Часть первая Взрослое детство

Истоки

       В начале 30-ых  годов   Василий Миронович Прокофьев  был направлен  в село Завидное  Донецкой области  для  организации колхоза как коммунист- двадцатипятитысячник.    Какие трудности встретил на селе молодой шахтёр-активист, нет смысла описывать, поскольку это великолепно  сделал Михаил Шолохов в романе  «Поднятая целина ещё в 1932 году». Председателю новоиспечённого колхоза  позарез  был нужен хороший  кузнец – едва ли не главная фигура  всего сельского быта. Местные кузнецы   здесь почему-то не приживались, поэтому председатель обратился к вербовщику,  а точнее, в организованный набор,  обещая  переселенцу  жильё, заработок и  личную помощь.
            По объявлению, в  поисках новой жизни,  снялся с насиженного места в деревне Центр Мологского района Ярославской области  кузнец Александр Александрович Эмиссаров с женой и семерыми детьми. Его   не устраивала вялая жизнь маленькой северной деревушки.  Человеку с его энергией  требовался размах, а не разовая ковка одной кобылы в месяц. Жена Мария Дмитриевна возражала против  путешествия в неизвестность, однако муж был неумолим.   
           Вообще, он был человек неординарный и рисковый. Достаточно вспомнить о семи годах  его германского плена в первую мировую, немецкой  жене Марте и двух полурусских сыновьях.  А история его освобождения прямо-таки книжная.  Жена-иностранка, очевидно, любила голубоглазого славянина  и постоянно угрожала мужу, которого как военнопленного  насильно на себе женила: «Александер, если побежишь  в Россию, я тебья застрелю!» – И для верности   брала в руки блестящий  пистолетик, который всегда был при ней.  «Да что ты,  Марта,  на кого я тебя  променяю!?» - говорил он весело, а глаза были грустными. Никогда и никому  не рассказывал Александер   о своей боли -  об оставленной  в далёкой России  жене Марии и дочери, которую  ни разу не видел. По ночам  ему  снилась  маленькая деревушка над  Волгой,  по-прежнему молодая, какой он  с ней простился,  жена Мария  и неизвестная, но  родная дочь. Марта, конечно, кое о чём   догадывалась  и всё чаще грозила своим пистолетиком.  Однако бравому русскому ефрейтору, мастеру рукопашного боя,  были смешны  угрозы несколько нелепой, по деревенским меркам,  европейской женщины. После очередного профилактического сеанса  он   сбежал  на вокзал и  уцепился за проходящий поезд -  вслед   тупо простучали  пистолетные пули...
             На новом месте деревенского кузнеца встретил  сам  председатель колхоза,  сопроводил  в  хату с  земляными полами. Жене сразу  всё не понравилось, а он был рад, поскольку  в его распоряжение была отдана большая кузница,   три  бравых молотобойца и масса самой разной  кузнечной работы. По несколько раз в день в кузницу заходил председатель и говорил, что надо сделать, просил не подвести. Кузнец охотно  выполнял  любые  задания, ибо они казались ему игрушечными. Председатель был доволен, что приехал настоящий работник,    и  как-то вечером зашёл поблагодарить мастера. Разговорились о том о сём, и кузнец попросту  пригласил председателя-холостяка   на ужин:
- Василий Миронович, вы,  я вижу, весь день на людях, должно быть, весь день  и голодаете?
- Утром  вчерашней   картошки поел, а днём не до еды.
      Когда председатель вошёл в хату, то у него  в глазах
запестрело  от детворы.
- Сколько же их у вас?!
- Да немного, всего семеро!- улыбнулся отец голоштанного войска. -  А это наша старшая. Дуняша.
Тоненькая черноволосая  девчушка  хлопотала  у  стола. Дуняше было лет семнадцать. Она  густо покраснела, когда её представили солидному председателю. А самому-то  солидному  председателю было  всего  лет  двадцать  пять! Александр Александрович  достал из своих запасов бутылку казёнки. Пригласили  Марию Дмитриевну и Дусю, как самую взрослую - на остальных шикнули, чтоб не мешали.  За столом сидели долго: сначала нехитро ужинали,  потом  пили чай,  говорили. Председатель оказался  разговорчивым,   весело вспоминал занятные   эпизоды   своей жизни,   кузнец ему  в рассказах не уступал, даже щегольнул немецким, который освоил в плену. Разошлись поздно.
     Через неделю  Василий Миронович снова встретил  Дуняшу -  она принесла отцу обед. Переглянулись и разошлись.  Но кузнец  опять позвал председателя поужинать,  и тот не отказался. Как-то Прокофьев ехал на  бричке по селу и увидел Дуняшу, которая шла с   кошелкой из магазина,  предложил подвезти, та согласилась:
- За день с меньшими  так устала, – сказала она. – Спасибо, что подсобили! 
И больше ничего. Прокофьев тоже ничего не сказал, но подумал:    «Девушка работящая,  шестерых  ребят на себе тащит. А ведь,  наверное, и на вечёрку  хочется!» Что-то ему даже приглянулось  в этой девчушке, но думать  времени не было, и он резко погнал  лошадь.
Осень завершалась праздником Октября. В  кузне делали каркас для огромного щита. И  опять  сюда  пришёл председатель. Домой  шли вместе. И, как следствие,  праздник отмечали   тоже вместе.
       Сидели,  как и в тот вечер, только ребятишкам  разрешили быть рядом  со взрослыми. Дети  председателя  признали сразу, моментально  вовлекли в свою компанию,  забирались к нему на колени,   и он уже кружился с ними, смешно расставив руки,   весело подбрасывал маленьких. Но Дуняша,  увидев, что ребятня  чересчур расшалилась и  потеряла чувство меры, мигом всех расшугала.  Когда они остались вдвоём, Дуняша пожаловалась:
- Вы не представляете, как я  и ними устаю!
- Есть выход, - неожиданно для себя сказал Василий Миронович.- Выходите за меня замуж, будете  жить  у меня.
- Что вы?! Мама  с ними пропадёт.
- Не пропадёт, скоро  детский сад откроем.  А  предложение моё серьёзное. Ну так что?
- Я не против, если родители согласятся.
    Родители  сделали вид, что опешили, но  согласились сразу. Решили обойтись  без свадьбы, а   расписаться  в первый же день  после праздника.
    Жизнь  женатого председателя  пошла другим чередом.  Сыт,  в отутюженных рубашках и бриджах, в начищенных до блеска хромовых сапогах. Вдвоём часто ходили в гости к родителям, родители со всеми малышами  бывали у них. Через год молодые пережили первое  несчастье. Первенец  умер на пятый день. Поплакали, погоревали. В следующем году родился  Саша. Мальчик был очень болезненным,  и родители боялись,  не умер бы. Но сынок  рос, преодолевая болезни.  Младенца  нянчили все пять тётушек, хотя сами были  чуть старше его.
       Марии Дмитриевне не нравилось жить в украинских  степях,  она   упорно просила мужа  вернуться в  Россию. Александр Александрович долго не соглашался,  но жена своими  причитаниями  и слезами допекла, и он сдался. Они уехали  на родину.  Отъезд  сразу сказался на Василии Мироновиче -  без кузнеца, как без рук, да и неуютно как-то стало. Поэтому решил  он  тоже вернуться на родину – в Киевскую область.  «Свою миссию и тесть, и я выполнили, - убеждал себя председатель. -  Колхоз создан, а управлять проще, чем организовать». Райком сначала не отпускал,  но потом, как говорится, всё образовалось. И  семья с двумя маленькими детьми переехала  на родину  Прокофьева.


