Метод прочтения

Фарс

Пациенты проктологического санатория, занятые в любительской постановке:
Михаил Александрович Берлиозенко,
Татьяна Дмитриевна Ларина,
Иван Александрович Хлестаков,
Андрей Иванович Штольц,
прочие.

Действие первое.

На сцене – дореволюционная чердачная каморка. На полу – открытый гроб. Рядом с ним на табурете сидит Хлестаков.

Хлестаков (с пафосом): Полюбите богатство, полюбите богачей! Увидишь на улице богатея, подойди, подставь другую щеку. Унизься перед ним всласть, до истомы. Овладей его вниманием и заслужи презрение. Стань своим, недорогой, но нужной вещью… Притулись к богачу, а потом - сожги его!! Семью его сожги, поместье и дворню!!! Всех и вся! И так сделай, чтобы на тебя не подумали. Случится, что есть у богатенького детки малые. Ты отравишь их накануне, чтобы смерть легкая была. А тебя по яду и найдут! И не видать тебе другого богатея, и делу святому конец! Потому как в свете твоих костров не ненависть или марксова зависть, а чистой воды просветление. Другим ты увидишь мир, и себя в нем!

Штольц (из гроба, его не видно): Короче, зажигай, братва!

Хлестаков: Я пересказываю тебе, Родион, подметное письмо, их много сейчас по стране! А вот это ходит в конвертах Почты России. Так-то!

Штольц: Выходит, это учение у нас вместо бацилл сибирской язвы, что в Америке рассылали?

Берлиозенко (с первого ряда зрительного зала, вставая): Стоп – стоп – стоп. Какие бациллы, какие Америки, господа? Не надо отсебятины. А вас, Андрей Иванович, я попрошу помнить, что вы инвалид по головной части. (Идет на сцену).

Штольц (садясь в гробу): Я постоянно помню. А если на миг забуду, матушка-Россия мне сразу напомнит.

Берлиозенко (уже на сцене, морщась): Причем здесь матушка, всё у вас по «матери»! Вы какой-то диссонансный диссидент! Для нашей постановки вполне достаточно фраз и аллюзий автора.

Штольц: Вы на самом деле верите, что этот бред написал Федор Достоевский?

Берлиозенко: Ранний Достоевский, ранний. Эдакий революционный альбатрос, антонов огонь самодержавия! Вы обратили внимание на авторский псевдоним – Федор Скрытник? И сама пьеса в чем-то перекликается с романом «Бесы». Давайте еще раз поговорим об этом. На сцену, господа актеры!

На сцену выходят пациенты проктологического санатория, занятые в любительской постановке.

Ларина: Очень хорошо, Михаил Александрович! А то я как-то не все поняла.

Берлиозенко: Не стесняйтесь этого, Танечка, вы же примадонна! Ученые полагают, что с примадонной в театр приходят божье дыхание, деньги покровителей и прочее волшебство. И, кажется, все в нее влюблены. По-моему, это так и называется – синдром примадонны. Впрочем, к делу, к делу! Напрягитесь, Танечка.

Ларина: Я вся здесь!

Берлиозенко: Итак, пьеса называется «И грянет царь-колокол». Наш главный герой – студент и инвалид по уму, как характеризует его автор, это господин Штольц (Штольц поднимается на ноги, кланяется и садится обратно в гроб). Он знакомится с белошвейкой, подрабатывающей проституцией, нашей госпожой Лариной. (Ларина отвешивает поясной поклон). Танечка помогает ему составлять подстрекательские воззвания в разные ведомства, так как герой не умеет писать. Однако он начитан, речист, и героиня натуральным образом влюбляется. Что соответствует коварным планам героя. Он состоит в террористической ячейке и отвечает за подготовку смертниц-бомбисток. Небольшое отступление. На самом деле, использовать смертниц придумал большой друг Советского Союза палестинец Ясир Арафат. Однако, как мы видим, еще в 19-м столетии лучшие умы России задумывались о подобных методах и результатах. Получается, что и здесь приоритет наш, российский! Но это – в сторону! Пока герой готовит живую гранату, попутно влюбляясь в оную, такие, понимаете ли, амуры с тротилами, за ним пристально следит задушевный приятель и попутно агент охранки, господин Хлестаков (последний залазит на табурет, кланяется). Отсюда следует, что героев повлекут в узилище за пять минут до часа икс, когда бомбу снарядят запалом, и последние слова будут сказаны. Ничуть не бывало! В охранке желают этот теракт пуще конфет!

Ларина: А почему? Там же посторонние люди могут погибнуть!

Штольц: Наивная ты, Таня! Для этого спецслужбы и создаются!

Берлиозенко: Быстрое расследование громкого теракта - это честь и хвала, а, в дальнейшем, влияние охранки на впадающего в паранойю деспота. 

Штольц: Я извиняюсь, а можно еще одно отступление? Помните, как в России начали взрываться жилые дома?

Хлестаков: И что?

Штольц: Да уже, в общем, ничего.

Берлиозенко: Но дома перестали взрываться, прошла у жилых домов эта странная мода? И ладно. Помните, что мы в кольце врагов, в кольце домов.

Штольц: Как инвалид по уму, я помню об этом постоянно.

Ларина: Погоди, Андрей. Так я не поняла, я умру, что ли?

Берлиозенко: Танечка, не бойтесь своего непонимания, оно вас укрепляет! Да, ваша сценическая судьба трагична, вы падете под каменьями судьбы, как Гамлет в юбке. А, кстати, вы слышали о моей теории, что Гамлетом был не принц, а его сестра-близняшка. По моей версии, в первой шекспировской интерлюдии сообщалось, что принца убили на студенческой попойке, и в его платье приезжает сестра. Звать ее тоже Гамлет. В королевской семье всех так называли, чтобы с утра не морочиться с именами близких. А дальше, всё по Шекспиру. Зато несуразности драмы, метания, женофобия и прочие глупости героя легко объяснялись естественными причинами. Например, нарушением менструального цикла. В одно время идея так увлекла меня, что я решил написать научный трактат. Увы, заболел я тогда.

Хлестаков (с сочувствием): По нашей части?

Берлиозенко: И да, и нет. Ведь правды нет и выше.

Штольц: Короче, Таня, к утру выучи слова Гамлета. На аглицком!

Берлиозенко: Не надо, Танечка, не надо! Не забудьте русский, этого довольно… Впрочем, мы опять увлеклись. Развязка нашей пьесы воистину феерична, каждый из действующих лиц получает то, что желает. Радостно выполняя поручение любимого, погибает на Красной площади героиня. Направив ее в праведное русло, идет на каторгу герой. Там, освободившись от всяких утех-помех, он начинает чисто и восторженно страдать за народ. Сладострастно доволен и выдавший его приятель. Садистки радуется своему успеху охранка. Даже жертва покушения, барон Урюков, не в накладе. Автор пьесы дает понять, что барон неизлечимо болен, конец будет мучительным, а покончить с собой Урюков не может по причинам православного свойства. И вдруг такой счастливый случай, такая удача!

