Amor ut lacrima

О том, что она во сне, Лиза могла бы и догадаться. Хотя бы по зубам. Хотя бы, черт возьми, по платью – васильковому, девчоночьей легкомысленной длины, с бретельками. Это платье, некогда любимое, давно уже прекратило свое земное существование, –  а если бы даже не прекратило, Лиза вряд ли отважилась бы в него влезть. Особенно теперь, после Анютки – младшенькой.
Но у снов свое «теперь», не ведающее законов логики и подвохов физиологии. И вот Лиза – юная, тонкая, звонкая, подрумяненная ранним майским загаром, в ярко-синем, словно лоскут неба, коротеньком своем платьице а-ля трубадурочка стоит в полутемном «тайном» коридорчике, соединяющем цокольный этаж универа и маленькое кафе «Студент», обосновавшееся в этом же здании.
Она стоит, не смея верить: только что между ними, между ней и Сергеем Натановичем, произошел разговор. Очень важный. Можно сказать – объяснение. А можно ничего не говорить, можно броситься за ним следом, коснуться рукава… да что там «коснуться», бог с ними, с этими деликатностями – просто схватить его за руки, крепко-крепко, за оба запястья, развернуть к себе и глядя в глаза произнести… Произнести.
Но что она могла бы произнести?
Он ушел, а у нее изо рта вываливаются зубы. Лезут и лезут, как каша из сказочного горшочка. И некому сказать: «Горшочек, не вари!» - сняв заклятие и тем самым вернув Лизе дар речи и движения.
Они всё лезут и лезут. Из дёсен, а потом изо рта. На смену выпавшим мгновенно проклёвываются новые – и начинают расти. Быстро, как стебельки какого-нибудь растения при хорошо ускоренной съёмке. И тут же выпадают, уступая место новым – следующему, так сказать, поколению дробных, сладковатых от крови костяшек, склеенных в кашицу какой-то вязкой тягучей слизью.
Лиза машинально сплёвывала ее, эту кашицу-костянику, то в одну, то в другую руку, подставляя ладони ковшиком, и потом стряхивала на пол. Часть зубовной кашицы попадала на платье и соскальзывала вниз, оставляя длинные неряшливые разводы.
И вот что, спрашивается, это было такое, если не знак – вопиющий, вспыхивающий огромными световыми буквами на внутренней стороне ее лба, обращенной к мозгу: СОН! СОН! СОН!
Ау, Лиза! Ты видишь сон! Очнись! Отвлекись от этого совершенно бессмысленного здесь занятия – собирания собственных зубов в две не справляющиеся с их потоком пригоршни, с целью соблюдения каких-то совсем уж смехотворных здесь и сейчас «приличий».
Нет никаких приличий. Расслабь рот – пусть каша свободно стекает по подбородку. А еще лучше – останови ее, это же так просто! Это же ТВОЙ сон! И в нем ты вольна делать всё, что посчитаешь нужным.
Обычно Лиза так и поступала. Едва лишь заподозрив у себя во рту какой-то непорядок, подозрительное шатание, сукровичный сладковато-соленый привкус, а то и вовсе какую-нибудь мелочь вроде слегка воспалившейся десны или язвочки, – она тут же мысленно задавалась вопросом: а не сон ли всё это? А – не сплю ли я?
Иногда оказывалось – нет, не сон. В самом деле десна опухла.
А иногда… В общем, каким бы ни был ответ, он всегда оказывался верным. Потому что явь с навью – при ближайшем и более менее критическом рассмотрении – перепутать невозможно.
И вот теперь этот сон про зубы, этот повторяющийся с детства кошмар, давно переставший быть кошмаром и сделавшийся индивидуальным Лизиным «маркером», безотказным способом «вычислить» сновидение, – теперь он не сработал.
Впервые за много лет.
Лиза насыпала зерен в контейнер кофемашины, понажимала кнопки – привычную последовательность значков-символов, ежеутренний код, заученный пальцами до полного автоматизма, и, пока кофе готовился, достала из холодильника нарезку сыра и детский шоколадно-молочный «ломтик». Завтрак, сударыня!
Подумав, убрала «ломтик» обратно. Ощущение молодости, пружинной легкости всё еще жило в теле после сегодняшнего странного сна, и было таким отчетливым, волнующим, что Лиза неожиданно затосковала и расхотела есть. А кофе захотела еще сильнее. Черного, горького кофе. Эспрессо. И сигарету к нему.
(Какая к чертям сигарета? Уже восемь лет, как она не курит!)
Было одиннадцать часов утра. Лучшее время ее дня.  Муж накормлен и отправлен на работу, старшая дочка – в школу, младшую няня укатила на коляске в парк, и у Лизы наконец есть время всё вспомнить. ВСПОМНИТЬ ВСЁ. Был такой фильм с Арнольдом Шварценеггером. С Арником – Черным Негром, как называет его острячка Нинка (старшенькая), не забывая с невинным видом шкодливого ангелка уточнить, что «это всего лишь буквальный перевод его фамилии».
А ведь она, Лиза, была немногим старше Нинки… там, в своем прошлом. В своем сне о Сергее Натановиче.
Где он теперь, что с ним?
Почему только сейчас он решил ей присниться и всё объяснить? И что ей следовало делать с этим объяснением?
Впрочем, что бы ей ни следовало с ним делать – она уже опоздала, упустила свой шанс, потому что делать надо было – тогда, во сне (бежать, хватать за руки), а сейчас, наяву, ей оставалось только сидеть в своей уютной, любовно обустроенной кухоньке, среди современнейшей техники, пить натуральный свежесваренный кофе (не ту бурду из достопамятного «Студента», упаси боже!) и тосковать о том, чего быть не может.
Снова и снова она прогоняла в памяти этот сон. И эту явь…
Узкий полутёмный коридорчик, где всегда было шумно от работающей вытяжки и пахло сдобными булками. Закуток между коридорчиком и кухней. Там, в закутке, Лиза обычно поджидала Сергея Натановича в обеденное время. Он спускался примерно в час или в половину второго, и Лизе, чтобы увидеть его стремительный промельк из своего затененного уголка-убежища, приходилось каждый раз прогуливать третью пару.
Она ни разу не обнаружила своего присутствия. Он ни разу не почувствовал ее взгляда, не замедлил шаг, отозвавшись на вибрации сердцебиения, меняющие структуру воздуха – того общего воздуха, которым они вдвоем дышали. Пусть недолго, пару секунд всего…
Потом, спустя минуту-другую, переведя дыхание и настроившись на легкомысленный, дерзкий лад, Лиза тоже входила в зал кафешки. Отмечала краем глаза, где, за каким столиком, сел в этот раз Сергей Натанович. Заказывала кофе с неизменным пончиком и поглощала всё это там же, не отходя от стойки бара, повернувшись спиной к Сергею Натановичу. Иногда, но очень редко, ее хватало на то, чтобы встать к нему в пол-оборота.
