Геннадий и Ядвига

Из цикла «Люди и судьбы»
Геннадий и Ядвига

1
 В сентябре Ядвига родила прелестную девчушку, которую назвала Яной. Все дети рождаются непорочными ангелами. А кто из них вырастает? Родители их портят, школа или улица?
Ядвига по-приятельски заглядывала к Сереже. Иногда приносила с собой дочку, чтобы Сережа с ней посидел, пока ее мама в магазин или по каким-то иным срочным делам куда-то моталась. Не стесняясь, Ядвига в его присутствии кормила дочь грудью. Казалось, она была всецело поглощена свалившимися на нее материнскими заботами и домашними хлопотами.
Геннадий как-то решал вопросы материального благополучия семьи. На одну зарплату в советские времена прожить было трудновато. Геннадий приноровился с товарищами каждый год в отпускное время на шабашки ездить. Они убывали в какой-нибудь тьму-таракань то коровники или зернохранилище для колхозов или совхозов строить, то иные объекты в Кунгуре или Котласе возводили. Работали сорок дней по аккордному наряду, как прокаженные, практически без выходных, но зато затем каждый член строительной бригады по 800-1000 рублей на руки получал. А средняя месячная зарплата рядовых советских тружеников в семидесятые годы составляла 150 рублей. Геннадию нравилось, как они с шиком заработанные на шабашке деньги с Ядвигой тратили. Геннадий жмотом не был.
  Ядвига как-то запоролась к Сереже зареванная. Он спросил: что, мол, случилось? Когда Вяземский злился, он не только зубами скрипел. У него глаза будто свинцом наливались. В детстве ребята во дворе предпочитали с ним не связываться. Тот на руку тяжел был и скор. Однажды Геннадий кошке в темя кулаком так слета врезал, что у нее глаза выскочили. Дворовые ребятишки нечто вроде шока испытали. Пред ними предстала кошмарная картина: глаза у кошки болтались на каких-то живых ниточках. Она дико закричала, кувырнулась в воздухе, шмякнулась на землю, побежала, глаза в песке за собой волоча, в забор уперлась, в щель узкую пролезла, а потом дергалась в конвульсиях…
На одну из первых зарплат Геныч купил пневматическую винтовку и стал стрелять белок, которых много водилось в здешних лесах.
- Зачем ты их стреляешь? – спросил Сережа, оказавшись у Геныча в сарае. В
них обычно хранились запасы картофеля, квашеной капусты, соленых огурцов и грибов в кадках, а на верху - всякая утварь, старая мебель, обувь и шмотки, не умещавшиеся в квартире. -  Белки такие красивые, когда живые. Глазки у них доверчивые, а ты в них ба-бах!..
- Охотничий азарт, - ответил Геныч. Его удивил вопрос десятилетнего
пацана, которым в то время был Сережа. – Зачем охотники зверей стреляют?
- Мясо добывают, шкуры, - пытался здраво рассуждать Сережа. – Но ведь ты
же не ешь их мясо… Или ты из шкурок что-то сшить хочешь?
- Да они маленькие, - махнул рукой Геныч. – Что из них сшить можно?
- Шапку, например, зимнюю…
- Это идея, - почесал затылок Геныч. – Я об этом как-то не думал…               
Шапку из беличьих шкурок Геннадий так и не сшил. Штук 15-20  шкурок с пушистыми хвостами висели у него в сарае, пока их в клочья не разорвала оказавшаяся без привязи собака по кличке Бандит, которая жила рядом в будке. Когда Геныч обнаружил это, его закрутил сильный гнев. Он схватил топор, поймал Бандита, прижал его голову к полену и рубанул что есть мочи. Песья голова к ногам Геныча скатилась, забрызгав кровью его штаны и кеды.   
Об этих каленых странностях в характере Вяземского Сережа Ядвиге рассказывал, когда отговаривал ее от опрометчивого брака. Амбросимов и синяк под глазом у первой жены Геннадия как-то заметил. Сережа предупреждал Ядвигу: Геннадий на нее руку поднять может, если она замуж за него надумает выскочить. Его предупреждениям Ядвига тогда не вняла. Она считала, что в состоянии себя от побоев мужа защитить? А теперь она плакаться к нему явилась? И чем он помочь может?    
