Две потери

После долгого отсутствия на малой родине в деревне Подъёлки, две вещи, вернее их отсутствие поразили меня больше всего, о них и хочу рассказать.

Плач по русской печке

Дом… Вроде бы, как театр начинается с вешалки, дом должен – с порога и крылечка, но мне хочется станцевать от печки. Первое сильное потрясение, постигшее меня после длительного перерыва – её отсутствие. Всегда казалось, что это центр, опора всего жилища и оно рухнет, лишившись этой основы. Но вот печи нет, а всё остальное на месте и зияющая пустота в расширившемся, соединившим все комнаты воедино, пространстве вызывает мучительное чувство вакуума в груди.
Это была большая настоящая русская печка, делившая жилое помещение на кухню, столовую, залу и спальню – полноценный домашний очаг, дававший не только тепло и пищу. Недаром в народных сказках печка кроме накормит-напоит-обогреет ещё и даст совет, полечит и защитит. На ней лежали – «грели кости» – не  скажу, что это было слишком мягко, на кирпичи брошена какая-то фуфаечка, но тепло неимоверно – ни о каких одеялах-покрывалах и речи не шло.
В печи даже мылись: с утра протапливали хорошенько, к вечеру постилали  соломки на под и по одному, а с детьми по два, отпаривались-оттирались. Главное не задеть за свод: на чистейшей розовой коже забавно смотрелись мазки чёрной копоти. Ополаскивались, конечно, снаружи: взрослые и большие дети выбегали с тазиками на двор, под бок к скотинке, а маленьких поливали прямо на кухне. Мне такое счастье выпало в глубоком детстве, но запомнилось довольно хорошо, видимо, по контрасту с городской ванной.
А как вкусно было всё приготовленное в печи! Господи, никакие изыски современной кухни не идут в сравнение с обычной кашей упревшей в её чреве… эта толстая корочка топлёного молока на поверхности… Да всё, абсолютно всё имело незабываемый вкус: картошка с грибами или с мясом, да просто политая сливками, толстые лепёшки с натыканными вилкой по кремового цвета корочке квартетами дырочек, блины и оладушки, ватрушки и запеканки, щи и супы, глазунья и омлет – пастушья яичница – обязательно готовившаяся в глубокой миске… Действительно, любой простой еде равномерный всесторонний прогрев и томление в печи придавал непередаваемо своеобразные оттенки вкуса. А как всё это пахло… даже обычная баранка… какой аромат разносился по дому, когда снимали крышку с тех же щей, или каши, или картошки, да с чего угодно. Жалко нет возможности сравнить сейчас так ли это на самом деле, или это опять проделки памяти: во всей деревне осталось две-три русских печки, да и те давно не топят – лет пятнадцать как провели газ для готовки и обогрева.
Только теперь узнал, наконец окончательно, что такое шосток и судёнка. Из года в год повторялась забавная сценка, когда бабушка посылала меня взять что-либо на одном из них, и я обшаривал всю кухню, почему-то стесняясь уточнить. До следующего лета благополучно забыв, что есть что, мог спокойно повторить весь процесс заново. Собственно, шосток это часть пода перед устьем печи, а судёнок (или судёнка) – небольшой продолговатый столик для кухонных надобностей, на нём раскатывали тесто, нарезали овощи и т.п.
Одно время на печке я подлавливал кошек, были как-то у нас диковатые, не приученные к ласке: забираешься тихонько по трёхступенчатой лесенке, четвёртой служил один из трёх печурков, и смотришь – ага, тут – перехватываешь при попытке спрыгнуть и гладишь, но, обычно не долго – стоило чуть расслабится, как эти прирождённые охотники молниеносным рывком убегали дальше гулять сами по себе. Печурки служили для просушки мелкой амуниции: носков, рукавиц и прочего подобного.
