21 грамм ничего

21 грамм ничего
ИНТРО
А вокруг никого...
Лишь опять тишина звенит,
Надрываясь истошным хохотом.
А вокруг никого...
Только время летит,
развращая своею похотью.
И не видно теней,
Только блики горят,
На ладонях от слёз мокрых.
А вокруг никого...
Череда серых дней
Унесла всё назад.
То, что было прожито.
А вокруг никого...
Только простынь, рука
От бессилия в кровь закушена...
А вокруг никого,
Только светит луна
И нет сил больше. Всё отброшено.
И течет по щеке слеза,
И в руке сжат рукав.
А вокруг никого...
Только блеск лишь в глазах,
И отчаяние болью прожито...
И никто не придет...
Тишина белых стен
Возлежит на плечах.
Отжито...
А вокруг никого...

Все люди думают о разном. Кто-то о суициде, кто-то о вселенской любви, но никому не приходило в голову, что каждый человек психически нездоров и являет собой ни что иное, как совокупность пороков, мечтаний  и того, что религиозные люди называют «грехами».
Все люди грешны. Кто-то порочен в том, что не любит своих родителей, кто-то любит выпить, кто-то бредит ночами, кто-то хочет убить весь мир, кто-то верит в бога или другие силы…  Все люди психи, как сказал великий психолог Зигмунд Фрейд.
И вот, однажды, занесло человека, по имени Намир, в одно интереснейшее  заведение, называемое в народе «Домом скорби» - больницу для душевнобольных.
Психом Намир себя не считал, но почему-то ему всегда казалось, что всё не так, как должно быть на самом деле…  Но это мелочи. Он был творческой личностью и слыл слегка ненормальным в кругу друзей, поэтому ему были простительны подобные казусы…
Вот однажды, ранним весенним утром, в четверг, Намир шагнул под своды психиатрической клиники, которая находилась неподалеку от места его работы.
Долгая дорога, пробки, теснота и духота автобуса безумно его раздражали, поэтому в приемный покой прибыл он, словно выжатый лимон, у которого появилась нервная система, причем настолько нервная, что даже сам «лимон» с ней справлялся с трудом.
Врач, принимавшая его, была человеком, уровня «чуть ниже среднего», и посему, производила впечатление слегка умственно отсталой старухи, что покоилось на своём стуле, словно большая кучанавоза.
- Так, плащ снимаем и ко мне! – почти надрывным старушечьим визгом прокричало это существо с короткими черными волосами, сплывающее со стула дряблыми складками.
- Куда повесить? – Внешне равнодушно спросил Намир.
- С собой возьми! Так, что мы сюда пожаловали?! – Снова резанула ухо её противная речь.
- На обследование…
- Так, чем отличается гора от кучи?! – Спросила эта месивоподобная женщина с таким видом, словно на этот вопрос не существует ни одного ответа и исподлобья глянула на Намира так, что рвотный ком подкатил к горлу.
- Гора природного происхождения, а куча – нет. – Устало, слегка медленно ответил Намир.
- Что это ты такой высокомерный?! – Врачиха ехидно впилась своими маленькими глазками в лицо Намира.
- Не высокомерный, а уставший… - Намир начал потихоньку заводиться. Он не любил, когда его оскорбляют или обвиняют в чем-то.
- Ну ладно тебе. Не люблю, когда парни симулируют истерические симптомы…
Намир смерил глазами эту жабу в белом халате и покрепче стиснул зубы так, что они скрипнули.
- Что ты меня глазами меришь? Пуганая я уже, и не такими, как ты. Что, ты меня испугать решил?! – Завелась она.
Намир снова посмотрел на неё так, что врачиха заёрзала на стуле, словно ей под пятую точку положили угли, и медленно роняя слова, ответил:
- Было бы кого пугать… - И скривил презрительную улыбку.
С него сняли все кольца, цепь с изображением перекрестья Миров, которую он носил уже много лет, не снимая, серебряный браслет и отобрали  сотовый телефон.
- Всё. Иди за санитаркой, она тебя проводит до палаты.
Словно из ниоткуда, возникла санитарка преклонных лет и они двинулись по направлению к корпусу, в котором Намиру предстояло провести долгие двадцать один день. Долгие двадцать один день ничего.
Несмотря на то, что на улице было довольно прохладно, солнце слепило так, что приходилось зажмуривать глаза. Они шли по двору психиатрической клиники к месту назначения, коим являлось мужское отделение номер шесть.
