Петрович

                Посвящается Тихомирову Никите Петровичу.
                Еще раз с днем рождения.


Петрович сидел на кухне, положив голову на обеденный стол. Он думал ни о чем и обо всем одновременно. Знаете ли, во время похмелья постоянно приходят такие вот блуждающие мысли. Они летают, как мухи, хаотично движутся по сторонам, иногда бьются об стекло. Иногда садятся и долго, как неживые, сидят в прострации. Они разные: серые, синие, зеленые; большие, маленькие, средние, но в то же время все одинаковые.
Петрович страдал хроническим алкоголизмом, и, увы, его не могли вылечить ни кодировки, ни данные себе и жене обещания, ни ультиматумы, ни даже отсутствие денег. Он был безработным и постоянно брал деньги в долг у друзей. Друзей у него, как у любого уважающего себя алкоголика, было премного, как и случайных знакомых. Когда жена выгоняла его из дома, что было часто в последнее время, он никогда не ночевал на улице, всегда находился какой-то друг-товарищ-приятель, который был рад приютить его у себя дома или в полуразрушенном хендмейдовом сарае на даче, в этом кругу именуемом домом. Петрович был небрезгливым человеком, и он был рад любому углу.
Свою жену, Анну Владимировну, он любил, и ему было стыдно за то, что она бросила работу и все увлечения, чтобы контролировать его запои, что, впрочем, было бесполезно. Иногда она срывалась на мужа, кричала и била посуду, но это, опять-таки, пользы не приносило. Петрович упрекал себя за пьянство, но бросить пить он не мог. Самая длинная ремиссия продолжалась у него пять месяцев, тогда он лежал в клинике. Но потом, приехав домой и встретив друзей-собутыльников, сдерживать себя он больше не смог.
Крики жены, скандалы, угрозы соседей выселить Петровича или вызвать участкового, вечные звонки из наркологического диспансера - все это составляло будни Петровича. Другой жизни он просто не признавал, и это его вполне устраивало. Все эти составляющие чередовались, как элементы орнамента. Как бутылки в "батарее", стоящей у входной двери. Как мухи, сидящие на окне.
В комнату вошла Анна Владимировна и начала ежедневный монолог, который Петрович, за исключением иногда менявшихся предложений, знал наизусть:
- За что мне судьба такое "счастье" подарила? Я же школу окончила с золотой медалью, высшее образование получила... У меня же все было, и за что я с этим алкашом связалась? Вот говорят же: любовь зла, полюбишь и козла - в точку! За что, Боже, за что мне такие мучения, чем я провинилась? За что мне такая напасть уже двадцать лет! Ну не могу я этого урода на своих плечах тащить, сил больше нет, да бросить его не могу, люблю его все равно! За что? (обычно в этот момент она начинала плакать)
Петрович молча сидел, облокотившись на стол, и смотрел на летающих вокруг мух. Одна, две, три... Вот две мухи сели на тарелку с остывшими щами и аккуратно переступают своими тонкими лапками по бортику тарелки... четыре, пять, шесть, семь... одна муха утонула лапкой в щах и пыталась вылезти, а остальные смотрели на нее будто с осуждением. "Как люди", - подумал Петрович. Восемь, девять... Несчастная муха совсем утонула в тарелке, а ее подруги тут же улетели обратно на окно, где они сидели обычно.
Петрович знал, что эту нотацию он слышал далеко не первый и не последний раз. Он уже не вслушивался в слова, и так зная их наизусть. Он просто сидел в прострации и ни о чем не думал. И наблюдал за мухами.