Штольц: Сбыча мечт.

Берлиозенко: Выше, мой друг, выше. Это соборное средоточие исполненных желаний. Это тяжкое русское счастье, к которому мы всегда подспудно стремимся. Его и только его показывал в своих работах Достоевский. Трудное счастье должны показать и мы.

Пауза.

Ларина: Вы, Михаил Александрович, конечно, художник, а мы обычные пациенты проктологического санатория. Когда вы предложили сделать к празднику Независимости любительский спектакль, многое казалось простым. И вот день освобождения от польского ига все ближе и ближе, а я уже и не знаю. Скажите, зачем мне учить роль Гамлета?

Берлиозенко: Потому что Андрей Иванович хочет утонуть Офелией… Во всем виноват синдром примадонны: чем ближе премьера, тем больше волнений. Забудьте о Гамлете, Танечка! Считайте, что принц обманул вас на белом коне и бросил! Его надо забыть!

Ларина: О господи, опять!

Берлиозенко:  Я хорошо понимаю ваши сомнения, господа актеры. Помнится, во время оно подвернулась мне одна халтурка: выступить режиссером ежегодного заседания партийно-хозяйственного актива. Пригорюнился я: что делать? Потом, как осенило: партхозактив – это же камлание! А что главное в шаманском вызывании духов?! Конечно - грибы! Там все едят мухоморы! Шаман ест, его племя ест, олени едят, лоси какие-то приблудные, собаки… да, пожалуй, что и собаки едят. И вот всех тошнит, все веселятся и пляшут с духами!

Хлестаков: Вы их отравили, что ли?

Берлиозенко: Да нет. Мухоморы, конечно, украсили бы заседание партхозактива памятными впечатлениями, но, увы, традиция была против. Впрочем, у меня имелся дивный арсенал: пионеры с горнами, солдаты с бубнами, фрезеровщики с рапортами, интеллигенты с сонетами, в общем, все необходимое, что бы довести зрителей до грибной одури! Я больше скажу, в момент кульминации у старейших участников праздника не срабатывали мышцы сфинктера!   

Хлестаков: Сфинктер, это тот, который в Египте? Возле пирамид?

Берлиозенко (рассеянно): Да-да, у древних египтян определенно было что-то такое… О чем бишь я? А, вспомнил! Как видите, Танечка, ничего хитрого здесь нет. Всем нам нужен хороший цирковой кураж. На кураже можно сущий мир в одночасье построить! А потом в одночасье взорвать! Это говорю вам я, Михаил Берлиозенко!

Штольц (радостно): Аллилуйка!

Берлиозенко: Так, перерыв закончен. Господ, не занятых в сцене, прошу покинуть оную. Продолжаем.

Пациенты уходят, Штольц ложится в гроб.

Хлестаков: Все хочу спросить тебя, Родион, почему ты спишь в гробу?

Штольц: Да я тебе уже раз десять отвечал. Я с детства раскачиваюсь во сне. Раскачиваюсь и падаю с кровати… Но на полу я спать не могу! Боюсь, что тараканы в уши залезут.

Хлестаков: А так не залезут?

Штольц: Нет. Мы же вместе с гробом раскачиваемся. Тараканы боятся.

Берлиозенко: Вяло, господа актеры, вяло! Я напоминаю вам, что мы показываем страшное русское счастье, мистическое совпадение стремлений жертв и палачей. Здесь каждая деталь не случайна, даже и гроб этот. Вы вспомните Чехова! Финал «Вишневого сада». Драма состоялась, все в белом, все уходят. Остается Фирс. Я всегда восхищался: какая гениальная деталь! Ведь Фирс – это надежда! Как там у Тарковского: «Живите в доме, и не рухнет дом»? Я даже хотел поставить продолжение: «Вишневый сад - 2. Фирс возвращается». Увы, не сложилось…

Пауза.

Хлестаков: Но почему именно гроб, Родион?

Штольц: Я всякое пробовал. Лучше гроба ничего нет.

Берлиозенко: Все верно! Теперь пробежимся по кульминационной сцене. Прошу вас, Танечка!

Хлестакова сменяет Ларина.

Ларина: Родя, родной! Ты должен покаяться, Родя! Выйди на перекресток, стань на колени на землю, перед которой согрешил, и поклонись на четыре стороны света! Что же ты не хочешь?! Ты вот послушай, что мне старик Вприсядкин давече рассказал. Пришли три волхва в загон для скота, чтобы поклониться святой колыбели. И сказали так: «Вот они мы. И ты нам не нужен!» И звали тех волхвов: апостол Павел, апостол Марк, апостол Иоанн и апостол Лука.

Штольц: Их трое было, волхвов.

Ларина: Ох, и путается у тебя все в голове, Родя! Ты такую муку принял, такое сожаление испытал!.. Вприсядкин дальше рассказывал, что услышал их господь и видение послал! Увидели они белого голубя, выходящего из моря, и голубь тот звался…

Штольц: Не слушала бы ты Вприсядкина, Соня! Дурак он старый!

Ларина: Так в писании сказано, Родя!.. Нет, Михаил Александрович, почему я должна все это говорить?! Я сама не понимаю, что я говорю!

Берлиозенко: Будьте мужественной, Танечка! Что автор написал, того топором не вырубишь! У автора – право первой ночи, то бишь, первого слова, которое было в начале! Вы считайте, что ваша героиня сидит на героине. Или на кокаине. Заметим, что наркотическое спаивание часто применяется при подготовке смертниц. Им кажется, что они в прекрасном саду среди гурий! Все девки молодые, смеются, сплетничают… Продолжайте!

Ларина: Разве можно быть счастливым без любви, Родя!

Штольц: А что мне любовь, Соня?! Наполеон Париж кровью залил, и все сказали: «Вот человек!» А я с твоею любовью – полчеловека!

Ларина: Да что нам Наполеон твой, когда у нас - Вприсядкин! Ты с ним, старцем святым, к писанию обратись! Господь вот предупреждал жену Лота, чтобы на Содом не глядела, и чем все закончилось?! Но Лот не отчаялся, про любовь не забыл, стал с дочерями, как с женами, жить! Потому что кругом одни безобразники да столбы соляные, любви не знающие! 

Штольц: Долг выше счастья, Соня! Мне вот еще в детстве подумалось: «Смогу я или не смогу?». Заточил я прутьев железных, поймал старого козла. Начинать было страшно, но я раааз козла прутом! Прут насквозь вышел! Козел кричит, уползти пытается! А я раз-раз-раз! Вдруг вижу: из разорванного брюха козлята полезли! Оказывается, не козел это был, а коза беременная! Я козлят хрясь-хрясь-хрясь! Семеро их было…

Ларина: Как же ты муку такую вытерпел! Тебе и перед козой покаяться надо! И перед деточками ее!

