Декорации... Часть2. Глава 2

    
Наконец-то началось настоящее


 И вот ничего  того нет! И внизу сидит чужой человек,  имеющий какую-то силу и влияние ни её жизнь. И у двух берез ждет ее верный Иван;  она знает, что будет ждать  хоть бы и сутки. Только потом искать пойдет – это уж точно. Он, конечно, неказист, но  вовсе не дурак,  даром, что  Карандышева  играл в «Бесприданнице».  Уж  он-то обязательно что-нибудь придумает, как когда-то, когда ей, признанной  атеистке, поручили подготовить атеистический вечер, он придумал смешную пьеску под названием «Сотворение  жизни». Пьеска в ироническом тоне рассказывала   про то, как мальчишка, укравший яблоко из колхозного сада,  волей всемогущего  сторожа был освобожден от ответственности (грозившей  судом и тюрьмой), а затем превратился в агронома-мичуринца, прославившего родной колхоз. И хотя некоторые католики, вроде Ягуси, не одобрили библейских намеков, получилось очень весело. У Ивана не могло не получиться. Значит, получится и сейчас,  -  эта мысль приободрила  упавшее было настроение.
     Во   тьме чердака слева направо метнулся зеленый светофор:   глазастая  Мурка  прыгнула прямо  на руки.  Она  без Нинки ни есть ни спать не хотела от самого своего рождения,  а теперь, дождавшис, наконец,  после мучительной разлуки возвращения из  небытия  своей избранницы, кошка Нинку находила  в самые кратчайшие сроки, если это было внутри границ домашнего хозяйства, и послушно сидела у калитки, когда Нинка уходила за пределы дома.    А возникла  такая бескорыстная привязанность, по общему мнению, после того как  Мурка, съев отравивщуюся соседскую мышь (наши мыши все здоровы – констатировала мать), начала болеть, а Нинка ее лечила полынью  и чистотелом. Как Мурка проглотила пипетку, а Нинка  позвала Валентину и  та делала  кошке  искусственное дыхание. В результате   Мурка совсем  задохлась и перестала  сопротивляться лечению. Тогда  Нинка решительно рванула кошку за задние лапы и встряхнула, как встряхивают мешок, высыпая последние мелкие картофелины.  Тут уж Мурка, заорав,  выплюнула  наконец пипетку (за пропажу которой пришлось бы отвечать перед матерью) После  чего Мурку уже поили лекарственными травками только из ложечки, уговаривая, как младенца, «открыть ротик, вернее,  пасточку». У Валентины всегда хватало терпения, и Мурке под конец лечения  самой понравилось, что ее укладывают на спинку, поглаживают животик и всячески поощряют к цирковым номерам:  кошка. как и ее хозяйки, конечно же, имела талант артистки.   Теперь эта преданность  весом в добрых четыре килограмма  неожиданным броском свалила Нинку  навзничь и создала опасную ситуацию  -  внизу могли услышать! Нинка обмерла. Мурка, получив возможность выбрать место на распростертом теле, мягко потоптавшись в зоне желудка, улеглась поудобнее и завела ритуальную песню о счастливой кошачьей доле при благоприятствующей  ситуации: никто не мешал, не отвлекал, не отсылал, не дразнил запахом еды (мыши не рисковали бегать на чердак, да и в подвале им  было где и чем заняться).
           Нинка между тем  напряженно прислушивалась: так и есть, внизу отреагировали на шум под крышей -  заскрипели  и  застонали  изношенные ступени  лестницы под  знакомыми шагами отца. В отверстии лаза  показалась его голова с огромным сияющим  от залысин лбом, глаза всмотрелись с прищуром в глубину чердачного пространства, губы под щетиной усов сложились в привычную усмешку: «Так вот это кто нас  отвлекает! Мурка  -  серебряная шкурка!  Кис-кис-кис, - веселый  голос  отца  обращался  уже опять к невидимым  собеседникам,- кошка  табуретку  перевернула. Ох, не доходят руки навести порядок со старьем, а выбросить все жалко». Мать подхватила: «Ничего, в  холода  будет чем печку топить. Уже и  сейчас  дрова  в расход  пошли, а впереди  - зима».
        Что прозвучало в ответ на слова матери, понять уже было невозможно: отец закрыл лаз и спускался  вниз.
        Нинка машинально поглаживала кошку  и все пыталась разгадать: рассмотрел ли отец и ее самое? Или только Мурку? Причем табуретка?  Как стояла на своих трех ножках, так и стоит себе, никому не нужная!
         Внизу  задвигали стулья, потом заговорили все разом  - и наконец  все стихло: пошли гостя провожать. Ясное дело – фигура значительная, как не  выразить почтения. Нинка быстренько шмыгнула вниз и через  кухню  выбралась  на двор. В дровянике схватила старый отцовский пиджак – некогда было наряжаться, а холод сразу пробрал  - не лето.
