Фиолетовая полночь

                Фиолетовая полночь

Только она могла просить прощения у разбитой вазы после ее смерти и прощаться с буквами собственных писем навсегда…
 «Академия ведьм» (1989)

        Чем же это объяснить? Ей опять тошнило, как и три года назад. Тошнота была какая-то гадкая, сформировавшаяся, где-то посередине грудной клетки. Не в животе, не под солнечным сплетением, не в глубине желудка, а где-то в груди, где ее в помине никогда не должно быть… Чертовы доктора разводили руками и, как всегда, умничали и мололи всякую ахинею с употреблением названий заграничных лекарств. При чем каждый доктор уходил в какие-то витиеватые дебри иногда заблудившись в них сам, но пафоса и апломба было много — это у них уже в привычке. Наверное, так влияет на мозг запах эфира, вместо горного воздуха. Власть над чужими телами больными и здоровыми кружит голову медленно с годами засасывая в (мыслесос) безразличия и конвейерной работы. Уколы, таблетки, вездесущая кровь, флюорография, вопросы, капельницы, анализы, операции, деньги, деньги, безразличие…
«Пациент, вы обречены…, пойдите прочь…».
 Ей уже надоело ходить в больницу, высиживать в очередях, чтобы снова ловить оценивающе грязный взгляд на своих ровных ногах прыщавого выродка в несвежем халате и с усиками залетного шансонье. Больница стучала в висках словом «боль», а не курортном в Ницце! Пустая трата времени и не больше. Тошнило как-то странно, перекатывая что-то внутри. Импульсы страха, как прибрежные волны, притрагивались к сердцу будоража все тело. Она чего-то боялась, но объяснить, чего именно, не могла... Страшная интуиция стучалась в хрустальные перегородки мозга, навевая тревогу и еще черти что. Хотелось ясности, как и всем, хотелось счастливой ясности...
   Сигаретный выброс медленно уплывал вверх. Причудливые драконы сизого дыма рисовали расплывчатые картины, которые она старалась прочитать, как короткий фильм. Но фильм был непонятен, потому что режиссером был воздух. Привкус от сигарет поменялся как-то сразу, усиливая боль и тошноту внутри. Во рту сигналил дискомфорт и какой-то мусорный запах, хотелось громко сплюнуть с балкона в нижнее пространство.
- Фу…, к черту эти сигареты! Не курю больше… Хватит издевательств над собой! - тихо прошептала она и, скомкав пачку «Слим», тихо бросила ее вниз, пустив следом китайскую зажигалку. – Все…, бросила, хватит… Как мужики говорят: «завязал», вернее – завязала…
 Стоя на балконе и закрыв глаза, она прислушалась к себе. Внутри что-то остановилось, тошнота исчезла сразу. Загрудинная боль растворилась, как сахар в желудке осы. Она положила ладонь на грудь и услышала ровные сердечные туки. Город сигналил вечерними огнями, удар сердца, три мигания лампочек и снова тук и миг… Внизу дорога была забита машинами, где маленькие жизни рулили домой, ежедневно решая массу проблем…, проблем, которым не было конца и которые не решались из-за разности мышления. С высоты двадцатого этажа город протянулся до горизонта, подмигивая огнями, освещающими две дороги в долговременный ад и в коротенький рай: кому как, но без выбора!
Она смотрела на вечерний город ощущая холодок в ногах. Какая-то истома ползала внутри, проверяя и перепроверяя ее тело. Эта истома была похожа на уже перевернутый мед, медленно льющийся из медовой ладьи по коленям к пальцам ног. Верхняя часть меда контролировала уползающий низ. Странное чувство…  Было приятно до суеты лейкоцитов в шуме вен. Она уже давно запомнила, что это короткое состояние возвращалось всегда, именно вечером, без сигарет, глядя на дальние углы города… Приятно и необычно. Странный, осознанно личный секрет.
 Она часто думала рассказать мужу о своих ощущениях, но он не услышит, он глухой к ее жизни уже шесть лет. Она знала, что отсутствие детей, это только ее вина. «Хотя…, кто сказал, что это вина? Почему применяется слово «вина»? Кто его приклеил к ней и к другим бездетным? Абортов никогда не было, но и намека на беременность тоже. Она выслушивала саму себя ровными вечерами на балконе, с прошлыми сигаретами, уже давно раскисшими и исчезнувшими под балконом в черноземной клумбе. Сигареты хоронились с отработанными страхами и мыслями. Одна сигарета – похороны одного воображаемого страха без оркестра и в полной тишине себя. Наверное, поэтому и курят иллюзию похорон собственных страхов? Она глубоко вслушивалась и ощущала какой-то непонятный процесс тестирования внутри. То там кольнет и отпустит, то в другом месте. Голова болела не более трех минут, вялость в ладони и особенно в местах, где есть линии. Тяжесть в позвоночнике, подергивание икры на правой ноге, ровное постукивание в ушах, аритмия сердца, истома внизу, все это не более тридцати секунд, именно в одно и то же время, каждый вечер. Это было похоже на морскую радиоволну. Оставалось думать, анализировать и прислушиваться к себе. Без докторов и без денег, только своей личной женской диагностикой.
Информация об изменениях в себе накапливалась одна за другой. Сентиментальные дни яйцеклетки закончились еще три года назад. Никто не верил, но все гинекологи разводили руками и по большому счету, им все было безразлично: есть яйцеклетка или у нее перекур на бесконечный обед. Цикл нарушен? Ну и фиг с ним, с циклом! Сегодня такой цикл, завтра мотоцикл, послезавтра нано-цикл, все течет, все изменяется, люди в космос летают у них космо-цикл, едрена мать…! Потом маленькая внутренняя война, духовный голод, анархия страха внутри и заслуженная надпись о конце фильма. Проходи дальше таких как ты- миллионы. Подумаешь, видите ли, куда-то делся ее цикл… Принцесса…! Грубо! Конвейер, что тут скажешь? Больше всего тревожили глаза. Вечером зрение менялось быстро. Все покрывалось фиолетовыми оттенками и цветами. Все близкое становилось фиолетовым, все дальнее приобретало его оттенок. Сначала было дивно и необычно, потом пришла привычка, вечернее время, все цвета исчезали, кроме него. Муж был фиолетовым и все остальное рядом тоже. Она привыкла.
  Стоя на балконе и обернувшись на комнату, она увидела его разбросанные руки. Он спал, то посапывая, как балованный мопс, то выхрапывая глупые ночные ноты, как гриппозный больной. Он был далеко от этого ночного мира и от ее мира тоже. Дом, работа, дом, работа… Чертово колесо «хомяка безнадеги» и рутинных повторений. Редкие праздники с Новым Годом и снова схема, старая, кем-то навязанная, идиотская схема. Он уставал на сволочной работе, как мясной робот, выкручивая широкий руль по десять часов в день. Календари меняли свои листочки с картинками и советами космической глупости от известных всей стране шарлатанов, затем меняли друг друга с цифрами на одну больше. Его руки были похожи на саперные лопаты во время войны, молчаливо-шершавые, пахнущие бензином, железные, уже давно не обнимающие. Он был угрюм и молчалив, отдавал зарплату и никогда не пил ни водку, ни пиво и не курил. Футбол его интересовал, как добыча урана в северных концлагерях. Друзей не было, потому что все жрали водку в гаражах удрав от семей…, именно жрали, а не пили…, пробуя уйти в забытье от всеобщей рутины жизни хоть на пару часов. Они пили много и часто, от подсознательной ненависти к окружающей среде. Они убегали от реальности, поднимая внутренние градусы своего существования, самоуважения и пофигизма к окружающему миру. Его друзья искали какой-то надежный угол, которого никогда не было ни для кого.
Он же от реальности не убегал, он просто жил. «Как же он расслабляется?» - думала она, стоя на балконе и разглядывая его знакомое девять лет лицо. «Я не роюсь у себя внутри!» -однажды ответил муж. Он был безразличен, он был продуктом монотонной индифферентной песни о не существующем уютном счастье. Наверно его устраивала такая жизнь, где завтрашний день на ладони, где нет приключений, где все понятно и тихо, где в этой тишине все летит к чертовым родственникам, от чертовой матери к ее же бабушке! У него было время так жить, и отцовские часы «Полет» на правом запястье были тому всегда подтверждением. Он спал, разбросав свои ноги на всю кровать оставив тело в комнате, а сознание по ту сторону невидимой плазмы. Он сопел, храпел и спал с напряженным поднятым своим величием и гордыней между ног, которое ее не интересовало уже целых три месяца. Странно… Ей и это стало безразлично. Она была холодна и тоже удивлялась этому каждый день, понимая, что это не может длиться всегда. Он же живой мужик, еще и вкалывающий на автомобильной каменоломне. Она чувствовала, что будет новая точка отсчета в никуда…, в неизвестность. От скуки, от тоски, от вечерних физических болей внутри и любопытного страха, переполняющего всю грудь.
А когда - то он был романтиком и, трогая ее мокрые волосы в ванной, он расчесывал пальцами каждую прядь. Он дул на них, работая романтическим феном, она закрывала глаза и считала секунды… одна, две, три … десять…пятнадцать, он трогал мокрые волосы и укладывал их на спину в аккуратные черные ряды. Иногда муж привозил полевые цветы от своих пыльных дорог, где шелковый ковыль, выделялся больше всех. Иногда он устраивал секс марафоны, иногда он дарил… Все это было иногда, когда-то и уже совсем неправда. «Дурацкие оправдательные слова русского языка! Какая безысходность в этих «иногда» и «когда-то» - думала она. Все растворилось в вездесущем времени и в его часах на запястье… Все осталось только в памяти раннего девятилетия.
