Данилина. глава 1

    

Тёмными, неспешными водами, словно размышляя о вечности, течёт сквозь бескрайние просторы равнин вольная и глубокая река, принявшая с незапамятных времён славянское имя - Вёрда. Старые, раскидистые вётлы, будто мудрые старцы, щедро дарят ей в жаркие дни свою густую прохладу, застилая тяжёлыми гривами серебристую гладь. Весной по лощинам зазеленеют травы, поднимутся по пояс, укрывая от людских глаз загадочную жизнь речных обитателей. Тогда простуженно заклокочут из тины  лягушки, заводя хоровод перекличек на разные голоса. Стрекозы, искрясь всеми цветами радуги, пронесутся над густыми зарослями камыша и ненадолго застынут в трепетном воздухе. Вот стайка мелкой рыбёшки замерла у самой поверхности, словно тёмная полоска шёлка, и вдруг стремительно исчезла, испуганная лёгким дуновением ветерка. В листве запоёт желтогрудая красавица иволга, скрываясь от посторонних глаз.
Всё это интересно девочке. Всё притягивает её неуёмное любопытство. Всему она рада. Прибежит в жаркий полдень, заберётся на облюбованный сук, склонившийся над самой рекой, уляжется лицом вниз и заворожённо слушает, разглядывая таинственный мир Вёрды.
Из этих зарослей ей открывался живой театр деревенской жизни: селянки, спешащие на дойку, словно ручейки, бегущие к полноводной реке, и те, что возвращались с полными вёдрами парного молока, источающими дивный аромат. Обмениваясь шумными приветствиями, они ненадолго задерживались, перебрасываясь новостями, прежде чем вновь раствориться в бесконечных заботах немудрёной крестьянской жизни. Последней, по заведённому порядку, в село возвращалась баба Настя, их соседка. Крупная, дородная женщина, она с трудом переставляла свои необъятные ноги, переваливаясь с боку на бок, словно тяжелогружёная баржа. Дыша с присвистом, она несла в руке совсем маленькое ведёрко, теряющееся в её огромной фигуре.
Баба Настя в своей широкой цветастой юбке и просторной кофте, напоминающей колокол, вызывала у девочки неподдельный интерес. Живот старухи колыхался в такт её движениям, и вся она напоминала огромный корабль, плывущий в полуденном мареве, мерно покачиваясь на невидимых волнах. Устав, баба Настя остановилась. Из недр широкой юбки появился огромный носовой платок, который она приложила к пунцовому, лоснящемуся от пота лицу, и смачно, с каким-то утробным гулом высморкалась. Тихо бормоча что-то себе под нос, она неторопливо сложила платок и спрятала его в широких складках юбки. Девочка зачарованно следила за её неспешными, отточенными движениями.
- Как это у неё так громко получается? - с удивлением думала она. - Как в трубу… Аж боязно…
Из-за пригорка, словно эхо над сонным долом, разлился певучий женский голос:
- Данилинаа!..
- Мама! - встрепенулась девочка, как птичка, услышавшая зов гнезда.
- Данилина, где тыыы..?   Соскользнув по шершавому стволу проворной ящеркой, Данилина понеслась на зов, весело припрыгивая и повторяя, словно заклинание:
- Мама… Мама зовёт…

Дом Данилины примостился на самой окраине деревни. Старый, деревянный, с покосившимся от времени забором, он утопал в тени высоких, белоствольных берёз. На их фоне особенно выделялась массивная цепь качелей с широкой, давно не крашеной доской вместо сиденья, одиноко, с каким-то немым укором, раскачивающейся на ветру. Во дворе, словно добрый великан, раскинул свои ветви клён, укрывая от проливного дождя и даря живительную прохладу в летний зной. За домом, насколько хватало глаз, тянулся огород, щедро поивший и кормивший всю семью. Данилина любила свой дом - он был для неё целым миром. Вечерами, когда все собирались под его крышей, там царили любовь, тепло и нерушимый покой. Детей было много - целая ватага: четыре брата и четыре сестры. Старшие делились своими успехами на работе и в учёбе, травили забавные анекдоты, вспоминали смешные истории из детства, а младшие, затаив дыхание, ловили каждое слово. После ужина мать усаживалась читать вслух, после чего старшие братья и сёстры прекращали все разговоры и затихали. Любимой рубрикой для матери были «Милицейские будни» в старенькой газете под названием "Сельская жизнь". Отец, укачивая на руках младшего братишку, то и дело бросал шутливые фразы, и тогда его суровое, обветренное лицо озарялось тёплой улыбкой. Невысокий, темноволосый, с ясными голубыми глазами-незабудками, он был надеждой и опорой для всей большой семьи. Дети робели перед суровым отцом, но в душе любили его. Он никогда не возвращался с работы без гостинцев, а день его получки ждали с особым трепетом. Данилине отец покупал её любимый зефир.
- Ну, что, курносенькая? Это тебе, - говорил он, протягивая кулёк. - Дождалась?
Глаза девочки вспыхивали восторгом, и в эти мгновения не было отца роднее на всём белом свете.

В один из таких вечеров едва не разверзлась беда… Мать хлопотала по хозяйству, а Данилину усадили присмотреть за годовалым Алькой, чтобы не плакал. Деревянная люлька, обтянутая грубой холстиной цвета вялого табака, покачивалась на крюке, ввинченном в потолок. Отец присел к столу и начал выкладывать из сумки гостинцы. Этот ритуал завораживал не только Данилину, но и всех остальных детей. С широко распахнутыми глазами и полуоткрытым ртом девочка заворожённо следила за руками отца, извлекающими заветные кульки, всё ещё ожидая свой. В какой-то момент она забыла о брате. А он, перегнувшись через край, протянул пухлые ручонки к отцу и вдруг выскользнул из люльки. В последний миг Данилина перехватила его ножку в воздухе. Она вцепилась в неё обеими руками, которые предательски задрожали от напряжения. «Только бы не выпустить, - пульсировало в висках, - только бы удержать… Какой же ты тяжёлый, братик!..» Леденящий страх сковал её руки, сжал их железным обручем. И она дико, по-звериному, утробно завыла:
- Мамаа…!!!
Отец подхватил сына у самого пола. А Данилина всё кричала, кричала и кричала…
Мать подхватила дочку на руки, словно хрупкую птицу, и крепко прижала к себе, пытаясь согреть не только теплом, но и отчаянием собственной любви. На полу, словно осколки разбитой мечты, валялся брошенный зефир, но  взгляд Данилины был прикован к бездне пережитого. Дрожь, словно лихорадка, терзала её маленькое тельце, всхлипы вырывались из груди, как крик испуганной души. Осознание того, как близко подошла беда, ледяными пальцами сжимало сердце, не позволяя успокоиться. С того рокового дня Данилину больше никогда не сажали рядом с братом - невидимая стена страха навсегда разделила их.




         

    Продолжение следует