Родина

          До недавнего прошлого абсолютно всем в жизни простого человека распоряжался  горком, райком, профком или  ещё какой-нибудь  там  «ком» - такое было время. Райком партии, разумеется, коммунистической, других партий тогда просто  не было,  куда сразу обратился Прокофьев, направил его секретарём партийной организации рыбного совхоза, который  находился  в пяти километрах от его родного села - в селе Острожаны.     Должность - завхоз,  жильё -  две комнаты, жену оформили  продавцом местного   магазина. Детского сада нет. Родители готовили  малым  детям еду, запирали  их в хате и уходили  на весь день на работу. Саше, старшему,  всего четыре года.  Каждое  утро он получал  такой наказ:
- Саша, ты старший. Смотри за Лёней.  Не давай ему лежать на полу. Если  уползёт с матраца,  посади  назад. Хлеб будешь брать на тумбочке и не забудь дать хлеба Лёне. 
Так  братья почти с пелёнок    начали жить самостоятельной жизнью. Иногда отец,  а чаще мать, выкроив минут 5-10,   забегали посмотреть,  что и как дома. А потом снова работа.
        Весной  1940 года, когда Саше было 5 лет,  он заболел корью. Обычное дело – корью болеют почти все дети. Но больничных листов  тогда не выдавали, и медиков  в селе не было. Поэтому режим нисколько  не изменился. Больного  ребёнка по-прежнему оставляли в хате, закрыв на замок. Но Саша был шустрым и лежать в кровати не желал. Однажды он залез на подоконник, подёргал шпингалеты, и окно открылось. Забыв о том, что он отвечает за младшего  брата,   мальчик сполз по стенке на улицу и, радостный,  в  тёплый апрельский день босиком побежал по селу. В рыбхозе все пути вели к воде, потому что село со всех сторон окружал большущий пруд -  около двух тысяч гектаров.  Саша выбежал на берег  и увидел множество привязанных лодок. На что только не подвигает лихое мальчишеское любопытство! Он залез в одну  и стал смотреть на набегающие волны. Прозрачные, они плавно  катили навстречу, и создавалось   ощущение  движения.  На дне  лодки была вода, но это не помешало мальцу   подёргать цепь. Подошла какая-то  девочка его лет,  спросила, что он делает.
- Плыву, – важно ответил он.
- Возьми  и меня с собой, - попросила девчушка.
 И они  действительно … поплыли.  Цепь  почему-то отцепилась или оторвалась.  Сначала лодка  закачалась на волнах,  а потом  стала медленно удаляться от берега. Течение унесло её почти  на километр. В это время, как часто  бывает в фильмах,  началась буря,  поднялись волны,  лодку  захлёстывала  вода. Вряд ли пятилетний ребёнок понимал всю опасность этого плавания!  Но шторм местного значения  прервал работу  совхозных рыбаков, и те  караваном  возвращались домой. Среди разбушевавшегося  пруда  они увидели двух горе-путешественников  в полузатопленной  лодке и  кинулись им на помощь. Как только Саша ступил на берег, у него  судорогой  согнуло ногу. От  сильной боли он заплакал, но  прибежавшая  на берег  перепуганная  мама  больно отшлёпала сына  в наказание.   Весь день он  жаловался, что  болит нога. Родители не спали всю ночь. А на следующий день отец  повёз его  в районную больницу, где врач сказал, что подозревает осложнение после кори, которое может перерасти в туберкулёз кости. Сашу положили на стол,  и два хирурга без  каких-либо обезболивающих средств  стали распрямлять  согнутую  ногу. Он кричал не своим голосом, а когда проснулся, то  нога была уже  в гипсе. В гипсе его привезли домой. Летом с утра  выносили на двор под дерево на  кушетке  и оставляли лежать на воздухе целый день, рядом ставили еду и воду. В жаркую погоду клали на матрац.   Иногда приходили  соседи. Взрослые высказывали сожаление, что такой хороший мальчик и больной.
       В июне 1940 года  у Саши родился брат, его назвали
Валентином.
     Отец возил Сашу по врачам. Диагноз  подтвердился  -  туберкулёз кости.  Потом был  детский костно-туберкулёзный санаторий  в городе Умани. Саша хорошо помнит, как они с отцом  приехали в незнакомый город. Был жаркий день, и очень хотелось  пить. Отец принёс  газированной воды с вишнёвым сиропом и  мороженое в стаканчике с деревянной палочкой. Газировка  и мороженое были настолько  вкусными, что больше такого  неповторимого  вкуса Саша не встретит в жизни никогда.  С отцом расставаться  было страшно, и он крепко прижимался к колючему подбородку. Но папа обещал приезжать,  покупать  мороженое и пить вкуснейшую газированную воду с вишнёвым сиропом.
     В санатории было интересно, потому что там на белых-белых кроватках лежали такие же мальчики. Всем мерили температуру, давали рыбий жир, витамины, таблетки, но делали уколы, от которых все плакали, а Саша нет. Саше часто меняли гипс, а это было не больно, даже приятно, потому что под гипсом сильно чесалась нога.  Однажды Саше дали наушники. Когда он их надевал, то в них кто-то говорил. Саша спросил старшего мальчика,  который лежал рядом с ним, кто там говорит,  и  тот ответил:
- Там есть такой  маленький человечек.
Саше очень хотелось увидеть, какой  такой этот маленький человечек, и он  с  помощью чайной  ложки разобрал наушники. Медсестра отругала Сашу за порчу санаторного имущества, и он заплакал от обиды,  потому что мальчик-сосед  его обманул. А потом Саша с трудом  дотянулся до соседней койки, взял  руку обидчика и  укусил её.  Тогда уже мальчик заплакал, а медсестра опять отругала Сашу, пригрозив, что его выпишут.
       К Саше несколько раз приезжал папа. Один раз принёс  то самое вкусное мороженое,  вкус которого запомнился  на всю жизнь.
       А в  один летний день почему-то все медсёстры и врачи бегали, кричали и плакали. Саша помнит, что все говорили:
- Война!  Война с немцами! На нас напала Германия, а ей помогает Италия.
Саша совсем не понимал, что такое война.  Германия  представлялась ему  шнурком от ботинка, а Италия – сапожным кремом. Саша помнит,   что кто-то сказал, что  теперь всех пап заберут на фронт, поэтому он очень громко ответил: его папу на фронт не заберут.
- Ещё как заберут! –  тихо сказал старший  Сашин сосед.
Скоро  вместо папы к Саше приехала мама и сказала, что папу 23 июня 1941 года призвали в Красную Армию в звании политрука. Саша заплакал. Ему не хотелось, чтобы его папу призывали в Красную Армию даже в звании политрука. Мама уехала, сказав Саше, что скоро его увезёт.
  На город несколько  раз  в  день налетали немецкие самолёты. Когда раздавались  резкие  звуки сирены,  в палату входили медсёстры и говорили:
- Ребята, потихоньку пошли в подвал. 
Саша  медленно шёл вместе со всеми, но когда приходилось спускаться по лестнице, то  мешал гипс, поэтому  он спускался на руках и  вниз головой. Его толкали сзади, и  удара о перила было не избежать. После отбоя  воздушной тревоги из подвала выползать было легче, однако он возвращался в палату с разбитым носом и переносицей.

