Как он храпел!!!

 
Это был удивительный поезд: все вагоны в нем были более чем на половину пустые, и это в то время, когда поезда во все другие направления были забиты и взять на них билет было делом не простым. Шел поезд в город, который никак не мог выбрать себе имя – то он Луганск, то Ворошиловград, то снова Луганск, то опять Ворошиловград.
В момент моей командировки он звался Ворошиловград, но уверенности в том,   что так будет всегда, не было.
Из того небольшого количества людей, что ехали в поезде,  на мой купейный вагон, не считая меня и проводницы, приходилось человек пять, один из них   оказался со мной в купе. Спутник мой был значительно старше меня и значительно, думаю, почти что в два раза тяжелее. Тело его было большим и белым, таким белым, какое по моим представлениям должно быть у особей очень холеных и ничего руками не делающих. К этому телу прилагалось такое же холеное лицо в золотых очках. Вид у спутника  был  без малейшего сомнения интеллигентный и респектабельный, что он подтверждал своими манерами, непривычной для наших мест вежливостью и правильным произношением слов.
Знакомство состоялось без лишних проволочек и церемоний, как это всегда бывает при знакомстве с человеком, когда точно знаешь, что больше его  никогда не увидишь.    Звали моего попутчика Леонид Петрович  и он возвращался из Харькова, где был в  командировке,  в  Луганск, который в настоящий момент и еще 17 лет будет   Ворошиловградом, - здесь он работал главным инженером одного из многочисленных предприятий этого города. А поскольку не было на свете такого вида производства, какого не было бы в Харькове, то и его производство тоже имело тесные контакты с аналогичным харьковским.
Поезд наш был неторопливым, он обстоятельно и часто останавливался, не спеша снова трогался с места, чтобы снова застыть у очередного столба.   Ресторана  в себе поезд не имел, было не положено, потому что близко ездил, но при всей близости от Харькова до Луганска – Ворошиловграда   ехать нам предстояло всю ночь и потом еще пол дня, а поскольку начало поездки падало на время по моим понятиям еще не позднее, то его надо было чем-то занять, а чем еще, как не разговором - с его помощью легко и незаметно стираются любые отрезки времени, а если еще и с хорошим чаем, тогда и спать не хочется. Леонид Петрович в таких тонах и деликатностях просил проводницу, женщину довольно скромной внешности и лет сорока пяти от роду,  принести нам чаю, что та, никогда не слыхавшая к себе подобного обращения, просто залила нас великолепно-черным чаем с лимоном, что хорошо, когда надо не спать, и что совсем не было нашим случаем.  От избытка чувств к галантности Леонида Петровича она даже постели нам постелила, а это было уже проявлением  невиданного внимания и симпатии проводника к пассажиру на этом маршруте, ну а я попал под внимание как бы за компанию.
Чай в поезде для меня был совсем не тем чаем, какой я пил дома или в гостях, или в столовой, чай в поезде был обязательной его принадлежностью, его атрибутом, поезд без чая для меня не существовал. Чай здесь обладал вкусом присущим только чаю поездному и совсем не был похож на те чаи, которые пились за пределами вагона. Говорили, что проводники для крепости и цвета добавляют в чай соду…  не знаю, что добавляли в чай проводники, только пил я его всегда с удовольствием и любую поездку начинал с чая, который обычно заказывал проводнице еще при входе в вагон.
Узнав,  что я из Харькова, Леонид Петрович   проникся ко мне  неким с оттенком зависти почтением, каким проникаются обычно к человеку, имеющему  постоянно то, чего себе всегда хотел, но никак не  получается иметь. Он с восхищением говорил о том, какая  у нас замечательная природа. На мой вопрос удивления: «А у вас чем хуже?»  - «Как,- ответил он,- у вас же леса вокруг, а здесь степь, голая степь». Было видно, что места эти ему чужие и им не любимые. «Вы знаете Харьков?» - спросил я. «Это мой город, я там родился и вырос, - отвечал он так, что было понятно – он гордится этим. - Сюда я попал после окончания горного института, тогда он был в  Харькове, уже после войны». Леонид Петрович замолчал. Видно было, как забродили в нем воспоминания, Он отодвинул шторку и  стал смотреть  в окно, за которым уже стояла темная украинская ночь, продырявленная ровно половинкой ярко светящей луны.  Изображения за окном перемешивались с отражаемыми в нем элементами нашего купе, где отражение лампы   под потолком  по хозяйски нагло спорило с самой луной.
