Декорации... Часть 2. Глава 4

Всё произошло быстрее, чем она предполагала...


Только-только пришла в себя, услышала условленный свист: на опушке ее ждали двое. Один из них, старый знакомый отца, взял корзину, довольно крякнул, ощутив ее вес, передал Нине другую, пустую, сверху бросил полотенце. Второго Нина видела впервые.
«Не из наших мест»,- подумала она.
- Яка гарна дивчина жизнию рискует! Не  дило!  Сбирайсь до нас, мы оборонемо,- подтверждая ее догадку,  заговорил  незнакомец. Ей показалось, что голос она этот откуда-то знает, но ничего не могла вспомнить. «Да, гарна  дивчина, если б ты видел эту дивчину пару минут назад, была ли бы она для тебя такая гарная?» - но вслух Нина этого не произнесла. Она научилась не выпаливать сразу все, что ей приходило в голову. Незнакомец был в военной одежде, которую не упрячешь под деревенским полушубком, высокий, с открытым взглядом синих глаз, смело и весело смотревших со смуглого лица, слегка тронутого оспой. Под этим взглядом Нина  смутилась от мысли о своей штопаной юбке и латаных локтях. Хорошо, что под пальто не видно. Она поправила платок и стояла, ожидая новых поручений,  как всегда это бывало. Незнакомец не спешил с поручением.
- Разрешите с вами познакомиться.  Георгий, - протянул он руку для рукопожатия, перейдя на русский язык,  и спросил:
- А как вас зовут,  девушка, позвольте узнать?
- Нина, - оторопела от таких церемоний Нина.
- Очень приятно. Настолько же неприятно то, что вынужден вас подвергать очередной опасности. Мы намерены просить вас и вашего отца добыть для нас возможно большее количество седел – с конями оказалось проще, чем мы думали (Нина слышала, что у немцев отбили табун, который те перегоняли в Германию). Незнакомец улыбался какой-то особенной улыбкой. Нина не могла сказать, в чем ее секрет, только эта улыбка открывала исключительно красивые крепкие зубы. Как он сказал, его зовут?
- Пойдем, Георгий, - позвал его товарищ.
- Не забувайсь. Кто тут по званию старший? – зарокотал, притворно хмурясь, Георгий.
- Все запомнила, Нина? –  он обратился опять к ней, теперь  другим, бережным тоном. Нина кивнула.

Возвращалась домой,  совершенно не заботясь о безопасности. Разве может  грозить опасностью знакомый с детства лес? Лес, окутанный волшебной зимней таинственностью? Или полюшко-поле? «Полюшко, широко поле, едут да по полю герои, эх да Красной Армии герои-и-и…» Шла себе напрямик, корзинкой размахивала: «Ах, Самара-городок, беспокойная я…» -  услышала  она задорную частушку,  да и остановилась, как вкопанная. Это кто ж ее голосом  распевает? Да на всю околицу? Не съехала ли ты, дорогуша,с ума? Ох, не лучше ли вспомнить, как в кустах спасалась? «Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела», – подсказала память материну присказку.
Нина постояла на месте, прислушиваясь. Отдаленный гомон, доносившийся со стороны гетто, возвратил ее с небес на землю. Что там еще? В ответ ее мыслям прозвучала автоматная очередь, за которой последовал страшный вой – и снова очередь из автомата.  Затем отрывистые окрики по-немецки. Затем все стихло. Стал слышен шум ветра  и стук крови в висках. А сердце, привыкшее ко многому, на этот раз замерло вместе с остановившимся дыханием.
Поддаваясь безотчетному порыву, Нинка бросилась туда, где было худо, а значит, была нужда в помощи. Дойти туда ей не довелось – Тамара-татарочка, в сумерках видевшая, как кошка, выскочила наперерез и увлекла Нину за собой, подальше от гетто, оцепленного полицаями.
- Куда? Куда несешься? Хватит им на сегодня крови. Успеешь, - Тамара была черна лицом  (так  на ее лице всегда выражалась бледность) и говорила, задыхаясь. -  Я тебя искала. Иван послал. Тебя немцы подозревают. Отца на допрос  вызывали. -  Нина не перебивала, хотя пока что не понимала, о чем идет речь.
            - О чем же еще? О гетто! О том, что нарушаются правила проживания в гетто. О том, что евреи помогают партизанам. О том, что в день, когда немцы во время обыска нашли пять винтовок,  тебя  утречком видели у ворот гетто, – за четыре месяца  не могли найти – а тут сразу все, что из караулки пропадали! Отец, конечно, молчал. Мол, знать не знаю гетто вашего  и  видеть не желаю.  Иван потом  там намекал, что ты ходила насчет золотого колечка на свадьбу. Что ты и  Иван поженитесь,  что  родители против, потому, мол, отец не в курсе.
               Нинка только глаза таращила на такие новости. Тамарины всхлипы  стали похожи  на  вскрики,  но она продолжала рассказывать, что ей удалось подсмотреть самой с своего чердака: ее дом последний на улице  перед  гетто. Немцы набежали еще до комендантского часа, со всех сторон, из гетто было не выбраться никому (Нинка  хотела возразить: как же Ривка всегда выбирается? А Машка, Томочкина подружка? Но прикусила язык – Тамара–татарочка  не принадлежала к активистам, зачем ей знать лишнее?) А Тамара залилась потоками слез, говоря про то, как вывели и выставили посреди двора бабу Ганну, схваченную в момент обмена мешочка фасоли на какую-то одежку. Как повесили на ее груди табличку  со словом «партизан», как потребовали признания в том, что  она помогала «бандитам». Как встала на колени баба Ганна…
 И как, хотя  Шимонка-дурачок, широко улыбаясь, сам рассказал, как он выносил  винтовки, как прятал, (ни словом не упомянув о Маше, с трепетом ждавшей, как  дурачок укажет на ту, что его просила все это делать, давая ему каждый раз кусочек сахара, который таскала из материнских укладок) – все равно его показательно расстреляли на глазах растерянного отца  и подавленно молчащего сильно поредевшего гетто.  Как Маша не выдержала-таки и бросилась с плачем к распростертому на земле телу глупого доверчивого  Шимонки,  поверившего, что немцы ничего плохого не сделают, как  за Машей из толпы бросилась мать-цыганка, как их обеих полоснула автоматная очередь… Как ушли  немцы, приказав всем расходиться и оставив  привычную охрану, как будто ничего не случилось.
               - Ты можешь, Ниночка,  представить себе? Как будто ничего не случилось! – Черные татарские глаза, полные слез, в свете луны  сверкали огнем, и Нина верила, что это не пламя одного только ужаса перед безжалостной жестокостью врага,  а  больше -  разгорающейся  ненависти, которая, как говорил Иван, обычно предшествует рождению борца. Не знала тогда Нина, да и не задумывалась,  как непобедим этот борец, что рождается в них.

