Наши пришли!

Нас, как скот, везут в товарных  вагонах. Сквозь зарешеченное небольшое окно, чуть больше обычной отдушины, сочится тусклый свет зимнего пасмурного дня и поступает воздух. Нас так много, такая скученность, что в вагоне холода не чувствуется. Куда нас везут, мы не знаем? Остановки многочисленные, невероятно долгие. Двое суток в пути, как далеко мы отъехали от Багерово? Мы не получаем ни пищи, ни воды. Двери товарного вагона за двое суток не открыли ни разу. Оправляемся прямо в вагоне. Одним словом, везут не людей, а скот!
Поезд стал, дверь вагона открыта полностью. Мы вываливаемся, озираемся. На перроне небольшая группа солдат. Вывеска на здании вокзала: «Грамматюково». 150 км. от Керчи.
Районный центр Ичкинского р-на (ныне – Советское). Немцы покрутились около нас и ушли.
Оставшиеся члены семьи Вертошко с нами нет, они откололись от нас. К нам прибилось трое мужчин среднего возраста. Алексей, лет 50-ти, сухой, жилистый, с правильными чертами лица. Вид болезненный, у уголков рта глубокие морщины. Иван – лет 35-ти среднего роста, черноволосый, с красным, как у североамериканского индейца, лицом. Лицо чрезвычайно подвижное, способное передать все оттенки человеческих черт. Константин, чуть моложе Ивана, выше ростом, светловолосый, горбоносый. Как им удалось обмануть немцев, и не попасть в ту колонну, что немцы направили по этапу? Потом мы узнаем, что Алексей был когда-то председателем рыбколхоза в деревне Юргаков Кут. Иван, краснофлотец, бежавший из плена. Константин, по национальности грек, пилот сбитого над Акмонаем советского самолета. По всему чувствуется, что они сплотились в единую боевую группу. К нам они присоединились, чтобы использовать в качестве прикрытия, - много детей. Надо уходить, как можно скорее, пока нет рядом немцев. В право и влево по железной дороге – нереально, хорошо проверяются дороги. Можно на юг, но там – партизанская зона, подходы к ней немцами охраняются, напороться на них – раз плюнуть. Решено: двигаемся на север, в сторону Сиваша. Туда ведет накатанная, грунтовая дорога. Километров 12- 15 от Ичков находится татарская деревня Колчура, восточнее ее, в пяти километрах – берег Сиваша. Селение небольшое, но кажется большим из-за того, что строения в нем расположены хаотично, не образуя улиц, дома небольшие, саманные, небеленые, с плоскими чуть покатыми  черепичными крышами. Около каждого домика – кошара, загон для овец, небольшой стожок сена и огромные скирды «курая», обычной нашей полыни, с толстыми сухими корнями. Потом уже, мы узнаем, что это – единственный вид топлива. Под это топливо и сделаны плиты, загружаются не через верх, а сзади, над поддувалом. В центре села – артезианский колодец, заключенный в толстую чугунную трубу. Вода льется непрерывно, стекая по желобу в небольшое озеро. По-видимому, озеро имеет невидимый сток, поскольку объем его постоянный. Здесь берут воду для питья и хозяйственных нужд, здесь поят многочисленные стада овец. У каждого татарина стадо, от полусотни, до несколько сотен. У самого богатого Асанакая их полтысячи. Быт у всех прост до примитивности. Но главное – все здоровы, сыты, почтительны со старшими. Среди татарских семей проживает и четыре украинских семьи. Предки их обосновались здесь еще до революции. По одежде, быту – ничем не отличаются от татар. Говорят на русском и татарском.
Встретили наше появление татары спокойно. Радости по случаю нашего прихода не испытывали, но и вражды открытой не проявляли...присматривались! О нашем появлении осведомлен староста. Через полчаса он появился перед нами. Коренастый азербайджанец, с неприятным, злым лицом. Он простой представился, ткнув себя пальцем в грудь: «Алий!»
Алий бы одет в немецкую военную форму, с солдатскими погонами. Сидела форма на нем прекрасно, как будто шилась на заказ. Он и повел нас к тому, одиноко стоящему на пригорке, на противоположной стороне от въезда в село, самому большому дому в деревне.