Была ещё одна печка в зале: лежанка, всегда удивлявшая меня таким  наименованием – ведь на ней никто не лежал, она маленькая, с чугунным верхом, в котором под чугунки прорезаны два отверстия, закрытые снимающимися кольцами-вьюшками разного диаметра. Стенка этой лежанки выходила в столовую, как раз на место за столом главы семьи – дедушки. Греть тут спину было так же тепло, как и на большой печи. Дым от этой лежанки по жестяной трубе, подвешенной к потолку, отводился к вытяжке большой печи. Использовали эту маломерку для обогрева, не затапливать же каждый раз русскую, а попутно грели воду, ставили чайник или чугунок с картошкой (а то и пекли её на углях), но обычно дрова экономили и что-либо серьёзное сготовится просто не успевало.
Ко всему этому печному хозяйству прилагался и соответствующий инвентарь: сковороды; разнокалиберные чугунки; да справа от русской в уголке стоял целый ворох длинноручных инструментов: кочерга, сковородник, да набор ухватов с разным хватом (пардон за тавтологию).
В оправдание этой, может слегка затянувшейся печной «песни Гайаваты», хочу  сказать только, что ничего этого уже нет: русскую и лежанку разобрали, с началом нового века. Не выдержав напора технического прогресса, сгинули в лету ухваты, кочерги и сковородники. Разве что, какой случайный чугунок притулился, забытый где в уголке. Выжили только сковороды – вот оказался универсальный инструмент на долгие времена.
А есть теперь газовая плита на кухне, трубы газового же отопления по всему дому и котёл в горнице – цивилизация добралась до нашей глубинки. И это хорошо, сколько было мороки с одними дровами: свалить деревья в лесу, привезти, распилить, наколоть, сложить в поленницу под навес, и топить, топить, топить каждый день. Керосинки и керогазы играли чисто вспомогательную роль: воды вскипятить, подогреть что или сварганить по быстрому, грибы вот жарили и раков варили обычно на керогазе – не топить же печь, а до утра и подпортится могли.
Да, прогресс это хорошо, но я-то тяну ностальгическую ноту и вспоминаю о невозвратных временах детства. И русская печь – это первая потеря о которой я хотел рассказать.

Тишина в Тишино

Ещё одна боль моего сердца, после печки – Тишино, на моей памяти начальная школа, а до эпохи исторического материализма – барская усадьба. И если печь я могу увидеть у соседей, то помещичьих имений уже нет – не осталось как класса во всей округе. А на месте этого зияет огромная ямища, дыра в земле, песчаный карьер. Конечно, больше негде было добывать песок – только на родовом гнезде и уникальном парке бывшего помещика. Вот предупреждал же умный человек ещё две тысячи лет назад, не строить дом на песке, а то задуют ветры, нахлынут воды и тю-тю ваше строение – не устоит. Так и случилось: задули вихри хозяйственных потребностей, поднялись волны безразличия к недавней истории и… прощай Тишино. Ладно бы запоздалая месть крепостнику, так ведь нет же: обычное безразличие к истории провинциального захолустья у местных власть предержащих – не столицы у нас, чего сохранять-то. Да и в Москве-Питере посносили много чего… ну общая беда у России: дураки и дороги… дороги может и построим когда, а вот с дураками…
Я не поэт, но воздух родины сподвиг на подвиг… и именно на тему вечных вопросов России:

Дураки и Дороги
По просёлку шагая,
Вспомнил фразу литую…
Две беды у России,
Только две, но каких…
Две беды у России:
Дураки и дороги…
Если б Господом Богом на выбор
Нам оставлено было одно,
Я бы выбрал дороги.
С дураками самим сладу нету.
А дороги?
Дороги оставим плохие,
Чтобы ветры чужие лихие
На простор поумневшей России
Не надули бы новых каких дураков.

Это, конечно, не стихи, а так – крик души.
Ладно, в сторону лирику, вернёмся на грешную землю, просто удивительно, вот мне – набеглому казаку – больно и обидно смотреть на эту дыру в родной земле и истории, а как же местные-то – отучившиеся в Тишинской начальной школе?
Увы-увы это не первый, и, к сожалению, не последний раз, когда бездушная хозяйственная машина смела эфемерные культурные ценности.
Собственно, эти мои записки – попытка не дать кануть в лету воспоминаниям о многих вещах и явлениях, в том числе и о Тишино.
