Декорации... Часть 2. Глава 5

 
Лучше потерять время , чем бдительность               

  Начинался лес. Его волшебная сила подействовала на Нину успокоительно. Она задремала. Сквозь сон слышала, как Иван посвистал, как ухнул филин  чуть не над ухом,  слышала приглушенные голоса.  Воз   остановился у костра. На утоптанной поляне  людей не было видно – голоса доносились как из-под земли. Из землянки вылезла грузная пожилая женщина.
                - Марья Ивановна меня звать. А ты  Нина Алексеевская? Будем знакомы, - голос был решительный, но по-домашнему располагающий. – Иди к нам, мы тебе место приготовили. Вот так. Чайку попей, да и укладывайся, солома  не перина, но тоже постель.
                Иван пропал. Люди незнакомые. Правда, все спят, неизвестно, может, завтра  что откроется нового.
                Завтра открылось новое: гетто подлежит ликвидации, на освободившееся место будут доставляться евреи из польского приграничья и из Литвы, люди передали.  Пока не установлены сроки. Тома Алексеевская  к связному прибегала, там передаст по цепочке приказ отсюда: всем, кто в состоянии сражаться с  врагом, быть готовыми явиться в расположение  партизанского отряда. База – деревня  Шестаки.
Нина, как мастерица на все руки, - в помощь Марье Ивановне, завхозу отряда.  Нинка только глаза расширяла, не зная, чего в ее душе  больше: гордости или  страха за предстоящее. А вдруг не получится?
                Через полчаса  ее позвали к младшему командиру. С замиранием в сердце вошла она в землянку. За  сколоченным из грубых досок столом сидел Збышек в своей воинской форме.  А где командир?
                - Я и есть твой командир, не узнала? Не обижайся, но придется тебе мне подчиняться, как имеющему воинское звание.
                «Тоже мне, звание! Сержанты!», - про себя фыркнула Нинка, но вслух не произнесла. Она  приняла вид человека, готового выслушать любое приказание.
                - Во-первых, на кухню. Получи питание. Яйцо вареное, сало и хлеб. Потом придешь, скажу все что надо.
                День за днем приносили новый опыт. Нина оказалась для Марьи Ивановны, по ее словам, незаменимой помощницей, «и на кухню – пожалуйста, на кухне готовит, и постирать – пожалуйста, стирает, и снег растопит,  и бинты прокипятит, и в госпиталь - пожалуйста».   Госпиталь – это  было несколько  специально оборудованных землянок, в которых долечивались не нашедшие приюта в деревне  раненые бойцы Красной Армии, прибившиеся, как Збышек, к партизанам, и лечили  свои хвори, какие у кого открывались,  свои местные партизаны, их уже было около десятка  – Нина  поспевала везде.  В  импровизированной кузнице,  куда Нина бегала  забрать из ремонта котелок  для  чая, встретила Романа-цыгана. Молча отдал работу, узнав Нину, потеплел лицом.  С Иваном виделись теперь редко – он постоянно уходил на операции: дорожная и  рельсовая война. «Немец не пройдет  вглубь страны. Не взял  Москвы – не возьмет нашей земли». Новое дыхание открылось у Нины – она была  по-настоящему нужна, делала нужное всем дело.
                Проходили дни и недели. Зима шла на убыль. Крестьяне по старой привычке  поглядывали на поля – руки просились к земле. Поговаривали о том, что вокруг Шестаков надо расчищать место. Расчищать во всех мыслимых смыслах: очистить от врагов землю, да и приготовить ее под посевы. Дело серьезное.  В  один из солнечных не слишком морозных дней Марья Ивановна, все знавшая, («у меня своя разведка работает, безошибочная»), бросила, что Нина как связная с опытом работы,  отправится в разведку – необходимо связаться с  несвижской группой, у Алексеевских там были знакомые, в случае чего – пришла насчет венчания  договориться. Пропуск, указания к действию, сведения для передачи – все получить у своего командира. Он  сейчас в штабе, через полчаса вернется. Поступили сведения, что готовится операция  против партизан. Значит, будет опережающая  контроперация, надо объединить силы и установить связь на всех направлениях.  И все это – военная тайна. «Так  что не подкачай».

