Взрыв в овраге

Фото из интернета               
      

       По окончании восьмого класса, я вдруг почувствовал, что завис в некой пустоте. Полнейшая, пугающая неопределённость во всём!
       Интернату, в котором  учился и жил пять с лишним лет, я был уже не нужен, и горному училищу, куда меня определили помимо моего желания, по разнарядке ГорОНО, я так же, до первого сентября не был нужен. В самом здании интерната вовсю велись ремонтные работы, но нас уже нельзя было привлечь к ним, ни под каким предлогом!
       В школе нас осталось мало. Самых «перспективных» отправили в другой город, где есть интернат со средним образованием. Основную группу выпускников распределили в кулинарное и строительное училище, и успели отправить. А тех, кто выпал в осадок педагогической неудачи, решили «скинуть» во глубину донецких шахт. Будет на то воля Судьбы, то сами выкарабкаются на-гора! Мы, мол, сделали всё, что могли. Теперь пусть за их обучение берётся ЖИЗНЬ!
         Я оказался среди последних.
        Привычный режим, постоянная опека и неусыпный надзор и контроль интернатовской системы исчезли во мраке небытия, будто свет выключили в закрытой комнате! Ощущения не из приятных, поверьте!
      Нас ещё по инерции кормили, предоставляли чистые постели для сна и воду для умывания, но всё это происходило в инертном состоянии, и предлагалось, в виде  некой  платы за наше пристойное поведение уже в чужих стенах.
       Ни приказов, ни замечаний, ни нравоучений! Как в детском пансионате! Не хватает только медперсонала в белых халатах и оздоровительных процедур.
        Даже наш грозный Фараон, как-то сник и при встрече с нами чувствовал себя неловко; мы ведь теперь ему не подчинялись, не зависели от его прихотей, и могли запросто, что-нибудь выкинуть в его адрес за всё, что сделал он нам «запоминающегося», когда был нашим классным воспитателем.
        Скучище в душе и в округе! Вакуум!
       Первые дни после выпускного вечера, я горел и метался по коридорам интерната от мыслей, что, вот-вот, поступлю в художественный техникум в городе Славянске и стану настоящим художником. Но Фараон, он же Василий Иванович, второй классный воспитатель Дашкевич Валентина Петровна и завуч школы сделали всё, чтобы досадить мне на прощание. Даже мой добрый и сильный покровитель, и защитник Зоя Михайловна, и та ничего не смогла поделать против заговора, явно, не святой троицы. Она лишь  с  большим  трудом  добилась,
чтобы сама завуч переписала характеристику на меня, но время было уже упущено, и Фараон, в своей тёмной душонке ликовал.
        Я не читал характеристики, отправленной в Славянск, но с ответом, благодаря Зое Михайловне, тайком ознакомился.
        «…С такой характеристикой вашего воспитанника даже в тюрьму не примут, а вы его нам предлагаете!...» - Запомнил я часть текста из ответа.
        Это было не столько жестоко с их стороны, к чему я привык за эти годы, сколько подло! Ведь у меня были хорошие данные и способности в рисовании, и я мечтал и стремился быть художником. Они знали об этом и использовали свой шанс мести по-чёрному!
        Годы спустя, я узнал, что мною, как козырной картой, они били по честному и несговорчивому главному бухгалтеру интерната, которым и была Зоя Михайловна – моя покровительница все годы моей учёбы в интернате.
        После того, как меня окончательно определили в горное училище на специальность машинист угольных и проходческих комбайнов, Зоя Михайловна, на повышенных тонах, высказала всё, что думала о Фараоне. Я об этом узнал от него самого, когда уже сам работал в школе, и когда с ним наладил добрые отношения, благодаря его супруге, которая тоже работала в интернате учителем химии, и, как ни странно, тоже покровительствовала мне во многом.
        В те дни я был очень зол на  троицу, преградившую мне путь в мир живописи, и всё же это не переросло в злопамятную месть. А ведь мог сорваться! Все дни между нами росла невидимая стена, которая и поныне существует между мною и этими двумя  «педагогами» в юбках.
        При отправлении наших личных дел в ГорОНО, Зоя Михайловна, взяла, да и выкрала из общей папки часть моих документов, относящихся к архиву, и до окончания мною училища хранила их у себя дома.
         Очень жаль, что у меня не было матери. Вряд ли бы они посмели так поступить со мною. Я был уверен, что она сделала бы всё, только бы я учился на художника.