                На следующий день от той же Тамары Нина услышала продолжение истории в гетто. Шел обеденный перерыв, работницы артели молча ели нехитрые припасы, молодежь кое-где вела негромкие разговоры.
                - Представляешь, Нинок,   Роман (цыган-кузнец, отец Маши) вернулся с мешком продуктов – а тут  его  семья его встречает у самого входа, во дворе! Немцы не велели убирать – до особого распоряжения. Так и лежали: мать дочку обняла и лохмотьями своими укрыла, а ветер дул и снегом еще припорошил. Представляешь, Нинок,  Роман  так и застыл над ними со своим мешком ненужным.   Уже ночь, а он, ни на что не глядя, собрал свою повозку, уложил  убитых жену и дочь, прямо в ворота проехал – никто не остановил! Или заснули? Или правда, что цыгане колдовать могут?  Только старый Мойше над сыном  как сидел, так и сидит. И снег пошел, а он сидит. Я утром глянула – сидит.
                - Заплатят, заплатят, за все заплатят, - горячим шепотом  заговорила Нинка. Но тут перерыв оборвала громкая отрывистая команда  по–немецки,  сухо приказавшая всем фрау и фройляйн занять рабочие места для внеочередной проверки.
                Между рядами сидевших у машин работниц медленно шли четверо: охранник с автоматом; директор, изображающий значительность, хотя было видно, что струхнул порядочно; немец из управы  и старый согнутый крючком Мойше. У дверей оставались еще два вооруженных полицая. Мойше по команде останавливался и подслеповатыми глазами всматривался в лицо очередной работницы. Отрицательно покачивал головой и шел дальше. Возле Нинки постоял не больше, чем возле других  - ей показалось, что даже меньше, - двинулся было вперед.. Но немец, сопровождавший процессию, вернул его обратно. Мойше послушно вернулся и слепо уставился на девичье лицо, как будто бы даже и знакомое ему, но видит Бог,  Мойше не знает этой девочки. Он отрицательно закивал несколько раз. 
                Когда проверка убралась вон, сменный мастер, тетка Франя, позвала Нинку к себе за перегородку:
                - Иван  тебя будет ждать у черного входа  за полчаса до конца работы. Так что давай-ка поспешай. Не вздумай идти вместе со всеми. Видела красавцев у дверей? Тебя дожидаются, только с той стороны, - полушепотом проговорила она. А громко добавила:
        -  И строчку выровняй, не пропущу такой работы!
       Нинка и фыркнуть забыла. Как же теперь-то? А дома  что будет?  Ивану, конечно, видней,  но что-то больно быстро все происходит!
                Все произошло еще быстрее, чем она предполагала. У черного входа Иван набросил ей на плечи теплый овчинный полушубок, схватил в охапку и унес через дворы  к загодя готовой повозке, слегка присвистнул, кони тронулись и вскоре понесли. Иван отрывисто бросал фразы:
                - Я тебя увез. Мы бежали против воли родителей, запрещавших нам жениться. Так все говорят  - там посмотрим. Главное, нас уже разыскивают – медлить нельзя.  Наш Донатас арестован. Как какой Донатас? Ты что, своего спасителя так и не знаешь? Вот она, человеческая благодарность!
                Ехали в сплошной темноте, как Иван знал, куда ехать, Нинка никогда не понимала. Сама она  обычно находила дорогу, полагаясь на интуицию. Но то было в знакомых  местах – там темнота не могла помешать, ведь ноги дорогу и так знали. А тут?
                - А тут кони знают! Ты что думаешь, в  лес  провизию на себе таскали?  Ну, что ты? Не распускай слезы! С отцом все в порядке – там посмотрим. Твоих предупредили – Тома за тебя пока осталась на связи. Валентина с Михаилом ушли с утра. Он  официально отозван в область, приказ получен, так что Валентина у них вне подозрения. Что у кого у них? У немцев, чего спрашивать. – Нина видела впервые, что Ивану не по себе – обычно его речь  бывала стройной и строго логичной.
                - Ясно, не по себе. Удираем, как зайцы от погони. Ничего,  скоро они за все заплатят.