«Сколько он перевез грузов за это время? Может быть миллионы тонн? Все чужое…, а он винтик в механизме жирных котов, укравших остатки отравленной ложью страны! Как всегда, он рабочий винтик чужого механизма, где уже давно закипятили ртуть для простых работяг! Так было, так есть и так будет, несмотря на рождение бунтарей и красноречивых сволочей на площадях!» - размышляла она, поглядывая на мерцающую звезду в фиолетовом небе. «Может быть это не звезда, а просто бортовые огни самолета?» Это были бортовые огни, они медленно перемещались, подмигивая всем и предупреждая глупость столкновения. Она очень любила самолеты, она любила летать в собственном воображении.
Ей запомнился случай из детства, когда она сорвалась с качелей и зажмурив глаза от страха, приготовилась упасть на землю, но этого не произошло, ее подхватил кто-то сильный и медленно опустил на землю. Она еще была наивная и рассказала все родителям, но их было не пробить… «Фантазерка!» сказал папа и побежал на очередное заседание каких-то дурацких институтов, которые никого и никогда не сделали счастливыми. Ей казалось, что институт, в котором работал отец, много лет старается пылесосить пустыню. Насколько все было глупо и насколько они купались в этой глупости, уже не ведая другой жизни. Разговоры, перекуры, разговоры, зарплата, сборы на картошку, перекуры, флаги, демонстрации, разговоры… «Чушь какая, какая-то несусветная чушь! У людей так проходили их маленькие жизни с часами на запястьях или без… Им так сказали жить. Им так сказали… им написали…им посоветовали, им приказали, в конце концов, никого не спрашивая… А то… Не имея ни малейшего понятия, кто живет в их глупо придуманной, равнобедренной стране, уникальные гении с совестью или вырожденцы алкоголики –маргиналы с глазами убийц…
    Ей снова не спалось. Она стояла на балконе и размышляла о себе. О ком же еще? Уже было половина двенадцатого, и она поймала себя на мысли, что можно закурить, но потом вспомнила, что сам процесс курения стал болезненным и она не вернется к этой привычке. Щелкнув выключателем, она зажгла свет. Тихий матовый, маленький балконный свет. Она зажгла свою собственную звезду на балконе, потому что ничего не видела в темноте. Через минуту, шурша крыльями, подлетел мотылек и стал бороться с лампой, разбрасывая пыльцу и упрямо облетая ее, как маленькую планету. Она смотрела на его полет и мысленно приказала ему успокоиться. К ее удивлению, мотылек быстро сел возле пепельницы и сложив крылья, затих. «А, ерунда! Совпадение какое-то !» - думала она и мысленно приказала ему улететь прочь. Мотылек быстро встрепенулся и, часто махая крыльями, вылетел за пределы балкона. «Опять совпадение! А ну-ка, вернись!». Но никто не вернулся. Она выключила лампу и, сидя в темноте, разглядывала Луну в полном Лунии: яркую, фиолетовую с разводами на боках, висящую перед глазами. Что-то стучало в висках в тишине, отбивая какой - то странный ритм. Ей было хорошо, ничего не болело, какой-то вкусный ветер лизнул ее ноздри. Кто-то жарил зайчатину, именно ее…, это сосед вернулся с пьяной охоты и оправдывался перед женой в это время суток. Она шевельнула ноздрями и услышала целый каскад незнакомых ранее запахов. Но самый незнакомый и близкий был совсем рядом. Она нажала на выключатель, и лампа снова оживила весь балкон. Это был запах мотылька, сидевшего возле пепельницы, как и минуту назад.
- Ой, черт! - тихо произнесла Елена и положила свою ладонь на столик. – Сядь ко мне на ладонь! –вслух сказала она.
Мотылек пошевелил мохнатыми усиками и, не взлетая, быстро переполз к ней на ладонь.
- Черт! – снова произнесла она от удивления и задумалась. – Взлетай! - уже громче сказала она и увидела, как мотылек быстро взлетел и, поднявшись до потолка балкона, там пристроился и, сложив крылья, затих. – Ну, надо же, а? Прямо какая-то цепь совпадений. Лампа, потухни!
Матовая лампа медленно потухла, при этом еще и не щелкнув выключателем.
- Вот это номер! – удивленно сказала Елена и встала из плетеного кресла на ноги. – Лампа, зажгись!
Лампа быстро зажглась, осветив ее удивленное лицо, плетеный столик, кресло и мотылька, тихо сидевшего на балконном потолке.
– Это уже не совпадение, – тихо произнесла она, посмотрев на фиолетовую Луну, — это уже что-то со мной происходит.
Ей хотелось еще экспериментировать и убедиться, что это именно она влияет на ход чьих-то перемещений. Облокотившись о парапет балкона, она посмотрела вниз во двор. Там стояла чья-то машина. Она стояла уже год и с нее даже успели украсть брезент еще три месяца назад.
- Машина, мигни мне фарами! - попросила она, глядя прямо вниз.
У машины быстро зажглись две фары и потухли.
– Я прошу мигни мне три раза!
 Машина мигнула три раза.
– Ну, это уже я наколдовала! – с улыбкой отметила Елена, еще полностью не осознавая, что произошло.
- Не спиться? – кто –то неожиданно спросил справа.
Елена повернула голову и увидела девушку на соседнем балконе, смотрящую на нее. Балкон примыкал совсем из другого корпуса длинного десяти-подъездного дома. Люди двух корпусов никогда не встречались, из-за противоположно расположенных входов в дом. У нее были длинные черные волосы, слегка покачивающиеся на ветру. Какая-то матовая кожа, отсвечивающая свет из квартиры. На длинных пальцах рук было кольцо с красным рубином, необычайной красоты. «Такие перстни здесь и в помине не делают. Восточная работа.»  - подумала Елена. На соседнем балконе стоял вазон с каким-то странным растением, у которого было только два листочка на стволе и больше ничего, в причудливой форме обнимавшие воздух. Из квартиры доносилась мелодия песни «True» группы «Балет Шпандау». Тони Хэдли пел о волшебстве в своей неповторимой манере.
- Нет, не спиться! - с удивлением ответила она, не отрывая взгляда от колец.
- Ты не спишь, потому что твои мысли постоянно дрейфуют. А он спит. Какая-то несправедливость. Так почти у всех… - продолжила красавица.
- Я не хочу спать. А он страшно устал. Он водит чужую машину с грузами и днем и ночью в плохую и хорошую погоду. Мне его жалко. Ему через час снова вставать, как солдату. Пусть спит, а я посижу на балконе и посмотрю на звезды.
- А когда он последний раз целовал твое сердце или хотя бы сказал об этом? Ведь сказанное мужчиной, это его мыслезаключения в голове, в которой всегда интересно побывать и полистать местные записи… Ты там была? Ты все также живешь добротой? Это пройдет, а звезды всегда подождут и тебя, и тех, кто будет смотреть на них после. Загляни…, ты что-то слышишь внутри?
Красавица говорила с Еленой, как со старой подругой и ей это понравилось сразу.
- Я смотрю в себя уже три месяца и что-то слышу. А как тебя зовут, соседка? – поинтересовалась Елена, автоматически поправив шелковый халат на груди.
- Малика — это очень древнее имя! – с гордостью ответила красавица и сделала глоток из красивой чашки.
- Очень красивое, необычное…, а я Елена. Скажи, почему ты спросила меня, что я что-то слышу внутри?
- В такие ночи, отдельные женщины что-то обязательно слышат внутри себя, там, где прозрачная нить соединяет твой разум и твой живот. Там, внутри тебя, ползает тайна женских пожелтевших депрессий от осознанного понимания чего-то не свершившегося и неосуществленного. Ты знаешь, что у тебя зашито под сердцем, а что у тебя зашито под линиями на ладонях? Пришло время ответов. Края твоих желаний завернуты и растрепаны, потому что ты часто трогала страницы собственной книги, но боялась перевернуть, возвращаясь всегда к одному и тому же, к пустому холоду в животе. Ты когда-нибудь бродила по теплому песку у морей или океанов босиком, ощущая соленые тихие волны? Ты помнишь свои следы, песок между пальцев и подушечные пятки? Наверное, нет, потому что их жизнь коротка, они есть, но тут же их нет... Ты не успевала обернуться, как следы пропадали, наполненные водой, упорно не желая оставаться заметными. А спрашивал ли кто себя, сколько исчезнувших человеческих следов, песок таит в себе, сколько   желаний что-то изменить …? Представляешь, если бы было задумано иначе? Сколько следов было бы на всех песках мира? Мудрый, пластилиновый песок! - задумчиво размышляла Малика. -  Он принял в себя твои стопы и растворил сразу. Никому не делает поблажки, ни одной девушке. Ты была там одна? Там, на просторе без бетонных стен, грязной городской высоты и с совершенно условным горизонтом. Совсем без людей, постоянно оценивающих твой купальник и твою фигуру.  Вовсе нет! Когда Он, воображаемый Он, с лучшими качествами многих мужчин, держал тебя за руку, и ты ничего не хотела больше в этом мире.
Ты помнишь те мгновенья, когда надоедливые проблемы и даже потрёпанные деньги, уходили на задний план…, когда нежный ветер возился с твоими волосами, напоминая о себе, его мужской запах присутствия рядом и волны надежности его плеч, омывали твое воображение. Ты наслаждалась романтикой, когда-то виденной где-то и прочувствованной, опять же, где-то внутри. Песок, теплая вода омывает твои стопы, его рука, его запах, объятия бриза… Ты можешь осознавать свой романтизм, только в такие мягкие ночи, бросив курить навсегда… от того, что противен сам дым, змеиные боли в груди и самоощущения в минус…
 Малика поправила волосы, красивым, запоминающимся жестом, который Елене захотелось запомнить и повторять постоянно. Она сразу запомнила этот жест.
- Отдельные женщины, наверное, такие как ты, осознают себя совсем по-другому, трогая изменения собственного организма… если чего-то нет, что-то привычное отсутствует, это не навсегда, потому что странное слово – «навсегда» измерить невозможно… Кто-то внутренний, услышав тебя и перелистывая бессмысленные страницы прошедших глупых дней нажимает везде, как бы проверяя, а ты готова?
