Декорации могут меняться... Часть 2. Глава 1

Глава 1.
Ноябрьские праздники


Ко дню рождения старшей дочери мать наготовила столько разносолов, что Маня и Раечка, старательно помогавшие  пробовать,  перестали смотреть в сторону кладовки, где у матери хранился сахар (от которого  Маня  умела  молоточком  откалывать  маленькие  сладкие осколки) и в конце концов дали уложить себя спать пораньше. Тома, безотказная  и незаменимая мамина помощница, еще помогала накрывать стол. Молодежь собралась, когда уже стало совсем темно, но это лишь подчеркивало значительность события. Именинница  сидела на стуле с высокой спинкой как королева, даром, что корову только что подоила,  с новой прической (пробор  сбоку,  волна надо лбом), в  новом клетчатом платье с белым воротничком (материи целый рулон выменяли в гетто, мать всем дочкам  справила  обновы, только фасоны у всех разные, ну и отделка, конечно. Из  остатков, если будет время, можно и себе, используя  старые  негодные на первый взгляд платья, скомбинировать  новую блузу, но это не к спеху).  Гостьи,  чистенькие, кудрявые, кое-кто с накрашенными губами, усаживались вокруг Валентины. Парней, кроме Ивана, пришло четверо. Это было впервые после начала войны – собраться вместе не по приказу из управы. И это было необычайно радостно, почти счастье! Если бы не мысль о том, что половина гостей должна к комендантскому часу вернуться в гетто. Нинка достала гитару.
Валентина перебирала струны, задумавшись, что бы такое  исполнить сначала. Пауза получилась точно как в спектакле «Бесприданница», когда гости ждут ее романса. Она запела: «Не говорите мне о нем…» - девчонки тихонько подхватили:  «еще былое  не забыто…» Нинка тоже поддалась общему лиризму, хотя  прежде в этой  же  роли она этот романс исполняла так, что если бы не мелодия, то вполне по эмоциональному накалу можно было бы принять за «Марсельезу». Иван прав,  как обычно: на новом вираже истории происходит переоценка прежних ценностей. Правда, он там что-то про обывателя  добавлял, но Нинки это не касается. Нинка сегодня  праздновала  начало новой жизни! Ягуська,  со  старой  квартиры соседка, помогла новое  клетчатое платье оборочками расшить, по рисунку в старом польском журнале, туфли отец починил,  у зеркала сама немного посидела, прическу под Марину Ладынину устроила – смотрите и отгадывайте, кто именинница!  Ведь сейчас  рождается  новое комсомольское звено:  можно назвать его  «Отрядом мстителей»,  может, еще как-нибудь. Иван много исторических названий знает, он предложит. Суть не в названии. Главное, что чувство вины за безвинно погибших сверстников, и за тех, кого ждет неминуемая гибель (как тех, кто в гетто), это горькое  чувство вины,  всё  возраставшее и преследовавшее Нинку  еще с Могилева,  начало отступать перед  ощущением единства  с друзьями, которые чувствовали и говорили  почто то же,  что  она.
Никогда не думалось прежде, что смерть приблизится  настолько, что  даже в самых молодых сердцах  поселится привычка к присутствию смерти рядом с жизнью. Раньше, в той сказке, которую «мы были  рождены делать былью», умирали  на  глазах только старики,  которым приходил срок. Ходили еще всякие сплетни и слухи  о смерти по несправедливым приговорам -  мать с отцом, темнея лицом, замолкали, не поддерживали таких тем в присутствии детей. Но сейчас они все вместе по отношению к угрозе смерти испытывали ненависть и презрение. Да, точно, ненависть и презрение к смерти.
Миша Гальчик, пришедший вместе с  братом Левкой  и двоюродной сестрой Ривкой, молчал, не встревал ни в какие разговоры, только его серые глаза, горевшие холодным пламенем, говорили вместо него: он,  как и Нинка, переживал ощущение праздника. Не  только потому, что пришел на день рождения к сестрам Алексеевским (он даже не знал точно, которая из них именинница), не только потому, что этот день,  как и год назад,  был наполнен приподнятостью торжества: как-никак канун 7 ноября, праздника Великой Октябрьской социалистической  революции (сколько в  этом  имени собственном  можно было сделать ошибок в диктанте? Ой, девочки, не вспоминайте!)  Главное, потому что на свой день рождения  именинницы (одна настоящая,  другая –  именинница  по ошибке – эти гости всегда воспринимали сестер как одно целое, несмотря на их  категорическое несходство)  приготовили для гостей сюрприз:  приемник, надежно упрятанный за снятым с веревки  и не утюженным еще   бельем, заговорил  уверенным голосом московского радио! Сначала все замолчали в один миг, затаив дыхание. Затем радостно запереглядывались,  стараясь не пропустить ни одного слова.
