Декорации... Часть 2. Глава 6

Чувство, которое руководит людьми,  это их человеческое достоинство...

               
Вот и Гнилуха родная! Шумит себе знай верхушками, как будто ничего  такого  в мире не происходит, как будто нет войны, трещит себе ломкими ветками старый малинник, пропуская нетерпеливую путешественницу, стоят себе сосны по колено во мху,  чавкает временами под  неосторожными ногами заплетенная  спящим ягодником  почва. Ничто не остановит Нину, здесь она без компаса найдет дорогу с завязанными глазами. Да только смущает ее отсутствие партизанского дозора – туда ли ее ноги принесли?
- Стой, кто идет?
Нина оглянулась.
 - Стой. Стрелять буду, - решительно выкрикнул звонкий мальчишеский голос.
-Ух ты! Михасик, ты как здесь? – обрадовалась Нина знакомому лицу. Но Михасик, который в школьные годы был  на два класса моложе, теперь был на посту. Так что лишнего говорить не стал. Удивился только, что свиста предупредительного не  слышал перед Нининым появлением.
-  Неужели ты прошла незамеченной? Ну ты ас! Ну ты давай к командиру, велено сразу к нему  направить, - сохранял значительность бывший Нинин подопечный (одним из ее комсомольских поручений было шефство над пятым классом, в котором тогда учился и Михась. Да только было это совсем в другой жизни.)
Нина испытала противоречивые чувства, среди которых преобладали не самые приятные: очень не хотелось думать о безвозвратных  утратах -  времени и нового пальто, за что придется ответить перед командиром и, что еще серьезнее, перед матерью. Однако незамедлительно направилась в штабную землянку.
Михаил Николаев, теперь комиссар отряда, сидел прямо напротив входа. Он строго смотрел на нее. Коротко по-деловому поздоровался, указал на место у импровизированного стола, а сам пока изучал поданные ею бумаги.
   - Как пронесла? Что можешь от себя добавить? Как настроения? Что за история с Золушкиным пальто,  которое носили по хатам в поисках обладательницы, убежавшей с бала?
   Как обычно, его голова склонялась к плечу, глаза, похоже, смеялись, но в его голосе Нине чудился  холодный металл. Оправдания ей не было.
 -  Хорошо, что расторопная торговка признала пальто за свое, украденное со двора никак цыганами! Не бледней ты больше,  я не медик, а медчасть  далеко. На том поиски прекратили. Пальто торговка забрала,  к  ее дому  приставили  наблюдение. В общем, тебе повезло, как всякому  новичку в игре. Только, Нина, не заигрывайся. На время тебя от разведки от-стра-ня-ем,  -  вот так раздельно,  по складам, произнес последнее слово  вечно все знающий Кривой. У него всегда несколько источников сведений. И ее кто-то дублировал. Не доверяет!?  Но разве Нина имела право обижаться? Она, не поднимая глаз, ждала приговора.
  -  Отправляйся-ка ты, красавица, в госпиталь, под командование  Гарасименко, ему нужны умелые руки, а тебе – подходящее дело.  Чуть что – Валентина подскажет. Она  операционная  сестра  в госпитале.
   Так начались ее медицинские  будни. Не раз она испытывала сомнения, как и что делать, но,  глядя на врача, без малейшего страха производившего всевозможнейшие операции, помогая и своим, партизанам, и деревенским, звавшим  на помощь по самым разным  поводам – даже и роды принимать,– начала потихоньку входить в роль медицинской сестры.  И Валентина при этом не понадобилась – у всех своих дел хватало, а расторопности и самой Нине было не занимать.  Раз пришлось вправлять вывих правой руки Левки  Гальчика брату.
   История с вывихом  то, что называется и смех и грех.  После того, как Михасик доложил о своем дежурстве (не было условного свиста, предупреждающего о приближении Нины!), командир отряда решил устроить проверку боевой готовности подчиненных  Он лично, с  верным  помощником  Ананьевым,  используя конфискованный  в одной из вылазок  немецкий транспорт  - велосипеды -  и надев на голову  немецкую каску,  отправился проверять посты. Ночь была, по описанию Марьи Ивановны, прямо гоголевкая, только что не майская, а подходяще весенняя: луна сияла,  лес т ихо дремал, сторожевые сторожили-сторожили , да и приморились. Заснули, как один, склонив буйные головушки на груди молодецкие. «Командир-то наш, Георгий, сам, слышь, был в  военном училище артист на первых ролях,- с удовольствием  рассказывала Марья Ивановна, - на первом посту вплотную подъехал, хендэ хох заорал, Гальчик-то наш от одного его голоса через себя перевернулся,  да и давай бог ноги через  кусты напролом, а там овражек. Ну, покатился он, затаился. Со страху выстрел дать предупреждающий для своих забыл. Потом уж вывихнутой рукой оправдался. Да и то, Георгий смеялся, хоть и выругал за безответственность, а начальник штаба, Буряк, за предательство на месте хотел пристрелить. Особенно своих, хохлов-то. Чтоб не позорили звание почетное хохла-то. А ведь помимо Гальчика, еще двое хохлов заснули-то. На посту-то! Так те, едва продрав глаза, в отряд прибежали, трясутся, шепчут: «Немцы-де подкрались! Все на моторах!»