Вокруг двора возвышались стены из бетона и полуразрушенной кирпичной кладки, сделанные,  словно на скорую руку, для защиты от мифических существ, которые боятся нарисованных преград…  Здания были старыми и потрепанными настолько, что в них с трудом можно было узнать медицинское заведение. Полуразрушенная детская площадка с перекопанными клумбами, в которых возились бритые наголо дети в рваной одежде одинакового грязно-зелёного цвета,  напоминала, скорее,  какую-то постапокалиптическую картину, чем двор клиники. Приземистые строения во дворе, будучи подсобными помещениями, судя по всему, не ремонтировались никогда. Единственное, что в этой какофонии образов выбивалось из общей картины – это фасады приемного покоя и здания администрации, находящихся на самом видном месте: пластиковые паннели, ремонт – всё, словно перед приездом президента, когда в российских городах красят стены домов, обращенных к той улице, где проедет кортеж самого удачливого вора страны.
Небольшое путешествие по двору клиники закончилось перед входом в диагностический центр, на верхних этажах которого располагались палаты для больных. Жизнь в этом страшном месте началась.
ГЛАВА 1
- Ты призывник? – Спросил Намира высокий худой парень, стоявший в палате.
- Да, вроде бы. – Коротко и с опаской ответил Намир, всегда опасавшийся новых незнакомых мест и людей.
- Взрослый уже?
- Двадцать четыре года.
- Что ж тебя до сих пор не могут определить, годен или нет?
- Да. Уже четыре года, как мотаюсь по врачам, а эти гады всё никак не разберутся, брать меня в армию или нет…
- А ты в армию-то хочешь?
- Мне абсолютно «фиолетово», идти туда или нет…  Заберут – пойду, потопчу сапоги, не заберут – прекрасно… А ты хочешь?
- Да. Пойду в ВДВ. – С чувством собственного достоинства ответил парень и подал Намиру руку.
 - Роман.
-  Намир. – Пожал протянутую руку новоиспечённый «псих».
Перезнакомившись со всеми призывниками, Намир занялся поисками свободной кровати, но постольку, поскольку все кровати в этой палате, которая предназначалась для призывников, были заняты, ему пришлось отправиться в соседнюю.
Место нашлось в центре соседней десятиместной палаты с пациентами, лежавшими там уже долгое время – душевнобольными.
Намир занял свою кровать и лег читать книгу.
- Покрывало сними! – Раздался возле самого уха резкий женский голос, такой, что Намира подбросило от неожиданности.
- Зачем? Я спать пока не собираюсь… - Недоуменно ответил Намир.
- Нельзя сидеть, лежать и заниматься абсолютно любыми делами на заправленной кровати. Хочешь сесть – расправь.
- А к чему такой идиотизм? – Намир выпучил глаза от удивления так, что санитарка невольно улыбнулась.
- Это правила.
Намир расправил кровать и лег. Строчки плясали перед глазами от усталости, поэтому чтение книги казалось сущим кошмаром. Он отложил книгу и стал рассматривать пациентов.
Ничего особенного, на первый взгляд, он не заметил: пациенты лежали под одеялами на своих кроватях и занимались своими делами: Кто читал книгу, кто спал, кто дергался, прификсированный к кровати и пускал пену изо рта, но тут внимание Намира привлекло странное ритмичное движение, слева от него.
Он рефлекторно повернул голову и увидел картину, которая заставила наполнится отвращением всё его естество:
Через кровать от него, лежал молодой человек, лет семнадцати-восемнадцати от роду, непонятной национальности, но скорее всего какой-то представитель фауны Кавказа и мастурбировал. Причем делал это так увлеченно, что, закрыв глаза и расставив под одеялом согнутые в коленях ноги, совершенно забыл о существовании остальных людей в палате. Совершая возвратно-поступательные движения своей рукой, он издавал какие-то непонятные  стонуще-кряхтящие звуки, напоминающие звуковой фон туалета с человеком, у которого запор. Хлюпающие и шуршащие звуки заполнили помещение.
Испытав оргазм, это чудо кавказской национальности, село на кровати, поправило одной рукой свои трусы и пошло по направлению к туалету, чтобы помыть руки, совершенно не стесняясь своего эрегированного органа совокупления, торчавшего под надетой больничной пижамой.
