера так и остались тайной мысли живого мертвеца, которые он доверил бумаге и хотел поделиться с ним. Через несколько месяцев Брусов узнал, что героя его статьи, вызвавшей неоднозначную реакцию у читателей, которые разделились на тех, кто решительно не принял замены смертной казни пожизненным заключением, и тех, кто считал, что человеческую жизнь нельзя отнимать даже у таких злодеев, как Давыдов, этапом отправили в тюрьму для «вышняков»…