Геннадий в припадках ревности накалялся чуть ли не до бела. Шекспировский Отелло мог отдыхать или декоративным персонажем по сравнению с Генычем считаться. Геннадий натуральный ярче классического Отелло в реальной жизни пылал. И поводы для ревности Ядвига давала. Ребята и мужики на ее экстравагантную красоту продолжали западать. Уж больно лакомой им, кобелям ненасытным, длинноногая блондинка с голубыми глазами казалась. Особенно когда в этих глазах озорная поволока появлялась, и из них золотистые искорки сыпались.
Вытирая слезы, Ядвига заявила, что Геннадий когда-нибудь ее убьет, а дочка сиротой останется.
 - Он топор за газовой плитой держит,  - плакалась Ядвига.
- Но его же за убийство посадят! – недоумевал Сережа.
- Когда он бесится, то невменяемым становится! – признавалась Ядвига. – Он
же ничего тогда не соображает. Посадят, не посадят – он об этом не думает!               
Ядвига была  права. Когда Гена взбешен, то в брутальном гневе он неуправляем – чистый зверь. Инстинкты им управляют. А разум – ослеплен…
Ядвига продолжала жалобиться: она исходящего от Геннадия запаха не переносит. Ее тошнит, когда она носки его вонючие стирает. Ее от него воротит, когда он к ней пристает, требуя исполнения супружеского долга. Она ему уступает, куда ей деваться? Но ее от него воротит! Особенно, когда он ей в лицо водочным или винным перегаром дышит…
Выслушав горестные стенания Ядвиги, Сережа мрачно почесал лоб:
-     Разводись! – изрек он.
А что он ей еще посоветовать мог? Так Ядвига еще на него и вскинулась:
- Тебе легко говорить – разводись! Думаешь, он мне развод даст? Да он из
меня всю кровь высосет! И куда я с дочкой денусь?      
Ядвига завела старую пластинку. К отцу она уйти не может, потому как тот шлюх домой водит, а в Черноголовке комнату в общежитии она вынуждена была сдать, когда брак с Геннадием зарегистрировала и у него прописалась.
- Тогда терпи, - посоветовал Сережа. – Или хахаля такого найди, который
тебя с дочкой примет. У тебя же поклонников хватает…
Поклонников у Ядвиги хватало. Геннадий не зря ее ревновал. На заводе утренняя смена в 6.30. начиналась. Геннадий без пятнадцати шесть из квартиры уходил. У Сережи рабочий день в 8 утра начинался. До треста газового хозяйства, где располагалась аварийная служба, 10 минут ходьбы. Сережа в половину восьмого по утрам на дежурство обычно отправлялся. Однажды, спускаясь утром по лестнице, он увидел, как Ядвига дверь в квартиру тихонько открывает. Она случайно предстала перед ним в неглиже: рубашке ночной и еще непричесанная и не накрашенная. Без макияжа ее скуластое лицо выглядело не очень привлекательным. Она чуть стушевалась, Сережу на лестнице заметив.
- Доброе утро, – сказал он и прошествовал мимо.
У подъездной двери Сережу чуть было не сшиб запыхавшийся Костя с
сияющими, как угли в ночи, глазами. Амбросимов уступил Косте проход, предлагая жестом пройти тому первым.  Костя в один прыжок перемахнул короткий лестничный марш и скрылся за дверью, которую ему Ядвига открыла.
       Вы когда любимым свидания назначаете? Ну, не в половине же восьмого утра? А что делать, если в другое время встретиться некогда? Первая любовь, говорят, незабываемая. Не могла она, видимо, Косте отказать. Костя на работу торопился. Все бегом, все впопыхах… Почему так несуразно складывается, что любимые люди друг с другом не живут, а впопыхах встречаются?
«А если Геннадию кто-нибудь из соседей сердобольных доложит, что его  супруга, когда он на заводе вкалывает, друга детства принимает? – думал Сережа. - Гена же взбесится! Он с работы отпросится, и домой, как чумовой, ломанется. Хорошо, если Костя к тому времени от Ядвиги смотается. А если не смотается? Чем это обернется?»
