Женщина неистребимая

                ЖЕНЩИНА НЕИСТРЕБИМАЯ

       В парикмахерскую входит чистенькая бабулечка – поистину божий одуванчик: махонькая, ей почти девяносто лет, сухонькая, опирается на палочку, но как изящно.

        То есть родилась она где-то перед  1890-м годом, и по всем приметам – не из холопов. Ей помогают взобраться в кресло, парикмахер необычайно любезно, нежно глядя на ее реденькие старческие волосики-пушок, спрашивает:

          -  Как бы Вы хотели постричься?

         Клиентка, картинно-неопределенно взмахивая ручкой возле головы, произносит:

         -  Ну, так, чтобы живенько…

   

               
 ЗЕРКАЛА               
               
Эти хитрые тихие хрупкие зеркала,
Притворившись мебели частью
Не давая всему стереться до тла,
В жизни людской принимают участие.

Только им мы являем себя настоящих,
Убежденные: мы с собою здесь наедине.
Не стесняясь, не пряча от чуждого глаза
Лицо – в морщинах, власы – в седине.


                ***               
Пора себе устроить именины,               
Стряхнуть в тар-тарары вчерашний быт,
С себя, застывшей, кокон паутины
Стряхнуть – и прошлый день забыт!

Фантазия, включись! Я встрепенусь.
Меня придумай заново!
По-новому я в новый мир ворвусь.
Переменюсь и стильево и жанрово.

И мне не важно, как я назовусь,
Собою населю я флору иль фауну,
На новые призывы отзовусь,
Не познанные, странные.
               

 ***
Ах, как горько стареть
И как страшно терять...
И ни чем не стереть
Поседевшую прядь.
               

  ***
Я молодость разгульную свою
Пред временем сторицей искупила.
Печально перед зеркалом стою –
Внезапно время платы наступило.

Сперва румянец с щёк сняла.
«Кровь с молоком» – теперь не обо мне.
Мой цвет лица беда смела,
Когда за мной плелась, как не ремне.

И прежде тёмно-карие глаза
За годы стали цвета ржавой лужи.
А думалось, что юности краса
До смерти самой мне послужит.       

Мои шаги не смелы и тихи,
И не ликует в сердце кровь.
Всё отдала в уплату за грехи,
За смех, за счастье, за любовь.