«Фу…  Как можно заниматься этим прилюдно». – Пронеслась мысль в голове и Намир закрыл глаза, чтобы уснуть.
Ему снилась какая-то белиберда…  Открыв глаза, он понял, что сон-час ещё не закончился, но спать совершенно не хотелось. Сев на кровати, он оказался в центре внимания неспящих больных.
- Дай сигарету… - Шепотом попросил его один из соседей по палате, бритый наголо, как и все в этом заведении.
- Нет. Нету. – Парировал, предупрежденный о том, что никому  ничего давать нельзя, Намир.
- Совсем? – Не унимался сосед.
- Совсем.
- Ну, пожалуйста… Я никому не скажу, что ты давал… - Начались уговоры.
- Сказано - нет,  значит, нет. – Парировал Намир и снова лег головой на подушку.
Провалившись в сон, он начал видеть, как и в большинстве своих снов, кошмары. Множество маленьких одинаковых, словно китайцы, карликов, в белых платьицах, танцевали вокруг него, трогали его своими пальцам снимали с лиц друг друга кожу и ели её, а потом целовались, истекая кровью…
Объявили подъем. Это был ужасный момент: Не выспавшийся после кошмаров, человек, которого разбудили, как только он стабильно провалился в сон – это слишком жестоко…
- На покрывалах не сидеть, подушки сворачивать треугольничком, матрацы не должно быть видно из-под покрывал! – Услышал Намир мерзкий голос санитарки.
- Ага. – Язвительно произнёс Намир и сел на кровати.
 Человек, на соседней койке, лазил в своих трусах руками и приговаривал: «Когда долго нет женщины, я ни чем не гнушаюсь»…
Увидев, что на него смотрят, он вытащил руку из трусов и протянул её Намиру:
- Лёша.
- Намир. – Ответил Намир, проглотив ком в горле, но руку жать не стал…
Он встал, оделся и пошел в столовую – единственное место, где можно было находиться целый день, за исключением сончаса. Всех людей, как только они просыпались, загоняли в этот зал, больше похожий на военный барак, чем на столовую и не выпускали до вечера, за исключением двух маленьких перерывов «на покурить и пописать».
Здесь, в этом интересном месте, все больные совершали движение, напоминающее броуновское: хаотично передвигались в центре зала столовой, корчили рожи, несли разнообразный бред (даже, порою, в стихотворной форме!)и трогали друг друга. Один из них, периодически, ставил табуретку на голову и издавал какое-то подобие зловещего хохота, за что его мгновенно среди молодых пациентов прозвали «Вселенское Зло». Внезапно, Намир, краем глаза, заметил человека, закрывавщего голову руками и стонущего какими-то непонятными звуками.
Повернувшись, он увидел, что человек, сидящий под соседним столом, боится людей. Он закрыл голову руками, и при каждом приближении людей, кричал и старался, чтобы его никто не трогал и не разговаривал с ним. На любое приближение он реагировал судорогами и такими воплями, словно ему на обнажённую плоть, которая растрескалась от высокой температуры, сыплют соль.
Намир недоуменно смотрел на эту картину, но санитарка, подошедшая к нему, пояснила, что это «нормально», он всегда себя так ведет.
Двадцать кубиков галоперидола, и социофоб, которого Намиру стало жалко, откусил себе язык в конвульсиях. Его так и оставили лежать на полу, истекающего кровью и слюнями, скорченного после укола.
Психи, в столовой, не только ходили по кругу, но и спали на полу и табуретках, составляя их радами и ложась по двое-трое на ширину двух табуреток. Периодически они падали с них, оставаясь валяться на полу, чем доставляли неудобство остальным людям, передвигающимся по столовой, санитарки кричали на них и пинали ногами, чтобы они встали, а особо непослушных награждали неизменной «вкусняшкой» - уколом галоперидола, после которого человека скручивало в жутких конвульсиях и он, после того, как «сковывание» пройдёт, почти неделю оставался «овощем», не способным ничего нормально воспринимать.
Зрелище было жуткое. Казалось, Намир попал в какой-то другой мир, где принято было вести себя так, словно в этом месте отсутствуют, какие бы то ни было, рамки приличия и субординации.
Единственным занятием в этом, проклятом богами месте была игра в карты. А единственными картами была сувенирная продукция одной компании, продававшаяся вместе с дезодорантами, поэтому на картах были изображены полуобнаженные дамы, а на рубашке карт красовалась надпись «AXE».