        Я и ещё с десяток будущих шахтёров страны Советов, неприкаянно слонялись по интернату и его окрестностям, и ждали дня своего отправления на новое место дальнейшей учёбы. Среди них был мой друг, родом из-под Краматорска. У него были отец с матерью и младшая сестра, но какие-то семейные неурядицы или размолвки вынудили жить их раздельно, а его самого они сдали в интернат на полный пансион, и лишь на каникулы за ним приезжал отец и забирал его домой, но  чаще всего к деду в село Уланив, что под Краматорском. Его-то, в самый последний момент, отец забрал домой.
        Нам оставалось неделю или две мозолить глаза бывшим учителям, а затем прощание со вздохами облегчения: «Наконец-то!» Возможно, что всё происходящее было не в таких мрачных красках, но тогда я в душе ощущал полную пустоту, темноту и отрешённость от всего мира.
        При разговоре со своим приехавшим отцом, Володька,  как бы в шутку, предложил ему взять и меня на недельку к деду. Он  тут же согласился, если  меня отпустят.
        Я, честно, думал, что Фараон с завучем воспрепятствуют, но они довольно легко согласились и без проволочек оформили необходимые документы на наш отъезд на неделю. Зоя Михайловна тоже была за мою поездку к другу, и, узнав о снисхождении ко мне бывших воспитателей, быстро оформила нам двоим денежное пособие в виде суточных и на проезд в оба конца. Неплохо иметь таких покровителей в нужный момент и в нужном месте!
       О таких финансовых лазейках в бюджете советского образования, я ранее не ведал. В импровизированных поездках и путешествиях по городам и весям страны, нам приходилось рассчитывать только на самих себя. Государственная же помощь или содержание полагались лишь в стенах её учреждений и заведений.
         Володькин отец получил всё необходимое, включая и наши документы личности на руки и, этот же день, мы втроём выехали в Краматорск на пригородном дизеле, с пересадкой в Дебальцево. К вечеру были уже в частном доме его матери, где-то в районе завода, производившем   гигантские экскаваторы для карьеров. А утром, после завтрака, самостоятельно, (его отец рано утром ушёл на работу), я с другом выехал на пригородном автобусе к его деду в Уланив.
        В первый раз мне показалось, что старенький автобус довольно долго и настырно дырчал и фыркал, преодолевая множество подъёмов Донецкого плоскогорья. Он был переполнен, и нам пришлось  всю дорогу, стоя,  тесниться  среди мешков, узлов и кошёлок. Мы  разом  с  облегчением  вздохнули, когда вышли из этой душегубки на колёсах возле сельмага.
     Автобус тут же  поехал дальше, а мы пошли по шоссе в обратном направлении, идти пришлось, где-то метров двести.
         Дом деда находился в нижней части села так, как дорога шла прямо посередине, и одновременно являлась  главной и единственной улицей. Сам дом был сложен из обычного кирпича с многослойной побелкой и покрыт шифером. В отличие от него, соседние дома были сложены из саманного кирпича, и вместо шифера на крышах чернела старая солома. Дед-то в прошлом был председателем сельсовета и ему по статусу полагался добротный дом. Но так, как он, видимо, покинул кресло председателя в давние времена, хозяйство его обветшало и запустело. Давно некрашеный забор, что тянулся вдоль улицы, провис в сторону заросшего бурьяном двора и местами потерял штакетины.  Ворота сильно покосило, чем указывало на то, что ими пользуются от случая к случаю.
       Меня этот сельский пейзаж нисколько не удручал. Я на целую неделю вырвался из гнетущего вакуума неопределённости и скуки! Что будет по возвращению в Торез, меня уже не интересовало. Я всецело погрузился в мир наблюдений, фантазий и новых приключений.
Первым нас встретил беспородный, дворовый пёс. Когда Володька тронул скрипучую калитку, он выскочил из-за будки и звонко залаял на всю округу, но узнав молодого хозяина, тут же умолк, а затем завертелся на цепи, подымая вокруг  себя клубы рыжей пыли от глинистой почвы. Это говорило о том, что Володьку все здесь помнят и ему рады.
       На зов дворняжки в дверях сеней появился и сам  старый хозяин дома. Дед у друга выглядел довольно обычно, за исключением большого носа, провисшего до верхней губы.  Свою, заметно, отличительную деталь лица, улыбающийся дед передал по наследству внуку, чем, видимо, очень гордился. Он был искренне рад нежданному приезду внука, и, похоже, что скучал по нему. Для меня это было добрым знаком так, как мне доводилось бывать в гостях, где улыбки были искусственные, а во взглядах читалось: «На кой чёрт, его притащил с собою?»
