Потерянные в ночи

Холодный октябрьский вечер уже спустился на парк Мансо, когда на конце широкой аллеи показалась стройная фигура молодой женщины, которая шагала уверенно, не смотря по сторонам. Она торопилась, ее плотно сжатые губы свидетельствовали о ее волнении, а взгляд блестящих глаз предостерегал тех, кто обращал на нее свое внимание. В ее облике не было ничего из ряда вон выходящего: белое, сужающееся к низу пальто с круглым боярским воротником, фасон которого не так давно вошел в моду, фетровая шляпка-клош, имеющая форму колокола и украшенная черными атласными лентами, на руках – кожаные черные перчатки; особенного упоминания заслуживали шотландские гетры, которые были предметом зависти всех модниц с Монмартра. Обратив внимание на то, как одета эта молодая светловолосая женщина, можно было с уверенностью сказать: она из мира, в котором поклоняются творениям Поля Пуаре, Жанны Ланвен и Коко Шанель.

Женщина, уверенность которой притягивала взгляды мужчин и при этом несколько отпугивала их, постепенно все больше ускоряла шаг... но потом вдруг остановилась и уставилась куда-то. На самом деле, ее взгляд остановился на устроившемся на лавочке, под кленом, мужчине, который спокойно спал, подложив под голову руки. Женщина, неуверенная в том, что поступает правильно, подошла поближе, тихо, чтобы не разбудить его, и вгляделась в лицо мужчины, весь облик которого отталкивал ее. Несмотря на то, что одет мужчина был неряшливо, он был чисто выбрит, темные волосы его были аккуратно уложены, и приблизившаяся к нему женщина слабо улыбнулась, поняв, что не ошиблась. Когда-то он был помешан на своих волосах... а старые привычки искоренить не просто!.. Дотронувшись до плеча спящего мужчина, узнавшая его мадмуазель откашлялась, после чего прошептала:

– Алексей Дмитриевич... проснитесь же! 

Почувствовав, что кто-то настойчиво трясет его за плечо, мужчина вздрогнул, машинально пригладил руками волосы, все еще держа глаза закрытыми... и лишь потом взглянул на наклонившуюся к нему женщину. Несколько секунд он озадаченно смотрел на ее красивое лицо – на ее высокий лоб упали короткие светлые пряди, – смотрел, пытаясь собраться с мыслями... а затем тихо вскрикнул и сел на скамейке. Молодая женщина, испугавшись его странной реакции, отшатнулась и оглянулась через плечо... после чего сунула руки в карманы светлого пальто и улыбнулась, с облегчением, с затаенной грустью.
 
– Александрин... Александра Станиславовна... это вы? – шокировано протянул мужчина, придя в себя. – Не может этого быть! Вы же погибли... мне написали, что вы погибли... не может быть!

– Да что вы, Алексей Дмитриевич! – воскликнула Александра Станиславовна. – Я жива, сами посмотрите! Не бойтесь меня так! Это же я – Александрин... княжна Слонова... живая! 

– Как же так, уважаемая Александра Станиславовна? Как вы здесь оказались?

– Так же, как и вы. – Александрин села на скамейку рядом с ним и робко посмотрела в его сторону. – Я и не ожидала встретить вас... Я... знаете, Алексей Дмитриевич... я же думала, что вас убили... на Западном фронте...

– С чего вы это взяли? – недоуменно спросил Алексей Дмитриевич. – Я, как видите, жив и здоров...

– Мишка написал мне, – тихо ответила она. – Ну... Михаил Станиславович, мой брат. Он написал мне, что вы погибли... Глупость какая-то, да? Нелепость! Простите... я не должна была подходить к вам!..

Она печально взглянула на своего старого знакомого, князя Алексея Дмитриевича Строгина, желая, что не прошла мимо него. Все дела, которыми была забита ее голова, теперь казались ей незначительными, лишней тратой времени. Одного звука голоса этого человека было достаточно, чтобы она вспомнила и Петербург, и родителей, и брата, и свое несчастливое замужество. И при этом она была разочарована. Прошлое казалось ей ярчайшим сном, растворившимся в бесконечных потерях последних лет; нынешний внешний вид князя Строгина напомнил ей о величии династии, о теплых вечерах и балах... и о том, что все это исчезло... так же быстро, как горячий пар, выходящий из ее приоткрытого, четко очерченного рта...

