Чудо пятое. Полноценное

Плавненько подобралась к действительно серьёзному событию моей жизни.
Два года продержались тёмные поврежденные зубы и один из них благополучно отвалился. Случилось это во время моей работы на рынке в киоске со всякой всячиной, который открыла мама. Сидела я там спокойно и читала книгу, когда в неё откуда-то сверху что-то упало. Изучив потолок, и не заметив новых повреждений, обнаружила, что моя верхняя губа ведёт себя довольно странно – проваливается в рот сквозь непонятное отверстие. Взяла в руки лежавший на книге предмет и с удивлением узнала в нём свой зуб.
 
На том же рынке, но в другом киоске трудилась на тот момент моя очень хорошая подруга Аришка, к которой я и рванула, дабы уговорить её сбежать с работы на полтора часа раньше по поводу моего несчастья. Натянув ворот свитера по самый нос (благо была осень), домчалась до неё и попыталась объяснить суть проблемы. Вновь образовавшийся дефект речи вместе с толстым ворот значительно ухудшали качество произносимого, поэтому через несколько минут тщетных попыток объяснить Арине причину того, почему она должна плюнуть на работу и бежать со мной домой,  я просто освободила лицо и улыбнулась во все свои оставшиеся зубы.
 
Арина понимания не проявила, но зато смеялась следующие минут пятнадцать, свалившись под прилавок. Потом попросила звонить Андрею, чтобы он нас забирал отсюда, но всё-таки по окончанию её работы. За это время я достаточно адаптировалась к новым условиям и, когда мы всё же пошли к машине, умудрилась по пути сообщить женщине, что времени у нас «бесь двасаси пяси пясь!» и улыбнуться какому-то товарищу, напугавшему Аришку пристальным взглядом. Дама не сдержалась и прыснула со смеху, а молодой человек ретировался весьма поспешно.
 
Процесс исправления моей улыбки шёл довольно долго – почти четыре месяца. В ту осень мы всей нашей дружной толпой часто стояли на машинах в подземной парковке торгового центра, где были бетонные стены и чудесная акустика, чем и пользовались мои друзья-товарищи, устраивая новое развлечение. Заключалось оно в том, чтобы затронуть такую тему, при обсуждении которой я промолчать не смогу. Всегда отличавшаяся эмоциональностью, шумностью и говорливостью, вместе с потерей зуба стала тише, говорила меньше… Не столько потому, что стеснялась дефекта. Просто, как только произносила слова со звуками «С», «З», «Ш» и «Щ», присвистывала громко и по-бобриному. Именно это и веселило всю нашу компанию, ради чего и организовывались дискуссии на волнительные для меня темы. Среди бетонных стен акустика замечательная, как я уже говорила,  поэтому мой свист разносился по всей территории парковки, вызывая бурную радость и взрывы хохота.
 
С ремонтом челюсти как-то совпало, что у меня стало опухать лицо. Не то чтобы сильно, но каждое утро начиналось с узких глаз. Было мне 20 лет, и врачей я не жаловала, посему отёчность списывалась на частые анестезии и лекарства. В один момент человек, отказать которому не имелось возможности, уговорил меня сходить к нашему местному «чудо-целителю» Славику, чтобы он меня осмотрел и выявил причину неполадок. Сходили. Кабинет в квартире жилого дома, обставленный с особым шиком и гигантской клеткой с огромными попугаями в углу произвёл впечатление сказочности, а сам Славик – тщедушный мужичонка с длиннющим ногтем на мизинце – шутовства. Как и положено всем «магам», товарищ-лекарь долго чертил закорючки на листике в клеточку, потом таращился на меня и даже изъявил желание потрогать, чему я воспротивилась. Замолк «чародей», уставившись в свои каракули, надолго. Человек, который меня в этот цирк привёл, решил, видимо, взять инициативу в свои руки и сообщил:
 
- Может, у неё почки?
- Да, - ответил Славик после глубоко вздоха. – У неё почки. Не работают. Вообще.
- А, может, у неё ещё и сердце? – с ужасом спросил мой спутник.
- Да, у неё сердце. – сообщил маг с придыханием. – Практически не работает. Изношено очень.
- Ох-ох! Так ещё и печень у неё, наверное!
- Печень работает из последних сил. И всё это чётко видно на моём рисунке. – ответил Славик, закатил глазки и стал тыкать ручкой в свои каракули.
Меня подмывало поинтересоваться, как же возможно жить с неработающими почками, и почему же обо всех органах было сказано только после очень наводящих вопросов, но не успела. От моего спутника последовало:
- Что же нам делать, скажите! – панически. – Она же так долго не протянет!
- Не протянет, – снова согласился гений медицины. – Я прописываю ей диету.
- Пиши, Маша! – приказали мне.
 
Я добросовестно взяла какой-то листик и предложенный простой карандаш и зафиксировала:
Ни в коем случае нельзя мясо, но обязательно нужно баранину.
Ни в коем случае нельзя рыбу, но обязательно нужно белую рыбу.
Месяц пить отвар из капусты, зверобоя и ромашки. По 1,5 литра ежедневно. В первый же вечер станет заметно легче.
И через месяц нанести повторный визит, потому как только сам Славик своей энергетикой сможет добить лечение всех моих органов.
 
Несколько дней после этого я добросовестно пыталась придерживаться диеты и глотать мерзкое варево. Однако, надолго меня не хватило и пришлось симулировать полное отсутствие аппетита и страшную забывчивость, связанную с бутылью отвара, которую я должны была брать с собой при каждом выходе из дома…

Отёчность не спадала, и к новому году пришлось констатировать, что я ещё и задыхаюсь, когда ложусь на спину. Утром первого января глаза я открыть не могла вообще и пока всё семейство каталось по гостям (были мы в Литве), отлёживалась в кровати. К обеду, вроде, стала похожа на человека. В этот же день и договорились с Андреем, что пойду к врачу, когда вернёмся. У литовских родственников пробыли ещё около двух недель и за это время обнаружилось, что лицо моё остаётся опухшим практически целый день, спать я могу только в положении полусидя, а грудь и живот полностью покрыты сеткой лопнувших капилляров.

Приехали, записалась к семейному доктору. Устроилась на работу в круглосуточный бар с графиком сутки через двое. Хозяин в баре – огромный грузин, которого я страсть как испугалась. Первое время казалось, что я даже моргаю неправильно, не говоря уже об исполнении своих трудовых обязанностей, хотя устраивалась уверенная в себе очень, поскольку за спиной были курсы бармена. Время визитов в поликлинику подгадывала под выходные и сдавала всяческие анализы, ходила на проверки почек, печени и сердца… Лицо оставалось отёчным постоянно, руки поднимать не могла выше уровня груди – начинала кашлять сразу же, ком в горле будто какой-то.
После изучения всех моих органов врач пришла к выводу, что я здорова до неприличия и откуда берутся мои недомогания – не ясно.
- Сходите на рентген лёгких. Не могу сказать, что с Вами происходит, но лёгкие ещё не проверяли, поэтому сделайте. Лишним не будет. И вернётесь через 2 дня.
Это меня устроило, потому как дали мне утреннее время, значит, успею приехать после своих суток и потом ещё и поспать.

Сон в практически сидячем положении и постоянный кашель с невозможностью нормально вздохнуть измотали очень, работалось тяжело, отдыхалось тоже не слишком здорово. На глаза каждое утро укладывала пакетики с чаем, потому что где-то прочитала или услышала, что они должны помогать при отёчности. Вроде как даже помогали. Девчонки знакомые научили красить глаза, чтобы хоть как-то выделить их среди огромных щёк.

Придя к доктору, получила направление на компьютерную томографию, поскольку на рентгене была видна какая-то маленькая точка, которой быть не должно, а определить её происхождение и суть - другой возможности нет. Есть только предположение, что точка на рентгене является опухолью. Эти слова у меня в сознании не отпечатались абсолютно, поэтому надобность в назначенной процедуре я никому объяснить внятно не смогла. Ждать надо было две недели, и ехать потом на другой конец города. К счастью, выпало так, что не пришлось ни с кем меняться на работе (снова время после смены попало), Андрей собрался отвезти, поэтому складывалось всё удачно на мой взгляд. Почему-то решила, что именно после томографии мне сразу расскажут, что со мной и выпишут чудодейственное лекарство, которое поможет мне через полчаса. Ну или минут через сорок.

Томография - слово для меня новое, поэтому где-то в глубине души я исключительно боялась всей этой процедуры. Придя в больницу, сидела полчаса в коридоре и пила какую-то йодированную жидкость непонятно зачем. Никто особо не утруждал себя объяснениями, просто дали мне бутылку, стакан и график, как нужно эту жидкость употреблять. Когда бутыль закончилась, пригласили кабинет, где я ожидала практически пыток, но мне всего лишь поставили капельницу, уложили на кушетку и стали загонять в огромный аппарат. Машина рассказывала мне, когда я должна дышать и когда я дышать не должна. Вот с последним возникали наибольшие проблемы, потому как, задерживая дыхание, я практически теряла сознание.