 Дороги войны

       Воздушные тревоги объявлялись всё чаще. Теперь уже синяки были   не только на переносице, но и на колене здоровой ноги. Врач объявил, что немцы приближаются к городу  и скоро  всех больных   увезут в тыл.  Саша не понимал, куда это – в тыл,  и не радовался.
Но однажды утром ребят на носилках стали выносить на улицу. Вынесли и Сашу. Всех погрузили на полуторки и повезли на железнодорожную  станцию.  Там стояли открытые товарные вагоны.  И когда Сашины носилки были уже  на платформе,   подошёл  незнакомый мужчина:
- Ты Саша? Твоя  мама велела тебе ехать  домой. Поедешь?
- Поеду.
 Мужчина взял Сашу на руки и понёс к подводе, стоявшей  за забором. Они поехали. Саша помнит, что было очень жарко.  В этот день автомобильная трасса   Киев-Одесса  была забита стадами коров, которых гнали  на восток. Пробивались с трудом,   как только лошадка медленно прошивала одно стадо, так  попадала в следующее. Коровы были голодные, непоеные и недоеные,  они громко ревели, молоко ручьями лилось в дорожную пыль. 
       Июльский день  как назло оказался ясным. Непрерывными  волнами  налетали немецкие самолёты, технично    прохаживались  пулемётными очередями на бреющих полётах  по отступающим красноармейцам и беженцам,  по стадам коров.  Закованный в  гипс от пояса до пальцев правой ноги,  Саша лежал  лицом вверх   и отчётливо видел   лицо немецкого лётчика, который при заходе на цель  как бы  на  секунду зависал на пятнадцатиметровой высоте  прямо над Сашей, с ехидной улыбкой целился в него, нажимал  на гашетку, но промахивался. Пулемётная очередь полоснула по несчастным коровам. Фонтанами лилась кровь, смешиваясь с пылью, молоком и навозом, дико ревели раненые животные.  А  самолёты  методично разворачивались  на следующий круг. И опять тот же лётчик с ехидной улыбкой зависал, целился в Сашу  и снова попадал в коров, беженцев и солдат.  Самолёты улетали, заправлялись, возвращались и уже у другого стада  догоняли возок, на котором везли  беспомощного мальчика.
        Путь  домой – это 60 километров страха и крови, 60 километров по автомобильной грунтовой дороге Киев- Одесса навстречу  наступающему  противнику.  В пути они  встретили немцев на мотоциклах с колясками, в касках, с автоматами и с закатанными  по локоть рукавами – наверное, разведка. Саша запомнил, как двое с одного мотоцикла   осмотрели возок,  увидев маленького ребёнка в гипсе, махнули рукой, мол, езжайте своей дорогой, а сами покатили дальше.  Наконец,  к ночи приехали в Конелу -  это  родное село Сашиного отца,  и здесь  жила  Сашина бабушка  Надежда Ивановна. Здесь возчик  оставил своего подопечного, а сам  уехал в село Острожаны, где находилась мама. Бабушка переправила  внука  на другой конец села  к тёте Ефросинье Паламарчук.  Он помнит глубокий соседский погреб, в котором его пытались укрыть от бомбёжек, но он упрямо не желал сидеть в подземелье и выползал наружу. Цепким  мальчишеским взором он  приметил под водостоком бочку с водой и, как житель рыбхоза,  решил в ней «ловить рыбу». Из  прута  и ниток сделал удочку, с которой и сидел  во время налётов у «водоёма», не желая идти в погреб.
        Метрах в ста пятидесяти  от тётиной хаты через село  непрерывным потоком шли на восток  немецкие машины. В воздухе над селом летали самолёты, и  немецкие, и наши, обстреливая колонны машин, беспрерывно шли воздушные бои. Когда Саша «ловил рыбу», то видел, что три советских самолёта, видимо,  И-16, вступили в воздушный бой с двумя немецкими «Мессершмидтами». Как ни вертелись юркие наши фанерные истребители, но  скоростные немецкие «Мессеры» были  всё-таки лучше. Вскоре два наших самолёта упали   прямо в тётин  огород, а третий  чуть подальше. Саша видел, как наши лётчики выпрыгивали из горящих самолётов  и над ними раскрывались белые куполы парашютов.  Через какое-то время женщины  вышли на улицу. Тётя приказала Саше идти  домой вместе с соседями.  Когда  вошли во двор, то увидели страшное. Один советский лётчик угодил    прямо на огромную  яблоню. Видимо, он был без сознания   или  даже мёртв и не смог отвести парашют от дерева. Его тело  наткнулось на  толстый обломанный  сук, как на саблю. Женщины заголосили, увидев ужасное зрелище. А тётя Ефросинья Мироновна,  человек чрезвычайно властного характера, приказала соседней девочке  взять в сенях ножовку, залезть на яблоню и спилить ветку, на которой повисло растерзанное тело. Документов при пилоте не обнаружили. Тётя велела похоронить лётчика  за огородами. Когда его везли на двухколёсной тележке, то увидели останки двух  обгоревших фанерных самолётов и тела ещё двух лётчиков. Всех троих похоронили в одной могиле. Белый парашютный шёлк тётя распорядилась  поделить  на равные части, дабы  женщины  смогли пошить себе кофты.
        Параллельно  с автомобильной дорогой,  метрах в ста- ста пятидесяти  от хат, по садам и огородам тоже на восток  шли  отступающие советские бойцы. Многие были с  оружием, чаще всего   с винтовками образца 1893 года с привинченными штыками, с двумя-тремя оставшимися  патронами, а то и вовсе без них.  Некоторые из солдат заходили в хаты. На вопрос Ефросиньи Мироновны,  какие у них  планы,  в один голос отвечали: «Пробиваться на «восток». Тётя подсказывала, как безопасней идти,  а в соседнем селе Бузовка не выходить на единственный мост, лучше  перейти речку вброд и далее двигаться   задами.  Однажды  она спросила, что будет, если немцы их  обнаружат. «Будем воевать наличным оружием, вплоть до сапёрной лопатки». Саша запомнил, как однажды  в хату  зашёл худой,  низкорослый, болезненного вида  узбек с трёхлинейкой в руках. Тётя его спросила: «Что с тобой случилось, сынок?» -  «Понос у мена»,  - наивно и прямолинейно ответил он. «Так ложись на лавку, полежи, а я тебя  полечу». -  «Нет, мамочка. Не могу я долго лечиться.  Надо на  восток спешит». «Всё-таки  подожди, я тебя отваром из сушёных груш попою,  и через два часа всё пройдёт». Тётя  Фрося ухватом ловко вытащила из  печки огромный чугунный горшок с отваром, дала пожевать  солдатику  отваренные груши, запить наваристым компотом, поесть сухари.  Солдат быстро пожевал груши, торопливо погрыз сухари, запил отваром  и собрался уходить. Тётя дала ему в дорогу  горсть сухарей, в солдатский котелок налила компоту и проводила за двор, пожелала пробиться  на восток и остаться живым.    
       Саша не помнит, как его перевезли к маме  в село Острожаны. Но запомнил, как мама рассказывала ему, что  при приближении немцев селяне взломали магазин и растащили  товары по домам. Ей, как заведующей, удалось ещё до мародёрства купить ведро соли. Этим ценнейшим ведром  она и  заплатила возчику, который согласился поехать в город Умань за сыном. Мальчик  навсегда запомнил,  как всю войну они ели  без соли, потому что купить её было негде.
       Саша запомнил, как плакала мама, рассказывая, что  ей постоянно угрожает соседка:
- Всех вас,  жидов и коммунистов,  надо вешать! Я расскажу немцам, что твой муж- коммунист и прячется на островах в камышах, а ты носишь по ночам ему  и его прихлебателям продукты. И вас повесят на площади.
- Сынок, как нам быть? – обратилась она  к шестилетнему Саше. Он заплакал и сказал: «Не знаю!»
 Поэтому  вместе  они и пошли  к бывшему главному инженеру совхоза, который,  по неизвестным причинам,  стал старостой. До войны  семьи  дружили. Неофит Сергеевич и его жена Ирина Михайловна радушно приняли гостей, накрыли  на стол, угостили не только вкусной и редкой по тому времени  едой, но  и каким-то вином. Староста  вежливо называл двадцатисемилетнюю женщину  по имени-отчеству.
- Евдокия Александровна, соседка ведёт себя   настырно. И я вам, к сожалению,  ничем помочь не смогу. Единственный выход -  вам  надо  уехать. Как говорится, с глаз долой! Хотя бы  в соседнее село, к свекрови.  А здесь каждый о Василии Мироновиче  всё знает, и на каждый роток не накинешь платок.
Позже мама рассказала Саше, что отца призвали уже 23 июня.  Как ей говорили мужчины-односельчане,  Василий  Прокофьев в звании политрука был назначен командиром призванных из Жашковского района новобранцев. Ему было приказано доставить группу  в Житомир. Но когда группа высадилась в Житомире, то  указанное место сбора оказалось  разбомблено немецкой авиацией. Город горел, кругом была невероятная паника, никого из работников  военкомата  найти не удалось. Кто-то из  мобилизованных завопил, что надо возвращаться по домам, но политрук строго оборвал:
- Не сметь паниковать! Мы  призваны в Красную Армию и обязаны подчиняться приказу.  Будем  искать место сбора. Это наш долг.
Однако началась  новая бомбёжка, и  группа побежала в   укрытие. После следующего налёта   часть  группы не объявилась, а другие  заявили, что уходят в село. Василий Миронович возражал, но после третьей  бомбардировки  его односельчане не  вернулись  к месту сбора и ушли пешком домой. Они говорили, что отец решил присоединить группу к любой  проходящей армейской части, если никто  из начальства не появится на месте  сбора. Но группа разбежалась – так тоже бывает на войне, и, видимо, командиру, кроме себя, некого было присоединять к армейским частям.
Саша спросил маму:
- А зачем папу забрали?
- Он обязан защищать Родину, -  как будто Саша понимал, что такое «Родина» и что такое «обязан».
- А папа вернётся? – спросил Саша.
-  Одному богу известно, кто выживёт, - объясняла она маленькому Саше. А он заплакал и уснул.
      Всю жизнь он искал без вести пропавшего отца. И, кажется,  был близок к цели. Однажды,  будучи в отпуске у матери  в селе Конела,  он прогуливался по селу.  Из-за забора вдруг услышал голос:
- Здравствуй, Александр Васильевич. Видимо, ты меня не знаешь? Я – Чернего.
- Как же не знаю? Знаю.
- Так вот, мой брат Дмитрий встретил твоего отца в 1942 году в  Ленинграде, в госпитале, твой  отец был ранен в живот.
- Сергей Александрович,  а где ваш брат?
- В Донецке.
- Дайте мне  его адрес!
- Адрес есть у сестры.
Ответа из Донецка  Александр  не получил. Тогда он послал туда  гонца. Тот сообщил, что на месте частной хаты сейчас стоит  9-этажный дом,  а  Чернего  недавно умер.
     Поиск  ленинградского госпиталя завершился сообщением, что документы пропали. Центральный архив  Министерства обороны  СССР  дал ответ, что ни среди офицеров, ни среди рядовых солдат,  живых или убитых,  Прокофьев В.М. не числится.
      Впоследствии Александр Васильевич логически домыслил, что отец, очевидно,  двинулся лесами  на север и пришёл к Ленинграду. Там  он  попал в 48 (если он правильно помнил номер) Армию, знамя которой было потеряно в бою, командный состав  расстрелян,  а  сама 48  Армия расформирована. Видимо, отец мог быть в её составе, получить ранение до трагических событий. Многие годы спустя Александр Васильевич обнаружит, что он искал Прокофьева, а писарь военкомата то ли в панике, то ли в радости какой  уже  после освобождения  Жашкова выписал документы на Прокопова Василия Мироновича, призванного в 1944 году в звании стрелка, беспартийного, пропавшего без вести в  том же 1944 году.  Горечи Александра Васильевича, пережившего отца по возрасту более чем в два раза, не было предела, и не было сил искать истину.
          Но вернёмся в 1941 год. Подводу староста  прислал сразу же на следующий день утром. Саша помнит, что  первая подвода к их хате подошла от старосты, вторая - от бабушки. Кроме детей, уместились небольшой  сундук, кухонный столик, железная раскладная кровать, несколько узлов. Привязали к подводе корову и оставили село Острожаны, где отец Саши до  войны был секретарём партийной организации рыбного совхоза.