Дом состоял из четырех комнат, в прошлом эти комнаты были классами начальной школы. Одну из комнат занимал прежний учитель школы, с женой, детей у них не было. Держал небольшое хозяйство: кур, два десятка овец. Был у него и пес, огромный, с бесцветными глазами, по кличке – Ругай. Мы стали обустраиваться. После концлагеря и товарного вагона это были – царские палаты! Оду комнату, большую, заняла наша семья, напротив устроилась семья дяди Михаила, сбоку – Алексей с товарищами. Зима. Степная часть Крыма, с резкими суточными перепадами температур. Нужно отапливать помещения. Нам показали, как следует рубить полынь для отопления. Дело не сложное, но скованную морозом землю не легко рубить, чтобы извлечь куст полыни с корнями. А на день нужно 3-4 большие плотные вязанки «курая». Ходить в сапогах по полю, сапог не хватит и на месяц, стираются не подошвы, а верх. Я сменил свои сапоги на постолы, татарскую обувь из сырой телячьей кожи. Легкая, удобная, в степи незаменимая. Чтобы пропитаться, приходится прибегать к обмену. Деньги, которые у нас есть, татар не интересуют. Чтобы обмен был более выгодным, я с отцом направляюсь в соседнюю, чуть поменьше деревню – Ибисить.
Торгуемся с татарином, предлагая шелковые трикотажные белого цвета кальсоны. Татарин осматривает их, растягивает, разглаживает. Кальсоны новые, их ни разу не одевали.
«Что делать такой штан? – говорит на ломаном русском татарин. – Праздник гулять?»
Но ведро картошки за него дал. У группы Алексея менять нечего, все имущество – надето на них самих. Они нашли выход. Присмотрелись к татарским хозяйствам и стали похищать овец. Брали только одну, быстро разделывали, мясо делилось между всеми нами. Съедали ночью. От овцы, к утру, найти что-нибудь было невозможно. Потом научились варить самогон из проросшей кукурузы. Нет, наши самогон не пили, его относили в Ички, продавали сапожникам. Одна ходка – четыре пуда зерна; два – пшеницы, два – кукурузы, под самогон. Научились ставить проволочные петли на заячьих тропах. Утром, обходя петли, забирали задохнувшихся в петлях зайцев, правда, в том случае, если нас не опередила лиса.
С татарами мы сдружились, у некоторых сыновья служили в Красной Армии, другие были в Советское время награждены орденами и медалями. Теперь татары подчеркивали эти факты, словно в чем-то оправдываясь. Между нами и старостой взаимоотношения не заладились. Результатом стали – кратковременные облавы немцев, приезжавших из Ичков. Мы готовы были к встрече с ними. В комнате, которую мы занимали, под полом вырыли большую яму, куда, в случае опасности, мы с отцом прятались. Соседи наши уходили в степь, где поймать их без применения собак, дело – лишенное положительного результата. Но однажды, немцы нагрянули внезапно, подъехав не с той стороны, откуда мы их всегда ожидали и куда выходили окна наших комнат Мы с отцом успели, яма накрывалась щитом, поверх расстилалось байковое одеяло, на нем сидела сестренка, играя с самодельной куклой. А вот Ивана с Костей немцы захватили. Сделав объезд нескольких сел, немцы с группой задержанных возвращались ночью, ехали на телегах. Переезжая через мост, Константин кулем свалился под мост. Ссадины не в счет, - он вернулся к утру. А вот Ивана долго морили голодом, заставляя вступить в РОА. РОА – расшифровывалась так: Русская Освободительная Армия,  солдат и офицеров этой армии называли просто «власовацы», по фамилии генерала, формировавшего ее. Мы, находясь более двух лет в оккупации, слышали из источников немецкой пропаганды, что генерал-лейтенант Власов, любимец Сталина, поняв пагубную политику вождя, ведущую Россию к катастрофе, перешел добровольно на сторону немцев, и с их помощью будет строить новую, свободную от диктата Россию. По тому, что мы видели своими глазами, было понятно о «добровольности» ее создания. Людей в концлагерях доводили до крайности изнурительным голодом, жестокостью обращения, ставили перед необходимостью выбора: жизнь или смерть!  О добровольности можно было сказать в отношении татарских батальонов. Добровольность была уже сомнительна в действиях батальона грузин, расквартированных в селах Черный Кош и Белый Кош. Эти деревни находились на берегу Сиваша, немного далее на север от  Колчуры. Мы видели грузинских солдат, затянутых в форму РОА, по цвету напоминавшую цвет румынских мундиров, когда проходила дислокация их. Они прежде охраняли берег Сиваша от возможного его форсирования его советскими войсками. В каждой роте, помимо грузинского ротного, находился немецкий фельдфебель, следивший за действиями добровольцев. Грузины остановились у нас в помещении, пели печальные грузинские песни. Одна из них была мне знакома – «Сулико» Пели и на русском языке, но тоже печально:
«Пойду в степь, поставлю крест,
Кто-нибудь помолится»...