– Почему вы спали здесь, Алексей Дмитриевич? – Александрин не хотела задавать этот вопрос, но он сам, невольно, слетел у нее с языка.

– Спал? – переспросил ее знакомый, при этом слегка покраснев. – Я просто... ждал свидания... и заснул... случайно... Не беспокойтесь, Александра Станиславовна.

– Да я не беспокоюсь, Алексей Дмитриевич... С чего вы взяли?..

Ей захотелось встать и уйти, не попрощавшись, настолько ей было тревожно рядом с ним, но ее воспитание не позволяло ей так поступить, и Александрин, не зная, как избавиться от натянутости, возникшей между ними, замолчала. Видя, что ей неловко, Алексей Дмитриевич взял дело в свои руки и спросил, как она поживает, хорошо ли она устроилась в Париже... Он не хуже Александры Станиславовны чувствовал глупость создавшегося положения, но не мог ничего с этим поделать. Вечер, парк Мансо... Париж, освященный электрическими огнями, который когда-то покоряли русские аристократы, а теперь штурмом брали богатые американцы... Эта женщина в светлом пальто – княжна из старинного рода, состоящего в родстве с династией Романовых... в ее посадке головы, в движениях рук и улыбке чувствовалось прежнее величие, но от всего остального – материального, того, чем гордились представители ее рода – не осталось и следа...

– О, я хорошо устроилась, – ответила она на его вопрос, чуть склоняя голову набок. – Я работаю моделью у Жана Пату. Это такой парижский модельер. Год назад я работала с Люсьеном Лелонгом, но мы не поладили. Еще я работала с Оленькой Эджертон... ну, вы ее, должно быть, помните... княжна Лобанова-Ростовская. Она открыла свой модный дом «Поль Каре»... мы с ней быстро распрощались...

Александрин напряглась, заметив, что ему неуютно рядом с ней, и замолчала.

– Вы так говорите, Александра Станиславовна... необычно...

– Необычно? – переспросила она. – Что вы имеете в виду, Алексей Дмитриевич? Что же такого необычного я сказала? И вообще... мы так давно не виделись! Все изменилось... мир изменился!

Она не сказала ничего нового. Мир изменился... как и ее речь... Должно быть, ему было бы скучно слышать о ее новых увлечениях, о любви к джазу, фитнессу и другим новшествам двадцатых годов... но она не знала, о чем с ним говорить! Очарование прошлого, вопреки ее ожиданиям, не охватило ее, она чувствовала лишь тоску и нежелание вспоминать то, что теперь вызывало у нее лишь странное ощущение ностальгии...

– Я была так рада свидеться с вами, Алексей Дмитриевич, – сказала она на прощание князю Строгину, после чего извлекла из кармана пальто свою визитку. – Я так рада, что вы... в порядке... Вот, возьмите. Это мой адрес. Если вам понадобиться помощь – приходите. Хорошо? По старой привычке князь поднялся на ноги и отвесил ей галантный поклон. Это было смешно, это вызвало у Александрин досаду, происхождение которой она не могла объяснить. Когда-то она отвечала реверансом на такой поклон... но сейчас только кивнула, развернулась и поспешила прочь от него. Смесь раздражения, тоски, грусти и облегчения накатила на нее, и она еще больше ускорила шаг, надеясь поскорее вернуться домой, туда, где она будет в безопасности...


– Ты бы его видел! – спустя час сказала Александрин Густаву Савари. – Жалкое зрелище!

– Прям уж и жалкое! – поддел он ее, растянувшись на диване в их гостиной. – Не слишком ли ты все преувеличиваешь?

– Нет, мне лучше знать, – отрезала она. – Я помню, каким он был когда-то. Я все помню... И теперь... видеть его таким... Господи, за что мне это? И зачем я его встретила?..
 
Она остановилась у камина и посмотрела на керамические фигурки ангелов, расставленные на каминной полке. Густав собирал фигурки из керамики, ставил их везде, куда только можно, и это немного раздражало Александрин, которая часто случайно смахивала их, чем вызывала злость у своего друга, редко теряющего контроль над собой.