Как начинающий художник слова, Сережа мог об этом догадаться. Он Ядвигу не закладывал. Сережа же гуманистом являлся. И противником любого насилия. Однако гуманизм Амбросимова Ядвигу от избиений не избавлял. Геннадий и руками, и ногами ее бил. Ядвига старалась не кричать. Чтобы дочку не разбудить, если та спала, чтобы соседи шума в их квартире не услышали и чего-то плохого о них не заподозрили.

2
Однажды Ядвига в домашнем халате с хныкающей дочкой прибежала к Амбросимову.
- Сережа, он меня убьет, - прошептала она трясущимися от волнения губами.   
- Успокойся, проходи, - впустил ее Амбросимов.
Ядвига с дочкой на коленях уселась на диван-кровать. Через пару  минут в квартиру раздался звонок.
- Не открывай! – попросила Ядвига.
- Он же дверь выломает! – ответил Сережа. – Не волнуйся…   
В майке, в спортивных штанах и кроссовках Геннадий стоял на пороге чернее тучи.
     - У тебя моя благоверная? – спросил разъяренный сосед.
- Привет. Проходи, - миролюбиво предложил Сережа.   
Геннадий прошел в коридор. Взглянул в комнату. Увидел Ядвигу. 
- Быстро домой! – жестко сказал он супруге.
- И не подумаю, - ответила Ядвига, обнимая дочь двумя руками.
- Пошли на кухню, - предложил Сережа. – Покурим.   
- Домой я сказал! - повторил Геннадий Ядвиге металлическим тоном. 
- Оставь ее, -  предложил Сережа. – Пойдём лучше выпьем.
      У Сережи весьма кстати оказалась в заначке бутылка «Столичной». Он извлек ее из холодильника. Вытащил из буфета пару рюмок. Колбасу для закуски порезал. Геннадий махом опрокинул в рот рюмку водки и в открытую дверь рявкнул Ядвиге:
- Домой я сказал! В темпе вальса! Больше не повторяю! – и скрипнул зубами.
Ядвига в его интонации что-то почувствовала. Она закрутилась, как юла. 
- Сережа, я лучше пойду, - смиренно проговорила она. – Яночка пусть у тебя
пока побудет. Хорошо?
- Хорошо, пусть с нами побудет, - согласился Сережа. Он смутно ощущал
тревожную ситуацию. Налил в рюмку Геннадию еще водки.   
      Ядвига съюлила.
 Геннадий маханул вторую рюмку. Сережа подвинул тарелку с колбасой.
- Закусывай! – предложил он. Выложил на стол мягкую пачку «Явы».
Пепельница на столе стояла. Зажигалка рядом лежала.
 Геннадий взял руками кружок колбасы, но так и не донес его до рта. Словно в его офонаревших глазах какой-то стопорный рефлекс сработал. Он медленно положил кружок колбасы на стол и, как сомнамбула, встал с табуретки. Сережа предлагал ему сигарету, но тот ее будто не видел. Его взгляд был устремлен в какую-то одну ему видимую точку. Сосед был похож на сумасшедшего.
 -  Геннадий, сядь. Давай покурим. – Сережа взял соседа за плечи, усадил на табурет. Вставил сигарету в посиневшие губы Геннадия. Чиркнул зажигалкой, поднес язычок огня к сигарете.
 Вяземский не реагировал. Словно в ином измерении пребывал. Сережа забеспокоился:
- Да очнись! Что с тобой? Крыша поехала? – он тряс соседа за плечи.
 Геннадий всколыхнулся. Смотрел на Сережу так, будто впервые его видел. Вынул изо рта сигарету и смял ее в кулаке так, что костяшки пальцев у него побелели. И не разгибались.
- Я сейчас, - Геннадий быстро встал и ринулся с кухни.
- Погоди! - кинулся за ним Сережа. – Геныч, давай еще выпьем! – Амбросимов
схватил его в коридоре за кисть руки, но Геннадий с такой яростью ее выдернул, что Сережа понял: ему его не удержать. 