Новая родина
         
        Бабушкину  хату  занимал  родной брат  Сашиного отца Андрей Миронович – учитель сельской школы. Он сломал в детстве ногу, поэтому на фронт не был призван  как инвалид. Поселились у  Матрёны Мироновны, родной сестры отца. У неё на сохранение  была оставлена  партийная библиотека отца, свидетельства о рождении Саши, Леонида, Валентина и мамы. Но при приближении немцев тётя сожгла документы и книги во избежание неприятностей. Детям было приказано говорить, что папа умер.  Забегая вперёд, скажем, что когда в конце сороковых годов  для переоформления пенсий потребуются   эти свидетельства о рождении,   мать  только с помощью односельчан добьётся  получения дубликатов.  Таким образом,  родина отца станет родиной  всей семьи. Соответственно все  получат  и  национальность - украинцы.
        У тёти Моти  было двое детей, жила бабушка, да  приехало  четверо. В маленькой хатке пятеро  детей   в первый же  день сотворили  сущий  ад. Из-за детей  и возник конфликт между молодыми женщинами. Бабушка была человеком исключительной уживчивости,  в свои шестьдесят шесть лет она ни с кем из односельчан ни разу  не поскандалила. Она  и обратилась к сыну:
- Андрюша, хата у тебя родительская, моя. Василий такой же сын, как и ты, поэтому его дети должны быть под  крышей. Надо хату делить.
Но  дядина жена  – лукавая   Марина -  подпоила его самогоном, и тот подрался с золовкой, посягавшей на его жилплощадь.  Тогда бабушка  своей родительской волей  настояла на разделе хаты.  Был сделан  отдельный вход,  перестроены  маленькие сени и  бывшая кладовка.  Бабушка  обустроила   миниатюрную печку, соорудила  лежанку. В хате уместилась  кровать, кухонный  столик и сундук. Незанятыми остались 2-3 квадратных метра. Но жить было можно.
     Как только Саша  вышел на улицу, к нему подошёл заводила  Витя и сразу спросил:
- Откуда ты такой хромой?
- Меня звать Сашей,  и я не хромой, а больной.
- Да  ты и драться, небось,  не умеешь, - наступал Витя.
Но Саша крепко схватил его за руку и показал, как  враз отгрызёт ему руку. Витя перепугался и   убежал  в свой двор. На улицу выскочила  его мама и закричала:
- Понаехали тут всякие кацапы! Ещё и дерутся. Возьму вот крапивы да надеру вам задницы!
 Хорошо, что  мимо  проходила бабушка Надя:
-Федора, не будь глупой бабой. Не  суйся  в ребячьи дела. Они подерутся, они  и помирятся.
И через несколько минут  Прокофьевы  мирно знакомились  с ребятнёй   из соседних дворов.
Село Конела было  даже по тем временам  большое -   500 дворов, несколько улиц. С севера на юг его  почти пополам  разрезала грунтовая автомобильная дорога Киев-Одесса, по которой день и ночь шли немецкие танки,  самоходки,  машины, мотоциклы,  подводы. Дорога для пацанов была необыкновенно притягательна, особенно огромная  чугунная труба, заменявшая  собой мостик через  крошечный  безымянный ручей. 
- Хлопцы, пойдём в центр, посмотрим на машины, залезем в трубу, послушаем, как они громыхают, - кинул идею пятилетний Володя Федоренко. Идею одобрили. Володя и Саша перебежали дорогу прямо  перед надвигающейся немецкой колонной, а   двухлетний  Валя  отстал, испугался и остановился   прямо посередине. Колонна  затормозила. Запылённый офицер  что-то прокричал  по-немецки,  жестом  показывая, что надо увести мальчика. Саша буквально потащил брата  через дорогу. Колонна  снова двинулась.  А мальчики полезли в трубу, упиваясь грохотом автомашин. Дома они, конечно, ничего не рассказали.   Поскольку ещё  не понимали, что были на волосок от смерти. 

На волосок от смерти приходилось бывать ещё не раз. И взрослым, и детям.  В  сентябре 1941 года тяжело заболели  два Сашиных  брата, трёх и полутора лет. Маму рано утром  полицаи погнали  на работу. Кроме воды, дома ничего.
- Делать нечего – иди к немцам. У них должен быть врач, - уныло посоветовала соседка, сама не веря в то, что посоветовала. И  шестилетний мальчик с загипсованной ногой пошёл к  дому, возле которого  круглосуточно стоял часовой, а вдоль   двухметрового  забора  по проволоке бегали псы – всем известные немецкие овчарки.
- Вас ист дас? – И хотя немецкого  он не знал, но понял, что часовой удивлённо спрашивает,  что  надо.
- Киндер кранк, - на путанном немецком  сообщил испуганный ребёнок.
- Яволь! - что означало «понял», - ответил немец.  Следуя инструкции, он нажал кнопку, и выбежал врач с сумкой с красным крестом.  Помогая себе руками,  спросил, куда идти.  Шли  около километра. Братья  были почти  в коме. Фашист ахнул. Температура выше  40. И он стал спрашивать,  можно ли сделать братьям уколы.  Об этом Саша догадался потом, а тогда,  во время  неожиданного и единственного визита немецкого врача, он не мог понять, о чём  у него спрашивают. Не привыкли мы, чтобы врачи или медсёстры спрашивали у нас  разрешения на какие-то процедуры.  А этот вражеский доктор строго следовал инструкции: сделал укол, выписал рецепт,  потом, наверное, подумал, что идти-то  с рецептом некуда, открыл сумку,  выдал таблетки и жестами  стал  объяснять, как их употребить.  Кое-как, по-украински, по-русски и по-немецки Саша   объяснил, что завтра маму  опять угонят на работу,  и  попросил дать   справку.
- Яволь! -  ответил врач.  И опять же,  следуя  инструкции, написал  освобождение от работы  на 10 дней по уходу за ребятами. И, кланяясь, ушёл.  10  дней немецкие автоматчики  удалялись, увидев в руках у Сашиной мамы небольшую бумажку с синим штампом.
- Найн, найн, - что значило: нет, нет!
 
 Нас, русских, никому не победить!

