Первый воевода сибирский

    Стрельцы, поставив воеводский шатер,  занялись плотами, князь же прилег вздремнуть в благодатной тени шатра, приказав Горбуну разбудить его, когда прибудет вторая партия. Этот переход, хоть и на коне, был для князя обременителен и тяжел, к тому же он не привык рано  вставать, и чувствовал себя не выспавшимся.
  - Надо же, такая напасть на старости лет, - бормотал князь, укладываясь на походном топчане.
    Сказать по чести,  князь лукавил,  он еще не был старым,  - по весне, в Духов день ему исполнилось  лишь пятьдесят.

    Был Семен Дмитриевич из обедневшего княжеского рода, - выходцев из Литвы. Так случилось, что не принимал он участия ни в  Казанском походе, ни в походах на Астрахань, ни в столкновениях с крымскими татарами Давлет-Гирея, ни даже Ливонской войне, участниками которой были многие его сверстники. Одним словом никакого боевого опыта у него не было. 

    В молодые годы служил он в Разрядном приказе, а после смерти батюшки исхлопотал себе место второго воеводы в Курмыше, - поближе к своей вотчине, да так там и застрял. Менялись воеводы в Нижнем Новгороде, дважды сменили первого воеводу и в их городке, а о нем  будто забыли.
 
    Курмыш - маленький городок в ста с небольшим верстах от Нижнего Новгорода и трех верстах  от принадлежавшей ему деревеньки, где находилась и его усадьба. Служба князя сильно не обременяла,  жизнь  протекала спокойно и размеренно. К полудню, выспавшись и плотно поевши,  обряжался он в воеводский наряд, ехал в Курмыш, проводил там в воеводской избе часа два-три, просматривая поступившие из столицы указы, грамоты. Подписывал, когда не было на месте первого воеводы, срочные бумаги, подготовленные письменным дьяком. Обходя крепостицу, ругал для острастки изнывающих от безделья стрельцов, и возвращался с чувством исполненного долга в свою усадьбу. Каждый день одно и тоже. Вот и вся  служба.
 
    Жена его, своенравная и крутая Ефросинья Демьяновна, рано померла,  не оставив ему детей. Жениться второй раз Семен Дмитриевич не решился, женского общества избегал, остался вдовцом. Первое время к нему еще наезжали владельцы соседних имений, но, видя его отчужденность, скоро перестали. В домашних своих заботах обходился князь услугами старого слуги-домоуправителя и дворовых холопов.

    Свободное от службы время проводил   в поездках  по полям, смотрел, как работают  холопы, назначал наказания и штрафы нерадивым и следил за их исполнением. Редко  -  охотился, а длинными зимними вечерами читал  старые рукописные  книги из батюшкиной библиотеки, размышлял о хитросплетениях человеческих судеб, о  жизни и смерти, с горечью сознавая, что пресекается род князей Волхонских. Вот помру я, - утирая непрошенную слезу, думал стареющий князь, - и не останется от меня на земле никакого следа. Зачем только и жил?

    Единственным светлым воспоминанием ушедшей молодости была для него Настенька – дворовая девка при московском доме князей Шуйских, с которой он случайно познакомился, когда еще совсем молодым служил в Москве, и даже  тайно с ней  встречался. Холопка, – да, но ведь сердцу не прикажешь. Высокая, стройная, чернобровая, с искрящимися карими глазами, Настенька завладела всеми его мыслями. 

    Семен полюбил её со всей страстью молодости. Не осталась равнодушной и она. Но счастью их не суждено было сбыться. Жениться на ней он, конечно, не посмел, - не ровня, однако всю жизнь потом вспоминал   это славное времечко, - тайну своей души. С той поры Настеньку он больше не видел.

    С годами Семен Дмитриевич отяжелел, стал ленив и неповоротлив. В Разрядном приказе о нем не вспоминали, а напоминать о себе Семен Дмитриевич не решался. В страшные годы опричнины от гнева государева летели и не такие головы, - думских бояр, именитых князей древних русских родов. С содроганием вспоминал он, как казнили опричники нижегородского воеводу князя Ростовского, князей Лыкова, Пронского, Михайлу Воротынского, боярина Никиту Романовича Одоевского, князя Дмитрия Бельского, многих других влиятельных князей и сановников.