 Тут Георгий из кустов появился, Ананьев Иван следом  два велосипеда, как коней за уздечку, выкатил. Не передать!  Буряк затрясся весь, кобуру стал расстегивать. Хорошо, Миша-то, Николаев, на  него влияние имеет, иначе дошло бы до смертоубийства. За руку взял так спокойно. Но тот еще не сразу затих: «Предатели! Не место таким среди партизан!».  Микола с Семеном только тут проснулись окончательно: «Дозвольте смыть кровью», - а  Гальчик за спинами прятался, так Буряк в  его  сторону плюнул, да не доплюнул, хоть тот уже и навстречу плевку было подвинулся.
   Марья  Ивановна  хорошо владела информацией обо всех событиях в партизанском лагере. Это был тот «глаз  народа», который, к полному недоумению Нинки,  писался через «с» - «глас народа».
    Вечером  в штабной землянке, как обычно, подводили итоги дня, и возобновился  спор о  способах наказания  за провинность. Буряк, кадровый офицер с приличным опытом службы, настаивал на необходимости наведения строжайшей дисциплины. Николаев не возражал против дисциплины: ясное дело, любая организация основывается на внутренней дисциплине ее членов. Только методы, методы приведения людей к дисциплинированному поведению ему представлялись в ином свете.
  - Да пойми ты, офицерская твоя душа, здесь же не армия, здесь партизаны. Их не призывали, они сами взяли в руки оружие, которое сами же и добыли. Многие из них еще только учатся  военному искусству, -  говорил Николаев, комиссар отряда.
   - Что тут понимать! – гудел в ответ красавец-майор,  запальчиво дергая свой запорожский ус. – Анархия  никогда до добра не доводила.  У нас задача – создать боеспособную воинскую единицу, значит, добиваться беспрекословного выполнения  требований  дисциплины! Что не так сказал?
  Он нахмурился и посмотрел прямо в глаза Михаилу:
  -  Если ты командир, ты должен блюсти авторитет. Авторитет поднимает тебя над окружающими настолько, что твои распоряжения  выполняются тютелька в тютельку – никакой самодеятельности. А ты тут разводишь богадельню,  «чувства уважаешь»! Сегодня у него чувство  самосохранения сильнее чувства ответственности, а завтра что?
   Михаил не спешил с ответом. Он не раз слышал подобные слова. К сожалению, далеко не всегда руководят людьми те, кто имеет способность к руководству,  скорее  умение рукоприкладства выдвигает людей на  руководящие посты. Так  повелось  с  начала  возникновения  классового общества,  так водится  в каждой дворовой компании мальчишек по сей день. Одни романтики, по-разному именовавшиеся в разные периоды истории,  верили в то, что свободный разум, раскрепощенный дух, способен повести  людей  к вершинам побед, не применяя насилия.
  - Ну, чего замолк? Ведь сегодня он  спросонок удрал, а завтра средь бела дня на предательство пойдет, шкуру спасая. Что не так сказал?
  -  Сказал ты все так. Одно не учел: люди пришли свое достоинство защищать от того унижения, которое им немецкий поработитель принес. И эти люди свою ошибку в воинском деле, в котором они не мастера, ошибку эту исправят обязательно. Не  стал бы я  их унижать  или убивать в них чувство, да-да,  чувство, не пугай  бровями-то, у меня у самого они есть, - Михаил сдвинул брови и посмотрел исподлобья, по обыкновению склонив голову набок, на оппонента, чем, правда,  никого не испугал, а развеселил  командира, но, может,  того и добивался, как узнать – не так-то прост  был Михаил Николаев, комиссар партизанского отряда, не  имевший  привычки говорить о себе, о  том, что есть у него или чего у  него нет, зато доподлинно знающий об окружающих, кто чем дышит. Георгий, надо сказать, не вмешивался в спор, он, скорее, был согласен с Николаевым, чем со своим земляком  и добрым приятелем Филиппом Буряком.
