Художник Ленин и его муза. 1. Вернисаж

Короткая повесть

1. ВЕРНИСАЖ

     Василий Котёночкин считался хорошим художником среди завсегдатаев вернисажа, где круглый год, в жару и в мороз, продавались оригинальные картины местных мастеров и копии шедевров мировой живописи.
     «Шедевры», кстати, стоили значительно дороже, и это понятно: знаменитые подлинники уже проторили дорогу многочисленным имитациям, одетым в массивные итальянские рамы. А когда картина получалась совсем небольшой, то её оформляли ещё и с паспарту (это такая дополнительная внутренняя рамка из благородного импортного картона, чтобы за маленькую работу можно было взять больше денег).
     Получить признание в своей профессиональной среде – это дорогого стоит. Каждый творческий человек считает себя если не гением, то талантом уж точно, хотя здравый смысл подсказывает ему, что в одном месте ну никак не может одновременно собраться много талантливых людей. Ну что ж, значит, он принадлежит к числу избранных, а остальные пусть определяются сами…
     Свой великий несравненный талант нужно любить, ценить и стараться, чтобы его заметили окружающие. Вот, например, есть такой художник Андрей Смоляк – тот самый, который нарисовал блистательного, неподражаемого, нарядного и даже народного артиста Филиппа Киркорова верхом... на осле! Он (то есть Смоляк) прямо так и сказал:
      – Я – гений!
     Причём он не случайно проговорился, а регулярно сообщает эту радостную новость журналистам. Ну и правильно! А что ему остаётся делать? Он талантлив – это несомненно. Но разве от критиков или коллег дождёшься, чтобы они похвалили тебя именно так и тогда, как и когда тебе хочется? Или похвалят, но слишком поздно…
     Что интересно, у сатирика Семёна Альтова есть такая короткая шутка:
     – Ваши документы!
     – Я гений! – сказал он и предъявил документы.
     И правда, гений!
     (Всё-таки любопытно, кто же придумал это первым – Альтов или Смоляк?)

     Василий Котёночкин был скромным гением и вслух о своей гениальности не рассуждал, но другим это делать не мешал и мог внимательно выслушать каждого собрата по кисти, не возражая и не высказывая собственной точки зрения на чужой талант. Таким образом, он имел среди коллег репутацию замечательного собеседника, скромного человека и способного художника.
     Внешне Василий выглядел весьма привлекательно – он был высокого роста, худощавый, стройный и кудрявый, так что смотреть на него тоже было приятно. И лицо, и одежда, и душа, и мысли – всё в нём гармонично сочеталось и располагало к себе не только старых знакомых, но и совершенно незнакомых людей.
     Когда на вернисаже кому-то из приятелей-живописцев не удавалось уговорить покупателя приобрести дорогостоящий шедевр в массивной раме, он великодушно отводил его к экспозиции Василия Котёночкина и настоятельно рекомендовал обратить внимание на отличный пейзаж по разумной цене.
     Фантазия рядового покупателя дальше изображения кудрявых берёзок на берегах извилистой речки, как правило, не простиралась, но если несведущий человек был чем-то симпатичен художникам, ему доходчиво объясняли, где откровенная халтура – то есть картинки, намалёванные за один день, а где написанные на высоком профессиональном уровне произведения искусства.
     Картины Василия, и вправду, были очень удачными – традиционными по технике, но оригинальными по замыслу и композиции, поэтому, к обоюдному удовольствию, сделка обычно совершалась. В таком случае Василий проставлял своему «торговому агенту» бутылку какого-нибудь приличного напитка по выбору – водка, виноградное вино, пиво или наличными, если кто не пьёт.
     Вопреки бытующему мнению, художники пьют не больше, чем представители других творческих профессий. Конечно, здесь, на свежем воздухе, да ещё и в интеллигентной компании, они иногда выпивали, но это происходило, в основном, по выходным или в мороз – чтобы побеседовать и согреться. В конце концов, не будет же приличный художник пить в одиночестве и тем более – с женой.
     – Пить в одиночку – это чистый алкоголизм, а пить вдвоём с женой –  прямой путь к женскому алкоголизму, который, между прочим, лечится гораздо хуже, – авторитетно заявлял постоянный инициатор согревающих мероприятий.
     Возразить было практически нечего, и те, кто боялись чистого алкоголизма, присоединялись к опытному и, надо сказать, довольно удачливому участнику выставки, целью которой являлась – и это не секрет – скорейшая продажа ещё не просохших, пахнущих краской экспонатов тонким (да хоть бы и толстым!) ценителям искусства.
    