- Готова к чему? – завороженно спросила Елена, поймав себя на мысли, что она хочет слушать и слушать Малику, как можно дольше.
Она наслаждалась новыми каплями слов, нанизанными на прозрачную нить ее голоса. Малика делала волшебные паузы между слов и предложений, акцентировала свои мысли, распознавая и сверяя все, о чем Елена думала час назад. Она жестикулировала тонкими руками и замысловатые браслеты с колокольчиками опадали быстро к локтям. Колокольчики почему- то молчали. Случайно, совершенно случайно, она увидела, что за Маликой, на узкой перилле ее балкона сидит фиолетово- черный ворон с белоснежными бородкой и двумя бархатными глазами, не мигая смотрит на нее, медленно приоткрывая большой клюв.
- Колокольчики молчат, потому что у них сейчас нет языков… – прочитав ее мысли, проницательно отметила Малика. – А ворон мой давний друг, его зовут Еллей, а тебя Елена, будьте знакомы. Ты спрашиваешь, к чему ты готова? Это уже дверь в будущее и ответ от нежного страха. А кто знает будущее? Все вопросы, велит задавать неизвестность, сопровождаемая внутренним страхом, перед осознанным одиночеством. Люди охотно отвечают на вопросы, понятия не имея, что не им давать ответы. Они даже не задумываются, что их ответы, меняют будущее их самих за самоуверенную опрометчивость. Что может знать, такой отвечающий ваятель скользких ответов? Ничего! Ты даже не представляешь себе, что такие люди, похожи на подметающих осеннюю листву дворников на палубе корабля в тысячах километрах от берега. Откуда листва в океане? Откуда дворник на корабле? Тебе ответят все, выдвигая глупые гипотезы и обязательно часто повторяя оторванное от мышления слово – Ну! «… ну, вы знаете, ну, вы понимаете, ну, это …» Взамен, нужно сказать просто - я не знаю! Я не знаю, к чему ты готова, так будет прозрачней. Об этом больше всех может знать одинокий фонарь, на набережной у моря. Он живой и все видит. Но…, не сейчас.
Балконная дверь скрипнула, и Елена резко обернулась. Там стоял Алексей в трусах и с чашкой холодного чаю в руке. На его сонном лице были видны следы грустного сна.
- Ты с кем тут разговариваешь? –последовал более чем узнаваемый вопрос, который слышали все много раз в своей жизни.
Голос был дальний, чужой и хрипловатый с колониями дорожных микробов на стенках трахеи.
- Я говорю с Маликой! – она обернулась в сторону соседнего балкона, но там было пусто.
 Свет в квартире не горел, «Балет Шпандау» молчал, девушки не было, а на перилах сидела черная птица. Немного скосив голову набок, она, не моргая и все понимающе смотрела на мужчину в трусах.   
- Новые твои фантазии? – он шумно отсербал холодный чай, почесал трусы в районе ближнего и дальнего паха, вглядываясь в городской горизонт и, не глядя на жену, продолжил. - У меня долгий рейс еще надо машину проверить, то-се… Через час уезжаю на автобазу, пожрать сваргань… Смотри, ворона, какая откормленная на соседнем балконе!
 Он уставился на птицу и отпил шумный глоток чая. Сделав шаг поближе, он сложил губы трубочкой и выпустил тонкую струю жидкости под давлением. Чай вылетел из его рта и, пролетев полтора метра, разбрызгался по клюву, глазам и левому крылу ворона. Птица не шелохнулась. Она продолжала смотреть на него, как на обыкновенного человеческого идиота, потому что вороньих идиотов на свете не существует…
- Зачем ты так? Оставь его в покое! Иди в душ, а я сделаю завтрак!
Она улыбнулась от предвкушения какой-то веселой мысли и быстро пошла на кухню. На часах было начало первого ночи. Обыкновенное небо, договорившись с ветрами, трепетно запустило легкий сквозняк в ее сторону. Дверь медленно закрылась, издав негромкий скрип. В ванной застучала вода о кафель на полу. «Все это можно предвидеть заранее!» - мелькнула мысль в голове Елены. «Только нельзя подсчитать количество капель, выпавших из душа. И кому это надо заниматься водой, если вода всю жизнь занимается человеком. О, Боги…!». Она прикрыла дверь на кухню, сидя на стуле одним только умственным обращением к двери. Все работало, как и на балконе. Стоя над сковородкой, она переворачивала яичницу с розоватым беконом не притрагиваясь, а мысленно обращаясь к ним обоим. Затем, нож самостоятельно нарезал хлеб и укладывал бутерброды в дорожную финскую коробку, отрывались прутики петрушки и выкладывались сверху сыра и колбасы. Ей было весело, фантазии были реальны, они работали, они помогали. Она была уверенна, что Малика вернется. Что-то началось, но она не знала, что именно...
За окном заляпал дождь, нежно трогая кухонное окно. Водяные полоски стекали наперегонки вниз. Ей пришла в голову мысль, проведать ворона на соседнем балконе. Она попросила, и нож вымылся под краном, крошки собрались в кучку и нырнули в мусорное ведро. На столе развернулась салфетка и подвинулась сольница с йодированной солью в виде голубого Земного шара. Все стояло на местах, ожидая мужского поглотителя калорий. Черная муха уже неделю живущая на потолке кухни и всегда ужасно раздражающая мужа, по просьбе Елены развернулась в воздухе у дверей и разогнавшись до скорости знаменитой итальянской машины, быстро воткнулась в окно, сильно ударившись микроволосной головой. Она потеряла сознание ровно на время хозяйской трапезы. Елена мысленно поблагодарила ее за то, что она сохранила себе главное - жизнь. Вода в душе еще шелестела. Елена, пройдя коридор и комнату нырнула на балкон. Там, на соседних перилах сидел он, черный и мокрый. Ворон съежился, как все мокрые птицы, быстро моргая и дергая головой от изобилия воды. Он сидел все в той же позе и на том самом месте.
- Уважаемый Еллей, могу ли я вам чем-то помочь? – спросила она, обращаясь к птице.
-  Утррром, Маррррика ждет на берррегу! -  выговаривая каждый звук, промолвил он металлическим голосом и медленно раскрыв плечи и, поймав поток воздуха, сделал шаг вперед.
 Его подхватила какая-то невидимая сила, и развернув на сто градусов, плавно унесла в ночь. Он красиво спикировал, как давно погибшие ночные Мессершмитты над этим же городом. Перила опустели, как потолок оперного театра.
- Ленка, – позвал ее муж, - чаю дай!
- Иду, иду… –быстро ответила она, направившись на кухню.
После ночного завтрака муж с безразличием камня ушел в очередной рейс. Квартира медленно опустела, и мятая подушка с одеялом ожидали заботливых рук. Мух медленно очнулся под батареей отопления, прошелся свои традиционные семьдесят мушиных шагов по полу и, включив совсем не мышечный механизм, поднялся в воздух. Елена открыла окно настежь, запустив ночь на кухню и очнувшийся мух, сделав три заколдованные спирали над ее головой, вылетел в большое пространство. Убирая посуду, Елена заметила, что в чашке мужа, в остатках чая плавала маленькая рыбка гуппи. Совсем еще детеныш, прозрачная и маленькая. Она плавала между больших чаинок от стены до стены, выискивая свой дальнейший путь. Но пути не было, было замкнутое пространство.
- Я тебя спасу! - сказала она, почему-то нисколько не удивившись.
Елена набрала банку воды и перелила остатки чая в банку вместе с рыбкой. Разглядывая случившееся, она отметила про себя, что чаинки превратились в красивые водоросли, важно танцующие у дна. Маленький гуппи получил свой маленький мир с помощью Елены и работая хвостом, продолжил путь познания.
- Никто из людей, получив свой маленький мир, не может осознать, что он его уже получил, один, до самого конца! - произнесла она шепотом, получив огромное наслаждение от спасенной гуппи- души.   
  Река, широкая и знаменитая была совсем недалеко. Ее воды помнили многое за тысячу лет, но рассказать не могли. Она плыла от своих истоков до впадения в такую же воду, растворяясь там каждую секунду множество лет. К ней привыкли, в ней иногда купались, плавали и тонули, в нее плевали и бросали мусор, у нее забирали речных жителей раков и рыбу, в нее выбрасывали отравленные технические и канализационные воды. Река таила в себе железную арматуру и еще крепкие кирпичи, железки, деревяшки с ржавыми гвоздями, астрономическое количество бутылок и банок, пожелтевшую пластиковую тару и массу рыболовных снастей, пробитые тела лодок, мячей и всеобщего понятия хлама. Еще, она хранила в себе тайны утопленников и не утопленников, память мускулистых кожемяк, моющих шкуры в ее воде и даже ржавые стрелы узкоглазых кочевников. Она старалась не обращать ни на что внимания и продолжать плыть далеко с давней собственной целью: жить и существовать, несмотря ни на что и без перерывов на придуманный людьми обед… У реки была река!
  Елена вышла на балкон. Она посмотрела на реку, узнаваемую вдалеке резким поворотом направо. Спать не хотелось. Фиолетовые разводы на горизонте, угадывали усиленно освещенную автомобильную трассу. Небеса меняли цвета, имея дымчатый фиолетовый во всех своих насыщениях. Она улыбалась, вглядываясь вдаль. Она ждала утра, чтобы найти в нем ответы на свои тревожные вопросы. Обернувшись на соседний балкон, она заметила, что странное растение было передвинуто поближе к началу перил и до него можно было дотянуться рукой. Два больших и узких листка в причудливой позе обнимали ничто, напоминая миг балетного па, остановленный умелым щелчком редкого фотографа. Растение переливалось фиолетовыми оттенками, демонстрируя свой единственный плод, на маленькой ветке. Он был похож на близнецов вишни, державшихся рядом из одной плодоножки. Елена протянула руку и ей показалось, что растение наклонилось к ней тоже. Потрогав странный плод, она ощутила, что он сам сорвался и упал ей в ладонь. Она втянула воздух глубоко в себя, от него пахло персиком и сладостями. Прокусив оболочку двойной вишни, она ощутила невиданное никогда блаженство во рту.