Она была очень робкая, застенчивая девушка – когда оказывалась рядом с ним без своих подруг.
С подругами – совершенно другое дело. Другая картина. Другая расстановка сил.
…В этот раз (во сне) не она ждала Сергея Натановича в секретном закутке. Но и не он – ее. Каким-то образом они оба там оказались, не сговариваясь. Сейчас, вне сна, уже трудно было что-либо достоверно установить.
Итак, он позвал ее туда и что-то сказал.
Что-то сказал, из чего следовало: я просто не мог. Простите. Вы очень милая, красивая, замечательная девушка (нет, вот этого он точно не говорил), но я просто не мог ответить Вам взаимностью. Потому что…
Вот тут она уже помнила не приблизительно, не сквозь зыбкую, изменяющуюся от дуновений реальности рябь сна, а совершенно точно и определенно: он расстегнул пуговицы рубашки и распахнул ее на груди. Потому что – вот…
И Лиза увидела сложную, состоящую из прозрачных камер и проводков систему. ИСКУССТВЕННОЕ СЕРДЦЕ. По проводкам циркулировала кровь – синяя и алая. Синяя – венозная, алая – артериальная. Всё как учили на уроках анатомии еще в школе. А внутри камер – выпуклых, утопленных в плоть полукружий из какого-то прозрачного материала – обе крови смешивались в одну. В темную, как вино «Бордо», медленную, упруго закручивающуюся кровь… Плотную, словно камень.
Лиза – та, восемнадцатилетняя – стояла и смотрела, как скручивается внутри камер бордовая, тяжелая кровь. Сергей Натанович с улыбкой смотрел на Лизу. С той своей фирменной, едва приподнимающей уголки губ улыбкой.
Наконец он застегнул рубашку и что-то сказал. Опять что-то, неподлежащее вспоминанию. Но суть сказанного – Лиза не сомневалась – была такова: вот поэтому, Лизонька, вот поэтому, ты уж не обессудь, и вообще прости меня, прости, что не сказал сразу, еще тогда…
Потом он ушел. А у нее ноги словно приросли к полу. А потом зубы хлынули изо рта.
Ей было восемнадцать, он уходил – уже ушел! – и она не могла за ним побежать, неизвестно почему, не из-за зубов же, и теперь, спустя несколько часов после пробуждения, она сидела на кухне и понимала: это всё. На этом всё. Такие сны даются только раз, и у нее был шанс, и она его не использовала.
Допив первую чашку кофе, Лиза сразу же налила вторую, сунула в рот кусочек сыра (вместо сигареты), и принялась лихорадочно соображать: как именно она могла бы всё исправить?
Всё, что ей было нужно, это донести до него простую мысль: Сергей Натанович, нет, вы никуда не пойдете, вы плохо выглядите, вам нужно в больницу, или хотя бы помощь, забота какая-то вам нужна, и я не собираюсь вам досаждать своими чувствами – об этом вообще речь больше не идет, я замужем, люблю мужа и любима, у нас дети! – но я всё равно не позволю вам остаться одному в таком состоянии, с вашим ИСКУССТВЕННЫМ СЕРДЦЕМ, которое к тому же неисправно и торчит наружу, вот-вот вывалится из груди, – в общем, хотите ли вы того или нет, но я буду рядом, буду с вами, буду поблизости! Реально, виртуально, или еще как, мне без разницы!!!
Откуда-то она знала, что он был бы рад этим словам. Ухватился бы за них. Может, их он и ждал, но она… Она их не сказала!
Что теперь делать? Писать ему на имейл? Ха-ха.
Звонить в тот город – город юности, подруге – подруге юности, и говорить голосом посторонней взрослой тетки: «Наташка, пожалуйста, узнай, как он там, мне сон плохой приснился…» Дважды ха-ха.
Наташка – владелица мебельного салона, бизнеследи и мать семейства. Они дружат на «Одноклассниках». Не скупятся на «пятерки» и «классы» под фотографиями друг друга, детей друг друга, семейных фото с мужьями и прочими родственниками, а также под жизнеутверждающими, в меру циничными (сейчас модно быть «стервой») статусами. Иногда они даже обмениваются репликами в окне сообщений, в основном по праздникам – дням-рождениям и новым годам.
И что, написать сейчас Наташке – помоги?
Разузнай про Сергея Натановича, плиииз!..
Какая… бестактность! Как будто  у Наташки – Натальи Боровой (Калмыкиной) – других дел нет! Сама-то Наташа никогда ни о чем ее не просила. Это раз. А во-вторых: может быть, она и не откажется, пообещает о нем узнать, но как она при этом вскинет бровь, как подумает – надо же, во дает Лизка, у самой двое детей, муж опять-таки, а всё никак нашего Мерцалова забыть не может… Тридцать шесть лет, пора бы и повзрослеть уже…
Или вот, например, она всё поймет правильно, отнесется по-человечески, бросится о нем разузнавать и разузнает в итоге, что он… ну, например, умер. Что тогда?
Или что он неизлечимо болен и действительно нуждается в помощи. Тогда – что? Лететь к нему, на другую планету, в город юности? Объяснить мужу: так и так, первая любовь, но ты не волнуйся – ничего серьезного, я только помогу ему, сдам пару-тройку органов для донорской пересадки (но ты не волнуйся: еще не факт, что потребуется), и сразу вернусь…
Тьфу, что за глупости лезут в голову!
«Типун тебе на язык!» - саму себя отругала Лиза.
Лучше уж написать ему письмо на имейл. Конечно же, он не ответит. За все эти годы он ответил ей только раз – на поздравительную открытку с кучей воздушных шариков, подписанную пылко и лаконично: «Просто так – за то, что  Вы есть! Лиза».
«Спасибо, рад», - ответил он тогда. Десять лет назад.
Да, никак не меньше десяти. Она тогда уже развелась с Павликом, но еще не встретила Юру. Маленькая Нинка сутками таращилась в мультики, а у Лизы была депрессия, или что-то вроде того. Кажется, именно тогда она, бродя по ветвящимся тропинкам Интернета, наткнулась на сообщество осознанных сновидцев и сильно увлеклась этим делом. На какое-то время…
Еще два раза она писала Сергею Натановичу уже из совершенно новой, счастливой жизни. Писала как другу. Как бы прощалась, что ли? «Отпускала», как все эти дамочки с модных женских форумов любят говорить. Два легких, остроумных, красивых письма. Оставшихся без ответа.