        Хозяйка дома не вышла нас встречать. Когда мы вошли в прохладный полумрак небольшой кухни, бабка со слезами обняла Володьку, расцеловала его, а затем продолжила хлопотать у стола, выставляя на него сельские деликатесы, от которых у меня слюнки потекли. Ведь мы с ним утром попили лишь чай с бутербродом, а сейчас было уже за полдень, и мы успели проголодаться.
        Дед с улыбкой сказал: - П;кы бабка на стiл накрые, мы сходымо до гор;ду. Ложьте свои вещи ось сюды. – И указал пальцем на большой, из потемневшего дерева сундук, стоявший в правом углу кухни. По потёртой поверхности было заметно, что его часто использовали вместо скамейки и лежака.
       Мы быстро расстались со своим нехитрым скарбом и мигом выскочили во двор, где с радостным визгом нам под ноги бросился заскучавший пёс. Как ни странно, он и меня принял за своего, похоже, что он был ещё молод и очень хотел, чтобы его отцепили и взяли с собою.
        - Довго  не ходытэ! – услышал я за спиной, - мени тiлькы куру погреть зосталось!
Володька понимающе кивнул головой. Мы пошли за дедом, которому очень хотелось показать нам своё хозяйство. Друг мой хитро мне подмигнул, но я ничего не понял из его намёка. Задворки деда были не в столь надлежащем виде, чтобы ими хвастаться, но привычка от былого положения впитались в кровь старика вместе с запахом домашнего табака.
       Домашняя скотина и птица меня никогда не привлекали, мой друг так же не проявлял к ней должного интереса, но мы, молча, и с показным вниманием слушали улыбающегося гида, хотя искоса поглядывали  в иную сторону.
         За сараями и прочими постройками начинался сад, а за ним тянулся огород. Вот к ним в летнее время, я всегда проявлял неподдельный интерес так, как там всегда произрастала готовая продукция для наполнения ненасытного желудка, и, в отличие от хлева и птичника, где всегда стояла едкая, отталкивающая  вонь, сады и огороды источали манящие ароматы созревающих плодов, ягод и овощей. Туда не надо заманивать калачом, ноги сами несут. Это срабатывает рефлекс на выживание.
       Пока дед пытался проявить красноречие по теме животноводства в частном подворье, наш инстинкт уже определил в саду продукты первого употребления. Старые груши, яблони, сливы только и ждали, кто бы им облегчил ветки. На примятой, выгоревшей траве лежало столько перезревшего добра… Эх! 
         Только дед отвернулся, я тут же показал Володьке, как  глотаю слюнки от предвкушения садового пиршества. Но до этого дело не дошло. Из-за дома послышался звонкий голос Володькиной бабушки, зовущей всех обедать. Я ещё раз артистично заглотнул слюнку и пошёл за другом и дедом в дом.
         После яркого, солнечного света в кухне встретил нас полумрак. Маленькое окно, выходившее в сторону соседа, было, где-то 60см. на 80см., да оно ещё наполовину закрывалось изнутри занавеской, выбитой в стиле 50х годов, а снаружи окно  заросло бурьяном. Нас это  ничуть не смутило, мы на запах определили, что сегодня будет царский обед. Дед, по случаю приезда любимого внука, даже выклянчил у своей «старухи» бутылку самогона.
        Едва мы сели за стол, Володька тут же взял с тарелки огромную, по моим меркам, курицу и стал разрывать её на части. Дед запросил себе стакан, но хозяйка с сердитым упрёком дала ему граненую стопку. Я же сосредоточил всё своё внимание на сковородку, на которой абстрактной расцветкой красовалась настоящая, деревенская яичница из полутора десятка свежайших яиц. Такого дара божьего мне видеть, ещё не доводилось. Уловив
мой взгляд, бабушка с улыбкой подвинула горячую сковородку ближе ко мне: - Ишь сынок, покы вона горяча! Я ще нажарю!
         При таких словах, я готов был есть яичницу не жуя. Дед, увлёкшись переполненными стопками, ткнул в сковороду всего два, три раза, друг же  насел на  бывшую производительницу яиц и на её продукцию внимания не обращал. Я вспомнил, как года два назад, на Азовском море возжелал такое же королевское блюдо из утиных яиц, но наша затея утонула в воде среди непроходимых камышей.
       Теперь, без всяких трудностей, испытаний и опасностей, мечта моя сбылась, и притом она ещё шкворчала на натуральном  сливочном масле  собственного приготовления.