- У-у-х, какая вкуснотища! – прошептала она и осторожно прижала зубами мякоть.
 Там оказалась косточка. Она сплюнула ее в ладонь, затем вторую и съела две замечательные вишни, обливаясь слюной во рту. Плод был невероятен для ее восприятия, он был неземной и потрясающий воображение по вкусовым качествам. Голова закружилась и сразу в глубине чужой квартиры снова запел Тони Хедли, часто утверждая, что все это правда. Елена, движимая сильным чувством любопытства, напрягла позвоночник и став на цыпочки, постаралась заглянуть в комнату через балконную стену и перила.
- Малика! – тихо позвала она.
Там не было люстрового света, а всю комнату освещал только большой телевизор с лоснящимся лысым вещуном посередине экрана. Вещателя и супер хитреца в телевизоре не интересовало чужое мнение, он навязывал только свое, получая огромное удовольствие от театрально построенных фраз, золота на собственном пальце и знания итога программы. Любой профайлер разложил бы его на четыре пункта в сорок секунд, но таких не было в той среде. В нем было искренности столько же, столько в покерном блефе. Он витиевато выводил тему из-под контроля, уводя в дебри Магрибских философий, демагогических простыней, самонаслаждений и само возвышений над собеседником. Он раздражал, потому что не был даже гражданином страны, в которой жил, ел, пил и наслаждался собой, управляя империей откорректированной, редакционно-вывернутой, кому –то очень выгодной информации. Ведущий передачи снова изворачивался под песню «Правда» «Балета Шпандау».
Елена улыбнулась, ощутив присутствие противоположностей в звуковом воздухе. К собственному удивлению, не ощутив чувства страха, она перелезла через перила на балкон Малики и подойдя к балконной двери, заглянула во внутрь. Телевизор замолчал и потух, прекратив показ великой само любви человека к себе. В дальнем углу коридора был включен свет, пахло жареными пирожками, и кто-то мужской, пел что-то себе под нос приятным голосом.
- Я поверн-усь, и может я уви-жу, что кто-то видит, то, что вижу я…! Целу-я в шею, я, сквозь твою кожу, тихо ощущаю пульс трех бабочек венозных…! - пел некто вдали таинственного коридора.
 Елена, став на цыпочки, прошла по коридору в сторону света. Она медленно заглянула на кухню, откуда слышались звуки вкусных пирожков. Возле плиты стоял высокий юноша с лицом приятным и одухотворенным. Он, на самом деле, жарил пирожки, успевая поворачиваться к столу и лепить новые. Из кармана его рубахи, выглядывала флейта Пикколо, начищенная до блеска, а заляпанное жиром полотенце вокруг пояса было не чем иным, как флагом Норвегии с цифрой 21.   Начинкой для пирожков была капуста, тушенная в сметане вместе с мелконарезанным луком. Он ловко закрывал тесто, отработанными движениями, двумя пальцами закрывая начинку внутри изделия. Сама полоска на пирожке была везде одинаковой, напоминая аппендицитный шов, оставленный умелым хирургом. На боку каждого пирожка юноша нежно выдавливал две буквы «П». Картина была странной, как показалось Елене. «Такой юноша не должен жарить пирожки!» -подумала она.
- А что же я должен делать, по-вашему? - не оборачиваясь к ней сказал парень, быстро перевернув четыре розовых пирожка на широкой сковороде, похожих на кормленых поросят в зажиточном доме. – Мои любимые занятия, печь блины и жарить пирожки. Я знаю секрет вкусных пирожков, хотите попробовать? – не прекращая поворачиваться к столу, лепить, выкладывать, переворачивать и подливать масло, спросил он.
- Доброй Ночи! А вас как зовут? А вы откуда… Я с удовольствием… Я бы еще…
- Я просто Повар –Пьер или Пьер –Повар! Все намного проще, чем вы думаете. Любой повар проницателен, из-за знания еды, куда что добавить, что подбросить? Какую травинку с какой формулой перемешать, чтобы еда оказалась раем, вне привередливых гурманов. Вы гурман?  Тогда вы сможете разложить цветочный мед на восемь ингредиентов. Малика, попросила меня   угостить вас моей вкуснотой и сопроводить на берег реки. Там, вы продолжите беседу, которая вам понравилась, и которая что-то изменит.
Он открыл фиолетовый мешочек, и достав какую-то траву, высыпал в чайник, залив кипятком. По кухне распространился необычный запах, перемешавшись с запахом пирожков. Елене сильно захотелось все это отведать и как можно скорей. – А вы присядьте, я все накрою, потому то это моя профессия- готовить и накрывать.
«Вот достанется же такой красавчик, кому-то, да еще и повар! Обзавидоваться просто можно!»- промчалось в голове у Елены.
- Да, уж…, – вслух ответил Пьер, быстро переворачивая леопардовую тарелку в руках, - конец цитаты, впечатляет… Вас, Елена, можно найти по словам. Вы мыслите и ваши слова заполняют все. И мне, почему-то, кажется, что у вас должна быть аллергия на одежду при вашей чувствительности. А это уже мои мысли вслух… - продолжал он, очень быстро накрывая на стол, отрывистыми и выверенными движениями.
Он делал это очень давно и лишние движения рук и тела были полностью исключены. Елена наблюдала за ним с восхищением пораженной женщины и не перебивала. Ей было интересно.
- Вы кушайте, а я вам кое- что расскажу, что велела Малика. Сейчас вы снимаете с себя чужую цель рабослужения, которая гасит вашу инициативу, снижает жизненную активность, ослабляет здоровье и отнимает удачу. У вас были перепады температуры тела, головная боль, оживление линий под ладонями, бессонница с глупым осуждением полнолуния, внутренний озноб и сердечные всплески. Две вишни с Альфавосты, дали вам возможность понимать. Мои пирожки дадут вам право видеть и слышать. В отличие от тех, кто думает, что видит всю жизнь, вы будете видеть то, что миллионам не под силу и слышать тоже. К раненой собственной душе не нужно будет пришивать заплаты и жить в доме со странным смещением в бок.
 Пьер взял вилку и поставил ее на стол. Вилка медленно наклонилась и улыбнувшись, он продолжил.
- Ты сможешь увидеть городские проблемы воробья, которые иногда замечает лишь избранный ребенок, плачущую в углу муху с потерянной навсегда ногой, беспокойство несмазанных роликов лифта и запахи ночных полетов, сожаление шариковой ручки о конце ее начинки и пробы ее самоубийства в падении на пол со стола. Ты услышишь мысли фруктов с дефектом, уходящих в компотную казнь, ты увидишь во взглядах больше, чем может скомпоновать любой язык, как инструмент выбрасывания мысли в воздух. Ты сможешь остановить свой взгляд на белом полотне чесночного тела, где черное пятнышко коррозии, уже ведет свою подрывную работу разложения на молекулы. Ты будешь знать, зачем это все происходит? Ты увидишь, как взлет эйфории обязательно закончится падением и депрессией у слабых людей, разъединяя тех, кто еще вчера был единым целым и менял судьбы в плачевных и безразличных тоннелях истины и правды. Ты будешь видеть, как тысячи женщин приходя домой и снимая личину сучьих стервоз будут рыдать в подушку, а в собственной утренней тьме будут одевать ее снова, выкрашивая ресницы только в черное и снова идти на войну вместо того, чтобы просто жить!
 Ты поймешь, почему женщины, ведомые потоками собственного одиночества, заставляют себя звонить очередному знакомому палачу и выбирают место для новой плахи. Ты поймешь, что такое эффект дураков и вектор их конца. Ты поймешь смысл времени, которого уже нет. Ты многое увидишь и поймешь… Ешьте, Елена, наслаждайтесь!
Он встал со стула и налил в хрустальную чашку ароматный напиток.
- Это чай? –спросила она, прожевав пирожок с капустой.
- Нет. Это АНП- Академический Напиток Просветления. Это очень просто. Уж поверьте мне, многим в этом случайном мире его не хватает. Так и живут от тьмы к тьме, считая, что живут от рассвета до рассвета. Они считают…, не задумываясь о правоте своих считаний. Я умиляюсь жизнью неразумных. Великое заблуждение, заблудившихся в вечерних и утренних сумерках. Пейте, не бойтесь. Яда «сурукуку» со слезами оранжевого листолаза, здесь нет. Здесь главный ингредиент остатки солнечной надежды на кончиках умытых листьев крапивы и еще кое-что. Я лично вытащил все иголки из листьев крапивы и сказал ей хорошие слова, отблагодарив за не уколы.
 Она отпила глоток этого напитка и сразу ощутила кружение в голове. Ее бросило в жар, и крупные капли пота выступили на лбу, как после горячего медицинского укола. Что –то заурчало в животе и сердцебиение заметно участилось, сладко выбивая туки в темной сердечной сумке. Ее тело окутала благодатная паутина, пульсируя в каждом нерве спокойствием и умиротворенностью. Лейкоциты разделились от болезненных слипшихся цепочек на отдельные плавающие тела и с шумом бросились в капилляры забытых уголков организма. Стаи розовых стрекоз наперегонки с розовыми мотыльками и медовыми мухами, пролетели шумной компанией внизу живота, разбудив и напомнив, что она еще женщина. Теплое желание сладкого молока с каплями дозревшего винограда наполнили ее рот. Елена открыла губы и прозрачный пар вырвался наружу, быстро растворившись над столом. Она смотрела на пальцы рук, они заметно удлинились, приняв невероятно красивую форму, ее ногти были отточены и удлинены до разумно выверенных пределов. Она раскрыла ладонь и с удивлением заметила, как линия жизни, прочертилась дальше младенческой розовой бороздкой вокруг всего запястья несколько раз. Она удивленно смотрела на Пьера. Маленькая и всегда предательская боль в позвоночнике, растворилась в никуда и ушла, выровняв линию спины. Елена почувствовала освобождение от чего-то приобретенного в процессе ее жизни. Она чувствовала возрождение организма изнутри. Что-то зашло в мозг, выбросив старый придуманный хлам мыслительной ерунды и вымыв стенки от страха и сомнений. Ей хотелось улыбаться, но губы уже это делали сами не дожидаясь приказа из головы. Если бы она могла видеть себя, она бы сразу заметила, как цвет ее глаз насытился фиолетовым оттенком. Она видела все, даже темные тени, которые прятались в темных углах кухни, она прозрела…
- Как самочувствие? Архангельское или ангельское? – спросил реактивный повар с умелыми руками.
