Для чего всё?

Володя считал себя скверным, потому что смотрел на девочек не тек, как все остальные школьники. Он стал видеть в них женщин. Это произошло с ним в четырнад¬цать лет, когда другие мальчишки ещё играют в футбол, крадут подсолнухи, целыми днями купаются и загорают. А он неожиданно и как-то некстати повзрослел. Повзрослел и почувствовал себя настоящим мужчиной, которому уже нужна настоящая женщина.
Как раз в это же время к нему пришло понимание быстротечности жизни, кото¬рую до этого он не представлял всю сразу, до самого конца. А тут вдруг представил и испугался. Ради чего всё? Это было ночью, и всю эту ночь он проплакал. Ему почему-то очень жаль стало отца, который рано умер, не объяснив Володе ничего. Жаль было себя, такого слабого и испорченного. Жаль было жизни, которую, кажется, уже прожил. И  стыдно было признаться себе, что он любит Олечку - самую стройную и самую красивую девочку в классе. На Олечку с интересом поглядывали  многие мальчики в школе. Но ему, видимо, она нра¬вилась как-то иначе, потому что его очень волновало её стройное тело. Ему, конечно, нравились её волнистые волосы, её тонкие руки, её синие глаза, но больше всего Володю возбуждал её оттянутый зад на уроках физкультуры, где Ольга была в одном тонком черном трико.
Он стал плохо учиться и совсем перестал смеяться над плоскими шутками школьных друзей. И это всё из-за того, что Олечка не обращает на него внимания, как будто его вообще не существует. Возможно, поэтому иногда ему очень хочется уехать в Ле¬нинград, где он был прошлым летом в гостях у брата, забраться там на Исаакиевский собор под видом туриста, выбрать на смотровой площадке самое безлюдное место и прыгнуть с неё низ. Правда, Володя не может представить себя в полёте и в момент удара о землю, зато он прекрасно представляет будущую славу, которая почему-то сейчас ему необходима как воздух. Нет, он не хочет таким образом утвердиться на земле, ему не надо ничего особенного. Он просто хочет, чтобы его понимали, чтобы на него иногда обращали внимание.
Другие в его годы, наверное, вовсе не думают ни о чем подобном, а он почему-то думает. И вообще - все другие живут как-то иначе: проще и понятнее, а у него жизнь особенная, где всё как-то очень сложно, непонятно и скверно.
Володя очень любит Олечку, но пока что он может только с завистью смотреть на неё. Вот и всё. А ещё он с завистью смотрит на тех мальчишек, которые свободно подходят к Любке Лилиной и разговаривают с ней о пустяках. Про Любку иногда говорят между собой взрослые мальчики в мужском туалете, и то, что они говорят - очень плохо. Но оттого, что в Любе так много плохого,  так много скверного - она кажется Володе ещё более желанной и недоступной, порочной и восхитительной одновременно. Правда, если он подойдет к ней и заговорит - о нем будут плохо думать другие девочки. И в их числе окажется Вера - самая худая и стеснительная девочка в  параллельном классе. Володя предполагает, что нравится ей, но она ему не симпатична: у неё нет фигуры.  У нее вместо фигуры - кости. Ему стыдно, когда она краснеет, разговаривая с ним.
Однажды Вера подошла к нему и сказала:
- У нас в драмкружке генеральная репетиция, может быть, ты придешь  и посмотришь?
- Не знаю,- почему-то ответил он, но на  репетиции не появился. И когда на следующий день Вера остановила его в коридоре, а потом спросила:
- Почему ты не пришел?
Он зло ответил:
- Да отстань ты.
И как Верка не может понять, что ему сейчас не до неё. А ещё говорят, что она умная, что у неё красивые глаза. Глаза у Верки и правда большие, но лицо какое-то несуразное и вид очень глупей.
На улице за школой находится старый парк, состоящий из сосен и лиственниц, который когда-то посадили лесопромышленники Бушковы. Парк старчески зеле¬неет, поражая прямыми линиями аллей, среди которых затерялся белый круг неработающего фонтана и полуразрушенная ротонда. Там на вершинах сосен зло кричат грачи. Володя иногда выходит в парк, подставляет ладошку ко лбу и смотрит, как плывут по небу облака мимо сосновых вершин. Облака плывут медленно, и просветы между облаками кажутся Володе золотистыми.
Однажды в старом парке на Володину руку села первая весенняя муха. Она была маленькая и блестящая как брошка, и Володя долго с умилением смотрел на неё. Муха казалась ему существом необычайно сложным, обладающим доброй душой и расчетливым сознанием.
 - Володь, а Володь, курить будешь? - предложил откуда-то сзади Венька Жуков, направляясь к туалету.
- Угу, - почему-то согласился Володя, и с радостным волнением поспешил за Венькой. - У тебя какие?
- Космос,- с гордостью ответил Венька.