         Иван, конечно, был на  условленном  месте. И не стал, конечно,   упрекать  из-за опоздания. Он  выжидательно  смотрел на Нинку, подняв  левую бровь.
         - Все пропало! Кривой  меня  выследил! – Нинка в отчаянии топнула ногой. - Ну что теперь делать, скажи!
         - Во-первых, пугало из себя не строить. Одеваться всегда так, как следует одеваться красивой и достойной девушке. Ты что, забыла, как Сергей говорил: в пугало  превращается только тот, кто сам боится. А ты своим нарядом не только ворон распугаешь, а еще и внимание ненужное со стороны разных людей привлечешь. Хорошо, что ночь и никто не видит.
         Господи, как же он долго говорит. Ладно, Нинка потерпит, все-таки он лучший друг.
Иван засмеялся:
         -  Не нравится нотация? Ну,  извини, забыл, с каким умным человеком разговариваю. Но и ты забыла: конспиративная деятельность требует  внешнего оформления, – он  обхватил Нинкины плечи  своей  крепкой рукой, то ли для конспирации, то ли из искренней дружбы, - пойдем, провожу. По дороге расскажешь.
Прохлада ночного воздуха, пряного от неостывшего еще колдовства осени, темнота, скрадывающая смущение  Нинки, а больше всего  надежность дружеского плеча делали свое дело.      Сбивчивый  рассказ приобретал  последовательные  очертания  под воздействием  спокойного тона Ивана, задававшего наводящие вопросы, и Нинка сама  удивилась, чего было ей бояться в  связи с приходом  Кривого. Ну, пришел и пришел. Такая у него работа.  А Иван это правильно придумал, чтобы возродить их драмкружок  в Доме культуры. Там  как раз удобнее всего будет собираться вместе. А начать с «Пинской шляхты» Дунина-Мартинкевича! Почти все артисты на месте. Вот режиссера  надо  продумать, кого взять… Иван хитро прищурился:
          -  Режиссер есть, только станет ли он заниматься  этим, вот вопрос.
          -  Ты что ли? – Нинка, согласно давней традиции патриотов, подвергала сомнению пророков в своем отечестве.
          -  А чем  я плох? -  на  этот  раз голос Ивана  звучал  совсем не  уверенно, и Нинка почувствовала, что  в своем отрицании шагнула чересчур далеко.  И выкрутилась:
           - Ты ведь артист!
         
   В том, что Иван  - артист, она вскоре убедилась: на первое же собрание драмкружка, куда, кроме сестер Алексеевских  с  их компанией, собралась почти вся местная молодежь, явился  представитель управы, сам господин Кривой. Взял всех  любителей театра  на карандаш, представившись как  специалист по театральной деятельности. Иван при этом нисколько не смутился   - Нинка только глаза округляла. Еще больше ей пришлось удивиться, когда провожать Валентину  пошел опять этот же, в его вечной кожанке, и Валентина не только не отказывалась, а даже вторила его хрипловатому смешку своим  серебряным колокольчиком,   на какие-то его небось дурацкие  шуточки. Нинка была так огорошена, что плохо слушала, что ей говорил Иван.
           А Иван разворачивал аргумент за аргументом   в  защиту  необходимости  связаться  с литовцами (так называли в городе любых прибалтов – среди них и немцы были), отряд  которых был назначен в Копыле  поддерживать порядок  и которым отказывалась доверять Нинка.  В конце концов он завершил речь своим спокойным  безапелляционным  тоном:
           -  Так что тебе надо будет с ними  наладить отношения -  это может понадобиться  очень скоро.
         
             Иван как в воду смотрел: в следующую субботу, на танцах, где Алексеевские  обе   традиционно пользовались  популярностью, Нинку пригласил один из этих в их  отвратительной форме. Она,  правду сказать,  уже научилась не проявлять то отвращение, которое  внушала   ей  ни в чем особо не повинная форма  -  одежда как  любая  форменная одежда.  Иван тоже носит почти такую же.  Нинка  уже   собиралась улыбнуться  партнеру, который  не слишком  ловко вальсировал.
            - Bitte,  Freulein! –  прижал ее к себе и ущипнул пониже спины  довольный успехом  кавалер. Нинка вывернулась из его объятий и закатила такую звонкую пощечину,  что если бы с такой силой стреляли немецкие пушки, то им бы, может, удалось бы продвинуться   далеко в своем наступлении. Все оглянулись,  танцы сбились, только пластинка продолжала звучать.