Намира слегка раздражали эти карты: они мешали сосредоточиться во время игры. Внимание от значений карт всё время уползало в центр поля прямоугольной карточки, где сверкала грудями какая-нибудь очередная красавица из глянцевого журнала…
Играли в «дурака» -  очень говорящее название для подобного заведения и его контингента.
Намир не уставал поражаться: душевнобольными казались не только пациенты этой клиники, но и практически весь персонал, работающий в этих стенах. Все разговоры велись практически на матах, темы не поднимались выше любви, над которой висело толстенькое дряблое брюшко с проколотым пупком, а межличностное общение между персоналом и больными,  во всех смыслах, было абсолютно низменным, что создавалось впечатление, словно место действия переносится в глухую деревню, состоящую из спившихся старух – извращенок.
Среди разговоров внутри персонала господствовали сплетни и поливания грязью прочих сотрудников, главврача, политиков и прочей живности, двуногого типа. Всё обильно приправлялось изысканными пошлостями и матершиной.
От такого общения, у намира волосы на затылке вставали дыбом, но, тем не менее, он молчал.
Наступил вечер. Мимо прошло время кормления и умывания. Оно пролетело так незаметно, что казалось, его и не было, только чистые зубы и полный желудок напоминали о том, с каким трудом запихивал в себя вечернюю кашу, исхудавший от нервных потрясений жизни, человек.
Намир лёг на спину и вслушался в звуки палаты: вошканье больных, стоны, хрипы, разговоры во сне, хлюпанье мастурбирующего представителя кавказской фауны, которого все ласково называли «Запитуля»… Странная картина рисовалась в его воспаленном воображении…
ГЛАВА 2
- Подъём!!! – Подбросил Намира на кровати громкий крик санитарки.
«Сколько времени?» - голова совсем не хотела ворочать тяжёлые кули мыслей, слежавшиеся за ночь.
Намир был возмущён до глубины души тем, что его подняли в такую рань. Солнце ещё даже не взошло, а их уже собирались загнать в столовую и закрыть двери.
- Проверяем, чтобы у всех больных были нормально заправлены кровати, а то всем по укольчику поставим! – Вертелась вокруг назойливая, словно навозная муха, санитарка.
- А-ага. – Протянул Намир, зевая на ходу.
В умывальной комнате было полно народу, и он решил не заходить туда, а направиться в туалет, справить, накопившуюся за ночь, нужду.
Зайдя в «кафедру философии», Намир встал, словно ошарашенный, и пытался осознать, что же происходит здесь… Мало того, что у кабинок нет дверей, а у унитазов сидений, все больные толпятся здесь и созерцают, как другие испражняются или занимаются другими, куда более, как им казалось, интересными  делами.
«Ну что ж, подожду…» - пронеслась мысль в голове.
Впереди него, в очереди, стоял человек, напоминающий неандертальца. Когда с унитаза встал очередной больной, даже не удосужившись смыть за собой, то это существо подошло к унитазу, и запустило туда свои руки. Закончив вытаскивать экскременты из «керамического трона», оно сложило их в мусорное ведро и встало по стойке смирно, извлекая из штанов свой детородный орган.
Справив нужду, держась за собственный член грязными от фекалий руками, этот «неандерталец» нагнулся к ведру, достал оттуда заботливо сложенные экскременты и начал их есть, с таким видом, словно это шоколад…
 «- Чукча, а ты что ешь? 
- Шоколадку..
- А что морщишься?
- Так, однако, третий раз ем…» - Вспомнился анекдот из детства.
Волна отвращения, разливалась по телу Намира, и он поспешил покинуть этот маленький газенваген, в котором воняло так, что  казалось, – чиркни спичку,  и всё взлетит на воздух.
Выйдя из этого зловонного помещения, Намир отправился в столовую. Там снова играли в карты. День тянулся незаметно. За картами время пролетало быстро, только некоторые эксцессы заставляли отвлекаться от этого процесса.
Вокруг были всё те же душевнобольные: одни корчились в припадках от галоперидола, другие сходили с ума по-своему, третьи просто ходили в центре зала. В общем, всё тянулось, как всегда.
На следующий день Намира и нескольких ребят попросили прибраться в кабинете заведующего отделением. Там произошел интересный случай, о котором «грех» не упомянуть.