         Саша проснулся, когда было уже светло,   и  первым делом заглянул в печку.  Никакой  еды не было. Значит,  маму угнали на работу очень рано, и она ничего  не успела  приготовить. Саша, как старший,  отвечал за младших  ребят и должен был  их как-то  накормить. А они уже ныли:
- Саша, есть хочу! Хочу есть!
Он поглядел в окно,  покрытое ледяным узором. Градусника у них сроду  не было, но  он и без него знал, что мороз небольшой.  Сейчас семилетний «старшой» стратегически  прикидывал: если пойти к тёте Матрёне, то она,  может быть, покормит картошкой, но будет ругаться, если ребята станут шуметь. Тётка Люба просто прогонит. А вот Колины родители   обязательно накормят, если есть чем,  и не будут ругать. Решено: к Коле!
-  Быстро одеваемся и идём   к Коле! – скомандовал он  братьям, четырёх и двух лет от роду. 
 Сто пятьдесят метров босиком по снегу  -  и вот они, с  красными, как очищенная свёкла,  ногами,   влетают  в тёплую хату.
        Шестилетний  Коля    сидел  на корточках на земляном полу  и подкладывал солому  в лежанку. А его отец, вернувшись  с ночного дежурства на бывшей  колхозной конюшне (немцы колхоз не разрушили, а переименовали в общественный  двор),  медленно взбирался на печь. Спать.
- Дуся, понимаешь, иду сейчас с работы, а  Володька Хоменко  кричит мне:
- Вань,  здорово!
- Я тебе, говорю, -  не Ваня. Ты что -  со мной свиней пас? Я для тебя Иван Исаакович, хоть и сосед. Володька, конечно, огрызаться стал: тоже мне начальник, - говорит, -  чтобы по отчеству?!
Уже укладываясь, дядя Иван, добавил:
- У нас,  у русских, есть имя-отчество. Его нет у свиней,  у собак… -  а после некоторого раздумья  изрёк:    … и у немцев.
        Позволь, дорогой читатель,  сделать некоторое отступление.  Так  Саша  на всю жизнь запомнил, что имени-отчества нет  у свиней,  у собак и… у немцев. В своей долгой жизни он  будет помнить  сотни людей  по имени-отчеству. И  будут удивляться уборщицы  и вахтёры, когда он, одно из главных лиц предприятия,   будет  любезно называть их только по имени – отчеству.  Поэтому  сегодня его чрезвычайно  бесит, когда   шустрые ведущие многочисленных телевизионных ток-шоу   называют без отчества народного артиста  или   известного учёного.  Ему так и хочется крикнуть, что имени – отчества нет у собак, у свиней и … у американцев. Но мы-то не американцы.
              Ребята плюхнулись  на солому рядом со своим  весьма  хозяйственным дружком. Пристроили  босые ноги поближе к теплу. Горящая солома пахла хлебом.  В животе заурчало.  А Коля,  взяв  в рот длинную  горящую соломину, как настоящий фокусник,  показывал свои способности:   он вдыхал  дым и  после некоторой  паузы выпускал  его через нос. Трюк   потряс! Но ещё больше  Сашу задело другое: он,  шестилетний,  умеет,  а я, семилетний,  не умею! Поэтому Саша стал настойчиво просить доморощенного артиста повторить свой  номер -  хотелось раскрыть секреты     столь зрелищного мастерства.
    Дед Иван – так дети звали Колиного отца, которому было уже  лет шестьдесят,  который  по-вдовьи сошёлся с женщиной в возрасте и, к удивлению и пересудам односельчан,  родил любимое сокровище -  заметил триумфальные ухищрения своего   чада  и по-доброму (чего не сделаешь  от слепой любви?!) сказал:
    -  Сверни настоящую и покажи, как пускать носом дым.
Коля лихо схватил с   комода ножницы, вынул из-под печки кукурузный початок, ловко выстриг  тонкий листок, насыпал из мешочка в самодельную завёртку табака-самосада, мастерски прокрутил  пальцами  -  и получилась прекрасная цигарка.  Он заправски   прикурил её от той же  горящей соломинки, выпустил изо рта несколько колец голубого дыма и завершил цирковую процедуру  дымом через  нос.   От восхищения, обиды и зависти  Саша  буквально застонал. А Коля  гордо повторил «дымопускание», чем  ещё раз  пронзил  и без того   тяжело раненное самолюбие товарища.
- А я могу дым пускать  даже глазами, -  не унимался  Коля.
- Вот смотри: я затягиваюсь, а ты  ладонью закрой  мне  рот и  смотри  прямо в глаза.
Наивный Саша  закрыл ладонью Колин рот и  сверхвнимательно  уставился  в его  голубые глаза.  «Артист» же  мигом    приложил к его руке горящую цигарку. Саша отскочил, а Коля по-взрослому спокойно  объяснил, что именно  в этом и кроется суть шутки. Компенсацией  за обман  стала великодушно подаренная   цигарка,  чтобы научиться  пускать  дым носом и кольцами.   Обучение Саша решил начать сейчас же, не откладывая,  но,  хватанув едкого  дыма,  закашлялся, стал задыхаться  и   цели не достиг.
       Вторым на очереди  был четырёхлетний Лёнька.  У него, на удивление,  всё получилось сразу. Трудно поверить, но и у самого младшего,  двухлетнего братика  Вали,  процедура  прошла успешно.
        И когда Коля стал инструктировать Сашу повторно,  в хату вошёл   пятилетний Витька, двоюродный брат мастера.
- У вас даже нормальной бумаги  нет?! –  сочувственно     ошарашил он  начинающих курильщиков,  быстренько  скрылся за дверью и  через пять  минут вернулся с газетой.
Это  была   листовка   районных оккупационных властей,  которую  немцы  специально выпускали для  украинцев.
- Ребята, газету не режьте! Коля, дай очки, надо почитать, – распорядился дед Иван.
И надев на нос очки с резинкой на затылке, он   стал читать единственную местную  газету вслух. Шёл январь 1942 года. Киевская область находилась в глубоком  вражеском  тылу. Земля полнилась исключительно слухами.  Говорили,  что в июне, по всем  приметам, выпадет снег – это, факт,  к большому немецкому поражению. Говорили, что в лесах, на севере области,  появились партизаны – это было похоже на правду.  Говорили,   что наши применили против немцев  оружие,  от которого  горит  даже вода. Но где применялось такое грозное оружие  и  в какое время,  не говорили.
        Оккупационная  же   пресса  взахлёб сообщала, что Москва давно освобождена от большевиков и  славная немецкая армия  наступает на  Урал, а Сталин, «прихватив свои штаны,  в Сибирь  подался». Сообщалось также, что у Советов  от армии  остался последний миллион, который скоро будет  пленён  и уничтожен.
- Ложь!!! – гневно сказал дед Иван. – Даже если  немец Москву возьмёт, это  ещё ничего не значит. Наполеон Москву брал, а Россию не победил. Царь Александр I  как  его предупреждал: «Если пойдёшь на Россию войной, я уйду в Сибирь и оттуда буду тебя клевать. Ты меня никогда не победишь, хоть ты и Наполеон!  Тебя же  победит наше пространство». – И не победил! Нет в Европе  того места, где проиграл   Бонапарт.  А в России есть!  Его победило пространство.   И  Гитлер проиграет!
      Нас, русских, никому не победить! Лучше русских
      воевать никто не     умеет!  Коля, режь эту вранину на
       цигарки!
Саша, как   любознательный мальчик,   сразу стал задавать деду Ивану вопросы.   Где кончается Россия? Кто такой Наполеон?  Кто живёт в Сибири? Почему нас не победить?
Дед Иван говорил много, торжественно, но  не всегда понятно. Про три океана, омывающие Россию,  про то, как сам  воевал в 1904 году с японцами, про яростную  штыковую атаку.  Упомянул даже Аляску, которую американцы должны нам, русским,  непременно вернуть.
 -   А мы разве русские?
 -   А то! Конечно, русские! Но живём  у края России,  потому
     и зовёмся украинцами – у края, значит.
- А Москву немцы взаправду  взяли?
- Враньё! Нас, русских, никому не победить! –   ещё раз грозно сказал  дед Иван и  попросил у Коли  цигарку, которую  тот с  большим мастерством свернул  и подал ему на печку.
       Давно нет  на свете деда Ивана. Саша стал Александром Васильевичем. Но он всю жизнь помнит гениальные пророческие слова мудрого крестьянина: «Нас, русских, никому не победить!»  Он знает, что единый русский народ делится на три народности: русских, украинцев, белорусов. И этот единый русский народ входит в славянскую языковую группу вместе с поляками, болгарами, сербами и другими народами. Он помнит  уроки  деда Ивана о величии России,  верит в её  будущее и горько сожалеет, что история  беспощадна. Как спелое яблоко,  рассекла она острым  ножом единый русский народ на три государства. Особенно тяжело воспринимает он  злобные выходки украинских и белорусских националистов против России. Он одобряет, что первым сделал шаг к объединению русского народа Президент Белоруссии. И рад, что украинцы сделали такой же шаг.