            Немец рванул из кобуры пистолет. Девчонки   вскрикнули. Нинка  усмехнулась:
             - Что, немчура,  испугался? То-то  ж, чурбан  неотесанный…
            Из  толпы появился  командир литовского отряда,  он учтиво склонил голову и принес извинения за  грубость подчиненного, после чего произнес несколько  уже непонятных отрывистых фраз, обращаясь  к  «чурбану». Тот козырнул и как сквозь землю провалился.
             Следующий танец  Нинка  танцевала  с  литовским  командиром. Его  крепкие руки мягко  вели ее в танце, и Нинка поймала себя на  том, что ей не приходится притворяться, а что ей на самом деле нравится  этот партнер. Она нахмурилась, недовольная собой. Литовец тут же среагировал и,  завершив круг, проводил ее на место, откуда приглашал ее на танец.
            Подскочила  Тамара-татарочка, девушка,  с которой вместе работали в швейной артели:
            - Ой,  Нина,  я за тебя вся испереживалась. Слава  богу, все нормально окончилось.
            «Ох, окончилось ли, не знаю», -  подумала Нинка про себя. Ивана, чтоб  разрешить ее сомнения, сегодня рядом не было. Валентины не  оказалось  в зале тоже.
       Валентина  ждала Нинку на улице,  в сопровождении  уже ставшего привычным  кавалером Кривого. Он, оказывается, знал о  своей  кличке и нисколько не обижался на нее.
        Узнав о случившемся, хохотнул коротко, похлопав  Нинку по плечу, как младшую сестренку,  расстраивающуюся по пустякам, и  перевел разговор на  подготовку пьесы к Новому году. Валентина с увлечением  обсуждала с ним предстоящую репетицию, решая, как надо сократить пьесу, чтоб сохранить колорит и одновременно чтоб не  утомить зрителя.
        «Валентину, как всегда, ничто не задевает. Вот уж хладнокровие  так хладнокровие. Ей бы не терапевтом, а хирургом становиться  -  резала бы без содрогания по самому сердцу!»  -  но и эти мысли тоже не были высказаны вслух, потому что некому было их слушать: Иван  был на каком-то ночном дежурстве,  о котором он никогда ничего не рассказывал.
         Нинка пошла немного поодаль  легкомысленной  Валентины  с  ее  напористым кавалером, ее не слишком волновали детали предстоящей постановки: роли знакомые, Дунина-Мартинкевича  ставили традиционно и в школе, и в медучилище. Пусть себе сокращают, как хотят.
        За спиной  Нинка  услышала   шаги, они приближались. Надо думать,  специально  догоняют. Нинка остановилась и  в  смятении обернулась на звук этих легких  шагов:  к ней, прижав палец к губам,  подскочила Ягуська.  Она попридержала подругу за руку, чтоб дать Валентине с  Михаилом  отдалиться, и когда  стало трудно разобрать, что говорили  те между собой,  обратилась вполголоса  к  Нинке:
        -   Нинуся,  Збышек  нашелся! -  В темноте не разобрать было лица Ягуськи, но голос, в котором  радость с тревогой  прочно переплелись, прозвучал как сигнал бедствия.
         Збышек, старший   брат  Ядвиги,  проходил  срочную службу, когда началась война.  За  все   время  от начала войны  мать Ядвиги  ни разу не замкнула дверей даже  на ночь,  как  ни просила ее  дочка.  Мать  твердила: «Придет Збышек, а  громко звать не посмеет, мы его  и  провороним!»  Брат пришел ненадолго. За  какой ни есть едой, теплой одеждой да  за новостями местными. Прямо не сказал, но понять дал, что он не один такой, отставший от своих. Что ему делать, не знает. К немцам  выходить не собирается. Короче, нужен Иван.
          -  Сегодня же дам ему знать, - обрадовалась Нинка предлогу  встретиться с Иваном, без которого и сама не могла разрешить своих загадок ни по поводу Валентины, так  тесно  сдружившейся  с  Михаилом  Николаевым, ни  по поводу литовского командира, так неожиданно  защитившего ее от  разнузданности  солдафона,  ни  по поводу коэффициента   собственной  полезности  делу борьбы  против фашистов. Не считать же, в самом деле, серьезным заданием сбор  сведений о настроениях  населения поселка.
          -  Збышек хромает, - всхлипнула Ягуська, –  но, слава Богу, живой, -  тут же взяла она себя в руки. -  Так что,  Нинуся, завтра с утра  я к тебе заскочу, -  она торопливо чмокнула подругу,  не попав  в щеку, зато  горячим дыханием  согрев  ее  замерзшее ухо, и,  коротко хохотнув, умчалась почти неслышно своим летящим шагом.