Курили молча, но со знанием дела, как будто исполняли какую-то важную роль. Много плевали в грязное очко и делали серьёзные лица. Володе хотелось показать, что он курит  уже давно, что это для него привычное дело.
- Я уже второй год курю, мне даже дома курить разрешают, - похвалился Венька, угадав Володину мысль.
 - А я редко. У меня голова кружится после курева, - признался Володя.
- Бывает,- успокоил Венька, - надо курить больше - тогда привыкнешь. Мы с Серым курим каждую перемену. И ты приходи. Чего тебе без дела сидеть... Серый за Любкой Лялиной ухлестнул.
- Да ну! – для чего-то переспросил Володя.
- Только у него ничего не получится, - продолжил Венька, - её Колька Покровский забил. Серому раз уже накостыляли. Неймётся. Тоже вкусного захотел... Он пачку за день выкуривает без фильтра. Представляешь. Без фильтра курить труднее, я пробовал - сразу башка кружится.
Из туалета вышли уже после звонка. У Володи всё поплыло перед глазами, но сдаваться он не хотел, держался молодцом. Только не замечал уже ни солнца, ни облаков. Во рту было противно и слегка подташнивало. И опять эта странная мысль пришла в голо¬ву: «Для чего всё»?
На урок он не пошел. Почувствовал слабость во всём теле. Немного постоял на крыльце и поплёлся меж сосен к забору, туда, где кусты сиреней и жасминов. Сел там  на сосновый пень, расслабился, вытер рукавом холодный пот со лба. Вяло подумал: «Ничего хорошего, только хуже стало. И Сергея Павловича расстроил: на урок не пришел... Для чего всё»? Преподавателя физики Сергея Павловича Володя уважал, он был совсем не такой как Клава - математичка.  Клава была злая, она называла Володю лодырем и вечно стояла у нег за спиной, когда объявляла контрольную работу. Он чувствовал на  своем затылке её ненавидящий взгляд и совершенно терял способность логически рассуждать. И голос у Клавы был визгливый. Когда Клава долго кричала на него, у Володи начинала болеть голова. И он не мог понять, для чего нужно записывать три тетрадных листа каким-то странными формулами, чтобы решить простенькое уравнение с двумя неизвестными.
* **
В воскресение плавили с парнями свинец на грузила для донок. Костер развели за огородами, у ручья, там, где Ванька Целищев в прошлом году на тракторе опрокинулся. Аккумуляторы разбивал Шурик Колобов, а Венька плавил свинец в консервной банке. Формой для грузил служила столовая ложа из нержавейки. Работа шла споро, и было даже интересно, пека не разбили и не расплавили последнюю секцию аккумулятора. Потом стало грустно и все сели вокруг костра просто так. Шел мелкий дождь, капли с шипением падали на угли, превращаясь в крохотные облачка  пара, и захотелось поговорить о чем-нибудь необычном.
- Девочку бы нам сюда, - сказал вдруг Венька Жуков.
- Ну и чего? - вяло поинтересовался Шурик.
- Обнять её так.
 - Ну и чего?
- Потрогать.
- Чего?
- Да иди ты! Переспрашивает как дурак. Как будто не понимает.
- Чего тут понимать-то?
- Самый сок, - мечтательно закончил Венька. И от Венькиных слов у Володи почему-то зардели щеки, он весь внутренне сжался, но дрожь удержать не смог. Ему вдруг стало холодно, зуб на зуб не попадал.
- Ты чего, Володь, мерзнешь? - поинтересовался Шурик с улыб¬кой.
- Так чего-то, от сырости, наверное, - ответил Володя.
- А я Любку Лялину потрогал один раз вот тут, - хвастливо сообщил Венька.
- У девчонок попки приятные, – поддержал друга Шурик.
Потом говорили Венька и Шурик, а Володя не вступал в разговор, но ему казалось, что он их очень хорошо понимает.  Разговор шел о девочках. Веньке нравились девочки с приятными формами, а Шурик утверждал, что ширина бедер ничего не значит. Что его старший брат уже переспал с Любкой Лялиной, хотя фигуры у неё нет никакой. Венька и Шурик говорили о девочках совершенно свободно, как будто это совсем не трогало их, а у Володи эти разговоры  вызывали бурю чувств и душевное смятение.  Он до конца верил всему, о чем говорилось, он открывал для себя нечто новое. Для него это была большая часть той незнакомой, таинственной жизни, которая приоткрылась ему совсем недавно, в тот самый момент, когда неистово захоте¬лось бессмертия, внимания и славы, когда он вдруг начал заниматься  спорном, писать стихи и петь под гитару. Когда жить стало грустно, неповторимо и заманчиво, как путешествовать по небу.
Потрескивал костер, капли, шипя падали на угли, всё кругом зеленело и позванивало. Володя наклонился на один бок, оперся спиной на какое-то деревце и стал смотреть вдаль - на синий лес, на бледный силуэт Гурдюмовой горы. И ему неожиданно стало хорошо. «Что это со мной»? - наслаждаясь спокойствием, подумал Володя. Ах, это он перестал слушать разговор своих друзей. 