– Не вижу проблемы, – заявил мсье Савари, беря с журнального столика вечернюю газету и углубляясь в нее. –  Ну да, ты его встретила... и что?

– А то... что он человек из прошлого, – выпалила Александрин, отворачиваясь от него. – Из-за него... я вспомнила... и эти воспоминания не вызывают у меня восторга!

– Почему?

– Не знаю. Мне неприятно вспоминать об этом... неприятно, понимаешь? Я все эти годы думала, что его убили на Западном фронте... а теперь вдруг оказалось, что он жив... и что он здесь, в Париже!..

Густав Савари, привыкший к тому, что она всегда все преувеличивает, только пожал плечами. Прошлое Александры Станиславовны его не волновало, к нему оно не имело никакого отношения. Намного больше его интересовало их настоящее. Как истинному художнику, ему была нужна муза, коей и стала эта русская аристократка; как всякий художник, он ревновал свою музу к другим художникам, и не только. Ее искренний интерес к мужчинам настораживал его, и ее заверения, что она восхищается творчеством Дали, Хемингуэя или того же Фицджеральда, не могли переубедить его. Алексей Дмитриевич был человеком из прошлого, как призналась сама Александра Станиславовна, и, соответственно, бояться Густаву Савари было нечего...

– Не вижу проблемы, – повторил он, когда Александрин начала мерить шагами персидский ковер на полу гостиной. – Ты увиделась с ним... И что дальше? Вы же не договорились встретиться снова?

– Нет, – отозвалась она. – Но все равно!

– Прекрати делать из мухи слона, меня это раздражает!.. Что такого тебя связывало с этим Строгиным? Когда к нам в гости пришла Ксения Куприна, ты так не волновалась!

– Ксюша – другое дело, – возразила Александра Станиславовна. – Она... у нас с ней нет общего прошлого! А Алексей Дмитриевич... Нет, хватит! Я иду спать!

Мсье Савари наконец оторвался от своей газеты и серьезно посмотрел на нее.

– Как – спать? – резко спросил он, смотря на остановившуюся у окна женщину. – Через час мы должны быть у Сент-Экзюпери, он нас пригласил... а потом мы едем к Зельде Фицджеральд...

– Я не поеду к Антуану, и к Зельде тоже не поеду. Скажи им, что я заболела... что меня свалил грипп... или тропическая лихорадка... придумай что-нибудь! 

И, не дав Густаву возразить, Александра Станиславовна удалилась в свою спальню. Ее комната была погружена в полумрак, она не стала зажигать свет. В темноте она обошла свою двуспальную кровать и приблизилась к туалетному столику, за которым причесывалась и наносила на лицо косметику. Еще десять лет назад она и подумать не могла, что когда-нибудь будет так краситься... так... ярко... вызывающе... какой стыд! Матушка упала бы в обморок, если бы увидела, что стало с ее дочерью! Какой позор! Хорошо, что маменька умерла и не видит ее нравственного падения!.. Чувствуя, что ее щеки покраснели, но в полутьме не замечая этого в зеркале, Александра Станиславовна присела на стул и опустила глаза на свои руки. Образ матери все еще стоял у нее перед глазами...


Мать Александры Станиславовны Слоновой, Мария Владимировна, была женщиной строгой и тщеславной. Она происходила из дворянского рода, была в родстве с Долгорукими, но, тем не менее, не была богата. Ее отец, дед Александрин, промотал все свое состояние, играя на скачках, а под конец проиграл свое фамильное имение в Подмосковье какому-то полковнику в отставке. Мысль о деньгах преследовала Марию Владимировну всю ее жизнь. В юности она была необыкновенно красива, ее музыкальные таланты привлекали к ней мужчин, и Мария Владимировна каждую неделю получала по несколько предложений руки и сердца. Ее мать, бабушка Александрин, была не менее практична, чем ее дочь, и отказывала всем женихам дочери, считая их недостойными жениться на ее сокровище. Как правило, это были студенты и юнкера, они были небогаты... Люди же богатые не заглядывались на Марию Владимировну, у которой не было приданного, только красивая внешность и громкое имя, и ей пришлось ждать суженого до двадцати четырех лет. Когда она потеряла надежду выйти замуж, свататься к ней пришел князь Станислав Юрьевич Слонов, который был на целых двадцать лет старше ее, и Мария Владимировна не решилась ему отказать.

