После Грибоедова. Семнадцать лет

После Грибоедова. Семнадцать лет. Сцена.

Небольшой кабинет. Немного в глубине справа стол с письменными принадлежностями, кресло, слева открытый секретер, окно в центре, французская штора, бархатные портьеры. В центре немного справа, ближе к авансцене журнальный столик с двумя креслами. На столике канделябр, горят свечи.

********
Софья.  Я давно хотела поговорить с вами и рада, что вы сочли это возможным.
Чацкий.  Вам известно, Софья Павловна, что, несмотря на все обстоятельства прошедших лет, вам достаточно было попросить об этом.
Софья.  Вы всегда плохо разбирались в людях; с чего бы мне это было известно? За семнадцать лет, прошедших с той ночи, если не считать вашего ответа на моё письмо - вашей короткой записки в ответ на мою многостраничную исповедь, мы не сказали друг другу ни слова.
Чацкий.  Через три года было ещё одно ваше письмо...
Софья.  …Оставленное вами без ответа.
Чацкий.  «…Александр Андреевич, открылись новые обстоятельства нашего родства, отныне вы для меня навсегда не более, чем брат…», что вы благодарны мне за всё, и что в знак этой благодарности я первый узнаю, что вы изволили принять предложение полковника, то есть, уже генерала. Что ж, я отвечу на него сейчас: как брат, я поздравляю Вас! Время показало, что ваше сердце сделало правильный выбор: генерал-фельдмаршал, граф Эриванский, светлейший князь Варшавский…
Софья.  благодарю вас, мне известны заслуги и титулы моего мужа.
Чацкий.  …ну что вы, позвольте отдать ему должное. Кажется, ни с одним из соседей Россия не обошлась с тех пор без войны и ни одна война не обошлась без услуг вашего супруга.
Софья.  Не думала, что вас всё ещё волнует это.
Чацкий.  Мне нет до вас никакого дела!
Софья.  Я о войне, на которую вы не попали. Знала, что мужчины тщеславны, но не думала, что настолько: если на войну - только с Наполеоном. Достойный соперник?
Чацкий.  Всякий по-своему понимает долг. Но для чего вам сейчас наша встреча?
Софья.  Как я помню эту вашу манеру, задавать прямые вопросы! Но действенна она только в семнадцать лет. А как вы думаете, для чего, как вы говорите, мне наша встреча?
Чацкий.  Вероятно, как все остальные, вы хотели меня спросить, зачем я написал эту пьесу?
Софья.  Чтобы вы ответили мне, что вы её не писали?
Чацкий.  А вы бы поверили мне? Софья Павловна? Я так часто повторял это, а меня так непринуждённо не слушали, что меня стали посещать сомнения.
Софья.  Чтобы развеять их, нужно было только найти автора.
Чацкий.  Найти автора… Сказать, что я только это и делал все эти годы будет мало; я редко думал о чём-либо другом, кроме этого злого гения: кто он? Где он? Как найти его? Откуда он так хорошо узнал мою жизнь? Кто ему передал в такой точности этот злополучный день?...
И гения я искал прежде всего. Ибо злым он оказался только для меня.
Представьте только. Прошло три года с тех событий, которые разлучили нас навсегда. Я уехал, старался забыть вас, занялся делом, начал писать… Мыслимо ли было, чтоб я взялся за комедию! Не в том я был состоянии, да и не в моём это характере. Да и не в этом дело! Ведь вышло это - как мелкая и подлая месть! Гениальная месть. И вы знаете, что самое обидное? Что гений этот, как будто не сомневаясь, что авторство припишут мне, словно чтобы ещё высмеять меня, дал герою мою фамилию. Кстати по публикации пьесы пришлось и оживление забытых было толков о моём сумасшествии: вот, мол, занёсся, может ли здравомыслящий человек так всё вывернуть напоказ, да так насмеяться над честными людьми.
Софья.  Бедный Александр Андреич. Граф Фёдор Толстой наделал нам беспокойства, вызвав вас на дуэль.
Чацкий.  Всё это уже анекдот, к тому же старый.
Софья.  Простите, но вы не чужой нам человек. А он известный дуэлист, на его счету одиннадцать жертв.
Чацкий.  С каким чувством вы об этом говорите! Не убить ли и мне десяток-другой человек?