- А учиться скучно, - вдруг продолжал Шурик, - я вот уже девять лет учусь, а в башке пусто.
- У тебя она опилками набита, - грустно пояснил Венька.
- Я только в первый класс с желанием пошел, да и то, кажись, в первый день. А потом надоела вся эта тягомотина. Ходишь, ходишь каждый день, как на работу.  Ничего хорошего... Я бы лучше рабо¬тать пошел, там хотя бы два выходных и деньги кой-какие платят.
- Да,- согласился Венька. Мне тоже учиться надоело, каждый день одно и тоже. Тоска смертная.
- Наверное, учителя у нас плохие,  так ведь, Володя?
- Наверно, - с готовностью согласился он.
- Вон по телевизору каких орлов показывают. Их даже слушать интересно, как они рассказывают обо всём.
-У нас таких нет.
- Нет, конечно.
- Такие, наверно, только в Москве.
- Или в Ленинграде.
- А я, парни в Америку хочу, - вдруг признался Володя. - А то, говорим, говорим про неё разные гадости... А может быть там и неплохо вовсе. Может быть там хорошо.
- Ну, не знай, - отозвался Венька и почесал грязной рукой затылок. – Там, говорят, безработица большая  и наркоманов много.
- Ерунда, - скептично заметил Шурик и живо посмотрел на обеих. - В Америке хорошо, так же как у нас, только там немного больше богатых. И фильмы там четкие снимают, и музыка у них - что надо.
- Да, отец говорил, что через двадцать лет мы тоже будем жить при коммунизме.
- А Американцы разве не капиталисты? – усомнился Шурик.
- Нет, - убежденно ответил Венька, - мне кажется – они тайно простроили коммунизм.
 - А в Пентюхино коммунизма не будет, - решительно высказал свою мысль Володя.- Здесь почему-то ничего не меняется.
- Может чего-то и меняется, только мы не замечаем.
- Ну, не знай, - грустно ответил Володя.

***
Вечером у костра появились два сынка директора местной нефтебазы, Гришка и Мишка. Они принесли бутылку «бормотухи», хлеб и огурцы. Венька с Шуриком встретили их радостным приветствием, показали новые грузила для донок и на скорую руку  соорудили нечто вроде стола.
От первой рюмки Володя отказался, потому что она была грязная и вся в хлебных крошках. Когда стал отказываться от второй - Шурик сказал, что это «заподло», и Володе пришлось опрокинуть в рот холодную сладковато-кислую жидкость. Потом он выпил ещё одну и почувствовал, как горячо стало у него в животе, как постепенно он становится другим человеком. Совсем не таким, каким был ещё несколько минут назад. Куда-то исчезли стеснение и скованность, холод и одиночество, недоумение и досада. Теперь он был точно таким же, как Венька и Шурик, как Мишка и Гришка. И этот другой человек был лучше и счастливее того Володи, который считал себя испорченным мальчиком, который мучился от робости, вечно был в кого-то влюблен и страдал от этой влюбленности... И ему понравилось быть другим. В этом странном состоянии он мог почувствовать себя совершенно свободным. Он был свободен от навязчивых мыслей, от крикливой математички Клавы, от  обожающих Веркиных глаз.  Он был свободен от всего на свете. И эта полная свобода раскрепощала и радовала его. Он другой, он счастливый, он такой, как все. Сейчас он смог бы подойти к Ольге и заговорить с ней ни с того ни с сего. Он, который даже смотреть на неё старался украдкой. Он, у которого противный ломающийся голос, реденькие пошлые усы и вечно испуганные глаза. Чувство новизны было настолько необычным и не проходило так долго, что Володя успел подумать, что так сейчас будет всегда.
Потом была ещё одна бутылка «бормотухи», сигарета во рту и чувство полного отречения от прошлой жизни, которую следовало забыть как страшный сон. Потом он курил сигарету за сигаретой, ещё, и ещё. И ему казалось, что дым уже не приносит ему плохих ощущений, он к нему привык, как привык к спиртному, как  привык к своему новому состоянию души... 

***
Очнулся он ночью на картофельном поле. Мать со слезами на глазах била его по щекам и спрашивала, почему он здесь, что с ним случилось? Рядом с его головой, на земле, была липкая лужа какой-то дурно пахнущей жидкости, за спиной у матери бегал и громко лаял черный пес Марсик. А Володя лежал на боку меж двух влажных пластов картофеля и чувствовал, что если попробует сейчас встать, то непременно умрет, потому что голова кружится от любого случайного движения. Что он снова стал прежний, слабый, стеснительный, переживающий по пустякам, худой и долговязый  мальчишка - любимый сын этой полной женщины, которая готова держать его голову на своих коленях, на руках, только бы ему стало чуть-чуть лучше. Только бы он дышал и смотрел на неё этими большими темными, полными слез глазами.