В браке у них родилось двое детей – сына Миша и дочь Саша, ставшая известной как Александрин. К счастью для Марии Владимировны, князь Слонов был богат, у него был дом в Петербурге, вилла на Ривьере, куда семья ездила в купальный сезон, и фамильное имение в Тверской губернии, доставшееся ему от отца. Александрин очень любила своего отца, поэтому и не хотела замечать, что он соглашается с ее матерью даже тогда, когда знает, что Мария Владимировна неправа. Она помнила его руки, помнила, как он приносил с охоты вальдшнепов, которые водились в их имении, помнила, как он сажал ее к себе на колени и читал ей сказки, а она заглядывала в книжку и водила пальцем по белым страницам...   
 
Мария Владимировна, в отличии от своего супруга, отдавала предпочтение Мише и часто говорила, что его ждет большое будущее. От Александры Станиславовны она не ожидала ничего выдающего, ее дочь должна была лишь составить хорошую партию... но на Мишу она возлагала большие надежды! «У него талант полководца, – говорила она Станиславу Юрьевичу. – Будет разумно, если мы отдадим его в кадетский корпус». Князь только пожимал плечами. Спорить с Марией Владимировной было бесполезно. Чем старше она становилась, тем упорнее отстаивала свою точку зрения, и беседовать с ней становилось все труднее. Все чаще Станислав Юрьевич уезжал в свое имение, оставляя супругу в Петербурге, но почти всегда брал с собой Александрин. Он даже пообещал однажды взять ее на охоту, когда она немного подрастет. «И я стану настоящей охотницей, да? – спрашивала она, когда они сидели в гостиной, и клала голову ему на плечо. – Ты научишь меня стрелять, да, папа?» «Сначала я научу тебя ездить на лошади, – смеялся в ответ он. – Ты будешь превосходной наездницей. Ты ведь самая храбрая девочка из всех, кого я знал».

Но пока Александрин приходилось обходиться без лошадей и стрельбы. Ее гувернантка немецкого происхождения учила ее играть на фортепиано и петь, давала ей уроки французского, немецкого и русского языков, арифметики, географии, истории и хороших манер. Лишь когда девочке исполнилось девять лет, ей разрешили взобраться на специально купленного для нее вороного пони. С этого дня ее волновал лишь один вопрос: когда она отправится на охоту вместе с отцом. Она не говорила о своем тайном желании ни матери, ни брату Мише, который делал большие успехи в изучении таких точных наук, как химия и астрономия... об этом ее желании знал только ее отец. Научившись ездить в дамском седле, Александра Станиславовна попросила дать ей обычное седло, то, в котором ездят все мужчины, но отец, боясь гнева Марии Владимировны, долго не соглашался... но пришел день, когда Александрин села в новое седло, в котором ездить ей было непривычно, но очень приятно, ведь это поднимало ее в собственных глазах.

К четырнадцати годам Александра Станиславовна не только научилась правильно вести себя в обществе и беседовать на двух иностранных языках, но и метко стрелять. В последние годы ее мать практически не приезжала в имение и не знала, чем занимается ее дочь, когда уезжает вместе с отцом в Тверскую губернию. Гувернантка Александрин, ставшая ее главной советчицей и подругой, поддерживала девочку, хотя и считала ее забавы и интересы по меньшей мере странными. Об увлечении дочери Мария Владимировна узнала случайно, когда приехала в имение, не предупредив Станислава Юрьевича; последний месяц она плохо себя чувствовала, и ее лечащий доктор посоветовал ей отдохнуть от шума Петербурга где-нибудь на природе. Подъезжая к парадному крыльцу в конном экипаже, Мария Владимировна смотрела куда-то в пустоту... но потом вдруг заметила невысокую, щуплую фигуру в саду, за оградой... фигуру, которая целилась во что-то из револьвера. Вбежав на крыльцо и войдя в дом, княгиня Слонова немедленно потребовала у мужа объяснений и, узнав, что ее дочь стреляет из револьвера, чуть было не лишилась чувств. На следующий день она увезла Александрин обратно в Петербург. Гувернантка девочки, ставшая ей лучшей подругой, была уволена...