Длилось все это около пятнадцати минут.  На выходе мне дали бумажку с номером телефона и указали звонить еще через две недели.  Андрюша все это время ждал меня во дворе больницы.  Я ему рассказала все свои эмоции, и мы дружно  решили забыть  о врачах и всяческих процедурах.

 В один из моих рабочих дней позвонила мой семейный врач и сказала что ей обязательно нужно со мной встретится и поговорить, поэтому я должна явиться при первой же возможности.  Договорились на утро следующего дня, поскольку я  как раз сдавала суточную смену.
Приехав, обнаружила доктора в странном волнении.
- Пришли результаты, - сказала она. – Я даю Вам направление на завтра к специалисту. Поедете в ту же больницу, где делали томографию, только через регистратуру и на второй этаж пойдёте.
- А что за срочность? – удивилась я. – Что за специалист?
- Понимаете, точка на рентгене оказалась опухолью, которую смогли рассмотреть только с помощью компьютера и теперь Вам необходимо идти на приём к онкологу.
- Онколог… - пробормотала я, вспоминая, чем же у нас занимаются люди этой профессии. – Так у меня рак, что ли?!
- Я не могу утверждать. Для того, чтобы поставить точный диагноз, нужно провести ещё серию анализов и процедур, поэтому Вам необходимо идти на приём к онкологу, который и определит, что дальше будет происходить. Завтра обязательно идите, с этим нельзя тянуть.
- Спасибо… - я вышла в коридор совершенно ошарашенная, но решила с паникой повременить и вообще не говорить никому, куда конкретно и по какому поводу меня послали. Андрею просто сказала, что нужно снова ехать в ту же больницу к новому доктору. Семья же моя вообще не была в курсе всех действий, поскольку мне казалось не нужным давать им какую-то общую информацию. Вот когда будет уже всё точно ясно, тогда и скажу по факту.

Андрюше сказала, что едем к доктору, потому что так надо. Этого оказалось достаточно. Как мне сейчас кажется, слишком уж долго я ходила с опухшим лицом, чтобы всё ещё объяснять, зачем очередной врач. Оказалось, что почти зря ехали – дали направление на пару дней в больницу, чтобы опять сдать какие-то анализы для закрепления диагноза. Но предварительный знать не положено – нарушение врачебной этики. В среду, то есть завтра, надо было явиться в больницу. Планы были немного сбиты, потому что именно в тот момент у нас была какая-то проблема в баре и работали вдвоём сутки через сутки, но посчитала, что если в пятницу рано выпишут, то на работу успеваю. Позвонила в бар и «осчастливила» сменщицу тем, что имею все шансы опоздать на смену, но и тогда она сможет в субботу спать дольше.
Утром следующего дня были на месте. Разместили в палате и сразу повели сдавать кровь. Мне уже казалось, что за последнее время у меня этой жидкости выкачали столько, что уже ни капли выжать невозможно, даже если выжимать меня, как мокрое бельё. Но нет – несколько пробирок снова благополучно натекло. Андрей ждал меня в холле. Он тогда ещё очень редко оставлял меня одну, а ввиду моего молчания о том, что происходит, вообще почти всегда был со мной. Сидели, разговаривали о чём-то, потом за мной пришла медсестра и повела на пункцию. Значение этого слова мне было известно после того, как у меня однажды зимой из колена воду выкачивали двумя громадными шприцами. Запомнились не столько шприцы, сколько то, что ходила я в то время в армейских кирзовых ботинках, которые мне мама из России привезла, и именно одним из ботинок и пнула медицинского работника, без предупреждения вогнавшего мне в колено иглы…

После процедуры, с дырой в ребре, потому что никак больше к опухоли моей не подобраться было, затребовала врача своего и собралась домой. Однако ж не отпустили. Стали рассказывать какие-то страсти о возможном кровоизлиянии и ещё каких-то ужасах, но всё же моё упрямство победило и меня обещали выписать в 7.30 утра, то есть за полтора часа до нормального обхода. На работу в пятницу после выписки мчалась довольная, отёкшая, с больной грудной клеткой и направлением на какой-то консилиум в понедельник. День недели радовал – приезжаю с суток, слушаю диагноз и быстренько сваливаю спать. Андрей привёз на машине, но остался ждать на парковке, потому как я его с собой не взяла – зачем вдвоём за рецептом или справкой шататься?

Приходя к врачу, я всегда говорю только по-русски, поскольку считаю, что должна понимать каждое слово, а моего знания государственного может не хватить. В этот раз пригласили в просторный кабинет, где за несколько минут собралось около десяти врачей. Все поздоровались друг с другом и со мной, включили проектор и стали активно обсуждать появившуюся картинку. В изображении я не поняла ровным счётом ничего, лично ко мне никто из присутствующих не обращался, поэтому от скуки стала вслушиваться в разговор. Многие слова оказались для меня таинственным набором букв, но общий ход рассуждений вполне ясен. Одна часть докторов предлагала меня лечить, а вторая не видела в этом смысла, поскольку жить мне осталось года так полтора. В конце концов, сошлись на том, что можно и полечить немного, потому как они – врачи – ничего не теряют. После достижения консенсуса отделился делегат, подошёл ко мне и стал на ломаном русском туманно и путано рассказывать о том, что болезнь есть, но будем лечить и не надо вешать нос, и что-то там ещё… Из его речей на моём родном я поняла ещё меньше, чем из их споров на государственном, поэтому, наплевав на все правила приличия, перебила его и попросила перевести конкретные термины и чётко объяснить мою дальнейшую судьбу. Беспардонное поведение плюс знание эстонского повергли светил медицины в прострацию и вызвали минуту молчания и нервных переглядываний, в результате которых делегат произнёс:
- Вы нас понимаете?
- Понимаю, - ответила. – Поэтому и прошу конкретики.
Конкретику мне дали. Злокачественная лимфома в запущенной стадии и метастазом между лёгкими диаметром 10,5 сантиметров. Именно она росла и не давала кислороду в достаточном количестве поступать в организм, вызывая отёчность и лопнувшие капилляры. Полтора года жизни в лучшем случае. Вручили направление в стационар на первую химиотерапию и пожелали удачи.

Тишина какая-то образовалась звенящая, картинка перед глазами заторможенная. Середина марта, мне двадцать лет. Уселась в кресло. Стало колотить. Истеричные обрывки мыслей сложились в одно чёткое: «нет!», переросшее в категоричный монолог: «Март. В мае день рождения. Потом лето. Какие полтора года?!  Я не согласна. У меня всё хорошо. И плевать на всякие диагнозы. Я жить хочу! Первый раз за двадцать лет я хочу жить!». Резко успокоившись, решила, что у меня, конечно, рак, но всё в порядке. Вышла на улицу, вдохнула весеннего воздуха и окончательно утвердилась в мысли. Села в машину, улыбнулась Андрею.
- Ну что там? Что сказали? – спросил он.
- Да всё нормально! – отвечаю.
- Ну вот и хорошо. – трогает с места.
- У меня рак. – немного запоздало добавляю я.
- Что?! – Андрей по тормозам.
- Всё в порядке. – Андрей снова трогает с места. – У меня рак.

Снова по тормозам, съезд на обочину и огромные глаза на меня. Только от этого взгляда, наконец-то, дошла вся абсурдность моих слов. Я же уже всё переварила и приняла, а у него, бедного, не могли в голове уложиться слова «рак» и «нормально».

Общими фразами и обтекаемыми формулировками попыталась передать часть информации, не вдаваясь в подробности, не рассказывая о действительном положении дел и не упоминая о сроках. Мне удалось убедить его и себя заодно ещё раз, что не происходит ничего сверхъестественного, и уже совсем скоро буду здорова. Андрей уговорил рассказать маме, что ложусь в больницу. Пришлось согласиться, что нечестно скрывать, когда уже достаточно много известно, да и четыре года назад мой дед по отцовской линии умер от рака… Вечером устроила общее собрание моего семейства и, делая упор на «всё будет хорошо, потому что ничего серьёзного», сообщила, что в среду на три дня удаляюсь проходить первую химиотерапию.