- Ой,  я теперь знаю, как это кружится голова от счастья!...  –  Ривка разрумянилась и  стала похожа на  розовощекого ангела с польских рождественских открыток, которых было много у Ягуси
Радио затрещало и снова заговорило: « …войска отражают атаки врага на северо-западном фронте. Уничтожено…орудий  и вражеской техники...»  Помехи, уносящие  голос диктора, не  могли разрушить необычайного  ощущения силы, охватившего всех, кто слушал эти приглушенные,  прерывистые, но такие необходимые слова: «..враг будет разбит, …победа будет за нами!»
На этих словах в комнату решительно вошла мать и выключила приемник:
- Хватит шуметь. И чтоб это было в первый и последний раз! Раечка  спит!  А  коробку эту завтра же – в землю. Победа будет за  нами тогда, когда мы будем умными. -  Ворох не глаженных после стирки девичьих одежек  был водворен на свое место на приемнике и окружающих поверхностях. Лева Гальчик только вздохнул. Миша, отвечая не столько хозяйке, сколько собственным мыслям, произнес:
- Что мы умные, это известно. Плохо только, что об этом хорошо осведомлен  враг. А враг любит глупого противника, на котором  пахать, и сеять, и воду возить – все удобно. Пока мы глупые – мы в безопасности.
- Ну уж ты скажешь, - Валентина всегда умела продолжить дискуссию. – Не  глупый в этом плане хорош, а покорный, пускай себе и умный. А  то дурак чего доброго упрется рогом, да и остановит все дело, а то и перевернет все вверх дном.
- Ты как немка какая-нибудь, -  засмеялась Ягуська, - скажи еще, что евреи  для немцев  удобнее белорусов.
- Удобнее или неудобнее, это в гетто лучше всего знают. Еще только не решили, стоит ли это знание той цены, которую немцы назначили  за такое удобство! -  Миша сегодня  был  оживленнее обычного
 - Заплатит  нам  немец,  а не мы немцу,  не путай,  - Виктор,  брат Марии Кишени, минчанин,  приехавший вместе с двоюродной сестрой   и Валентиной  за день до начала войны так и остался здесь,  -  это он тут всем пользуется, как  своим, хотя мы его не приглашали. Только некоторые принимают как должное  все, что им  навязывают.- Виктора знали все по летним каникулам, которые он обычно проводил у тетки, еще когда учился в школе.  Он был близорук, в играх неловок, что не мешало ему среди молодежи носить  авторитетное  звание «Гиппократ» за его пристрастие  к  философии и медицине.  Его любимым чтением был журнал «Знание – сила».  Сейчас, в качестве студента третьего  курса   мединститута,  он  не раз помог больным, за что вcем городком он был признан  за  лекаря,  и его авторитет  еще возрос.  Миша  вспыхнул, насколько позволила его природная бледность.
 Вмешалась Ягуська:
- Живите спокойно, пока на свете есть поляки, за все заплатят они!
Спор грозил перерасти в ссору.
- Наш враг, может,  и не умнее нас, а  вооружение его, и техника,  да и вся современная европейская наука, поставленная ему на службу, - повторил Иван слова, услышанные в радиосообщении, - нас стремятся подавить. А еще больше – деморализовать. Я согласен с Валентиной -  немцы уверены, что покорили нас. –Валентина удивленно взглянула на говорящего: она имела в виду не совсем это, но перебивать не стала. Иван значительно оглядел всех присутствующих:
- Мы  - не деморализованы. Кто не согласен? Все согласны. Я не сомневался в вас. Единственное, чего нам не хватает, это организации, в которой мы будем действовать не поодиночке, а по общему плану. И если кто-то против, пускай, пока не поздно, отойдет в сторону.
Девушки, притихшие от публицистического напора  оратора, переглянулись, ища поддержки друг в дружке.