И всё же, с домашним, душистым хлебом, я едва осилил полсковороды. На курицу, помидоры и огурцы у меня уже не было места. Место-то оставалось, но для домашнего молока из погреба. Сначала я хотел пить его с хлебом, но понял, что хлеб, хотя  и всему голова, но в данной ситуации, он должен уступить главенство молоку.
       Подперев раздувшимся животом край стола, я перевёл дух. Мой друг, испачкав в жиру руки и всю нижнюю часть лица, догрызал второе крыло; с ножками он управился в первую очередь. От блеска жира его полные губы, казались ещё полнее. Я тоже люблю курицу, но у неё есть один недостаток, она всегда норовит испачкать едока жиром, из-за чего, если на столе есть альтернатива под вилку, то я жертвую курицей. Не вытирать же  руки об штаны или скатерть!?
       Наевшись от пуза, мы вышли из дома и направились прямёхонько в сад, но уже без былого азарта. Молоко булькало, где-то у самого горла и места для садовых богатств, а тем более огородных, на ближайшие несколько часов уж точно не было.
       Мы быстро миновали  сад и огород, и вышли на заливной луг, простиравшийся за огородами села до едва заметной среди высокой травы речушки. Её и речушкой-то назвать нельзя. Ручей шириной три, четыре метра и глубиной, по словам  Володьки, чуть больше полуметра. Слева на излучине она разливалась метров на   двадцать и глубиной доходила до полутора метров. Сельская детвора и взрослые там  купались. День был очень жарким, но на полный желудок, как-то  не тянуло в прохладу мутной воды.
      Володька, ничего не говоря, потянул меня вправо от купальни, где в полусотне метров от нас через ручей было перекинуто кривое бревно, по которому мы перешли на противоположную сторону довольно широкой низины с крутым склоном. Он весь был изрезан вертикальными, палевого цвета бороздами от дождей и поросший редкими кустарниками шиповника и терновника. На самом верху виднелось подобие посадки молодняка из дуба и ясеня, по краю его тянулась полоса жёлтой акации, которую часто высаживают вдоль просёлочных дорог.
       Володька, пыхтя и пуская слюну, устремился по едва заметной тропе на вершину склона. Я едва поспевал за ним, и, достигнув ее, остановился, чтобы отдышаться. Вид отсюда на долину и на село был, не только впечатляющий, но и, можно сказать, стратегический. Долина просматривалась на несколько километров в обе стороны от нас. Даже дальний Краматорск хорошо просматривался, особенно, его дымящиеся, доменные печи.
Мой друг, проведя в этих местах не один год, никак не отреагировал на мой восторг. Он схватил меня за руку и потянул вглубь посадки. Похоже, было на то, что у него там был тайник, и он хотел скорее похвастаться его содержимым.
       У меня в Торезе, по дороге к микрорайону, в посадке, были тоже тайники. Но в связи с окончанием школы, надобность в них отпала, и они опустели за исключением одного, где я спрятал самопал, и к которому так и не решился подойти.
      Пройдя немного под кронами молодняка, он вывел меня на небольшую поляну с кострищем посредине.
     - Здесь мы проверяем найденные патроны и тротил, – почти шёпотом, сказал Володька. – Завтра мы сходим в сторону Александровки. Там в окопах, если повезёт,  можно найти всё военное. А здесь, ночью, на костре, на спор мы проверяем свои находки, особенно трассирующие.
        Этим сообщением он меня ничуть не удивил и не заинтриговал. После покушения  на Дему, я стал сторониться всего, что было связано с патронами и порохом, но полностью отказаться от  былых привычек не мог. Вдали от Тореза я мог позволить себе расслабиться. Да я и не надеялся, что мы найдём в этих краях, что-либо из боеприпасов. В интернате Володька никогда не рассказывал про свои поисковые похождения по окопам и блиндажам. Он был довольно замкнутым, но со мною многими секретами делился. Как я позже узнал от него, он и в интернат попал из-за мачехи, которая, после смерти родной матери, через год, не пожелала воспитывать чужого ребёнка, и отцу пришлось устраивать сына в интернат. Почему Володькин отец не оформил его в Краматорске, он мне не сказал. По той же причине, Володька редко бывал у отца в городе, а постоянно гостил в селе у деда с бабой, которых он любил.
        Осмотрев несколько раз кострище и саму поляну, мы повернули назад. По дороге он рассказывал мне, что он с друзьями находил в окопах, а заодно излагал план завтрашнего похода в места былых сражений.
       День закончился таким же королевским ужином. Я осилил лишь половину обеденной  нормы яичницы, за то компенсировал её недостаток стаканом густой-прегустой сметаны, и запил холодной простоквашей из большой алюминиевой  кружки.