Утром пятнадцатого марта, если меня не подводит память, Андрей вёз меня в место назначения. Район Хийю, онкологический центр. Как я ни храбрилась по дороге, а от страха подкашивались ноги и вырывался истерический смешок. К моему счастью Андрея тогда трудился в охранной фирме и ночную смену закончил так, что и привезти меня успевал и ещё и со мной остаться. Только в приёмном отделении выяснилось, что тут всё очень строго – для посещений определённые часы, а в другое время не положено. И входить посетителям с другой стороны надо, поскольку в подвальный коридор, соединяющий обычный стационар и центр химиотерапии нормальным людям хода нет. Сказать, что я расстроилась от своего предстоящего одиночества – значит, ничего не сказать. Заполнили с медсестрой карту, отправили переодеться в комнатку. Всю «вольную» одежду я должна была оставить тут и увидеть её в следующий раз только при выписке. Время тянула, собиралась с мыслями, пыталась взять себя в руки, но вышла, только когда медсестра постучала в дверь со словами:
- Эй, Вы долго там ещё? Идти пора уже!
Пришлось выползти и сделать вид, что мне совсем не страшно и я практически всю жизнь мечтала идти туда, куда меня ведут. Судорожно оглянулась на стеклянную стену, отделявшую от мира и Андрея, и зависла – Андрей не отделился, а бодро приближался ко мне вместе с медсестрой. Ошалела от радости и собралась задавать кучу вопросов, но он посмотрел тем взглядом, когда сразу становится ясно, что рот-то лучше на данный момент закрыть. Долго шли по полутёмному узкому коридору, затем попали в светлое помещение и снова шли по каким-то коридорам. Было очень тихо и стоял такой запах, какого мы до этого момента не знали и даже не могли ни с чем сравнить. Позже поняла – запах химии. Такой же привкус оставался у меня во рту. Но об этом потом.

Проводив до отделения, в котором мне предстояло находиться, медсестра оставила нас ждать, пока подготовят палату.
- Как ты прошёл? -  тут же выпалила я.
- А вот… - Андрей хитро и довольно улыбнулся.
- Ну! Ну! Ну, скажи, пожалуйста! – как человек, любопытный до неприличия, я от таких ответов моментально теряла всяческое самообладание и воспитание.
- Да я просто сказал, что я – твой личный охранник и не имею права оставить объект без присмотра. А что? Форма есть, удостоверение есть, объект, вон, тоже имеется! – он рассмеялся, а я в очередной раз удивилась его находчивости и умению в одну секунду находить самые неожиданные выходы.
- Ну ты, молодец, конечно. А если проверят?
- Маш, ну что ты глупости говоришь? Кто проверит? Ты, как всегда, паникёрша. Ты мне лучше вот что скажи. Побриться же придётся, да?
- Наверное. Говорят, что от химии волосы выпадают.
- Жалко, блин… Длинные такие… - вздохнул Андрей. – По пояс уже.
Вдруг к нам подсела девушка в больничном балахоне и распоркой для капельницы и уходящим куда-то под одежду шнуром. На голове у неё были коротенькие золотистые волосы, а на лице широкая улыбка.
- Новенькие, да? – запросто спросила она.
- Ну да, - ответил Андрей, потому что всегда был более контактный, и уточнил, - Вот она.
- А что у тебя?
- Точно не знаю. Толком не объяснили. – ответила я. – Сказали, после первой химии ясно будет.
- Они всегда так делают, не переживай. Меня Юля зовут, я из Силламяэ. Третью неделю лежу и завтра домой поеду.
- А тебе химию делали уже? – спросил Андрей.
- Ага. Я сейчас как раз после неё. Организм промываю теперь. – улыбнулась она и кивнула головой в сторону капельницы.
- А правда, что от неё волосы выпадают? – Андрей задал волнующий вопрос.
- Ну, вообще-то, да. – ответила она. – Но не у всех. Я, вот, заранее побрилась, а оказалось что зря. Так что не спеши волос лишаться, они у тебя вон какие красивые! – Юля обратилась уже ко мне. – У всех разная реакция, так что не брейся заранее.

Пришла медсестра и отвела нас в палату; мне досталась одноместная, светлая, с удобной кроватью у окошка. Юля обещала ещё ко мне зайти. Андрей осмотрелся, остался доволен и ушёл отсыпаться с ночной смены, обещав заехать вечером и привезти книг, чтобы я не заскучала. Разложила вещи, посмотрела в окошко и за мной пришли, чтобы установить канюлю. Снова вышла в коридор и попала в другой мир, как будто: медленно прогуливались лысые, бледные люди в больничных балахонах и с подставками для капельниц. Окончательно поняла, где я вообще. Вернулись в палату и меня стали подключать к какому-то аппарату, который должен был следить за реакцией организма на первую химиотерапию, поскольку у всех проходит по-своему. Опутанная проводами, даже шевелиться не могла, поэтому таращилась в потолок и отгоняла от себя любые мысли следующие два часа, которые длилась первая процедура. Умный аппарат орал регулярно и ко мне постоянно прибегал кто-нибудь из персонала, чтобы справиться о моём самочувствии, проверить наличие проводов на мне, записать какие-то циферки в тетрадку и ещё раз напомнить мне о волшебном шнуре из стены, которым я могу поднять панику на всю больницу. Хотелось в туалет и просто встать уже, потому что от долго лежания в одном положении затекало туловище. Краем глаза видела, что жидкость в капельнице заканчивается и уже собиралась праздновать победу, но пришла медсестра, поменявшая бутыль на новую. От того, что предстояло ещё неизвестное время провести в горизонтальном положении, я собралась поплакать, но добрая девушка сняла с меня все проводочки и сообщила:
- С этим уже можете немного ходить. Главное, чтобы трубочка не пережималась, следите за этим. И очень аккуратно – может стать плохо, закружиться голова.
- Почему? – спросила я, поднимаясь.
- Вам пускают очень сильный препарат, организм его практически не принимает, поэтому может быть слабость, тошнота и головокружения.

Она вышла и я со штативом в руке сделала пару пробных шагов по палате. Ничего не кружилось. Бодренько затопала к выходу, чтобы добраться до заветного туалета, дёрнула дверь и остановилась – вдоль всего коридора друг за другом передвигались печальные приведения в больничных рубахах с такими же штативами, как у меня. Балахон на мне так же присутствовал, но из под него торчали мои спортивные штаны, что привлекало их внимание. И белая коса почти до пояса как-то тоже выделяла меня на общем фоне, за что мне даже стыдно как-то стало. Очень быстро добралась до назначенного места, опустив в пол глаза, вернулась в палату и села на кровать. Состояние было странным. Не тошнило,  голова по-прежнему не кружилась, но всё окружающее мелко подрагивало, и было ощущение, что черепная коробка заполнена чем-то густым и живым, переползающим от одного уха к другому. Мозг, что ли, жидким стал?... Во рту появился странный привкус с примесью железа, как будто. Его хотелось выплюнуть, вымыть, избавиться от него, но ни полоскание водой, ни мятная конфета не помогли. Он только усиливался и вдруг поняла, что он такой же, как тот запах при входе в отделение. Видимо, так пахнет химия. Вскоре закончилась бутыль, меня полностью отсоединили от капельницы. Читала, забравшись с ногами на диван, гоняя мысли прочь и бодрясь изо всех сил. Пришла врач, к моему счастью замечательно говорящая по-русски.
- Как Вы себя чувствуете?
- Нормально. Сколько я тут буду ещё?
- В больнице пробудете ещё 2 дня. Завтра будет снова лечение, а утром консилиум, на котором решим окончательно, что и как предпринимаем. Сейчас отдыхайте и сразу зовите медсестру, если почувствуете себя нехорошо.

Кивнула в ответ, попрощалась. Взяла книгу, но как-то не шло чтение. Не люблю больницы.
Позвонила Юля – мамина сестра и моя тётя по совместительству – они с мамой хотели приехать. Это меня обрадовало и где-то через час уже встречала их. Сначала хотела провести в палату, потому как мы бы никому не помешали, да и сама палата была очень даже удобной, но выйдя в коридор поняла, что не стоит. Семье моей и так слова «онкология» и «химиотерапия» вряд ли много радости доставляли, а пройдя по коридору до самого конца мимо всех больных, они могли вообще раскиснуть. Встретив их, убедилась в своей правоте – испуганные и растерянные с радостью согласились присесть на стулья возле входа в отделение. Мне кажется, что Юля первая взяла себя в руки и спросила:
- Ну, как ты? Что говорит врач?
- Да нормально всё! – улыбнулась я. Врать не хотелось очень, но и всю правду говорить не видела никакого смысла.
- Что у тебя? Что дальше будет? – спросила мама.
- А пока ещё не знаю. Завтра консилиум и скажут что-нибудь умное. В пятницу выпишут. В субботу на работу иду.
- А тебе можно сутками-то работать? – спросила Юля.
- Да, конечно, можно! – легко ответила я, хотя  у врача не интересовалась. – Со мной ничего страшного, просто немного заболела.
- Маш, ты у доктора-то спроси, может денег дать надо, чтобы тобой хорошо занимались?
- Да-да. – согласилась Юля. – Я слышала, что без денег лечить абы как будут. Ты аккуратно спроси, а мы соберём сколько надо.
- Ещё чего не хватала! – возразила я, мысленно усмехнувшись тому, что я должна что-то аккуратно спросить. Не умею я аккуратно. Умею прямо и в лоб. – Деньги некуда девать? Перестаньте! Со мной всё в порядке. Время уже позднее… Езжайте домой лучше, а то ведь обе уставшие с работы.
Им и уезжать не хотелось так быстро и обстановка напрягала – видно было. Переглянувшись с мамой, Юля сказала:
- Ты права, наверное. Мы к тебе завтра приедем. Во сколько лучше?
- Не надо никуда ехать! Зачем через весь город ко мне переть? Меня же выпишут послезавтра и сама зайду домой. Я позвоню завтра.
- Но тебе же грустно здесь, тяжело. – слабо попыталась возразить мама.
- Не надо ехать, нормально мне. Книг с собой куча, вечером Андрей приедет, так что не надо никуда ехать, ладно?