Мыли окна втроём: Георгий, Александр и Намир. Намир занимался, в основном, разглагольствованиями про взаимоотношения полов в различных их комбинациях, про групповой секс, и секс в принципе.
- Я живу абсолютно без стереотипов… Стереотипы это глупо… - пояснил публике Намир.
Александр, видимо заинтересовавшийся этой темой, немного подумал и задал вопрос:
- Если ты говоришь, что живёшь без стереотипов, то можешь ли ты переспать с парнем? – Ехидно покосившись на Намира, спросил Александр.
- Интересно, меня эта тема никогда не привлекала настолько подробно… - С улыбкой парировал Намир. – А почему ты спрашиваешь об этом именно меня?
- Просто. Стереотипы – это такая интересная вещь…  Вот ты можешь, например,  облизать глазницу черепа, стоящего на столе главврача? За сто рублей.
- Давай сто рублей. – Потребовал Намир, меланхолично разглядывающий кабинет.
- Нет. Ста рублей у меня нет. Я просто хотел узнать, можешь ли ты. Ведь это память о людях. Это кощунственно.
Тут Намира понесло…
- Люди являются людьми, пока они живы. Когда  они мертвы – они есть не более, чем просто мясо, которое потом съедят черви.
- Но память-то о людях остается навсегда. Они даже мёртвые живут в наших сердцах, и нельзя оскорблять их подобным поведением.
Намир, как законченный циник, ответил Александру просто и доступно:
- Саня, как ты думаешь, когда ты умрёшь, тебе будет дело до какого-то кусочка мяска, которое валяется в деревянной коробке? Мне кажется, тебе будет абсолютно всё равно. Ты же умрёшь. И кто, что будет делать с твоим телом – это дело ужедело не твоё, а тех людей, которые будут колупаться с твоей тушкой. 
- Не знаю, потупил глаза Александр. Всё таки, сможешь облизнуть глазницу?
Намир молча подошел к черепу, отметив про себя, что челюсть у этого «произведения искусства» была от другого человека, умершего относительно недавно, по сравнению с владельцем головной части черепа, и равнодушно облизнул глазницу своим тринадцатисантиметровым языком. Улыбнувшись, он поставил «Йорика» на место и повернулся к Сане.
- Ну что, убедился?
- Да. Больше не надо так делать, ответил Александр, с трудом проглотивший рвоту.
Остатки дня прошли, как обычно, не радуя ничем, кроме забавного поведения душевнобольных, которые постоянно клянчили сигареты и, после отказа, уговаривали снова, унижаясь, предлагая всё, даже собственную задницу  и говоря, что они никому не скажут...
ГЛАВА 3
День опять не задался. С утра привезли очередного больного, который когда-то работал психотерапевтом. Некоторые пациенты, лежавшие здесь уже давно, помнили его, как доктора.
Первым делом, чтобы он не буянил -  а у него была такая склонность – его привязали к кровати и вкололи двадцать кубиков галоперидола. Но об этом после.
Он был болезненно худ и пах так, что подавлять рвотный рефлекс, находясь рядом с ним, было практически невозможно. Это грязное создание не реагировало ни на что и всё время падало, если к нему подходили санитарки. Видимо, это была его своеобразная форма протеста против того, что с ним «собираются делать», как он говорил потом своим слабым изнемождённым голоском.
Растительность на его лице, представлявшая собой жиденькую бороду «три волоска в шесть рядов», спускалась до уровня груди, рёбра торчали настолько сильно, что, казалось, по нему можно изучать анатомию и топографию скелета человека.
Когда его раздели, чтобы положить «на вязки», Намир машинально отметил чрезвычайно маленький размер его полового органа и полушёпотом обратился к санитаркам:
- У него дети есть?
- Нет. Ему пятьдесят четыре года и он живёт с мамой. Она его сюда и сдала, а что?
- Неудивительно. Ни одна девушка не вышла бы за него замуж, да ещё и параметры физиологии подкачали. – С усмешкой ответил Намир.
- Так он сыроед – разновидность вегетарианцев такая. Они едят только сырые овощи и фрукты, в надежде, что проживут дольше, но дохнут, как мухи после десяти-двадцати лет такой пытки организма. У них в голове что-то происходит, и они начинают верить в этот бред и свято ему следовать. Приводят какие-то «доказательства» и доводы за, но никогда не обращают внимание на здравый смысл.