В Несвиж Нина летела  как на крыльях. На крыльях мечты о близком подвиге. Подвиге, достойном Марины Ладыниной. Нелегкий, на взгляд Марьи Ивановны, собиравшей Нину, путь совсем не обременил девушку, отправившуюся, наконец, выполнить серьезное  самостоятельное задание.
 В подкладке ее почти новенького пальто были зашиты документы для передачи кому следует, а в потайном кармане лежал пропуск (четвертушка листа школьной тетради в клеточку, исписанная круглым твердым почерком  Командира), скрепленный печатью, гласивший, что податель сего имеет право передвижения во всех  направлениях партизанской зоны. «В случае неоказания содействия предъявителю  данного документа виновный будет наказан по закону военного времени».

Правда, никто не обнаруживал  малейшей неприязни к  Нине, которую  по всем  адресам  узнавали, как подросшую и ставшую еще краше дочку Алексеевского, известного по своей довоенной деятельности, а к незнакомым она сама не обращалась: зачем бы?  В то, что она стала еще привлекательнее, она охотно верила, хотя  темы этой не поддерживала – не для этого ее отправили на задание. Но все равно было приятно слышать, что она выглядит красиво в пальто, которое ей, как старшей работающей дочери  мать справила еще в ноябре, сшив из прекрасного ратина (старому Мойше спасибо!) по польским выкройкам (Ягуська – умница, все имеет!), да под руководством бабы Насти (хоть видит плохо, а руки работу помнят – может еще других научить!)

Несвиж с тех пор, когда  Нина подростком приезжала сюда с отцом по его делам, изменился мало. Вывески на немецком  языке  уже не удивляли. Удивляло то, что люди продолжали жить, как будто не замечая  ни этих вывесок на чужом  языке,  ни стражей порядка в чужой форме. Дети смеялись и плакали, женщины перекликались и вздорили.
Единственно  непривычно, чего сначала  не могла назвать словами Нина, а только ощутила, как  странность, - это было то,  что  не видно было молодежи на улице, как это бывало прежде по вечерам, особенно под  выходной. Только на площади перед костелом стояла группа, перебрасывалась  скупыми словами  и  сплевывала  с губ шелуху подсолнуха, который  все  щедро черпали из раздутого кармана низенькой  молодки, в пестром платке поверх  дубленого полушубка. На Нину оглядывались. Красивая девушка, в городском пальто на вате, в городских ботиночках, в шляпке  - ясно: не местная!  одна, на центральной улице! (Это Иван, как всегда, поруководил: в Несвиж идешь. Там, чтоб не бросаться в глаза,  надо выглядеть соответственно. Вот и выглядит.)
 -  Барышня, вас можно проводить? – на ломаном русском  обратился к ней   выросший как из-под земли неизвестный в  гражданской одежде.
 -  Не трудитесь. Меня ждет жених, -  машинально ответила она условленную фразу, не успев испугаться тому, что не дождалась конца пароля с его стороны. Спохватившись, смело посмотрела в глаза незнакомцу:  в конце концов такие слова ничем ее не компрометируют. Если это случайный прохожий, ему  следует откланяться, да и катиться  себе  своей дорогой.
-  Я готов, - улыбнулся  незнакомый в гражданском, став, благодаря этой улыбке, сразу понятным и близким, несмотря на ломаный русский.
Нина  тоже улыбнулась, то ли в ответ на его улыбку, то ли в ответ на свои мысли, о том, что он готов  катиться себе своей дорогой.
-  Я  Василий. Служу в здешней управе. А вы Нина? -  приступил  тот к  делу. – Идемте со мной, вон до того поворота. Потом вы свернете и зайдете во второй дом от угла, калитка покрашена в темно-зеленый цвет, а я пойду дальше. А вас там встретят. Ферштеен?- и исчез в сгущающихся сумерках.
