Гринпис. Отец капитана

ТРИДЦАТЬ ПЯТЫЙ день с момента задержания "Арктик Санрайз".
 
 Нет, не зря лихой "пират" Вилкокс назвал свою младшую дочь русским именем. Похоже, чуяло сердце морского волка, что завернет судьбина. И вместо тихой гавани в родном  Islesboro, придется начинать свой восьмой десяток и без того насыщенных событиями лет в приморском СИЗО чужой и такой холодной в эту пору страны. Мысленно Пит возвращался к самым истокам событий, приведших его к казалось необратимому устью. Тоскливыми октябрьскими ночами он в который раз , как знакомые снасти, перебирал каждую детальку прошлого.

 Перед глазами проплывали картины самого первого похода, молодые лица его друзей. Тогда они, объединенные "Воином Радуги", готовы были оказаться в сжигающем все живое эпицентре. Но лишь один из дружной команды отдал ради общего дела свою жизнь. Чужая воля недобрыми и ловкими руками остановила их корабль, остановила сердце их мужественного друга.

 И вот спустя почти тридцать лет после тех событий капитан вместе со всей командой  оказался в другом эпицентре. Не таком физически испепеляющем, но сжимающем душу до темного, дрожащего комочка. И нет возможности сжать своими сильными ладонями руку друга, обнять любимого человека, почувствовать на своих небритых щеках поцелуи дочерей.

 Перед глазами возник образ отца. Сердце вновь невольно сжалось. Питер готов был в эти минуты оказаться один на один с девятым валом, но прокладывать курс к родной пристани, чем быть разделенным с близким человеком. Каждая нынешняя минута отнимала у него и без  того уже малое общение. Питер отгонял от себя мрачные мысли, но они невольно возвращались. В эти минуты мужественный капитан поднимал наполненные болью глаза к серому потолку камеры. Он так надеялся, что простая молитва достигнет тех высот, чтобы отразившись от вечности, вернуться к старому человеку, продлевая тому отмеренное судьбой. Он должен дождаться меня, повторял Питер. И холодный бетон, словно донося до измученной души благую весть,вдруг оживал шорохами и стонами. Сердце отказывалось воспринимать эти знаки иначе.

  Тяжелые стены, накапливая отчаяние череды тысяч одиноких душ, нехотя принимали стон ещё одной. Тяжелым стенам не нужен был переводчик, чтобы понять то отчаяние сына, разделенного с отцом тысячами километров водной пустыни, миллионами безучастных к чужой судьбе существ.  Лишь прихоть одного, такого же одинокого, командующего несоизмеримо большим кораблем, могла восстановить так необходимую сейчас незримую ниточку. Но надежда, скатываясь горькой каплей по серой стене, угасала в бездушном бетоне. Шел тридцать пятый день их несвободы.

 А сколько тысяч дней, однообразно спрессованных в годы, десятилетия, вечность, хранят эти стены? Сколько несвободных судеб, словно жернова, перемололи они, превращая каждую в прах? Сейчас, душой устремленный к своим, таким далеким берегам, Питер не мог осознать всей бездонной пропасти, в которую скатывались все они. Чужая воля, закручивая жгутом их души, толкала мертвым взглядом конвоира от стены к стене. Не понимая чужой речи, Питер уже интуитивно воспринимал эту странную, не терпящую противодействия, волю. Волю такого же, как и он, невольника обстоятельств.

Привыкшая к бескрайним просторам душа вдруг оказалась пленной. Он с ужасом воспринимал те, творящиеся внутри перемены, которые уже отразились на его будущем. Уже никогда он не станет тем свободолюбивым капитаном, вдыхающим полной грудью морской воздух. Но лишь бы вырваться из этих темных застенков. Как самый страшный сон, забыть эти тридцать пять дней несвободы.

 Питер, ноябрь будет светлее октября. Надо только в это верить. И не только тебе, твоим мужественным друзьям, близким и тысячам, ставших близкими. И не только вам, объединенным идеалом. Надо верить миллионам, ещё темных душой. Миллионам ещё с несытым взглядом, ещё несвободных, не верящих, что кроме поглощаемой ими плоти, есть душа. И твоя вера поможет им понять эти простые истины, объединяющие все враждующие сейчас конфессии. Что свобода дана иным, независимым от нашей воли. И покушающийся на свободу других, сам обрекает себя на подобное. И загоняя своим страхом других в несвободу, сам себе строит темницу.

 Опровергая надвигающуюся арктическую зиму, ноябрь будет светлее октября. Надо только верить. И то, что отец дождется сына, верить.