Решено: сейчас она напишет что-нибудь такое, простое, но звучащее так, что нельзя будет не ответить. «Одно только слово: у Вас всё в порядке? Только Да или Нет. И я никогда Вас больше не потревожу».
Но, едва коснувшись пальцами клавиатуры ноутбука, Лиза тут же их и отдернула. Разумеется, он ответит «Да»! Что еще он может ответить совершенно посторонней, незнакомой женщине? Кто она ему, чтобы откровенничать о своих проблемах?
Вместо того чтобы писать письмо Лиза зашла на «женский» сайт, на котором когда-то, лет сто назад, числилась завсегдатайшей, и принялась рассеянно просматривать темы форумов. Темы за это время ничуть не изменились. Всё то же самое: я люблю – меня не любят; у мужа, кажется, кто-то есть; встретила – и пропала…
Своего пароля на этом сайте Лиза уже не помнила. Новенький ноутбук – тем более. Пришлось заново регистрироваться, заводить профайл… Лиза сама не знала, зачем она это делает. Просто нажимала на кнопки, на которые требовалось нажать, заполняла поля, необходимые для заполнения. И вот оно, готово – новоиспеченный пользователь Bettina, пол женский, возраст не указан, фото отсутствует. В 11.28 вошла на сайт.
По своему прежнему опыту «сидения» на подобных сайтах Лиза помнила, что писать надо сжато, коротко, без воды. Длинные «простыни» у здешних обитательниц не популярны. Хочешь ваять романы – тогда тебе на Прозу.ру, а здесь будь добра излагай голую суть. Как на приеме у психотерапевта.
«Всем привет! – набила Лиза в оконце ввода. – Требуется взгляд со стороны. Моя история такова…»

Ей восемнадцать, ему сорок. Конец мая. Начало сессии. Она заходит в аудиторию сдавать зачет. Он сидит за столом и заменяет заболевшего преподавателя, который читал у них историю целый год. Окно открыто нараспашку, по комнате летает тополиный пух, как снег. На полу его уже по щиколотку.
Беттина бредет через всю комнату, от дверей, к преподавательскому столу, медленно, как во сне… И пока она бредет, пуховый снег усиливается, он валит прямо с потолка, его уже по колено…
Мужчина ее мечты, пока еще безымянный, делает приглашающий жест рукой: тяните, мол, билет, не стесняйтесь.
Она берет билет, зачитывает вопросы, Мужчина Мечты что-то помечает у себя в бумажках и кивает ей головой: садитесь, мол, приступайте к письменной подготовке.
Она садится за свободную парту, выкладывает перед собой лист бумаги, смотрит на его белоснежную пустоту. Снег всё идет. Так проходят месяцы, годы, тысячелетия…

Нет-нет-нет, это никуда не годится!
Во-первых, не было ничего подобного. А если и было, то уже потом, постфактум, в стеклянном шаре ее зачарованного сознания. В действительности же всё было гораздо прозаичней: они с Наташкой вошли, вытащили по билету, и потом полчаса глупо хихикали на задней парте, так как были абсолютно не готовы к зачету. Через полчаса они извинились, положили на стол свои билеты и ушли. И весь остаток дня гоняли по городу, как оглашенные, и не могли остановиться, и всё делали на ходу – поедали мороженое, курили, пили пиво прямо из бутылок… Лиза все уши Наташке прожужжала своим Мужчиной Мечты. Хохотала, как ненормальная,  говоря о нем, и взахлеб строила планы по завоеванию его сердца. А Ташка не понимала: что ты в нем нашла??? Он же старый!
Но нет. Так тоже не пойдет. Слишком подробно, слишком много эмоций, душащих ее и норовящих прорваться в текст… Это во-вторых.
Надо абстрагироваться и четко изложить самую суть.
К тому же у нее совсем мало времени: скоро вернутся няня с Анюткой, и за ноутом уже не посидишь.
В общем, так.
Ей восемнадцать, ему сорок. Она – студентка филфака. Он – учёный сухарь, книжный червяк и зануда, как определили его Наташка с Ленкой после первой же «разведки боем», предпринятой вскоре после знаменательной встречи.
Они втроем целый день проторчали на пятом этаже, перед дверью исторической кафедры. Он, Сергей Натанович Мерцалов (имя с фамилией уже выяснили: а как же, первым же делом!) то выходил куда-то из кабинета, то надолго в нем закрывался. Каждый раз, когда он, выходя, ненадолго задерживался у двери, чтобы запереть ее на ключ, а потом поворачивался лицом к коридору, то первое, что он видел – это стоящую прямо перед ним, опираясь на противоположную стену коридора, высокую светловолосую девицу в возмутительно коротком для студентки платье. Она стояла и смотрела на него в упор. А рядом маячили, подхихикивая и делая лица «ни причем»  еще две такие же. Такие же – не в смысле коротковизны платьев, а в том, что все они явно были заодно.
Один раз он даже спросил, обратившись непосредственно к голоногой: «Вы кого-то ждете?», в ответ на что та залилась румянцем и вжалась в стену, не произнеся ни слова. На выручку к ней пришла бойкая востроносенькая шатенка в кудряшках, по всей видимости – подруга.
«Да! – сказала она. – Ждем. Очень ждем!»
«Кого?» - искренне заинтересовался Сергей Натанович.
«Любви!» - сказала, как отрезала, еще одна грация из этого прелестного трио, невысокая аккуратненькая толстушка в джинсовом сарафане, вся усыпанная конопушками.
Голоногая от этих слов захлебнулась воздухом и вжалась в стену еще плотней, словно надеясь сквозь нее провалиться. Именно это ее смущение, а вовсе не дерзость Конопушки, заставило Сергея Натановича стремительно броситься наутек, опустив голову и нахмурясь. То есть не наутек, конечно, а по своим рабочим делам, и не стремительно, а вполне нормальным, разве чуть ускоренным, деловитым шагом. Он почти всегда так ходил… Но всё-таки.
Минут через двадцать он вернулся, и они всё еще были там. Тогда он сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
«Послушайте. А вы не могли бы ждать ее где-нибудь в другом месте?»
И опять обязанности парламентера взяла на себя толстушка.
«Нет, - сказала она. – Это совершенно не возможно. Простите».
И откуда только такая наглая взялась?
«Вы здесь учитесь?» - спросил он, чтобы хоть что-то для себя прояснить.
«Я – нет» - сказала толстушка.