Пели красиво... Потом они ушли, но что-то забыли в комнате Алексея с друзьями...
     На пятый день Иван сбежал. Как уже Алексей дознался, что наводчиком для немцев являлся Алий, я не знаю, но молодые мужчины стали готовиться к операции. У них появились винтовки, ящик с патронами, ящик гранат Ф-1. Я догадался, откуда они у них появились. Меня с Володей попросили вызвать Алия. Дело было ночью, мы подошли к дому, где жил Алий, постучали, говоря:
«Дядя Алий, из Ичков немцы приехали, из Вико».
«Вико – называлось управление хозяйственными делами на оккупированной территории.
«Сейчас, оденусь!» - отозвался голос старосты.
Когда он вышел на порог, в грудь его уперся ствол винтовки. Старосту повесили на вбитом  в стену его дома крюке.
Мы дождались настоящей весны. Если прежде выходили погреться под солнышком, стоя у южной стены дома, в затишку от холодного северного ветра, то теперь было тепло везде, хотя по утрам и было довольно холодно – стыли руки. С севера доносились отголоски далеких искусственных гроз. Дело у немцев шло к концу.
Мы упросили Ивана дать нам винтовку, пострелять. Он долго не соглашался, но... Мы ушли подальше от села, нашли поднимающуюся над равнинной поверхностью возвышенность, по форме похожую на сопку. Она устраивала нас потому, что с нее просматривалась вся окрестность, в случае опасности мы могли ретироваться. Далее происходило, как в кино. Не был бы участником, не поверил бы. Метрах в ста от нас проходила дорога, идущая в Ички. По ней в сторону  райцентра двигался румынский обоз, сопровождаемый десятком кавалеристов. Что нашло на Вовку, я не знаю. Не согласовав с нами действий, он выпалил в их сторону обойму патронов. Румыны смешались. В этот момент, со стороны Ичков шли две немецкие автофуры. Они остановились. Румыны что-то кричали. Немцы, забрав румын, бросив обоз, развернулись и скрылись. Потом, размышляя над происшедшим, я пришел к выводу, что в Колчуру ехали каратели. Румыны спугнули их. Во всяком случае, мы завладели обозом. В военных бричках находились седла, банки с вареньем, всякая мелочь. Я забрался в седло красивой кобылы. Это было второй раз в жизни. Первый раз лошадь сбросила меня. На этот раз произошло подобное. Лошадь не хотела двигаться, как я ее не понукал. Тогда я ударил ее ногами под бока, шпор на моих постолах не было. Лошадь сбросила меня. Приземление было мягким. Я повторил попытку – результат был таким же. Потом, когда я присмотрелся, то увидел на внутренней стороне задней правой ноги животного рану, причиненную выстрелом Володи. Я не стал искушать далее судьбу, забрался в телегу, запряженную двумя лошадьми, и поехал в сторону Колчуры. Со мной был рядом мой брат. Впереди нас ехал Володька, с винтовкой на плече. Когда мы подровнялись с  крайним домом, из него выскочил среднего возраста татарин и бросился наперерез нам. Володя снял с плеча винтовку и направил ствол в сторону татарина. В одно мгновение тот развернулся и убежал прочь. Надо было видеть волнение, охватившее наших родителей. Поступало предложение срочно покинуть деревню. Все обошлось. К вечеру в деревне показалось два мужика с красными ленточками на шапках. Представились: «Партизаны» Сердца взрослых успокоились. Партизаны упрекали наших взрослых друзей за то, что те повесили Алия без суда. «Его нужно было судить народом!» - сказал один из партизан.
«Вот бы приехали б на недельку раньше, суд непременно состоялся б» - съязвил дядя Алексей