    Тем более не щадили они отпрысков захудалых княжеских родов, - с ними расправлялись и без царской воли. Теснили их вотчины, поселяя на них владельцев поместий, отданных опричникам. Не миновала эта участь и князя Волховского, потерявшего почти половину своих земель вместе с холопами.
  - Ладно уж, с ним, с добром, - думал тогда князь, - осталась бы голова цела.
 
    Никакой измены или  дерзости  Семен Дмитриевич за собой не знал,  воеводским положением своим сильно не злоупотреблял, но знал, что страдали тогда, теряли головы и вовсе безвинные. Не стало легче и после отмены опричнины. Началась война с Литвой, бежали к Сигизмунду от царской расправы князья Андрей Курбский, Дмитрий Вишневский, знатные сановники Алексей и Гаврило Черкасские, Давид Бельский. Государь метал громы и молнии, подозревал всех в измене. И уж совсем оцепенела Русь, когда пронеслась страшная весть: находясь в гневе, государь убил посохом своего сына-наследника, жестоко изранил ближнего своего царедворца Бориса Годунова.  Мыслимое ли дело напоминать о себе в такое время?

    Указ государя о назначении князя Волховского воеводой в стрелецкий полк, направлявшийся  в Сибирь к Ермаку, был для него, как гром среди ясного неба. Чем руководствовался при этом Разрядный приказ, - непонятно. Тем ли, что пытался поправить свою оплошность с долгим  забытьем князя или чем-то другим?

    А может быть, это была воля самого государя, которому напомнили о князе польской крови, коих всех он подозревал в измене и тайных связях с Вильной?  Как бы там ни было,  только спокойная жизнь князя Волховского кончилась. Это была опала. Впереди грезилась жизнь неустроенная, полная тревог и опасностей,  нужно было проявлять живость и  усердие, чтобы не  навлечь на себя государева гнева.
 
    С ужасом думал он о предстоящих в далекой Сибири боях с татарами, где он  должен был вести в бой своих стрельцов. Это при его-то боевом опыте?! И потому несказанно обрадовался, когда в помощь ему прислали  сотниками участников боевых действий в Ливонии, -  Ефима Урванцева и Ивана Киреева,  обещав еще в качестве первого помощника - боярского сына, письменного голову Ивана Глухова, который  в то время занимался организацией обороны  Пермского края.

    Весной 1584 года, - полк тогда еще только формировался, - грозный  государь умер. Москва заволновалась, закипела страстями боярских интриг, наговоров и взаимных упреков,  - каждый стремился встать поближе к трону. Стало не до Сибири. Князь Волховский, квартировавший в селе Покровском, где формировался полк, томился в ожидании указа. В мае, когда, наконец, утвердился на троне молодой наследник Фёдор Иоаннович, Волховский решился напомнить о себе. Вот тогда то и произошла у него неожиданная встреча, ставшая причиной многих бессонных ночей и душевных переживаний.

    Возвращаясь из Кремля, и проезжая по Иверской, увидел он идущую вдоль улицы  немолодую уже посадскую бабу. Вгляделся и обомлел, -  Настя! Постаревшая, но все еще сохранявшая следы своей красоты, это была она. Велел остановить возок, кинулся  навстречу. Она его тоже признала.

    В Покровском ждали его  дела, но князь, как тогда в молодости, забыл обо всем! Весь день просидел он в Настиной избушке, рассказывая о себе, разглядывая бедное убранство её жилья,  слушая  её  исповедь. Несмотря на возраст, вновь проснулась в нем любовь к этому единственному, как ему казалось, и самому близкому человеку. Ничто  теперь не связывало его, - нет ни батюшки, который никогда бы не согласился  на неравный брак,  ни жены, ни детей. Забрать бы её к себе в имение, - думал князь, - хоть старость провел бы возле любимого человека. И наплевать ему на человеческую молву. Так вот видишь, - Сибирский поход.  Не дает ему Господь счастья.

    Но  главная новость еще ждала его впереди. Уже когда  собрался ехать, Настя, глядя ему  в глаза, призналась, что тогда, - тридцать лет тому назад, после расставания с ним, родила она сына…, его сына. Он  жив, здоров, живет со своей семьёй в стрелецкой слободе, и двое детишков у него…, - мальчики. От этих слов у Семена Дмитриевича словно сердце перевернулось. Обнял  Настю, склонил голову ей на грудь и заплакал. Значит не один я на свете, - теснилось в  голове, не пресекся  мой  род, не только сын, но и внуки его здравствуют на земле…

    Так и не дождался в ту ночь возница, - холоп его, своего князя. Сидел, дремал на облучке, просыпаясь, недоуменно смотрел на кособокую избушку, куда ушел и где пропал князь. Беспокоить его не осмелился. Да и сам Господь не осудил бы и не стал  нарушать покой и любовь, проснувшуюся в сердцах этих двух уже не молодых людей. Много ли порой нужно  людям для счастья.