В указанном доме Нину ждали,  встретили без всякой важности и конспиративной осторожности: все были загодя готовы, что на связь выйдет Нина Алексеевская, дочь известного по  прежним   временам  человека – об этом  давно  предупредил Михаил (фамилию не назвали, но по описанию Нина догадалась, что это «Кривой», на которого она слегка позволила  себе посердиться, как когда-то: никакой романтики в человеке, хоть и руководит подпольем – везде все у него продумано! А ведь Нина жаждала неожиданных ситуаций,  позволяющих раскрыться её собственным  героическим возможностям!) Из-под подкладки ее красивого пальто  осторожно извлекли письмо, и хозяйский мальчишка убежал со двора.
Хозяйка тем временем поставила на стол ужин: картошечка дышала печкой, в скварочках  плавала домашняя колбаска. По разгоревшимся глазкам маленькой дочки хозяйки можно было догадаться, что такой пир  здесь бывал не каждый вечер. Нина после долгой дороги, хотя и не жаловалась, но утомлена была так, что дала себя и накормить и уложить спать без малейших возражений.
Проснулась поздно, засветло, в доме  было тихо, только за пологом шептались дети. Нина с удовольствием вспомнила вчерашний радушный прием, сконфузившись при мысли о том, что даже слов благодарности, кажется, не произнесла.  Только наелась, как известный  персонаж крыловской басни, досыта, до отвала, и свалилась спать, может,  чье-то место заняв бесцеремонно, укорила себя Нинка.
 - Красивая! – шепнул девичий голосок.
 - Это артистка, - уверил мальчишеский шепот, - я ее помню по кино, только забыл название.
Кино в Несвиже  до войны бывало, хотя и редко, но зато пускали всех. Не то что сейчас.
- А я не смотрела! – вздохнул первый голосок.
- Ты еще маленькая была. Кончится война, посмотришь, - утешил брат.
На печке послышался  тяжелый шорох,  старческий голос позвал: «Иди, Нюся, ко мне, поглажу спинку. А ты, Михаська, если не хочешь полежать, так хоть помолчи – гостье опять в дорогу, пусть отдохнет». Все стихло. От печки  веяло теплом и забытым домашним уютом. Нина прикрыла на минуту глаза, наслаждаясь отдыхом.
Минут через сорок ее разбудила сама хозяйка:
-Вставайте, Нина, все готово. Ответ принесли, спрячьте, как вам надо. И поедим, что Бог послал,  -  хозяйка перекрестилась при этих словах, а Нина про себя удивилась: неужели еще есть в наше время люди, которые крестятся? Может, и в существование бога верят? Ну, там старые, это можно понять, пережитки прошлого в один день не искоренить, но сама хозяйка же не старуха! Вслух Нина не высказала недоумения – пусть крестится, если ей так легче. Вот кончится война, тогда посмотрим.
В обратный путь отправилась другой улицей. Слева оставалась главная площадь, откуда доносился  оживленный гомон, смех и даже – о чудо! – музыка! Нина колебалась недолго. Ноги сами ее понесли туда, где звуки обозначали радость и веселье. «Я не надолго», - пообещала себе Нина. Насчет «недолго» она почти  что не обманулась.
 В кафе, или «гаштете», как  назвал это уютное и  теплое заведение парнишка у входа, большого выбора она себе позволить не могла. Хорошо, что на чашку кофе с булочкой хватало. Но зато как приятно ощутить привкус мелкобуржуазного разврата, этой недоступной (и чуждой, честно говоря) роскоши. Приглушенные звуки патефона -  какая-то немочка мурлыкает незнакомую песенку,  - вежливый официант,  ловко переставляющий на поднос со стойки чашки и блюдца – сейчас  ей принесет горячий экзотический напиток (не то, что морковный  или  одуванчиковый кофе, который  умудрялась готовить из сушеных корней  дома  мать). Ах, как приятно притворяться буржуазной дамочкой!   Она сняла пальто, повесила на спинку стула и начала разглядывать редких посетителей. Среди сидевших в углу мужчин один был в так ненавистной ей форме полицаев. Хорошо, что сидел вполоборота к ней – по крайней мере  хоть лица не видно, не так противно.