- Ой, Пьерчик, я ни того самочувствия ни другого не знаю, но у меня какое-то состояние молчаливой победы, которую я ждала долгие годы.
- СпасиБОГ вам, Сударыня, за откровенность, а вот так мы закончим оформление твоей ауры! - сказал он и вытащил флейту пикколо из кармана на груди.
Он стал играть, что-то медленное и изысканное. Он играл, опыляя складки ее одежды настоящей надеждой, он играл, незаметно притрагиваясь к ее бурлящей лимфе, оздоравливая ее под самой кожей и меняя ее химический состав. Он играл страстно и вдохновенно, перебирая маленькими клавишами–пуговицами, закрыв глаза и полностью уйдя в страну звуков и любви. Каждый нажим на клавишу –пуговицу, отдавался у нее в спине в новой пульсации вен и аорт. Они настраивались на другие потоки крови и на потоки женской новой спины. Его мелодию подхватили занавески на кухонном окне, три ромашки подняли головы в полосатом вазоне на подоконнике и даже большой холодильник, неуклюже стал раскачиваться в такт неизвестной мелодии. Музыка превратила всю кухню в концертный маленький зал, и Елене даже показалось, что кто-то с бородатым лицом Петра Ильича стал подпевать в унисон эту странную красивую мелодию флейты.
Снаружи была ночь, весь дом спал или делал вид, что спит, что устраивало тех, кто спал и тех, кто нет… Все равно, что-то уже произошло, независимо от жильцов дома со странным креном. Что-то уже произошло…
Закончив исполнять мелодию, Пьер поклонился. Ему рукоплескали все предметы на кухне. Рук у них не было, они аплодировали духом своего существования и восприятия и те, кто мог услышать, тот слышал не ушами, а колебаниями воздуха. Елена сидела за столом с застывшим на губах словом «Браво!», завороженно вглядываясь в его лицо. Пьер улыбался покрасневшими юношескими щеками, он переживал маленький триумф на живой кухне, которая для миллионов, является мертвой.
- Сударыня, а сейчас последний штрих! - сказал он, бережно вставив флейту в карман.
Пьер достал из холодильника синий лимон и выдавил его в стакан. Затем, добавив туда чистой воды, он протянул его Елене.
– Не бойтесь, Сударыня, страх, это всегда временная, внутренняя химера. Пожалуйста, выпейте…
Вкус синего лимона был сладкий и даже немного приторный. Она выпила до дна и стала прислушиваться к себе снова.
- Это совсем для других целей! - быстро вставил Пьер. – Пожалуйста, плюньте на оконное стекло. Я вас прошу. Это вам не раз еще пригодится… – с уважением попросил повар.
Елена подошла к окну и, застенчиво отвернувшись от Пьера, плюнула в окно. Стекло медленно растворилось в воздухе, как будто его никогда не было.
- Вот теперь я исполнил свою миссию. Прощайте, Сударыня! –произнес он и, выйдя их кухни, растворился в темноте коридора.
Все произошло настолько быстро, что тысячи вопросов, скопившихся в голове у Елены, не смогли выйти наружу и получить ответы. На кухне появилась тишина, тихо поскрипывая электрическими импульсами человеческого холодильника. В коридоре раздался звонок в дверь. Звонок был комбинированный и выдавал какофонию многих нот без гармонии и любви. Поморщившись от надоедливого звука, Елена пошла открывать дверь. Замки были странные, вернее их не было, были только два сельских засова, смазанных черным маслом, массивные и черно-железные, выкрашенные с подтеками, к ним и притрагиваться не хотелось вовсе.
- Кто там? – сурово и любопытно спросила Елена, выискивая глазок на двери, которого не было.
- Страх с вопросом в данном случае неуместен. Тем более, что Пьер рассказал о вас, как о благодарном слушателе его флейты… - раздался голос за дверью.
 Елена нажала на засовы и быстро открыла дверь. На пороге стоял смешной человек. Такие люди встречаются иногда и везде. У таких людей карикатурные лица, данные природой и шуточным набором ген. У него был удлиненный череп, большие мясистые и оттопыренные уши, близко посаженные глаза в глубоких глазницах, очень заметная улыбка и одна седая бровь над глазом, второй брови не было. Его длинный нос напоминал милый хобот, милого слоника на опушке джунглей. Он был одет в несвежий белый халат с пятнами от борща, напоминающий наряд мясника или сельского фельдшера. На ногах были тапочки, пережившие не одно поколение их хозяев, цвета оленьих боков. Из тапочек торчали черные носки, в которые были заправлены концы фиолетовых брюк, похожих на шаровары турецкой танцовщицы живота. Он стоял смирно, вытянув руки по швам, всем своим видом подчеркивая, что он на очень ответственном посту. Возле правой ноги сидела маленькая собачка, своей хитрой мордой, похожая на стрекозу или ящерицу. Ее тоненькие голые ноги, хвост и спина, дрожали на сквозняке, усугубляя в минус весь ее вид. На шее висел миниатюрный колокольчик или бубенчик. От того, что собака дрожала, дрожал и колокольчик на ее шее и раздавался тихий дрожащий звон.
- А вы…- начала Елена.
- Я, Амиго! - выпалил он и дернул плечами. - Просто и незамысловато- Амиго. Знаю, знаю, уважаемая, ему сквозняки противопоказаны. Разрешите представить вам Хорхэ. Хорхэ, это Елена!
- Аф…! -  пискливо тявкнул Хорхе и высунув фиолетовый язык наружу, скосил глаза в центр носа.
- Он вас сопроводит к Малике. И еще, пожалуйста, передайте ей эту газету, здесь на странице 21, а, впрочем, она знает. Всего вам доброго!
Амиго развернулся и громко шаркая тапками, медленно пошел в сторону лифта, напевая какую-то странную песню о том, почему гусеницы, жрут так много зеленых сочных листьев и никогда не лопаются, а превращаются в милых бабочек с крыльями, похожими на съеденные ранее сочные листья. Хорхе остался сидеть на пороге квартиры, задрав голову вверх, он продолжал дрожать особой мелкой дрожью в унисон колокольчику, ожидая команды от новой хозяйки.
- Хорхэ, кушать Хо? - спросила Елена с недоверием глядя на его косые глаза.
 Он тут же встал на задние лапы и два раза прокрутился вокруг себя.
– Ясно, заходи, гостем будешь!
Елена посмотрела на часы в кухне, которые показывали 4 часа 62 минуты. Хорхэ чавкал докторской колбасой, запихивая ее в маленькую пасть большими кусками. Он ел жадно с повизгиванием и агрессией, обливаясь слюной и разбрасывая вокруг миски мелкие кусочки колбасы. После каждого заглатывания, он отвлекался на миску с водой и хлюпал языком, как пароходной лопастью на Амазонке.
- Тебя что, не кормили никогда в жизни?
- Мугу… – произнес пес, заглатывая очередной красивый кусок и чавкая, как чугунная мясорубка.
 Закончив поедать мясо, он снова скосил глаза к носу и пристально посмотрел на Елену. Взгляд был более добрый, чем на пороге двери.
- Ну…, что, наелся? Теперь веди меня к Малике… - присев на корточки и вглядываясь в косые глаза собаки, сказала Елена.
Хорхэ развернулся и медленно посеменил в коридор. Он пробежал мимо входной двери и остановился у двери в ванную, где висел значок пластмассового душа. Обернувшись на Елену, он поскреб лапой о линолеум. Елена толкнула дверь и увидела внутри вместо ванной комнаты, обыкновенный коридорчик со светящейся лампочкой в конце. Пройдя его вместе с Хорхэ, она толкнула другую дверь, лампа сразу же погасла, и утренний речной воздух ударился ей в лицо. Она стояла на берегу реки. Обернувшись назад, она увидела открытую дверь обыкновенного кафе, из которого она только что вышла. В кафе громко включилась сигнализация, распространяя звук тревоги, грабежа, воровства, аврала, полундры и караула…! Хорхе весело устремился в сторону женской фигурки, стоявшей вдали у пирса. Елена закрыла дверь в кафе, мысленно отключила сигнал тревоги и быстро зашагала за собакой, улыбаясь собственным возможностям.
- Я знала, что мы еще увидимся… - с удовольствием сказала Елена.
- Несомненно. Спелая вишня всегда и везде желанная, даже среди густой листвы. Это логично и вытекает из нашей первой встречи…, быть иначе и не может… - тоже с удовольствием произнесла Малика, бросая фиолетовые семечки в реку.
 Там, где семечки падали в воду, появлялись рыбьи головы, тихо открывающие рты и втягивающие в себя корм, плескаясь водой рассерженными и жадными движениями. Елена мысленно попросила рыб выстроиться в очередь за едой и не толкаться в воде. Они так и сделали. Малика улыбнулась. Бросив очередной раз горсть семечек в воду, ее колокольчики на браслетах зазвенели мелодию, отдаленно напоминающую мелодию нежной флейты Пьера.               