К тому времени Миша поступил в кадетский корпус. Теперь он носил форму и учился военному делу. Дома он появлялся редко, но между ним и Александрин возникла крепкая дружба. Миша, еще слишком юный, чтобы интересоваться барышнями, считал большинство девушек из своего круга скучными, но его сестра, задорная и храбрая, была близка ему по духу. Иногда он подшучивал над ней и с согласия матери приводил к ним в гости своих друзей-кадетов; когда же молодые люди рассаживались в гостиной, он начинал настойчиво сватать то одного, то другого своей сестре, которая боялась даже одернуть его, настолько ей было неловко.

Мария Владимировна не могла долго сердиться на Станислава Юрьевича, которому она была обязана своим высоким положением, и трехсотлетие дома Романовых они праздновали вместе, в Петербурге, прося Господа благословить Российскую империю. Благословение России было нужно, как воздух. В тысяча девятьсот тринадцатом году в воздухе витала тревога, напряжение... и мир менялся буквально на глазах...
 
Александра Станиславовна постепенно превратилась в юную девушку. В начале тысяча девятьсот четырнадцатого года она впервые вышла в свет, побывала на своем первом балу и была поражена красотой и величественностью мероприятий в петербургских домах. Она позабыла свои увлечения верховой ездой и стрельбой и влюбилась в таинственные русские вечера, тихие, чарующие, дарящие ощущение свершившегося чуда. На воскресные вечера к ней в дом стали приезжать молодые люди, среди которых были и представители дворянского сословия, но настойчивее всех был приятный молодой человек, сын князя Подбельского, который слыл в обществе превосходным фехтовальщиком. Ему Мария Владимировна уделяла внимания больше, чем остальным. Молодой Подбельский всерьез ухаживал на Александрой Станиславовной, и все полагали, что в ближайшие несколько месяцев он сделает ей предложение. Сватовство Подбельского интересовало Марию Владимировну больше, чем начавшаяся война... расстроило ее только то, что Миша, пройдя обучение в кадетском корпусе, пожелал отправиться на фронт, и заверения матери, что ему нужно сначала закончить учебу, не подействовали на него. «Напиши мне, – попросила брата Александрин, когда провожала его на поезд. – Обязательно, слышишь, Миша?» Михаил Станиславович обещал писать ей так как часто, как только сможет, и сдержал свое обещание...

В начале тысяча девятьсот пятнадцатого года молодой Подбельский, посовещавшись с родителями, посватался к княжне Александре Станиславовне, и Мария Владимировна приняла его предложение, не поговорив перед этим с мужем. «Вы могли бы спросить мое мнение, – позже упрекнул ее Станислав Юрьевич. – Это я даю приданое за Александрин». «Не ворчите, Станислав Юрьевич, – деловито оборвала его Мария Владимировна. – Я делаю это на благо нашей с вами дочери. Я желаю ей только добра, вы же понимаете! Материнскому сердцу виднее, как лучше будет». Александрин была равнодушна к Подбельскому, но не стала отказывать ему, ей льстило, что предложение ей сделал человек из хорошей семьи... раздражала лишь чрезмерная уверенность в собственной правоте и своей неприкосновенности. Свадьбу, однако, решили отложить на неопределенный срок – отец молодого Полбельского был серьезно болен, и жених Александрин решил дождаться его кончины...

На Рождество в Петербург вернулся Михаил Станиславович, и Александра Станиславовна и Мария Владимировна поехали на вокзал, чтобы встретить его. Миша изменился, ребячливое обаяние сменилось серьезностью, которая сбила Александрин с толку... к тому же, он приехал со своим старшим товарищем, майором Алексеем Дмитриевичем Строгином. Строгин показался Александрин решительным и честным человеком; несмотря на то, что в нем текла дворянская кровь, он был прост в общении и неприхотлив и, к тому же, вежлив, деликатен и скромен. Говорить о себе он не любил... он вообще не любил много говорить, а предпочитал слушать других. Михаил Станиславович сказал, что Строгин погостит у них пару недель, раз уж совпали их отпуска, и Мария Владимировна дала на это свое согласие. 

