Лесной старик. Часть 2, глава 1

Часть вторая

1

     Хозяину горной усадьбы и его внезапной любовнице уже поверилось в их совместное счастье, и свою нынешнюю жизнь они порой называли идиллией и пасторалью. Иногда хозяин шутливо болтал о том, что у него вместо жёсткого психологического романа может получиться наивная и нежная элегия…
     Прежде они не смели даже вообразить, что их жизнь может оказаться настолько насыщенной и одухотворённой. Они упивались комфортом и покоем. Их распорядок был осмысленным и нерушимым. Их ночи озарялись до извращённости бурной страстью, а сила взаимной любви заставляла полностью игнорировать безмерно почтительную, но весьма любопытную челядь. И всё же они со всеми усадебными слугами были привычно вежливы…   
     Они покидали свою измятую и мягкую постель очень рано, а потом двадцать минут они делали гимнастику в тренажёрном зале, который находился в подвале барского дома. После окончанья утренней зарядки они вместе принимали контрастный душ. Затем они по-домашнему, но тщательно, хотя и с нарочитой небрежностью одевались, не допуская даже намёка на свою неопрятность. Алёна перед завтраком всегда наносила на своё прелестное лицо тонкий слой макияжа и грима… Этими процедурами они проявляли взаимное уваженье. Церемонность и почти семейные обряды ничуть не обременяли радостную чету. Питались они диетическими и свежими деликатесами, смакуя за обедом редкие сорта марочных вин. 
     После завтрака он ретиво сочинял свой роман, который вдруг начал продвигаться удивительно быстро. Вечерами в гостиной он вслух читал Алёне продолженье своего романа, и они доверительно обсуждали различные фрагменты. Наконец, Серову показалось, что Алёна очень вдохновляет его, и однажды утром он в рабочем кабинете подумал:
     «Я не буду фарисействовать, и я готов честно признаться самому себе, что я воспринимаю Алёну своей сестрой… Но кого же я теперь люблю: мёртвую сестру или живую Алёну?.. Прежде меня часто обожали и даже донимали смазливые умницы, но они совсем не вдохновляли меня. Неужели я доселе никогда в жизни не любил по-настоящему?.. И почему после появленья у меня истинной любви мой роман стал писаться неожиданно легко?..» 
     Вечером они в чёрных и плотных костюмах вышли через чугунную калитку из миниатюрного ландшафтного парка, который окружал их дом, и по тропинке из брусчатки углубились в горный сосновый лес. На овальной и сумрачной полянке Серов промолвил:
     - Меня поражает лёгкость, с которой мне теперь пишется. Не кажется ли тебе, что я начал  халтурить?   
     И она задумчиво сказала:
     - Твоя проза, действительно, очень изменилась. Ты, наверное, перестал думать о своих будущих читателях, и этим ты сбросил с себя гнетущую обузу. А прежде, несомненно, тебя мучили и томили мысли о том, какое впечатленье на читателей произведёт твоё творчество. Нынче ты прекратил притворяться и стал искренним. А ведь притворство в литературе требует немалых усилий, а, значит, и времени. И ты стал писать гораздо быстрее. Ты начал писать проще, и твои сложноподчинённые предложенья теперь не превышают должной меры, и поэтому слог у тебя стал нервным и лёгким.    
     - Спасибо тебе за лекцию, – довольно отозвался он, – ведь ты всё это отчебучила, как заправский критик…
     А в тихом лесу быстро темнело, и лишь изредка доносились до них шелесты, скрипы и шорохи. Воздух несильно пах гнилью, корой и свежей хвоей…
     Серов озадачено молвил:
     - Но ведь меня чрезвычайно волнуют твои впечатленья от моих строк. Значит, я всё-таки не сумел полностью отрешиться от мыслей о моих будущих читателях. Абстрагироваться от людей всегда нелегко…    
     - Но ведь я не вполне обычный читатель, – негромко произнесла она, – поскольку я полюбила тебя. И мне, конечно приятно, что ты обо мне помнишь каждую минуту. Но разве я даю тебе советы, наставляю тебя, высказываю претензии к тексту? Нет, я просто с умиленьем тебя созерцаю… Но я всё-таки сохранила объективность. И я сумела заметить, что твоё нынешнее творчество разительно отличается от текстов, которые ты написал раньше. Настолько разительно, что я не могу поверить, что причиной этой исполинской перемены оказалась твоя любовь ко мне. Разумеется, мне очень польстила бы такая причина, но я больше не хочу лгать самой себе. Внутри тебя случились колоссальные перемены…   