- Т-с-с, - Вяземский прислонил палец к сизым губам. – Молчи, писатель. За
дочкой присмотри. – И кивнул вперед. Сережа оглянулся и увидел, что белокурая Яночка стоит сзади и держится за косяк коридорной двери. И не плачет. Сережа знал, что девочка уже с десяти месяцев ходит. И взгляд у нее такой внимательный из умных глаз струился, что можно было умилиться. А ей тогда, кажется, годик всего стукнул или чуть больше. Сережа подошел к ней, нагнулся, и она доверчиво обвила его тонкими ручонками за шею. Он взял девчушку на руки. Оглянулся, а след папы уже простыл. Сережа выглянул с Яночкой на пустую лестничную клетку, чертыхнулся и решил не преследовать Вяземского. Он вернулся в квартиру и машинально закрыл на ключ дверь.
«Пусть они хоть загрызут друг друга до смерти, - негуманно подумал он. – Женятся, а потом куражатся. Детишек несуразным поведением травмируют. - Амбросимов с сочувствием взглянул на Яночку. – Детишки-то за что страдают?» - Он отнес девчушку на диван-кровать. Положил аккуратно, чтобы ее головка оказалась на подушке. Укрыл одеялом. Достал вторую подушку и, не раздеваясь, улегся рядом. Она ручонку ему на щеку положила и пролепетала:
- Папа…
- Я не папа, - ответил он. – Я дядя Сережа. Ты спи. Закрывай глазки, -
и обнял девочку. - Хочешь, я тебе сказку какую-нибудь расскажу? В сказках, в отличие от жизни, все хорошо кончается. Их добрые сказочники сочиняют…            
И так ему хорошо рядом с ней стало, что он, растроганный, подумал о том, как это, наверное, здорово - детей иметь.
«Может, уговорить Тамару, чтобы она ребеночка родила? – думал Амбросимов. – Ей скоро двадцать девять исполнится. Сколько еще она поэтической бабочкой по зачумленной Москве порхать намерена?.. А если Геннадий действительно грохнет Ядвигу? – вдруг зароились в его сознании нехорошие мысли. - Его посадят? Тогда я Яночку удочерю. А что тут такого?» 
Сережа позволил себе размечтаться.
«Да кто тебе ее удочерить позволит? – неожиданно прорезался внутренний голос. – У нее дедушка есть, бабушка в Апатитах». «Дедушка спился, - ответил Сережа своему постоянному собеседнику. – Ему внучку не отдадут. А бабушка с третьим мужем далеко живет. Она из Мурманской области вряд ли сюда теперь вернется». «За внучкой в случае чего приедет... Ты губы-то не раскатывай». «Да я не раскатываю. Пусть приезжает», - Сережа замечал, что беседы с внутренним голосом его нередко раздражали. Словно тот жил не в его сознании, а сам по себе. Настырный внутренний голос, особенно когда Сережа выпивал, имел наглость над ним издеваться.
«Удочерить он чужое чадо намылился, Гоголь, - скрипел внутренний голос. – Ты забыл, что тебя казенный дом ждет и смерть неминуемая?» «Ну, это, быть может, не так скоро будет, - сопротивлялся Сережа. - Я ее на ноги поднять, быть может, успею». «Успеет он, - шипел внутренний голос. – Успевальщик! Дядя Рома успел Ядвигу на ноги поставить. И что теперь?» «Что?» «А ты не знаешь что? Не догадываешься, что сейчас Гена с Ядвигой делает?» «Я об этом знать не хочу. Они – муж и жена. Пусть себе хоть глотки перегрызут! Я ее предупреждал!» «Предупреждальщик! – передразнил Сережу внутренний голос. – Мало предупреждать! Предотвращать убийства надо!» «Он ее убивает?» – встрепенулся Сережа. «Не бойся, - усмехнулся внутренний голос. – Еще не убивает. Он ее пока по мордасам бьет. А потом изнасилует!» «Заткнись! – взревел Сережа. – Я об этом знать ничего не желаю!» «А что ты знать желаешь, писатель? Хочешь знать, кто сейчас Тамару, как Бог черепаху, дрючит?» «Не хочу! – закричал Сережа. – Ты заткнешься или нет?» «Правду знать не желаешь? – злорадствовал внутренний голос. – Ты же правдоискатель! Ты умрешь в декабре!» «Ты сбрендил что ли?» – Сережа открыл глаза и заметил, что он рядом с Яночкой закемарил.