Софья.  «Нет, оставайтесь при желаньи…»
Чацкий.  Мне он только прострелил руку.
Софья.  Простите. Но вы не можете не понимать, что и меня эта история коснулась как никого другого. Прошла насквозь. Меня автор пощадил, если и чуть меньше вашего, то разве тем, что оставил одно имя.
Чацкий.  Будь автором я, за это вызвал бы сам себя.
17 лет с нашего расставания, 14 лет с публикации… Обыватели любят утешать, что время лечит. Мало сыщешь фраз глупее. Для мало-мальски мыслящего человека хуже времени доктора нет.
Софья.  Не говорите о времени. Двадцать лет с нашего расставания – вы забыли о трёх первых годах. У вас была свобода, вы могли себя занять. Вы начали писать критику, затем пьесы…
Вспомните, тогда в четырнадцать лет, вы оставили меня на три года, простите, Александр Андреич, но мне не суждено постичь, для чего; затем вы появились на один день, сразу бесцеремонно заявив на меня права, права, столь желанные для меня в минуты отчаянного, томительного ожидания, и в которых я тысячи раз отказывала вам в минуты обиды и унижения от вашего стремительного отъезда и необъяснимого молчания!
Чацкий.  Я писал вам!
Софья.  Теперь я знаю это.
Чацкий.  Я не совсем понимаю вас.
Софья.  Анонимный курьер принёс на моё имя пакет несколько недель назад, там были ваши письма. Думаю, их прислал Молчалин. Действительный статский советник Молчалин Алексей Степанович. Секретарю легко было проверять домашнюю почту. Вероятно, он выкрал их и зачем-то сохранил. Так или иначе, я прочла их, эти  ваши старые письма и поняла, что теперь нам необходимо встретиться.
Чацкий.  Так писем не было!.. Как можно было предположить такую подлость?.. И почему мне было сразу не спросить вас тогда о письмах? Пружина чести наш кумир… Но ведь мне вы не писали…
Софья.  Посыльный принёс и мои письма. Вот они, можете прочесть их, я ведь писала их вам. А лучше сожгите, не читая. Там, я помню, почти ничего, кроме слёз.
Чацкий.  Софья…
Софья.  Так или иначе, тот бесконечный день моего позора закончился. Но не прошёл. Представьте далее: три года в деревне. Павел Афанасьевич сдержал слово. Хорошо, хоть согласился не лишать меня Лизы. Итак, шесть лет. Шесть самых светлых в жизни любого человека, не только в жизни девушки, лет! Между прочим: мы были в ссылке одновременно с Пушкиным. Меня это, конечно, не утешало, но иногда забавляло.
Чацкий.  Он – один из немногих, попавших в мой список возможных авторов.
Софья.  Вы, конечно, спросили его?
Чацкий.  «Несмотря на множество недостатков в сюжете и несуразности поведения и речей главного героя, я был бы счастлив оказаться её автором» - таков был его ответ. Однако, он сразу не поверил и в моё авторство. Сказал, что не прочь бы сам иметь такого врага, который равно сильно любил бы и ненавидел, будучи к тому же отличным поэтом…
Софья.  Любопытный отзыв…
Чацкий.  В конце концов, письма не главное. К чему сейчас эти воспоминания? Был же Молчалин, Софья Павловна! Был!
Софья.  Скажите, Александр Андреевич, вот вы уехали от нас той ночью. Вы оскорблены, унижены, брошены. И куда вы поехали? Что вы стали делать? Что продиктовала вам ваша поруганная любовь, ревность, бешенство? Вы решили уйти от не оправдавшего ваши надежды света? И куда вы поехали? Чтобы найти монастырь, не обязательно ездить в Италию, не правда ли?
Чацкий.  Вы вновь говорите о том, что у мужчины больше свободы. Но этим не оправдывают безнравственность.
Софья.  А что безнравственно? У вас были подобного рода победы – кажется, так это у мужчин называется? Что? Непривычно слышать об этом из моих уст? Вы очень хорошо воспитали меня, и я вам благодарна за высокий нравственный пример, который вы являли тогда и, не сомневаюсь, являете и теперь. Но, признайтесь себе, у вас были победы, и даже первые три годы вашего отсутствия!