Рождество прошло тихо, семья встречала его в Петербурге, в своем доме, вдали от праздничной суеты. С каждым месяцем атмосфера все больше накалялась, Слоновы чувствовали, что конец близок, но боялись признаться себе в том, что могут начаться смутные времена, если война не будет остановлена. «Что вы думаете о войне?» – как-то спросила Александрин их гостя, заставив его печально улыбнуться. «Я, Александра Станиславовна, считаю, что любая война – насилие над человеческой личностью. Все войны приводят к одному – к разрушению». Он был пацифистом, и это притягивало к нему Александрин, которая, заметив, как изменился ее брат Миша, и сама стала склоняться к этому образу мыслей. С каждым днем желание доказать Алексею Дмитриевичу, что она особенная, становилось сильнее, и она, не в силах справиться с собой, заводила в его присутствии разговоры о войне и литературе пацифической направленности. Почувствовав неладное, Мария Владимировна потребовала у дочери ответа, а когда Александрин попыталась убедить ее в том, что она неправильно поняла ее, сказала: «Саша, я не хочу, чтобы подобные разговоры велись в моем доме. Если бы их услышал господин Подбельский... что бы он подумал, Саша? Об этом говорят только социалисты... а социалисты опасны, Саша! Запомни это! Я и твой отец недовольны, что ты уделяешь много времени господину Строгину. Он – друг Миши, не более». «Но он хороший человек, маменька, – возразила Александрин. – Он очень добр и смел... Почему он не может быть и моим другом?» «Подумай, что ты говоришь, дорогая! Это недопустимо! Ты выходишь замуж на Подбельского. Это решено, Саша! Завтра господин Строгин уезжает, и тебе придется смириться с этим. Я скажу Мише, чтобы он больше не приглашал его к нам».

На следующий день Михаил Станиславович и Алексей Дмитриевич должны были уехать, и Мария Владимировна вместе с дочерью отправилась провожать их на вокзал. Занеся свои вещи в вагон, Алексей Дмитриевич вышел на перрон, поклонился княгине Слоновой... и неожиданно для Александрин попросил у ее матери поговорить с ней наедине. Мария Владимировна опешила от такой наглости, Миша закашлялся и начал переминаться с ноги на ногу, не ожидав такого от своего сослуживца... но Александра Станиславовна согласилась переговорить с князем Строгиным, несмотря на неодобрительный взгляд своей матери. Конечно, в этом было что-то непристойное... но ей так хотелось попрощаться с ним по-человечески! «О чем вы хотели поговорить со мной, Алексей Дмитриевич? – тихо спросила она, когда они отошли в сторону. – Это что-то важное?» «Нет, я... – Он запнулся. – Я только хотел пожелать вам всего самого наилучшего, Александра Станиславовна». «Мои друзья зовут меня Александрин... Можете звать меня так, если вам угодно, Алексей Дмитриевич». Она чувствовала, что говорит что-то не то... и он немедленно доказал ей это, сказав: «Простите, Александра Станиславовна, но я не ваш друг. Прощайте. Мое почтение!» На этом все закончилось.... она и не думала еще когда-нибудь его увидеть!..

Через три недели ей пришло письмо от брата, в котором он сообщил ей, что Алексей Дмитриевич пропал без вести и, скорее всего, погиб... а спустя месяц напуганным и ошеломленным Слоновым доставили телеграмму, в которой говорилось, что Михаил Станиславович, их милый Миша, погиб в бою, храбро сражаясь за свою страну. Узнав об этом, Мария Владимировна слегла; теперь у нее было одно желание: выдать Александрин замуж, и как можно скорее, – и Станислав Юрьевич, боясь за будущее дочери, поддержал ее, и по их прихоти Александра Станиславовна согласилась стать госпожой Подбельской через месяц... дата была уже назначена...