Девчушка посапывала рядом, перевернувшись спиной к стене и скинув с себя одеяло. Сережа укрыл ребенка до подбородка. Посмотрел на будильник, стрелки которого показывали без десяти двенадцать. Значит, он задремал? Прошло не менее часа, как он остался с Яной один?
«Они охренели совсем что ли? – подумал Амбросимов. – Мне ребенка решили на ночь сбагрить? Геныч-то пьяный. С него какой спрос? А Ядвига о чем думает? Впрочем, пусть Яна у меня остается. Я ее утром домой отнесу...»
На кухонном столе стояла початая бутылка «Столичной», две рюмки и тарелка с нарезанными кружками докторской колбасы. Сережа предпочитал докторскую колбасу, но в местном продуктовом магазине она редко появлялась в продаже.
Ему вдруг вспомнился отец. Его высказывание о том, что тот мог на водку, заразу, месяц или два не смотреть. Но когда батя трезвым взором на окружающую жизнь взирал, то ему так тошно становилось, что он снова к бутылке тянулся, чтобы одну тошноту другой заглушить.
Вспомнив отца, Сережа налил рюмку водки. Он понял, почему отец горькую пил.
«От такой жизни действительно не только запьешь, но и в петлю влезешь, - с грустью констатировал Амбросимов. – Какая-то сучья, сволочная и тошнотворная жизнь кругом. А кто ее такой делает? Да мы же сами и делаем. А иной она может быть? Или мне об этом не стоит беспокоиться? Мне внутренний голос сказал, что я загнусь в декабре. А сейчас какой месяц? Октябрь? Мне что: всего два месяца жить осталось? Я же роман не успею дописать».
«Да кому твой роман нужен? – снова заелозил внутри внутренний голос. – Ты природу дедовщины раскусить захотел, Гоголь? Человеческую природу изменить задумал? Врешь, ты ее не изменишь! А вот она тебя на свой лад перекроить может». «Заткнись, пасть порву!» – пригрозил Сережа. «Я-то заткнусь, - проворчал внутренний голос. - А ты прекрати водку пить. У тебя же в квартире дитя спит!..» «Изыди, злыдня! Учить меня вздумал…»
Закурив, Сережа открыл форточку. Выключив свет, смотрел в окно. За окном тихим шелестом змеилась октябрьская ночь. На небе бесстрастно блистала оловянная луна. В глубине насыпь железнодорожного полотна осветил прожектор приближающегося электропоезда. Скоро на стыках рельс застучали стальные колеса электрички, следовавшей со станции Захарово. Вагоны в поздний час были почти пусты и неслись мимо взгляда Сережи, словно игрушечные светящиеся погремушки.
Из-за шума проносящейся электрички, Сережа не сразу понял, что в дверь его квартиры стучат. На пороге с распухшим зареванным лицом стояла Ядвига.
-    Не смотри на меня, - попросила она, прикрывая ладонью левый глаз.
- Не смотрю.    
- Яночка спит? – она прошла в комнату.
- Спит, как ангел, - успокоил ее Сережа.
      Ядвига взглянула на спящую дочку.
- Я ее сейчас заберу.
- Конечно.
- Пойдем покурим, - предложила она.
- На балкон, на кухню?
- Куда хочешь.
      Они прошли на кухню.
- Выпьешь? – Сережа указал на бутылку «Столичной».
- Наливай! - махнула Ядвига рукой и уселась на табурет, закинув ногу на
ногу. Ноги у нее были стройные. Не зря на нее человекообразные кобели западали. – Видишь? – она отставила ладонь от левого глаза. Синяк под глазом сиял внушительный.      
- Обратись к травматологу, - посоветовал он. - Возьми справку о нанесении
побоев. И с ней в прокуратуру, а потом - суд.
- И что дальше?
- Его могут оштрафовать или даже посадить на год-два. Смотря какой судья
попадется. На семейные ссоры и драки милиция обычно сквозь пальцы смотрит, ну а если дело до суда доходит, то суд карает. У суда – карательные функции.         
- Так он же меня изнасиловал! Сосать заставил, а потом в задницу трахал!
Сережа тяжело вздохнул:
- Домашнее насилие? Без свидетелей? Ты об этом на суде заявишь?
- Так что же мне делать? – с отчаянием вопрошала Ядвига. – Может, мне ребят подговорить, чтобы они его отмудохали как следует? – спросила она.