Бабушка Екатерина

       Позволь, дорогой читатель, представить тебе ещё одно лицо из Сашиного детства – человека житейски мудрого, ясного, бескорыстного. Это великое счастье, если такой  притягательный человек оказывается рядом. Уже только одним своим присутствием  он обогащает твою жизнь.  Выходит, Сашку моему крепко повезло. Итак, бабушка Екатерина.
       Шёл 1941 год. Оккупанты  вовсю хозяйничали на Украине.  Особенно доставалось деревням у больших дорог: продукты, вода, ночлег, рабочая сила для завоевателей  – бесплатные. Для жителей –  безысходное горе.  И ещё одно ежедневное страдание:  толпы беженцев, городских жителей  с вещами в надежде обменять их на продукты, колонны военнопленных.  Северный  конец села был на взгорке, а потом почти две версты вниз.  «Пленных ведут! Пленных ведут!» –  не раз  неслось по селу. Из хат не выходили – выбегали почти все: вездесущие мальчишки, женщины-солдатки, старые матери. Вдруг своего увидят?!  Стояли молча, ждали, когда подползёт ближе этот хмурый пыльно-зелёный поток и когда распорядится, что им делать, высокая пожилая женщина во всём чёрном, похожая на монашку. Это и есть бабушка Екатерина. Это она велела всем бабам  держать в укромном месте  наготове кошёлку с нехитрыми  деревенскими  харчами, которые удобно при случае бросить  несчастным: хлеб кусками,  варёную  картошку в кожуре, свёклу, нарезанное сало в тряпице, сухари. И, конечно, табак. Потом следовала команда:
- Молодухи,   идём к  дороге!  Сало и яйца давайте мне, я ближе подойду.
Женщины  передавали ей  самые сытные  продукты, и  бабушка Екатерина прятала  их  в огромные карманы, специально  пришитые под чёрным передником. Инструктаж бабы  Кати все выполняли безоговорочно. А инструкция была такая:  близко к колонне не подходить -  конвоиры могут прикладом ударить, а то и выстрелить, мальчишкам под ногами не путаться и не кричать  -  это не забава какая-то,  бабам не плакать и не голосить –  и так тошно. О себе она говорила, что если и убьют, то она свою жизнь худо-бедно  уже прожила,  по ней тужить некому, а  молодым детей растить надо, да  и без отцов ещё.
       Вот из-за  поворота  показалась колонна,  серой змеёй медленно  ползла она к ожидавшим  женщинам. Многие бойцы были без ремней, а то и без гимнастёрок. У некоторых – грязные, наспех сделанные повязки.  Мальчишки  замолчали. Бабушка Екатерина взяла у  одной из женщин корзину и решительно двинулась навстречу. Передний конвоир    грозно опустил автомат  и закричал:
- Вег! – что означало, прочь, уходи.
Но бабушка Екатерина ожгла его таким взглядом,   что тот, видимо,    забыв о предназначении оружия,  выставил вперёд левую руку,  как бы  заслоняясь от удара. Бабушка  протянула переднему конвоиру  кусок сала, и он … безропотно взял его, а потом молча  взирал, как  властная  седая женщина  кидала в лавину пленных содержимое корзины.
- Несите  корзины! – кричала она, не оборачиваясь.
 И женщины, выйдя  из оцепенения, подбегали  к ней   с продуктами, а конвой  бездействовал, поскольку старший  конвоир молчал. И вдруг бабушка Екатерина подошла к молоденькому  конвойному  с губной гармошкой,  который  отрешённо улыбался чему-то своему. Решительно протянула ему  пару яиц и, убедительно обняв одного пленного,  сказала:
- Майн зон, майн зон! – и слёзы потекли  по её лицу.  Парень моментально  всё понял  и закричал: «Мама, мамочка!»  А бабушка Екатерина жестом показала  улыбающемуся конвоиру, мол, разреши, и тот тоже жестом ответил,  мол, уводи. Потерю всё равно  никто не обнаружит в неучтённом хозяйстве. Женщины окружили  спасённого «сына» и  стали наперебой  спрашивать, не встречал ли он такого-то и такого-то. А  бабушка Екатерина   по тому же сценарию чудом  спасла ещё одного  «сына», расплатившись за него  салом.  Когда колонна  прошла, бабушка тут же у дороги провела с освобождёнными «сынками» и женщинами оргработу:
- Откуда родом, сынки? – и ей ответили: ярославский и новосибирский.
- Что будем делать?
- Пробиваться на восток.
- Тогда Поля берёт вот этого парня,  а я возьму  сержанта. Через два дня сбор у меня. 
Прятать  и снаряжать  пробивающихся на восток  женщинам было не впервой, поскольку через село днём, а чаще  ночью шли группы и одиночки окруженцев, которые просили еды, одежды, ночлега. И хотя немцы объявили расстрел за любое содействие советским солдатам,   жители села даже под страхом смерти   чем могли помогали красноармейцам.  На нескольких улицах бабушка Екатерина  организовала группы помощи и назначила старших.  На своей улице старшей была она сама. Когда появлялась какая-либо группа окруженцев,  женщины  или направляли её  к бабушке Екатерине, или спрашивали у неё, что делать. Надо сказать, что было в ней что-то по-настоящему  генеральское, ну если не генеральское, то полковничье - это точно.
- Кто такие? – строго спрашивала  она у  усталых и оборванных  солдат.
- Одна тысяча сто семьдесят второй полк сто третьей дивизии, – под козырёк отрапортовал один из окруженцев. – В составе одиннадцать активных штыков и полковое знамя. Командир политрук  Кустов.
- Откуда идёте, политрук?
- Из Молдавии.
- Куда?
-    На восток.
- Что нужно?
- Поесть, помыться, поспать в безопасном месте. Подскажите, как лучше двигаться.
- Хорошо.  У нас тут четверо  красноармейцев.  Тоже хотят на восток. Поговорите с ними.
  Собрали во дворе бывших пленных. Политрук приказал:
- Доложите  воинские звания и фамилии!
- Сержант Поляков.
- Рядовой  Данченко.
- Рядовой Сагалаев.
- Рядовой Стремянкин.
- Из плена?
- Из плена.
- За сдачу в плен  -  расстрел. Сам к стенке поставлю!
- Погоди, милок! Немцы только  того и ждут, когда вы друг друга постреляете. За это наши бабы рисковали?  Ты их лучше с собой возьми.
- Извините – не прав. Оружие  сами добудете. Сбор в двадцать три часа.  Вопросы есть?
Так в двадцать три часа двинулся на восток со двора бабушки Екатерины первый «полк». Женщины села  освободили из плена  около трёх десятков бойцов,  бабушка Екатерина формировала  из них группы и отправляла на восток, пока не прекратилось движение пленных через село. На этом можно и завершить рассказ о простой  крестьянке  с самым русским именем – Екатерина Ивановна. 

Наши
    
     Немецкая оккупация  в этих краях длилась около трёх лет. В  начале января 1944 года немцы стали    патрулировать по селу,  хотя  раньше такого не было. Жителям запретили  ночью выходить  на улицу.  Вдали громыхала канонада,  виднелось тёмно-красное  зарево. Люди  шёпотом говорили, что наши близко, а немцы отступают и жгут хаты.  Было  страшно. Ночью никто не спал.  Из своего закутка Саша видел, что под утро  к маме  пришла  бабушка, а с нею соседка тётя Люба. Они   тихо говорили, что утром  что-то изменится. А значит,  надо повесить на дверь дощечку с надписью «тиф», уложить бабушку Надежду в кровать и ждать. Если немцы  ещё не ушли, то  в  тифозную хату не пойдут. Пока готовилась  вся эта  процедура, Саша выскользнул  на улицу. Было  утро 6 января 1944 года.  Накануне выпал  снег. Стояла  непривычная   тишина.   Огромное село словно вымерло.  Мальчик   недоумённо оглядывался  по сторонам и  вдруг заметил,   что на другой стороне оврага среди деревьев  движутся люди в белых халатах.  Не успел он что-либо понять,  как из-за плетня  спросили:
- Мальчик, немцы в селе есть?
- Не знаю, – ответил Саша, не видя спросившего.
 Потом повернулся и сказал:
-  А вон идёт немец.
 Разведчики выскочили из укрытия и взяли раненого фашиста, который  почему-то задержался в караулке.
Много лет спустя Александр Васильевич  приехал на родину.  Шёл  по селу. Вдруг из-за  калитки  добротной хаты раздался громкий голос:
- Саша?!  А  ты мне оказал  тогда большую услугу. Помнишь,  как немца разведчикам передал?
Выяснилось, что  Лесько Иван Фёдорович  был  в 44-ом  командиром полковой  разведки. Немец оказался, командиром батальона в звании капитана. Он предоставил весьма ценные разведданные. Лесько наградили орденом Боевого Красного Знамени.  Война для лихого разведчика закончилась досрочно:  после ранения ему ампутировали ногу.
- А помнишь, как ваши женщины нас чуть не задушили?
Этот день Саша помнил очень хорошо.
- Кто у тебя из взрослых  дома? – спросили разведчики.
- Мама, бабушка и тётя Люба.
- Веди!-  перед Сашей  стояли  два автоматчика в маскхалатах.
Когда Саша вошёл в хату, то увидел, что бабушка  лежит на кровати и  громко стонет, а тётя Люба и мама поят её водой и перевязывают  ей белым платком голову.
- Здравствуйте! - сказал один из вошедших.
- Здравствуйте! – с явно выраженным недоверием ответила тётя Люба.
- Мы – русские.
- Сейчас много русских:  и полицаи, и  власовцы,  и татары  (о татарах и казаках, перешедших на сторону истинных освободителей от большевистского рабства, часто писала  местная оккупационная пресса).   
- Мы  разведчики.
- Чем докажете?  Предъявите документы.
- Документов у нас нет.
- Ну,  хоть звёздочка на шапке  есть? – уже с отчаяньем  спросила тётя Люба.
- Это есть, – и они подняли капюшоны.
- Родименькие!!! Мы же вас три года ждали! – и тётка Люба, мать и бабушка со слезами в мгновение кинулись на шеи оторопевшим разведчикам.
- Женщины, отпустите! Скажите, немцы  в селе есть? – но никто не отвечал на вопросы, а все кричали и  плакали.
Разведчики едва  вырвались из объятий и выскочили на улицу, Саша за ними.  В три  автомата они дружно строчили в воздух. Из хат выбегали люди, а из-за плетня из засады выходили в маскхалатах наши солдаты. Стоял невероятный шум. Женщины  бежали  навстречу солдатам. А Саша собирал на  снегу теплые гильзы и спрашивал  неизвестно у кого: «А где же пули?!» -  он почему-то думал, что пули  должны падать рядом с гильзами. Ему никто не отвечал. 
         Целый день в село входили  наши бойцы на санях, на грузовиках, верхом и  пешком.  Все  были одеты в белые полушубки  с погонами,  каких  в селе ещё не видели,  с автоматами, редко кто с карабином. Бойцов растаскивали по хатам. Завизжали  под ножами свиньи, которых немцы не разрешали забивать для себя,  бойцы доставали фляжки - пошёл пир горой. Пели русские и украинские песни. Радости не было предела. Ребята знакомились с бойцами и  как давних соседей уже называли их  по имени или по имени и отчеству. Саша  подружился с высоким красноармейцем дядей Васей, у которого где-то на Ярославщине был такой же сын.
         Но выпивка закончилась плохо:  особенно «бравые» пьяные солдаты  стали  приставать к женщинам и даже угрожать им оружием.  Их пытались образумить  другие, менее бравые  красноармейцы.  Завязалась драка. На драку выбегали из хат новые бойцы, занимали ту или иную сторону. Выскочили  офицеры с пистолетами и стали командовать прекратить драку, стрелять  в воздух, но драчунов нельзя было унять. Один успел схватить лом, стоявший у сарая,  но знакомый Саше дядя Вася не дал ему ударить ломом другого солдата,  зато этот другой  успел достать нож  и   проткнуть  дяде Васе руку.  Драчунов растащили, зачинщиков увели к коменданту, остальные  стали расходиться   в  весьма возбуждённом состоянии. В это время Володя Федоренко достал из тайника   свою согнутую и ржавую винтовку, улёгся за перелазом, навёл  её в сторону  идущих  и закричал:
- Стой, стрелять буду!  - Солдаты,  увидев  дуло винтовки, не опешили, а сразу кинулись к Володе:
- Ах ты, сукин сын, брось винтовку!  - Но Володя нырнул в кусты, прыгнул с обрыва и убежал по известному  только ему лабиринту.
А на пути бегущих бойцов встала тётя Люба.
- Мужики, что вы гоняетесь за ребёнком. Винтовка негодная. Вот смотрите!
- Откуда видно, годная или негодная.  На фронте не погиб, а от пули пацана уйдёшь в могилу.
- Он же мальчишка,  – и грозно позвала:  - Володька, а ну-ка  марш домой!
И влепила ему хороший  подзатыльник, но Володя, привыкший и не к таким затрещинам,  не заплакал.