Музыка сменилась на танцевальную мелодию в быстром темпе.  Сидевшие  за столиками оживились. К Нининому столику одновременно подошли двое: официант с подносом и тот, в форме. Она с улыбкой подняла глаза – и тут ей очень пригодились актерские навыки: тот, в форме, был старый знакомый, любитель танцевать, из Копыля, - так вот куда его перевели стараниями Донатаса на новую службу!  Нина улыбалась по образцу Ладыниной, одновременно беря в руку чашку и делая удивленные глаза в сторону немца, подошедшего  пригласить ее на танец. Приложив руку к сердцу, она указала  глазами на чашку. Дескать, мне дорого ваше внимание, но горячий кофе  не ждет. А музыка еще будет долго играть, показала она на патефон, делая улыбку еще обворожительнее. «Кажется, не узнал!» - успокаивала себя Нина. Однако булочка уже не шла в  рот.  У Нины не на шутку захолодело в животе.  «О Господи! Что же делать?  Тут тебе не лес знакомый!»  - она («связная с опытом», вспомнилось ей не слишком к месту определение, данное ей Марьей Ивановной), оглянулась на официанта, он вопросительно  замер у стойки на мгновение. «Это может быть спасение!» - мелькнуло в сознании. Но где это спасение находится? Она подозвала к себе официанта, всерьез опасаясь за свой кишечник. Немец из своего угла теперь уже смотрел на нее с напряженным вниманием.
          Она поднялась и двинулась за официантом, к выходу, ведущему  к заветной дверце. Приведя себя в порядок  и, насколько  было возможно, успокоившись, поняла, что это далеко не спасение: в пальто в потайном кармане оставалось письмо и тот пропуск, которым так гордилась она, идя на задание. Так что бежать, оставляя пальто с уликами, было нельзя. И не бежать было тоже нельзя.
   Значит,  роль  усложнялась. «Ну, что ж сыграю до конца», - смело вышла на  воображаемую сцену Нина. Зрителей было маловато, зато были  серьезные партнеры, они же соперники. Немец что-то говорил своему соседу, указывая на ее столик. Когда увидел ее, смолк и откинулся на стуле. Нина уселась и стала рыться в сумочке, достала зеркальце и попудрила нос. Что еще сделать? Ах, да! Платочек носовой! Ведь он вполне может лежать в кармане пальто! Она достала из пальто нужные ей вещи, еще раз посмотрелась в зеркальце,  сделала гримаску недовольства, собрала сумочку и еще раз подозвала официанта. На этот раз он подошел, недоумевая. «Переигрываешь»,  - сказала себе Нина с интонацией Ивана и тут же фыркнула очень естественно. Официант  вновь сделался весь внимание. «Где я могу причесаться и все такое?» - кокетливо повела плечиком Нина, войдя в роль бесшабашной красавицы. Музыка играла что-то незнакомое, очень чуждое, очень томное. Нина, как ей казалось, не спеша поднялась и вновь вышла за  официантом, теперь уже в  смежное помещение, где была еще одна дверь. Как только официант вернулся в зал, Нина, ни на секунду не задумываясь, бросилась в ту дверь. Закрыто! Значит, в окно. Окно подалось без особого труда. Она выпрыгнула. Прикрыла  створки. Прошла вдоль глухой стены, вбежала в какой-то сарай. Выглянула. Все спокойно. Только холодно. Со всех ног бросилась вон.     Оказавшись на второй, потом третьей улице, отделявшей ее от площади, сообразила, что бежит правильно – скоро хибара старухи, дальней родственницы по отцу. К ней не собиралась Нина, на всякий случай только держала ее про запас. Вот тебе и случай.