Штольц: За последним долго гоняться пришлось. Залез, шельмец, под крыльцо! Мол, я в каменном домике живу, не в соломенном!

Ларина: А Вприсядкин тебя любит! Давече спрашивал, куда ты запропал? Взял десять рублей, ему чаю купить, и запропал.

Штольц: Я динамит купил. Будет им бостонское чаепитие с марафоном!

Ларина: Ох, не случилось бы какого несчастья! Вприсядкин рассказывал, что скоро конец света! Верные приметы одна за другой пошли! Говорит, все свечками гореть будем!

Штольц: Не дождутся! Мы сами их всех погубим, Соня, бог пусть даже не всовывается!

Ларина: Тревожно мне отчего-то! Вчера села вязать и вдруг меня потянуло как-то! Словно сетью. Посмотрела в красный угол, там все иконы мироточат! Не к добру, наверное…

Штольц: Потерпи, милая моя, единственная, недолго тебе осталось!
 
 
Второе действие.

На сцене кучки земли, торчат лопаты. Хлестаков и Ларина в костюмах советских зеков (сапоги, ватные штаны, черные фуфайки) держат друг друга за руки.

Хлестаков: Ягодка вы моя ясная, товарищ Розенфельд! Хочу вас до мук животных!

Ларина: Ничего, что животных, ничего. Вот построим новый мавзолей для политбюро, и заживем! Пройдет твоя дизентерия!

Хлестаков: Болезнь, может, пройдет, но источник будет любим до скончания века!

Берлиозенко: (появляясь из-за кулисы): Верю! Вот теперь верю! Для закрепления сцены, поговорим о материале.

Ларина: Что, опять?!

Хлестаков: А не вы ли в этом виноваты, Таня? Вы отказались от роли смертницы, и, пожалуйста, мы поменяли пьесу!

Берлиозенко: Позвольте, господа! Я считаю, что пьеса «Исход из Мавзолея» ничуть не хуже «Царь-колокола». Не забывайте, что авторство приписывают самому Андрею Платонову! Какой масштаб, космическая перспектива! На Красной площади заключенные строят стокилометровый Мавзолей для всех членов политбюро: еще живущих и еще не рожденных!

Ларина: Да-да, Андрей объяснил мне это. Когда настанет трудный час судного дня, выйдут старцы из Мавзолея и скажут: «Вот они мы! И ты нам не нужен!» В смысле, что по части массовых казней мы сами справимся! Опыт имеется!

Штольц (появляясь из-за кулисы): Это как бы пересказ «Повести о великом инквизиторе» Достоевского.

Хлестаков: А, по-моему, все проще! Коминтерн с нового Мавзолея будет передавать инструкции зарубежным агентам! Ну, там, световой телеграф, матросы с флажками…

Ларина: На строительстве организовано подполье. И заключенные по собственной инициативе тайно роют подземный ход в Англию, чтобы разжечь там пожар мировой революции.

Хлестаков: Это важная деталь, так ведь, Михаил Александрович?

Берлиозенко: Архиважная, ключевая!

Ларина: Подпольным обкомом руководит моя героиня, в прошлом международная революционерка, а ныне простая заключенная Юдифь Розенфельд. Она влюбляется в присланного на строительство рабочего–двадцатипятитысячника Семена…

Хлестаков: Это я!

Ларина: … И в порыве страсти выдает ему подземельную тайну. Семен, конечно, доносит куда надо. И чекисты начеку.

Штольц: Я по роли возглавляю карательный эскадрон чекистов-инвалидов, раненных в голову на фронтах гражданской войны! Короче, изгоняю глистов, выдавливаю бесов!

Ларина: … Но вождь трудового народа, товарищ Сталин, считает инициативу снизу своевременной, поэтому строительство продолжается.

Хлестаков: По моему рационализаторскому предложению, извлеченный из подземного хода грунт идет на строительство Мавзолея.

Берлиозенко: Вооот! Вооот!!! Здесь ключевая идея пьесы! Спрашивается, какая?!

Штольц: Труд как казнь?

Берлиозенко: Нет, Андрей Иванович, нет! Эта гениальная пьеса о величии русского пути! Оцените космический замысел автора! Многоместная гробница, пронзающая небо, и это задолго до Гагарина! И тут же - подземный ход в империалистическую преисподнюю! Двуединство тяжкого русского пути! Разнонаправленные векторы, связанные воедино рацпредложением рабочего Семена. Так куда произойдет исход из Мавзолея?! Куда поскачет Тройка-Русь? Чекисты во главе с московским патриархом доберутся до бога, чтобы разъяснить его белогвардейские планы? Конная армия Буденного отправится по тайному ходу, что бы ударить в черное сердце контрреволюции? Все возможно, все едино! Небо – на землю! И ад на земле!

Ларина: А я вот не понимаю, почему путь русский-то? Там Сталин, Розенфельды разные…

Берлиозенко: Щедро делитесь своим непониманием, Танечка, оно нас духовно обогащает! Я отвечу на ваш вопрос, но начну издалека. В старорежимное время Комитет госбезопасности подкинул мне одну халтурку. Для борьбы с воинствующим православием чекисты бросили меня на село. Я должен был составить агитку под названием «Буддизм для деревни». Вопроса я не знал. Поэтому прервал фееричные гастроли и поехал в научную экспедицию по селам. Родимый дух там был так густ, что никакой другой просто не помещался…

Штольц: А почему буддизм, а не ислам, скажем?

Берлиозенко: Вы правы, Андрей Иванович! Для семей потомственных алкоголиков, коих у нас немало, ислам, пожалуй, был бы полезнее. Увы, власти традиционно боятся народного джихада. Быть поднятым на вилы, это одно, у нас всякое бывало. А вот когда тебя насилуют черенком мотыги, как какого-то полковника Каддафи, тут шалишь! Нет в этом действе нашей удали и широты, нет лихого посвиста разбойничьего!

Ларина: А вам и здесь широта нужна? Страшно представить!

Берлиозенко: Давайте без анальных намеков, Танечка…

Пауза.

Берлиозенко: В своем повседневном поиске истины, русский человек – широкоплеч, любопытен, но несколько хаотичен. Не раз и не два я воочию наблюдал броуновское движение деревенских организмов. И как итог: поваленные плетни, сожженные амбары, спящие на дорогах свиньи и сарафанное радио… Поэтому нашей разносторонности и буйству жизни нужен некий вектор. И знаете, я полагаю, что мы более предрасположены к буддизму, чем принято думать. Специально для агитационной брошюры я с помощью сельского люда сочинил несколько русских мантр. Вот одна из них: «Куды?» - «Туды» - «Зачем?» - «А чё?»

Хлестаков: Ловко!