       Несмотря на новую обстановку, я уснул мгновенно. Я знал, что мой сон никто не потревожит, о горластых петухах я, как-то не подумал. Когда они возвестили о новом дне ещё затемно, я услышал, но продолжил наслаждаться снами на толстом матрасе набитом пером. Лишь, когда замычала корова, я невольно проснулся, но не встал, а открыв глаза, стал осматривать тёмную комнату. Друг мой, слегка похрапывая, спал крепко. После беглого осмотра комнаты я попытался снова уснуть, но, родившись «жаворонком» и выспавшись,  не смог этого сделать. Мне пришлось ждать, когда проснётся Володька, если он не проспит назначенное нами время.
       Петухи уже не соблюдали промежутки во времени, а голосили на всю округу, как кому заблагорассудится. Хозяева уже давно были на ногах и занимались своими обычными делами; слышно было, как за закрытыми дверьми гремела посудой бабка, а со двора доносился ворчливый голос деда, выгонявшего корову и тёлку из сарая на луг.
       Уже рассвело, но Володька не просыпался. Он с вечера завёл будильник и на другие звуки не собирался реагировать. Когда же тот зазвенел, Володька вздрогнул, но глаз не открыл. Он и в интернате просыпался лишь после повторной команды: «Подъём!», и то, не очень-то охотно. Здесь же он был дома и мог себе позволить проспать запланированный поход на рассвете, что меня не устраивало так, как мне уже надоело лежать в слишком мягкой постели.
       Я тихо позвал его,  он пробурчал, что-то непонятное, но не  шелохнулся. Можно было и мне повернуться к стенке, да вот никак не получалось. Друг же мой, наверное, уже пожалел о вчерашнем обещании. Ему так хотелось спать.
        Я второй раз позвал его.
         В этот раз он нехотя открыл заспанные глаза и, улыбнувшись мне, потянулся, стараясь скинуть с себя настырный сон.
       - Доброго ранку, унучыкы! – услышал я весёлый голос Володькиной бабушки, которая вошла тихо, будто рассветный луч и добавила. –  Швыдко вмыватысь, да  снiдаты!
       Друг мой засмеялся.  Я не понял отчего.
       - Раньше бабуля мне завтрак в постель приносила, а сегодня тебя постеснялась. – с улыбкой  сказал он.
       Помню, мне  еду в постель подавали всего-то дня три, четыре, когда я лежал в больнице с большой температурой, да и то медсёстры это делали лишь из врачебных предписаний.  Зависти у меня не было, но неприятное ощущение от отсутствия родных людей изредка напоминало о себе.
         После сытного «снiданка» Володька достал из тайного закутка в хозяйственном сарае настоящую сапёрную лопату и щуп  с ручкой для поиска «кладов» в земле. Для меня лопаты не нашлось, а щуп сделали на скорую руку из стального прута от агрегата убирающего сено.  По словам друга, к обеду мы должны вернуться с полной полевой сумкой (дед её с войны принёс), а повезёт, то ещё и какой-нибудь сувенир принесём; наши и немцы многое потеряли, когда стояли здесь.
        Не сказав деду с бабой, куда именно  собрались, мы вышли на улицу, и пошли в сторону остановки, по дороге зашли к старым друзьям Володьки, жившим почти на краю села. Ещё вчера, при короткой встрече за огородами, Володька предложил им сходить на окопы и те согласились. Один из них, рыжий и конопатый,  сказал, что ранней весной там рыскали сапёры, но он знает, где  те не вели поиски и там можно поживиться.
        С нами согласились идти только двое, остальные нашли причины и остались дома. Эти двое были младше нас на год, но внешне этого не было заметно.
        Выйдя за село и миновав МТС совхоза, мы прошли ещё пару километров по асфальтовой дороге, а затем свернули на одну из просёлочных дорог, которые в бесчисленном множестве окружали поля и сады, подобно запылившимся рамкам старых картин с сельским пейзажем. Вскоре мы вышли на гребень продолжительного склона, по правую сторону стояли высохшие заросли высокой кукурузы без початков, а слева, вниз по склону тянулся низкорослый лес, в основном из дуба.
      - Пришли! – тихо произнёс Володька и огляделся, будто эти места, кем-то охранялись.
       Я тоже огляделся, но ничего подозрительного не увидел. Таких мест и у нас под Торезом полно, особенно в районе Саур-могилы, где и рыть не надо, многое на поверхности лежит, как на витрине, только повнимательней будь.