Почти силком вытолкала их к выходу, обнялись и я быстро ушла в палату. Не люблю долгих прощаний. Уселась на кровать, взяла книгу и расстроилась. Больничные стены давили, ощущение одиночества и страх… Собралась поплакать, но всё же смогла взять себя в руки. Раскисать нельзя, скоро Андрей приедет, а ему не надо видеть меня в унылом состоянии. Умудрилась в конце концов увлечься чтением.

Вечер в результате наступил довольно быстро, но Андрей задерживался, как сказал мне в телефон. Двери в корпус химиотерапии закрывались в девять и появлялась вахтёрша, строго следящая за тем, чтобы ни в одном направлении через эти самые двери не просочилась даже пыль. Это я узнала после того, как попыталась выяснить, можно ли будет выйти чуть позже, дабы встретиться с любимым. Как только я не пыталась уговорить эту женщину, но всё оказалось тщетно. Отзвонилась Андрею, бодро и весело сказала, чтобы не ехал зря, что со мной всё в порядке и ушла к себе на кровать расстраиваться. В очередной раз за день проглотила слёзы, удивившись собственной слезоточивости, которой обычно не отличалась, опять взялась за книгу. Только увлеклась чтением, как распахнулась дверь и на пороге обрисовалась вахтёрша:
- Иди быстрее, приехали к тебе! Что ж ты сразу не сказала, что ты ВИП? – произнесла она почти шёпотом.
- Что я что?
- Ну важная такая, с охраной личной. – она потянула меня за руку, выглядывая в коридор. – Иди скорее, ждёт уже громила твой.

Наконец-то до меня дошло, о чём она говорит,  и я рванула к дверям: так и есть – стоит Андрей в форме охранника и каменным лицом. Сели на скамеечку, отсмеялись шёпотом, рассказал мне, что в мире творится, поговорили о чём-то. Очухалась только при появлении вахтёрши, которая, извиняясь, отправила меня в отделение, чтобы при последнем ночном обходе я не оказалась в числе пропавших без вести. Андрей сообщил, что завтра будет здесь в это же время, его согласились впустить. Я, совершенно довольная, ушла в палату.
Утром ко мне набилось множество докторов. Рассуждали, стоя в дверях, потом выдвинули предположение, что я просто толстая и никакой отёчности у меня нет. Даже попросили встать и продемонстрировать фигуру. Увидев сетку лопнувших капилляров на груди и животе, пришлось признать, что дело не в моём лишнем весе и лицо, действительно, опухшее. Ушли, так ничего и не сказав. После них пришла медсестра, подключившая меня к аппарату и поставившая капельницу. Я расслабилась, приготовившись лежать долго и нудно. Этот раз оказался совсем другим. Через пару минут появилась тошнота и тот самый привкус с примесью железа, пошло головокружение, сознание упорно пыталось меня покинуть. Пришла в себя от дикого писка агрегата рядом со мной. Прибежала медсестра, отключила звук, поправила провода и попросила не двигаться, уменьшив скорость капельницы. Хотелось сесть, потому что тошнота становилась всё сильнее, мир вращался со страшной скоростью, глаза закрывались. Решила поспать, раз уж так всё, но не тут-то было – разбудили. Аж две медсестры, тормошащие меня, и орущий аппарат.
- Эй! Как ты себя чувствуешь? – спросила одна.
- Нормально, вроде. Тошнит только и вкус во рту омерзительный. Как будто умер кто-то… Спала я.
- Спала она. – пробормотала вторая.
- Ну да. – ответила я. – Нельзя?
- Не сон это. Организм у тебя не выдерживает. Старайся не отключаться. Если не сможешь, сразу тяни верёвку в стене.

Я согласилась и следующие несколько часов упорно боролась с миром, который вращался всё быстрее и мелко трясся при этом, старалась держать глаза открытыми, чтобы при этом не вырвало, и мысленно торопила капельницу. А в неё, будто, розовый и густой кисель налили – никак не кончался. Периодически я проигрывала схватку и ко мне прибегали представители медицины, трясли меня и ругались, отключая звук у этой дурной машины, которая орала с завидным постоянством.

Когда меня, в конце концов, от всего отсоединили, сразу собралась выйти на улицу. Погода стояла прекрасная, тёплая, но не пустили меня никуда. Приказали ещё час лежать. Честно промучившись от тошноты и непонимания, куда себя деть, минут пятнадцать, решила, что хочу воздуха и аккуратно пойду на скамеечку перед входом в больницу. А вдруг легче станет? Тихонечко пробралась к дверям и почти ползком выбралась на улицу. Не пряталась, просто ноги какие-то ватные были и, как будто, не совсем мои. Мир чудесным образом кружился со страшной скоростью, а у земли значительно увеличилась сила притяжения, поэтому на скамеечку пришлось прилечь.  В таком положение вращение мира уменьшилось, зато появился недостаток кислорода. В общем, в голове творился совершенный бардак, мысли разбегались и здраво оценить ситуацию не получалось. Как только я смирилась с нехваткой воздуха, кружением планеты и невозможностью перебороть земное притяжение, чьи-то руки меня схватили и разрушили едва установившуюся гармонию.

Как оказалось, в больнице меня потеряли и сильно тревожились о моём здравии. Именно поэтому доставили обратно в палату и строго запретили её покидать под любым предлогом, пригрозив постоянным контролем. Обещание выполнили: ко мне постоянно кто-то заглядывал, а когда вышла в туалет, аж с двух сторон под руки подхватили, до двери довели и обратно в кровать уложили.

Оклемалась только к вечеру. Осталась только лёгкая тошнота и мерзкий привкус во рту. Позвонила маме, обещала прийти завтра к вечеру. После девяти отправилась караулить Андрея, вахтёрша уже не выгоняла, только поглядывала иногда, а когда подъехала машина, сразу открыла дверь и попросила звать её, если что. Ну и не задерживаться.
О своём состоянии Андрею ничего не рассказала – зачем? Только ещё раз предупредила о возможном облысении. В связи с этим он вспомнил, что заезжал в бар и услышал там разговоры одной из моих коллег о том, что сильно она сомневается в том, что я на самом деле в больнице нахожусь. Яна решила, что всё придумано специально, чтобы сделать мне лишний выходной. Разозлилась ужасно, собралась требовать у врача отдельную справку специально, чтобы ткнуть эту девушку в неё носом. Андрей остудил мой пыл.
Засыпала в радужном настроении, предвкушая выписку и работу. Спала странно: то в полусне, как будто, то просыпалась от нестерпимой тошноты, то с подушки сползала и начинала задыхаться… Встала уставшая, но радостная от того, что смогу уйти из этого страшного места. Ещё больше настроение улучшилось, когда медсестра вытащила из меня канюлю и сказала, что капельницы сегодня не будет.

Пока ждала доктора, чуть с ума не сошла – никто ко мне не приходил, не делал, не говорил и не обращал внимания. В конце концов, не выдержала и отправилась на поиски. Не справившись самостоятельно, зашла в первый попавшийся кабинет и спросила:
- Извините, а где я могу найти доктора Р? (Не называю полную фамилию, поскольку считаю неэтичным упоминание врача без её личного на это согласия).
- у Неё сейчас приём в поликлинике.
- Здорово! – обрадовалась я. – А это куда?
- У Вас что-то срочное?
- Ну да, мне выписаться надо.
- А, это не срочно, - улыбнулась девушка. – Подождите немного, она будет делать обход после двух.
- Спасибо, - ответила я и поплелась к палате.

