Маленький человек

  Пришёл с работы и снял пальто. Идеально сидящий чёрный костюм без намёка на перхоть, кожаный портфель с потёртыми уголками, заляпанные грязью общественного транспорта ботинки – вот он я, удалой и молодой.
  Все завидуют, успешный, бизнес-человек. А я устал от этого. Честное слово, вот смотрите. Ставлю кейс на пол, не развязывая шнурки, стаскиваю ботинки и иду в комнату — спешу к нему, к своему чуду. Присаживаюсь на корточки, умилённо растягивая губы в непривычно естественной улыбке. Ласково и грустно говорю ему: «Ну что, как ты без меня поживаешь, мой любимый внутренний мир».
  Посередине комнаты под пластмассовым колпачком осеннее солнце. Не пожухла трава, не опали все листочки с деревьев, но зелень уже не пышет жизнью. Там, кажется, наслаждение последними минутами лета, запоздалого, запутавшегося в собственных шнурках.
  Я бережно поднимаю крышку и ставлю рядом. Болящими пальцами касаюсь холодных травинок. Взяв с тумбочки лейку, удручённо нахожу её полупустой, да ещё и с мутной водой. Эх, как бы долго я не смотрел в эту пластмассовую прорезь, ничего не изменится. Сочувственно пожав плечами, как всё понимающему другу, я лью эту жидкость на свои грёзы.
  Оставив в стороне поливку, неизбежно растягиваясь на ковролине, прижимаюсь к стене. Когда же всё это началось? Ах, да, мне было 6 или 8 лет. Кажется, стоял май. Дневное палящее солнце…


«...Дневное палящее солнце упорно наполняло автобус нестерпимым жаром. Множество тучных женщин, перебегающих с место на место от дующих окон и жарких сидений. Мама, мужественно выбив мне место, усаживает меня на «кожаный стул».
— Мам, мам, я вчера песенку выучил. Можно, можно я спою? Пусть всегда будет…
— Тихо! Сядь и сиди, нам немного осталось, скоро приедем.
— Мам, мам, ну послушай. Про тебя же песня! Пусть всегдааа…
— Коля, сиди смирно! Ты не один в автобусе, другим будешь мешать.
— Мааам
— Нельзя.

  Точно, тогда и ещё тысячу раз раньше — это суровое «нельзя». По тогда ещё огромному, необъятному цветущему миру бесцеремонно прошли взрослые. Прошагали, протопали весь газон. Как же так, думал я, растерянно разглядывая развороченную землю и непривычные бело-красные таблички — «нельзя». Ну ладно, думал я, и бежал в другую сторону, где всё также буйно и пышно пылали краски лета\колосилось лето.
  Однако с каждым днём «нельзя» становилось всё больше. Взрослые порой целыми изоляционными лентами отхватывали куски благоухающего детства. И всё это переходило во владения «нельзя». Этот страшный барон терроризировал меня всё ощутимее.
  В моем мире по-прежнему лил свежий дождь. Полный надежд, он напоминал весну в нашем городе. Он брался из ниоткуда, наполняясь сам по себе. Каждая капля просилась напоить горе, утешить обиду и залечить рану на душе. И ссадину на колене. И я сдерживал слёзы, я прощал боль, которую причиняли взрослые и всё брёл, брёл в другую сторону. В своем маленьком бесконечном мирке.
  Но однажды я узнал, что мир мой не безграничен. Что взрослыми он огорожен в круг. Я злился, рычал, строил стены, но они падали. Дождь лил всё реже и реже, я скучал по его свежести. Раньше я не мог обойтись без этого мира, теперь он не мог обойтись без меня. Я поливал его из шланга, наполняя дружбой, весельем, любимым занятием, хорошими оценками. Но со временем вода мутнела и мутнела.
  К 25 годам дождь перестал литься. Если раньше я мог жить в этом мире, теперь он едва мог выжить без меня. Стоит мне забыть его полить, и он загнется. Оставить без капли души – и он исчезнет.
  Каждый день я ухожу на работу. Поневоле, мне приходиться оставлять его дома. Но я каждый вечер прихожу к нему. Только, не помню, что говорю уже. Так устал, пойти поесть. Ах, точно, надо позвонить жене, пусть завтра заедет в химчистку, заберёт рубашки. Надо детей с вокзала с утра забрать, а время уже осталось только на поспать. Точно, ещё же в выходные надо к Коляну заехать, там забрать…

  И усталые ноги, сбросив носки, зашаркали на кухню, разогревать поздний ужин. Потом руки завели будильник, глаза посмотрели кино, и тело уснуло. В комнате стало тихо. Из открытой форточки сквозил осенний ветер. Слабые деревья на полу гнулись к земле. Первый снег укрыл простуженные спины и спрятал слёзы, не высохшие на древесной коре.