           Парочка, шедшая впереди, остановилась. Фигура в кожанке, наклонившись в сторону  собеседницы, застыла вполоборота к дороге. «Ну вот, чего ждет, непонятно»,- сердито подумала Нинка, и услышала сейчас же:
          -  Ниночка-красавица, тебя дожидаемся с нетерпением! – затем тоном пониже Николаев спросил,  как бы  продолжая  прерванный разговор:
          - Так что там у Ягуси?  Что брат решил? Передай, я завтра зайду насчет репетиций, пусть приготовятся.
          Нинка так и проглотила  язык. Вот тебе раз! Комсомольцы-патриоты,  как же вас  немецкий  прихвостень  всех  в кулак  собрал! Волна беспомощной злобы  захлестнула  ее, и, чтобы  зря не пропадала энергия, Нинка приглушенным голосом произнесла побелевшими губами:
           - Никого  это не касается!  Валентина, домой пора. Мать  одна  во дворе  замаялась -  Тома  все помочь не сумеет.
           Валентина недоумевающе смотрела на  сестру: какие дела у матери  темнотой  во  дворе? Чего кипятиться? Такой чудесный вечер. Такой  интересный кавалер и умный собеседник. Столько видел, знает. И так нежно ведет под  руку, и так надежно у его крепкого высокого плеча.  Ну вот же недаром отец  всегда о Нине о первой спрашивает, где,  мол, наша неугомонная. Неугомонная и есть.  А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой. Мало кто так легко зажигался иллюзорным пламенем вымысла и заливался обильными  слезами над выдумками в произведениях  кино или литературы, обсуждаемых на уроках и после, как Нина.  Валентина со своей трезвой логикой и обстоятельностью  осведомленного читателя лишнего пафоса не любила и воздерживалась от сентиментальных манифестаций, тем более от безосновательных  истерик. Она и высказала это своим  дидактическим голосом сестре, когда они вдвоем, попрощавшись с провожатым,  входили в калитку  уже ставшего родным  двора. Притихшая было, Нинка взвилась опять:
           - Безосновательных? Ты не знаешь, что на танцах было… Ты все со своим  Кривым нежничаешь, - выпалила Нинка,  которой казалось, что все зло мира сосредоточилось на том, чтоб досадить  именно ей, и  не собиралась  сдаваться, - а про меня  и забыла,  небось. А я, может, чуть не погибла!
            - Безумству храбрых поем мы славу, - иронически произнесла  Валентина, узнав из сбивчивого повествования о том, как рисковала ее гордая сестра. И безжалостно добавила:
           - Твоя безумная гордость  могла стоить не одной твоей жизни, но и твоих  ни в чем не повинных подруг в зале, ты об этом подумала?  Если ты состоишь в организации (Нинка хотела напомнить, кто был инициатором  создания организации, но потом  сама себе возразила: все жили  одной общей идеей, и не так важно, кто произнес секундой раньше общую мысль и выразил общее чувство) –  так вот будучи частью организации, ты отвечаешь не только за себя, но и за всех. Сколько можно идти напролом! Когда ты, наконец, научишься  соблюдать предосторожности? Надо было вывернуться, в шутку все превратить, на рожон не лезть. Твое счастье, что командир их рядом был – это свой человек, Михаил мне говорил о нем.
           «Михаил? Значит, Кривой уже для нее Михаил. Давно ли? Ну и ну!» - мысли Нинки опять воспалились. Но дальнейшие слова Валентины охладили ее гнев. Из центра, как сказал Михаил Николаев (Кривой, то есть), пришло распоряжение отправить в лес всех способных к  борьбе, но предварительно надо собрать оружие, патроны, все, что  только можно  добыть, особенно важно собрать  упряжь, седла  -  для  быстрого маневрирования  бойцам надо ездить на конях.  Нинка удовлетворенно слушала. Это уже  было что-то! А то собирай сведения о настроениях! Которые и так все ясны, настроения.  Собирай оружие – это дело! Где, где! В гетто скажут, где.  Старый Гальчик с седлами  поможет – это по его части. Про оружие они  ничего не говорили, но если очень-очень попросить, то скажут. Ривке поручить. Нинка готова была приступить сейчас же к активной деятельности. Единственное, что смущало Нинку, это то, что Кривой, оказывается, свой.  Валентина снова улыбнулась по-отцовски, одними глазами:
           - Да пойми же ты, столько времени он бы твои номера не терпел бы, будь он полицай. Они с Иваном  за тебя боятся  - ведь в тебе хитрости ни капли нет. Ведь нет? – Валентина  обняла сестру. – Будем играть роли, Ниночка, будем играть. И репетировать  тут не приходится, надо импровизировать.
                Теперь наконец-то  началось настоящее. Потому что все предшествующее  было, на взгляд Нинки, всего только подготовительным этапом, вроде репетиции.
.