       Мы свернули влево, под кроны желтеющих дубов.
       - Здесь уже всё перерыли, – сказал Володька. –  Там за оврагом, в зарослях терновника, скрыты нетронутые окопы наших. Я их ещё в прошлом году  приметил.
        Мы спустились по отлогому склону в овраг, перешли пересохший ручей и поднялись на другую сторону. Там я вновь огляделся.
      Подступы к вершине закрывал лес, а сам хребет, шириной около сорока метров, был покрыт плотным кустарником терновника, жёлтой акации и вонючки. В таких естественных заграждениях трудно, что-либо найти. Похоже, что в войну тут тоже был лес, но его выкорчевали лопатами и взрывами. Володька же говорил, что здесь целых полгода стоял фронт. Окинув ещё раз более светлую полосу густых кустарников, мне, как бы перехотелось забираться в них. Я предложил, сначала поискать окопы и блиндажи по краям склонов, под деревьями, а затем уже лезть в колючие кусты.
        Мы пошли вдоль кустов и вскоре нашли узкий, звериный  проход в них, по нему пробрались на другую сторону склона. Там, в десятке метров от ближайших, корявых дубов, увидели осыпавшиеся наполовину и  поросшие выгоревшей травой траншеи.
       - Во везуха! – воскликнул мой друг. - Здесь ещё никто не рыскал. 
        Заросли кустов оказались надёжной преградой для искателей военных трофеев, нам надо было лишь определить подходящее место для начала поисков.
        По опыту поисков прошлых лет в нашем Глуховском лесу и под Саур-могилой,  я знал, что результативнее всего искать на былых  брустверах  стрелков-одиночек и пулемётных гнёзд. На дне окопов и в былых блиндажах трофеев гораздо больше, но, чтобы  до них добраться, надо много перелопатить земли, и не всегда удача улыбнётся. А на брустверах копать приходится немного   так, как они не часто засыпаются взрывными волнами и не таким  толстым слоем земли и травы покрываются.
        Володька выбрал, как ему казалось, подходящее место и стал ширять щупом  в землю, прислушиваясь к характерному скрежету  в глубине металла о металл. Я присел рядом и стал ждать положительных результатов его интуиции. Двое его земляков тоже принялись ширять в землю своими щупами, чуть поодаль от него. Я  предположил, что эти окопы могли покинуть раньше боевых действий, и что  наши поиски могут оказаться напрасными.
       Сделав десятка два безрезультатных дырок, мой друг переместился к корявому дубу, ниже которого была поросшая яма около пяти метров в диаметре и, где-то полтора метров глубиною. Это была подлинная «печать» дальнобойного снаряда или бомбы. Такие посылки войны зря сюда не попадают.
         Я встал и направился к Володьке. Двое его односельчан тоже перешли к искорёженному дубу и занялись зондированием сухой земли  за ним в нескольких метрах.
Первая удача улыбнулась Рыжему. Он радостно воскликнул, хотя под землёй  мог лежать и ненужный нам осколок. Мы подошли к нему. Володька принялся помогать ему рыть яму.
       На глубине 30см. оказалось несколько патронов от наших винтовок. Эта незначительная находка сразу воодушевила остальных. Собрав находку и положив её в свою сумку, Рыжий с удвоенным азартом принялся ширять сухую землю вокруг ямки. Чтобы не толкаться на одном месте, остальные присели со своим поисковым инвентарём в паре метров от него и тоже принялись за дело. Удача вновь улыбнулась Рыжему, и опять несколько патронов для винтовки.
         Следом за ним местная Фортуна подкинула патроны уже его соседу и моему другу. Других артефактов былых сражений пока не попадалось. Я предположил, что на этих склонах стояли наши солдаты при отступлении, но долго не задержались.
        Истыкав несколько квадратных метров в округе, троица поисковиков остановилась для отдыха и для выбора более «золотоносной» жилы. По скудным результатом мы поняли, что патроны могли просто обронить в спешке. Володька предложил прозондировать почву по другую сторону дуба. Сидя в тени, мы визуально изучали тот участок, стараясь проникнуть интуицией под наслоение времени.
        Удачливый Рыжий первым встал и направился к новому месту поисков, за ним последовал его сосед и мой друг. Я тоже решил потыкать землю, хотя особым желанием пока не горел.
        На этот раз скрежет под землёй услышали сразу двое; Володька и Рыжий. Они только взялись за свои лопаты, как  я тоже почувствовал скрежет своего щупа о металл. К сожалению, обе лопаты были заняты, и мне пришлось пока ширять и ширять в землю, расширяя зону предстоящей ямы. По участившемуся скрежету, я понял, что в этот раз  добыча будет солиднее прежней.