Опять немцы

           Дней через несколько  наши солдаты забеспокоились и стали отходить.  Совсем близко слышались взрывы, на горизонте появились чёрные тучи дыма.  Среди населения началась паника:  наши уходят! немец назад прёт!  Дед  Микунько,  укладывая  имущество в огромные сани,  на всю  улицу   орал:  «Порежут всех немцы!»    Ему позарез нужна была лошадь. И тут вдруг Сашин троюродный брат Володя подвёл   к нему  лошадь, которую перед приходом наших угнал с колхозного двора, но кормить которую было нечем,  и предложил Микуньке «отступать вместе».  Саше тоже   решил  с ними  «отступать». Он побежал домой, надел  на себя  длинную  белую сорочку,  чтобы она врагам  не досталась  (Сашу перед приходом наших окрестили,   и крёстный отец подарил ему свою новую, ещё  довоенную рубашку), и вышел из хаты. Володя, его мать и сестра, Микунько  с  женой уже  сидели в санях, готовые тронуться.  Саша тоже вцепился в сани и сел  сзади. Лошадь рванула, и сани понеслись по селу.
- Лошади тяжело, слезай! –  закричал  Микунько, но Саша  и не подумал слазить,  потому что лошадь, по правде,  принадлежала  его брату Володе Прокофьеву. Но когда отъехали  километра четыре, то начался подъём в гору, все слезли с саней, а Саша не хотел, боясь, что потом  не догонит. Однако он чиркнул галошами о дорогу, и  одна галоша свалилась с валенка. Тогда он всё-таки  слез  и стал искать  галошу. Он ползал по снегу, а мимо  панически пробегали  женщины  и дети,  тащили санки.  Когда он нашёл  галошу и посмотрел на село, то  увидел  жуткий чёрный дым и толпу бегущих  людей. Микунько уехал уже  далеко, не догнать.  Саше стало обидно, что его, считай, бросили. Он сел на снег  и  заплакал. Мимо него  проходили и проезжали  люди, не обращая никакого внимания на плачущего мальчика. Отъехал он далеко, назад уже не дойти. К тому же, он дома   не сказал, что  «эвакуируется» самостоятельно. Хотелось есть. Он  вспомнил, что  сегодня  варили лапшу, впервые за всю войну с мясом. И ещё сильнее заплакал. Стало темнеть. Но вот в потёмках он увидел сани, на которых лежал  полосатый красно-синий матрас.  В селе ни у кого не было матрасов – были соломенные тюфяки.  А  его  мать  была русской и привезла матрас из России как своё приданое.  На матрасе сидело двое: маленький брат Валентин и двоюродный брат Юра, а двоюродная  сестра  Мила и  Лёня бежали за санками. В упряжке были мама  и тётя Матрёна,  сзади толкала сани бабушка Надежда. Сани поравнялись с Сашей, и он закричал:
- Мама!
 Мать его подняла и крепко шлёпнула  по спине.  Ниже его не били, щадили  больную  ногу.
- Ты  почему без разрешения  поехал? – строго спросила она.
- Я хотел с Володей эвакуироваться.
- Я тебе дам эвакуироваться! Хорошо, что нашли тебя, а то немцы пристрелили  бы, - сказала она и посадила его на санки.
 В темноте двинулись  дальше. Поздней ночью добрались до  соседнего села, нашли знакомых, попросились ночевать.  Поели картошки, постелили на полу тот же матрас. На следующий день перебрались в другое село. Зашли к  бабушкиным знакомым,  у них  было полно людей. Поесть никто не дал. Грохали взрывы, поэтому старушки молились, чтобы господь  «изменил движение снарядов и они не угодили в хату». Однако  один своенравный  коварный снаряд,  вопреки корректировкам господа,  всё-таки   попал в боковую стену, отрубив  как раз половину. Поднялся крик,  говорили, что погиб старый дед, который был на улице. Радовались, что снаряд угодил в нежилую часть  и что хата не загорелась.
            Бабушка Надежда утром решила  двигаться дальше. К вечеру  пришли   в новое село, к её знакомым, которые поместили беженцев  погреб.  В этом селе  все сидели в погребах, в надежде, что снаряды  туда не попадут.   Канонада была сильная. В  просторном погребе скопилось человек тридцать. Сидели на холодной картошке. Глубина подвала была метров десять. Как только  слышался  гул самолёта,  кто-то давал команду: «Ложись!» – и все в подвале ложились или сгибались, как будто это могло спасти их от завала. Брату Лёне понравилось, что все боятся рокота самолёта,  и он стал  издавать  довольно похожие  звуки,  и население  подвала даже без команды  падало на пол.  Шалость свою  он успел  проделать  раза три, пока его не раскрыли  и мать не  влепила ему звонкий  подзатыльник.  Он яростно заревел,   и  его дружно поддержали  другие  дети, которым надоело сидеть в сыром и холодном подвале. Но кто-то стал раздавать детям сухари, поэтому они умолкли. Ночевали тоже  в подвале. А утром дверь подвала открылась, и  на пороге появились немцы, в руках у них были  гранаты с длинными деревянными ручками.
- Пагтизан, ком цу мир! – скомандовал первый.
- Не кидайте гранаты, здесь дети, киндер! - отчаянно закричали женщины.
- Пагтизан?  -  визгливо спрашивал немец.
 - Партизан  найн, – жалобно отвечали женщины из подвала. – Киндер.
Немец спрятал  гранату и с фонарём спустился  по ступенькам. На картошке сидели и лежали женщины и дети,  и он что-то прокричал солдату, стоявшему вверху. Немцы  ушли. Кто-то сказал, что  по селу идут немецкие машины, и немцы ищут удобные места для остановки:
- Нужно  идти  по хатам. Если будет много детей, то немцы не поселятся.
 Бабушка Надежда вспомнила, что где-то рядом должна жить её подруга, которая вышла замуж в это село. Подругу  отыскали. Но её не очень-то обрадовала  компания из восьми голодных ртов. Видно было, что говорит она через силу:
- Есть только  картошка,  огурцы и  капуста.  Картошку надо варить.
- Чем покормишь, то и сойдёт. Мы три дня  ничего не ели.
 Через час ребята хватали горячую картошку и  кусали  нечищеную.
-   Надо  двигаться  домой, – решила бабушка Надежда. -     Тридцать пять километров за день не пройти - придётся где-то ночевать.
           Шли быстро. Бабушка задавала темп, часто  меняя в упряжке   то дочь, то  невестку.  К вечеру добрались до соседнего  села Острожаны,  от которого  осталась одна-единственная  хата, битком набитая людьми. Посреди хаты лежала раненная  в плечо девочка и кричала не своим голосом. Никто не знал, как ей помочь. Разместились  в сенях на соломе. До дома оставалось всего шесть километров.  Но на пути были немецкие траншеи, которые несколько дней  безуспешно  штурмовали наши бойцы.  Всюду валялись  трупы и  оружие.  Саша  хотел  взять  автомат или хотя бы  пистолет.
- Нельзя! А если в селе немцы?! Нас всех сразу  перестреляют, - запретила  бабушка Надежда.
Саша заплакал, потому что ему  очень хотелось иметь собственный пистолет. Или хотя бы  «лимонку». Но бабушка строго наказала ничего не трогать, потому что  может взорваться:
- Больной  ноги мало?! Хочешь, чтобы  и руки оторвало?
И хотя Саше было  неполных девять лет, он  понимал, что рук терять  не стоит. 
       Часам к десяти утра  пришли  к своей  хате.  У  хаты стояли  подводы -   немцы хотели разобрать хату для строительства  дотов. С ними вела переговоры бабушка Екатерина, взяв  в союзники  офицера-артиллериста,  пушки которого  стояли  в  её огороде, а люди жили в её  доме. Хату  бабушка  Екатерина  чудом отстояла. Когда  вернувшаяся семья  вошла в дом,  всё было на месте, кроме картошки -  её выкрали. Картошка в годы оккупации была единственной и  незаменимой   пищей, потому что хлеб не сеяли.  Свекровь  сказала, что  не позволит внукам умереть с голода  и что  картошки, конечно,  даст.  Её картошка уцелела, только  в хату  пока не пустили: там обосновалась немецкая  батарея. Наступил настоящий голод.
 