- Ты уже понимаешь тайный смысл рыбьей дисциплины, поэтому они тебя и слушаются, - шептала Малика, - например, Фонарь на набережной у моря имеет тоже свой смысл, как и любой предмет. Его создали люди с одной единой целью, чтобы он по их повелению светил вокруг, освещая дорогу, где ходят сами люди. Они создали его для себя, и он служит им всю жизнь. Его замечают ночью, а днем он не нужен. Днем он предоставлен сам себе, он смотрит на людей и ищет ответ на вопрос – «А кому ночью светят сами люди?». Он молчалив и монументален в своей чугунной стати. Он монумент свету и вечный его раб…работник!  Впереди и сзади, стоят такие же, как он. Они молчат и кажутся мертвыми и холодными, но это совсем не так. Вот подойди к нему и спроси, что хочешь.
Елена подошла к чугунному фонарю. Он был весь в коричневых дождевых потеках от ржавчины, на черном гудронном теле. Они выглядели так, как будто он часто плакал. Дотронувшись рукой к его холодному туловищу, они тихо спросила:
- Вам здесь грустно?
- Огромное вам спасибо, что вы не прилепили жвачку на мое тело. Огромное вам спасибо, что вы не клеите объявление на меня о пропаже щенка. Огромное вам спасибо, что вы обратились ко мне так уважительно! –заскрипел фонарь, странным металлическим шепотом. –Вы спрашиваете, грустно ли мне? Мне грустно только от того, что я живу дольше людей и маленькие девочки, гулявшие здесь с мамами, уже кричат на внучек и не бегают, как раньше, а ходят медленно. Я все такой же, крашенный заботливой рукой и освещающий дорогу будущим бабушкам и их мамам. Я знаю, что вечность в словах людей относительна, но насколько она относительна для меня? Мне грустно, Сударыня! Я смотрю на птиц и радуюсь. Однажды, речная чайка присела на меня и сказала, что нам никогда не летать высоко… Глупая птица! Тот, кто освещает всем путь у дороги, летать и не должен, ему достаточно светить. У всех свое предназначение, не так ли? Мой дедушка жаловался, что сжигал дотла каждый выданный ему сантиметр керосина. Теперь электричество, и мы не горим для себя, мы светим для всех.
- И вам огромное спасибо, Уважаемый Фонарик! Вы уж точно знаете, как нельзя убегать от осени и как отдавать свою жизнь в аренду людям. Спасибо вам! – Елена, разговаривая с фонарем, высоко задирала голову, глядя вверх на его плафоны. Она считала, что уши фонаря и его голова, наверху. Она оставалась человеком.
- Пойдем со мной, –сказала Малика, - у тебя еще две важные встречи.
Они отправились вдоль реки, в сторону городского пляжа. Дождь давно закончился и Солнце, пробивая себе дорогу из дальнего космоса, уже набрасывало свои теплые лучи и свет в сторону малюсеньких людей. В огромном городе всегда находились чудаки, которые утром приходили на реку купаться. Но подойдя к пляжу, Малика и Елена, увидели целую толпу людей, стоявших вместе вдоль парапета набережной и ожидавших чего-то. Они смотрели по сторонам, выискивая кого-то. Совсем неожиданно со стороны появился молодой юноша. Он был худ, высок и строен. Его длинные волосы были собраны в классическом затылочном узле не голове и перевязаны цветным шнурком. На шее на обыкновенной веревке висел металлический Анкх, отшлифованный и начищенный до блеска серебряной посуды. Он был без обуви и шагал босиком, не обращая внимания на сотню человек, внимательно наблюдающих за ним с парапета. У некоторых даже были с собой фотоаппараты и люди следили за ним, как за диковинным явлением. Парень шел, высоко подняв голову, он был только в заношенных шортах цвета хаки и с голым торсом. Его острый кадык украшал необычно удлиненную шею. Странные и большие зеленые глаза, напоминали образ ночного лемура, только небритого уже пять дней. Между двумя седыми бровями была нарисована красная полоска. В руках он держал диджериду из желтого дерева, многократно выеденного термитами изнутри и старенький коврик с арабской вязью. Он направлялся к воде со своими мыслями и неизвестной никому жизнью. Бросив мимолетный взгляд на Малику, он едва кивнул ей головой и направился поближе к воде.
Расстелив коврик у воды и поставив диджериду с тотемными изображениями рядом, он снял хаки шорты, и оставшись в одном тряпичном лоскуте, сел в позу лотоса. Толпа на набережной перестала переговариваться. Сбоку подъехал мытый черный Мерседес и оттуда, быстро цокая каблуками, выскочила крашеная блондинка с озабоченным лицом, боясь пропустить главное. Несколько человек обернулись в ее сторону и зашипели, призывая громко не топать земными каблуками и соблюдать тишь. Толпа замерла, наполняясь все новыми и новыми прибывшими людьми. Сообщество людей наблюдало, играя в молчанку.
Юноша сидел на коврике, прямо держа свою спину. Его руки были скрещены на груди, а глаза закрыты. Из диджериду, стоявшем рядом, стали доноситься гулкие звуки падения дождевых капель. Затем он монотонно завыл, печально и торжественно одновременно. Эти звуки были непередаваемы, они завораживали и гипнотизировали. Юноша тяжело дышал, накачивая свой инструмент непрерывным дыханием, не притрагиваясь к самому инструменту. Он входил в транс. Через несколько минут юноша стал подниматься в воздух. Народ зашевелился и стал фотографировать. Когда он поднялся на целый метр над землей, он повернул голову немного влево и стал передвигаться по воздуху в избранном направлении. Затем, через пять минут, он достиг почти середины реки и зависнув над водой, открыл глаза. Резко подняв голову вверх, он стал быстро подниматься выше. Остановившись на стометровой высоте над рекой, он застыл. Юноша был там один, среди воздуха, без присутствия людей, с полным отсутствием собственных мыслей. Он не парил, он находился на высоте, как в собственном доме, наблюдая, как утренние ласточки, пролетают рядом с ним с открытыми ртами для ловли мошкары. Он смотрел на восходящее Солнце с высоты птичьего полета, не шелохнувшись. Он был счастлив, выслушивая далекие завывания диджериду на пляжном песке. Он медитировал, отправляя себя в далекие страны невиданных городов счастья, где никогда не было людей, а значит, не было войны и преждевременной смерти. Через двадцать минут, он стал медленно опускаться вниз к глади реки. На набережной толпа увеличилась в десятки раз и люди щелкая фотоаппаратами, забирали картинки существования такого юноши среди них. Он медленно приземлился на коврик, открыл глаза и сделал долгий и шумный выдох. Пролетавшая мимо ласточка, спикировала на его голову и села на волосы. Юноша встал и свернул коврик. Взяв в руку ласточку, он поднес ее ко рту и что-то ей прошептал, затем разжав ладонь выпустил на свободу.
- Здравствуй, Малика и спутница твоя тоже! - произнес юноша, подойдя к ним.
 Сзади за его спиной медленно продвигалась толпа, желая лучше рассмотреть парня.
- Приветствуем тебя Несам! Это Елена, она из их мира переходит к нам, она хочет сказать тебе слово… - быстро ответила Малика.
- Внимание мое уже здесь! –ответил Несам и необычно сузил глаза.
- Вы…вы… - спотыкаясь в эмоциях, произнесла Елена. - Вы невероятны! Глупо было бы мне, спросить, как вы это делаете? Вы это делаете и все… Это заоблачно от моего понимания. Это невероятно…
- То, что является повседневной привычкой уже не пугает и не вызывает вопросов. Стоит отойти от нормы хотя бы на один дарча, все начинают задавать вопросы без ответов. Ответов нет –это оказывается, очень хорошо. Представьте, если бы каждый был просветлен и знал ответы, то в небе негде было бы летать виманам и птицам, все облака были бы заняты просветленными. Птицы бы жаловались и изменился бы ритм диджериду. «Нельзя!» и «Можно!», это два слона, которые никогда не разговаривают друг с другом, им нельзя и им можно, они это понимают, поэтому никогда не встречаются, так мудрей. Так вел себя Вишну, но так не ведут себя они, те, кто сзади сейчас.
Из толпы выскочила блондинка на каблуках и, смело подойдя к парню и положив свою руку в золотых браслетах ему на голую грудь, заглянула в глаза Несаму.
- Милый, пойдем со мной, пойдем! Я все тебе расскажу в машине… Здесь очень много людей. У меня есть к тебе большое предложение, пойдем, дорогой мой, пойдем… Она взяла его за запястье и хотела увести.
- Я пойду с тобой, - Несам взял ее ладонь и крепко сжал в своей, - я пойду с тобой, если прямо сейчас ты снимешь все золото и бросишь его в реку, я пойду с тобой, если ты отдашь свою машину вон тому нищему, что спит на пляже. Я пойду с тобой навсегда…
- Ты че, болен, придурок! – бросила зло она и быстро развернувшись, ушла не оглядываясь.
- «Нельзя» и «Можно»! Елена запомни, они никогда не встречаются. Песочные часы разделены одной песчинкой на «До» и «После». Вся жизнь только одна песчинка, делай правильный выбор! –сказал Несам и, кивнув Малике, быстрым шагом пошел по песку вдоль реки.
Елена смотрела ему вслед и мысленно удивлялась, как долго его следы держались на песке, напоминая ей об ушедшем человеке. Его следы, исчезали неестественно медленно…

   Оперный театр стоял как исполин. Он знал, что он один и такое здание одно в городе. Он был горд и помпезен. Вечерами, когда тенора разрывали его тело космической энергией звуков, он был особенно шикарен, осознавая свою нужность тем, кто его сотворил, кто в нем поет, кто его моет и чистит. Оперный театр был счастлив. Малика вместе с Еленой подошли к оперному театру, когда его вечернее время не наступило. Он спал или думал, что спал.
- Здесь твоя последняя встреча, самая главная. Встреча двух половинок песочных часов –до и после. Будь внимательна и умна… - тихо шепнула Малика и позвонила в дверь черного входа.
- Че нада? Театр закрыт, труппа на гастролях! – раздался голос безразличного человека-рупора, ловящего языком внутри рта остатки вкусной колбасы.