Супружество не принесло ей счастья, но позволило остаться в Петербурге, вдали от родителей, которые перебрались в имение ее отца в Тверской губернии. Муж не досаждал ей, чувствуя, как она напряжена, убита горем, и Александрин в душе благодарила его за проявленную деликатность, за понимание и поддержку, но не могла избавиться от мыслей о смерти, которые отныне всюду сопровождали ее, куда бы она не отправилась. Мир рушился... постепенно, неотвратимо... и вот настал конец династии Романовых, чье трехсотлетие они, казалось, праздновали всего несколько дней назад. Война все еще продолжалась, но это была уже пародия на нее. Надеяться оставалось лишь на правительство Керенского, но и оно в семнадцатом году потерпело крах, стоивший России слишком дорого.

В июле тысяча девятьсот восемнадцатого года супруг Александрин предложил ей отправиться в его фамильное имение в Подольской губернии, и Александра Станиславовна, ставшая свидетельницей беспорядков в Петербурге, с радостью согласилась, но попросила мужа поехать с ней, на что он ответил, что обязательно приедет как только закончит свои дела в Петербурге. С тревогой в сердце, чувствуя, что должно произойти что-то недоброе, она поехала в имение своего мужа. Она знала, что скоро их век закончится, что скоро у них не будет ни имений, ни денег, что скоро они лишатся всего, чем когда-то владели, но ей было страшно признаться себе в этом... но еще страшнее было смириться. Получив известие из Тверской губернии, Александра Станиславовна обрадовалась... но, узнав, что это письмо не от ее родителей, а от отца Николая, служившего в церкви близ имения ее родителей, испугалось; в письме отец Николай сообщал ей, что одним светлым июльским вечером ее родители пролили свою кровь за свергнутую царскую династию. Это не укладывалось у Александрин в голове. Она была так потрясена смертью родителей, что осталась равнодушной даже к расстрелу царя и его семьи; семнадцатого июля тысяча девятьсот восемнадцатого года Николай Второй и члены императорской семьи спустились по двадцати трем ступеням в подвал Ипальевского дома. Этим убийством и закончилась история их империи...

В окончательную кончину империи верили почти все... в нее верила и Александра Станиславовна, поэтому и не смогла понять своего мужа, который, бросив свои дела в Петербурге, отправился в Омск. На вопрос Александрин, зачем он это делает, ее супруг ответил, что не видит для себя другого выхода и что он предпочтет погибнуть, сражаясь вместе с армией Колчака, нового Верховного правителя России. «Но вы должны уехать, Сашенька, – сказал он Александре Станиславовне в их последнюю встречу. – Вам здесь не место! Уезжайте... в Париж. Там вы будете в безопасности». «Вы предлагаете мне бросить вас и уехать? – возразила она. – Бросить вас, моего мужа, и уехать? Но я клялась вам в верности перед Богом!» «Но так я буду знать, что вы в порядке, Саша. Я снимаю с вас все обязательства. Если мы победим, вы вернетесь в Россию, и мы с вами воссоединимся. Если нет... я буду знать, что вы живы».

О том, что он погиб, сражаясь в рядах белой гвардии, Александра Станиславовна узнала в двадцать первом году, когда уже жила в Париже и сотрудничала с начинающим модельером Габриель Шанель. Помня, что он добровольно избавил ее ото всех обязательств перед ним, она перестала пользоваться фамилией Подбельская и отныне называла себя только Александрой Станиславовной Слоновой...


Густав Савари все еще сидел в гостиной, когда Александрин тихо, словно приведение, вышла из своей темной спальни в черном жакете и черной юбке, с черным беретом, сдвинутым на левое ухо. Художник, не ожидавший увидеть ее этим вечером, удивленно посмотрел на торопящуюся куда-то женщину, после чего негромко спросил:

– Ты все-таки решила пойти на вечер к Сент-Экзюпери?

Александра Станиславовна как-то странно посмотрела на него, а затем села на диван рядом с ним и жалостливо посмотрела на своего друга, который не понимал, что с ней происходит.

– Ну что опять случилось? – миролюбиво поинтересовался Густав Савари, дотрагиваясь до ее коротко подстриженных светлых волос. – Плохой сон приснился?

– Да, – задумчиво ответила она. – Самый страшный сон в моей жизни.