На довольствии в немецкой батарее

        Однажды, раздумывая, где бы поесть,  Саша пошёл в гости  к  бабушке Екатерине, но она вручила  ему рамку с мёдом из разбитого немцами улья  и  запретила ходить к ней.  В то же время она  очень  сдружилась с  его матерью, с которой  раньше частенько вздорила  из-за драк ребят Прокофьевых  с её внуком.  Это вызывало у восьмилетнего Саши  некоторое подозрение, что от него что-то скрывают. Однако  нестерпимо хотелось  есть, и оставалось идти только к  тёте Матрёне.  Оттуда его  тоже выгнали, потому что там жили немецкие артиллеристы, которым тётка готовила еду и  которые как раз обедали.  Его гнали, а он не уходил. Не было сил уйти.  С  жадностью  собаки смотрел он, как размеренно  ели немецкие солдаты, среди которых, как оказалось впоследствии,  был  четырнадцатилетний  конюх Карл.  Видя, как русский мальчик буквально  пожирает глазами еду,  призывник гитлерюгенда  предложил   выпить за него обязательный в армии  шнапс, за  что обещал отдать  все  свои  липкие  карамели. Саше шнапс совсем  не понравился: горький, жгучий  и  неприятного запаха.  В это время  в  горницу вошёл  немецкий лейтенант, очевидно, командир батареи, всё понял и  по-немецки  приказал кухарке  накормить мальчика.   Переводчиком был  немолодой  поляк. И он  перевёл  указание так: «Поставить мальчика на довольствие!»   Тётя  Матрёна не поняла, что такое довольствие и переспросила поляка, что делать?
- Кормить, как кормите нас, - растолковал переводчик.
- И шнапс выдавать? –  первым почему-то  взбрело в тёткину голову.
- И шнапс! – лихо подтвердил поляк. Тётя сразу же налила в кружку  шнапс и лишь потом сообразила, что лучше  дать голодному мальчику гороховый суп,  гуляш  и   побольше хлеба. Саша  заправски чокнулся с Карлом,   они лихо, как взрослые,  выпили и  мгновенно съели весь паёк.
          После обеда артиллеристы улеглись отдыхать. И один из них запел русскую песню «Волга, Волга – мать родная». Её дружно подхватили  (половина артиллеристов были поляки), и понеслась грустная русская песня, которую пели нерусские люди.   Вошёл в хату лейтенант и  велел   подавать обед. Он не запретил петь и,  насупившись, дослушал песню.
После обеда  Саша и  Карл  вышли на улицу и стали играть в прятки. Они бегали,  по очереди  искали друг друга и кричали: Саша на украинском языке, а Карл – на немецком. Под вечер на улицу вышел  переводчик, посмотрел на играющих детей  и  тихо сказал:
- Он же ещё ребёнок, а его заставили воевать.
          Передовая установилась где-то за селом, километрах  в  четырех-пяти от артиллеристов. Был февраль без снега. Чёрнозём так раскис, что колёса  тонули по оси, и налипало  на них грязи столько, что  хорошо ухоженные немецкие лошади-тяжеловозы еле тащили воз. Боевые действия из-за непогоды  практически не велись с обеих сторон. Однако советские бомбардировщики большими группами  ежедневно пролетали куда-то в немецкий тыл. Карл решил похвастаться перед Сашей и  из своей винтовки сделал два выстрела по самолётам. А тётя Матрёна посмеялась над ним, что такую лавину из винтовки не расстреляешь.
        Саша ежедневно приходил к артиллеристам, исправно ел свою порцию и даже вынужден был пить вонючий  шнапс, который входил в обеденный рацион.  Пьянел и рассказывал Карлу, что ему нравится одна девушка, но она уехала в гости  к своей бабушке. Говорить, что убежала от немцев, мама   строго запретила. Затем курили сигареты,  выданные Карлу, как солдату немецкой армии,  абсолютно законно.
        Недели три Саша был на довольствии у немецких  артиллеристов, совершенно не  задумываясь, что они враги. Но однажды, явившись  в положенное время   к обеду, он  никого  не  нашёл. Ночью батарея  впрягла в пушки лошадей  и  ушла   навсегда. Саша горько плакал, что не смог проститься с Карлом. Лишь спустя  годы  Александр Васильевич  по достоинству оценит поступок    мужественного немецкого лейтенанта, поймёт, что и тогда немцы были разные, будет сожалеть, что не  узнал их имён и  фамилий. Позднее  станет известно, что  артиллеристы были  переброшены на внешнее кольцо окружённой Корсунь-Шевченковской группировки, но из-за непогоды не сделали ни одного выстрела.  Отступали  они под Умань, где были  окружены  и пленены  2-ой  Гвардейской Танковой Армией. Лейтенант постоянно говорил, что война немцами проиграна. Поэтому для него, наверное,   лучшим исходом был  плен.
Наши войска вошли в село без боя.   Так завершилась   фашистская оккупация, которая длилась  два с половиной года.

 Послесловие первой части

       Уже после войны Саша узнал, почему бабушка Екатерина так неожиданно подружилась с его мамой и почему она запретила ему ходить  в гости.
     Году в сорок шестом  к маме  пришла подруга Люба, которая была угнана в Германию. Ей-то  мама и рассказала, как она помогала бабушке Екатерине  переправлять  через передовую трёх наших солдат.
Затаив дыхание слушал Саша  её  рассказ и запомнил, можно сказать, слово в слово.
      - Однажды  вечером,-  рассказывала мама, -  пришла к нам Екатерина Ивановна и  под большим секретом сказала, что  уже две недели на чердаке своей  хаты прячет трёх наших красноармейцев,  в то время как в хате живёт дюжина немецких солдат - артиллеристов. Она прямо спросила меня, согласна ли я ей помогать, потому что прежняя её помощница слегла.  Я должна была накрывать  ужин для немцев, а бабушка  в это время  будет подавать    вилами еду  на чердак. Затем она поручила  мне найти проводников, кто бы вывел красноармейцев через передовую к своим.  Это было непросто, потому что  немцы охотились за молодыми мужчинами, так как в каждом видели партизана. Везде висели листовки, что если кого-то  встретят  за селом, то  расстреляют, независимо от причин.  Я знала, что где-то прячется Хоменко Алексей с сыном и племянником. Разговор с женою Алексея долго не получался -  пришлось  раскрыть ей  суть задания. Только после этого она согласилась  передать  Алексею план  Екатерины Ивановны.
     Вечером Алексей должен  был ждать красноармейцев в условленном месте.  Труднее всего было спустить их с чердака. Было решено, что, когда все немцы будут ужинать,  Екатерина Ивановна отвлечёт часового – попросит его передвинуть кадку, а  красноармейцы  спустят лестницу и осторожно  сойдут за сарай. А я провожу их до Алексея. Всё получилось как нельзя лучше.  Группа сразу же  двинулась по оврагу, обошла   за  селом немецкие посты, ночью прошла по полю, ещё дважды преодолев заграждения, и наши, и вражеские, а утром  вышла к нашим. Алексей рассказывал потом, что в штабе  его долго допрашивали, где он взял красноармейцев. Таким недоверием, к сожалению,  часто встречали настоящих героев. А они и были герои, достойные самых высоких наград. Правда, себя героями они не считали, ибо просто выполняли свой долг
       Последнее письмо от  одного из спасённых Екатерине Ивановне пришло из  Берлина. Далее переписка прервалась.
       Уже гораздо позже Александр Васильевич  осознал и оценил  поступки всех участников этого эпизода. Как водится,  озарение случилось неожиданно: какому-то попутчику рассказывал  он  о своём военном детстве и понял, что  мог тогда,  глупый и шустрый мальчишка, погубить   всё село, узнай   он тайну Екатерины Ивановны и своей матери. Хорошо, что они всё предусмотрели.

Продолжение  ============> http://www.proza.ru/2013/10/21/986