Почему-то у нас, женщин, это зовётся поражением, сдачей, позором. Так вот, Молчалин был моей победой. Я придумала его от головы до ног. Трудно было найти человека менее похожего на вас. Этого мне и нужно было тогда. И я всё придумывала за него: от мыслей до поступков, таких, в которых он не напоминал бы вас. Он ничем не напоминал Вас, с него этого было более чем довольно. «Тайные свидания!». Мы встретились с ним пять, много семь, раз. И что я допустила? Играли на флейте и фортепьяно! Что-то подсказывает мне, что ваши победы были не столь невинны!..
Чацкий.  Вы не знали своей матушки, но росли в доме своего отца. Всё детство, юность я провёл в доме вашего отца, характер и взгляды которого вам слишком известны. Содержания, оставленного моими родителями было довольно, чтобы я, едва мне позволил возраст проявить самостоятельность, оставил ваш дом. Я мужчина, Софья Павловна, возможно, тогда довольно глупый, что ж, тем более. Мне казалось, что Павел Афанасьевич унижает ежедневно меня в ваших глазах. Хотя бы тем, что и он, и всё его окружение живёт не так, как это, по моим представлениям, должно было быть, и как я это представлял вам. Вы были ещё так юны, но уже так прелестны. Тем более, я не мог оставаться с вами под одной крышей! Я был беден, не имел  дохода. Мне нужно было заслужить вас, если не в глазах Павла Афанасьевича, так в своих собственных и в ваших. Вот почему я уехал. Остальное вам известно.
Софья.  Как вы могли оставить меня?..
 Чацкий.  Вам было четырнадцать!
Софья.  Джульетте было четырнадцать.
Чацкий.  Знали бы вы, как мучительно я думал об этом! Тогда я ещё меньше думал об условностях света, но я обязан был думать о вас. Я был нищ, вы ещё не имели своего голоса, а Павел Афанасьевич не стал бы даже слушать! Отказа я не вынес бы…
Софья.  Вы вынесли всю жизнь.
Чацкий.  Но вы вышли замуж!
Софья.  Через шесть лет после вашего отъезда.
Чацкий.  Софья Павловна!.. Софья… Но вновь открывшиеся обстоятельства родства!..
Софья.  Это смешно! Что я могла открыть? Я всё придумала.
Чацкий.  Нет! (опускается в кресло)
Софья.  Возьмите мои письма вам, Александр Андреевич. Вот к этим ещё несколько, которые у меня не хватило духу отправить вам, хоть в этом я оказалась умнее пушкинской Татьяны. Или глупее, бог весть.
Чацкий.  Постойте, Софья Павловна. Софья.
Софья.  Время, возможно, хороший доктор, но только если лечит недолго. Видимо, лекарство нужно искать сразу. Не знаю, что говорю, вы простите меня, но мне действительно уже пора.
Чацкий.  Какой глупец! С каким высокомерием я ещё мог думать… Постойте, Софья Павловна. Ей богу, я сейчас заговорю как герой пьесы. Во имя тех лет, что мы росли вместе, во имя всех светлых чувств, скажите мне…
Софья.  Уже не довольно ли сказано, Александр Андреевич? Кстати, вот, возьмите ещё. Уже не стоило бы отдавать, ну да я так решила. Ради этого я и пригласила вас.
Чацкий.  Что это?
Софья.  Это первый экземпляр пьесы. С дарственной надписью. От автора. Надеюсь, хоть это перестанет вас мучить.
Чацкий (листая): Это написали Вы?! Вы автор?! Софья, но это…но почему? Зачем вы скрывали? Гениально!.. Я у ваших ног! Всё верно! И был, и остаюсь.
Софья.  Я не скрывала. Это я дала идею, что вы автор. Даже показывала батюшке этот экземпляр с дарственной надписью «от вас».
Чацкий.  Так этим вымыслом я вам ещё обязан!..
Софья.  Александр Сергеевич был прав, насчёт ненависти и…
Чацкий.  И всё-таки я вас без памяти люблю!
Софья.  Как жаль, что всю жизнь вы слушаете и слышите только себя... Прощайте! (быстро уходит)
Чацкий (путается в бумагах, рассыпает листы, собирает их, порывается бежать вслед, останавливается): Софья! Софья Павловна! Софья Павловна!..
Смотрит на листы, увлекаясь, начинает читать. Теперь уже совершенно другими глазами.