  Начальник штаба  вскинулся:
   - Какое такое чувство я, по–твоему, убиваю?
   -  Я не сказал, что убиваешь, это раз, - отчеканил Николаев, - а чувство, которое руководит людьми,  это их человеческое достоинство. Слыхал о таком? Это два. А авторитет командира не на слепом страхе подчиненных строится, а на  человеческих и воинских достоинствах командира. Это три. Тем более, что достоинство по-белорусски  звучит как годность. Неплохо, по-моему. Хотя и ограничивает понятие. Но уж тут талант руководителя  должен проявиться, чтоб каждому человеку дать возможность показать свои лучшие качества в деле,  в котором он может быть пригоден. Это четыре.
   Михаил замолк и крепко затянулся  папиросой. Кроме него, никто в землянке не курил, но дым уже заволакивал все пространство. Опять же, не кашлял никто, кроме самого же Михаила.
    -  Так вот, если хочешь быть пригоден к роли комиссара,- хитро сощурился Буряк и опять дернул свой длинный ус,- давай бросай курить. А то я талантливый!  Твое достоинство  для меня  ясно!
   - Ладно, хлопцы, пойдем на воздух. Пройдем, заодно дисциплину проверим, - Георгий  не любил конфликтов между своими. -  Скоро все свою пригодность  или годность на деле  покажут,   так что  это пять, - подвел он итог на правах командира отряда.
    - Да-а! Вот так, Ниночка,  а ты говоришь, разведка»,- закончила Марья Ивановна свою политбеседу со ввереным ее попечительству  медперсоналом.
   В другой раз сам Николаев приходил с простреленной рукой. Хоть рана была, по словам Ивана Ивановича Гарасименко, пустейшая, однако доктор велел приходить на другой день снова. На перевязку.  Марья и тут знала подробности («своя разведка», углами глаз улыбалась она, хотя, Нина была в этом вопросе не настроена на веселость). Действительно, подробности были невеселы, несмотря на то, что рана  в самом деле не была  слишком серьезной. А  дело заключалось в следующем.               
    Источники продовольствия  поиссякли весной. А численность партизан росла: работа по привлечению в ряды борцов давала результаты. Большая группа молодежи  пришла в лес  еще  в  самом начале марта, когда немецкие службы начали  очередную кампанию по отправке людей в Германию. Михаил решился к родственникам – сводным братьям - на дальний хутор обратиться. Сам пошел с одним из партизан. Не тут-то было. Против двоих экспроприаторов восстал весь хутор. Овца, принесенная  на алтарь освободительного движения, одновременно стала символом  междоусобиц: «и восстал брат  на брата…». Когда  овцу выводили из хлева и бабы заголосили, мужчины было бросились на партизан, да остановились перед  Михаилом, доставшим оружие. Зато когда отошли от хутора, тут его самого  настигла пуля, чего никак не предполагал Михаил, ожидавший от родственников если не сочувствия, то хотя бы понимания. Он стал неразговорчив и подавлен, как  утверждала Марья Ивановна, не из-за ранения в руку. Только ту рану, которая болела, вылечить в медчасти было невозможно.
 - Мелкобуржуазная стихия! – резюмировала Нинка, вспомнив  Ивана и его умные слова. Ей остро не хватало  общения с родными и близкими, несмотря на то, что все вокруг были свои и  уже почти родные. Валентина, даром  что сестра, вся погрузилась в медслужбу («для Кривого старается!»), и Нина для нее была теперь коллегой. И Марья Ивановна, хотя и напоминала временами то ворчаньем, то лаской мать, матерью все же не была.  «Неблагодарная! – осудила себя Нинка за подобные эгоистические  чувства. – Всем плохо, но никто не жалуется. Если ты партизанка, забудь все остальное», - приказала себе Нина, припомнив, как из-за своего эгоизма чуть не попала вместе со всеми партизанскими документами и  перепиской в руки к немцам в Несвиже. Нет, она не будет больше этого вспоминать. Потому что и поступать так уже не будет.
        На следующую перевязку Михаил Николаев пришел в сопровождении Георгия. Они обсуждали предстоящую операцию, в которой объединенные  силы партизан должны были серьезно заявить о себе немцам. Перед заседанием штаба Георгий еще какие-то уточнения настойчиво делал для окончательного представления плана  на обсуждение. Николаев его внимательно слушал. Нина  с замиранием сердца глядела, как уважительно говорит с Георгием  Михаил   (все-таки бывший Кривой). Она и хотела и боялась быть узнанной Георгием, который, вероятно, уже не помнил, «какая гарная дивчина  жизнью рисковала», принося в лес патроны в кошелке с куриными яйцами.