С чего, спросите вы, такая горячность? Ведь за последнее время с лица земли исчезли гораздо более масштабные и древние строения. Но у меня каждый раз при воспоминании о Тишино в сердце пробуждается какое-то особенно тёплое чувство.
Может это связано с введением в мир знаний? Ведь Тишино – первая моя школа, хоть я пошёл тут не в первый, а в подготовительный класс. Правда учительница предлагала учиться в первом, так как я уже довольно бегло читал и писал, а то девочке, которая училась в нём было одиноко. Как бы то ни было первым моим шагом на долгом пути знаний была Тишинская начальная школа.
Или может виновата моя любовь к истории: это же было одно из первых живых прикосновений к ней? Поместье, помещик, барщина, крепостные… тут можно было не только прочитать об этом в учебнике, но следы этого вот они, и вполне материальные, их можно увидеть, к ним можно прикоснуться, да хоть на зуб попробовать, если взбредёт такая блаж.
А может тут виновата таинственная история о кладе Миши Тишинского, последнего помещика, к которой мы ещё вернёмся.
Только вполне вероятно, это мои нынешние – взрослые мысли, а в детстве мне просто было хорошо в этом замечательном месте.
Тишино стоит, вернее стояло, на небольшой возвышенности со стороны Подъёлок-Григорова, на довольно крутом берегу Кашинки в сторону Селивёрстова. Было оно окружено великолепным парком, остатки которого дожили и до наших дней: могучие серебристые тополя – настоящие древесные патриархи всё ещё живы. Самые могучие стволы можно ли обхватить и втроём. Их нижние ветви, сами как добрые стволы. В ветреную погоду их листва завораживающе трепещет живым серебром. А тогда росли тут дубы, кедры, клёны и не знаю уж какие другие деревья, всех детей и взрослых водили в этот парк на экскурсии.
Однако визитной карточкой, не только Тишина, но и всей округи, была знаменитая тишинская пихта. Видимая чуть ли не от Кесовы (ещё в 50-60-е годы высотой 25 метров), и выделяясь на общем фоне более низкого леса, она как бы издалека приветствовала всех прибывающих. Увы, Увы! Пала и наша великанша в неравной схватке с монстрами строительства нового капиталистического рая. Не встречал ни одного человека, не жалевшего бы об этой безвременной утрате. Это у нас в Сибири таких пихт великое множество, а вот осталась ли хоть одна на всю Тверскую губернию и Ярославщину? Кстати, ходили упорные слухи, что именно под ней и закопан Тишинский клад.
Ну ладно, ближе к детству.
Самые первые походы в Тишино я не помню – был тогда ещё очень мелкий, когда там – в школе, работала и жила сестра отца – тётя Люся. К её рассказам я ещё вернусь. А вот своё посвящение в мир знаний мне уже вполне по памяти.
Итак, первый раз в… нулевой класс, без цветов, торжественных линеек с речами и первых звонков. Даже и не с начала учебного года. Прямо как в какой-то детской повести: в один прекрасный день увидел друга Юру с портфелем, гордо шествовавшего с уроков в компании школьников постарше. Тут, как и положено, взыграло ретивое: захотелось и мне припасть к источнику знания. В детстве оно как (а может и не только в детстве): что не увидишь у друзей – тут же хочется того же самого. Вынесет тот же Юра на улицу кусок хлеба с подсолнечным маслом, посолённый сверху – тут же и тебе захочется такой, бежишь домой… и вот уже оба смачно жуёте этот нехитрый бутерброд. А тут дело поинтересней, тем более – я уже изрядно читал и немного писал. Или я об этом уже упоминал? Ну, кто не любит прихвастнуть.
Ладно, внучек захотел – бабушка пошла договариваться к учительнице – Анне Георгиевне Запрудновой. И вот уже на следующий день я тоже гордо шагал со всеми учениками Тишинской начальной школы, приобщаться к разумному, доброму, вечному. Нас – подготовишек было всего двое, но и всех остальных набралось невеликое число. Учились мы все в одной комнате, рассаживаясь по разным партам. Преподаватель переходила от одного класса к другому и давала задания.