- Матвей Иваныч, здравствуйте, мы же просто уборщицы, как обычно! Мы к Василисе Пантелеймонове, насчет влажной уборки туалетов второго этажа! – быстро отреагировала Малика.
- А…, ну, дык, сразу бы и сказала!
Дверь хрустнула надежными скобами, бесшумно отворилась, и из нее сразу выглянуло лицо, похожее на одинокого счастливого хомяка, живущего на забытом колхозниками пшеничном поле.
 – А вы, че-то на уборщиц и не похожи… – разглядывая девушек, бросил Матвей Иваныч.
- Дык, вы тоже не похожи на театрального вахтера! - передразнила его Малика. – Я, вот, первый раз, как вас увидела, подумала сразу, что вы отставной генерал и не меньше, а не какой-то там вахтер. У вас глаза генеральские, осанка военная, вы красавец со всех сторон. Я даже боюсь себе представить скольким женщинам вы вскружили головы и закружили их в вальсе, обаяв кружевными словами. С вами поговорить, так вы вообще сердцеед еще тот. Вы любовник, наверное, и до сих пор хоть куда, хоть сюда, хоть туда… Ха-Ха-Ха!  – изгалялась Малика.
При слове «генерал» у Матвея Ивановича по всему организму расплылось что-то теплое, глупое и эполетное. Его позвоночник молча взвизгнул и выпрямился, под носом появились призрачные черные усы и золотые погоны, где-то в районе его плеч. Он сузил глаза, и принял сказанное, как должное. Слова Малики о его женских победах не произвели на него никакого впечатления, потому что он женщин не любил с детства, никогда не был женат, а вел житие тайное и никому не известное. Ну, да и бес с ним, с вахтером…
- Проходите, я вам разрешаю! – буркнул он, нащупав языком очередной кусок вкусной колбасы в   пространстве между седьмым и восьмым зубами.
Удачно ковырнув его кончиком языка и проглотив, он закрыл дверь.
Толстые ковровые дорожки цвета получасовой запекшейся крови были вычищены и лоснились, как бока сытого мерина. Малика и Елена, мягко ступая по ним, поднимались на второй этаж. Они остановились возле широкой двери с табличкой- «Директор Театра. Вредитель Александр Федорович».
- Имя и отчество совпадают с именем и отчеством Керенского! - вслух подметила Елена и поправила прическу.
- Это точно, только мы не к нему, мы к Василисе. На время его отсутствия она его замещает, только в другом кабинете! - сказала Малика и красивым жестом головы и руки, поправила прическу тоже. При этом ее колокольчики на браслетах, зазвенели очень знакомую мелодию.
Малика постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, юркнула внутрь с Еленой. Они вошли в уютную и пригожую прихожую. Там за столом сидел толстый мужчина неизвестного возраста с очень выбритым лицом. Его очки в мощной оправе счетовода-исполнителя, усложняли восприятие его лица, как обыкновенно человеческого. Он сидел тихо, глядя на вошедших сквозь верхнюю дужку крепких очков. На пятидневной белой рубашке, вместо галстука была разноцветная (Калимма Паралектэ) или совсем по- простому –«психэ».  Бабочка была похожа на законченный рисунок очень талантливого художника. Сбоку на столе стоял стриженый фикус, по которому неправильно стекали капли воды. Они останавливались посередине фикуса, собирались в одну большую каплю и по кругу поднимались наверх. Кактус был живой и не пластмассовый.
- Товарищи, вы по какому вопросу! - выдал он с ехидными нотками в слове «товарищи».
- Штуцерман, какие мы тебе товарищи, а? Ты совсем уехал уже в Палестину своими мозгами. Что притворяешься? Еще скажи, что ты не знаешь, как меня зовут… - быстро отреагировала Малика.
- Малика, таковы правила. Ты же знаешь, какой год на дворе. Не ровен час…
- Не прибедняйся. Ты последний подоконник не грызешь. Сидишь тут в теплом месте, задаешь некрасивые вопросы красивым женщинам. Хотя твоя работа, травить моль в театральных шкафах.
- Не унижайте мое предназначение, я в душе космонавт, такой, что товарищу Гагарину и не снилось! Я здесь сижу уже много лет, потому что Василиса Пантелеймоновна на меня никогда не серчала, и я исполнитель хоть куда. Все быстро, четко, вовремя, и качественно…
- Гагарину ты точно не снился, потому что у него была нервная бессонница. А насчет исполнителя, товарищ Штуцерман, почему до сих пор не доложили, что мы пришли! - зло сказала Малика.
- Ан нет, уже доложено, уже получено добро на ваш вход, - захлебываясь словами, скороговоркой выпалил секретарь, – прошу вас, Малика, Губернатор вас ждет!
Он открыл толстую дверь и впустил девушек внутрь. В углу большой темной комнаты прямо у зашторенного окна стоял стол. На столе был удивительный беспорядок, но это только на первый взгляд. Каждая вещь на столе имела свой смысл и свое предназначение с необходимостью. За столом сидела худая женщина с подвязанными черными волосами. Волосы держались бархатно- похоронной черной повязкой. На Губернатора любых островов она не была похожа вовсе. Ее белые оголенные плечи были крепко стянуты верхом бархатного платья и были видны большие выделяющиеся ключицы. Создавалось такое ужасное впечатление, что эти самые ключицы поддерживают ее шею и голову. С красивых подушечных мочек ее ушей струились две змеи изумрудного цвета с золотыми глазами. Видовую принадлежность змеюк определить было невозможно, потому что последняя из этого вида змея случайно упала в кратер рабочего вулкана еще много миллионов лет тому назад. Хозяйка комнаты читала письмо подвинув две свечи поближе. Пальцы ее рук были похожи на двух дисциплинированных осьминогов, контролировавших каждую щупальцу с окрашенным ногтем. Пальцы держали белый лист, и он подозрительно не дрожал, совсем не принимая сигналы напряжения рук. Лист письма не шевелился. Она злорадно улыбалась, не отрывая взгляд от текста.
- Вот, дура, разве нормальные люди хранят клубнику в консервных банках? Ну так ничему и не научилась. Не письмо, а словесная бензопила! – громко бурчала она, обращаясь к автору белого листка. – Месть, это холодное блюдо? Это вообще никакое не блюдо, один кретин сказал и все подхватили… Самая страшная месть всем на зло и как положительный результат, это выжить и не обращать на идиотов никакого внимания… - Затем, она поставила краюшек листка к свечному пламени и задумчиво сожгла его. - Вот тебе и зола разочарований, критинесса! Не слушаешь умных, живи дурой!
Рядом с ее левой рукой стояла хрустальная ваза.
- Штуцер, кипятку налей! – бросила она в селектор и уставилась на Елену.
В комнату быстро ворвался Штуцерман, держа в руке горячий чайник, еще бурлящий кипячеными пузырями внутри. Он медленно налил кипяток в хрустальную вазу. 
- Спасибо, Штуцерок, домо аригато! – бросила она и крепко обхватив вазу, сделала большой глоток кипятка. – Фу…, красотища! – облизнувшись, подтвердила Василиса Пантелеймоновна.
- Вам тут жалоба пришла, подавать?
- Снова жалоба на чужие пальцы от трехдверных звонков? Знаю. Слыхала. Отключи этим пластмассовым кнопкам электричество, дней эдак на сто, пусть пришлют жалобу на отсутствие электричества. Звонки в многоэтажных домах совсем оборзели… Тогда и рассмотрим их глупую жизнь! – с очень странной улыбкой попросила она.
- Слушаюсь! Будет сделано сейчас же… –ответил Штуцер и посмотрел на Малику победным взглядом участника битвы при Аустерлице.
- Малика, у меня перерыв через 12 минут. А пока снимите перчатки и посидите на диване, посмотрите журналы. Там последняя статистика смерти миллиардеров, которые пожалели детям купить килограмм апельсин. Куда катиться этот мир? 
Раздался монотонный звонок по черному телефону, и она быстро взяла трубку предварительно нажав на кнопку громкой связи. Малика быстро взяла руки Елены в свои и сделала движения, как- будто бы снимала перчатки с ее рук.
- Так надо! –шепнула она Елене.
- Я так больше не могу…не могу, помоги мне, ты же обещала, ты обещала. Мать твою! И че? Где он? – рыдал женский истерический голос на другой стороне проводов. - Он ушел опять к этой суке, он даже забрал свой галстук, а это уже серьезно. Василиса, верни мне его, он мне нужен… очень нужен, этот мерзавец! – продолжал женский балованный голос.
- Прекрати истерику, Малорадская! У тебя такая истерика, как будто бы тебя переодели под иконами в русскую рубашку и срочно стригут в монахини, а твой «Кадиллак» достанется   директору рынка, любителю блондинок Цмокову- Бубашвили. Молчать, я сказала! – выдержав паузу и выслушав, как Малорадская высморкалась в несвежий платок. Василиса Пантелеймоновна продолжила.
- А скажи мне, Стеллочка! Ты знала, какая у твоего бывшего Вадика была мечта? Отвечай!
- Какая такая мечта? У моего придурка, мечта? Да не смеши меня! - снова высморкавшись в несвежий платок ответили оттуда.
- Стеллочка, а у него таки была мечта. И есть. А ты не знала ничего и хотела им повелевать, раздвинув ноги для посиделок на его шее. Глупо, очень глупо. А его новая библиотекарша, уже все знает и лезет вон из своего старенького пальто, чтобы осуществить его мечту. В задачке спрашивается, так кто здесь дурак?
- Ты хочешь сказать, что дурак — это я? - плачущим голосом спросила Стелла.