        - Нина,  неси бинты, - позвал доктор Иван Иванович. Нина  вышла из своего угла. Разговор при ее появлении прервался  было, но оживился вновь, уже на другую тему: Николаев рассказал ей новости из Копыля. Дома,  на питомнике,  все было, как прежде, только Мурка пропала. («Рожает где-то втихаря»,  -  догадалась Нина. Мурка научилась прятаться от хозяев с котятами, чтоб  сохранить их живыми. Потом приводила в дом уже прилично выросшими, и матери ничего не оставалось, как кормить этих дармоедов, пока люди не разбирали их по надобности). Георгий молча смотрел на говорящих и только в конце произнес:
        - Эх, жалко, не я раненый. Ходил бы  я  к тебе, Иван Иванович,  по первому твоему зову.
         На  другой день пришел и без всякого зова. Вечером по лесу разлилась чудная украинская мелодия: «Ничь  яка мисячна, зоряна, ясная, выдно, хочь голкы збырай…». Мелодичная песня исполняемая на два голоса, баритоном и тенором, приближалась к госпитальной территории. Марья Ивановна, подмигнула:
        - Выйди, коханая,  працею зморена, хочь на хвылыночку в гай! Тебя, Ниночка, зовут.
        - Чего это? Никакая  я не коханая, - сопротивлялась Нина, а сама замирала, боясь поверить в то, что происходит. Очень уж неожиданно охватило ее это ни на что прежнее не похожее чувство. И весело было и страшно.
       А на поляну въезжали два всадника. И первый был, на рыжем жеребце, Георгий, а за ним, на гнедой кобыле, его верная тень, Ананьев Иван, даже и в песне умевший вторить своим  чистым тенорком  раскатистому баритону командира.
       Ловко спешившись, Георгий поклонился обеим встречавшим женщинам, но к Нине обратился особенным голосом:
       - Вот вам, Нина, из дому весточка. – Он  передал ей  коротенькую записку от матери, с подробной припиской разборчивым старательным мелким – экономным - почерком (про Маню и Раечку, как болели и выздоравливали, про знакомых: про Ягусю и Тамару-татарочку) от Томы,  с  приветами от всех, и отдельно – новенький кашемировый платок, такого Нина не помнила в доме, наверно, недавно выменяли. «Специально для меня», - благодарная слеза чуть не выкатилась  из глаз при  посторонних, но Нина сумела себя сдержать. Только вздохнула чуть глубже обычного. Это не укрылось от внимательного  взгляда Георгия.
         - Не грустите, Нина, скоро побьем немцев. Будете опять со всеми вместе. А мы им привет от вас передадим.
  Из землянки выглянул Гарасименко:
         -  Что, командир, сам теперь с приказами ездишь или по личному вопросу? Болит что?
       -  Болит, Иван Иванович, еще как болит! – прижимал руку к сердцу Георгий, открывая в улыбке здоровые  белые зубы.-  Но на этот раз я  не по этому вопросу.  Позицию объезжаем.  Придется начать раньше, чем намечали. Иван сообщает, что  его люди видели: ходил-таки Высоцкий в полицию  Ждем уточненных  данных. Пока такие сведения, что готовят они на нас свое наступление. Та овца нам крепко поперек горла стала. Только мы дожидаться их не будем. Выступим  раньше. Пока что хватит вам и этих сведений,  так что будьте готовы. И здоровеньки булы.
И нисколько не рисуясь, лишь из одной любви к искусству, он  красиво вскочил в седло,  цокнул, конь взвился и понес его от поляны. За ним заспешил его верный Иван.
    «Одни Иваны кругом. Надо было  задумывать желание, пока стояла между ними, - спохватилась Нина, - обязательно бы сбылось».- «Бабские забобоны!» - строгий голос ее главного Ивана остановил ее грезы.  - «А  какое  желание хотела задумать?» - спросила она себя. - «Никакое! Вот еще! Мало ли какие желания бывают на свете!» Этот внутренний диалог  не был продолжительным, потому что Марья Ивановна  вслух выразила свои чувства. Досталось тут и Высоцкому (родственничку Николаева), продавшему своих немцам за паршивую овцу, и самому Михаилу (надо различать родственные души, а не надеяться на кровное родство), оказавшемуся в дурацком положении.