          Володька орудовал сапёрной лопатой, как заправский солдат, которому надо было скорее зарыться в землю, чтобы спрятаться от пуль и осколков. С его отвислой губы капала слюна, но он её не замечал.
        Удивительно, но первое, что он откапал, была поржавевшая сапёрная лопата с трухлявым черенком, которая вполне годилась для рытья, если вставить самодельный черенок из толстой ветки. Я тут же выбрал молодую осину и принялся, перочинным ножом,  мастерить из неё обновку для лопаты. Пока я корпел над приобретённым у прошедшей эпохи орудием для земляных работ, мой друг откопал полусгнивший ящик с  полусотней  патронов для автомата ППШ. Они оказались в очень хорошем состоянии, чего не скажешь о моих находках. Заметное отличие наших трофеев, мы увидели, когда мой друг откопал своей почти новенькой, лопатой каску в довольно хорошем состоянии, а мне Фортуна подсунула каску изрешечённую осколками и изъеденную ржой. Его лопата, как магнит, притягивала к себе предметы в более сохранном виде, а мне доставались лишь отходы былого времени.
        Мы надеялись найти, что-то существенное, но время поджимало нас и нам пришлось довольствоваться лишь полутора сотней патронов.
       Прекратив дальнейшие поиски, мы решили спуститься в балку и там, на костре проверить с десяток патронов. Слева от дуба шла вниз лощина, вымытая дождями. Она была покрыта плотным слоем жухлой листвы, занесённой сюда суховеями. Это было единственное открытое место, по которому можно было спуститься на дно балки, остальное густо поросло терновником, боярышником и глёдом.
       Я первым зашуршал свежим, будущим «культурным слоем», ничуть не заботясь о том, что он уже скрывает от наших беспечных глаз свою коварную тайну. Пройдя с десяток метров, я вдруг почувствовал, как земля под листьями пошла из-под моих ног. Я попытался сохранить равновесие на округлом камне или палке, но это у меня не получилось. В суете, я переставил ноги вперёд и услышал, как под моими подошвами, что-то зазвенело, как будто ударились друг о друга металлические цилиндры. Ещё мгновение, и я, упав на задницу, стремительно понесся вниз, как болванка по рольгангу. 
       Первой, пугающей мыслью было:«Снаряды!»
        Они гремели в моих ушах, будто я ехал между вагонами товарного состава. Сколько было снарядов и, в каком состоянии они находились, я не знал. В тот момент это было не так важно. Я чувствовал, что несусь прямёхонько в Ад, и, закрыв глаза, ждал лишь неизбежного, рокового взрыва.
        Из шокового состояния меня вывел смех Володьки и его односельчан. Пока я выбирал себе местечко на том свете, они успели тоже испугаться, но заодно и выяснить, что я прокатился  почти на сотне обезвреженных сапёрами снарядов, которые не утилизировали    в металлолом, а бросили в балке, куда заглядывают лишь такие, как мы. 
       Придя в себя, я осторожно встал с адских роликов и отошёл чуть в сторону, а Володька с приятелями принялся разгребать листву, пытаясь найти уцелевший снаряд. После спуска на них, мне не хотелось к ним прикасаться, да и у меня появилось желание поскорее покинуть грохочущую балку. Я не забыл, что может сделать с человеком взрыв снаряда, даже, казалось бы, на безопасном расстоянии. И когда Рыжий радостно воскликнул, я невольно вздрогнул всем  телом. По недосмотру или простому разгильдяйству, сапёры оставили один не обезвреженный снаряд от ста двадцати миллиметровой пушки. Я был гостем, и противостоять их совместному желанию оприходовать ценную находку на месте или нести её домой, не мог.
        Пока разжигали костёр, мы всё же пришли к  решению, что тащить такую тяжесть не стоит и опасно. Ждать же здесь, когда он взлетит на воздух, тоже не было ни времени ни смысла. Но и отказываться от идеи шандарахнуть на всю округу, чтобы уши заложило, тоже не хотелось.
        Когда костёр разгорелся, мы отсчитали с десяток различных патронов, бросили их в костёр и быстро укрылись за  невысоким холмиком у старого граба. Снаряд лежал недалеко от костра в углублении, недоступном для пуль и рикошета. Мы договорились, каждый в отдельности будет вести свой счёт взорвавшихся патронов, чтобы не произошло ошибки и пропуска. Когда они начали взрываться, а пули стали разлетаться в разные стороны, я ничуть не испугался и не вжимался в землю, как это сделали Володькины друзья. В моих ушах ещё не стих грохот катящихся снарядов.