– Это ничего, сон – это ведь неправда, да?.. Думаю, тебе все же стоит развеяться. У Антуана будет весело, это я тебе гарантирую. А у Зельды тем более... Так ты идешь со мной?

Она продолжала жалостливо смотреть на него, так внимательно, словно хотела до мельчайших подробностей запомнить его продолговатое лицо.

– Нет, – просто ответила Александрин на его лицо и поднялась с дивана. – Я ухожу, Густав... ты ведь понимаешь, о чем я?

– Нет, если честно. Куда ты уходишь?

– Не знаю. – Александра Станиславовна пожала плечами. – Не имею понятия. Но я должна быть с ним, понимаешь?

Густав Савари ничего не понимал, он и раньше замечал странности в поведении своей музы, но еще никогда она не вела себя так странно, как в этот вечер. Она нередко грозилась, что уйдет от него, но всякий раз передумывала, и ее угрозы художник перестал воспринимать всерьез. Убедившись, что мсье Савари не хочет ее слушать, Александрин махнула рукой на объяснения... но перед тем, как уйти, сказала ему, стараясь, чтобы ее голос не задрожал:

– Я заберу свои вещи завтра... когда найду, куда мне переехать. Просто я должна быть с ним. Так должно быть. Теперь я это знаю...

И, на прощание поцеловав Густава Савари в гладко выбритую щеку, она неслышно вышла из квартиры...


Александра Станиславовна боялась гулять по ночному Парижу одна, но желание увидеть Алексея Дмитриевича и страх, что она не сможет найти его, гнал ее вперед, заставлял убыстрять шаг... к счастью, до парка Мансо было недалеко. Ворота оставили незапертыми, и женщина, на ходу поправляя меховой воротник своего белого пальто, прошла на территорию парка, пытаясь вспомнить, где именно она видела Алексея Дмитриевича. Страх перерос в панику, она почти бежала по дорожке, такая потерянная в теплом свете оранжевых фонарей... К ее большому облегчению, Алексей Дмитриевич не был виденьем ее больного воображения, он существовал, и она смогла найти его; он по-прежнему сидел на скамейке под кленом и смотрел на звезды.

Александра Станиславовна остановилась в нескольких метрах от него, так, что он ее не заметил, и внимательнее всмотрелась в его лицо, вспоминая, каким он был много лет назад, когда она была совсем юной девушкой. Он заметно постарел, лицо его осунулось, но прежняя решительность была написана на этом лице, и Александрин не понимала, как она не обратила на это внимание чуть раньше, когда случайно наткнулась на него в этом парке. И несмотря на то, что в волосах, за которыми он по-прежнему тщательно ухаживал, были заметны седые прядки, она была уверена, что внутри ее старый друг не изменился... а он был ее другом, она всегда в это верила!..

– Все еще ждете кого-то? – вдруг спросила она у Алексея Дмитриевича, и он вздрогнул от ее голоса.

Заметив, как он посмотрел на нее, Александра Станиславовна ласково улыбнулась, отметив, что его темные глаза не потеряли прежнего блеска.

–  Вы, должно быть, подумали, что я здесь каждую ночь ночую, да, Александра Станиславовна? – мягко отозвался он.
– А разве нет? – Она подозрительно покосилась на него.

– Мне просто некуда идти, Александра Станиславовна. Бывшая жена выставила меня из дома два дня назад и... простите, что жалуюсь вам на свои проблемы. Просто я не могу спать на рабочем месте – я работаю портье в гостинице и не... в общем, зарплата у меня будет только через три дня и...

– Лучше немедленно замолчите, – прервала его Александрин. – С какой стати вам оправдываться передо мной?

– Я не оправдываюсь, – резко возразил Алексей Дмитриевич. – Что вы все выворачиваете наизнанку? 

– Так вы кого-то ждете?

Ничего другого она не придумала, чтобы перевести разговор на другую тему, и была рада, когда он просто ей ответил:

– Уже дождался, Александрин...

В этот миг жизнь снова приобрела давно утраченные краски, в воздухе почувствовался аромат еловых веток, зашелестели опавшие с приходом холодной осени листья... Призраки прошлого отступили, позволяя увидеть, что возможна и другая жизнь, неизведанная и яркая, совершенно новая. Жизнь ради жизни...