Ничего себе – не много! Сейчас 9.30 утра, а ощущение, будто уже целую вечность хожу! Как же дожить до этого волшебного «после двух»? Это ведь может быть и три, и четыре, и даже пять! И не читалось мне в ожидании, и не гулялось и музыку не слушалось… В результате, когда пришла врач, я почти прыгнула ей на встречу:
- Здравствуйте! – улыбка была, наверное, шире моего лица.
- Здравствуйте, - ответила доктор. – Вы готовы к выписке?
- Абсолютно. И очень давно Вас жду.
- В таком случае можете ехать домой. Сейчас оформлю все документы.
- Очень хорошо! А дальше что?
- Этого я пока не могу Вам сказать… - неопределённо ответила доктор и собралась на выход.
- Подождите. Что значит – не можете сказать? Вы же меня выписываете?
- Да.
- Ну так а дальше-то что? Когда приходить, что делать будут?
- Я ещё не знаю. – ответила она и даже дверь открыла.
- Да как так-то? – возмутилась я. – Когда скажете?
- Ещё не знаю. – повторила она и вышла.
На этом месте мною были потеряны остатки самообладания и память о том, что воспитание хорошее. Голос у меня всегда был громкий, а от избытка эмоций я потеряла даже минимальное умение эту громкость контролировать и, рванув за врачом, уже в коридоре заявила:
- Да подождите Вы! Выписываете, но ничего сказать не можете?
- Ещё не могу.
- А когда сможете?
- Ещё не знаю. – ответила доктор с каменным лицом и снова собралась уйти.
Это было решающим моментом в полной потере мною воспитания, которое вложила моя чудесная семья. Во всю мощь своего голоса спросила:
- А чтоб узнали, что сделать надо? Денег дать? Или в морду, может? Если денег, то скажите сколько! Ну а если в морду – вообще не вопрос!
Несколько секунд висела тишина, только приведения с капельницами осторожно переглядывались.
- Ну зачем же так сразу? – пробормотала врач.
- А как?! Вы меня выписываете, но ничего сказать не можете. Я мысли читать должна или сама догадываться?! Так сколько денег? Или всё-таки в морду? Я ж вашу больницу по кирпичам разнесу!
- Не надо так. – невозмутимо ответила врач. – Пройдёмте ко мне в кабинет.
То ли менталитет такой у коренного населения нашей страны, то ли ещё и похлеще выступления она тут наблюдала. В кабинете мне рассказали, что моя болезнь находится в очень запущенном состоянии и за два года до этого злокачественная лимфома на такой стадии вообще не лечилась. Предстоит мне 6 раз химиотерапии и 3 недели облучения, а после будем думать, что ещё со мной делать. Оперировать опухоль бессмысленно, поскольку это – всего лишь метастаз, а вырезать всю заражённую лимфосистему невозможно. Означало это, что после облучения курс химиотерапии будет, скорее всего, повторён, если будет ещё кому его проводить. Надежда на выздоровление есть всегда, но в моём случае она чрезвычайно призрачна.
- Как часто я должна приезжать?
- Раз в месяц на неделю Вы будете ложиться в больницу на процедуры.
- Не-не-не, подождите. Я ложиться не могу! У меня работа, на неделю не отпустят!
- Мария, понимаете, Ваш организм очень плохо принимает химию и делать недельный курс амбулаторно, то есть за один день, очень рискованно.

За следующие несколько минут мною были изложены все соображения по поводу того, что терять работу из-за какого-то там лечения не является возможным, организм у меня всё выдержит – заставим, а неделю в этом месте находиться не могу и всё.
- Ладно. Попробуем амбулаторно, но если не получится, то перейдём на стационар. Реакция может быть самая непредсказуемая: высокая температура, тошнота, рвота, потеря сознания. Продолжаться такое может и несколько дней подряд после химиотерапии. Если Вы передумаете, то позвоните мне, пожалуйста. Ждём Вас через три недели в девять утра.
- Отлично! – счастью моему не было предела. – Спасибо, я пошла.

Ехала домой больше часа и единственное, что выдавало во мне не совсем здорового человека – это широченная улыбка и постоянное касание моих же волос. Улыбалась от удовольствия, а вот волосы трогала из беспокойства, что они начнут отваливаться прямо в автобусе.
Работалось хорошо, ничего необычного в организме не замечалось. По-прежнему задыхалась и кашляла. Волосы держались на своём месте, и как-то даже стало забываться, что диагноз у меня имеется не самый весёлый. Жизнь текла своим чередом. Янка, коллега моя, не верящая в болезнь, уже прямым текстом сказала, что я всё придумала для того, чтобы сделать себе лишний выходной, но я даже не обратила внимания. Посмеялась над ней и всё. А через неделю в пятницу утром Андрей очень осторожно начал разговор о том, что было бы неплохо съездить в магазин и примерить парики. Удивилась. Тихо-тихо сказал, что всё-таки лысею. По своей природе я достаточно редко смотрюсь в зеркало и запросто могу не заметить каких-то изменений в своей внешности. Пошла вместе с ним в ванную и под ярким светом чётко увидела, что на макушке сквозь волосы просвечивает кожа. Провела рукой по чёлке, чтобы поправить. В руке остался клок… Позвонили другу нашему, встретились, поехали в торговый центр. И Андрей, и Артур вели себя молодцом и никаким образом не пытались меня пожалеть или ещё как-то показать, что со мной что-то не так. С шутками выбрали мне парик похожий по цвету на мой натуральный, одела и тут же сняла. До тошноты противно стало. Вышли с магазина.
- Ну и что ж мы делать с тобой будем? – спросил Андрей.
- Не знаю. Но парик я не одену. Тошнит.
- Слушай, а давай кепку купим? Тебе же нравится!
- Давай попробуем. – я воспрянула духом.
Через полчаса совместных усилий Артура и Андрея мне была подобрана замечательная кепка.
- Ну что, миссия выполнена, куда теперь? – спросил Артур.
- А теперь мы поедем в бар ко мне. – ответила я.
- Зачем? Может, погуляем лучше? – возразил Андрей.
- Обязательно. Но сначала в бар. Ненадолго. Сегодня Янка работает, а мне ей кое-что показать надо.
Андрей с Артуром переглянулись, но спорить не стали.
Зашли и прямиком к стойке.
- Привет! – говорю Янке. - Как работается?
- Да нормально. Подустала немного, но ты же больше не будешь работу пропускать?
Мне показалось, что Яна ответила без злобы и я собралась задушить в себе желание что-то ей объяснить и показать.
- Не должна. – ответила. – Будем подбирать так, чтобы лечение на мой выходной выпадало.
- Ой, да ладно рассказывать! – махнула рукой Янка и усмехнулась. – Ну потусила, с кем не бывает? Врать-то зачем? Такими вещами не шутят.
- В смысле? – не поняла я.
- Ну что ты дурой прикидываешься? – Яна руки в бока упёрла и смотрит так снисходительно.
- Аааа… - до меня наконец-то дошло, что она действительно не верит. – Так ты думаешь, что я вру про больницу?
- Да конечно! – ухмыльнулась она.
- Вот оно как. А ты знаешь, как на людях химиотерапия сказывается?
- Знаю, естественно. От неё лысеют. – ответила Яна.
- Правильно. Смотри. – я захватила свою чёлку, аккуратно опустила руку вниз. В ладони осталась большая часть волос, которую я благополучно подняла на уровень её глаз и отпустила в свободный полёт.
Яна как-то странно побледнела, сделала шаг назад и на выдохе спросила:
- Так это что, правда что ли?
- Надо быть конченной идиоткой, чтобы допустить мысль о том, что я могу шутить такими вещами.
Уехали, долго гуляли по городу.

А рано утром Андрея мама меня брила, потому что ни расчесаться, ни просто дотронуться до головы я не могла. Волосы будто отваливались. Исполнилась моя детская мечта – быть лысой. Не знаю, откуда она взялась, но эта идея-фикс преследовала меня долгие года, так и не получив воплощения. Родные и друзья-подруги категорически противились этому, поэтому всю жизнь практически я ходила с длинными белыми волосами. Пока делали новую «причёску», проснулся Андрей. Закончив, пошла ему показываться. Постучала в дверь.
- Маш, ты чего стучишься-то? Как не дома. Заходи давай! – крикнул Андрей.
- У меня тут причёска новая. Готов?
- Ой. Не совсем. – засмеялся он.
- Ну так что же мне теперь в коридоре стоять? – от его смеха пропало волнение.
- Ладно, заходи! Готов я!
Открыв дверь, обнаружила один единственный глаз, торчащий из под одеяла. Глаз меня изучил, а потом показалось и всё остальное. С широченной улыбкой Андрей сообщил:
- Слушай, а ведь очень даже ничего! Милая такая.
- Правда?
- Правда-правда. – Андрей сел и снова улыбнулся. – Дай потрогаю.