- Чтобы они Геныча инвалидом сделали? С мужем-инвалидом будешь жить?
- Лучше бы они его убили! – с ненавистью произнесла Ядвига. – Животное!   

3
До членовредительства, инвалидности и, тем более, смертоубийства дело, слава Богу, не дошло. Ядвига проскрипела  с Геннадием еще четыре года, пока судьба не предоставила ей шанс ловко бортануть ненавистного супруга.
Мама Геннадия Елизавета Федоровна рассталась с третьим мужем и вернулась из Апатитов на малую родину. Она вышла на пенсию. И муж был пенсионером. Оставив городскую квартиру мужа его дочери, пенсионеры по предложению руководства апатито-нефелиновой обогатительной фабрики (АНОФ-2) комбината «Апатит» поселились в выделенной для них комнате в оздоровительном профсоюзном пансионате, располагавшегося на берегу живописного озера Имандра. Тетя Лиза работала в столовой пансионата, а ее муж зимой кочегарил в котельной, а летом  обслуживал лодочную станцию. У них были нормальные по советским меркам пенсии. Они получили в пансионате зарплату со всеми северными надбавками. Питались в столовой бесплатно. Запросы у них были невеликие, и поэтому им обоим удавалось ежемесячно откладывать на сберкнижку какие-то средства. Какая кошка между супругами-пенсионерами пробежала – неведомо. Тетя Лиза вернулась в Ногинск. Ностальгия ли одолела Елизавету Федоровну или еще что, но потянуло ее на старости лет в родные пенаты.
Жить ей где-то надо было. Где? Разумеется, у сына она намеревалась жить. К сыну, снохе и к внучке тетя Лиза прибыла. Согласитесь, вчетвером жить в однокомнатной квартире тесновато. Деньжата у Елизаветы Федоровны на сберкнижке имелись, и она могла однокомнатную квартиру в жилищном кооперативе приобрести. Такая возможность ей представилась. В пятом подъезде тихо скончалась старушка. Ее квартира оказалась не нужна перебравшимся в Москву родственникам. Они решили ее продать.
      Ядвига выкинула хитроумный финт: уговорила Геннадия пойти на фиктивный развод. Расклад получался такой: Ядвига после развода приобретает освободившуюся квартиру. Переезжает в нее с Геннадием и дочкой, а тетя Лиза остается жить в квартире, которую она когда-то приобрела и где теперь они ютились вчетвером. Сказано – сделано.
Когда Геннадий с товарищами перетащил все вещи, включая пианино для подросшей дочки, Ядвига заявила, что развелась с ним не фиктивно, а по-настоящему и он, мол, может от нее отчаливать и ступать жить к своей любимой мамочке. А если бывший супруг начнет буянить и дверь в квартиру ломать, то она вызовет милицию и тогда мало ему не покажется. Закон – на ее стороне. У нее на руках – свидетельство о расторжении их брака.
Вы можете себе представить состояние Геннадия Вяземского? Лучше не представляйте. Геннадий Алексеевич к тому времени по служебной лестнице  хорошо продвинулся. Перспективному специалисту, который еще не получил высшего образования, предложили должность главного инженера заводской службы ЖКО. Вяземский в 1979 году на защиту диплома вышел. Он в отпуск дипломный на четыре месяца ушел. А тут – бац! Ядвига финт такой ушастый выкинула, что Геннадий чуть ли не башкой об стенку с досады бился. По русской традиции он от отчаяния запил.
Институтский друг Вяземского Саша Ломов встретил Геннадия в автобусе. Саша понял: у друга – семейная драма, которую тот остро переживает. Друзья для того, наверное, и существуют, чтобы помогать друг другу в беде. Помощь иногда заключается в том, чтобы тебя кто-нибудь выслушал и хоть толику твоего горя разделил, утешил насколько это возможно, разумный совет дал. Саша купил бутылку кубинского рома, и друзья двинулись к нему.
Ломов слыл отъявленным холостяком. Он с восемнадцати лет после смерти родителей проживал в однокомнатной квартире один. Беседа друзей затянулась на трое суток. Саша пребывал в отпуске и по доброте души не мог друга, потерпевшего второй раз семейный крах, бесцеремонно выпроводить. Они проводили время в кутежном угаре. На четвертые сутки Саша возроптал:   
- Гена, я больше не могу пить. Давай расстанемся.