-  В какую еще сторону?  Что ли есть куда отходить? – Ягуська решительно ответила за всех, - мы немцам не  товарищи! Кончай агитацию.
Иван предложил  связываться через него – он  регулярно на дежурствах от управы, его легче всего найти. А к завтрашнему празднику  разбросать надежным  людям  в почтовые ящики поздравления – это приготовить легко и выполнить можно, когда все расходиться будут – а людям радость! Через неделю решили снова собраться,  на  кладбищах, под предлогом  поминовения предков.
К столу присоединились мать с отцом, освободившись от хозяйственных дел; разлили вишневую наливку  и выпили под тост: «Да здравствует ноябрьское торжество!» Хвалили  винегрет, приготовленный Томой; с удовольствием проглотили шкварки, щедро украшающие картошку, дышащую жаром печки; про именинницу не вспоминали. Валентина  стойко исполняла роль королевы, чьи подданные временно расшалились. Нинка, перевернув корпус гитары тыльной стороной, стала отбивать ладонями ритм, напевая лезгинку:
- Станцуем, сестричка! – она отбросила гитару, которую тут же подхватили  чьи-то руки. Нинка  умела не хуже Любови Орловой  исполнить огневой танец, держа в зубах нож, как полагается грузинскому юноше. Валентина важно встала и вытянувшись на цыпочках пошла в медленном, все ускоряющемся темпе вокруг беснующейся Нинки, поводя руками, как грузинская княжна. Гости отхлопывали ритм,  а  вот и Николай, поправив  свежие усики левой рукой (правая от рождения  квелая), вышел в круг, оттесняя Нинку, и занял ее место. Она тут же втянула в круг Мишу, начав перед ним танец  грузинки.  Зажигательные  кавказские песни и пляски были не только знаком  бурного веселья,  но также и cимволом идейной общности всей этой молодежи, которая называла себя советской, не слишком задумываясь над национальной принадлежностью каждого из них в отдельности.
Танец закончился,  только когда  некому стало отбивать ритм – все плясали, забыв, что в соседней комнате спят Маня с Раечкой под присмотром Томы, которая под шумное веселье заснуть не смогла, а тоже выглядывала, не принять ли и ей участие в  общих прыжках, раз  мать с отцом не сердятся, а смеются себе потихонечку, обнявшись и раскачиваясь в ритме лезгинки. Заметив, что силы танцующих на исходе, отец затянул «В поле верба…». Кто-то подхватил напев, иные перешли на медленный танец.
Праздничный вечер пошел на убыль. Иван попросил минуту внимания.
- Друзья, как много в жизни счастья!
Не  спорьте, знаю: не всегда
На небе солнце. Но  в  ненастье,
Пускай гроза, то и тогда,
За тучей – свет. Сквозь мрак и ужас,
Сквозь испытанья мы пройдем,
Нам  путь осветит  наша дружба,
В борьбе мы счастье обретем...

Иван замолк. Нинка бросилась к нему:
-  Кто написал?  Я хочу заучить.
-  Завтра  перепишу, - ушел Иван от прямого ответа. – Надо расходиться.
 Он раздал заготовленные  поздравительные открытки (оставшиеся от прежних лет почтовые карточки, на некоторых марки с портретом Сталина, «это в самые-самые  надежные почтовые ящики!») и потихоньку  проводил всех за двери.
 Мать напоследок вложила  каждому в руку по теплому  ещё  пирожку с картофелем или морковкой, кому как повезет.
 Иван вернулся попрощаться, и Валентина,  глядя ему в глаза, спросила:
- Давно пишешь? Я не открытки имею в виду.
- Давно, - признался Иван.
-  Я тоже, - сказала Валентина, - но вот так просто прочитать, наверно, не смогу. А ты молодец, спасибо тебе.
Они пожали друг другу руки с особым чувством, так что Нинка окинула их удивленным взглядом.
- Проводишь за калитку? – обратился к ней Иван, приподняв левую бровь, что обычно означало не столько вопрос, сколько   указание. Нинка набросила  жакет, и они вышли  за порог.
- Обещай, что в одиночку ничего не станешь делать, ты теперь член организации, в которой каждый отвечает за всех, как все – за одного.
Нинка хотела рассердиться, но решила поберечь  приподнятость душевного состояния. Она, по своему обыкновению, фыркнула и убежала в дом.