Посидели рядом, он погладил меня по совершенно голой голове. Собрались и поехали в бар, чтобы разговаривать с хозяином о том, что ему придётся искать нового работника, потому как лысый бармен женского рода – это уже слишком.  Моей ошибкой было то, что я раньше не пошла на этот разговор, но до последнего надеялась, что не облысею.
Вышли на улицу – голове так легко, непривычно. Только в кепочку сзади ветерок задувает и холодно немного. Март всё-таки.

Пока ехали, волновалась очень. Место нравилось, хозяин замечательный, работу терять не хотелось, но, помня о возможных побочных эффектах лечения и рассуждая достаточно здраво, понимала, что ни в этом баре, ни где бы то ни было ещё лысый болеющий бармен-девочка не нужен. Только если в каком-нибудь месте для неформалов, но мне таковое известно не было. Трусливо надеялась, что когда поднимемся, начальства не будет, и мы просто посидим и выпьем кофе, а я успею ещё больше подготовиться морально. Но в этот раз судьба не пошла навстречу моей слабости. Девчонка за барной стойкой тихонько ойкнула и закрыла рот рукой – не ожидала меня в таком виде. Мы же подошли к столу, за которым сидел хозяин, и я сказала:
- Здравствуйте. Извините, но Вам надо искать нового работника.
- Привет. – огромный грузин-начальник смерил  меня своим тяжёлым взглядом и мне захотелось провалиться в автосервис, находившийся внизу. Там работали маленькие нестрашные эстонцы. – Почему?
- Ну… - замялась я, растеряв все слова от волнения.
- Ну? – вопросительно повторил хозяин.
- Я же лысая! – выпалила. – И болею. А ещё сказали, что после химии могу с температурой падать и сознание терять. Ну и вообще странно и плохо себя чувствовать.
- Так ты работать не хочешь?
- Нет, я очень хочу работать, мне здесь нравится!
- Тогда от меня сейчас что хочешь?
- Ну я лысая, болеть буду, температура неожиданно…
- Ты работать не хочешь? – перебил начальник, как будто не слыша моих слов.
- Хочу! Но…
- Ну так и работай! Что ты мне голову морочишь! – он отвернулся и стал смотреть телевизор, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

На химиотерапию приезжала обычно после суток в баре и редко успевала рано. Выходных было всего два и возвращаться на следующий день не было никакого желания, поэтому агрессивно настаивала на заселении, слыша, что я опоздала и мест в палатах нет. Лежала то в комнате отдыха медсестёр на диванчике, то в процедурной на каталке, то в платной палате с телевизором абсолютно бесплатно.

На второй раз место канюли меняли около 10 раз, поскольку все девушки и женщины, занимавшиеся установкой капельниц в тот день с завидным упорством попадали мне мимо вены, в нерв, а одна даже умудрилась вогнать иглу в мышцу. Не спавшая сутки я больше напоминала злобного монстра, чем человека, рычала на них нещадно и постоянно грозилась разнести больницу по кирпичам, потому как у персонала руки не из того места выросли. В конце концов, пришла женщина, которая почти не глядя поставила мне канюлю в нужное место, указала не шуметь и тихонечко лечиться. В дальнейшем уже на входе в отделение меня встречала именно она, поскольку ни одна медсестра подходить к такому взрывоопасному созданию добровольно не хотела, и с шутками-прибаутками ставила с первого раза капельницу в истончающиеся и прячущиеся вглубь вены. Так всегда происходит от химии. Женщина, развозящая еду в больнице и находящая меня практически каждый раз в новом месте, быстро запомнила, что тележку с продуктами надо оставлять за плотно закрытой дверью, а мне можно дать яблоко. От еды тошнило нещадно, даже от запаха. Лежала вся в проводах от постоянного спутника – аппарата жизнеобеспечения, как объяснили. Организм мой протестовал категорически и постоянно хотел отключиться, а этого допускать было нельзя. Возникал конфликт интересов между ним и умной машины, в результате которого машина побеждала с завидной регулярностью, орала и вызывала кого-нибудь из персонала, чтобы возвращали меня к действительности.

Вечером забирал Андрей и всё ждали, когда же плохо станет. Кроме не проходящей тошноты и привкуса во рту не было ничего. С собой дали три вида таблеток, которые надо было пить три раза в день. В странных количествах. 17 штук утром, 15 – днём и 13 вечером. На следующие четыре дня они стали единственной пищей, если можно так сказать, побывавшей в моём желудке. Пила воду, а вот затолкать в себя хоть что-то съедобное не могла категорически. Мутило. На третий день гуляли с подругой Ленкой по пруду.
- Лен, скажи мне что-нибудь такое вкусное и аппетитное, чтобы есть захотелось, а? – попросила её.
- Гнойный прыщ! – ответила добрая Леночка после минутной паузы.

На четвёртый день, а точнее ночь, на работе съел помидорку. Объелась ужасно, даже дышать было некуда. На радостях позвонила Андрею:
- Привет! Я поела!
- Умница! – с облегчением выдохнул он. – Что?
- Помидорку! – сообщила я с гордостью.
- И?
- И всё.
- Маша! Ёлки-палки! Тебя же качает уже, поешь нормально!
- Андрюш, я объелась и не лезет ничего. И от помидорки не тошнит…
Вот так вот я и питалась с перебоями. Чем больше времени проходило с химии, тем меньше становилась тошнота и даже появлялся аппетит иногда.

После третьей химиотерапии, которая пришлась на мой второй выходной, утром пошла на работу. Чувствовала себя нормально, только большая проблема была с подачей клиентам блюд и горячих закусок – они пахли. А меня тошнило. Результатом явилась система: задерживала дыхание за стойкой, забегала на кухню, очень быстрым шагом шла к столу, не выпуская воздуха, желала приятного аппетита и возвращалась к стойке. Люди, конечно, немного удивлялись, но меня это не сильно смущало. Часов около четырёх ночи стало плохо. Сил не было, качало, знобило, нестерпимо хотелось спать, хотя всегда  легко могла отработать и полтора суток. Позвонил хозяин. Он звонил каждую ночь, чтобы справиться о моём самочувствии. В этот раз честно призналась, что очень плохо, потому что боялась отключиться и оставить бар без присмотра. Через полчаса приехал его двоюродный брат Рамази, просидевший со мной остаток ночи, пока я лежала на диване, укутанная пледом. К счастью, за это время не было ни одного клиента. Я периодами засыпала и Рамази будил меня, беспокоясь, что стало совсем плохо. К 8 утра приехала Марика, жена хозяина, собрала меня и повезла домой. На полпути стало тошнить жутко и, постеснявшись об этом сказать, попросила Марику высадить на остановке, от которой до дома 10 минут медленным шагом. Полпути я прошла довольно шустро, пока всё-таки не согнуло пополам и не вывернуло наизнанку. В глазах мутнело, ноги подгибались, но до дома кое-как доползла. Свалилась уже на коврике у входной двери. Слава Богу, в квартире. Все уже ушли на работу, поэтому спокойно пролежала там пару часов. Не спала, но и не могла пошевелиться. В голове пусто. Потом как-то собралась и доползла до кровати, где и проспала до самого вечера, пока Андрей не разбудил. Встать не получилось. Сесть, впрочем, тоже. Температура сорок безо всяческих болей. Сбить ничем не удавалось ни в этот, ни на следующий день. От скорой отказывалась категорически. Хозяину, почему-то, тоже не позвонила с известиями о том, что не могу выйти в смену, но утром рабочего дня проснулась свежая и без температуры.

На четвёртую химиотерапию явилась к двум часам дня. Сказано было, что остаюсь я на ночь, потому как закончат со мной только часам к одиннадцати, а в это время из больницы уже никого не выпускают. Такая перспектива не радовала, но персонал оказался совершенно неприступен. Уложили в палату, подключили к моему «другу» и оставили наедине с капельницей. Когда надежды вырваться домой сегодня уже практически исчезла, в палату вошла девушка в больничной форме, которую я до этого не видела ни разу.
- Девушка, подойдите, пожалуйста! – подозвала её.
- Что-то случилось?
- Да, оно капает очень медленно. Могли бы Вы увеличить скорость?
- А можно? – засомневалась она. – Вы же и так к аппарату подключены.
- Можно-можно! – я старалась быть очень убедительной.
- Уверены?
- Да, конечно! Оно всегда идёт быстрее, просто сегодня, видимо, отрегулировать забыли.

Девушка поддалась на уговоры, покрутила заветное колёсико на шнуре от капельницы, до которого я дотянуться не могла никак, и жидкость ускорила свой ход. По подсчётам как раз к девяти всё и должно было закончиться, что означало выписку сегодня.