«Понятно. Я почему-то сразу так и подумал... А вы, стало быть, да, - сказал он, обращаясь к остальным. Они молчали. Шатенка теперь тоже выглядела смущенной. – То-то я смотрю, лица какие-то знакомые…»
«Вот что, девочки, - продолжил он уже вполне уверенным, насмешливым даже тоном, глядя на них ровно так, как взрослый дядя, учитель, должен глядеть на маленьких глупеньких соплюшек-учениц. – Прекращайте-ка вы ерундой заниматься. Идите на улицу, там погода хорошая, и любви там всякой-разной гораздо больше встречается, в том числе и вашего возраста…»
Толстушка фыркнула, но это уже ничего не значило. Бой был проигран. Спустя два часа он замкнул кафедру и отправился домой, с удовлетворением отметив, что слова его возымели воздействие – коридор был пуст, никто его не караулил и не смотрел глазами мультяшного оленёнка.
Не знал Сергей Натанович, что это еще только начало. Что всё еще впереди – и цветочки, и ягодки. А то, что было сегодня, это еще и не цветочки даже, а так, мелочь, едва пробившиеся ростки…

Позвонила няня и сказала, что они с Анюткой еще в парке, на детской площадке, но Анютка плохо себя ведет, отнимает у всех игрушки и выкидывает из песочницы, и что, в общем, скоро они вернутся.
«Ага, возвращайтесь», - рассеянно ответила Лиза и вернулась к своей истории. Но тут же подпрыгнула на стуле и с криком «вот черт!» бросилась к холодильнику.
Она ведь собиралась супчик сварить, из курицы! К приходу Анютки… А курицу забыла разморозить, балда!
Смешно, конечно, быть такой технически отсталой и размораживать курицу бабушкиными способами, если есть многофункциональная микроволновка. Юра всегда над ней подшучивает по этому поводу, ретроградкой дразнит. И консерванткой.
И, конечно, нет никакой трагедии в том, что она отвлеклась и забыла об обеде для ребенка – главное ведь, что вовремя вспомнила и сейчас всё исправит. Ерунда, пустяк. Нет причины беспокоиться… Но факт тем не менее остается фактом: забыла. Отвлеклась.
С таких вот пустяков всё обычно и начинается.
Лиза не может допустить, чтобы в ее семье случались такие «пустяки». Она слишком хорошо знает, что такое эти «пустяки» НА САМОМ ДЕЛЕ. И как стремительно, молниеносно крохотная трещинка в добротной ткани душевного покоя и благополучия превращается в гигантскую расщелину величиной с аризонский Гранд-Каньон. И как трудно, сколько усилий требуется на то, чтобы постепенно вернуть всё назад,  стянуть края и заштопать суровой ниткой.
Лиза слишком долго шла к тому, чтобы стать тем, кем она сейчас является: самой обычной, «растворившейся» в детях и муже домохозяйкой. Не замечающей своего счастья. Но знающей, что оно есть. Потому что счастье от несчастья отличается так же разительно, как сон от яви. Нужно только уметь остановиться внутри себя, остановить, что называется, поток сознания, и произвести «сверку». И всё. И сразу же всё становится на свои места. И ответ на вопрос «а нужно ли мне во всем этом копаться, погружаться в прошлое, разыскивать человека, образ которого давно стал преданьем старины глубокой, легендой юности в туманной дымке лет» – напрашивается сам собой.
В общем, к тому времени, когда няня с Анюткой зашли в квартиру и начали шумно разоблачаться на пороге, у Лизы на плите уже бурлил бульон, а в глубокой стеклянной салатнице на столе ждал едоков нарядный «Греческий», поблёскивая черными глянцевыми оливками и белея матовыми кубиками феты.
Позже, отпустив няню и уложив сытую нагуленную Анютку на дневной сон, Лиза снова села за ноутбук, разбудила монитор движением мыши и первое, что увидела – свой недописанный текст, свою ИСТОРИЮ, с которой теперь следовало что-то сделать: стереть и забыть или дописать и повесить-таки на сайте.
Ну что такого, если она немного поиграет в «сеанс психолога»? Кому от этого плохо? Написание этого опуса – разве может оно представлять хоть какую-то угрозу для их семьи? Разве это – предательство по отношению к Юре? Ха-ха, смешно.
«А если бы он вспомнил какую-то свою первую любовь и кинулся писать о ней рассказы?» - задалась резонным вопросом Лиза. Потерпела ли бы она такое?
Лиза была максималисткой. Жизнь сделала ее такой. Обычно бывает наоборот, но иногда встречаются исключения.
Главным принципом, чуть ли не девизом, в их с Юрой отношениях было: «поступай так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». Превыше всего ценились доверие и предельная честность. И не было еще, за все пять лет их совместной жизни, чего-то такого, что могло бы лечь мутным пятнышком на эту абсолютнейшую, до идеала доведенную прозрачность.
Юра ведь тоже был из таких – из познавших многое, из умеющих ценить. Свои тридцать два года до встречи с Лизой он провел отнюдь не в замке из слоновой кости. Иногда, за бутылочкой вина, они с Лизой говорили об этом: мол, что было бы, встреться они чуть раньше? Скорее всего, прошли бы мимо друг друга и не оглянулись… Потому что им до их ВСТРЕЧИ нужно было еще дорасти. Нужно было многое в себе пережечь, перечувствовать, много кем (и с кем) перебыть, чтобы наконец выпасть в сухой осадок – в подлинного себя.
Союз двух подлинных половинок, ликование соединенного андрогина – вот чем был, по сути, их брак. Не громкое, не заявляющее о себе во всеуслышанье «городу и миру», внешне скорее сдержанное, спокойное ликование. Ровное дыхание любви. Аура, гало вокруг их душевно-сердечной дружбы (высшей дружбы: между мужчиной и женщиной).

Ему было сорок, ей восемнадцать. В течение двух лет она добивалась его любви. Две-три подруги обычно составляли ей компанию, иногда к ним присоединялись мальчишки – ухажеры подруг, иногда, но очень редко, она являлась одна. Было всё: ветки сирени, вставленные в скобу дверной ручки; стихи, начертанные маркером на двери и потом с остервенением оттираемые лаборанткой; воздушные шарики, всю ночь надуваемые в одной из аудиторий небольшой группкой романтических авантюристок, а затем украшаемые крылатыми фразами на латыни: «Omnia vincit Amor!», «Amantes sunt amentes», «Amor, ut lacrima, ab oculu oritur, in cor cadit» «Mea vita et anima es» -  «Всё побеждает Любовь!», «Влюблённые безумны», "Любовь, как слеза, из глаз рождается, на сердце падает", «Ты моя жизнь и душа». Были вспышки камер папарацци ему навстречу. Сергей Натанович выходит из лифта. Сергей Натанович выходит из кабинета. Сергей Натанович ест пельмени за столиком в кафе. Пять фотографий за двадцать четыре месяца.