- Понятно. Знаю несколько таких. – Прошептал Намир и отошел в сторону.
Санитарки бегали по отделению, как ужаленные, крича на всех и угрожая обыском и конфискацией сумок с вещами. Намир умудрился даже поругаться с одной из них на почве того, что его чемодан был виден из-под кровати.
Взяв свой блокнот, он пошел в столовую и стал делать «портретные зарисовки» пациентов. Занятие было интересное, но ему постоянно мешали, словно думая, что он – корреспондент какой-то газеты или просто человек, старающийся урвать как можно больше сведений об этом заведении и распространить их в широких кругах.
Вот, что у него вышло:
Портрет №1
Этот призывник был похож на странную смесь человека и имбецила. Постоянно вставляя, через каждое слово, взрыв низкоинтеллектуального смеха он, казалось, хотел выделиться среди остальных, что ему отчасти, удавалось. Речь его пестрела нецензурщиной, и большинство предложений было построено на «дворовой» манер. Выбитый I2, предавал его речи легкий оттенок шепелявости, тонко сочетающийся с его внешностью и манерой общаться.
Лицо, не обременённое интеллектом, снизу обрамляла куцая, растущая только под подбородком растительность.  Его интеллект подчеркивался соответствующим воспитанием, манерой одеваться «под педика»  (узкие джинсы, брендовые футболки) и постоянными разговорами о сексе, большинство из которых, в силу его возраста, были явно придуманы.
Портрет №2
Околофлегматичный малый, кавказской национальности, астеничного телосложения, любимой одеждой которого, судя по всему, была больничная зелёная пижама, на два-три размера больше него, а любимым нижним бельём – рука. Маленькая голова оправдывала подозрения на небольшое количество мозга, находящегося в ней.
На любой раздражитель он реагировал довольно однообразно: Неразборчиво бормотал ругательства себе под нос или глупо улыбался глупой улыбкой на пол лица.
Маленький размер головного мозга с лихвой компенсировался размерами полового органа. (Намир увидел его в душе, когда они мыли больных. Зависть, сразу, железными тисками сдавила его сердце. Надо же иметь такое достоинство и пользовать его так глупо!) По всей видимости, его пиписька была единственной игрушкой с детских лет и до настоящего времени. Он занимался онанизмом всегда. Во время тихого часа, ночью, днем, когда умудрялся прилечь на кровать, в туалете, просто в укромном уголке. Но, тем не менее, все это видели и слегка недолюбливали его. Этому человеку даже дали прозвище – «Запитуля», вероятно, являвшееся производным от его фамилии.
Портрет №3
Короткая светло-русая щетинка на голове, сочетающаяся с красноватыми, вечно отекшими глазами и полуоткрытым ртом, вытянутой вперед шеей и приподнятым подбородком, создавали впечатление неандертальца, или какого-то другого археоантропа, случайно забредшего в наше время.
Этот индивидуум не много говорить, несмотря на свой возраст в тридцать три года. Весь спектр его реакций ограничивался только лишь условными и безусловными рефлексами, характеризовавшими его более с животной стороны, чем с человеческой.
Стандартным типом поведения у него был шаблон «обезьянки в клетке»: Он сгорбливал спину, высоко задирал голову и, опасливо озираясь по сторонам, выискивал пищу или опасность. Заметив, что ему что-то угрожает, Бись, как его называли санитары и больные, издавал звук, похожий на рёв разбушевавшегося бабуина и тряс руками перед собой, словно в руках у него был столб, который он собирался вырвать.
Это «милое» создание, съевшее в детстве свою родную маму, было всеобщим любимцем. Пациенты учили его различным жестам и специфическим реакциям на окружающее.
Попав сюда ещё в детстве, он так и не научился говорить, а проходя «лечение» в этом восхитительнейшем заведении, ещё больше деградировал, как личность.
Портретов было написано ещё довольно много, но все они казались неинтересными, потому что большинство больных вели себя похоже и только некоторые из них выделялись из общей массы.
Почти весь день просидел Намир за составлением и описанием портретов душевнобольных и к вечеру совершенно вымотался. Скоро нужно было идти спать, но спать абсолютно не хотелось. В голове крутились какие-то обрывки стихов, готовые сложиться в полноценное произведение, но постоянные раздражители, действующие со всех сторон, мешали создать что-то стоящее.