На этом радостном моменте имеется серьёзный провал в памяти, который завершился тряской, запахом нашатырного спирта и диким писком аппарата. Оказалось, что организм мой ускорению темпа химии решил воспротивиться и отключиться совсем, чем навёл панику во всём отделении. Пытались выпытать имя человека, ускорившего химию. Помимо того, что я и так партизан, выдать девушку не представлялось возможным: кто она такая и как её зовут – понятия не имела, да и вообще очень смутно её помнила. Растёрли каким-то шерстяным одеялом, подключили обратно к капельнице… Вернули к жизни, короче говоря, обругали и подтвердили, что теперь выпишут меня в девять вечера.

Андрей заехал на машине и поехали гулять. Чувствовала себя на удивление хорошо и про маленький инцидент, произошедший днём, рассказывать не стала. Вернулись домой глубокой ночью, как обычно. Но завтра был ещё один выходной и можно позволить себе спать до обеда и ничего не делать.

Проснулась, а точнее – очнулась, в семь утра. Глаза не открывались, шевелиться не могла, задыхалась, потому что съехала с подушки. От хрипов проснулся Андрей, стал мне помогать подняться, охнул и сунул мне градусник. Он предательски показал 40, чем меня расстроил, но не сильно. Так уже было в прошлый раз, но температура продержалась день и на работу я вышла в свою смену.

Получилось по-другому – неделю лежала и ничего не могла. Кое-как ползала по квартире, постоянно засыпала. Утром перед работой звонила хозяину и, чуть не плача от стыда за то, что подвожу, рассказывала ему, что у меня температура. В ответ услышала указание не волноваться, лечиться и выздоравливать, а о работе не беспокоиться. Позвонить только если что-то будет нужно или уже когда буду готова выйти в смену. От такого ответа плакала следующие несколько часов, чем добилась ещё и заложенного носа. На этот раз ещё и опухли дёсны. Все. Опухли так, что и говорить, и есть и пить даже было нестерпимо больно. Пила по несколько обезболивающих сразу, чем добивалась облегчения на пару часов. Температура не сбивалась даже на одну десятую никакими способами. 40 и хоть тресни. На седьмой день проснулась совершенно здоровая.

Вышла на работу с огромным чувством вины перед девчонками, пахавшими из-за меня сутки через сутки, и перед начальником, которого так подвела, позвонив за два часа до начала смены. А меня встретили радостно, поддержали, ни слова упрёка не высказал и приказали бить тревогу, если вдруг станет хоть чуть-чуть нехорошо. Янка уже тогда с нами не была.
Как-то незаметно лето наступило. Девочки устали из-за моей внезапной болезни. Решили, что пока я чувствую себя хорошо, устроим каждой из них недельный отпуск. До моей пятой химии как раз оставалось две недели и по расчётам, если даже  снова свалюсь, то это случится в мою законную неделю. К тому моменту, как надо было снова ехать в больницу, я весила на 10 кг меньше обычного, обладала шикарными чёрными кругами под глазами, бледностью, слабостью и постоянной тошнотой. И при этом абсолютной уверенностью в том, что именно так и проявляются симптомы выздоровления. Наверное, поэтому удивлению не было предела, когда перед пятой химиотерапией врач сказала, что нет никаких улучшений. Если не считать того, что опухоль не увеличилась в размерах.

Пока шла до палаты в полной прострации, позвонила девчонкам с работы и спросила, готовы ли они отпустить меня дней на десять вместо недели. Согласились. Позвонила Андрею, сообщила, что можем ехать в Литву к его родственникам сегодня же ночью. Собирались давно, но всё откладывали. Он обрадовался, обещал забрать вечером.

В ночь поехали. Мы всегда выезжали так, чтобы рано утром быть на месте – пару часов подремали и можно наслаждаться жизнью. Обычно всю дорогу до Литвы я бодрствовала, иногда даже садилась за руль, если настроение было. В этот раз часам к шести утра пересадили Виталика, ехавшего с нами, вперёд, а мне организовали лежанку на заднем сиденье, потому что я даже не засыпала, а просто выключалась. От усталости знобило, поэтому укрылась. В машине становилось жарко – солнце светило вовсю и грело очень, Андрей и Виталик по очереди открывали окна спереди на пару миллиметров, чтоб глотнуть воздуха и при этом не застудить меня. Не спасло. Прибыв на место, поняли, что у меня жар и самостоятельно передвигаться практически не могу. Мне выгрузили и перенесли в дом к Расе, двоюродной сестре Андрея. К слову, каждый раз в первые дни в Литве у меня то голова болела, то горло, то насморк, то кашель… Раса руки в бока упёрла и спросила:
- Несчастье ты моё, хоть раз можешь нормально приехать? То голова у неё, то попа! А теперь вообще неходячая! Несите её куда-нибудь, что ли, а то что это туловище на кухне делать будет? – это уже к Андрею и Виталику относилось.

Оттащили на второй этаж, уложили в кровать и начался мой кошмар. Жар, за ним озноб, снова жар. Опухли все дёсны, глотать невыносимо больно, температура снова к сорока. Засыпая, моментально начинала бредить и сама даже не понимала границы яви и видений. В один момент казалось, что я по-настоящему разъезжаю во стенам комнаты на сноуборде, а потом принимала за бред кружку чая от Андрея. Ломило кости – и лежать невыносимо, и сидеть невозможно. Есть нереально, от боли рот почти не открывался. Пила по паре глотков маленьких. Температура не спадала. В комнату постоянно кто-то приходил с желанием помочь, но я всех выгоняла. На улице лето и ехали, чтобы отдыхать, а не сидеть дружно и смотреть на больную меня.

К вечеру были испробованы все лекарства, которые были у Расы и Виталик побежал в аптеку за какими-то убойными таблетками от зубной боли. Температуру, всё-таки, немного сбили и я могла сидеть, привалившись к стене и изображать из себя человека. Ночью стало ясно, что наш дорогой друг немного ошибся и принёс мне сильнейшее жаропонижающее. Положительным оказалось то, что оно всё же подействовало, а вот не совсем радостным то, что подействовало оно очень хорошо и, встав через пару часов после приёма таблеток, чтобы сходить в туалет, перебудила почти весь дом, рухнув от слабости на стул и сломав его при этом. Андрей с Виталиком вскочили, подняли, обратно в кровать уложили. Лежала и тихонечко скулила в подушку от дикой боли в зубах. Или в дёснах… В общем, ломило челюсть. Часам к восьми не выдержала и стала будить Андрея.
- Не могу больше… Поехали к врачу!
- Совсем плохо? – спросил он, садясь.
- Да….
- Одевайся, поедем. – Андрей посмотрел на меня. – Ты что, так и не спала?
- Нет, не получилось, - попыталась сесть, но не смогла.
- Ну, что же ты раньше меня не разбудила?! – он поднимал меня и одевал почти как маленькую. – Зачем надо было столько мучиться?
- Жалко было будить, - бормотала я, пока он почти нёс меня со второго этажа. – Всё равно раньше восьми никакой зубной работать не начнёт.
- Да я бы хоть с тобой побыл, - ворчал Андрей, усаживая меня в машину.

Приехали в больницу, сразу в регистратуру и стали объяснять, что боль нестерпимая, но сами мы из Эстонии и готовы заплатить сколько угодно, лишь бы только кто-нибудь помог. Около получаса регистраторша пыталась послать нас куда-подальше, но ходить я не могла и поэтому были мы непреклонны. В конце концов, после трёхкратного заполнения какой-то карты нас отправили в очередь к дежурному врачу. Там ещё пару часов я плакала совершенно по-детски и скулила, а Андрей пытался хоть как-то меня поддержать. Когда в результате зубоврачебное кресло оказалось подо мной, оно стало самым прекрасным местом на земле, а женщина-стоматолог – ангелом во плоти.
- Ох, что же это с Вами? – спросила она жалостливо, заглядывая в мой еле открытый рот с опухшими и кровоточащими дёснами.
- Не знаю. Всё болит. Ужасно!
- Какое-то воспаление. Где источник боли?
- Везде! – слёзы снова потекли. – Помогите, пожалуйста, не могу больше!
- Не надо плакать! – воскликнула она. – Обязательно поможем. Только можно один вопрос?
- Да хоть сто…
- Простите, но почему у Вас нет волос? – врач доставала свои инструменты, ставшие в моих глазах волшебными палочками в руках лучшего человека Земли.
- Химиотерапия. Рак у меня.
Доктор изменилась в лице, и все инструменты оказались сложенными на свои места в считанные секунды.
- Я не могу тогда с Вами ничего делать. – развела она руками.
- Как?! Но почему?!
- Вы проходите серьёзное лечение. Как реагирует организм на анестезию, лекарства и моё вмешательство – не известно. Иммунитет очень ослаблен. Мы не можем брать на себя такую ответственность.
- Что же мне делать? Не могу я больше…
- Купите в аптеке эти таблетки, - врач дала листок с названием. – Должны помочь.