Самое удивительное во всей этой истории, что ей, Лизе, всё сходило с рук. Изгаженная дверь кафедры, День шариков на истфаке, срыв семинара у пятикурсников (куда они, несколько человек девчонок и три парня, закатились в легком подпитии и наотрез отказались покинуть помещение, вынудив уйти самого Сергея Натановича). И много чего еще, откровенно дерзкого, на грани хамства.
Другой бы на его месте давно бы прищучил ее как-нибудь. Обратился бы в деканат филфака. Накричал бы грубо, в конце концов. А этот – нет. Кротко сносил все выходки. Весь этот неуклюжий – уморительный, должно быть, со стороны– секшуал харразмент.
Самое большее, что мог сказать – «Оставьте меня в покое!»
А еще взгляды бросал, проходя мимо. Негодующие. От таких взглядов у «девок» (так Лиза с подругами привыкли себя называть) мгновенно раздувались щеки и ноздри, и еле сдерживаемый смех рвался наружу, и вырывался иногда, и летел – прямо в спину Сергею Натановичу. У всех девок, кроме одной, конечно же. Кроме Лизы.
Она сильно, очень сильно его любила. Так сильно, что при каждом его появлении хотелось душу (или сердце?) попридержать, чтоб не вырвалась из груди, и рука сама тянулась куда-то в область между яремной ямкой и солнечным сплетением. Но не дотягивалась – Лиза усилием воли возвращала ее обратно. И тут же снова вскидывала – поправить прядь волос, потереть переносицу… Она не знала, куда девать глаза, когда он приближался издали по коридору, шел к своей кафедре – и к ней, к Лизе. Один раз при его появлении она резко «стекла» по стене, сев на корточки и сжав виски ладонями. Нервы сдали.
Синее платье она больше не носила. Она вообще, сказать по правде, мелькнула в нем перед Сергеем Натановичем всего два-три раза, в самом начале, а потом перешла на джинсы, брюки и юбки не выше колена. Но в памяти почему-то осталось – платье. Как будто она всегда была перед ним в этом платье. И ветер как будто развевал ее волосы. Легкий такой ветер, морской бриз. Хотя откуда взяться бризу в коридоре пятого этажа универа, или – тем более – в закутке между учебным корпусом и полуподвальным кафе «Студент»? Странная штука – память.
Иногда, когда она приходила одна, ей казалось, что Сергей Натанович смотрит на нее по-другому. По-другому, чем когда она не одна. Как будто вот-вот заговорит. Во всяком случае, он всегда встречался с ней глазами, не избегал. А ведь мог бы смотреть в сторону, или в пол, или еще куда-нибудь. Но он смотрел – на НЕЕ. Прямо в глаза.
Однажды она не выдержала и спросила: «Можно с Вами поговорить?»
«Поговорить? – тут же вскинулся он, ухватился за предложение. – Конечно, можно! Почему не поговорить? Пойдемте, поговорим!»
Они вышли на лестничную курилку, и Сергей Натанович протянул ей раскрытую пачку сигарет. Он знал, что она курит – сколько раз видел ее здесь с подружками, с сигаретами  в руках.
Закурили. Молча, без слов.
Тут же, на этой площадке, топталось еще два человека-курильщика. Когда они ушли, Лиза быстро выпалила, пока никто новый не возник, чтобы ей помешать: «Так значит, вы меня не любите?»
Это было больше утверждение, чем вопрос. Внезапный, какой-то неожиданный для нее самой выплеск отчаяния. Сергей Натанович кашлянул, и глаза у него за стеклами очков стали круглые: в том смысле, что веки на какие-то секунды расширились и перестали касаться радужек, и эти радужки, карие, с желтинкой, оказались круглыми – как, впрочем, у всех людей. Лиза завороженно смотрела в эти радужки, пока веки Сергея Натановича не вернулись в исходную позицию, задрапировав плеснувшее было через край смятение.
«Да я и не собирался!» - как-то жалобно возмутился он.
«Понятно»,- сказала Лиза.
«И вообще, послушайте, ну с чего  вы взяли, ну зачем вам это нужно…» и он наговорил еще много слов, войдя в привычную и более удобную роль СТАРШЕГО, взывающего к разуму, увещевающего… преподавателя, наконец! Кто они друг другу, если не студентка и преподаватель. Хотя она вообще-то не его студентка, но всё равно. Суть от этого не меняется.
Лиза покорно-грустно выслушала его отповедь, чувствуя себя пушкинской Татьяной (не в тот момент, конечно, чувствуя, а гораздо позже, в воспоминаниях; в тот же момент она не чувствовала ничего, кроме кроткого, странно приятного отупения).
Они разошлись, и в первые минуты, а то и часы, ей было даже радостно, что вот так всё решилось, и ничего не надо больше делать, и можно больше не приходить.
Это было в конце третьего курса. И она еще успела спокойно завалить сессию, прежде чем узнала, что беременна. От Мишки – хорошего парня, водителя междугороднего рейсового автобуса, который на протяжении последних месяцев помогал ей в непростом деле забывания Сергея Натановича. Не автобус, конечно же, помогал, а его водитель. Но и автобус отчасти тоже. Мишка оказался не только хорошим парнем, но еще и честным-благородным человеком. Узнав о беременности, он тут же сделал Лизе предложение. И Лиза не отказала.
А потом водитель автобуса Мишка увез Лизу в другой город. Далеко-далеко.

К трем часам вернулась из школы Нинка. Первым делом поведала новости: Светлова делала маникюр на алгебре, алгебраичка ее выгнала и назвала кобылой, у Димки Палтусова такая программка прикольная на планшете, там такие… <непереводимая игра звуков>, а на лит-ре, представляешь, Агнесса наша про декабристов рассказывала, мол, того-то из них сослали, того казнили, а ведь это были совсем еще молодые люди, юноши, Пестелю тридцать четыре года, Рылееву тридцать, этому, как его, тридцать два, – так тут Иванова с Акундер давай смеяться, сидят и чуть под парту не сползают обе, а когда Агнеска их подняла и начала выяснять, в чем дело, они и говорят: какие ж это юноши, тридцать четыре?.. йу-ууноши! моему папе столько!.. Представляешь, мам?!
«Да уж, действительно. Глубокие старики», - усмехнулась Лиза.
Выговорившись и выхлебав тарелку супа, Нинка ускакала к себе в комнату, на двери которой, в лучших традициях американских тинейджерских кинофильмов, висел плакатик с надписью «DON’T DISTURB». Никто, правда, не обращал на него внимания, да и хозяйка комнаты не особо на том настаивала.