В конце концов, он решил записать пару строк и вот, что у него вышло:

Люди в палате, как трупики спят,
В свете тупой бледнолицей луны…
Дрочит сосед по палате, скрипя
Ножками койки… Законченный псих…

Вертится кто-то, пытаясь уснуть,
Видя в глазницах безглазых червей…
Кто-то ругается, бьёт себя в грудь,
Видя во снах мертволицых ****ей.

Бледное солнце в кирпичных стенах
Скоро взойдет и осветит умы
Тех, кто от жизни почувствовал страх…
И отошел от безумной толпы.

Перечитав это бесстыдство, Намир понял, что для того, чтобы писать здесь, ему нужно особое вдохновение…
Немного поворочавшись, он провалился в тяжелый сон, который измучил его так, словно Намир всю ночь разгружал вагоны с углём. Нестерпимый холод в палате, рваное постельное бельё и больные по соседству, всё это напоминало какое-то гетто для душевнобольных, чем всё, собственно, и являлось.


ГЛАВА 4
Жаркий палящий день обжег щеки и пахнул тонкой вуалью запаха разлагающегося мяса. Намир огляделся по сторонам: привычный двор больницы, в которой он, казалось, провел большую часть своей жизни, немного изменился…
Врачи, больше похожие на главного персонажа из фильма «Каннибал Лектор», ходили со странными пультами в руках и периодически нажимали на них какие-то кнопки. Больные, с трудом передвигаясь по окровавленным тротуарам, стонали и корчились в страшных судорогах от боли и отчаяния.
Намир шел вдоль корпуса шестого отделения по новому, ещё плавящемуся от жары асфальту. Черные полосы которого были испещрены серебристыми полуокружностями капканов, с острыми, как бритвы, зубцами.
С каждым шагом идти приходилось всё осторожнее и осторожнее: из асфальта периодически выныривали заточенные четырехлистники и, вращаясь, раскрывались в пространстве, или плоти, подобно стальным цветам.
Больные не замечали всего того, что творилось здесь, и просто гуляли, лишаясь конечностей, приобретая разорванные раны. Некоторые вели себя, словно это доставляло им колоссальное удовольствие: они трогали себя за оторванные конечности, изгибаясь в оргастических припадках, и стонали, прося ещё. Другие – просто кричали и проклинали какого-то «господа», который им воздал такую кару за их «грехи»…
***
Намир внезапно проснулся. Было ещё совсем темно, но спать ему совсем не хотелось, его всего трясло от увиденного во сне. «Снова… Снова меня мучают кошмары…» - пронеслось в голове. Я больше так не могу.
С этими мыслями он пролежал до утра.
Снова объявили подъём, как всегда, санитарка накричала на всех за то, что они такие «безрукие твари» и даже кровать заправить нормально не могут, но вскоре, всё успокоилось, и потекла мерная больничная жизнь.
В столовой Намир наблюдал за одним из самых красочных персонажей этой лечебницы: за человеком, который говорил стихами. Он находил рифмы, казалось из ниоткуда.
- Магнитофон «электроника» - не радиоволна с подоконника! – Продекламировал он, подойдя к столику, за которым сидел Намир.
- Что? – Недоуменный вопрос прозвучал из разных уголков столовой.
- Петушок на подушке, а хорёк на раскладушке! Мальчик – одуванчик, купил мороженного стаканчик! Не зизи, не тормози!
- Ты под чем? – Последовал рациональный вопрос от Сани, который сидел на соседнем стуле. Георгий и другие просто засмеялись.
- Белые розы, белые розы… На навозе под наркозом!..
Смех разорвал привычный шумовой фон столовой. Все схватились за животы, а те, у кого воображение было немного побогаче, сползли от смеха под стол. Тут же раздался голос санитарки:
- Потише нельзя? Вы мне мешаете телевизор смотреть!
На что наш поэт мгновенно ответил:
- У горбатого проси, у меня не проси. Приглашали в Одессу принцессу, а Ленин побрился, на Наденьке женился.
- Ты что куришь? – Не отставали от него окружающие- Отсыпь немного, мы тоже хотим.
Горе – поэт на это, обидевшись выдал:
- Мы себе давали слово, слушать Юру Шатунова. Строгий режим - оно, как жим-жим.
Затем, подойдя к «Вселенскому злу» с табуреткой на голове, приобнял его и нежно продекламировал на всю столовую:
- Ты женился на жене и пришел домой ко мне!