Ларина: Там дальше по пьесе у нас – взрыв! Любовному счастью героев решили помешать тайные троцкисты, генетические вейсманисты и примкнувшие к ним художники-педерасты. Отряд поэтов-смертников взорвал тоннель…

Пауза. Все смотрят на Ларину.

Берлиозенко: Между прочим, говоря о разновекторности и двуединстве русского пути, автор заочно полемизирует с Достоевским с его народом-богоносцем.

Ларина: А вот правда, Михаил Александрович, я этого никогда не понимала. Взяли себе бога у евреев и понесли.

Штольц: «Куды?» - «Туды» - «Почто?» - «А чё?»

Хлестаков: Да, но и с векторами этими тоже не кошерно. Для нашего человека они привлекательны просто по-мефистофельски! Вот и стоит наш человек нараскоряку, как буденовец, под которым лошадь давно сдохла.

Штольц: Ага. А перед ним камень. И на камне приписка предшественника: «Иди сразу в попу, брат».

Берлиозенко (морщась): Давайте без анальных намеков.

Штольц: Нет, правда, Михаил Александрович! Вот вы припомнили большого друга Советского Союза полковника Каддафи, которого на мотыге женили. Так это не ново! У нас арестованных с Тухачевским маршалов тоже анусом на табуретные ножки сажали. И пытали их молодые лейтенанты из сельской глубинки, которых, заметьте, никто этому не учил. Некому было, всех предыдущих перестреляли.

Хлестаков: Ух, и богата самородками земля наша! Быстрыми разумом Невтонами… Однако же, Андрей, я согласен с Михаилом Александровичем. Мы собрались здесь не выпадающими геморроями мериться, а по соображениям сугубо культурным.

Ларина: Потом в пьесе начались репрессии, бессмысленные и беспощадные. У Розенфельд и Семена отобрали звезды Героев социалистического труда. В общем, все умерли со словами: «Да здравствует Сталин!»

Штольц: У нас не забалуешь!

Берлиозенко: И славно! Пьесу знаем, материал любим! Про путь мы тоже все выяснили. Путь жертвенный, долгий и дико святой! Остается одна закавыка. В пьесе все погибают, даже наши тревожные чекисты-инвалиды. А где же надежда, спрашивается? Где в этой пьесе пресловутый Фирс? У автора его нет.

Ларина: А давайте сделаем так, что у Розенфельд и Семена родится сын! Его спрячут в подземном ходе. И мы придумаем эпилог, где возмужавший Иван Семенович Розенфельд будет отчитываться о проделанной на стройке работе.

Берлиозенко: Платонова дописать?! Ай, славно, Танечка, ай, как хорошо! Это же мой излюбленный художественный метод!

Хлестаков: Правда?

Берлиозенко: Все знают «Иронию судьбы или с легким паром»?! Конечно, все! А кто-нибудь из вас видел «Иронию» с поножовщиной и поджогами? Кто ставил?! Я ставил! Во Львове! Зрители кричали: «Пырни её, москаль, сожги!», и махали горящими зажигалками, точно на рок-концерте. Артистов не отпускали, последнюю сцену пять раз на бис повторять пришлось!

Штольц: Тогда пусть она от Сталина родит.

Берлиозенко: Кто, Надя?

Штольц: Да какая Надя?! Юдифь Розенфельд! Пусть в пьесе появится альтернативный вождь. Подземный продолжатель дел, так сказать.

Хлестаков: Да тут, брат ты мой, целая эпическая драма образовывается! Эдип и племянники!

Берлиозенко: И то дело! Помню, дописал как-то «Три сестры» Чехова. Ну как дописал, добавил кое-что из «Всадника без головы» Майн Рида. Сестры всё говорили: «В Москву, в Москву» и не знали, что давно уже в Москве живут. Их там возле Красной площади в сексуальном рабстве держали.

Ларина: Мама дорогая!

Штольц: Что-то мы о великом нашем пути забыли. Пути крестном и богоборческом.

Все смотрят на Штольца.

Хлестаков: Да брось ты, Андрей! Дело ясное. Найди в себе бога и запугай его скальпелем! Делов то… Я другого не пойму: за что Розенфельд Семена полюбила. Она международная революционерка, у неё в родственниках нью-йоркские банкиры, а он кто? Нет, внешне я хорошо его представляю. Чубчик кучерявый, шелуха семечек, сапоги всмятку. И в койке – золотые руки!

Берлиозенко: Эх, жаль, нам не хватает времени на этюды! Что там наши герои?! А вот вы представьте себе любовников - Тристан и Голда Меир! Белокурый варвар и честолюбивая старуха. И между ними – меч! Кто атакует первым? Какими силами? Сколько убитых и увечных останется в траншеях? Вот где сексуальная баталия!

Штольц: Фанни Каплан и Оскар Уайльд – тоже картина маслом!

Ларина: Так давайте займемся этюдами!

Берлиозенко: Нельзя обнять необъятное, Танечка, времени нет! А то бы мы всем показали! Помню, ставил я в одной женской колонии сказку «Цветик-семицветик»… Впрочем, там все закончилось печально: руганью, мятежом и трупами… Скажу проще: вы не тушуйтесь, господин Хлестаков, не тушуйтесь! Нимфоманка наша Танечка, и все дела!

Штольц: Говорят, что Клара Цеткин и Роза Люксембург по любовной части тоже отзывчивыми были. Я про это фильм на канале «Animal planet» смотрел.

Берлиозенко: Я вас умоляю, нашли, кому верить! У них все животные подсадные! Однако что у нас дальше? Ага, роющие подземный ход заключенные нашли клад - библиотеку Ивана Грозного?! Давайте с этого места! Лишних героев прошу удалиться!

(Лишние герои уходят, остаются Хлестаков и Ларина).

Хлестаков: А я говорю, надо все золото с обложек ободрать! Книжки царевы сжечь и на костре переплавить презренный металл в ордена и медали! Будем тайно награждать ими наших передовиков!

Ларина: Боюсь, Семен, обнаружится все! Найдут награды вертухаи, и конец!

Хлестаков: А мы ордена обратно забирать будем и хранить в секрете. В мировой коммуне выдадим!

Ларина: Тогда может и не надо золотых наград?! Будем вызывать товарищей в подпольный обком и поздравлять: «Вы награждены орденом Ленина! Отдадим после!». Сталин меня Героем социалистического труда так же сделал. Только что с кладом делать?

Хлестаков: Есть еще задумка. Я тут с бывшим наркомом познакомился, что в 1200-ом бараке чалится. Он рассказал, что накануне его ареста правительство решило поддержать Циолковского. Дело решенное! Скоро рванут в космос разгневанные большевики! Да не с пустыми руками, а с прометеевыми головешками, чтобы империалисты на других планетах не скучали! Даешь вселенскую коммуну! Нарком говорил, что первым полетит сам товарищ Буденный с любимым жеребцом по кличке Товарищ Свердлов!