Анютка, рассадив кукол перед телевизором, затребовала «для них» мультик. И Лизе пришлось пойти навстречу желанию кукол… потому что очень хотелось пойти.
Лишний час общения с ноутбуком был ей сейчас очень нужен. Просто необходим.
Да и дописать-то осталось всего-ничего. Самую последнюю – и самую романтичную – часть истории.

На седьмом месяце беременности Лиза переехала в другой город. На том же рейсовом автобусе, водителем которого работал ее жених, без пяти минут муж, Мишка Савин, двадцатипятилетний русокудрый красавец фасона «рубаха-парень». Мишка был весельчак, балагур и симпатяга во всех смыслах и отношениях, и Лиза была уверена, что очень скоро его полюбит. Да что там «скоро»! Она его УЖЕ любила!
Но с Сергеем Натановичем нужно было как-то попрощаться. Как-то по-особенному. Потому что – навсегда…
Нужны были не просто слова прощания. Нужен был ЖЕСТ. И Лиза, взяв все свои сбережения и плотную методичку по древнерусской грамматике с вложенной в нее драгоценностью – пятью фотографиями Сергея Натановича, – отправилась на местный вариант Арбата, узкую пешеходную улочку в центре города, набитую художниками, музыкантами и разного рода уличными артистами, как спичечный коробок сверчками.
Долго и придирчиво рассматривала картины, в особенности портреты. Художники окликали ее: эй, будущая мамочка, портретик нарисовать не желаете? А может, дружеский шарж? А хотите, я вашего малыша нарисую – прямо через живот, и будет один в один, вот родится потом – увидите!
В итоге Лизе приглянулся один… Вернее, его работы. По лицам, запечатленным в цвете на небольшого формата, почти квадратных холстах, было видно, что художник хорошо снимает копии с фотографий. С фотографий – потому что написать с натуры Тома Круза, Роберта Де Ниро и Джулию Робертс он явно никак не мог. Если бы мог, давно здесь бы не стоял.
Художник – небольшого роста усатенький мужичок с умно-печальными и оттого кажущимися равнодушными глазами – запросил много. Почти всю сумму, которой располагала Лиза. А когда узнал, что ей нужно быстро, максимум недели за две, то накинул еще треть стоимости. Плюс – отдельно – за раму.
Лиза не стала торговаться, отдала ему деньги – задаток, 50%, и фотографии. Расстаться с фотографиями для нее оказалось сложнее, чем с пухлой стопочкой «стотысячных». Мужичок кинул на нее быстрый, без всякого выражения, взгляд и ничего спрашивать не стал. То ли и так всё понял, то ли неинтересно ему это было – понимать.
Что тут понимать, у всех всё одно и то же.
Ровно через две недели Лиза приехала к нему в мастерскую, забирать картину. Мастерская находилась в детской художественной школе, это был особенный, «зачарованный» мир, мир в себе, и в другое время Лиза глазела бы по сторонам, запоминала и впитывала, но тут она ничего словно бы и не заметила, всё прошло мимо. Всё было – словно один размытый, пёстрый от обилия красок туннель, который упирался в единственно чёткое здесь пятно: в портрет Сергея Натановича, стоявший на деревянном мольберте.
Портрет был прекрасен. Лиза даже представить себе не могла, что Художнику удастся изобразить ее любовь так достоверно, с такой невероятной точностью – и точностью не только в чертах лица, в уловленном выражении мягкой, как бы безадресной иронии, затаившейся в складе губ Сергея Натановича, в тонких серповидных морщинках по сторонам рта… Передать всё это мог бы и обычный копировальщик.
Нет, блеклому равнодушному мужичку удалось нечто большее. Он изобразил Сергея Натановича таким, каким видела его Лиза. Как бы осиянным ее любовью. Смотрящим, не отводя взгляда, в ее глаза. ПРИНИМАЯ любовь.
Да, именно так он смотрел на нее, когда рядом никого больше не было!
Значит, ей не померещилось, она не ошиблась! Он действительно ее любит! Ведь ее любовь не вызывает у него отторжения, он способен ее ПРИНЯТЬ, а это значит, что он тоже ее любит! И это видит не только она, вот – совершенно посторонний человек еще увидел, Художник, и не только увидел, но и запечатлел! Значит, не иллюзия, не «желаемое за действительное»… И права – она, а не ее насмешливые подруги… И не Сергей Натанович, который «не собирался» ее любить.
Она, может быть, тоже – не собиралась. Но вот любит же!
Художник спросил, всем ли она довольна.
«Д-да, - с запинкой выговорила Лиза. – Только…»
Только? – привскинул бровь.
«Ну, понимаете, у него глаза… более карие, что ли. На фотографиях этого не видно, но вживую… В общем, если можно, сделайте чуть поярче, пожалуйста».
Художник, поджав губы, развел темно-коричневую краску и кончиком кисти нанес несколько мельчайших мазков поверх нарисованных глаз и очков Сергея Натановича.
«Вот так гораздо лучше! – обрадовалась Лиза. – Глаза как живые, блестят!»
«Милая моя, это просто краска свежая, - осадил ее Художник. – Потом краска подсохнет, и останется только тот блеск, который я изначально нарисовал. Его, по-моему, там было вполне достаточно. И вообще, знаете такую пословицу: лучшее – враг хорошего?»
В том, что Художник был прав и что лучшее действительно враг хорошего, Лиза убедилась дома, распаковав портрет и обнаружив, что краска на одном из глаз слегка размазалась. Выехала за контур. Словно слеза навернулась и готова была сорваться. Такой вот получился эффект.
Лиза расстроилась, даже всплакнула немного, сидя перед портретом, но делать нечего – времени на исправление не оставалось.
На следующий день они с Наташкой поехали в универ. Вручать портрет его оригиналу.
Лиза, конечно, сама вручать не пошла. Это было бы уже слишком: с пузом, с портретом… Она даже к университету приблизиться не решилась – засела в двух кварталах от него, в недавно открывшемся литературном кафе «Вергилий», заказала бокал вина и начала ждать…
Вернувшаяся через полчаса Наташка рассказала, что было так.
Она зашла на кафедру и сказала: «Сергей Натанович, можно передать вам подарок?»
Он в кабинете был не один, еще какие-то тётки сидели. Все увидели, что у нее в руках такая бандура. «Ну что еще?» - сказал Сергей Натанович, закатывая глаза. Не очень-то любезно это было с его стороны. Ташке не понравилось.