Ладно, похвастаюсь ещё раз, к тому времени я умел уже хорошо читать: уж очень мне хотелось в любое время встречаться с любимым книжным героем – Незнайкой. Ох уж этот озорник в широкополой шляпе: отец читал мне его даже на хоккее – заядлый был болельщик,  и меня хотел приобщить к этому и к книге тоже… С хоккеем не очень преуспел, а вот с печатным словом – вполне. Как же, наверное, вздохнули с облегчением мама и бабушка: я  их затерроризировал этим Незнайкой, им-то он был лучшим снотворным, родительница при чтении начинала засыпать на третьей странице, а прародительница – сразу на первой.
Не помню уже сейчас, кто учил меня читать, но в этом подготовительном классе я декламировал довольно бойко. Учительница даже предлагала перевести меня в первый класс – по возрасту это было вполне возможно, но мы решили не торопить события.
Ходил я в школу с портфельчиком, доставшемся мне по наследству от младшего брата матери – дяди Коли, и складывал туда, кроме тетрадок, ручек и прочего ученического инвентаря, ещё и нехитрый обед, с неизменной бутылкой молока.
Хорошо помню, как шугались мы ходить в школу мимо стада, дорога-то лежит полями, где зачастую паслись колхозные и личные бурёнки и овечки. Боялись мы, конечно, не их, а здоровенного быка. Был в то время в колхозе здоровенный бугай – феноменально агрессивный и беспокойный. Пролепётывали мы мимо легконогой стайкой, зорко выглядывая этого вражину, высматривая на всякий случай надёжные укрытия вроде высоких деревьев, на которые можно быстро забраться.
Да чего уж там, эта гроза детей и женщин, убегал иногда вечером с фермы и бродил по окрестностям, заглядывая временами и в деревню. Приходилось нам со всех ног нестись по домам, прятаться за крепкими дверями и оградами.
Как сейчас стоит перед глазами картинка: идёт посреди деревни огромный чёрный бычина с здоровенными рогами, всхрапывая негромко очень низким басом. Я, быстренько убравшись с улицы, наблюдаю его победное шествие через щель в двери или из-за ограды. Также все другие дети, и женщины тоже, да и мужики особенно вперёд не лезли. Так что Мишка (а всех быков и бычков на деревне звали Мишками, как поросят Борьками), спокойно и победно шествовал через всю деревню насквозь. Раз только, помнится, кто-то из мужчин завернул этого зверюгу, вооружившись толстой оглоблей.
Он, в конце концов, конечно добродился: сначала до кольца в ноздри, а потом и до мясокомбината, но сколько же волнений доставил не сильной части нашего деревенского народонаселения.
Через несколько лет, когда я учился, наверное, в каком-нибудь из средних классов, в Тишино организовали детский летний лагерь. Тогда, скорей всего, я и познакомился с ребятами из Селивёрстова и Якирева. Туда же я водил и своих младших сестёр: Галю и Люсю. Там нас всех кормили и чем-то занимали: малышня играла в свои игры, а мы в свои. Обе сестры хорошо помнят, как за обедом их ровесник – Игорь Агафонов всегда громко требовал свою тарелку «с грибочком», (с рисунком), если она вдруг доставалась кому-то другому.
Вообще, этот лагерь я не очень хорошо помню, и чем мы там занимались тоже. В индейцев, в основном играли, что ли? Потому что бегали с луками и копьями по Тишинскому помещичьему парку и кустам у реки. Там-то я и пробил насквозь резиновые сапоги старшего брата Игоря своим метко брошенным копьём, хорошо что не на ноге, а на земле. Не знаю, помнит ли этот казус сам Сан Саныч – теперь его иначе и не зовут – а тогда просто Сашка Агафонов. Или это уже в другой год было? Лагерь-то, вроде, только одно лето был, а играли мы там и потом.