- Это песня просроченных слов. Слова твои просроченные, но не его. Они вчера, вдвоем на ее маленькой кухне, пели песни 70-х годов, этого парня, ну как его, Антонова. Она знала слова, и он тоже. Ты спела с ним хоть дну песню, идиотка? Супружеские пары, спев вместе хотя бы один куплет в год, вместе и просто так…, эх, таких, ни водой не разольешь, ни серной кислотой. Он ведь был счастлив вчера с ней. Она знает, что он любит и подарила ему настоящий охотничий нож с инкрустированными утками на лезвии. Он был в оцепенении от ее внимания к нему, первый раз в его взрослой жизни. А ты, что ему подарила на день рождения? Перчатки на три размера больше его ладоней? На кой они ему? Его библиотекарша пошла к соседу автомеханику и внимательно слушала целый час лекцию о ширине колес в автомобилях. Ты не знаешь, зачем ей это надо? Она его просто любит. Он рассказывает ей все, что было на работе, она стала для него настоящим товарищем. А когда мужик находит себе любовницу и товарища одновременно –это уже железобетонный брак до самого кладбища. Да, тяжелую задачку ты мне загадала. Создаешь мне проблем на ровном месте, Гадюка ты, подкрылечная, настоящая!
- Ну, ты же можешь все. Вон ту травку дай мне за любые деньги. Дай травку мне, чтобы он вернулся снова. У тебя же есть, я знаю. Верни мне Вадьку моего, чтоб тебе…
- А ну-ка контролируй свою трубу, подруга. Что ты знаешь о ней? Травка эта едреная. Твой Вадик дураком будет лет десять, будет слюни пускать и мычать, как бычара…
- А мне он такой и нужен! - быстро встрепенулась Малорадская с надеждой в голове.
- Ты каждый год устраивала себе день рождения в крутых ресторанах. Я там была с тобой. А скажи мне, Стеллочка, почему я не была ни на одном сногсшибательном дне рождения Вадика? Я сама тебе отвечу не ерзай воздух и не занимай телефонные провода. У Вадика никогда не было дней рождения в ресторанах, он, как будто бы и не родился вовсе. Потому что ты просто Персиковая сука, жадина, эгоистка и себе на уме лягушка! Тебе повезло у меня есть настоящая тунгуска с любовными заклинаниями, на крестах четырех кладбищ отвисевшаяся с заговором трех одноглазых старух на Улькиных погостах. Приезжай, у Штуцермана возьмешь пакетик, инструкция к чаю там же. Держать его будет, как шпагатная колючая проволока между ребер, как табуретка утренних снов, яйца на чужих баб ему отключит на 10 лет и три месяца, твои глаза будет вылизывать от слезной глазури, прикусит жалоиды, на цыпочках и тайком в сердечной сумке отрежет ему пол сферы сердечной на тебя, станет твой Вадик соедальником твоей судьбы! Три цены за траву, привезешь деньги в валюте, передашь Штуцерману в руки. Конец связи, курочка ты моя ядовитая!
- Ой, спасибо! Васи…
 Трубка аукнулась монотонным гудком, связь на самом деле уже оборвалась. В комнате все замерло. Малика улыбалась, Елена от ужаса замерла на диване, затаив дыхание.
- Штуцерман, – громко сказала Василиса Пантелеймоновна в селектор, - значит так, возьми для этой жабьей суки траву из банки под номером 6213- 22-37-АКМ и отдай ей. Ее Вадик, напившись нашего чаю, будет еще пуще любить свою пригожую и настрадавшуюся раннее библиотекаршу, а Стеллочке – Вампироиду и кровопийце мы мозги затуманим и обрежем жало, чтобы она хорошего человека, больше не умучивала своей шизофренией одиночества и костяной крысиной любовью! Ей Вадик нужен, как парашют в подземелье, корова контуженная! Деньги, что Малорадская принесет, переведешь на счет детского дома номер 19, от имени…э-э-э, возьмешь русский «Форбс» выбери там самого бессовестного и жадного ублюдка-олигарха и напишешь его фамилию. Пусть детям масла будет больше и елочных игрушек, если воспетки не украдут, но это уже сфера Бога, а не наша. Все равно они за каждый грамм украденного у детей масла ответят так, как нам и не снилось…
Василиса выпила из хрустальной вазы большой глоток кипятку и улыбнулась, глядя в сторону Елены.
- Слушаюсь! В лучшем виде, сейчас же, быстренько… - отрапортовал Штуцерман, явно с нотами удовольствия в голосе.
Малика продолжала улыбаться, а Елена облегченно вздохнула. Раздался телефонный звонок снова.
- Да…, здравствуй, Собиратель! Как гербарий? Не надоело еще листья и бабочек иголками протыкать? Как работает твое кафе «Гитлер»? В центре города российского кафе с таким названием? Как тебе позволили? Ах, демократия! Ах, просто взятку дал и все? Ну, чудеса, да и только. Какая же она замечательная эта русская демократия! Я думаю, еще не совсем потерянные в демосе люди, за такое название, тебя сожгут. Ты же готов к пожару? Ну, молодец! Гни свою линию, упрямая душа! – не давая отвечать в телефон быстро говорила хозяйка комнаты. Выслушав сообщение Собирателя, она расхохоталась и ответила:
- И тебя с праздником- «300 лет русской балалайке!» Ура! И еще сегодня праздник по Прокопиевскому календарю! Какой, какой? Петр Алексеевич стрельцов казнил! Не царь был, а настоящий аллигатор –анархист, после него такие цари уже не рождались. Он на Красной площади, на лобном месте пятерым стрельцам топориком лично головы снес. А Александр Данилыч Меньшиков отрубил аж сорок голов. Вот был дух у продавца пирожков и сына конюха. Зело крепок! Не, народ-то был каков, а? Богатыри! Можешь себе представить, чтобы Горбачев на Красной площади, во имя государства Российского путчистам - изменникам Родины головы топориком, собственноручно, а? Селезенка тонка, не в пазуху рубль! Или танцующий беспалый алкаш? Не-а! Всякая слабая сволочь, что в газетках написала бы, а? Пустили бы дерьмо по следу! Вот, мол, как Родину любил, до без памяти. Не тот дух, слабенький… только коньяки и могут жрать, баб по баням щупать, да зайцев дробью дырявить на просторах украденных земель. Не тот нынче губернаторный люд, не тот… Икра вся в туалетах останется, а память на воле вольной. Не морочь мне голову, какой у тебя вопрос? Ага…, понятно! Отвечаю: из всех, трогающих часы, самые бессмысленные — это повара. Они играют с часами, а не со временем. Они понятия не имеют, что такое время. Они просто крутят винтики механизма, отмеряющего время паровых котлет и борщей. К управлению временем, они не имеют никакого отношения. Заруби себе это на лбу, Гитлер ты, чертов! Убийца бабочек, во имя красоты собственных глаз! Ох, однажды спросят с тебя природные силы. Будешь бедным… Вечная ты гусеница!
Трубка снова упала на тело старого телефона в два маленьких оленьих рожка.
- Фу…, надоела глупость и дурь! – хочется курить, как и много лет назад, но я бросила уже давно. Стояла на балконе, смотрела на Луну и бросила вниз сигареты и зажигалку…, китайскую, между прочим, хорошенькую. Счастливый был момент в моей затрепанной жизни. Итак, Елена, прежде чем отвечать на мои вопросы, хорошенько подумай. Человек потом жалеет о содеянном, после решения уже…, а не хватило несколько минут для анализа, чтобы подумать и вникнуть. Чтобы не сожалела и не жалела, думай. Думать, это не следы на воде искать. Неправильно решишь, будешь слышать, как скулит ветер в ресницах твоих, будешь прошлое целовать и умирать в ладонях своих!
Василиса открыла книгу в красном переплете с какими-то красивыми каракулями на главной странице.
- Дома будут скатерти белые и ты будешь ему спелая, будешь девушкой котенком, тихоходным и домашним. Предлагаю тебе честный обмен, будешь жить долго и будешь иметь все, летать будешь без самолетов, видеть и зреть, понимать и решать, молодость сохранишь пять раз по сто лет…
Она поставила на стол белоснежную тарелку и положила на нее киль маленькой перепелки, красное, птичье и еще живое сердце, зизифус ягоду и глаз палтуса.
- А что взамен? –спросила Елена.
- Совсем малость, сгинет твой муженёк на дороге, прямо сейчас… Уж Еллей постарается, он помнит, как твой муж плюнул в него чаем. Ну, решайся! Свобода и алиби, алиби и свобода!
- Нет, не надо, я не хочу! А перед вороном я сама попрошу прощения. Муж мой, хоть и не такой, каким я его представляла с 15 лет, зато он хороший и честный. Может где-то и грубоват, так у него работа такая!  - быстро перебила Елена. - Не хочу ничего… Отпустите и меня и мужа моего с миром!
Елена встала с дивана и опустилась на колени.
- Ты хорошо подумала? – громко и угрожающе спросила Василиса Пантелеймоновна.
- Да!
- Ну, тогда уходи и забудь все, что видела и слышала…

  Ключ вошел в замочную дырку и повернулся два раза. Она была дома, в родном затемненном коридорчике с висящим зонтом на вешалке. Квартира была пуста. Она мысленно попросила свет включиться, но свет молчал, продолжая прятаться в электрических проводах и ожидая сигнал выключателя. Она не удивилась, все прошло, все было уже прошлом. Раздевшись, она почувствовала моральную усталость и присев на диван быстро уснула. Запах живых цветов, заставил ее открыть глаза. На столе лежали полевые цветы и их было много. Тростинки степного ковыля лежали между цветов, обнимая воздух. На кухне звенела посуда и запах свежих пирожков быстро ворвался в комнату. Оттуда раздавалась тихая песня о каких -то заклинаниях любви, подтвержденная басом ее мужа. Елена вскочила и бросилась на кухню. Там стоял живой муж, родной и близкий в фартуке из флага Норвегии и цифрой 21.
- Ты проснулась? А я нашел на столе, эту кулинарную книгу с рецептом капустных пирожков. Мы давно уже с тобой их не ели…
- Эт точно! – весело выкрикнул черный ворон, сидевший на подоконнике.