«Взгляните сами!» - сказала она, поставила портрет на пол и начала освобождать его от пакета.
Тут он всё понял, подскочил, засуетился вокруг этого портрета, и давай смеяться. Нервным смехом. И чего-то там причитать.
«Ты ему объяснила про глаз? Ну, что там немного размазалось…»
«Да ну его! Я ему пыталась объяснить, пыталась показать, где размазано, а он не смотрит и пакет обратно натягивает! Я, главное, стягиваю – а он натягивает! И ржёт как ненормальный. А у самого руки трясутся».
Лизе трудно было представить обрисованную Наташкой сцену. Но она постаралась.
«Я ему говорю: он был сыр, Сергей Натанович, в смысле сыроват, и поэтому слегка размазался. А он: что, какой сыр?! Совсем обалдел чувак. А потом, когда уже немного успокоился и когда я уходить собралась, он мне и говорит – и это были единственные нормальные, вразумительные слова, которые я слышала от него за всё то время, что его знаю, – он говорит: Понимаете, просто мне еще никто, никогда, не дарил моего портрета. Вот. И всё, собственно. Пусть теперь радуется, чувак. Это будет самым ярким воспоминанием в его серенькой скучной жизни».

К тому времени, как Юра пришел с работы, Лизе уже наскучило отвечать на комментарии, перечитывать раз за разом свою ИСТОРИЮ и вносить какую-то необязательную правку. Комментарии были забавные, некоторые дурацкие, встречались также злобные (от воинствующих поборниц морали из племени Верных Жён), а некоторые были очень милые, сумбурные, экспрессивные и сами представляли собой истории безответной романтической любви.
Одна пользовательница под ником Empatia предлагала свою помощь «в установлении нынешнего местопребывания и положения дел» ее, Беттины, Кармического Возлюбленного.
Другая, Саламандра_В_Огне_Любви, советовала не искать его в реальной жизни, а попробовать вернуться в тот сон и там с ним поговорить. Спросить, как у него дела, жив ли вообще и всё такое. Очень милое, конечно, предложение, но Саламандра, видимо, сама не знала, о чем говорит. Приснить себе сон по заказу – это гораздо труднее, чем просто научиться осознавать себя во сне. Этим надо заниматься. Управление снами, осознанное сновИдение должно стать образом твоей жизни, причем не только ночной! Днем ты тоже будешь ходить… эээ, несколько не в себе, в изменённом сознании, СНЯЩЕМ себе реальность подобно тому, как ночью оно снит себе сны. Это не просто хобби, это – жизнь. Жизнь в другом измерении, если хотите.
Когда-то она этим увлекалась всерьез. Вовремя остановилась. Истощенная, на грани полного растворения в своих «трипах» и «экспириенсах», напуганная.
А теперь у нее дети, любимый муж. И уж, разумеется, ТЕПЕРЬ она не собирается рисковать своим рассудком, даже ради такой благой цели, как спасение Кармического Возлюбленного.
Заслышав, как ключ поворачивается в замке, Лиза с облегчением кликнула на крестик в правом углу монитора, захлопнула ноут, как надоевшую книжку, и отправилась в прихожую. Встречать мужа ласковым поцелуем.
Утро разбрызнуло их в разные стороны, словно ртуть из разбитого градусника. Всех четверых. А к вечеру они, как те же самые шарики, притягиваются назад и сливаются в одно целое. И так год за годом, каждый день, не считая праздников и выходных. Год за годом, из года в год. Потому что это и есть – семья.

***********

Сергей Натанович Мерцалов спустился на обеденный перекус в кафе «Студент», куда ходил обедать каждый день, из года в год, потому что ходить было недалеко, кормили сносно, и зимой не нужно было влезать в пальто и в уличные ботинки, чтобы подкрепиться тарелкой супа с фрикадельками и выпить чашечку кофе.
Кроме того, здесь хорошо знали его вкус и лишних вопросов не задавали. И место у него тут свое было, любимое, – у окна.
Обычно в этот час посетителей в кафе было мало: большая перемена у студентов уже закончилась, а время вечерних посиделок «по дороге домой» еще не пришло, и Сергей Натанович рассчитывал спокойно посидеть, листая журнал и ни о чем особо не думая. Как же он огорчился, увидев, что все столики в зале заняты, в том числе и его, любимый!
За его-любимым сидела женщина. Какая-то женщина, явно не студент. В том смысле, что не молоденькая. Но молодая, во цвете, что называется, лет. Она сидела в пол-оборота, и гладкие ухоженные пряди волос изящно обрамляли ее лицо, словно «ласточкина шапочка». 
Сергей Натанович никогда ее здесь не видел.
Все остальные столики были плотно укомплектованы шумными вальяжными охламонами, явно прогульщиками, и прильнувшими к ним девицами. У Сергея Натановича просто не оставалось выбора. Подойдя к «своему» столику, он негромко кашлянул, чтобы привлечь внимание миловидной незнакомки, и, когда та рассеянно обернулась от окна, вежливо осведомился: «Вы позволите?»
И тут же ее узнал. Стоило ей только поднять глаза. Стоило только их взглядам – встретиться.
Лиза – так, кажется, ее звали?.. зовут?
«Здравствуйте, Сергей Натанович, – улыбнулась она. – Присаживайтесь, конечно!»
«Это… Вы?» - спросил он, не называя имени: боясь ошибиться.
«Да, это я. Лиза» - ответила она, правильно угадав причину его замешательства, но не показав и виду. Тогда Сергей Натанович спросил:
«Какими судьбами?» - и Лиза на это ответила: «Теми же, что обычно. К вам».
Тут она тихо рассмеялась, увидев, что это заявление заставило напрячься мышцы его лица, и добавила: «Да вы не пугайтесь, Сергей Натанович. Я не буду больше стоять у вас под дверью. Честное слово. И вообще, ничего такого уже не будет. Я… я счастлива в браке, люблю своего мужа, у нас двое замечательных девчонок… А к вам я приехала, просто чтобы убедиться, что у вас всё хорошо. Это ведь так?»
«Совершенно верно, - сказал Сергей Натанович. К этому времени он уже обосновался за столиком, преодолел первое смущение и даже успел придвинуть к себе меню. – У меня всё хорошо».
Раскрыл меню. В нем ничего не было. Кремово-бежевые ламинированные страницы оказались почему-то пустыми.
«Вот, возьмите мое», - сказала Лиза.
Подошла официантка, приняла заказ, назвав Сергея Натановича Сергеем Натановичем.
«Вот видите, – попытался пошутить он, когда девушка отошла. – Я тут уже как свой… Меня тут за родного… Разве ж может у меня быть что-нибудь плохо?»