Старуха  Малаша, за свою религиозность давно отлученная от семьи Алексеевских, Нину узнала. «Как  не узнать? Вылитый отец, спаси его Господь! Давай к печке скорей! Спаси  и  помилуй, Господи, чего эти девчата носятся раздевшись по морозу! Куда уходить собралась, на печку лезь и сиди тихо, как мышь под метлой». Баба  Малаша одобрила желание Нины повенчаться. «Как люди! А то нынешние  - все комсомольцы, Господи,  прости.  Хоть под немцем, прости, Господи,  в ум стали входить». Сама Баба Малаша жила одна. Дочка с семьей, в тридцать девятом оставшись по ту сторону границы с Польшей,  не давала о себе знать. Сыновья где-то пропали на фронте. Две кошки, полосатая Мурка и  бело-рыжая Жмурка, сидели у печки, оберегая домашний очаг.  На печи, по всему  периметру, были развешаны пучки трав, среди которых Нина узнала заготавливаемые  матерью зверобой, ромашку, календулу, тысячелистник, мать-и-мачеху.  «А это что? У мамы нет такого», -  проснулась в Нине студентка-фармацевт. – «Который  пучок? – Малаша присмотрелась, сощурившись. -  Это иссоп, он на все годится. А там, в углу видишь мешочек? Не ложись, твердо будет, подушку бери, а в мешочке-то  главнейшее из всех моих лекарств, живокост называется, корешки сушеные. Не дай Бог, заболеешь, вылечит, - приговаривала Малаша, а сама устраивала для Нины постель. – Ну и что тебе за дело до того, что еще белый день? Уже и не такой он белый. Сумерки уже. Вот узнаю пойду, как да что, может, попутчика какого тебе сыщу, у нас народ с утра по окрестным-то деревням на заготовки выезжает, и тебя подвезут. А теперь-то куда? Сиди уж, невеста без места. Венчаться  надо сразу с женихом приходить, а не нарываться на неприятности. Конечно,  на такую девушку каждый заглядится! Тем более немец. Там у них немки – поглядеть не на что, известное дело». Нина только согласно хмыкала. Старшая кошка, Мурка, прыгнула  к ней на печку и улеглась на порожке, уютно мурлыча.
   Конечно, Збышек не одобрит ее приключений, думала Нина, ожидая возвращения  говорливой  старухи. Конечно, она, Нина, повела себя  легкомысленно. Но чего уж теперь. Сам Збышек сказал, что всегда лучше потерять время, чем бдительность: потерю времени все-таки можно наверстать, а потеря бдительности часто приводит к необратимым последствиям. Да, но, поддавшись соблазну посидеть в немецком уюте,  ты, голубушка, как раз бдительность – то и утратила! «Нет, не утратила!» - упрямилась Нинка – артистка.  «Признайся, что утратила», - настаивала  Нина - партизанка. «А почему пальто утратила?»  – прозвучал в ушах  голос матери. Внутренний спор потух. Нина  определила степень вины каждого из участников произошедшего таким образом, что за все нес ответственность Иван: это ведь именно он сказал, что надо не пугалом выглядеть, чтоб не привлекать внимания. А пойди она в ватнике, да в платочке, да в старых разбитых сапогах -   ничего бы этого не произошло.  «Другое произошло бы, - попыталась возразить Нинка –артистка. – Да и версия с венчанием тогда не годилась бы…»  Наконец, поняв, что голос совести угомонить нельзя, Нина обняла Мурку и закрыла глаза, чтоб хоть  наспаться впрок: дорога предстоит  дальняя, может, отдыхать не доведется.
Поутру, еще только-только начало светать, баба Малаша проводила Нину, принаряженную в лучший Малашин довоенный плюшевый жакетик (на вате, надежный!),  и Нина, вместе с группой Малашиных соседей отправилась с котомкой за плечами  «на поиски живности по близлежащим деревням». Бывало, что подвозили, чаще получалось идти пешком – немецкие  патрули не  проявляли интереса к  старикам да бабам, изредка переходившим  из деревни в деревню. Нина подумала, что в этих местах,  видно, еще не успели сильно досадить  немцам партизаны. Или, может, так глубоко законспирированы, что немцам и в голову не пришло подозревать первого встречного?