Последняя страница

Дорогой позолоченный подсвечник, с ярко горящей восковой свечей медленно и тяжело поставлен на роскошное красного дерева трюмо. Спешить было некуда, да поздно.
 Большие настенные часы спокойно и торжественно возвестили об окончании старого и начале нового дня, в котором ей уже не досталось места. Хозяйка комнаты - женщина гордой, изящной, особенно редкой кросоты, тяжело опустилась в глубокое кресло, перед трюмо, и в упор взглянула на свое отражение в зеркале. Тонкое едва колыхавшееся пламя свечи выгодно подсвечивало великолепные точеные черты ее еще молодого лица,  и глядевшие из темноты большие красивые но лишенные былого сияния глаза.
-  Вот и все, произнесла она, своим обычным надменно холодным тоном, доставая из ближнего ящика наградное оружие мужа, давно умершего мужа. В нем, до времени всегда хранилась одна единственная пуля, и это время пришло. Умелой рукой она без труда зарядила и провернула барабан. Руки не дрожали, ибо давно уже забыли как это делается.
Внезапно в комноту ворвался свежий ветер, и к ее ногам упала старая потрепанная тетрадь – ее дневник. Она спокойно отложила в сторону оружее и стала неспеша листать полуистлевшие страницы. Здесь были имена тех, кто когда - то был ей бесконечно мил и дорог, тех кто принес ей славу первой красавицы, и первой поэтессы, тех кто восхищался ею и которых она так изысканно легко и жестоко обманула.
- Вы сами сделали меня такой, так начала писать она последнюю страницу. В ранней юности я не отличалась особенной красотой и обаянием. Поначалу я не обращала на это особенного внимания, но однажды, насмешки родных и подруг слишком больно расцарапали и без того  кровоточащие раны моего честолюбия. Я разучилась верить и доверять людям, сердце мое стало тяжелым гранитом, а в доселе доброй отзывчивой душе навсегда поселилась зима. Однажды ночью я навсегда переменила мою привычнкю жизь и поклялась на страшном пентакле, что не вернусь к себе прежней. Я научилась приказывать и повелевать лютскими душами я научилась ворожить и завораживать одним лишь движением ресниц. Я стала ведьмой….
 А потом начался бешенный бал длинною в десять лет, на котором одна я была великой черной королевой, я правила и повелевала сердцами, разбивая их словно ненужное зеркало. Они кажется искренне верили и любили меня. А я? Нет я никогда никого не любила. И вот мне стало слишком скучно с ними, я могла предсказать, каждый их шаг, взгляд, слово. Как же скучно и как же больно… Я сама сделала себя такой, я и только я. Она ветром подлетела к окну, и через мгновенье тяжелый пентакль быстро опустился на дно небольшего прудика под окном. Слезы так и не омыли одинокого ее горя, она разучилась плакать еще тогда – в ранней юности. Выстрел был верен, сказалась упорная мужнина выучка. Ей было лишь тридцать пять лет. А ветерок более не так и не перевернул последней недописанной страницы.