«Я очень рада этому, Сергей Натанович. Вы даже не представляете, как я за вас волновалась».
«Хм. Странно – почему? А что же не позвонили на кафедру, не спросили про меня? Сейчас телефон найти – раз плюнуть, при нынешних Интернетах-то…»
«Я звонила, спрашивала. Мне ответили, что вы давно уже здесь не работаете. Девушка, которая со мной разговаривала, даже не сразу вспомнила, кто вы такой».
«Хм. Странно... Сегодня же разберусь, что за шутки такие. Наверное, это наша новая лаборантка, она не всех еще знает по именам...Постойте, так вы что, из другого города сюда приехали только из-за этого? Из-за меня?» - наконец дошел до Сергея Натановича смысл всего вышесказанного.
«Зато теперь я могу быть спокойна, – ничуть не смутившись, как ему показалось, ответила эта удивительная женщина, Лиза. Очень красивая. Только всё равно чуднАя какая-то… Жена мужа и мать детей. – Разве оно того не стоит?»
«Не знаю, – пожал плечами Сергей Натанович. – Наверное, стоит. Вам видней».
Внезапно ему расхотелось заказанных голубцов со "сметанкой", а захотелось, наоборот, немедленно выпить. Чего-нибудь крепкого, коньяка, виски. Сергей Натанович даже призажмурился чуть-чуть и незаметно сглотнул пересохшим ртом, так сильно захотелось выпить. Но это было желание, совершенно несовместимое с предлагаемыми действительностью обстоятельствами. Нет, нет и нет! – сказал доктор. Никаких возлияний в ближайшие полгода. Иначе мы будем иметь тут не легкую постинфарктную стенокардию, а самый что ни на есть классический вторичный миокард.
Не пить, не курить, больше времени проводить на свежем воздухе.
Но ей-то, ей он может предложить выпить! Пусть выпьет – вместо него.
«Лиза, а вы вообще вино пьете? – не очень-то ловко подступил он с вопросом. – В это время суток, я имею в виду».
Лиза сказала, что она может выпить и в это время суток, ничего страшного. Предпочитает красное сухое, ну например «Бордо». И он заказал им по бокальчику. Не пить же даме в одиночестве, в самом деле!
«А помните…» - сказала Лиза, пригубив.
«А помните!..» - подхватил и Сергей Натанович.
Вскоре от той едва ощутимой, но неотвязной напряженности, что сопровождала их беседу вначале, не осталось и следа. Они посмеивались, неслышно чокаясь бокалами, подавались навстречу друг другу, расслабленно откидывались на спинки стульев… Лиза рассказывала Сергею Натановичу о своих девчонках – школьнице и маленькой, двухлетке; о том, как сложилась судьба у Наташки, как Ленка (помните ее? нахальную пышку в конопушках) стала известной поэтессой, а потом эмигрировала в Америку. Сергей Натанович рассказал о портрете.
«Так и висит у меня дома, на самом видном месте! Раньше все спрашивали, кто это. Думали, может основоположник какой-нибудь фундаментальной науки. А потом привыкли, что это я…»
Лиза изящно смеялась, прикрывая рот пальчиками, на одном из которых блестело тонкое обручальное кольцо.
Сергей Натанович смотрел на нее и думал: вот ведь как удивительно всё устроено…
На склоне лет вдруг узнать, что всё это время у него была Женщина его жизни. Женщина его жизни, которую он даже не любил!
Каково это – узнать, что Женщиной твоей жизни была та, которую ты даже не любил? Да вот – так, таково. Именно так, как он сейчас узнал, и даже не особенно-то и расстроился…
«А помните, как мы усЫпали ваш путь от кафедры к лифту лепестками ромашек? – встрепенулась навстречу новому воспоминанию Лиза. – И как вы шли потом по стеночке, не хотели почему-то наступать!»
«Что-что?» - не расслышал Сергей Натанович.
«Ну, лепестки, ромашек! Мы хотели розами, а денег – тю-тю!»
Он ничего не слышал. Равномерный бубнеж сидящих за соседними столиками студентов, лишь изредка перебиваемый всплесками смеха и отдельными выкриками, вдруг резко прибавил в громкости, словно кто-то нажал на кнопку телевизионного пульта.
«Простите, что?» - повторил он, морщась от этого рокота, как от боли.
«Ну, я говорю, мы с девчонками как-то решили усыпать пол лепестками роз, но денег на розы не было, вот мы и нарвали ромашек, ощипали с них лепестки… В общем, неважно, вы, наверное, не помните».
«Пожалуйста, нельзя ли потише?» - раздраженно обратился он к студентам. «Распустили мы их, - посетовал. – Совсем страх потеряли, стервецы».
Она прыснула от смеха, уже привычно приставив ко рту расправленную ладошку, и  что-то ему ответила. Он снова ничего не услышал. Хотя и студенты уже вроде бы затихли. И даже не то чтобы затихли – они смолкли вообще. Словно волна отступила, с грохотом укатив за собой свою галечную добычу.
Она снова что-то ему сказала. Он что-то сказал в ответ. Но ничего не услышал. Они оба артикулировали в режиме полного беззвучия, как рыбы за стеклом аквариума. Одна рыба по эту сторону стекла, вторая – по другую.
Вдруг что-то произошло. Он не понял, что. Лизино лицо вдруг исказилось, как от боли, от внезапного осознания. Она что-то закричала, он ни слова не разобрал, но понял всё, что она пыталась ему сказать.
«Я так и знала, Сергей Натанович! – надрывно кричала она, но крик получался какой-то далекий и придушенный, словно был направлен в подушку. – Я так и знала!.. Вы всё-таки умерли… Умерлиии!..»
Он пытался ее вразумить: что за чушь! что вы такое говорите, Лиза?!
Она ничего не хотела слушать, только кричала и кричала, и слова бряцали, клацали и шелестели у нее во рту, словно морская галька в волнах прибоя. Потом они хлынули наружу, эти слова. Белые, омытые вязкой сукровицей костяшки слов. Словно ошметки некой кашицы, они шлепались перед ней на стол, и на ее колени, а некоторые попадали прямо на грудь, на синюю шелковую блузку, и лениво скользили вниз, оставляя неряшливые разводы.
«Я так и знала, так и знала, Сергей Натанович! – рыдала она, словно как бы даже в чем-то его упрекая. – Я ТАК И ЗНАЛА !!!»
Он смотрел на нее, не зная, что ответить.
Сумасшедшая всё-таки дамочка, эта Женщина его жизни. И тогда была, в восемнадцать, и сейчас, в тридцать-с-чем-то-там. Женщина его смерти… Женщина…