Настоящая история возникновения Тишино теряется во мгле веков, легендарная память связывает это знаменательное событие с временами не менее легендарного хана Кияса или великого нашествия: якобы татары, вкупе с монголами не дошли до этого места и стояла тут великая тишь, поэтому и имение назвали Тишино, или Тишина. Воспользовавшись этим, первый из Тишинских и построил тут свою усадьбу.
Дата, которую при беглом исследовании мне удалось встретить в Интернете, гораздо скромнее – 19 в. Именно тогда в 1882 году родился в д.Тишино некий Михаил Матвеев, репрессированный и расстрелянный  в лихом 37-м году по решению тройки УНКВД по Калининской обл. Так и тянет связать этого человека с последним помещиком – Мишей Тишинским, но это вряд ли: ведь этот Миша в 50-е где-то годы наведывался в Тишино живым и здоровым. Про последний его визит я слышал уже в детстве, и тогда мог считать просто за выдумки, но теперь нашёл живого свидетеля – мою тётю Люся, сестру отца, последнюю из того поколения семьи Загнухиных.
И тут мы подошли к истории о кладе, раньше неизменно вспоминаемой почти при каждом разговоре о Тишино. Кладе, который последний помещик закопал в своём имении, убегая от революции. И почти всегда упоминалась в этом контексте, знаменитая тишинская пихта: чуть ли не у её-то корней и закопаны сокровища. По молодости я скорее считал всю эту историю с схороненными богатствами за байки, но оказалось, что у неё есть вполне твёрдые основания.
В общем, вкратце передам рассказ Людмилы Петровны Буткиной (в девичестве – Загнухиной).
«Где-то в 50-х годах, когда в Тишино ещё работала Анна Макаровна, увидела она в парке человека, похожего на Мишу Тишинского (настоящую фамилию никто, наверное, сейчас не помнит), а надо сказать, что по молодости он ухаживал за ней и звал замуж, но она не пошла. Увидела, значит, Анна Макаровна по городскому одетого человека, который что-то искал под деревьями  и говорит:
– Люда, Люда, смотри, как Миша.
И через какое-то время пошла посмотреть.
– Миша, это ты?
Тот смотрел, смотрел и говорит:
– Это я, Нюта.
А он её в своё время Нютой звал. Потом он две ночи ночевал в своём бывшем имении. Там я его и видела: с усами, с бородой и в шляпе, только звали его уже не Михаил, а Фёдор.
И всё это время искал он какую-то берёзу, план у него был: сколько шагов от неё, куда. Старая такая берёза у нас тут росла, уже спилить её хотели на дрова, чтобы не покалечила кого, в случае чего. Вот около неё он и рыл… Но не нашёл ничего, а должен был быть сундучок деревянный окованный. Глубоко копал, но ничего не нашёл, хотел экскаватор подрядить, но не сумел. Говорил, что видно работники в своё время подсмотрели, когда сбережения закапывались и, улучив момент, умыкнули сокровища. При имении-то в своё время, три или четыре домика было для работников. Эти домики потом в деревни Григорово и Якирево перевезли. Так и уехал последний помещик ни с чем, неизвестно куда».
Вот такая история о кладе. И каких он дворянских кровей был, какой род тут у нас проживал, этого я не знаю.
А раскопки мы по молодости тут сами немного проводили. Когда песок только начали там брать и выкопали первый карьер. Школа тогда ещё, вроде, стояла и пихта на месте была. Так вот, эти разработки вскрыли культурный слой и в этой яме мы находили разные старинные вещи: осколки помещичьего фарфора, старинные, с клеймами производителей, кирпичи, странной формы бутылки с надписями дореволюционной орфографией, да не помню сейчас уже что ещё. А на срезе раскопа был виден, как нам казалось, колодец и слои земли разного цвета.
Может с того времени и зародился у меня интерес к археологии? Собственно, после школы я хотел поступать на исторический, да конкурс там был большой и я побоялся конкуренции с отличницами. Может зря?
Пробовал я заглянуть в эту яму в нынешнем положении, но, видимо весь культурный слой ухнул в пасть строительному молоху.
Ох, Тишино, Тишино, ждёшь ты своего Шлимана и Карамзина… Дождёшься ли?.. Нет ответа… Пока…