Ларина: Эх, в славное время живем, Семушка!

Хлестаков: Мы клад Циолковскому на ракеты отправим. Тайно! По почте!

Ларина: Решено. Что там у нас следующим пунктом повестки?

Хлестаков: Любовь, товарищ Розенфельд!

Ларина: Любовь – дело молодое, не для нас, старых большевиков! Я сама после революции по Петрограду голышом бегала. С посвистом и с плакатом «Долой стыд»! Потом одумалась, в ЧК пошла работать. Поняла, там - главное, там - расстрелы!

Хлестаков: Вот у нас на Руси как повелось? Сказал правду и наутёк! Но коммунисты не из таковских! И я вам, товарищ Розенфельд, в глаза скажу, что организм любви требует! Организм – существительное материалистическое! Ему услады материальные нужны!

Ларина: Чистейший оппортунизм это, Семушка! Большевики не для себя живут, нам мировую коммуну соорудить надо. Чтобы все были равны! Не можем мы о своих телах оппортунистических думать! Для этого врачи и кухарки, прислуга всякая имеется!

Хлестаков: Значит, души у нас большевистские, а организмы – белогвардейские?! Без прислуги никак?!

Ларина: Я тебе больше скажу, души - нет! И не будет!..

Хлестаков: Ой, боюсь я за вас, товарищ Розенфельд! Как бы змея черной измены коварным ужом в ваше сердце не заползла?! На днях мне старик Вприсядкин донес, что уклонисты в подпольном обкоме завелись!

Ларина: Не о том ты думаешь, Семен! Нам с нашими планами природу обмануть надо! И через это породу человеческую улучшить! Не выживет обычный человек, такие планы осуществляя! Я до ареста в сухумском обезьяннике работала. Такого навидалась, вспоминать страшно! Там скотину всякую с рабочими людьми спаривали! Когда кончились валютные обезьяны, в ход пустили собак, лосей, баранов горных!

Хлестаков: И вы сами в этом участвовали?!

Ларина: Сама! Революционный порыв мною овладел, Семушка! Бывало, выведут ко мне козлищ грязных, а я с наганом в руке говорю: «Ну, кто еще комиссарского тела хочет?!» А все потому, что под наши планы особый труженик нужен! Восьмирукий штангист! Всесильный человекозверь! Это ему предстоит бороздить космические пространства! О душе ли тут думать? О любви ли?!

Хлестаков: Мммм!..

Ларина: А Вприсядкин твой - старый дурак! Товарищи в подпольном обкоме опыты по спариванию продолжают, а он их обзывает скотоложцами и уклонистами! Но где же, как не здесь, на строительстве светлого завтра, продолжать это нужное большевистское дело?

Хлестаков: Это как же получается? Космический буденовец и его конь одной породы будут? Хомо революциус? Лихо!

Ларина: А ты думал!

Хлестаков: Да вот как-то сомневаюсь я! Опять же Вприсядкин говорит, что нам надо на русское чудо надеяться! Не раз и не два Русь, ведомая не понять кем, у края оказывалась! И наваливалась над бездной, чтобы упасть и заполнить её всю! Тогда-то и происходило наше чудо! Ибо жив русский бог Яхве!

Ларина: Я твоего Вприсядкина застрелю! Все-таки украду у тебя револьвер, и застрелю! Знаю я ваше чудо: на печи лежать, и чтобы все само делалось! Но сам по себе социализм в худых почвах не зародится! Надо много еще кого расстрелять, чтобы почвы удобрить! Как сказал товарищ Троцкий узкому кругу своих товарищей, мы их дивную Тройку-Русь в тачанку перманентной революции переработаем! Короче, жги и дырявь!

Хлестаков: Тревожно мне, товарищ Розенфельд! Давече сон видел: выпал кукушонок из гнезда. Тыкается в меня, пищит, титьку просит!

Ларина: Это в тебе Фрейд сейчас говорит! Ты бы лучше помог товарищам, которые делают нужное классовое дело!

Хлестаков: Не чувствуете вы мой организм, товарищ Розенфельд! Не хочу я в ваших древнегреческих проказах участвовать! Это у них там обратится какой-нибудь бог в лебедя или быка и давай человекозверей плодить! Минотавров, сатиров, разных бестий продувных!

Ларина: Да ты откуда про Древнюю Грецию знаешь?!

Хлестаков: Была у меня одна гречанка, рассказывала про их повсеместное скотоложство. Лучше я останусь рядовым тараканом революции, чем!..

Ларина: У нас иначе будет, Семен! Наши органы мобилизованы диалектическим материализмом! Они не по солнышку встают, а по Марксу!

Хлестаков: Вы сейчас про чрезвычайную комиссию говорите, товарищ Розенфельд?

Ларина: А как же? И про «чека» тоже! Знаешь, как у буржуев говорят? О чем бы не шла речь, речь всегда идет о деньгах! Но не такие порядки в стране освобожденных тружеников! Ибо у нас, о чем бы не говорили, речь всегда идет о «чека»!

Хлестаков: Здесь я согласен! Но даже у лучших чекистов: Дзержинского, Менжинского, Блюмкина, Френкеля, Пакермана, Дроздаблюма, организмы все-таки имеются!

Ларина: Да что ты заладил одно и то же! Они своими организмами сегодня только кушают да эфир нюхают, потому что помыслы их в светлом завтра! Ты лучше про мое вчерашнее видение послушай! Пришел Зевс к царице Семеле, когда та от него Дионисом беременна была. Не рассчитал бог силушки, да и сжег молниями дворец, всю дворню и царицу саму. Только недоношенного сына выхватить и успел. Спрятал Зевс его в своем бедре, и через три месяца Дионис второй раз родился. Другой бастард от таких перипетий повесился бы. А наш маленький полубог лишь запил навечно. Четвертый раз мне этот сон снится! Вот на что оно мне?!

Хлестаков: Рожать вам надо, товарищ Розенфельд! Хоть из бедра! Завтра не родите, послезавтра поздно будет!

Ларина: Опять ты за свое! Ты потерпи, милый мой, единственный, недолго нам осталось!

Действие третье

На сцене – убранство собора Василия Блаженного. На заднем плане ходят зомби в исполнении пациентов санатория. На переднем плане ссорятся Ларина в рясе послушника и Хлестаков - во врачебном халате.

Ларина: А почему я должна играть любовную сцену в черных мужских трусах?!

Хлестаков: Потому что других трусов там не было! Это же ГУЛАГ!

Берлиозенко: Не ссорьтесь, господа артисты! Бог с ними, с трусами сатиновыми! Я даже рад, что мы снова поменяли пьесу. Сегодня всю ночь размышлял над нею и в три утра понял – сокровище! Недаром её приписывают раннему Сорокину!