     Художники объединялись в небольшие группы не только для того, чтобы выпить и поговорить. Они помогали друг другу советами и дружеской критикой, присматривали за стендами, когда хозяева картин отлучались по делам или прохаживались по вернисажу, знакомясь с творчеством конкурентов.
    Правда, порой на этой почве случались забавные конфликты. Под впечатлением от увиденного живописцы-любители невольно воспроизводили на своих полотнах те же самые берёзки и цветочки, что и у соседей, причём в тех же, проверенных временем и покупательским спросом пропорциях. Такой откровенный плагиат, естественно, вызывал возмущение художников, считавших себя первопроходцами. Но ещё больше сердились их жёны и торговые агенты, тщетно пытавшиеся доказать покупателям, что перед ними находится оригинал, а всё остальное – жалкие вариации на тему.
     Одно дело – срисовывать магические спирали у Густава Климта или прозрачные волны у Айвазовского. Великие уже далече, они ничего не заметят и не возмутятся. На вернисаже даже копию «Подсолнухов» Ван Гога продают – с подписью «Vincent». А что? Нормально! Никто не протестует: Ван Гог – это уже как бы наше общее достояние. И тем более что в подлиннике подпись находится непосредственно на горшке, в котором стоят подсолнухи, то есть из песни слова не выбросишь.
     А когда копируют твоё собственное творческое достижение, какое могло бы долго кормить тебя самого, если бы оно не было так бессовестно украдено, растиражировано и опошлено, то этот факт вызывает законное возмущение и осуждение. Одно только утешает, что плохого не украдут. Значит, твой талант вызывает невольное восхищение и зависть у тех, кого Бог не поцеловал в макушку.

     Следует заметить, что гордый и самодостаточный Василий никогда не заимствовал сюжеты картин у соседей по вернисажу. Ему хватало собственного воображения и подарочного альбома с видами родной природы. А теперь, когда у него появился цифровой фотоаппарат, он распечатывал наиболее удачные снимки и затем рисовал настоящую правду жизни: с кошками, собаками, лошадьми, старыми изгородями, покосившимися домиками – со всем, что попадало в объектив.
     Лето – самое подходящая пора для лирических пейзажей. В хорошую погоду их можно писать с натуры, но что делать всё остальное время? А ведь художнику, как и другим людям, надо работать и на что-то жить круглый год – он не медведь и в спячку не впадает.
     Разумеется, в процессе творчества скромная природа преображалась и на картинах Василия выглядела мило и привлекательно, а не так бедно и печально, как порой бывает в действительности. Он был добрым человеком и хотел, чтобы люди смотрели на его картину и радовались.
     Василий мог рисовать не только пейзажи, но и портреты с фотографий, как это часто делают художники, не имеющие собственных мастерских, чтобы приглашать туда заказчиков, или не владеющие особым талантом портретиста, умеющего улавливать человеческую суть.
     Да и какая, в сущности, разница, позировал заказчик художнику или принёс ему своё любимое фото, если результат им обоим нравится. Не все же такие принципиальные эстеты. К тому же на удачной фотографии человек всегда моложе и лучше, чем в жизни. Зачем, спрашивается, изображать ту правду, какую можно увидеть в зеркале? Она радует не так часто, как хотелось бы…
     У Василия на стенде висело объявление, напечатанное крупным шрифтом, а рядом – образец портрета по фотографии. Подходили, в основном, женщины, мечтавшие запечатлеть себя на холсте для благодарных потомков. Иногда заказчицам хотелось, чтобы они улыбались на фоне кудрявых берёзок или на берегу моря, но это удовольствие стоило немного дороже.

     Жизнь художника Котёночкина протекала монотонно и неустроенно, среди пейзажей, натюрмортов и портретов, в окружении мастеров и халтурщиков, на морозе и на солнце, на улице и в тесной комнате, служившей ему одновременно и мастерской, и спальней.
     Он не мог ничего из этого изменить или заменить другим – всё в его жизни сложилось в причудливый узор так давно, что казалось нормальным и вполне удобным – не хуже, чем у всех, и даже гораздо удачнее, чем у некоторых.
     Но, по большому счёту, это было не творчество, а ремесло, и Василий отчётливо понимал, к чему его, в конце концов, может привести сомнительный путь, ещё до него протоптанный многими тысячами ног. Он согласится или уже согласился расходовать свой талант на картинки, украшающие жильё обывателей. Они, возможно, замечательные люди – им хочется принести что-нибудь красивое в дом, где всё нужное уже есть; они признали Василия хорошим художником и купили у него множество задумчивых берёзок и родных до слёз домиков с кошками.
     Но разве он счастлив, когда рисует свои картины? Разве он испытывает ощущение, что приближается к искусству? Скорее отдаляется…
     Те работы, которые он писал раньше, не жалея времени и души, искренне хвалили друзья-художники, а зрители на выставках писали в книгу восторженные отзывы. Это были настоящие картины, он и сам понимал их ценность. А теперь он производит только картинки…
     И всё же Василия не покидала надежда, что эта размеренная, монотонная жизнь в один прекрасный день может измениться. В его памяти были ещё свежи молодые, бескомпромиссные мечты; его взгляд замечал красоту среди хаоса и шума; его душа тосковала в отсутствие родственной души.

Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2014/04/08/1668

_____________________________________

Фото из интернета
Вернисаж на Октябрьской площади в Минске