На что «Вселенское зло» разулыбался и стал активно приставать к поэту.
- Кто виноват?  Чукча в чуме. Он жил с пластинкой в Каракуме! – Вопил наш поэт, пытаясь скрыться от ласковых рук «Вселенского зла», которые уже отпустили табуретку и стали гладить многострадального поэта по весьма интимным местам, пытаясь вызвать в нём ответный порыв нежности.
Намир отвернулся от всего этого и стал делать наброски своих стихов. Вот оно – вдохновение! Когда вокруг тебя целая орава душевнобольных, которые, как и ты, попали сюда просто по воле случая, но по несчастливой случайности, оказались «залеченными» до такой степени, что действительно стали душевнобольными… Вот оно – Вдохновение!

Безумный мир, что в будущем сгоревший,
Лежит окурками на бледно синем блюде..
И солнца луч, своим теплом  согревший
Места мечты, что выстроили люди,
Спешит к себе домой, ища надежду…
Сквозь облака сияния пыльных замков,
Плывущих на холодном ветре нежном,
Бегущих к морю мертвому обратно…

Закончив писать это, Намир перечитал строки и отметил про себя, что, по всей видимости, его Муза тоже находилась в психдиспансере… «Ну что ж, как раз под стать заведению. Такой же бред…» - Возникла мысль.
В этот день было написано довольно много разнообразных стихотворений, но все они были объединены одной мыслью и настроением. Это не очень нравилось Намиру, ведь в этих стенах итак круглые сутки упадническое настроение, перемешанное с цинизмом и сарказмом…
День, вечер; разговоры перед сном с товарищами; ставшими за несколько дней, а вернее уже недель, пролетевших мимо, почти семьёй; полусонный бред, который лез в голову, как только она касалась подушки…   Всё это смешалось в бесконечный караван образов и эмоций, захлествыающих с головой и уносящих куда-то в неизведанные уголки сознания,  где не бывала ещё мысль человека…
***
- Тувинцы!!! Тувинцы!!! Идите биться! Враги наступают! У нас оружия много!..
Намира подбросило на кровати от неожиданности. Снова на всю палату голосил старый писатель, который, не так давно, стал страдать старческим слабоумием и галлюцинациями. Это был гениальный писатель, его книгами зачитывался весь Красноярский край. Господин Ч… был приставлен даже к нескольким государственным наградам за своё творчество. Если бы он был в здравом уме, Намир склонил бы перед ним колени. Но…
Теперь от его былого величия остались только грязные подгузники и зычный голос, такой, что если бы Ч… был молодой и послал бы Намира «Совершить увлекательнейшее прямое пешее эротическое турне по известному трехбуквенному маршруту», то Намир, наверняка бы обгадился, как младенец, перед взорвавшейся бомбой. Такой был у этого старика голос…
- Где увидите тувинских командиров, зовите сюда!!! – Снова раздался этот зычный голос, от которого зазвенели стены, в палатах.
- Спи уже! – Посыпались раздраженные крики больных.
- Люди!!! Подойдите ко мне!!! Подойдите!!! Слушайте люди!!! Я всегда буду приходить к вам с любовью и нежностью! С любовью и нежностью до самой моей смерти! Не надо убивать меня! Я ничего вам не сделал!!! – Заголосил писатель, пуще прежнего.
Кое-как, санитаркам удалось его успокоить. На него практически не действовал галоперидол, поэтому эффекта приходилось ждать очень долго.
Намир уснул. Просто провалился в сон без сновидений, словно в черную яму. Сколько было времени? Он не знал. Никто не знал. Здесь были только одни часы, которые остановились несколько лет назад, поэтому чувство времени притупилось.
Намира окутала блаженная тишина сна без сновидений. Кто знает, может быть ему суждено сойти с ума, как эти бездушные твари, или выйти отсюда с высоко поднятой головой… Жизнь покажет.
ЭПИЛОГ
Каждый человек приобретает для себя какой-то опыт из жизни. Для одних опят положителен, для других – отрицателен, но всё-таки это опыт и никогда нельзя допускать того, чтобы опыт становился травмой души. Это доставляет определенный дискомфорт человеку, и он старается в течение всей последующей жизни, избегать аналогичных ситуаций, вспоминая то, к чему когда-то привело одно неосторожное слово.