Штольц: Да не мог Владимир Сорокин, создатель «Дня опричника», написать пьесу «Рассвет юродивых»! Мелкотравчато для него!

Берлиозенко: Эээ, не скажите! Сегодня утром я осознал, что наша нынешняя драма - о феномене русской души!

Хлестаков: Поэтому главный герой - врач-психиатр?

Берлиозенко: А давайте-ка пробежимся по фабуле, по ходу во всем и разберемся! Прошу вас, Танечка.

Ларина: В Москве разгорается эпидемия юродивых. Население бегает без трусов, непрерывно постится и пророчествует. Уцелели немногие. Действие начинается в психиатрической больнице. Чтобы не заразиться, медики колют себе галлюциногены. Больных же спасают их сверхценные идеи.

Штольц: Прямо как у нас в Союзе журналистов!

Ларина: Под видом эвакуации главврач больницы Павел перевозит всех в собор Василия Блаженного. У него навязчивая идея: провести в храме черную мессу. В том смысле, что клин вышибают клином. В соборе он встречает юного послушника Павла. На самом деле, под видом певчего скрывается агентка ФСБ, которую зовут Павла.

Штольц: Ну, точно, как у нас!

Ларина: Павел посвящает Павлу в свои планы, и та, конечно, доносит куда надо. Когда врачи и шизофреники начинают целовать зад козла, пойманного на Красной площади, в храм врываются юродивые фээсбэшники. Они обличают власть предержащих, грозятся всех перестрелять, бичуют себя за склонность к рэкету. Командира чекистов зовут Павел. Таким образом, в пьесе образуется классический любовный треугольник.

Берлиозенко: Ну, это так, внешняя сторона. А что на самом деле сообщает нам автор?

Штольц: Не знаю, могут быть разные толкования. Я считаю, что под вековым гнетом у некоторых наших товарищей возникает желание спрятаться в дурака. В православии, между прочим, 36 святых юродивых, абсолютный рекорд среди религий! Так что не одними балетом и космосом мы прославлены!   

Берлиозенко: Не отвлекайтесь, Андрей Иванович!

Штольц: И здесь начинается самое интересное. Дело в том, что у принявших подвиг юродства тот час раскрывается русская душа-певунья. Можно дразниться матом, сморкаться в образа, нести околесицу и прилюдно справлять нужду. (Поёт). Хорошо быть кисою. Хорошо – собакою. Где хочу - пописаю. Где хочу - покакаю! (Заканчивает петь). Это вам не какая-нибудь внутренняя эмиграция под одеяло. Это пожизненное шоу с литаврами и тамбуринами!

Берлиозенко: Помню, ставил я панораму Бородинского сражения. Там девицы из кордебалета французских гусар-угнетателей изображали. Что с ними одноглазые уланы Кутузова вытворяли, вспоминать страшно! Содом на Гоморре! Но это так, в сторону. История…

Пауза.

Штольц (задумчиво): Кстати, об истории, Михаил Александрович. Скажите, почему Павел, ну, тот, который ФСБ, говорит, что животный произвол – это главная движущая сила государства Российского? А юродивость как же? Говорят, Василия Блаженного сам Иван Грозный боялся.

Берлиозенко: Василий, он убогий, у бога, то есть. Потому и страшный. Но и на эту напасть хозяева Земли русской приемчик придумали. Так повелось, что наши деспоты тоже должны быть как бы с придурью. Примеров тому тьма! Скажем, Сталин перед смертью учебники по языкознанию писал. Да что там вспоминать, если до сих пор иностранными оркестрами дирижируем и журавлей летать учим!

Ларина: Может, порепетируем? У нас независимость на носу. Праздник, то есть.

Берлиозенко: Да-да, начинайте!

Ларина: Что же ты, Павел, все о любви мне говоришь? А где она, любовь? Вчера видела, как одна юродивая в другую плюнула и прокляла. Та в ответ прокляла и плюнула. И обе замертво упали.

Хлестаков: Может, это дуэль у них такая была, Павла? Павел рассказывал, что в Москве нравы изрядно изменились. Все кривляются, стигматами рисуются, все хотят странного.

Берлиозенко: Стоп-стоп. Мне кажется, вы совершенно не чувствуете подтекст. Вспомните Чехова, его «Дядю Ваню». Кульминация с руганью и обвинениями. Главный герой говорит, что жизнь его прожита напрасно, а ведь он мог стать гением и прочую чепуху. Таков текст в пьесе. Но что дядя Ваня говорит на самом деле? На самом деле он говорит, что безумно, по-звериному хочет жену профессора, а та ему, извините, не дала! Начинается истерика инфанта. Как же, избалованному барчуку не дали новую матрешку! И что извлекает зритель из подтекста пьесы? Да очевиднейшую вещь! Что дядя Ваня – это сексуальный маньяк и педофил, еще в детстве зараженный приапизмом! Каков интеллигент в маминой кофте?! Каков Чехов, бичующий пороки, скрытые под личиной культуры?!

Хлестаков: Гляди-ка, а я себе все это иначе представлял!

Берлиозенко: Друг мой, эти гении очень даже непросты! Лев Толстой после первой брачной ночи записал в дневнике «Не то»! Два слова, а сколько в них вселенского трагизма! Недаром, «Не то» считается лучшим произведением Льва Николаевича. Во всяком случае, чаще всего цитируется!

Ларина: Толстой о своей жене написал, что ли?

Штольц: Обо всех женщинах! Ты вдумайся в подтекст!

Хлестаков: Ловко! И по-толстовски лаконично!

Ларина: Я вот еще про черную мессу не понимаю, Михаил Александрович. Зачем вместо девственной жертвы фээсбэшники распяли козла? Разве он не чертово чучело и портрет сатаны?!

Берлиозенко: Эх, забывать мы стали нашего Ильича! Ленин как писал? Архиважно спровоцировать попов на выступление и расстрелять! Вот, где метод: провокация – расстрелы, провокация – расстрелы. Дело лихое, творческое!

Штольц: Козел-то причем?

Берлиозенко: А вы подумайте. Вот явится на мессу черт с предъявой: «За козла ответите», тут его чекисты в оборот и возьмут! Они ленинским наследием владеют виртуозно. Это, во-первых. Во-вторых, козел мог оказаться девственником, мы же про него ничего толком не знаем. И, в-третьих, не любит русская душа-гулёна нудных и продолжительных хлопот. Что мы – лютеране, что ли?

Штольц: Куда нам. Я вот тоже припомнил историю о нашей душе. О её щедрости. Как-то в подземном переходе возле Красной площади безногий калека положил вместо себя безногий же муляж. Это была такая хитрость, чтобы самому попрошайке на мокром и холодном не сидеть. Потом калека помер, чего, понятно, никто не заметил. А когда спохватились года через три, выяснилось, что сердобольные прохожие накидали манекену милостыню в почти миллион долларов.