«До войны совсем еще мальчишкой я жил в Харькове. Я был младший в семье, кроме меня были еще брат и сестра. Брат работал на паровозном заводе, тогда так назывался завод имени Малышева, он делал паровозы и танки. Вы же знаете знаменитый танк  Т-34. У брата был   автомобиль с водителем. Когда он, бывало, приезжал домой на обед, я с друзьями влезал в автомобиль и водитель катал нас по улице Артема, мы там тогда жили. Славное было время».  Леонид Петрович замолчал, отпил глоток чая и поверну голову на меня. Я почувствовал, что надо сказать что-то, и тогда я задал вопрос, который напросился сразу во время его рассказа. «А кем работал на заводе Ваш брат?» - «Главным инженером» - «Тогда почему его не расстрелял Сталин, ведь он перед войной  уничтожил всех , кто занимал высокие должности в государстве и особенно там, где это касалось армии?» –  вопрос сорвался с моих губ   в такой резкой непочтительной форме, потому что по моему тогдашнему твердому убеждению, все порядочные высокопоставленные деятели государства были расстреляны и в живых остались только такие как Берия или амеба Ворошилов с никаким Буденным. « Не успел, - не замечая резкости вопроса и не удивляясь ему, сказал Леонид Петрович, - не успел, потому что брат погиб в самом начале войны. Он вылетел на линию фронта и как только самолет сел, его разбомбили немцы, все, кто был в самолете, погибли. Ему посмертно даже еще один орден дали. А попасть под врага народа, если Вы это имели в виду, он мог в любой момент. Тогда с этим было просто: не погиб бы брат от немцев, вполне мог  погибнуть от своих в лагерях ГУЛАГа …  Как Вы спите…?   Крепко?» - «Что?» - не понял я. «Спите  чутко? Шума не боитесь?» - «Какого шума?» – продолжал не понимать я. «Храплю я  во сне», виновато сказал Леонид Петрович. «Да все храпят, я, наверное, тоже храплю». - «Я храплю сильно», теперь уже констатировал Леонид Петрович. «Когда я сплю, то ничего не слышу, можно хоть из пушек стрелять», успокоил я  своего заботливого попутчика.
Чай был выпит. Время давно ушло  заполночь. Мы стали укладываться спать. Умываться разошлись в разные концы вагона, даже если бы было и много народу, все равно в эту пору все уже спали, так что оба санузла были свободны.
Мы почти одновременно сошлись в купе с вымытыми лицами и   чищеными зубами и, пожелав спокойной ночи друг другу, улеглись спать. Чтобы заснуть, мне надо было просто коснуться головой подушки – сон тут же захватывал меня и не отпускал до самого  беспардонного  звонка будильника. Так было и в этот раз, вдобавок еще убаюкивал стук колес, заснул я сразу.
Что это?! Я открыл глаза и ничего не понимал, я  был разбужен, но еще не проснулся. Стоял грохот такой силы, что … с чем бы сравнить? Есть с чем: был я как-то на рок концерте какой-то чешской группы, было это на ВДНХ в небольшом зале мест на 300. Оркестр гремел казалось у самого уха, а я спал, проспал весь концерт.
 Грохот разбудил меня окончательно, я посмотрел на его источник. Источник   лежал на спине, живот растекся по полке, а холеное лицо уже, правда, без очков исторгало эти вот самые звуки силы немереной.  Теперь я понял смысл его вопроса о крепости моего сна. Мне захотелось сбежать в конец вагона, я почти уже собрался идти к проводнице, но понял, что от такого грохота в этом вагоне нигде не спрятаться – он настигнет в любом его конце. Я прижал одно ухо к матрацу, второе закрыл подушкой и прижал ее рукой – где там! Эффект близкий к нулю. Я взял еще две подушки из не занятых постелей, положил одну под голову, вторую вместе со своей на голову – у меня получилось на голове две подушки, под головой матрац и подушка. Эффект - ноль. Храп  белого большого туловища легко пробивал все подушки, мне уже казалось, что не спит весь поезд. Как он сам спит? Почему на него не действует этот грохот? Я посмотрел на Леонида Петровича – он спокойно извергал свои звуки и, мне показалось, - чему-то улыбался. Какой сон! О чем речь!
Я встал и вышел в коридор, закурил. Со своего купе вышла проводница, она посмотрела на меня, как  на Иванушку только что вылезшего из котла с кипящей водой и ничего не сказала за то, что я курю в вагоне. «Идем ко мне в подкидного сыграем. У меня все-таки потише будет», сказала проводница и мы стали играть в подкидного дурака. Играли с короткими перерывами, когда ей надо было отвлечься по службе. 
Вдруг стало тихо и скоро в открытую дверь   мы увидели Леонида Петровича – розовый с полотенцем на плече он шел умываться. «Вы уже встали? - сказал он, увидев меня , - а я вот только проснулся, пойду умоюсь», и ушел. 
 «До Ворошиловграда еще часа четыре ехать, поди  поспи хоть скока, - сказала проводница, сгребая карты в колоду,- как приедем я разбужу, да он дальше все одно не идет».

Walrad/ 19.10.13.