Подойдя к Андрею, я разрыдалась в голос, путано объясняя произошедшее. Он рыдать со мной отказался и повёл к частному зубному. Там получили такой же отказ. Ни на что не надеясь, выпила прямо в аптеке двойную дозу лекарства, которое посоветовали в больнице, была несказанно счастлива, когда уже минут через десять почувствовала облегчение. Через пару часов смогла поесть немного первый раз за двое суток. На ночь наелась всяческих таблеток и смогла спать, а утром проснулась раньше, чем поднялась температура и успела затормозить процесс, забросив в свой организм ещё лекарства на завтрак. Погода стояла прекраснейшая, поэтому решено было уложить меня на улице на пледик, чтобы я тоже под солнцем погрелась. Несколько часов валялась с книгой и чувствовала себя абсолютно счастливой. Андрей приходил с мокрой тряпочкой и протирал лысую голову, чтобы я не сгорела. Виталик временами приносил крем. Я ворочалась, как курица-гриль, но химия, видимо, изменила и кожу, потому как становилась коричневой с огромной скоростью, в отличие от обычной летней красноты. Вечером, получая явное удовольствие, всей толпой снимали куски сгоревшей кожи с головы и ушей – не удалось уберечь мой лысый череп.

Домой возвращались к очередной химии. Пятая по счёту, прошла она практически невыносимо. Я теряла сознание, мучилась тошнотой и дикими головокружением даже лёжа, а вечером не смогла ехать сама, потому что сил хватило только до скамейки у входа в больницу добраться. Зато после этого раза не поднялась температура, и получилось выйти на работу в свою смену. Сутки на работе прошли вполне сносно, но уже утром почувствовала сильную слабость. Жена хозяина бара снова повезла меня домой, наплевав на все свои дела. Замучившись совестью, я попросила её высадить меня там же, где в первый раз – на остановке совсем не далеко от дома. Бодренько потопала, но на середине пути сплохело так, что пришлось обняться с деревом и насладиться единением с природой. До дома на полусогнутых конечностях, в конце концов, добралась, в лифте выстояла, но, открыв дверь, потеряла остатки мужества и улеглась на коврик. Вышедший меня встречать Андрей поглядел на эту картину и сообщил:
- Я, конечно, понимаю, что в жизни надо всё попробовать, но, может, спать на коврике у двери не стоит? Родители войти не смогут.
После этого поднял меня, помог дойти до кровати и уложил.

К шестой химиотерапии на человека я походила мало. Ресницы частично выпали, от бровей остались тонкие полоски, на руках растительность так же отсутствовала. Были ещё более тёмные круги под глазами, совершенно синие от лопнувших капилляров живот и грудь. Одежда болталась, как на вешалке. Ни слова упрёка от начальства, ни слова недовольства от девчонок, которых я иногда вызванивала в середине дня, потому что становилось очень плохо…

Снова больница и капельница. Изо всех сил пыталась не терять сознание, потому что писк неизменного аппарата уже доводил до бешенства. Синяя от канюли рука болела. Как ни старалась «моя постоянная» медсестра попасть иглой  с первого раза – уже не получалось, настолько истончились и ушли в глубь вены.
- Здравствуйте, Мария. – сказала вошедшая врач. – Как дела?
- Нормально. Лежу вот.
- Это последняя процедура.
- Наконец-то! – выдохнула я с облегчением. – Дальше что?
- Будем делать облучение. Направленный луч в метастаз, который если не убьёт его, то хотя бы уменьшит.
- Ясно… А потом?
- Посмотрим, но, скорее всего, ещё курс химиотерапии. У нас есть ещё время. И есть совсем небольшие улучшения.
- Да, немного есть. – задумчиво пробормотала я, подсчитывая, что уже август, а значит прошло полгода. Из полутора мне отведённых. – Улучшения? Будем облучаться, значит.
Прошёл месяц после химии. Привкус изо рта ушёл наконец-то и я даже чувствовать себя стала немного лучше, поэтому особенно сильно не хотелось ехать на какое-то новое для меня облучение.

Утро после суток, как всегда, выпало на первую процедуру. Добралась до больницы даже почти без опоздания. Повели в другое отделение, уложили в кабинете под какой-то аппарат и запретили шевелиться и сильно дышать. Дышать можно было немножко и так, чтобы ничего не шевелилось. Выключили свет и машина зажужжала и заездила надо мной то продвигаясь на пару сантиметров вперёд или назад, то замирая. Длилось всё это около часа. Лежать практически без движения устала очень, затекла спина и сильно хотелось спать, потому как полумрак и мерная работа аппарата не придавали бодрости. Когда включили свет, я на радостях собралась вскочить, но врачи затормозили. Достали чёрный маркер и нарисовали на мне крест от плеча до плеча и от шеи до пупка практически. Этакий крест на молодости. Объяснили, что двадцать один день облучения смывать всё это нельзя, потому как луч должен быть в самый центр креста, то есть в середину опухоли. Перевели в другой кабинет. Огромная комната, ровно в середине которой единственная узкая лежанка. В самом конце – ширма, чтобы раздеться. Около входной двери – маленькой помещение за стеклом. Легла. Выключили свет, доктор что-то сделала в кабинете за стеклянной стеной и сразу вышла. Через пару секунд раздалось жужжание и откуда-то сверху в меня упёрся красный луч. Приготовилась лежать долго, стала думать, почему не крыли даже ничем и как вообще в таком положении выдержать неизвестное количество времени. Кажется, что прошло меньше пяти минут, луч пропал, вошла врач и сказала одеваться. Процедура облучения закончилась. Занималась мной лично заведующая отделением, объяснившая на выходе, что во время данного процесса кроме самого больного в этом же помещении никто не может находиться, поскольку сильнейшая доза радиации может очень сильно навредить здоровым. А мне должна помочь, потому что бьёт в центр метастаза. Приезжать надо каждое утро рабочего дня в десять утра. Пропускать нельзя. Мне осталось двадцать раз.

Ехала домой непривычно рано, радовалась, что смогу поспать и беспокоилась о реакции организма. Снова температура и опухшие дёсны? Устала от этого страшно.
Вечером проснулась бодрая и с прекрасным самочувствием. На следующее утро тоже. Никакой негативной реакции облучение не вызывала и я почти с радостью приезжала на десять минут в больницу. В сравнении с целым днём под капельницей пара минуток под лучом казались сказкой. Закончилось всё в начале сентября. Так незаметно прошло лето…

Отправили на очередную томографию, как и перед каждой химиотерапией, назначили время для визита к моему онкологу. Ждать надо было чуть больше месяца. Октябрь. Он получался восьмым месяцем жизни и оставалось ещё восемь. Не так уж и плохо.

За время до визита на голове у меня образовалась смешная и почти рыжая щетинка, с которой даже как-то жаль было расставаться. Но я морально готовилась к новому ужасу с капельницами, аппаратом, тошнотой и потерей сознания. Но делать нечего – в назначенный день пошла к врачу. А там меня ждал сюрприз – новый консилиум. Разволновалась страшно, совершенно не могла уловить ни одного слова из того, что все эти доктора говорили почти одновременно, рассматривая снимки на большом экране и одновременно ощупывая и оглядывая меня. Под конец этого действа даже собралась поплакать, но передумала, потому как увидела, что из общей массы светил медицины отделилась моя онколог и направилась ко мне:
- Мария, есть результаты.
- Да? – ответила я севшим от волнения голосом.
- Знаете, мы не можем понять, что произошло и как это объяснить, но все ваши анализы и снимки свидетельствуют о том, что Вы здоровы.
- Что я что? – информация в голову не поместилась.
- Смотрите на экран, там результаты первой и последней томографии – на последней нет ни одного очага заражения и нет опухоли, Вы сами можете это видеть. Доктора не только нашей больницы свидетельствуют о том, что Вы здоровы. Теперь каждые полгода приходить на проверку.
- Я здорова?
- Да.
В тумане вышла в коридор и села. Я уже выходила так восемь месяцев назад в тумане и с трясущимися руками, но из другого кабинета этой же клиники. Посидела, перетряслась и потопала в машину, где ждал Андрей. Молча села в машину. Он глянул быстро на меня, но всё же, не сказав ни слова, поехал. Уже на полпути домой спросил, стараясь выглядеть равнодушным, готовым ко всему:
- Что сказали-то?
- Это… - растеряла все свои речевые навыки и не могла ничего сказать. Удивительно. Про рак выпалила сразу, а про выздоровление – никак.
- Что - это? Опять химия? Когда?
- Я здорова.
- Ты – что?! – резко затормозил, съехал на обочину и смотрел огромными глазами.
- Я здорова. Совсем!