Берлиозенко: Таков наш ответ смерти! Монетаристский!

Хлестаков: А где в «Рассвете юродивых» пресловутый Фирс? Где надежда?

Ларина: Может, допишем пьесу? Правда, с сыном-наследником ничего не получится. Психиатр Павел влюблен в эфэсбешника Павла. Тот в свою очередь влюблен в Павлу, не подозревая, что она – женщина. А Павла влюблена в Павла-психиатра, не подозревая, что он - пассивный.

Штольц (радостно): И бог любит всех!

Берлиозенко: Можно раскрыть тему надежды с помощью финального героя. Как у Гоголя в «Ревизоре». Например, появляется некто, ранее в пьесе незамеченный. Его спрашивают: «Так что там, с подводной лодкой?» Финальный герой отвечает: «Она утонула». Далее – немая сцена и занавес.

Хлестаков: Жесть!

Ларина: Я не поняла, какая лодка?

Берлиозенко: Финальный персонаж – страшное оружие в руках режиссера! Выкидной нож драматургии! Он может одной репликой перевернуть смысл пьесы. Как-то ставил я Уильяма нашего Шекспира. Содержание его «Бури», если помните, галлюциногенное: духи всякие, волшебники, короли. В финале у меня появлялась уборщица с ведром и говорила: «Что повылазили, тараканьё? Вот я вас тапком!» Герои разбегались и прятались за обоями. Финал, некоторым образом, перекликался с рассказом Кафки «Превращение», тоже во многом галлюциногенным и дихлофосным.

Штольц: Тогда может, мы заставим заговорить моего распятого козла? Пусть в финале скажет слова надежды. А то мне скучно! Я все время на сцене, а слов-то по роли у меня нет!

Берлиозенко: Инфернальный намек на присутствие сатаны?

Штольц: Ну да! Со словами надежды. Как у Булгакова. Пусть и наш козел скажет, что, мол, рукописи не горят!

Ларина: Я ничего не понимаю! Какие подлодки с рукописями? Они не горят, потому что под водой?

Хлестаков: Не волнуйтесь, Танечка, скоро все разъясниться. Скоро явится финишный Фирс, который все вам объяснит.

Штольц: К тому же, Фирс окажется чекистом.

Ларина: Как? И он тоже?!

Берлиозенко: Это колдовство театра, Танечка! Когда говоришь о феномене русской души – все возможно!

Штольц: В немцы хочу!

Берлиозенко: Продолжаем, господа!

Пауза. Кроме Лариной и Хлестакова все покидают сцену.

Ларина: Павел предлагает пока что укрыться в федеральном центре пыток «Былина». Там защита и тишина. 

Хлестаков: Когда вижу Павла, встрепанного как птенчик, с пистолетиком, думаю: «Кровиночка ты моя!» Хочется схватить его на руки, занянькать, заласкать! Нет, правда, Павла, эти чекисты такие славные! Говорят: «А что нам наука, мы ее кастетом!» Смеются…

Ларина: Павел, я насчет черной мессы не поняла. Когда из распятого козла вывалились топор, баян и курвиметр, ты сказал, что это инструменты для созидания русского чуда. Хорошо, топор и баян – это ладно, может, и пригодятся. Курвиметр-то зачем?

Хлестаков: Вообще, им измеряют всякие кривые линии на географических картах. Например, дороги.

Ларина: И что?

Хлестаков: Я тоже сначала озадачился. А потом мне старик Вприсядкин подсказал, что пора мерить божьи лики! А что ты хочешь? Второе средневековье на дворе!

Ларина: Вприсядкин! Опять Вприсядкин! Когда он ворвался к нам на броневике, в бескозырке Балтийского флота, подумалось, вот оно, избавление! И вдруг он говорит: «Бог - есть! А мы его тапком!» Что же это значит?

Хлестаков: Хиппи он. Православный!

Ларина: Жена Врисядкина тоже хороша! Алкоголичка!

Хлестаков: Кто из нас без греха, тот сейчас камнями кидается. На Красной площади. Ты сама видела, как жену патриарха, ну, архидьякона того, казнили. Бедный юноша! Такой сладкий!

Ларина: Грустно тебе, да? У меня даже лекарств нет, чтобы тебе помочь. Разве что… ты про сыворотку правды слышал? У меня таблетки правды есть для агентурных целей. Вот! Ты таблетку водкой запей, чтобы не горчила. (Она поднимает подол. Достает из шорт плоскую фляжку. Оба принимают таблетки. Запивают).

Пауза.

Ларина: В детстве я жила в сером доме с колоннами.

Хлестаков: Рядом с мясоконсервным заводом, что построили на месте монастыря?

Ларина: Да.

Хлестаков: А на стене завода было написано: «Вот они мы. И ты нам не нужен»?

Ларина: Точно.

Хлестаков: В квартире с обоями мухоморных цветов?

Ларина: В квартире с обоями мухоморных цветов. Каждое утро мама спрашивала меня на кухне: «Ты была хорошей девочкой? Ты не трогала себя за нежное? Помни, что пушкинская Татьяна Ларина не трогала себя за нежное. Даже после замужества». Я отвечала, что была хорошей девочкой. Я ждала своего Онегина. Вдруг однажды в окно моей спальни полез наш районный маньяк. Я обмирала от томительно-сладкого предчувствия. И раздумывала, надо ли выхватить пистолет, который хранился у меня под ночной сорочкой…

Хлестаков: Какой пистолет? Откуда?

Ларина: Я же родилась в семье чекистов и подчекистов!

Хлестаков: Как это?

Ларина: Моя мама была полковником госбезопасности, как и все ее предки. А папа работал забойщиком на мясоконсервном заводе, как и все его пращуры. И еще папа был платным осведомителем мамы.

Хлестаков: Я слышал, что полковникам госбезопасности запрещали сочетаться с доносчиками.

Ларина: Да, запрещали. Но мама завербовала папу после моего рождения. Так что, все в порядке. Не сдержалась, конечно, но чести чекиста не изменила.

Пауза.

Хлестаков: Я родился в деревне посреди Васюганских болот.

Ларина: Это те, что в Сибири?

Хлестаков: Да.

Ларина: Те, что самые большие в мире?

Хлестаков: Точно.

Ларина: В деревне под названием «Сухая трясина»?

Хлестаков: В деревне под названием «Сухая трясина». Вечерами старики рассказывали нам о носопатках. Я их никогда не видел, но рыбаки клялись, что иногда на заре замечали купающихся носопаток. В болоте они плыли на спине, выставив рыльца над водой. Эти существа завораживали меня. Я сам летом купался в теплой тине. Можно было плыть в любой позе, выставив угреватый нос в звездное небо над головой. И не было никакой опасности утонуть до смерти! Как в Мертвом море… Это были счастье и свобода. Даже не свобода, а выше – вольная воля! Я плыл в вонючем тепле и мечтал, что вся моя необъятная Родина – это огромное без края болото. С болотными обезьянами, кедровыми жирафами и клюквенными кенгуру. Потом это в точности так и оказалось.