В эти загульные дни друзья оказались на поселке Октября, где Геныч вырос. Многие жилые дома тут относились к сфере коммунального обслуживания завода. Подавленное состояние главного инженера ЖКО сердобольных жителей поселка удручало. Они его поили или давали денег на бутылку водки. Саша понял, что если он с Геннадием будет всю неделю блуждать по поселку, то всегда найдутся люди, которые будут главного инженера утешать и угощать, ставить перед ним стакан водки или ссужать деньгами. Вот он и возроптал.
Геннадий уговорил Сашу в качестве завершающего этапа их загула посетить кладбище, где многие други их верные уже почивали. Когда Геннадий среди почивших друзей вспомнил Сережу Амбросимова, Саша согласился. Оба почтить память друга сочли делом чести. 
- Я ее убью! – грозно говорил Вяземский на скамейке в ограде, где находились могилы старшего и младшего Амбросимовых. Друзья сидели за столиком, на котором стояла бутылка коньяка, торчали два бумажных стаканчика и лежала в серебристой фольге распечатанная плитка шоколада «Сказки Пушкина».
- Тебя посадят, - констатировал Саша, умную голову которого к тридцати
годам стал покидать дурной волос.   
- Я и себя убью, - мрачно изрек Геннадий.
- А дочь кто воспитывать будет? – вопрошал Саша.
- Государство воспитает! – отмахнулся Геннадий.
- Ну, ты даешь стране угля! – удивился Лобов. - Мелкого, но до хрена…
Слушай, а почему у Сереги Амбросимова жена вены себе вскрыла? – перевел он разговор на другую тему.
- А хрен ее знает, - буркнул Геннадий. – Там – темная история. Говорят, что
Серега садюгой был. Издевался над ней. Вот она вены и взрезала. 
- И ты в это веришь? – допытывался Лобов.
     - Во что? – переспросил Вяземский. – Бабы до чего хочешь нашего брата довести могут. Мне на нее начхать, а вот Серегу жалко, - вздохнул Геннадий, кивая на могилу младшего Амбросимова. – Давай его помянем… Все несчастья – из-за баб, - констатировал он и осушил бумажный стаканчик с коньяком.
Пока друзья допивали возле могил Амбросимовых бутылку коньяка, помянув покойных добрыми словами, и, опьянев, брюзжали каждый о своем, над кладбищенскими соснами сгустились сумерки. Они не сразу заметили, как над ними повис сноп яркого и чуть ли не ртутного света. То ли эта была какая-то небесная аномалия, то ли это воспаленное алкогольными парами воображение у Геннадия взыграло, тот чуть ли не закричал, указывая  пальцем в небо:
- Смотри, свет!
Встряхнув захмелевший головой, Саша поднял взор на вечернее небо, но ничего не увидел, кроме хоровода где-то тусклых, где-то ярких звезд.   
- Ну, ты видел? – допытывался Геннадий. – Что это было?
Вы можете допустить, чтобы над друзьями повис неопознанный летающий
объект? Допустили? И что подумали бы управляющие этим НЛО существа, если бы они могли расшифровать то, о чем  эти два землянина на кладбище базарили? Какое представление сложилось бы у них о разуме землян?
«Пить меньше надо!» – хотел сказать Саша, который считал, что после недельного запоя Геннадию не только НЛО, но и чертики косматые мерещиться начнут. И «белочка» невзначай посетит. Ломов глубокомысленно молвил:
- Гена, это божье знамение!
- Знамение чего? – спросил Вяземский.
- Знамение того, что Всевышний тебя предупреждает: ни Ядвигу, ни себя
убивать не надо.
- А что надо?
- Жить надо! – уверенно заявил Ломов. – Ты еще встретишь женщину, которую
полюбишь. И у тебя все будет с ней хорошо.
-     Когда встречу? – встряхнул головой Геннадий.
- Скоро, - обещал Саша. – Жди… А сейчас бросай пить и займись дипломом.
Саша Ломов в тот поздний вечер до конца выполнил свою благую миссию. Он доставил Вяземского домой и сдал друга в руки сердобольной маме.

2010