Листая прошедшие годы... Глава 1. Часть 2. Маркеви

По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах…
(Народная песня)
И кто бы мог подумать, что Прасковья Перегудова убёгом обвенчается с Сенькой Маркевичем? И трое её братьев, что поскакали в погоню, не смогут её вернуть. И вроде разумная была девка. Росла в семье крепкой, зажиточной. И скот, и птица, и хлеб-всё было в достатке. Хозяин Иван сам работал до упаду и другим спуску не давал.. Прасковья здоровая, статная, властная, настоящая гуранская казачка, на все руки мастерица: и в доме, и в огороде у неё полный порядок. А уж как стряпала! На что отец был строг и привередлив в еде, но после обеда не мог скрыть удовольствия, И в церковь Прасковья ходила  исправно.
.Да, Сенька был пригож: глаза голубые, весёлые, кудри белокурые, выправка молодецкая. С первой мировой пришёл с георгиевским крестом. Такому само собой дорогу уступают. На здешних совсем не похож. Говорили, что его отец был поляком, одним из многих, сосланных в Сибирь после восстания 1863 года.
Давние соседи у гуранских казаков - монголы, китайцы, корейцы, а с кем поведёшься, от того, как известно, и наберёшься. Прасковья то сама типично здешняя: коренастая, черноволосая, толстоносенькая. Очень они были разные: и по внешнему виду, и по характеру. Если Прасковья была хозяйственной и домовитой, то у Семёна призвания к сельскому труду не было. Да и не по силам было одному прокормить хлебопашеством всё увеличивающуюся семью, в которой в большинстве рождались девочки. Старший сын Павел, когда подрос, прямо сказал отцу: « Да ну тебя с твоими девками. Буду я на вас горбатиться!» И уехал в город. «Что же делать? – сказал отец печально – Одному не управиться». И решил податься на железную дорогу стрелочником.
Семья переехала в Облучье, небольшой посёлок, протянувшийся в распадке между сопками по берегу небольшой то ли речки, то ли ручья под названием Хилок. В ту пору сопки были покрыты лесом с птицами, зверями, грибами, ягодами. В Хилке в изобилии водились хариусы. Во дворе небольшого дома появилась коровка, дающая немного, но удивительно жирное и вкусное молоко, куры и утки.
Летом девчонки ягоды собирали и носили продавать их на станцию у поездов. Иногда мать давала на продажу бутылки с молоком.  Впоследствии одна из дочерей Галя рассказывала, как однажды тётка на вокзале посмотрела на их молоко и презрительно заметила: « Ишь, напустили масла в бутылки, чтоб лучше казалось». « Да вы что? - возмутилась Галя, - «У нас коровка такая! Наше молоко натуральное!» Стоящий рядом мужчина улыбнулся: « Ну что же, попробуем ваше натуральное».
В посёлке был обычай кормить завтраком пастуха перед выгоном стада на покос. Однажды Прасковья Ивановна налила пастуху большую кружку отменной простокваши и велела дочкам подать ему сахар. Через какое-то время пастух говорит с удивлением: «Иванна, що це таке? Я ем, ем, а она все  пре да пре?» Оказывается, вместо сахара пастуху соду подсунули. Ну что за непутёвые девки! Так мать подвели.
За сеном для коровки выезжали всей семьёй на покос в заливные луга, где травы были детям с головкой. Старшие трудились в поте лица, а ребятня бегала, и резвилась на просторе. Девочки любили цветы собирать, и однажды так увлеклись, что зашли далеко в пойму реки. А тут началось наводнение, как обычно бывает в июне. Вода прибывала так быстро, что девчонки побросали цветы и со всех ног пустились на утёк. Навстречу им уже бежали перепуганные взрослые. Но с покоса всё же приехали с большими букетами душистых цветов и расставили их по всему дому. Ночью отец встал и ворча: «Ну, совсем дышать нечем!», побросал все букеты в окно.
Дети у Маркевичей росли шустрыми непоседами, которым пальца в рот не клади. Однажды мать совсем из себя вывели. Она схватила их удочки, что стояли в сенях, и погналась за озорниками. Так они залезли под одеяло и подняли ноги. Мать бьёт так сильно, что удилища поломала, а они под одеялом смеются. Но их озорные выходки не были злыми. Ребятишки любили и умели веселиться, поддерживать праздничное настроение. За это их любили приглашать в гости. Бывало, как только сосед – лавочник позовёт в свой дом на ёлку, так тут же ватага мал мала меньше катиться кубарем под горку чуть ли не босиком. Пели и плясали от души. Уговаривать не приходилось. И хозяевам с ними было весело.
Советская власть установилась в Забайкалье в начале двадцатых годов. В Облучье вступил отряд Карандашвили. Как водится, провели митинг, выбрали Совет рабочих и крестьян. Для детей устроили ёлку, а потом катали в санях по посёлку. Родителей обязали всех  ребят отдавать в школу. Тогда в первый класс пошла Люба восьми лет, а за ней увязалась шестилетняя Галинка, весьма настырная девчонка. Так она плакала и стучала ногами, что пришлось повести её в школу с неразлучной сестрёнкой. Учитель разрешил, считая, что маленькая девочка скоро устанет и запросится домой, но не тут то было. Галя охотно ходила в школу, старательно занималась и ни в чём не уступала старшей сестре. Когда девочки  закончили семь классов, отец им сказал: « Хотите, дочки, учиться – учитесь. Я вам препятствовать не буду, но помочь ничем не могу».
Хотя старшие дети уже жили самостоятельно, в семье ещё подрастали малыши. Последнего Александра Прасковья Ивановна родила в сорок шесть лет. Такая поздняя беременность очень её смущала, ведь у неё уже были внуки, но избавиться от последыша не посмела. Всего Бог дал Маркевичам тринадцать детей. Из них взрослыми стали девять. Прасковья Ивановна говорила дочерям: « Много детей не заводите. Что я видела? Вопли, сопли, да пелёнки бесконечные».  Дочки этот совет запомнили, и, кажется, больше трёх детей ни у кого не было. Умение матери вести хозяйство они плохо переняли. Наверное, суровый диктат Прасковьи Ивановны сделал это необходимое занятие для них тягостной обязанностью.
Взрослые дети уходили из дому, но селились поблизости, в Забайкалье. Некоторые оставались и в Облучье. Родительский дом никогда не пустовал: не дети, так внуки не давали скучать старикам. Правда, Семён Михайлович умер довольно рано, примерно, в возрасте шестидесяти трёх лет от болезни сердца.  А Прасковья Ивановна прожила более восьмидесяти вместе с семьёй дочери Любы.
Я смотрю на фотографию родных, снятую в 1914 году. Мои дедушка и  бабушка, Семён Михайлович и Прасковья Ивановна, в расцвете лет: дородные, уверенные в себе, празднично одетые. Позади них стоят старшие дети: Павел и Надя. У них удивительно тонкие благородные лица. Рядом с матерью, положив ей руку на плечо, стоит Сеня, круглолицый мальчик в фуражке, которая оттопыривает ему уши. Слева от отца пристально смотрит в объектив Тоня, а в центре отец и Аня лет десяти держат за руки испуганную двухлетнюю Любу. На  коленях у Прасковьи Ивановны сидит с голыми ножонками девяти месячная Галя, моя будущая мама. 
К сожалению, я знаю немного о моих забайкальских родственниках, поскольку практически с ними не общалась, но кое – что помню из рассказов мамы.