    А в это время Настасья рассказывала ему, как рос Тимошка. Когда был мальцом, - служил вместе с матерью при барских хоромах,  был у князя  Шуйского на побегушках. А  вырос, - ушел стрельцом вместе с другими  холопами в  поход навстречу надвигавшемуся тогда на Москву Девлет- Гирею. Было в то время Тимофею  восемнадцать лет. Потом – почти одиннадцать лет - в боевых походах и сражениях в Ливонии. Был участником взятия Нарвы, Дерпта, многих других крепостей. Дважды за это время наезжал вместе с барином в Москву, тогда и женился.

    Все эти годы Настасья продолжала служить в барских хоромах, ждала сына, молилась за его спасение. Между тем военное счастье отвернулось от России,  стали приходить вести о неудачах русского оружия, началась война с Литвой. 

    Два года назад Тимофей с полком  молодого барина  князя Ивана Петровича Шуйского принимал участие в обороне Пскова. За храбрость, проявленную при защите Угольной башни и Покровских ворот,  поверстали его в сыновья боярские. Случилось так, что  он спас  князя Шуйского от неминуемой гибели. Тот в порыве благодарности написал Тимофею с его матерью вольную, наградил деньгами. Вот тогда то, вернувшись в Москву, он и справил ей этот домишко, где она  живет теперь, добывая средства на жизнь шитьем и вязанием кружев, торгуя излишками урожая со своего огорода.

    Вернулся Тимофей в Москву неузнаваемым. Хоть и чувствовалась в нем  силища неуемная, - ведь шел ему еще только тридцатый год,   был он весь израненный, ссутулившийся и поседевший. Сделался угрюмым,    молчаливым и ожесточенным, будто надорвался душою на этой самой войне. Сам, привыкший к безупречному исполнению поручений, в разговорах с матерью нещадно бранил лентяев, трусов, стяжателей, не обходя и воевод, считая, что именно из-за них все эти неудачи в войне.

    Старый барин, благодарный  за спасение сына, при встрече  с Тимофеем предложил ему  место ката в своем родовом имении в Шуе. Не по нраву была ему такая служба, но нужно было как-то жить дальше, добывать хлеб насущный для жены и детей, а он, кроме, как воевать, ничего более не умел. Согласился. Там сейчас и живет с семьей.
 
  - Недаве была у них, - говорила Настасья, прижавшись к Семену Дмитриевичу, - хотелось посмотреть, какими стали внуки. Так Тимофей  снова порывается идти воевать, - не нравится ему эта служба, хотя платит  барин хорошо, - жить можно.
  - Знает ли он, кто его отец?
  - Нет, ничего я ему  не говорила, сказала, что отец его помер, когда он еще был маленький.
  - Вот и не говори пока ничего,  дай мне подумать.


                *

    Утром, чуть свет, вышел князь из избушки веселый и бодрый, сам взобрался на облучок, взял у возницы кнут и погнал застоявшегося коня с молодецким гиком. Возница сидел рядом, дивился, - никогда не видел таким князя. А тот чувствовал себя, будто заново родился, появилось желание что-то делать, к чему-то стремиться. Было для кого.

    Днем, просматривая списки новоприбывших стрельцов, запись доставленных продуктов, снаряжения, денежного довольствия, Семен Дмитриевич то и дело возвращался к мысли о сыне. Нужно было что-то делать, чтобы не порвалась эта ниточка, появившаяся вдруг в его жизни. Но ведь он  еще  ни разу его не видел.  И нет времени, чтобы все обдумать как следует, предпринять какие-то шаги, чтобы закрепить, упрочнить эту связь, - со дня на день ждал указа о выходе в поход.

  - Нужно взять его с собой в Сибирь, - вдруг осенила его счастливая мысль, а там, видно будет.
    Вызвал полкового дьяка, пользуясь данными ему полномочиями,  продиктовал письмо в Шую на имя боярина князя Ивана Васильевича Шуйского. Велел срочно послать гонца.

    А на утро следующего дня прискакал из Кремля гонец с указом о выступлении в Сибирь. Тимофей догнал уходивший полк уже на марше.