         После последнего хлопка в костре и осиного жужжания, прозвучавшего в стороне от нас, мы подождали ещё минут десять, а затем осторожно направились к развороченному очагу испытаний. Все патроны сработали, как бы на отлично! Мы собрали разбросанные головешки, добавили ещё сухих веток, и пока огонь не разгорелся, осторожно положили снаряд в средину костра, затем быстро побежали вверх из оврага, ведь мы не знали, какие изменения произошли в сердцевине снаряда за эти годы. Никому из нас не хотелось оставаться калекой или убитым.
       Несмотря на затяжной подъём склона балки и  на колючее препятствие на нём, мы довольно резво выбрались на гребень и, тяжело дыша, затаились по другую сторону неширокой вершины. Из прошлых приключений, я знал, что ждать приходится вечность, а сам взрыв происходит неожиданно и мгновенно, оглушая тебя всего на ту же вечность.
       Подождав минут двадцать, и не услышав  громогласного отзвука войны, мы не рискнули возвращаться к костру, а пригибаясь ниже к земле, пошли прочь, при этом, постоянно оборачиваясь назад с некоторой тревогой. Выйдя из леса на просёлочную дорогу, мы перевели дух. Немного было жаль, что снаряд не взорвался, но у нас было полно патронов, которые уже сегодня вечером не дадут осечки.
       Громко обсуждая предстоящий фейерверк за речкой, мы не сразу услышали голос за нашими спинами. Когда поняли, что нас окликают, мы остановились и насторожились. В метрах тридцати сзади нас шёл мужчина около пятидесяти лет, в форме лесника с ружьём на правом плече. Он издали  поздоровался  и заулыбался. Коренастый, с добродушным лицом, он похож был на деда лесовика из книжных иллюстраций. Таким только сказки детям  рассказывать, а не с ружьём ходить! От нежданной встречи, я совсем забыл про снаряд на затухающем костре.
       Подойдя ближе, скучающий среди сохнущей природы весельчак, стал расспрашивать нас, откуда мы и куда идём? Это походило не на допрос по долгу службы, а на обычный расспрос соскучившегося по общению человека. Он был не из их района и Володька в наглую стал врать о том, что мы живём, в таком-то селе и идём напрямую к своим друзьям в другом селе. Он хорошо знал  эти места и может позволить себе такую импровизацию.
         Сделав вид, что спешим, а мы действительно спешили расстаться с нежданным «лесовичком»,  мы с натянутой улыбкой попрощались с ним и, ускорив шаг, пошли прочь от него, искоса поглядывая назад.
         И всё бы ничего… Но, не пройдя и полсотни шагов от хранителя лесных угодий, прозвучал, словно гром средь ясного неба, сильный грохот и справа над лесом взметнулось серое облако от взрыва. От неожиданности, мы присели и даже прикрыли уши руками.
Если бы не  было лесника, то мы остановились бы, стали бы  громко обсуждать  произошедшее и, довольные собою, преспокойно продолжили бы путь дальше.
       Но этот милый старичок с ружьишком, стал за нашими спинами, как ненужный и опасный свидетель, а заодно судья и, возможно, палач! Этого мы никак не предвидели!
       Стоя лицом к леснику с озадаченным выражением лица, мы не знали, как себя повести. Глядя то на нас, то на подымающийся столб дыма, защитник леса пытался найти связь между нами и прогремевшим в лесу взрывом. Он, только что мило вёл беседу с нами, и теперь не знал, как поступить в данный момент. Мы же, словно кролики перед удавом, не шевелились и выжидали лишь момент, чтобы сорваться с места и исчезнуть в густых зарослях кукурузы. Мы понимали, что стоять в таком оцепенении, значит, признаться в случившемся, но и сразу бежать не решались.
        Проанализировав затянувшуюся паузу, блюститель порядка на вверенном ему участке, стал плавно снимать ружьё с плеча. Для нас это было равнозначно выстрелу стартового пистолета.
        Как по команде, мы сорвались с места и словно зайцы, шмыгнул в шуршащую кукурузу. Я слышал, как за моей спиной прозвучало два выстрела дуплетом, и это ещё сильнее подстегнуло меня бежать сломя голову, подальше от преобразившего деда – лесовичка,  несвоевременного взрыва сувенира времён войны и от места, воистину, непредсказуемых ПРИКЛЮЧЕНИЙ!

                Вне времени.