     Он посмотрел на звёзды, а затем начал по-звериному чутко озираться вокруг себя. И почудилось ему, что гнездится в его нутре потаённая и зловещая истина, которую он упорно не желает знать… Намедни Серов уже и сам заметил необычайные перемены в своём творчестве, но доселе не мог понять: улучшают ли они произведенье или нет?.. Но вдруг Алёна ясно ответила на этот волнующий вопрос: да, улучшают и очень значительно… Но почему же именно?.. И Серов ощутил, что он сейчас узнает о самом себе мистическую и запретную правду, которую обычному человеку очень опасно постичь…
     И вдруг ему подумалось о том, что каждый человек рождается со своим мистическим предназначеньем, которое чрезвычайно часто неведомо рассудку. Но если всё-таки постигнуть своё врождённое предназначенье, а затем храбро и упорно следовать ему, то можно при удаче обрести признанье и счастье. А иначе вовеки не получишь ничего, кроме грехов, пороков и душевных мук…
     А вскоре он вдохновенно помыслил о том, что порода и сущность каждой человеческой личности определяется уникальной дозировкой четырёх качеств, а именно: интеллекта, терпения, агрессивности и способности к любви. И любое из этих совокупных качеств обязательно имеется во всяком человеке, хотя, возможно, и в минимальной дозе…
     И вдруг Алёне в погустевшем сумраке стало настолько сладостно, что ей невольно вообразилось, что её горделивое семейство, и – главное!.. – бывшие подруги, любовники и коллеги, наблюдая за её несравненным счастьем, яро завидуют ей. И суетно захотелось Алёне выставить напоказ своё нечаянное счастье. Пусть привередливая, взыскательная публика из элитарной тусовки по достоинству оценит и добродетель, и красоту, и рассудок, и ловкость, и редкое уменье манипулировать людьми у недавней сибирской узницы! И тогда ореол неповинной страдалицы, перестав, наконец, быть смешным, обретёт элегантную романтичность!.. И Алёну внезапно взбудоражили невольные грёзы о реванше…
     Но затем она нервозно устыдилась и ярко воображаемых сцен своего торжества, и связанных с ними мечтаний и мыслей. Однако, вскоре она почти успокоила самоё себя мыслями о том, что её возлюбленный сам окажется не прочь покрасоваться с нею на публике. И, вероятно, он пожелает начать политическую карьеру. И вдруг Алёна пылко себя вообразила верной его помощницей…
     Но сначала он попытается завершить свой роман, хотя и потратит на это весьма много времени… И Алёна нетерпеливо топнула ногой… Значит, придётся ей не только безропотно ждать эпилога длинного романа, но и всемерно поощрять писателя. Разумеется, не настолько она глупа и наивна, чтобы подстрекать отставного генерала поскорее бросить свою писанину! Ведь его будущая книга, – и Алёна уже ясно понимала это, – может получиться воистину превосходной. А разве на худой конец нельзя ей удовольствоваться колоритной ролью мудрой и прелестной супруги известного литератора?..
     Но вскоре Алёна, не совершая реально ничего зазорного или гадкого, ощутила себя закоренелой преступницей. И вспомнилось ей почти забытое словосочетанье: «Преступленье в мыслях». Она нахмурилась и виновато себе прошептала: «Мыслепреступленье…»
     Алёну ещё в раннем детстве строгие родители уверили в том, что ничего не возникает случайно. И если вдруг у неё появились крамольные мысли, то, значит, она желает именно крамолы… Хотя, в сущности, ничего особенно дурного в её нынешних раздумьях нет… Ну, возможно, присутствует обычное женское тщеславие… А разве она прежде не сулила отставному генералу блистательное продолженье карьеры?.. И ведь он не запретил разговоры на эту тему!.. Неужели непременно нужно считать мотивом всех её поступков болезненное желанье вызвать мучительную зависть у своих соперников и врагов?.. 
     Внезапно Серов подошёл к Алёне, и они поцеловались. Затем они, молча, вернулись домой в лунном, серебристом сумраке. И опять их ночь была замечательно страстной, хотя подспудно у них обоих постепенно возрастало муторное чувство непонятной им вины. Но они втайне от самих себя надеялись на то, что утром они совершенно забудут свои  вечерние мысли и чувства… 

2