Ларина: Михаил Александрович, я снова ничего не понимаю! Вот что мы сейчас наговорили?

Берлиозенко: Это, друзья мои, особый вид творческой рефлексии, своего рода мозговой импрессионизм.

Штольц: Понятно.    

Берлиозенко: Прием из разряда таких явлений, как, например, параллельное остроумие.

Штольц: Аааа. Ясно.

Ларина: Вы сейчас с нами разговариваете, Михаил Александрович?

Берлиозенко: А как же! Поясню еще проще, Танечка. То, что вы наговорили, это такой специальный порядок слов, который придумал автор в акте демиургового пароксизма!

Ларина: То есть, смысла никакого?

Берлиозенко: Напротив, смысл может быть любой. Буквально, любой. Вот райский и Моисеевый, например. То у автора пьесы лезет змей-искуситель в виде районного педофила. То возникает болото обетованное, где можно парить над землей и реальностью, как в Мертвом море.

Хлестаков: А, по-моему, они наркотой обдолбались и несут всякую пургу. Автор так и написал: носопатки.

Ларина: И почему чекисты, все время чекисты?!

Берлиозенко: Потому что чекисты - это высшее достижение российской государственности! В самом деле, без чекистов у русской цивилизации не было бы ни атомной бомбы, ни луноходов. Чекисты всегда шли впереди ученых, чиновников, художников и простолюдинов, никогда не уставая подгонять отставших! Поэтому все мы немножечко подчекисты!

Штольц: В сексуальном смысле?

Хлестаков: Я полагаю, во всех русских смыслах.

Ларина: Ну, это ладно. Здесь не поспоришь, себе дороже! Но старик Вприсядкин? Он появляется в каждой нашей пьесе! То есть, он никогда не выходит на сцену, его как бы и нет, но о нем говорят все наши герои. Кто он? И почему так важен?

Берлиозенко: У вас определенно есть художественная прозорливость, Танечка! Судите сами, друзья, три совершенно не похожих автора, три разных сценических материалов, и что же их связывает? Правильно, наша благословенная Россия! И именно ее символизирует закулисный проходной герой, блестящий старик Вприсядкин, который несет в себе глубинные коды патриотического подсознания.

Хлестаков: Во как?!

Берлиозенко: Да-да, именно так! Замечу, что драматурги не сразу обратили внимание на гигантский потенциал внесценических персонажей. Обратимся хотя бы экранизации чеховского рассказа «Драма». Помните, там, в конце Фаину Раневскую убивают пресс-папье? Среди действующих лиц произведения упоминается купец Водянкин. Посвященная ему ремарка гласит: «Хромает на левую ногу. На сцене не появляется». Так мало того, что таинственный купец не появляется на сцене, о нем вообще ни слова больше! А в рассказе-первоисточнике купец Водянкинне не упоминается вовсе!

Штольц: Печалька! Просто зловещий заговор против купцов!

Хлестаков: Масоны.

Берлиозенко: Но не таков наш старик Вприсядкин! Судя по материалу, он державник, он пассионарий! Он фееричный нон-конформист! Вприсядкин решительно аккумулирует врожденное свободолюбие россиян! Это к нему обращается гениальный Пушкин: «Мой друг, свободе посвятим души прекрасные порывы»!

Ларина: А разве они были знакомы?

Штольц: Конечно. Подружились за кулисами.

Берлиозенко: Как видим, в нашем случае закулисный герой раскрыт драматургами полностью. И мы невольно задаемся вопросом: что делает внесценический проходной персонаж, когда одна пьеса закончилась, а следующая еще не началась? Быть может, в кромешном небытии межсюжетия старик Вприсядкин сочиняет мистерию общего дела?! Или колдует над новым имперским проектом?! Или кует организационное оружие для мессианского народа?! Ответа нет! Точнее, волнительная немота в ответ! Вот о чем заставляют задуматься передовые достижения в разработке закулисных героев! (Вытирает лицо платком. Отходит к кулисе).

Хлестаков: Браво! (Аплодирует). Это звучит гордо!

Штольц (тихо): Мама не гаси свечи, Чехов прячется в ночи.

Ларина: Ты это к чему?

Штольц: Да сценаристы поди-ка для смеха Чехову купца Водянкина приписали, а тут вот, что вышло! Ад и Израиль!

Ларина: А мне очень понравилось. Спасибо, Михаил Александрович, вы все так объясняете! Непонятно, конечно, но все так живо, что невольно проникаешься!

Штольц: Ну, тогда чекисты и старик Вприсядкин – это наше всё…

Пауза.

Ларина: Много лекарств ты пьешь… Грустно тебе, Павел, а? А Павел мне сказал, что они со стариком Вприсядкиным уже все придумали. Мы захватим ядерную ракету под Саратовом, Павел знает, где. Там, правда, веселящий газ надо будет пустить и по минным полям пройти. На ходулях! Павел показывал, как на ходулях ходить! Это так прикольно! Умора!
Хлестаков (скептически): Ага! И баян возьмем, что бы еще веселее стало!

Ларина: И топор! (Поет). На ходулях с топором бегала собачка. Хвост подняла, навоняла, вот и вся задачка!

Хлестаков: Хотя, с другой стороны, что-то в этом безумии есть. Может, и курвиметр пригодится. Будем по карте наш крестный путь до Саратова исчислять!

Ларина: Говорю тебе, дело верное!

Хлестаков: А дальше-то что?

Ларина: Захватим ракету и стрельнем!!! Павел знает как!

Хлестаков: Куда?! В рай, что ли!

Ларина: Ага, по Лондону! Поди-ка там рай и есть, раз наши олигархи вешаться туда едут! Нет, вы подумайте, крюка он на родине не нашел, чтобы повеситься! Да у нас тут все в крючьях! Нет же, все едут и едут! Сейчас  в Лондоне все наши миллиардеры от эпидемии спасаются! Наверное, крюки себе подыскивают!

Хлестаков: И что?

Ларина: Как что?  Мы ракетой Лондон закрючим, а британцы в ответ Москву атомом сожгут! Вот тебе и русское чудо!!!  Извольте кушать!

Хлестаков: Скорее, финальный кукиш. Как жили, так и сплыли!

Ларина: Ух, и заживем мы тогда, Павел! И Павла к себе возьмем! Так втроем и заживем! Я вам ребеночка рожу! Маааленького…

Хлестаков: Ты потерпи, милая наша, единственная! Недолго всем нам осталось!

Действие четвертое

На сцене – все участники постановки, включая осветителей и пр.

Все участники (хором): Мы снова поменяли пьесу!

Занавес (или затемнение).

КОНЕЦ